Муравьёв Андрей Леонидович : другие произведения.

Гроза Тиранов ( Карабарис - бич тирана )

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.18*9  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Историческая авантюра. Вышла в марте 2009 в "Крылове". Переиздана в 2012 году издательством "Букмастер". Аннотация издательства: 1799-й год. Суворов бьет французов, Наполеон штурмует Египет, а сербы воюют за независимость с турками. Балканы... Кругом шпионы, предательства, резня, засады, погони, штурмы, "этнические чистки". Власть над Римом, Миланом и Неаполем, как и над всем Средиземноморьем, переходит из рук в руки. В центр этой свистопляски попадают наши современники. И хотя гораздо проще было бы умереть, им придется выживать. И сражаться. Поднимай же простреленный флаг, барьяктар! Доставайте ружья и точите сабли, юнаки! История Балкан переписывается заново...

0x01 graphic

Муравьев Андрей.

Гроза тиранов.

Родителям посвящаю.

Глава 1.

Предложение.

  
   1.
   1799 год.
  
   Каракулучи Хасан Тургер пнул неподвижное тело. Стоявший рядом кат угодливо подхватил связанного пленника подмышки, но и без его помощи было ясно, что говорить тот уже не сможет. Голубые глаза лазутчика горели безумием.
   - Я ведь приказал тебе только допросить его? - голос османа звучал чуть глухо, но палач редко ошибался. Командир был взбешен.
   - Прости, светлейший. У него оказался очень слабый рассудок.
   Каракулучи гладил холеные усы, успокаиваясь. Палач, согнувшись в поклоне, хранил молчание.
   - Ты сколько лет уже занимаешься этим делом, Али?
   Палач согнулся еще ниже.
   Янычар сорвался на крик.
   - Пять человек! Я потерял пять человек, чтобы взять его! Реайа! Кяфира! - горящий взгляд испепелял толстую фигуру. - Ты, жирная свинья! Я знал некоторых из них всю свою жизнь!
   Он схватился за ручку кылыча.
   Палач рухнул на колени, потом распростерся перед взбешенным командиром. Тот закачался от приступа ярости, сжатые пальцы на рукоятке сабли побелели от напряжения...Минута... Другая...
   Краска гнева медленно отступала с лица каракалучи.
   - Аллах, да будет воля Его, учил прощать оступившихся... Поэтому я не зарублю тебя сегодня...
   Палач шумно выдохнул.
   - Но! - голос янычара звенел. - Если этот кусок мяса не заговорит до джумартеси, то в пазар ты будешь стоять на площади гнева рядом с ним! Ты слышишь меня, о Али?!
   Палач Али Азик заскулил и попробовал ухватить янычара за подошвы желтых бабушей, но тот легко увернулся и пнул распластанного в пыли толстяка.
   - У тебя три дня!
  
   2.
   15 июля 2006 года. Будва. Черногория.
  
   Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Под каждый глоток кислорода равномерный взмах рукой, движение ног. Он легко и быстро скользил в теплых лазурных водах Адриатического моря.
   Еще два десятка метров от гудящего пляжа, и Алекс перевернулся на спину. Соленая вода позволяла пловцу без усилий держаться на поверхности. Благодать... Парень отдышался и нырнул. Море стремилось вытолкнуть тело, но пловец был упрям. Мускулистые руки и ноги уверенно несли их обладателя ко дну. Вот и галька. Из воды он выскочил как пробка из бутылки, но с высоко поднятой рукой, полной осклизлых окатышей.
   - Я же говорила, говорила! - Нелли не любила скрывать эмоции, демонстративно выражая все свои чувства. Шестнадцатилетняя красавица подпрыгивала и торжествующе размахивала полотенцем.
   Иннокентий Макарыч поморщился, но отчитывать никого не стал. Размеренное существование на яхте слишком нравилось ему, чтобы омрачать жизнь разборками со вспыльчивой внучкой.
   Алекс подплыл поближе и ухватился за поручень лестницы, опускающейся прямо в море.
   - А мы поспорили с мастером на то, сумеешь ли ты достать до дна! - радостно выпалила девушка.
   Он улыбнулся и ухватился за протянутую руку. Приятно, когда ты небезразличен.
   Быть кому-то нужным было... забавно. Еще полгода назад жизнь Алексея Потемкина, кроме товарищей по общаге, могла заинтересовать только коменданта той же общаги да военкома.
   Вытираясь большим махровым полотенцем, парень оглянулся.
   Высокий седой старикан.
   ...Именно таким показался Иннокентий Макарыч в день их первой встречи. В читальном зале новой библиотеки. Практикант ковырялся в томах воспоминаний очевидцев Смутного времени, когда подошедший незнакомец спросил его мнение по поводу какого-то фолианта. Слово за слово завязался разговор, положивший начало необычному знакомству.
   Иннокентий Макарович (старик предпочитал деревенское - Макарыч) Заволюжный, старый потомственный колдун или ведун, как он любил сам себя величать, специализировался на предсказаниях и связях с умершими родственниками. Спиритические сеансы и поиск людей - все это приносило небольшой доход и кое-какие связи, а также нервотрепку, разборки, обиды и угрозы со стороны сильных мира сего.
   Алекс сам не заметил, как стал работать на своего нового знакомого. Колдун мало интересовался окружающим, зато очень нуждался в человеке, способном собрать информацию о новом клиенте. Не для работы - нет! Для политики поведения. Ведь в хорошем деле самое главное - не вляпаться. А прослывешь один раз советником уголовников или свяжешься с криминалом - пиши пропало. Не один солидный клиент больше носа казать не будет. Обойдут, благо конкурентов хватает. Потому и решился мастер расширить круг своих помощников, включив в него молодого образованного знатока Интернета и прочих новомодных примочек.
   Теперь у Заволюжного было двое помощников: Нелли и Алекс.
   И если появление среди ассистентов единственной внучки колдуна и, по-совместительству, потомственного (по матери) медиума было делом естественным, то принятие на работу студента без каких бы то ни было выдающихся способностей вызывало недоумение. Как бы высоко ни ценил себя Алекс, уровень своих навыков он знал хорошо и смотрел на жизнь без розовых очков. Потому и спросил о выделенной ему роли в планах мастера сразу же после предложения о сотрудничестве.
   Старик мялся недолго. Лгать он не любил.
   По словам Заволюжного, кроме знаний, в Потемкине колдуна привлекла еще и необычная аура. Она была какой-то странной, неправильной. Мастер утверждал, что при взгляде на человека он видит не только прошлое, но и будущее индивида: его взлеты, падения, поступки, выбор и, как следствие, вероятность развития судьбы. Все это идет как сложная сеть, переплетенная сотнями узелков, как целая груда колтунов, распутать которые и помочь распутаться клиенту - его главная задача. У Алекса же в сети был явный провал, будто кто-то вынул часть жизни, не оставив ничего взамен.
   Потемкина такой ответ озадачил, но и только... Раздумывал студент недолго и с радостью принял предложение.
   Теперь же пришла пора сполна наслаждаться прелестями нового вида деятельности.
   Парень довольно потянулся в тени палубного навеса.
   ...Ясное до рези в глазах небо, чистая вода, хорошая пища, много солнца и мало забот - идеальный отдых.
   Он улыбнулся и перевернулся на живот, сквозь прозрачную палубу разглядывая красоты моря. Под толщей воды отчетливо просматривались камешки на дне. Казалось, только поднырни немного, и вот оно, подземное царство... Романтика...
  
