Сокращённый вариант этого сочинения был опубликован в журнале "Неволя", номер 1о, 2006 год
Он есть на сайте http://index.org.ru/nevol/
Здесь же авторский текст с ошибками
А. Муленко
ИНФАРКТ МИОКАРДА
Зпиграф:
Даже если планету в облет,
Не касаясь планеты ногами,
То один, то другой упадет, -
Гололед на земле, гололед, -
И затопчут его сапогами.
В. С. ВЫСОЦКИЙ
= 1 =
В долине за городом тысячами дымов чадит свалка. Несколько человек в потрёпанной одежде копошатся среди гниющего мусора. Арматурными крючьями они вытаскивают на дорогу старый хлам ещё годный к употреблению: хлеб, его очень много, можно скормить свиньям; металл, худо ли бедно, а горка цветного металла сверкает на солнце, всегда находит сбыт и имеет спрос; дрова и отходы столярного производства складываются отдельно. В хозяйстве всё сгниёт - банки, склянки, бутылки...
- Какой мерзкий запах - весна!.. Пока стояли морозы я не ощущал этой вони так остро... А это что такое?
Человек вздрагивает. Из сугроба оттаивает тело огромного волка. Стылые его глаза остекленели. Вне мусорных куч, отдельно, серым камнем громоздится он у подножья отвала, обволакивающего помойку.
- Как хорошо его сохранила зима...
Когда-то за таких волков платили большие деньги. Сегодня - нет. Вот и валяется он здесь никому не нужный. Двумя годами ранее где-то рядом нашли детский трупик. Всю зиму пролежал задушенный малыш в сугробе, укутанный байковым одеялом. Уголовное дело не закрыто и по сей день: опросили рабочих, сфотографировали... похоронили находку и забыли... Интересно, страдает ли мать?
Где-то наверху гудит цементовоз, выдувая из бочки отходы производства - коричневую пыль, такую же тяжёлую и текучую, как цемент. Долгие годы за метром метр осыпают ею это смрадное место, и твердеют искусственно созданные склоны, набирая влагу.
Куча свежего мусора. Она парит, источая тошнотворно кислый запах овощной базы. Далее тлеющая вата щекочет больное горло. Человек отворачивается от ветра, кашляет и поспешно минует это ядовитое место. В одной из отобранных бродягами кучек ликвидного мусора валяется позеленевшая от времени бронзовая тарелочка с чеканными рисунками, газеты и письма, перевязанные крест-накрест голубою лентой - макулатура.
- Кто-то умер, - догадывается прохожий, - скорее старушка.
Он вытягивает на свет из пачки самое верхнее письмо и читает его. Действительно, дочка рассказывает маме о своих бытовых неурядицах, жалуется на пьяного мужа, собирается от него уйти и вернуться на родину. Только вот денег на переезд не хватает - не выплачивают зарплату. Четыре года назад из холодного Мурманска примчали 'почтовые голуби' это откровение. Дыхание чужого горя волнует душу. Человек наклоняется ещё раз и поднимает тарелочку.
- Это произведение искусства!..
Рвется в небо могучий конь, стреноженный наездником.
- Положи на место! - вдруг слышит он сбоку резкий голос рабочего. - Мент поганый!..
Покрытые ветошью люди окружают его, отрезая все пути к отступлению. Он узнаёт их. Это бывшие жители колонии, где он работает инспектором. Шмонает их, сажает в изолятор, проводит дознание, бьёт...
- Ты думал, что мы не встретимся на воле, козёл?
Люди твёрдо сжимают крючья.
Испуганный человек бежит. Мимо чадящего дивана, мимо кучки овощей, мимо оттаявшего волка в сторону отвала. Он буквально взлетает по схваченному морозом насту почти на самый гребень, но твердь разверзается под ним - стылая корочка лопается и его затягивает вниз - в самую глубь этого коварного места. Взмахивая руками, беглец пытается вынырнуть на поверхность отвала, но безжалостный оползень откатывает его и тянет вниз.
- Эй, люди!.. - кричит человек. - Помогите!
Вдох, выдох, кашель, в грудине боль!.. Он открывает глаза...
= 2 =
Прямо за окном четыре мусорных ящика. В них выкидывают отходы из лагерной кухни - кожуру от картошки, гнилую капусту, затёртые тряпки.
- Какое дурное утро...
Старый инспектор расстёгивает бушлат и ослабляет брючной ремень. Форменная рубашка прилипла к телу. Капельки холодного пота бегут и бегут из-под мышек по телу, догоняя друг друга, а перед глазами неугасающий сон. Душно и жарко...
