Муратов Петр Юрьевич. Латвийская Рапсодия

ЛАТВИЙСКАЯ РАПСОДИЯ

Первая часть "рапсодии" прозвучала в 1984 году - времена, не предвещавшие ничего трагического. То был предпоследний год безмятежной эпохи "развитого социализма", когда советская Латвия еще служила одним из маяков для многочисленных республик СССР.

Я тогда учился на биофаке Казанского университета и в начале четвёртого курса приступил к выполнению дипломной работы, сутью которой являлось получение и изучение антивирусных свойств одного химического соединения. Синтезировать его и химически охарактеризовать предстояло на кафедре микробиологии нашего универа, а испытать противовирусное действие - в Риге, в одной из лабораторий Института микробиологии имени Августа Кирхенштейна академии наук Латвийской ССР. Помимо чисто научного интереса, мне очень хотелось побывать почти за границей - в Латвии, в неведомой Риге.

Прибалтика в Советском Союзе пользовалась большим уважением - какой-никакой, а всё-таки Запад. Такой далёкий, неведомый и манящий... Скрывать не стану: прибалты - эстонцы, латыши и литовцы - смотрели на нас высокомерно. Мы подсознательно мирились с этим, был такой момент, и отрицать это бессмысленно. Даже акцент придавал прибалтам некоторый шарм. Но и основания для этого у них, в то время, имелись. Годы большого террора коснулись их по минимуму, коллективизация была не такой свирепой, как у нас, да и с величественной "сталинианой" познакомились они лишь в её конце. Добавить к этому самый высокий уровень жизни в СССР, наличие мощной промышленности. Радиола "Rapsodija", на которой я дома с детства крутил пластинки, была произведена на некогда знаменитом рижском заводе-гиганте ВЭФ. Высокоразвитое сельское хозяйство во многом сохраняло своё историческое хуторское начало, хоть и в существенной колхозной "интерпретации". Традиционный уклад жизни был во многом сохранён, плюс европейская архитектура, аккуратность, чистота, опрятность во всём. Да! И море! Хоть и холодное. Одно слово - Прибалтика.

Прибыл я в Ригу вечером. На вокзале расспросил, где находится университетское общежитие, и уже в темноте отправился на его поиски. Нашёл достаточно быстро, но не то - общага оказалась юрфаковской. Тем не менее, показав на вахте документы и командировочное удостоверение, я надеялся получить ночлег. И не ошибся: случайно оказавшийся рядом студент по имени Гунтис, объяснив вахтёрше, что у него соседи по комнате в отъезде, любезно пригласил меня переночевать к себе - вахтёрша не возразила. Было неожиданно и приятно, так как до этого я был наслышан о неприветливости и национализме прибалтов.

Гунтис предложил хлебнуть чайку. Ещё оставалась кое-какая снедь, не осиленная мною в дороге. Добро! Я начал озираться по комнате в поисках чайника, кружек и тарелок, но не находил их. Оказалось, чай у них принято пить не в комнатах, как у нас в общаге, а на кухне - все стены её были увешаны шкафчиками под соответствующими номерами комнат. Я заглянул в пару из них - полные наборы посуды и прочей кухонной утвари. Да-а-а... Искренне подивившись, я живо представил себе, какой бы начался круговорот посуды в нашей общаге после чьего-нибудь первого же дня рождения! А тут - порядок. И мы с Гунтисом, попив чайку и сполоснув после себя посуду, всё сложили на место.

Наутро, искренне поблагодарив гостеприимного латыша, я продолжил поиски "своей" общаги. И вскоре нашел - аспирантское общежитие N3 Рижского госуниверситета имени Стучки находилось в центре города, в старинном доме, на стенах которого висели две мемориальные доски: здесь когда-то проживали композитор Альфред Калныньш и академик Мстислав Келдыш.

В комнате я поначалу жил один. Моё жилище было просторным, с высокими потолками, правда, окно, выходившее в тёмный двор-колодец, давало мало света. Но это ничуть не портило настроения. Главное - работа. Досуг я полностью занимал изучением города, а в выходные и праздники путешествовал по региону.

Институт микробиологии находился за городом, в лесу Клейсту, что по Болдерайскому шоссе. Я быстро сошёлся с коллективом лаборатории, возглавляемым доктором наук Музой Индулен. Руководителем мне назначили младшую научную сотрудницу Наталью Замятину - приветливую, обаятельную молодую женщину. И покатились мои трудовые будни в этой почти заграничной лаборатории.