   2.
  
   - Я, мастер, присмотрел вполне приличную виллу... Антураж там... Все дела... Кафель древний, как мамонтово га... Короче, будете довольны, - последняя фраза была явно лишней. Особенно из уст такого скользкого типа, как Сережка Бырлов.
   Потемкин и Бырлов обменялись неприязненными взглядами. Помощник колдуна и представитель клиента недолюбливали друг друга.
   А Нелли Сергей нравился. Высокий, симпатичный, с фигурой спортсмена - мечта любой девушки.
   - А ванна там есть, в вашей вилле? - она отчаянно флиртовала с мордоворотом, но тот оставался невозмутимым.
   - Этого я не проверял. Зато там клевая комната со старыми коврами и куча антиквариата. Самое то, для обстановочки.
   Заволюжный поправил:
   - Для вашей обстановки, возможно... Для моей работы хватит и номера в гостинице.
   Мелкие уколы - это все, что мог себе позволить старый знахарь.
   Ситуация у них была аховой.
   Несмотря на солнце, море, шикарную яхту и видимую свободу передвижения никто из них не чувствовал себя до конца свободным. Впрочем, по этому пункту следует пройтись по-подробнее.
   ...Месяц назад в квартиру Заволюжного в скромной многоэтажке заглянули необычные посетители. Среди клиентов ведуна часто попадались необычные личности, но тут дело действительно оказалось нерядовым.
   Серьезные мальчики в аккуратных костюмах и тяжеленных ботинках оказались сотрудниками некой коммерческой структуры, которой потребовалась помощь особого рода. Такое случалось и раньше... Только услуги, которые желал получить анонимный начальник Сергея Бырлова, оказались даже для колдуна необычными.
   Не в том плане, что требовалось что-то невозможное. А скорее наоборот, им предложили поучаствовать в рядовом "кидке".
   Один из основных акционеров коммерческой структуры, представленной к вниманию колдуна, недавно почил в бозе. Сам Сергей употребил термин "откинул копыта", но сути терминология не поменяла. Человек умер, а его жена, вернее, вдова, хотя и блондинка, оказалась довольно крепкой штучкой. Вместо того, чтобы заглотить подачку от остальных акционеров-соратников покойного, она начала требовать независимого аудита, говорить о бумагах, архиве, оставленном покойным, называть заоблачные суммы. Положение дел усугублял интерес к активам усопшего со стороны некого зарубежного консорциума. Ситуация, по словам Бырлова, сложилась патовая. С одной стороны, чай, уже не девяностые, когда дуру закатали бы в асфальт, а бумажки сожгли бы на могилке семейной четы, но с другой стороны, платить такие деньги акционерам очень не хотелось. Необходима была необычная идея по решению проблемы простым и "элегантным" способом. И такой вариант нашли.
   Вдова, здоровая пятидесятилетняя тетка из Нефтеюганска, оказалась поклонницей оккультных наук и прочей антинаучной белиберды. Даже, случалось, обращалась к предсказателям и, по слухам, осталась очень довольной. Бырлов, которому поручили разработку этого направления, вышел на колдуна, произведшего впечатление на закусившую удила бабенку и имевшего, опять же по слухам, на нее определенное влияние. Так Заволюжный попал в аферу.
   Идея организаторов была проста: в Россию вдова даже носа не казала, предпочитая зарубежные курорты и агентства охраны, значит, ловить рыбку надо там. А наживкой послужит старый колдун, случайную встречу с которым и организуют люди Бырлова. Дальше - проще: старик впарит вдове идею о том, как правильно будет продать акции добрым дядям из компании, а не злым дядям из-за кордона, женщина поведется - и всем по большой конфете!
   Попахивало от этого плана... Но выбирать не приходилось. Это только со вдовами бывших соратников дяди из компании были добрыми. И аргументы они предложили самые что ни на есть... с характерным щелчком взводимого курка и шелестом зеленых бумажек.
   Заволюжный согласился.
   Таким образом, они уже неделю жарились под ласковым солнцем Адриатики, пока агенты Бырлова готовили почву для дальнейшей работы.
   Вдове подпустили слух о том, что на побережье отдыхает великий колдун, потом подкинули и имя, которое она с радостью узнала. Остались только технические моменты.
   Она позвонила сама. Встречу назначили на воскресенье. Осталось подыскать подходящее, по мнению Бырлова, место и отрепетировать постановку.
   Колдун поморщился. Вдова просила организовать ей сеанс связи с душой умершего. Значит, будет советоваться с мужем.
  
   3.
   17 июля 2006года.
  
   Вчера вечером они осмотрели виллу.
   Старый дом у подножия Кровавой башни в центре Херцег-Нови при тесном знакомстве не походил на фешенебельное жилище. Слишком обветшалый, на узкой улочке, с маленьким садом. Над въездом - рога тура, двор вымощен старинной плиткой. Дыхание старины... Причем, очень глубокой старины. Три этажа, по три комнаты на каждом, и пристройка, служившая когда-то конюшней, а после переделанная под мастерскую - все это не соответствовало образу преуспевающего мага. Именно так заявил Заволюжный. Бырлов брюзжание проигнорировал.
   За день нанятые сербки привели заброшенный дом в порядок. Полы блестели, мебель и лестницы сияли полиролью, потолок и стены вернулись к первоначальному цвету. Массивные занавески и частая драпировка скрывала то, что требовало большего времени и внимания: обветшалые окна и трещины в штукатурке.
   Бырлов поглядывал свысока, будто он все это сделал своими руками. Впрочем, гордиться было чем - дом преобразился.
   - Иннокентий Макарыч, у вас времени до завтрашнего вечера. Обживайтесь, входите в образ.
   Бырлов махнул рукой в сторону одной из комнат.
   - Там ребята прикупили то, что вам может понадобиться для антуражу... Ну... свечей, там... Книжек старых на латыни. Другой хрени.
   Старик усмехнулся.
   Представитель заказчика еще постоял, ожидая реакции. Потом откашлялся и неуверенно добавил:
   - Надеюсь, завтра вы сработаете, как надо... Без выкрутасов.
   Он еще потоптался немного.
   - Ой, Серёженька! Какой у вас пиджак красивый!
   Нелли выпорхнула из-за спин и тут же приникла к вытянувшемуся мордовороту.
   - Кх... Эта... Версаче...
   Нелли щебетала:
   - Вот и я говорю: красивый! Он вам так идет.
   Девушка огладила полы пиджака. Большие карие глаза, не отрываясь, смотрели в глаза собеседника, отчего Бырлов вдруг покраснел и смутился. Он нервно сглотнул, отступил на пару шагов и устремился к выходу.
   - Так я на вас рассчитываю, Иннокентий Макарыч! До завтра!
   Вослед ретировавшемуся бандиту захихикала юная ведьмочка.
  
