Аннотация: О гениях, музыке и зверях. P.S. Всё было так, и никак иначе
В такт лаю собаки, Семён начал подёргивать головой, а следом плечами. Вскоре в пляс пустилось и всё тело, от макушки и до пят. Именно в таком состоянии - словно набитое поролоном чучело подвесили и начали хаотично дёргать за привязанные к конечностями ниточки - его и обнаружила жена, выйдя с кухни спросить, что Семён будет на ужин.
-Ты чего? - недоумённо спросила она, в два круглых-круглых удивлённых глаза глядя на эти выкрутасы.
Лай тут же прекратился, так же внезапно, как и начался.
Семён остановился, замер посредине комнаты - правая нога с тапком на носке согнута в колене, одна рука вытянута вверх, а второй он будто собирался открыть шкаф.
А после - стремглав бросился к письменному столу и начал рыскать в ящиках в поисках нотной тетради, на ходу бормоча под нос: "Гав, потом гав-гав, затем пауза, трижды и ещё раз... Вверх, вниз, пауза и прямо посередине..."
Примерно через час жена вышла из кухни и не спеша пошла в спальню. Окинула сонным взглядом мужа, разгорячённо черкающего пером по чуть желтоватой нотной бумаге, зевнула и спросила:
-Семён, ты спать идёшь?
-Лиза! - не отрываясь от строчек, прорычал Семён. - Это определённо понравится Бетховену!
-То, что ты не спишь в час ночи? - ещё раз зевнула жена. - В полнолуние...
-Да! То есть, нет! То есть, иди спать! Я приду позже, если только муза не заставит моё сердце остановиться, а дыхание...
Не дослушав про дыхание, жена ушла в спальню и прикрыла дверь. К подобным выходкам супруга она уже привыкла, устав бороться ещё в первые два года жизни. Теперь же и вовсе просто уходила, оставляя этого чудака наедине с самим собой.
* * *
К утру на столе лежал примерно десяток нотных листов. Ещё какое-то количество валялось под ним, и около сотни - по всей комнате, от дивана и до подоконника. А один даже каким-то образом проник в стеклянный потолочный светильник, свернувшись аккуратной трубочкой вокруг свечки.
И только один лежал в руках Семёна - помятый, но от того не менее драгоценный. А Семён смотрел на него с той теплотой и нежностью, какую обычно хранят для новорожденной дочери.
В честь полной луны, сверху его знаменовала подпись "Нечто лунное".
-Ты всё не спишь? - вышла из спальни жена, потягиваясь и зевая.
-Это определённо понравится Бетховену! - одухотворённо сказал Семён, не отрывая взгляд от листка. - Он сыграет, а я под это спляшу. Понравится, определённо.
-Понравится, понравится. - кивнула Лиза, поставила табуретку к светильнику, зажгла в нём свечку, достав оттуда нотный лист. - Не сидел бы в темноте - глазам вредно. А ты писарь в префектуре, куда ты без зрения?
-Да ты всё о префектуре, а я..! - вскинул голову Семён.
-А ты - о Бетховене. - примирительно закивала Лиза. - Пойдём завтракать, я с вечера нам омлета напекла...
* * *
-А ты не забыл послать ему конверт?
-Послал в тот же день!
-А правильно указал адрес?
-Лиза, ну что ты в самом деле..?
Только Семён хотел возразить более весомо, как вдруг бричка, в которой они с женой ехали к Большой Петербуржской Консерватории подскочила особенно высоко, споткнувшись колесом о торчащую брусчатку мостовой. Семён больно прикусил язык, недовольно закряхтел и молчал до самого зала консерватории, держась за щеку.
А в Консерватории в тот вечер выступал... Бетховен! Тот самый, которому три месяца назад Семён послал конверт с пришедшей на ум сонатой. И от которого все три месяца горячо ждал хотя бы строчки... Был бы рад и простому "Неплохо" - лишь бы это написал великий Композитор!
Но ответ так и не пришёл.
-...Посмотри, дорогой, нам отсюда всё будет очень хорошо видно! - восторженно шептала Лиза, прикрываясь веером.
-Будет. - пробурчал Семён.
Места и впрямь оказались неплохие - почти в самом конце партера, зато на возвышении - рояль был отлично виден. А значит, можно будет хорошо рассмотреть и Бетховена, не зря же Лиза предусмотрительно захватила сразу два театральных бинокля.
Зал постепенно заполнялся. Давно отзвенел второй звонок, и все ждали третьего.
Как назло, только колокольчик начал звон в третий раз - в глаз Семёну тут же что-то попало! Пока он ожесточённо тёр веко, чтобы выскоблить чёртову пылинку, успел выступить организатор концерта. И вот окончательно затих зал...
И только когда конферансье вышел на сцену, чтобы дать начало концерту, Семён наконец облегчённо проморгался, выдохнул и взял бинокль.
-Бетховен! Лунная соната! - торжественно прогремело на весь зал.