- Третий, а третий, как у тебя дела? - скворчит в кармане. Он достаёт оттуда старую рацию и нажимает на кнопку.
- Все спокойно, второй...
Голос глухой и слабый, губы сухи...
На зоне 'кипиш'. В газете написали статью о беспорядках в лагере, о пытках осужденных, о жестоких тренировках спецназа. Снимки избитых, рассказы родных. Журналисты окружили штаб и атакуют 'хозяина'. Прокурор по надзору за содержанием пропал без вести, едва только общественность стала обивать пороги ответственных столоначальников. Телефонные разговоры с контингентом не прекращаются ни на минуту - трубки сегодня не в диковинку в зоне.
- Кто их проносит? - спрашиваю я у дежурного.
- Мы и проносим, - вздыхает он.
Мимо мусорных ящиков в сторону столовой движется зловещая тень.
- Нарушитель.
Человек вскакивает и вскрикивает, хватаясь за сердце. Лицо у него перекошено новым страхом - тошнит. Из глубины грудины под горло накатывается медленный жар. В глазах - беззащитное, детское, доброе... Он торопится на улицу, но злоумышленник уже благополучно миновал его территорию.
- Вот так мы и работаем!.. - оправдывается он. - Делаем вид, что их ловим, а они делают вид, что от нас убегают.
Он звонит другому инспектору.
- Что?.. Взяли?.. Первый, я третий!.. Да или нет?..
И, оставив в покое рацию, говорит мне:
- Уже взяли...
- Куда же он мчался?
- Известно.
Легкими движениями пальцев больной ощупывает грудину и поясняет:
- В столовую, за хлебом... Блатные объявили голодовку и запретили 'мужикам' есть... Сами они питаются втихоря от них - кладовки забиты хавчиком. А у кого баула нет - как ему выжить? Вот и шлют шныря в хлеборезку.
- А за что Клопа-то покалечили?
- А кто его знает?.. В зону идёт большой поток контрабанды - водка, наркотики. И кто-то наживается на этом.
- Но всё же?..
- Он слишком много знал... И доносил кому надо за лишний укол... Но его покровителя очень скоро нашли и перевели в другую зону на повышение - лафа окончилась, колоться стало нечем.
- По группе, пишут, комиссовали?..
- Перестарались.
- Вы часто мордуете осужденных?
Я вижу, как ему трудно ответить на этот вопрос и подталкиваю его:
- Приходилось?
- Один раз.
Я молчу и чувствую, что сейчас он расскажет мне что-то важное. Вот только улягутся хрипы в груди, и пройдёт одышка.
- Бил!.. Долго бил... И хотел убить...
Снова пауза.
- Как-то вне зоны работали зэки на кирпичном заводе. Время идти обратно. Подходит ко мне один осужденный и шепчет: 'Ильич! Ты карманы-то проверяй иногда'. Я руки в брюки - пакетик лежит... И вспомнил! Тёрся около меня чёрт один ...
Он надолго задумывается, припоминая подробности, и продолжает рассказ:
- Закусишся иной раз с вышестоящим руководством... Я вида не показываю, что обнаружил находку, а перед самым уходом с рабочего места в туалет захожу, оглядываясь - нет никого. Пакетик разворачиваю - порошок незнакомый. 'Не иначе героин?', - и выкидываю его вниз, в испражнения... Едва мы только на зону зашли - меня на досмотр, и, в первую очередь, в карман - в тот самый... 'Ищите', - говорю я им: - 'Ищите лучше!.. А суку я вашу знаю!'.
Хрипы его снова начинают перерастать в кашель.
- Две недели спустя я его закрыл в ПКТ и бил... Очень долго, от всей души.
Он смотрит на меня, как на священника и раскаивается:
- От чёрной души... Он меня с наркотою подставить хотел, лишить работы, посадить в угоду администрации!.. А у меня семья, трое детей. Все девчонки сопливые, не дал бог сына!.. Папку ждут, конфеты просят.
Через некоторое время приходит его сменщик.
- Отдохни, Ильич! Не спеши!.. Домой ты сегодня не попадёшь. Генерал собственноручно пропуска у всех на проходной изъял - беспорядки, ЧП. Не хватает сотрудников. Нарушителя твоего поймали с поличным и вместе с хлебом сопроводили в отряд: вот, мол, она - ваша голодовка!.. Зэки выкинули его в окно. Поломанный он на снегу валяется, стонет...