Русские сотрудницы были живее и общительнее своих латышских коллег. Доктор Индулен почти не выходила из своего кабинета. Строгость и официоз исходили от старшей научной сотрудницы Дагнии Дзегузе. Её присутствие всегда немного напрягало: она, стремясь создать подчёркнуто рабочую атмосферу в коллективе, всегда мерила строгим взглядом всех, у кого просто было хорошее настроение. Кстати, в Латвии официально принято обращение к научным сотрудникам по фамилии с приставкой "доктор", причём необязательно, чтобы они являлись собственно докторами наук. С Наташей, моей руководительницей, мы подружились. Общались, в основном, в лабораторном боксе - я у неё многому научился в работе, начав осваивать новые для себя вирусологические методики.

В той лаборатории трудилась самая лучшая лаборантка из всех, кого мне довелось увидеть за свою научную карьеру. Звали её Скайдрите Рейковска, или просто Скайча, в её руках всё "горело", она никогда не сидела без работы. Я не раз восхищенно говорил: "Скайча - настоящее достояние нашей лаборатории". Она имела среднее образование, по-русски говорила с сильным акцентом, да и работала в институте только потому, что жила недалеко от него в большом собственном доме. От Скайчи всегда веяло основательностью, жизненным тонусом, уверенностью. С такой женщиной, наверное, любому мужику - как за каменной стеной. Но, несмотря на наличие у нее взрослого сына, муж отсутствовал, что было весьма неожиданным фактом. Что ж, и так, к сожалению, в жизни бывает.

Кроме меня и ещё одного лаборанта-вечерника, работавшего на полставки, сотрудников мужского пола в лаборатории больше не было. Поговаривали, что всех мужиков доктор Индулен банально выживала. Да и сам институт являл собой классический "женский монастырь" - вещь заурядная для подобных научных заведений. Моё появление в институте заметили сразу. Сотрудница-латышка из соседней лаборатории как-то поинтересовалась у одной из моих коллег, спросив по-русски: "А что у вас за новый, э-э-э, жёлтый мальчик?" Слова "рыжий" она, видимо, не знала. И "жёлтый" мальчик был тут же привлечён к сдаче норм ГТО от института по плаванию, к концерту художественной самодеятельности - исполнить с коллективом лаборатории латышскую песню "Пут, вейни!" ("Вей, ветерок!"). Для полного ансамбля не хватало мужского голоса. Что ж, сам напросился: любил поорать песни за работой в боксе, когда не требовалась стерильность. Сотрудницы поначалу недоуменно переспрашивали друг друга: "Опять наш дипломник распелся?" Однако со временем привыкли. Привыкла и строгая доктор Дзегузе. Она даже интересовалась, когда я помалкивал: "Что-то Петериса не слишно, он на работе?"

Искренне удивил такой любопытный факт. Некоторым сотрудницам было лень таскать домой бесплатное молоко, полагавшееся им за профессиональную вредность, и они отдавали его мне - студент всему рад. "Только, - говорили, - бутылки назад вернуть не забудь". Конечно верну, какой разговор? И вот, когда я в первый раз принёс пустые бутылки, у меня строго поинтересовались:

- А где кришечки?

Имелись в виду крышечки из фольги - для них был выделен специальный мешочек. Каково?

Несмотря на свою должность агитсектора биофака, с комсомолом в Риге я решил не выставляться. Комитет комсомола в институте, конечно же, наличествовал, но существовал незаметно для окружающих. На функционера "от системы" был похож только один сотрудник института - начальник первого отдела, солидного возраста отставной военный. Радеть за комсомол мне не хотелось ещё и потому, что на "ненашенской территории" его, мягко говоря, недолюбливали. У меня состоялось несколько диспутов на политические темы - я крайне удивился идейной "незрелости" и скрытому недовольству моих, хоть и западных, но всё же советских оппонентов. Прибалтам вечно что-то не нравилось.