   4.
  
   - Ты посмотри, что у него в кармане было, - Нелли протянула Алексу сложенный вчетверо листок. - Правда ведь, я ловка?
   Потемкин покрутил листок в руках.
   - Да уж! Без куска хлеба не останешься. Если не за свой счет, так за счет государства...
   Нелли надулась.
   - Забавно... - Алекс вгляделся. - По-моему, это электронный билет на самолет.
   - Чего?
   - Бырлов себе забронировал местечко в самолете... В бизнес-классе... Шикует...
   Девушка пододвинулась поближе.
   - И куда?
   Потемкин задумался.
   - Куда? - Нелли потянула листок к себе.
   - Правильный вопрос - когда.
   - Не поняла.
   Алекс показал дату билета.
   - Завтрашний рейс до Вены... На полдень.
   Внучка колдуна удивленно всматривалась в цифры.
   - Так ведь мы только завтра вечером будем сеанс проводить...
   Она подпрыгнула.
   - Дедушка!
   ...Иннокентия Макарыча они нашли в главной зале дома на третьем этаже. Он вешал на стену большое зеркало в красивой оправе.
   - Иногда и от бандитов бывает польза. Смотрите, какой раритет нашли.
   Несмотря на внушительный возраст, зеркало и правда впечатляло. Тонкую резьбу золоченой оправы так и не смогло победить время. Само полотно лишь слегка потускнело. Если бы не полузатертая царапина по нижней планке, вещь казалась бы почти новой. Иннокентий Макарыч крутил зеркало, примеряя его на стену.
   Внучка прервала деда:
   - Ты посмотри, что Серёга Бырлов задумал! Он сматывается отсюда завтра!
   Старик вздохнул, поморгал близорукими глазами и сел.
   - Уф! Устал я...
   - Дед, ты слышал?
   Заволюжный потер затылок.
   - Голова что-то к ночи разболелась.
   - Деда?!
   - Слышал я! Слышал! Не волнуйся, все будет хорошо.
   Нелли не унималась.
   - А точно?
   Тот усмехнулся.
   - Я же предсказатель! Или ты деду не веришь?!
   Внучка расплылась в улыбке.
   - Верю...
   Она чмокнула старика в щечку и упорхнула вверх по лестнице.
   - Может, лучше все-таки убраться из города по-быстрому? - неуверенно предложил Алекс. - Похоже, они ставят не на нас. Как бы не сделали пакости какой.
   Заволюжный долго молчал.
   - Нет, Леша. Мы не поедем... Я не вру, когда говорю, что вижу будущее...
   Старик жестом подозвал собеседника поближе.
   - Если мы уедем, у нас будет очень короткая жизнь... А если останемся... То тут по-разному...
   - Как это?
   Заволюжный вздохнул.
   - Верь мне... Все будет хорошо.
  
   5.
  
   - Солнышко, солнышко - жгучее, колючки, колючки - колючие.
   Потемкин как раз вышел из комнаты. Несмотря на слегка заспанный вид, он весело мурлыкал себе под нос засевшую в голове попсовую песенку.
   На лестничном пролете его догнала неугомонная Нелли.
   - Алекс, ты заметил, что высота цокольного этажа значительно ниже остальных?
   Девушка выглядела озадаченной, что не мешало ей приплясывать на месте. Избыток энергии иногда просто пер из этого создания.
   Потемкин остановился:
   - Чего?
   Нелли притопнула ногой.
   - Снаружи все этажи одинаковы, а внутри цокольный этаж ниже.
   - И что?
   Ответом стал возмущенный взгляд.
   - Почему?!!
   Алекс честно попробовал задуматься. Видимо, со стороны это выглядело безнадежно. Девушка махнула ладошкой и умчалась.
   Через час история получила продолжение.
   Довольная Нелли перехватила Потемкина у ворот виллы, когда он шел на пляж, и вместо моря затянула его в пыльную комнатку второго этажа.
   - Вот! - торжествующе заявила юная особа, тыкая пальцем в стену.
   - Что?!
   С хитрым видом Нелли подбежала с двери и с усилием надавила на наличник. Неожиданно тот ушел вглубь, и тут же часть стены с легким скрежетом провалилась куда-то вбок.
   - Каково? - девушка наслаждалась эффектом.
   Оценив ошарашенный вид спутника, она тут же вытащила из карманов коробок, пару зажигалок и старую газету.
   - Я простучала пол, тут явно пустоты. А потом заметила, что часть стены тоже звучит по-другому. Вот и нашла!
   - Да уж... Интересно, - Алекс заглянул внутрь провала. - А там что?
   Девушка пожала плечами.
   - Ничего... Видимо, сделали хранилище на всякий случай. Или тайную комнату, - она доверительно нагнулась к уху молодого человека. - Я узнала, что этот дом принадлежал турецкому палачу еще в конце семнадцатого или восемнадцатого века. Говорят, тут все пропитано ненавистью его жертв...
   Она сделала круглые глаза. Алекс хмыкнул, а чуть позже рассмеялась и сама рассказчица. Популярный курорт не вязался в голове с давно забытыми тайнами.
   - Пыль, пыль, пыль... Хотя бы туфельку какую оставил он там... Или саблю, - Нелли ткнула кулачком в наличник двери. Провал закрылся.
   Тут же егоза вырвала у парня пакет, заглянула внутрь и заканючила совсем по-детски:
   - Я тоже хочу на пляж.
   Потемкин выругался. Придется идти вместе с этим постреленком в юбке.
  
   6.
  