- Пишут, - говорит он мне, покидая место дежурства. - Пишут журналисты. Защищают права человека. Невинно осужденного!.. А кто о нас напишет? Как мы сутками без выходных сидим в засадах? За копейки. Про кирпичи из-за угла, которые летят нам в спину, рвут одежду!.. Вы знаете, что будет с городом, если сейчас всю эту дикую массу выпустить за ворота? Грабёж, насилие и пьянки. Стихийное бедствие!..
До самого позднего вечера на плацу дрожали люди. Непокорные отряды продолжали голодовку. Лаяли собаки. Переговоры лагерной администрации с осужденными зашли в тупик. Ближе к ночи людей разогнали по баракам, а смотрящего за зоной и блатных закрыли по камерам, предварительно пообещав на миру, что истязать их не будут.
= 3 =
Всё бы хорошо да подушка мала. Никакая подушка. Больничная. Поправить бы её чуть-чуть, приподнять бы голову. Да капельница мешает. Медленно тает флакон над головой у больного.
- Сестричка, золотко ты моё, приоткрой краник. Полчаса я лежу пластом, а она не кончается.
- Нельзя, - улыбается женщина. - Лежите больной!.. Могут быть осложнения, это ваша первая капельница.
Городу шестьдесят лет. Круглая дата. В палате на подоконнике валяются газеты. Читают старики. Вспоминают героев-первостроителей, металлургов. Из года в год, из книги в книгу перепечатываются имена награждённых за честный труд. Словно одним их подвигом дышала стройка. И ни слова о невольниках. Разве не было лагерей, военнопленных, солдат?.. Переживают, вздыхают и сетуют люди на горькую жизнь. Что пролетела она - напрасная стремглав и радостей в ней было раз, два и обчёлся. Иная история ведается из уст в уста нефальсифицированная прессой.
- Ты о чём печалишься, сосед?
- Нерабочая нынче зона. Раньше, бывало, по три с половиной тысячи человек выходило на промку, и все при деле были. Заказы, договора!.. Не успевали оформлять. Гул стоял неимоверный. Не выполнил норму выработки осужденный - ему изолятор!.. И на каждые десять человек офицер был - инспектор. Чтобы ножи не делали, чтобы товаром не менялись, не вредили, не пили чай. Построения, шмоны - работа.
- Это правда. Ордена и славу поделили другие люди - 'правильные', хлебавшие жизнь из большой посуды.
- И передали по наследству рычаги управления городом. В каждой второй газете, вы только откройте, я не вру, портреты 'честолюбивого' мэра и фамилии его плутоватых замов, равнодушных к чужому горю. По жизни благоустроенных. А что читать?..
- Да, его отец верховодил компартией, брал со стола пилочку для ногтей и марафетил их от грязи день изо дня.
- Сын в него пошёл!.. Яблоко от яблони недалеко катится.
Люди верят написанному в прессе. И поныне отворачиваются в сторону прохожие от серых стен с колючей проволокой по верхам. Стараются не видеть вышек. Не слышать лая собак, боя разбитых стёкол и металлического грюканья локалок. Этапы приходят ночью, когда засыпает стотысячный город. И снится законопослушному жителю позитив - каждому свой, а тысячи человек ругаются в клетках, ломают прутья. Исчадье ада, хранилище зла!.. Дешёвая рабочая сила.
- Вымерла промка, нет сырья, стоят цеха...
- Такие производственные мощности остановились. Сколько было аварий устранено силами осужденных!.. Сколько дорог насыпано, уложено рельс!.. Техники не хватало. Но никто не вспомнил об этом, и никто не напишет.
- А кому давали награды?
- Ссученным и давали. Тем, кто водку пил за одним столом с городской администрацией, кто плясал под их дудку.
- Ты уследи за массой зэков. Ты заставь их работать!.. Мы требовали - рос комбинат.
Военные строители, немцы, женская колония. 'Казаки-разбойники', душегубы, воры. Кого тут только не было. Изгои истории. Её враги. Забытые люди. Поруганные захоронения - ни креста, ни ограды.
- Папа, здравствуй! - щебечут дети мал мала меньше, разглядывая больных. - Выздоравливай, милый.
Гармошка морщин на его лице разглаживается. Старшая дочка, она уже взрослая, протягивает продукты:
- Покушай.
Творог и кефир, пирог с картошкой. Средняя дочка - подросток. Она, самая высокая из них, достаёт из портфеля газету 'Аргументы и факты'.
- Мы тебе футляр для очков принесли. Ты забыл его дома, когда ушёл на службу.