Однако я не избавился от профессионального для "агитсектора" навыка всюду в городе замечать наглядную агитацию. До сих пор помню пару лозунгов на латышском: "Musu devizu - augstu kvalitati katra darba vieta" (Наш девиз - высокое качество на каждом рабочем месте). Одобряю! И второй, насколько дурацкий, настолько же в своё время популярный: "Ekonomika jabuf ekonomiskai" (Экономика должна быть экономной). Кстати, откровенно восхваляющих или к чему-то энергично призывающих коммунистических лозунгов типа "Да здравствует (по-латышски "Lai dzivo") то-то и то-то!..", я не встречал. Даже лозунги были какие-то спокойные, видимо, с учётом латышской специфики.

После работы я никогда не отказывал себе в удовольствии прогуляться по старинным мощённым улочкам. Выходил обычно сразу за Горьковским висячим мостом через Даугаву на улице Торнис, что в Старом городе. Шёл по улице Яуниела, мимо дома, в котором жил Шерлок Холмс - он же Василий Ливанов, и где профессор Плейшнер-Евстигнеев не заметил сигнала опасности - цветок в окне. Многие эпизоды из "Приключений Шерлока Холмса" и "Семнадцати мгновений весны" снимались в Риге. С удовольствием прогуливался по улицам Яня Сета, Вальню, через Площадь 17 июня, на которой красовался Домский собор с лучшим органом во всём Советском Союзе. Удивило, что многие дома Старого города имели печное отопление - в воздухе висел лёгкий запах угля, а дымоходы обслуживались цехом потомственных трубочистов, одетых в традиционные, немного бутафорские, как мне показалось, средневековые одежды. Но это лишь добавляло экзотики.

А вот музей латышских стрелков, "акушеров" Октябрьской революции, и памятник им рядом с этим музеем выглядели словно угрюмые, тяжёлые аккорды в мажорной теме рапсодии Старого города. Оконченная мною в Казани средняя школа N90 находилась на улице Латышских стрелков. У нас в школе даже был музей, посвященный им: революционная Красная Латышская дивизия в гражданскую войну освободила Казань от белогвардейцев. Но, несмотря на это, я не испытал ни малейшего желания заглянуть в рижский музей. Тем более, знал, что многих уцелевших после гражданской войны латышских стрелков товарищ Сталин, их бывший соратник, впоследствии убрал.

От Старого города я частенько, под перезвон трамваев, шёл по улице Кришьяниса Барона, на ней было много диковинных для меня шляпных салонов. В Риге, как и во всей Прибалтике, царил настоящий культ цветов - в букетах и букетиках, в горшках и горшочках, они радовали глаз буквально повсюду. Любопытно, что у латышей принято дарить мужчинам цветы. Впервые в жизни мне вручили букетик жёлтых нарциссов на 23 февраля - я, малость недоумевая, но, тем не менее, с удовольствием принял такой непривычный для себя подарок. Причём все продаваемые на улицах цветы были не привозными, и торговали ими местные, а не кавказцы, что также было для меня внове. Зимой букеты и горшочки с цветами прятали в небольших закрытых этажерках из прозрачного оргстекла, в каждой ячейке с букетом горела маленькая свечечка. В тёмное время суток уличные цветочные ряды мерцали ровными рядами приветливых тёплых огоньков.

За Рижским драматическим театром, где тогда блистала знаменитая Вия Артмане, по улице Миера, за трамвайной линией я однажды набрёл на большое заброшенное русско-немецкое кладбище. Оно заворожило меня обилием шикарных, но, к сожалению, заросших и сильно обветшавших могильных памятников с довоенными датами смерти. Под ними покоились наши бывшие соотечественники: офицеры царской армии, коллежские асессоры, титулярные советники, священники и сословные купцы (это было высечено на памятниках с трогательными "ятями", "и" с точкой и твёрдыми знаками).

Немецкие захоронения когда-то находились, в основном, в склепах, оказавшихся пустыми. Их двери были распахнуты, и я, искатель приключений на одно место, спустился в некоторые из них, осторожно ступая по кованным, спиральным лестницам. Кругом мусор и запустенье. До сих пор помню тоскливое, щемящее чувство, охватившее меня после изучения того кладбища. Уж не ведаю, уцелело ли оно до наших дней. Не исключено, что на его месте сейчас сверкает переливами огней какой-нибудь торговый центр - кладбище находилось почти в центре города.

Удивило меня и обилие действующих храмов: католических, протестантских, православных. Однажды я зашёл на вечернюю службу в храм Адвентистов седьмого дня. Меня заметили, дали псалтырь, и после проповеди на русском языке я с удовольствием попел с прихожанами в сопровождении небольшого органа. Правда, потом долго не мог отвязаться от общительного пресвитера, решившего, что я - их потенциальный прихожанин.