   Вечером сеанс начался несколько позже запланированного.
   Для начала Пежо-406 Купе клиентки не сумел проехать к вилле. Машина застряла на узких средневековых улочках где-то на половине пути.
   А потом выяснилась и еще одна неприятная деталь. Дама была пьяна... Вдрызг.
   И мнение покойного супруга о предстоящей продаже акций ее не интересовало. Вместо предполагаемых вопросов она обрушила на дух мужа целый ворох упреков, главным из которых было то, что тот утаил номер сейфа в одном из прибалтийских банков, в котором откладывал "камешки" на черный день. Теперь в адрес Нелли, говорившей голосом покойного, летели такие эпитеты, что понемногу закрадывались сомнения, уж не откопал ли почивший олигарх себе супругу в одной из столовок на буровой.
   Останавливаться дамочка не собиралась, требуя от медиума выдать искомую тайну.
   Алекс поморщился и покинул комнату. Пока мастер пробует вернуть клиентку к нужной теме, его помощь не требуется. Значит, можно перекурить или попить ледяного сока.
   Потемкин спустился на два этажа (сеанс шел на верхнем) и заглянул в комнату с тайным ходом.
   "Ишь ты! Уже и фонарик приволокла", - Алекс оценил подготовительные работы.
   Видно, Нелли решилась заняться тайной всерьез: моток веревки, зубило, молоток, два фонарика. Алекс ткнул ладонью в наличник. Стена провалилась. Он заглянул внутрь.
   Ночью здесь было страшновато.
   Сверху долетел вскрик.
   Парень прислушался. Тишина... Затем быстрый взволнованный голос мастера, хлопки.
   Потемкин кинулся вверх по лестнице.
   Дверь распахнулась с одного рывка. А дальше время будто остановило бег...
   Перед глазами Потемкина маячила спина невысокого мужчины, одетого во все темное. Чуть дальше валялся перевернутый столик для спиритических сеансов. Слева, на полу, лежало тело клиентки в неестественной позе. Из-под ее живота расплывалась лужа темной крови, левая нога еще шевелилась. Поодаль на полу сидел мастер, прислонившись к стене и держа на коленях голову лежащей внучки. Нелли выглядела бы спящей, если бы не быстро расползавшийся красный подтек на груди. Пятно росло на глазах.
   Человек в черном повернулся к вбежавшему парню. Из прорезей вязаной шапочки на Алекса глянули тусклые глаза. Правая рука незнакомца пошла вверх... Вороненый ствол массивного глушителя...
   Алекс инстинктивно метнул то, что сжимал в руках, и что было силы толкнул створку двери. Массивное полотно врезалось в косяк. Незнакомец легко уклонился от летящего фонарика и мягко, по-кошачьи, отпрыгнул. Хлопнул выстрел, дерево закрытой двери разлетелось щепками. Алекс бросился вниз по лестнице.
   "Эта дура-клиентка еще и телохранителя отпустила! Следить за авто, чтобы "аборигены не растащили". В Черногории!"
   Потемкин летел по узкому проходу, с ужасом слыша за спиной шаги преследователя.
   "Сережка! Бырлов! Сука!" - страх и ярость накатывали одновременно.
   Нижний этаж...
   Снаружи послышался хруст гравия. Еще один киллер?!
   Парень метнулся в комнату, где оставался открытым провал тайника. Второй фонарик. Дверь. Тычок в рубильник. Плита с шелестом стала на место, на глаза навалилась темнота.
   Стараясь не дышать, он вслушивался.
   Снаружи протопали - это убийца добежал до цокольного этажа. Затем хлопнула дверь. Видимо, наемник решил, что "последняя мишень" пробует скрыться во дворе.
   Алекс выждал еще пять долгих секунд и выбрался наружу. Пока киллера нет в доме, надо попробовать помочь мастеру. Время дорого!
   Он взлетел по лестнице в залу спиритического сеанса.
   Клиентка уже не шевелилась. Черты лица Нелли заострились, кожа пожелтела. А мастер был еще жив! Полузакрытые глаза, несколько подпалин от выстрелов в упор на рубашке и тихое бормотание.
   - Иннокентий Макарыч, бежим! Внизу есть комната, там пересидим!
   Алекс ухватил старика за руку и тут же полетел на пол.
   Глаза колдуна раскрылись.
   - Тихо!
   Потемкин попробовал возразить, но рука Заволюжного перехватила его кисть как клещами.
   - Моя линия жизни кончается здесь, но твоя и ее пойдут далее... - он хрипел все тише. Окончания слов скрадывались. - Ты должен успеть!
   Старик подтянул парня к умирающей девушке. Затем всунул ему в руку уже холодеющую ладонь внучки. Алекс успел заметить, сам колдун опирается на поваленное старинное зеркало.
   Шепот! Шепот! Шепот!
   Голова полыхнула пожаром.
   Алекс напрягся, но руки не выдернул. Заволюжный всегда знал, что делать.
   Перед глазами поплыли круги...
   Из-за края сознания донесся голос Иннокентия Макарыча:
   - У тебя будет время! Спаси ее!
   Последним, что донеслось до слуха, был шум открываемой двери.
   Он падал в бездну...
  
   7.
  
   Шепот! Шепот! Шепот!
   Голова раскалывалась.
   Алекс попробовал пошевелиться и понял, что связан.
   Он медленно открыл глаза. Приятный полумрак.
   Напротив раскачивался на полу невысокий оборванец. Черное от загара скуластое лицо, длинная седая борода ниже веревочного пояса, поддерживающего на тщедушном теле потертый восточный халат. Закрытые глаза, шамкающий рот. И пронимающий до кишок шепот!
   Алекс перевел взгляд дальше.
   - Клянусь Аллахом, ты сделал это! - возопил богато одетый толстяк и полез обниматься с оборванцем. - Ты сделал это! Ты настоящий пир! Это - чудо! Это достойно самого Абд-аль-Хазреда, да пребудет он в вечном покое!
   Одно понял Алекс совершенно точно: кричал толстяк не на русском. И все его слова были... понятны?!
   - Где я?
   Слова родной речи с огромным трудом сходили с языка.
   Толстяк недоумевающе глянул на связанного. Охрипший голос Потемкина остановил поток дифирамбов прекратившему камлать оборванцу.
   А тот уже поднялся с пола. Видно было, что старика пошатывает. Теперь Алекс заметил, что сквозь дыры распахнутого драного восточного халата видны обильные, уже пожелтевшие синяки.
   - Ты выполнишь то, что обещал, уважаемый?
   Толстяк подобрал полы одежды и важно кивнул:
   - Мои слова тяжелее золота, езид.
   Он хлопнул в ладоши. Из-за двери выглянул громила в кожаном мясницком фартуке на голое тело.
   - Проводи уважаемого табиба.
   Алекс заметил, как толстяк подмигнул громиле. Тот, осклабившись, кивнул и призывно распахнул дверь. Старик, с трудом переставляя ноги, последовал за мордоворотом.
   Толстяк повернулся к Алексу.
   - Как же ты меня напугал, кяфирчик! Как же напугал!
   - Где я? - слова турецкого языка звучали с легким акцентом. Потемкин сам удивился тому, что услышал. Это были его слова, его речь, его вопрос!
   Лицо толстяка расплылось в улыбке.
   - Неправильные слова, кяфирчик... Неправильные слова, ненужный вопрос. Ненужный, как пахлава к плову, дорогой... - он улыбался искренне, широко. Но от этого оскала веяло холодом. - В этой комнате только одна загадка нуждается в ответе - кто ты?
   Толстяк взял с полки какие-то щипцы и нагнулся к телу пленника.
   - Теперь я буду очень осторожен. Дважды, трижды осторожен, Аллах свидетель! Но ты... ты мне расскажешь все... Все, что знаешь... и даже то, что не знаешь!
  
   8.
  