Он чувствует, что его глаза покрываются предательской влагой.
- Не плакать!..
И улыбается им в ответ, скрывая муку.
- Папа!.. Ты поиграй со мною, пожалуйста! Ты обещал.
Младшая дочка - вершок с ноготок принесла ему в больницу плюшевого Мишку. Она дошкольница.
- Это ты должна с ним играть, - нравоучительно замечает средняя.
В палате смеются.
- Ох!.. И беспокойно мне с ними.
Он берёт свободной рукой Мишку и начинает его ласкать.
А старшая пересчитывает деньги в ладошке: на шприцы, на лекарства, на капельницы. Бесплатное медицинское обслуживание уже в далёком прошлом.
= 4 =
Вот она - ледяная артерия. Центральная дорога промки. Справа и слева её притоки - другие льды, впадающие в эту широкую реку. Словно горы, молчаливо возвышаются над нами корпуса, давно уже остывших, цехов. При советской власти здесь был завод шанцевого инструмента. Работала кузница, делали топоры и кувалды; механические цеха собирали грузоподъёмные машины, заплетали троса и стропы. Скрипела камнерезка, орская яшма и поныне известна в мире - вишнёвого цвета камень, раритет. Был спрос на производимый товар.
Встретишь, бывало, на улице друга детства, а он за рулём.
- Сколько лет, сколько зим!.. Ты где пропадал?
- В командировке, - тот весело показывает руками на колючую проволоку зоны, оскаливаясь беззубым ртом. - За разбой восемь лет зарабатывал деньги!.. Купил себе машину и гараж.
Это не было бравадой, его зарплата откладывалась на лицевом счету и росла день ото дня. А ныне?..
Вчера ручьи взрыхлили поверхность дороги, с утра - мороз, и скрипит под ногами, нахоженная тропа. Я осторожно передвигаюсь по наледи первый - в ботинках. За мною плетутся мои ученики в тапочках, сшитых из старого суконного материала. Многие осужденные в прошлом жили в городе и работали на металлургическом комбинате. Старые, несгоревшие дотла брюки и куртки стали подспорьем их невеселой ныне жизни, сырьём для обувки. Сапог или ботинок нет уже несколько лет. Я ничем не могу помочь - склады пустуют, 'хозяин' беден, всё металлическое оборудование вчерашних цехов ушло на переплавку в рубли на меткомбинат, зона задолжала городу за свет, за воду, за иные коммунальные услуги - лагерь сжирает немало энергии, истцы кипятятся. Реформы в стране только усугубляют кризис в 'анклаве'. Государство в государстве - вот что пишут газетчики о зоне, отрабатывая копейки.
Нас пять человек. Немного.
Я мастер производственного обучения. 'Гуру'. Мы идём в мастерскую - творить. Сегодняшняя моя задача научить учеников вытягивать из раствора простые архитектурные обломы, дабы на деле закрепить теоретические познания, полученные в училище. В большом металлическом ящике раскисает 'строительный раствор' - неполноценная смесь песка и глины. Дело нехитрое: нанести его на стену, разровнять и дать ему немного высохнуть. Потом попробовать вытянуть шаблоном простейший карниз. Сделать из такого раствора что-либо сложное и качественное трудно, глина, конечно, пластична и вяжет, но уступает во многих качествах извести и цементу. Зато она бесплатна и со временем не превращается в камень. Это обратимое свойство глины позволяет её использовать много раз. Глина даёт усадку и трескается, подрагивая кусками на кладке. Толстым слоем её нанести на карниз не получается ни у кого - нужна арматура, а где её взять? Люди переживают. Они спешат поправить свою работу, хлещут по стене кистями, омолаживая раствор, трут его полутёрками, заглаживают кашмой, но тщетно... Это только усугубляет дело, приближая печальный конец. Раствор отслаивается и падает на пол. Муки творчества позади.
- Весна, - говорю им я в утешение. - Повышенная влажность воздуха... Нужно сушить помещение. Перекур.