А за одной из православных церквей я обнаружил небольшой погост - захоронение погибших защитников Риги в Первой мировой войне. Даже сейчас в России, пытающейся вспомнить свои корни, я ни разу не слышал о существовании мемориальных кладбищ павших в Первую мировую, а ведь их полегло тогда почти два миллиона человек! Да и памятники стали появляться совсем недавно. Герои отдали жизни за свою Родину, не задумываясь о том, какой ярлык "приклеят" им неблагодарные потомки, так долго отказывавшие им в заслуженной памяти. И нет вины павших в том, что в советские времена ту войну незаслуженно нарекли "империалистической, захватнической, несправедливой". Подобные мысли у меня возникли именно тогда.

Рига произвела на меня яркое впечатление не только духом старины и бережным отношением к прошлому, но и продуктовыми магазинами. В Казани в те времена такого изобилия я никогда не видел. А в Москве больше впечатляли огромные очереди провинциалов.

Изучил я и окрестности Риги - Сигулду, Бауску, Рундале. С приходом весны не выветривался из Юрмалы, исходив её вдоль и поперёк от Лиелупе до Кемери. Помню, как открывал купальный сезон в апреле, пройдя к морю по ещё не растаявшей снежной гривке босиком, сопровождаемый зябкими взглядами немногочисленных отдыхающих.

Я так увлёкся Ригой, что мне даже захотелось выглядеть настоящим рижанином, поэтому я, светлый и голубоглазый, отрастил, до кучи, аккуратную бородку "а-ля латыш". А какие были рижанки! Светленькие, статные, модные и невероятно элегантные. Да уж, я бы не отказался тут пожить!

Приехавший в командировку руководитель моей дипломной работы обрадовал новостью: дескать, договорился насчёт целевой аспирантуры для меня в Риге. То есть, числясь аспирантом Казанского университета, я бы продолжал работу в рижском институте, нарабатывая материал теперь уже для диссертации. Сотрудницы рижской лаборатории тоже были рады этой новости: я успел вписаться в коллектив. То ли в шутку, то ль всерьёз, они пообещали подыскать мне здесь невесту. Словом, я воодушевился перспективой остаться в рижской аспирантуре.

Помню, как с интересом прислушивался к мелодичной латышской речи. В лаборатории всех приветствовал по-латышски. Старшая научная сотрудница Вайра Калныня даже похвалила как-то: "Молодец! Ну, абсолютно правильно произносишь!" Со временем, еще не понимая языка, я стал чувствовать, как бы угадывать смысл фраз, с которыми ко мне часто обращались на улице. Латышский показался мне совсем несложным: благозвучный, легко произносимый, с похожей на русскую грамматикой. Он относится к балтийским праславянским языкам: многие латышские слова совпадали с русскими - выучить его не составило бы большого труда. Особенно забавляло произношение буквы "ы" эстонцами (нечто среднее между звуками "о", "у" и "ы") и латышами, заменявшими ее звуком "и". Хотя, благодаря многочисленности нашего брата, дела с русским языком в Латвии обстояли лучше всего в Прибалтике. По большому счету, чтобы жить в Риге тогда вовсе не обязательно было знать латышский.

Кроме Латвии, побывал в Эстонии - в Таллине и Тарту и в Литве - в Вильнюсе и Каунасе. За пару выходных дней успевал ознакомиться с тем или иным городом достаточно хорошо. Нравилось: вот я выхожу на перрон вокзала совершенно незнакомого города, а уже вечером следующего дня почти свободно в нём ориентируюсь.

Все три республики заметно отличались друг от друга, несмотря на общий "фасон", одинаковую всюду аккуратность. Но всё-таки больше всех мне понравилась Латвия, и не только из-за того, что я изучил её лучше. Эстонцы, говорившие на совершенно "тарабарском" языке, показались мне чересчур медлительными, недаром про них ходит столько анекдотов ("Что такое форум?" - "Это эстонский чат"). Литовцы, напротив, остались в памяти болтливыми, экспрессивными и самыми националистичными. По общему типажу они, пожалуй, ближе к славянам, чем к скандинавам. Латыши воспринимались золотой серединкой - тактичные, спокойные, выдержанные.