   Его бросили в темницу только к утру...
   Гад! Толстый гад! Улыбчивая жирная гадина!
   Алекс попробовал перевернуться на живот и зашипел от боли. Спаленный бок обожгло огнем. Тут же заныли пятки, запульсировали изувеченные пальцы левой руки.
   Этот жирный ублюдок раз за разом спрашивал, кто он... И не верил услышанному. Смеялся... Потом побелел... Кричал, чтобы кончал придуриваться... И пытал!!!
   Стена перед глазами покрылась кровавым маревом. Это накатывала и отступала боль.
   Во время пыток палач иногда обкуривал пленника странным дымом, притуплявшим чувства, но истязания не прекращал.
   Теперь горело все... Кожа, мышцы, суставы...
   Где он?!
   Почему его истязает этот свихнувшийся азиат?!
   Неужели это все - изощренная пытка хозяев Бырлова?! И за что? Почему так?
   И наконец: как он понимает и говорит на совсем незнакомом еще вчера языке?
   Язык во рту распух, хотелось пить.
   Алекс медленно, нараспев произнес первое, что пришло в голову:
   - Солнышко, солнышко жгучее, колючки, колючки колючие...
   Правильный русский язык... Без акцента, хотя тембр, вроде, немного не его... Но это родная речь! Так почему же...
   Его размышления прервали. Голос шел откуда-то из-за спины, из глубины камеры:
   - Ты русский?
   Он уже открыл рот для ответа и... замер... Опять чужая речь! И снова он все понимает! Какого черта!!!
   - Ты русский?
   На каком языке его спрашивают? В сознании всплыло: "Сербский". Черт! Теперь он понимает и сербский?! Вчера еще нет, а сегодня уже да?!
   Послышалось шуршание. Кто-то тронул его за ногу... За сломанный палец.
   - ДА!!!
   Алекс перевернулся, громко матерясь от боли.
   Напротив него в ошметках соломы сидел чернявый юноша его лет. Порванная рубаха и короткие синие штаны из грубой шерсти из-за дыр больше походили на макраме. Сам паренек был невысок, но жилист и... очень изможден. Глаза ввалились, разбитые губы покрыты коростой засохшей крови. Через прорехи видны кровоподтеки на теле...
   Алекс слегка отодвинулся.
   - Да...
   Серб не сводил с его зачарованного взгляда.
   - Значит, правда, что...
   Потемкин прервал сокамерника:
   - Где мы?
   Серб запнулся и удивленно посмотрел на собеседника. Большие черные глаза. В них промелькнуло... сочувствие?
   - Ты не знаешь?
   Алекс взорвался. Орал он на русском.
   - Чертовы бандиты! Я оставил записку у друга! Если вы не отпустите меня, все уйдет в ФСБ! В Интерпол! Вас посадят всех! За Иннокентия Макарыча вы ответите! И за Нелли!
   Он набрал воздуха в легкие:
   - Суки!!!
   Серб молчал. Молчал коридор за дверью в камеру, молчало узкое, забранное решеткой окошко под потолком...
   Он орал, не останавливаясь, еще минуты две, когда дверь в камеру, наконец, открылась.
   Внутрь зашел невысокий поджарый мужичок. Черное от загара тело, короткая безрукавка на серой, давно нестиранной рубахе, странная тюбетейка, короткие галифе и смешные тапочки на босую ногу, в руке короткая палка. Войдя, он лениво окинул взглядом камеру и поинтересовался на турецком:
   - Чего кричишь?
   - Кто вы? Почему? - вопросы не формулировались.
   Тело разламывалось от боли.
   Серб пополз в дальний угол, волоча замотанную в кровавые тряпки левую ногу.
   Охранник нагнулся к Алексу и... Удар пришелся в кровавое месиво сожженного бока. Животный вой разорвал камеру. Потемкин скрутился в комок, на глаза наплыл туман... туман забытья... Сквозь который послышался голос охранника:
   - Будешь верещать - не доживешь до завтра...
   Вибрирующий где-то на уровне ультразвука вой был его собственным... Это последнее, что Потемкин понял, когда на его сознание упала спасительная пелена беспамятства.
  
   9.
  
   В лицо плеснули воды.
   Алекс потянулся. Какой кошмар...Приснится же...
   Тут же кольнуло в боку, зашлась пульсирующей болью голова. Юноша медленно открыл глаза и тихо, сквозь зубы, выругался. Вокруг была все та же камера.
   - Значит, не сон... - Он ущипнул себя за руку и ойкнул.
   Покрывшийся коростой ожог взорвался в руке пламенем.
   - Мля-я-я!!!
   - Тебе плохо, русский?
   Это серб с перебитой ногой. На его лице свежий синяк. Видимо, Потемкин что-то пропустил, пока валялся без сознания.
   Боль стала обыденной, тупой, выматывающей. Но нельзя давать ей полной власти над телом - иначе захлестнет всего, растворит, превратит в скулящего зверя... Алекс подтянулся и присел.
   - Да, мне плохо... - Он осмотрелся. Ни графина, ни другой емкости. Как же хочется пить... - Ты кто?
   Серб выкопал из соломы кувшин с отбитой ручкой и протянул его Потемкину.
   Теплая, с каким-то привкусом вода заструилась по глотке. Даже боль на мгновения отступила.
   - Спасибо...
   Серб кивнул.
   - Я - Зоран. Зоран Митич.
   Алекс протянул руку. Они обменялись рукопожатиями. Появился хоть кто-то, кого можно отнести к друзьям.
   Зоран хотел бы продолжить расспросы, но и у Потемкина накопились свои темы для разговора.
   - Где мы? Что это за бандюганы?
   Оказалось, что он довольно свободно может изъясняться на сербском. Только со словом "бандиты" вышла легкая заминка.
   Митича вопрос застал врасплох.
   - Это - Херцег-Нови. Кровавая башня. А ты думал, ты где, русский?
   Алекс облегченно выдохнул.
   - Херцег-Нови... Слава Богу! И от Кровавой башни недалеко... Тут же сплошь туристы... - он указал на окошко. - Почему не кричишь? Даже если мы на отшибе - крик услышат... И позовут полицию, жандармерию. Кто там у вас?
   Зоран удивленно уставился на русича.
   - Это в Неаполе - жандармы... А в санджаке ничего такого нет. Здесь закон - Салы-ага, дахий. А в Которе и Херцег-Нови - его рука каракулучи Хасан Тургер, Кровавый Хасан...Ты же в его темнице...
   - Где? - не понял Алекс.
   - Здесь...
   Потемкин отмахнулся и тут же скривился от боли. Левую руку жгло.
   - Ты сказал "в санжаке"? Это где? Разве Херцег-Нови не в Черногории?
   Серб усмехнулся.
   - Не был он под владыкой никогда... - он удивленно посмотрел на собеседника. - А ты думал, ты где? В пашалыке?
   Алекс завелся.
   - Санжак? Пашалык? Почему я должен думать, что я не в каком-то... санжаке, а в пашалыке? Ты нормально можешь говорить?!
   Зоран ответил с легким раздражением.
   - Ну если ты не Белградском пашалыке, то значит в Скутарийском санжаке...Неужели русские не могли подготовить тебя получше, если уж послали сюда?
   Потемкин схватился за голову. Кругом психи... Он в психушке или лечебнице... Бырлов - тварь!!! Сюда запрятал, следы запутать хочет!
   Он уже собрался опять заорать, требуя себе санитара, но... кровавое пятно на ноге серба не вязалось с лечебным заведением... Никак не вязалось... Да и его совсем даже не лечили... Если это и психушка, то очень частная и с прилично чокнутым персоналом...
   Серб молчал. Молчал и Алекс.
   - Слушай, а тебя то сюда за что? - Потемкин первым нарушил тишину.
   Зоран пожал плечами.
   - Янычары совсем с ума сошли. Хватают всех... Меня взяли за то, что рыбачил...
   Сказано это было странным тоном... Будто собеседнику все сразу должно стать понятно. Впрочем, одно слово было явно знакомым.
   - Какие янычары?
   Митич указал рукой на дверь.
   - Теперь здесь всё их...
   Янычары, санжак, пашалык... Турецкий язык...Какие-то нехорошие ассоциации.
   - Так ты говоришь, мы в Херцег-Нови? - еще раз уточнил Потемкин.
   Серб кивнул. Нехорошие ассоциации начали формироваться в дурное предчувствие.
   - А год сейчас какой?
   Зоран посмотрел в глаза собеседника и медленно ответил:
   - Второй...
   - Чего?!
   - Уже второй год, как ваши с османами сдружились...А от сотворения мира...
   Алекс заорал:
   - От Рождества! От Рождества Христова год говори, бля!
   Серб запнулся.
   - Одна тысяча семьсот девяносто девятый.
   Боль, притупившаяся немного, от волнений нахлынула с новой силой. Тело затрясло. Почему-то своему избитому собеседнику русич поверил сразу. Только потрескавшиеся губы тихо констатировали:
   - Жопа...
  