Но думается мне, что это последний рубеж борьбы добра и зла. Профессиональное образование в России забыто правительством, оно отпущено на самотёк, брошено всеми на выживание. Фальсифицированный раствор, каша-малаша из детства, неказистые полутёрки, сколоченные моим помощником из отходов работы пилорамы, старый дедовский способ ремонта помещений. Каждый осужденный мечтает быть мастером, пускай даже в глазах другого осужденного - важно признание! На воле отделочники живут полнокровной жизнью, новые строительные материалы оккупировали прилавки, упакованные дяди платят специалистам 'огромные деньги' за евроремонты, и, пленённые этими слухами, зэки смакуют каждое слово из телевизионной программы 'Мой дом'. Я для них ископаемый консерватор-мастодонт, не ведающий прогресса. Телевизор в квартире молчит, однажды я не уплатил вовремя телеуслуги, и монополисты отключили антенну, требуя не только долги за вещание, но и плату за вторичное подключение к кабельной сети, старые антенны на крыше все порушили. Пятьсот рублей это не деньги, чтобы за них судиться - издержки дороже, но не укладываются они в бюджет моей жизни.
Лампочек в мастерской раз, два и обчёлся. Включишь, бывало, свет и вспышка! Перегорают. Двери входные настежь, естественное освещение выручает. Повернёт человек из угла лицо: глаза блестят, скулы выпячены, оттенены, ушей не видно - скелет, да и только. Лик могильный, но ближе к выходу проявляется тесный рельеф морщин на лбу, шрамы на голове, следы от ожогов - печать его жизни, клише, которое называют особыми приметами мастера составления протоколов и анкет.
Вчера один из учеников восхитился мною. Я выругался матерно, как все мы ругаемся на воле, разговаривая между собой - непроизвольно и беззлобно, и услышал в свой адрес похвалу, самую высокую из всех, когда-либо сказанных мне.
- Я полгода ждал этой минуты, - торжественно объявил ученик.
Здесь в неволе я забыл 'человеческую' речь. На стройке, где я работал каменщиком много лет, цензурное обращение было в диковинку. Без брани не возводился ни один объект, не делалась ни одна рабочая операция. С матом поднимались тяжёлые носилки и с матом они переворачивались. Ругали прораба, костерили правительство, трясущимися руками протягивали расчётные корешки начальнику отдела труда и заработной платы: 'Что это такое?..', сквернословили и слышали в ответ то же самое.
Я извинился.
Люди работали. Сначала они сеяли раствор, дорывая последнее сито. Потом - перетирали вчерашнюю штукатурку, устраняя её дефекты, настраивали правила для отделки откосов, нарезали русты, клали кафель. Беседовали о жизни.
Осужденные живы мечтой о свободе. Она для них панацея от всех болезней. Десять лет жизни в неволе - немалый срок. Силы уходят. Стойкие патологические болячки обволакивают за суставом сустав, а в памяти - годы побед: в любви ли, на ринге, на рынке, в пути ли... Слышится шум далёкой реки и ласковый шёпот матери. Чистые воспоминания детства сильны и стойки даже у не единожды судимых. Но иногда идиллия уступает место злословию.
- Вот приеду домой и убью участкового, - начинает один из них рисовать картину реванша. - Терпилу поймаю!..
Здесь человек улыбается до ушей, смакуя расправу, и тягостно выдавливает: - Зарою по шею в землю - гада и буду его пытать, выжимая по капле жизнь!
Высказавшись, он успокаивается и начинает работать.
- А можно так? - спрашивает меня другой человек. Он с трудом подбирает слова - дагестанец и рассказывает о том, чем кормился на воле.
- Устроюсь я куда-нибудь водителем, и буду калымить... Тахир обещал помочь. Мой земляк!.. Он осел в Новоорске.
- Я поделюсь, - он торопится мне объяснить ситуацию, словно я милицейским жезлом уже пригвоздил его к обочине. - У нас в Дагестане на каждой дороге свой начальник. Зарплата мала, но живём мы неплохо!.. Торгуем.
Далее он рассказывает мне историю, как однажды переправил в Москву из Кизляра большую партию чёрной икры в ресторан и сказочно разбогател.
- Но это же не каждый день! - сурово возражает ему сосед. - Браконьеров отлавливают... Ты-то сам здесь как оказался?
- Только для плана! - талдычит он. - Если ты залётный, чужой и не знаешь кому платить...
- Ну, что же, попробуй, - решаю я, и останавливаю тем самым возможный конфликт. Осужденные заводятся по пустякам, а мне это не нужно.
- У нас все так живут!
Его удивляет то, что бывает иначе. Он прав!
Оптимизм человека в коррумпированном государстве имеет под собою твёрдую почву (А есть ли иные страны?..). Из века в век растёт умение давать деньги сильному, чтобы выжить и прокормить детей по любви зачатых. Государство делает это жестоким, но законным путём, придумывая налоги, оправдываясь, якобы тем, что у нас в стране много бездомных и нищих, которых тоже надо кормить и учить (А дойдёт ли вот только копейка до моей мастерской?..). Всякий столоначальник совершенствует поборы на месте, за счёт посетителей стола, поднимаясь в своём величии до уровня президента 'анклава' (государства в государстве), где верховодит. У него тоже отпрыски и каждому из них надо построить дом и прикупить тёплое место в жизни, если не получится передать по наследству своё.