Я всё старался найти для себя ответ: почему у прибалтов во всём порядка больше, чем у нас. С одной стороны, понятно: культурное влияние Европы, плюс неутраченное чувство хозяина. Третий фактор я осознал после того, как увидел дом Скайчи: прекрасный по меркам тех лет, окруженный садом двухэтажный коттедж, где она жила вдвоём с сыном. Зная, кем работает сын и что у неё самой небольшая зарплата в институте, я вслух подивился наличию такого дома. Хозяйка объяснила: "Знаешь, Петерис, в этот дом вложен труд четырех поколений. Мой дед взял здесь землю, и домик сперва был скромным, зато дед сразу заложил хороший фундамент. Поэтому мой отец задумал большой двухэтажный дом, но сумел построить только один этаж. Второй этаж достроили мы с бывшим мужем. Теперь сын, вернувшись из армии, сделал мансарду, переложил крышу. Он вскоре собирается жениться, будем обустраиваться дальше".

Вот! Вот она - соль! Люди поколениями живут на одном месте, срастаются с ним, обихаживают и радеют за свою малую родину. Латвия - страна маленькая, психология латышей созвучна её категориям и масштабам. Правда, многим из них Иосиф Виссарионович "предоставил" новую "малую родину" - за Уралом... А что же мы? Девизом моего поколения и поколения моих родителей были слова из песен: "Мой адрес - не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз!" Или: "Старость меня дома не застанет: я в дороге, я в пути!" Потому-то и вышло так, что моя мать родилась в Белоруссии, а отец - в Комсомольске-на-Амуре. Я - в Казани, супруга - в Иркутской области, а мои дети - уже в Новосибирской. От подобных пертурбаций у многих, видимо, и возникает философия временщиков. Что же, в итоге, лучше? Газончик перед окнами своего дома, или когда "диктуют колёса вагонные", особенно, если с их стука "начинается Родина"? Пусть каждый ответит сам. Своего мнения не навязываю, но оно очевидно.

Но... в один прекрасный день моя латвийская "рапсодия" оборвалась. Доктор Индулен сообщила, что ставки аспиранта в штатном расписании лаборатории для меня на ближайший год не найдётся, несмотря на достигнутую с казанским шефом договорённость: их собственная целевая аспирантка переводилась по семейным обстоятельствам из Москвы домой, в Ригу, аккурат на обещанное мне место. Тем более, что со мной возникали определённые проблемы: я - не латыш, рижской прописки не имею, вдобавок институт микробиологии не имел собственного общежития, и они арендовали квадратные метры жилья у физиков, причём не в Риге, а в Саласпилсе. Известие стало для меня полной неожиданностью, прозвучав буквально за неделю до государственного распределения, на котором я должен был присутствовать в университете лично.

Большинство моих однокурсников заблаговременно позаботились о своём будущем трудоустройстве, предоставив государственной комиссии по распределению так называемые "вызовы" на конкретные места. Я же, лишившись рижского варианта, шёл по общему списку распределений. Предлагаемые места трудоустройства особой радости у меня не вызывали. Шеф, извинившись за то, что "так вышло", посоветовал переждать годик где-нибудь поблизости для повторной попытки "захвата" Риги. Он даже предложил место старшего лаборанта в одной скромной организации, правда, оговорившись при этом, что ему-де даже совестно предлагать такой вариант. Тут я с ним охотно согласился.

И вот, буквально за день до судьбоносного выбора, неожиданно стало известно о вакансии стажёра-исследователя в НПО "Вектор" под Новосибирском. Мне всегда хотелось самостоятельности. Думал, если что - вернуться домой в Казань всегда смогу. Подумав вечерок, я дал "добро". Бог с ним, с Западом. Как там гласил рижский плакатик? "Наш девиз - высокое качество на каждом рабочем месте". Во-во, именно так, на каждом. Что ж, двинем прямо в противоположном направлении - на восток, в Сибирь!

Но пока предстояло завершение экспериментов. Последние дни пребывания в Риге я прощался с городом, Латвией, институтом, лабораторией. До сих пор, вспоминая ту погожую балтийскую весну, чувствую, как теплеет в груди. Меряя шагами каменную мостовую враз зазеленевшей красавицы Риги, я даже ласково гладил стены домов Старого города. А выйдя на набережную Даугавы, провожал взглядом весенний ледоход и с удовольствием вдыхал лёгкую речную свежесть. Оставалось лишь надеяться, что всё, что ни делается - к лучшему.