   10.
  
   Вечером его опять повели на допрос. Но теперь ситуация вокруг не казалось такой фантасмагорической, как накануне. Кое-что он уже понимал.
   Первое, он - в прошлом. Возможно, это все только происки умирающего мозга, схлопотавшего пулю киллера. Возможно, бред впавшего в кому. Но пока не доказано, что все вокруг - мираж, для Потемкина это была реальность.
   Мастер мог многое, видимо, кое-что он приберег на черный день. Теперь помощник ведуна сполна оценил величие своего недавнего патрона.
   Из 2006 года он перенесся в далекий 1799...
   Ужас...
   Второе. Тело было чужим. Только то, что с самого начала пребывания тут его сразу подвергли пыткам, не дало осознать сей простой факт. Руки были чужими, ноги, пальцы более тонкие, рост пониже... Он нащупал на губе небольшие усы, которые поначалу принял за небритость.
   Поняв, что тело, в которое прихоть умирающего колдуна забросила его душу, является посторонним, русич потребовал соседа по камере описать его новую внешность.
   По словам серба, телу было лет двадцать пять-двадцать восемь, среднего роста, волосы черные, глаза - голубые.
   Бред! Дурное наваждение...
   Все это заставило Алекса почти на полчаса уйти в себя, так что даже слова раненого серба проносились мимо сознания, не задевая... И только когда уха коснулось знакомое слово, он очнулся.
   - Россия? Что ты сказал?
   Зоран, перебитый на полуслове, удивленно всмотрелся в собеседника.
   - Я говорю, что я рад, потому как умру не напрасно... Если русские высадят здесь свои войска...
   - Подожди! Я потерял нить разговора... Ты слишком быстро говоришь... Да и после удара у меня... небольшие проблемы с памятью...
   Алекс тщательно вспоминал, что ему известно об этом времени... Мало, слишком мало. Наполеон, Франция, Австрия, гибнущая Османская империя, но ничего конкретного, ничего примечательного... Разве что он был уверен, что русских войск тут в ближайшие времена не будет.
   - Расскажи-ка, друг, мне основные события последних... пяти лет. А то я сдавать стал...
   Митич сочувственно посмотрел на товарища по несчастью, подвинулся поближе и скривился от боли - нога.
   - Извини, я тебя напрягаю, а ты ранен. Может, сделаем перерыв? - Алекс смотрел на свежие пятна крови, проступавшие через грязные холсты повязки на ноге собеседника.
   Тот мельком проследил за его взглядом и криво усмехнулся.
   - Бывало хуже... Да только что толку беречься, когда через день повесят?
   - Меня? - не понял Потемкин.
   - И меня... - еще раз усмехнулся серб. - Тургер не зря носит кличку "кровавый". Меня берегут к пазару, а тебя... могут и не со мной... Возможно, попробуют выкачать все, что знаешь, и тогда...
   - Что я должен им сказать?
   Серб пожал плечами.
   - Тебе видней... Все побережье шумит, что турки взяли русского эмиссара. Я рад, что это - правда... Значит, наше дело не безразлично кому-то еще.
   Алекс схватился за голову.
   Блин! Попасть в прошлое в тело смертника!
   Может, стоит рассказать туркам? Но что? Как убедить их в том, что он... Не виноват? Не русский?
   Потемкин покачал головой.
   Он жив, пока полезен им или они думают, что он может оказаться полезен. И только при этом условии. Значит... Надо постараться убедить их в этом... Поддержать уверенность, предложить что-то...
   Голову ломило. Если бы только голову...
   Серб опять что-то говорил.
   Алекс напрягся. Теперь сокамерник - его единственный источник информации об окружающем мире. Кто предупрежден, тот вооружен? Пока нет, но, может быть, он сумеет уловить то, что даст ему возможность выжить... пока хотя бы выжить и не сойти с ума.
   ...В Османской империи дела шли плохо. Основная военная сила империи, янычары, давно перестали быть оплотом трона и больше занимались своими проблемами, чем делами государства. Конечно, когда задевались их интересы, то вечно склонные к бунту ага вели войска и на подавление мятежей, и на войну, но... это разъедало страну еще больше. Казна империи давно была истощена, а усатые капыкулу, "рабы султана", все требовали новых привилегий и льгот, денег и земель... А когда считали, что наград недостаточно, брали сами, и некому было их остановить...
   Алекс читал о этом. В Османской империи значительная часть знати формировалась из числа бывших христиан, попавших в плен в раннем возрасте, либо взятых по девширме. Из новообращенных получались прекрасные слуги, не связанные с влиятельными семьями, не обремененные долгом перед ними, зависимые и благодарные только султану, его рабы... Это - в теории. Но, как воспитавший дикого хищника не может быть до конца уверен в животном, так и правители империи все чаще чувствовали себя в окружении выросших волков, сдерживать которых все труднее. У новых слуг не было многочисленной родни, но и долга перед памятью предков у них не было так же. Султаны Сиятельной Порты все чаще понимали, что уже не имеют рычагов давления на тех, кто их окружают. А почуявшие силу вчерашние слуги начинали пересматривать свою роль... и все чаще великие везиры назначались с согласия, а потом и по требованию тех, кто должен был оберегать империю, а не руководить ею.