- А возьмут ли меня на работу с таким аттестатом, где стоит печать учреждения?
Я отвечаю людям, что сегодня гораздо труднее найти работу тому, у кого за плечами два высших образования. Хорошие места все заняты, трудно вклиниться простому человеку в штатное расписание державы, но, право дело, рабочему легче - старые специалисты вымирают, гегемония пролетариата в прошлом. Молодёжь сегодня отлично знает об этом и не спешит уже хвататься за гуж на стройке, как некогда их отцы и деды, поднявшие целину и Днепрогэс. Физический труд плохо оплачивается и не чтится. Но заволновалось правительство - детки у них растут, а слуги нет!.. Где же рождаемость? Ни одна женщина не желает своему чаду судьбу раба, над которым глумятся сегодня счастливые дети реформаторов. Шанс найти работу на стройке есть! Мозолистые руки нужны и восьмое чудо света не за горами. Сметы уже подписаны...
Скоро полдень. Наша работа заканчивается, и мы готовимся вернуться в жилую зону. Двери распахнуты настежь. Дорога раскисла до черноты, капель барабанит с нарастающей силой. Заходит нарядчик.
- Закрытые вскрылись.
Гробовая тишина воцаряется в помещение.
- Восемь человек... Один умер, а двое без памяти. 'Петухи' чёрные от крови тряпки под мусором прячут. 'Жилка' кипит.
- Он же слово офицера публично давал, что прессовать никого не будут?
- А где ты тут офицеров видел?.. Нет у них чести!.. И поменялся наряд.
- Чем вскрылись?
Я непосвящённый.
- Мало ли чем!.. Заточка. У каждого есть чем вскрыться!.. Где прячем?.. Раньше вот здесь зашивали.
Он показывает на воображаемое место за голенищем.
- При советской власти у каждого сапоги были и заточка из электрода. Сказал офицер что-нибудь не то и в бок ему её. А ныне?.. разве что в тапочках?.. Кто на что горазд, отрядами вены рвали!.. В первый свой срок... Я помню, отрезали ночью какому-то мусору голову и играли ей в футбол. Курили, смеялись, гасили окурки о мёртвое тело.
Я до сих пор не знаю, запугивал ли он меня этой легендой? А вдруг позитив?
- Утром штурм. И все до единого зэки вскрылись. Полы перестилали потом - почернели настолько.
Нарядчик покидает мастерскую и говорит, прощаясь:
- Будьте осторожны. В жилке каратели - ОМОН.
Перепуганные люди молчат.
= 5 =
Поздно вечером я иду домой. Один. Немногие фонари освещают улицу. Трое молодых людей тихо идут мне навстречу. Красивые, не перекошенные злобой, открытые лица. Двое спокойно проходят мимо, а третий неожиданно берёт меня за рукав и тянет его на себя.
- Что надо? - спрашиваю я.
Он молчит. Изо рта - запах спиртного.
- Отпусти меня, пожалуйста.
Нет!.. Чужая рука тянется к замку на моей куртке и расстёгивает его.
- Гоп стоп, - соображаю.
Его подельники занимают позицию у меня за спиной. Заело молнию.
Я отталкиваю переднего задиру ладонью в лоб и прижимаюсь спиной к стене ближайшего дома. Теперь я хорошо вижу их всех. Каждый выше меня на голову. Они набрасываются нахрапом, но удары не достигают цели. Зачинщика мне удаётся опрокинуть на спину в лужу. Он быстро поднимается на ноги и что-то ищет у себя за пазухой. Нож?.. Я понимаю, что мне не устоять, шарю глазами вокруг и думаю: 'По асфальту мне убегать от них будет скользко и опасно'. Я подныриваю под руки парней и лечу по рыхлому снегу. Они несутся за мною вслед и бьют.
- Главное не упасть!.. Затопчут.
И ни одной живой души!.. И ни одного открытого подъезда!.. Морозный воздух режет легкие, рвёт гортань. Мне бежать ещё целый квартал по опустевшей России, спасаясь от преследующих меня людей. Железные двери, решётки, льды!.. Убегу ли от них?.. Доживу ли до завтра?.. Это не сон...