В день отъезда вся лаборатория дружно вышла меня проводить. Вручили сувенир, книгу об институте микробиологии со своими автографами. Даже суровая доктор Дзегузе взгрустнула и, обняв, сказала по-латышски что-то ласковое. Ну, "драугес" (друзья), за всё - "палдиес" (спасибо)! "Уз редзешанес" (до свидания)!

Исполнение второй части "рапсодии" продолжилось в апреле 1991 года, за полгода до развала Советского Союза, когда я, уже в ранге научного сотрудника "Вектора", вновь оказался в Риге в командировке. В городе тогда было неспокойно: всего лишь месяц прошёл после массовых антиправительственных выступлений, закончившихся их разгоном рижским ОМОНом. Были жертвы, но не такие многочисленные, как незадолго до этого в Баку, Тбилиси и Вильнюсе. "Союз нерушимый республик свободных", к сожалению, как-то разом затрещал по швам. Атмосфера гнетущей тревоги и неопределённости ощущалась физически. Некоторые улицы Старого города были перегорожены бетонными блоками, а стены домов исписаны лозунгами. Заметив, что в них повторяется слово "krevi" и, зная его значение - "русский", я попросил одну прохожую женщину перевести. Она замялась:

- Я не могу, мне неудобно.

- Но всё-таки, пожалуйста.

Она перевела. Я поблагодарил. Что там было написано? Повторять не хочется, но "из песни слов не выкинешь". Самый обидный из этих лозунгов, написанный явно каким-то недоумком, гласил: "Хороший русский - мертвый русский!" Как говорится, без комментариев.

Выкроив время, навестил свою лабораторию, в которой семью годами раньше делал диплом. Встретили меня там, по старой памяти, очень тепло. Однако несколько русских сотрудниц, включая "мою" Наталью, оставшись наедине со мной, с горечью поведали: "Отношение латышей к нам сильно ухудшилось, даже в лаборатории, несмотря на многолетнее сотрудничество". А Вайра Калныня, когда-то хвалившая меня за правильное произношение латышского, и вовсе стояла "на баррикадах", получив прозвище "Гаврош".

Интересно, что в следующем 1992 году, она заходила ко мне в гости, будучи в командировке на "Векторе". Мы душевно посидели, как полагается, немножко выпили-закусили, я познакомил её с супругой, детьми. Вспомнили лабораторию, я с улыбкой помянул её "гаврошество" - Вайра, замахав руками, засмеялась: "Ой, что ты, что ты, Петерис!" Вот только не поверил я искренности ee смеха. Ну, а чего, собственно, я хотел? Мы - это мы, а они - это они.

Вожделенная цивилизованность пришла на латвийскую землю в виде членства в "миролюбивом" блоке НАТО. А местная продвинутая "демократия", упразднив льготы ветеранам Отечественной войны, стала чествовать сборища и вакханалии фашистских недобитков, закрыла мемориал лагеря смерти в Саласпилсе, оскорбив память его жертв переименованием лагеря в "исправительно-трудовой". Ввела жёсткие ограничения в отношении русского языка, массово закрывая русские школы, а во всех бедах минувших, настоящих и, авансом, будущих обвинила русских и Россию. Оказывается, настолько всё просто! Более того, новоявленный латвийский апартеид разделил жителей страны на "граждан" и "неграждан", сокращенно - "негров", да ещё и "оккупантов".

Кем бы я был сейчас, останься я в Латвии? Естественно, "негром". Почему? Потому что я - внук своих павших на войне дедов, получивший в их честь своё имя (оба были Петрами), обязательно бы участвовал в обструкции шествий латышских фашистских ветеранов-недобитков и их молодых последователей, скандируя: "Гитлер капут!". Обязательно бы шумно праздновал девятого (а не восьмого!) мая святой День Победы, стоял бы в пикетах, участвовал бы во всех протестных мероприятиях. Обязательно бы предпочёл российский паспорт латвийскому - "фиолету", как они говорят.

Отсутствие избирательного права? Да и чёрт с ним! Без этого можно прожить. Но ведь без местного гражданства ты не можешь проживать, где захочешь, выезжать за границу (назад могут не пустить - вот и попробуй навестить родителей). Сложно с трудоустройством, а многие профессии, вообще - "табу".