   Великую Порту лихорадило. Сановник, губернатор или военачальник - все, кто попадал внутрь этого гигантского механизма под названием государственное управление, чувствовали и видели, как слаба сейчас центральная власть, как мало значат на периферии фирманы султана. Чувство вседозволенности кружило головы. Один за другим те, кто должен был беспокоиться о могуществе страны, единстве нации, стремились урвать от ее кусок пожирней. Анархия и развал, упадок и деградация.
   Султан Селим III, занявший престол в 1789 году, при поддержке группы единомышленников из среды высшей чиновничьей иерархии предпринял реформы "низам-и-джами", новый порядок. Он взялся сразу за все: экономику, администрацию, армию. Посягнул на всю систему. И среди прочего решил разогнать закостеневший янычарский корпус, давно ставший неэффективным и требовавший себе все больше привилегий.
   Естественно, такое решение вызвало бурное недовольство янычар как в столице, так и в провинциях, в том числе в пограничном Белградском пашалыке, населенном сербами. Совсем недавно это была арена боевых действий. Многие сербы воевали в составе добровольческих отрядов, фрайкор, на стороне Австрии против османов. После окончания войны часть из них в страхе перед расправой бежала за Дунай, в австрийские земли. Затем Белградский пашалык постиг голод, прокатилась эпидемия чумы, и это еще более увеличило поток беженцев. Но местных янычар это не волновало. Разделив страну между четырьмя военачальниками, которые назвались дахиями, они грабили и выжимали последние соки из тех, кто еще оставался. Один из дахиев, Ахмед Безумный, терроризировал и христиан и мусульман. Он убил пятнадцать сипахов, турецких землевладельцев. Новый белградский паша Бекир решил покончить с янычарами. Он созвал в Ниш сипахов, кметов, князей, предписал явиться Ахмеду Безумному и велел его убить на лестнице своего дворца. После этого паша прочел фирман от Порты, объявлявший амнистию янычарам за все прошлое, но изгонявший их из Сербии.
   Кроме того, чтобы вернуть хоть часть населения стратегически важного пограничного района, султан Селим III даровал райе, то есть христианам Белградского пашалыка, определенные привилегии. Он перепоручил сербским кнезам права местного самоуправления, а для борьбы с изгнанными янычарами разрешил сформировать пятнадцатитысячный сербский корпус.
   Возможно, это решило бы проблему надолго, но неистовый корсиканец, бич Европы и гордость Франции, в 1798 году решил покорить Африку. Вторжение войск Наполеона в Египет, все еще официально являющийся частью Порты, провинции, где были сильны позиции янычар, внесли свои коррективы в государственную политику Османской империи. Турция, порвав двухсотлетний союз с Францией, впервые в своей истории выступила на стороне Австрии и России.
   Поначалу французы довольно успешно воевали. Наполеон занял Александрию и Каир, десанты республиканцев оккупировали средиземноморское побережье, принадлежащее немецкой Австрии. В том числе, захватили и Бока-Которскую бухту, которая после аннексии венецианской республики с 1797 года тоже принадлежала австриякам.
   Затем пришла череда побед союзников. Нельсон и Ушаков властвовали в Средиземном море, блокируя египетскую экспедицию Наполеона. Суворов во главе русско-австрийского корпуса крушил лягушатников на севере Италии, где только Генуя еще оставалась верной республике. Англичане наступали в Бельгии.
   Турки же взялись за то, что поближе. Десанты янычар, получивших амнистию и вернувшихся к власти, высадились на побережье Балкан и прошлись огнем и мечом по своим бывшим землям. Австрия, чьи войска двигались на Париж и контролировали Италию, сквозь пальцы смотрела на такие действия союзника. У немцев были дела поважней.
   - А самое плохое знаешь что, русский? - Зоран придвинулся поближе.
   - Что?
   Митич нехорошо ухмыльнулся.
   - А то, что янычары сюда высаживались с ваших кораблей... Когда при виде русского флага местное население начинало ликовать, им на головы обрушивались турки.
   Потемкин спохватился.
   - Постой! Ты говоришь, что Россия и Турция союзники? Так почему же меня держат в темнице?
   Серб покачал головой.
   - Не понял ты... Видимо, и правда совсем памяти лишился... Когда же такое еще было, чтобы турки и русские вместе были? Враг у вас пока еще общий, да вот только интересы у каждого свои. Пока Франция сильна была, тогда и согласие было. А сейчас, когда австрийцы вот-вот возьмут Париж, турки все чаще начали оглядываться на своего северного соседа. Уж больно король ваш, Павел, воевать охоч. Да и тебя, видно, не для прогулки высадили около границы Черногории, давнего российского союзника. Высадили ночью, тайно, как я слышал, да еще и с отрядом карбонариев.
   Он придвинулся и заговорщицки подмигнул:
   - Ну что, русский, тебе и сейчас нечего мне рассказать?
   Алекс удрученно покачал головой.
   - А-а-а... Ну смотри, смотри... Друзья тебе ой как нужны нонче.