Зазвучали первые ноты.
И вдруг в ту же секунду всё исчезло! Унеслись со свистом все зрители до единого, провалилась сцена и потолок улетел вверх, выше облаков, и даже Лиза, мгновением ранее сидящая рядом, растворилась. Во всём мире остался лишь Семён в кресле, а впереди, но будто бы прямо перед ним, пианино и за ним Бетховен. Но вместо головы у Бетховена была собачья морда. И он не играл - а громко лаял. Заливисто, с надрывом, в точности повторяя тот самый лай, который Семён три памятных месяца назад услышал в исполнении дворняги с улицы.
-Это же моя мелодия... - поражённо прошептал Семён.
Сидящий перед ним гражданин повернулся и недовольно шикнул. Семён обнаружил, что мир вокруг вернулся на прежнее место. И более того: весь мир сидит и с замиранием слушает нарастающий лай Бетховена. Который звучал в точности, как придумал он - Семён.
Тогда он перевёл взгляд на недовольного мужчину и уже громко, отчётливо произнёс:
-Но это моя мелодия!
В этот раз шикающих оказалось куда больше.
Гнев, обуявший Семёна, был настолько силён, что перерос в нестерпимое жжение в груди! А оно уже немедленно поползло по конечностям и отдалось в затылке! Не в силах более сдерживаться, он вскочил и начал прорываться прямо по партеру, по головам, по шатким спинкам кресел вперёд, к сцене, спотыкаясь о лысины любителей музыки! Падая, сшибая зрителей, подымаясь и упорно двигаясь дальше, ряд за рядом! Крича во весь голос:
-Это моя мелодия и я буду под неё плясать! Буду! Буду!!!
Поднялся переполох и тут же перерос в хаос, захвативший весь зал, от партера до балконов. Люди вставали, чтобы рассмотреть получше источник этого бедлама, в итоге создали ещё больший.
Добравшись до сцены, Семён только хотел вылезти наверх и добраться до ненавистного вора, как на него тут же налетели жандармы, скрутили и повели к выходу.
-Моя мелодия! Моя!- орал Семён, подогревая волнения и хохот.
-Твоя, твоя, заткнись! - прошипел один из жандармов, под восторженные вопли зрителей отвесил незадачливому музыканту пинка, и вывел его из беснующегося зала.
Посреди творящегося безумия лаял Бетховен, не утихая ни на секунду, и не думая прекращать прекрасную Сонату.
* * *
Лай так и не выветрился из головы Семёна, пока его везли в жандармерию. И пока допрашивали, не добившись ровным счётом ничего.
И даже будучи запертым на ржавый замок, открывающий скрипучую дверь в предварительную камеру наедине с помятым пьяницей, он слышал этот лай.
Позже пришла Лиза. Тихим спокойным уставшим голосом говорила что-то про хулиганство, суд и возможные годы тюрьмы. Семён не слышал, а только гладил её по голове, не чувствуя своих рук.
Когда ближе к вечеру лай наконец исчез, растворившись в храпе сокамерника, он наконец ощутил пустоту внутри, на фоне которой особенно больно жгла ненависть к Бетховену.
К этому негодяю, вору! Как он посмел? И он ещё смеет называться композитором?!
В голове Семёна проносились одна картина за другой: вот он врывается к Бетховену домой, приставляет к его лбу пистолет и силой заставляет подписать бумагу, в которой чёрным по белому сказано, КТО автор Лунной Сонаты! Вот он лично играет Сонату на сцене Большого Петербуржского Театра, а Бетховен смиренно стоит рядом и переворачивает ему партитуру! Вот..! Вот... Вот.
И так шли час за часом.
Вдруг его порождённые ненавистью грёзы разрушило нечто прекрасное. Семён опять услышал музыку. Вначале не понял, откуда. Но, когда она стала громче и подобралась ближе к двери камеры, стало ясно - это звуки шагов из коридора. Но звуки удивительные - Семён уже сейчас мог с лёгкостью сделать из них неплохой этюд.
"Трам, парам. Вверх и вниз. И раз-два, раз..." - шептал он, мысленно уже раскладывая эти шаги на октавы, забыв обо всём и жалея лишь, что под рукой нет нотных листов.
А музыка становилась громче и громче, нарастала! Торжествующим аккордом прозвучала дверь камеры!
И в неё вошёл Он - великий Композитор, Мастер симфоний и сонат! Бетховен.
Старый, но не сгорбленный. С пышной седой шевелюрой и прямым, резким взглядом. Шагнул в камеру, отчеканив на каменном полу завершающие ноты! Указал на Семёна, вопросительно посмотрел на жандарма, который, семеня, вошёл следом. Тот смущённо кивнул.
Ошарашенный Семён увидел, как по щеке Бетховена пробежала слеза. Опомниться не успел, как оказался заключён в крепкие объятия.
-Гени... ально. - прохрипел глухой Композитор, рыдая на его плече. - Гениально. Друг. Мой.