Довольна ли Латвия своим сегодняшним "белокожим" состоянием? Вопрос очень непростой, особенно сейчас. Нет, конечно, спорить не стану: аккуратность, опрятность, чистота - всё осталось при латышах. Эти качества вне времени и строя. А в остальном? Уж не знаю, как там сейчас ситуация с наукой вообще и микробиологией в частности, но некогда могучая латвийская промышленность практически умерла, а от гигантов - ВЭФа, радиозавода имени Попова, автозавода РАФ и Рижской судоверфи - остались лишь одни воспоминания. Сельское хозяйство тоже влачит жалкое существование, не выдерживая конкуренции с евросоюзовским и будучи "спелёнутым" по рукам и ногам их мизерными квотами. Ну, шлифуют янтарь, ловят шпроты и через терминал в Вентспилсе гонят нашу нефть. Пока еще гонят. Знаменитая Рижская киностудия тоже фактически приказала долго жить - затерялась её "долгая дорога в дюнах". Жаль только старенькую, обвиненную в сотрудничестве с "оккупационным режимом" Вию Артмане, которую собственники недвижимости вышвырнули из ее квартиры.

Вот и побираются дотациями Евросоюза, обильно поставляют туда гастарбайтеров, разглагольствуют о торжестве демократии в некогда "порабощённой и несчастной" Восточной Европе, лязгая зубами на Пыталовский район Псковской области и мечтая о высосанных из пальца компенсациях с России "за оккупацию". И словно логичный заключительный минорный аккорд латвийской "рапсодии" - сокращение более чем на четверть населения, по сравнению с советскими годами. И это в мирное время!

В чём отличие Прибалтики советской от Прибалтики "евросоюзовской", если отбросить в сторону сладкие слюни праздных рассуждений? Принципиальное отличие, господа хорошие, в одном: Советский Союз, как бы они его сегодня ни костерили, инвестировал, вкладывал огромные средства в экономику Прибалтики, зачастую даже в ущерб соседним областям российского Нечерноземья. А Евросоюз - фигушки! Ему бы некоторых членов "старой" Европы из финансового болота вытащить, не до страждущих "новобранцев". Несмотря на солидный, в четверть века возраст постсоветской "самостийности", наблюдается (и не только у прибалтов!) ошарашивающая закономерность: чем хуже нынешние дела, тем больше виноваты в этом почивший Советский Союз и его правопреемница Россия. "Терзают смутные подозрения", что в ближайшие времена наша "вина" перед многими постсоветскими странами, как ни странно, еще более усилится.

Всё познаётся в сравнении. Сложно сравнивать, к примеру, Сибирь с Латвией. Но родной Татарстан - вполне возможно: и климат схожий, и размеры территории, и численность населения сопоставима, и титульная нация имеется, даже процент русских приблизительно одинаковый. Но Татарстан как производил, так и производит грузовики и самолёты, оптику и вертолёты, бытовую химию и часы, перерабатывает нефть и газ, а хлебушка вообще выращивает с хорошим избытком. Не сомневаюсь в том, что и нынешняя красавица Казань ни в чем не уступает Риге. И ни один латвийский клуб не способен сыграть в Лиге чемпионов по футболу, тем более, выиграть, в отличие от "Рубина", у "Барселоны" или "Атлетико".

"Запад", в широком смысле слова, сейчас шагнул для нас далеко на запад, став, в целом, достаточно доступным, а вот бывшему "советскому западу" досталось его истинное место - на восточных задворках Европы. Кто они сейчас? Так, статисты Евросоюза. От былого уважения к прибалтам с советских времен не осталось и следа. А нынешней российской молодёжи о чём ныне говорят имена трёх балтийских стран? Трудно сказать...

Комментарии: 1, последний от 28/03/2020. © Copyright Муратов Петр Юрьевич (petermuratov@yandex.ru) Размещен: 17/02/2017, изменен: 25/02/2023. 33k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Латвия "до" и "после". Инь-янь. К 25-летию латвийской "незалежности". Рассказ опубликован в февральском номере (No2) литературного журнала "Сибирские огни" за 2017 год http://xn--90aefkbacm4aisie.xn--p1ai/content/kak-eto-bylo

Муратов Петр Юрьевич : другие произведения.

Латвийская Рапсодия