Глава 2.

Алекс.

   1.
  
   И опять утром меня потянули на допрос. На этот раз толстый палач был не один. За его спиной у открытого окна сидел невысокий жилистый усач в ярких шароварах и безрукавке из дорогой тисненой материи, украшенной золотой вышивкой. Белоснежная рубашка, расстегнутая до пупа, только оттеняла загорелую кожу.
   Я бы, может, и не обратил на него такого пристального внимания, если бы не пронзительный взгляд исподлобья. Карие глаза испытующе исследовали мои руки и лицо.
   Еще один турок на мою голову!
   Чем бы ни окуривал меня толстяк Али, действие обезболивающего закончилось еще до полуночи. Чтобы отвлечься, я постарался при свете дня осмотреть себя. В полумраке камеры и ночью такое было просто невозможно.
   Блин! По-видимому, этот ухмыляющийся урод сломал мне пальцы на левой руке. За ночь вся кисть превратилась в пылающий опухший обрубок, пульсирующий и разливающийся болью каждый раз, когда я задевал что-то. Впрочем, вчера палач очень старался. Иногда казалось, что он даже больше меня заинтересован в том, чтобы я не терял сознания.
   Что еще?
   Приведший меня тюремщик толкнул в сторону кресла посередине комнаты. Обожженный бок взорвался, я сам не заметил, как закричал.
   Сидевший усач недовольно гыркнул, и тюремщик отпрянул, как ошпаренный.
   Пока Али Азик пристегивал меня кожаными ремнями к ручкам сиденья, главный турок выслал из комнаты моего конвоира и пододвинул свой табурет поближе.
   - Али сказал мне, что ты понимаешь нашу речь?
   Левой рукой турок перебирает четки... Нервничает? Пробует сдержать ярость? Не выдать своих чувств? Или просто набожный не в меру?
   Слова долетают, как сквозь пелену. Все силы, все оставшиеся ресурсы я трачу на то, чтобы подавить отупляющую захлестывающую с головой боль, чтобы остаться человеком...
   Толстяк, закрепив последний ремень, ткнул мне в лицо глиняную плошку с каким-то отваром. Горькая вяжущая жидкость заполнила рот, проскользнула по пересохшей глотке и разлилась по желудку. От неожиданности я закашлялся.
   Усатый дождался, когда душивший меня кашель отступит, и повторил вопрос.
   Я кивнул - глупо отрицать очевидное.
   Толстяк облегченно вздохнул, главный турок откинулся к стене. Мой ответ его по какой-то причине очень обрадовал.
   Как же объяснить этим исчадьям позапрошлого века, что они ошибаются? Что я не тот, за кого они меня принимают?
   - Я бы...
   Но турок властным жестом прервал меня.
   - Не надо... Али предупредил, что ты пробуешь замутить его, придумывая сказку, достойную придворного сказителя или базарного рассказчика... Не надо... Мне сказки не нужны...
   Он волнуется. Явно волнуется...
   Чего же этот турок от меня хочет?
   - Я, уважаемый, не тот, действительно не тот, за кого вы меня принимаете...
   Усатый криво усмехнулся, и эта гримаса была приговором моим словам... Как же донести до них мое, в полной мере, фантастическое происхождение? Неужели напрасно корячусь, сдерживая рвущийся наружу вой, и эти уроды так и не захотят, не смогут ничего понять?!
   - Я - не русский шпион! Я родился...
   И снова взмах руки. Только на этот раз - удар, и удар от души, со всей силы. В глазах потемнело. Кажется, он еще и челюсть мне свернул... Отличный удар, гаденыш, - я даже не успел головой дернуть.
   Из-под крючковатого орлиного носа на меня плеснул огонь... пламя ненависти и презрения...
   - Ты крепкий противник, кяфир... Не омрачай свою судьбу глупыми увертками... Они не к лицу мужчине... Ты храбро сражался, но проиграл свой бой. Скажи то, что нужно мне, и твоя кончина будет быстрой и безболезненной... Как будто уснешь...
   Он поднялся.
   - В противном случае... Если ты будешь упорствовать... Ты будешь умирать действительно долго и очень, очень неприятно...
   Турок теребил четки. Выражение сурового, вытянутого вниз лица приобрело торжественное выражение.
   - Но ты мне, кяфир, все сам расскажешь... А если и дальше будешь прикидываться душевнобольным... Али увеличит свое рвение...
   Он сел. Четки так и мелькают.
   Слова, которые я ночью подбирал в камере, замерли в горле. Слушателей здесь нет. Не для меня...
   - Что? Что вы желаете знать?
   Надо выкручиваться. Тянуть время.
   Возможно, что-то всплывет в голове. Может, просто ситуация измениться. Окружающие походило на дурной, странный сон.
   Турок нагнулся ко мне.
   - Меня не интересует, как тебя зовут, русский. Откуда ты и что предпочитаешь на завтрак... Скажи, куда ты шел, к кому и... - он бросил взгляд через плечо на раздувающего в жаровне угли толстого палача. - И где ты спрятал то, что вез?
   Ни на один вопрос у меня ответов нет...
   Лицо усатого исказила гримаса. Он отступил и махнул рукой Али. Тот осклабился.
  
   2.
  
   Я не помню, когда меня вернули в камеру. Был ли это тот же день или следующий... Ночь или новое утро...
   На этот раз толстяк не давал мне дурманящего напитка, не окуривал дымом, даже заметных перерывов не делал - только остановки, чтобы поменять инструмент или заменить уголь в щипцах. И дальше... Он жег ноги, ломал мне суставы, вырывал ногти на все той же многострадальной левой руке, пилил зубы, надрезал кожу и поливал мясо чем-то едким...
   Я молил, умолял их подарить мне смерть. Я рассказал все: о себе, учебе, родителях, мастере, Сережке Бырлове. Я рассказывал о двадцатом веке, о веке двадцать первом, о войнах, оружии, полетах в космос... Я говорил бы, не останавливаясь, день и ночь, если бы пока я выдавливал из себя слова, меня не мучали. Плел бы, пересказывал, пел бы песни и вспоминал все, что слышал...
   Но они не слушали.
   Усатый турок, Али Азик звал его "Тургер-чорбаджи", дважды менял свою "домашнюю" шапочку-феску на сложный головной убор со страусиным пером, порывался выйти и дважды возвращался. Чувствуя гнев начальника, потел и ярился толстый палач.
   Меня обливали водой, когда спасительная пелена беспамятства накатывала слишком близко, оставляли на мгновение в покое, когда чувствовали, что подвели меня к краю... и пытали, рвали на куски, жгли, резали... Задавая все те же вопросы... Повторяя их... Снова и снова...
   Я не помню, когда меня бросили в камеру. Все вокруг плыло, каждое движение вызывало хоровод боли. Я не мог причитать и плакать - только тихо выть.
   Беспамятство накатывало волнами, оставляя в памяти короткие куски реальности, отравленные и изуродованные.
   Серб спал.
   Я дополз до него, вытянул из сена кувшин. Воду выпил, а сам горшок тихо разбил. Зоран спал. Его, видимо, тоже допрашивали. Возможно, сербу и было, что рассказывать. Мне - нет.
   Острым осколком я раскромсал кисть левой руки, темная густая кровь закапала на грязный пол. Правую руку я вскрыл, зажав осколок губами...
   Последнее, что я успел, это прочитать молитву... Тихо... Одними губами... Шепотом.
   Перед тем, как на глаза навалилась мягкая, нежная подушка забытья, чарующего, желаемого ничто, мне показалось... показалось, как сверкнули глаза сокамерника...
  
   3.
  
   - Ты будешь жить, кяфир! Будешь жить до тех пор, пока ты мне нужен! И умрешь тогда, и только тогда, когда я тебе разрешу!
   Дьявол! Опять эта усатая рожа чорбаджи! Опять толстая харя Али! Неужели и после смерти мне от них не избавиться?!
   Я лежал на грубой циновке у дверей собственной камеры. Было мокро.
   Руки перевязаны и примотаны к телу чистыми холстинами. У стены переминается с ноги на ногу тщедушный старичок в богатой чалме и вышитом халате. В руках его звякает сверток. Умные глаза на мятом, невыспавшемся лице. Лекарь?
   - Идите, Омар-эфенди, - Усатый отпустил облегченно вздохнувшего старичка. Значит, лекарь.
   Не успел... Не смог.
   Турок нагнулся к самому уху.
   - ТЫ не умрешь, пока нужен МНЕ!!!
   И уже Али размешивает питье и сует мне в губы очередную плошку.
   Я замотал головой. Оплеуха. В глазах поплыло. Пока считал круги и стеклянных червячков, в зубы воткнули кинжал и залили в рот отвар. Сразу полегчало.
   Я рванулся, попробовал зубами дотянуться до холстин, перегрызть.
   Не смог... Не дали... И я уснул.
  
   4.
  
   Сколько я валялся в беспамятстве, не знаю, но когда очнулся, солнце было уже высоко.
   Днем в камере было еще терпимо, но к вечеру комнатушка, где единственное окно выходило на запад, превращалась в настоящее пекло - к смраду и сырости добавлялась духота.
   Вечер еще не наступил. В этом можно было быть уверенным.
   Я был все так же спеленат, как и ночью. Обмотанный и перевязанный, как гигантская гусеница. Пришлось извиваться, рыча и чертыхаясь на каждом движении, чтобы только осмотреться. Моя камера. Точно моя. Но без серба. На куче сена в углу не было никого.
   То ли на шум, поднятый мной, то ли так совпало, но двери заскрежетали и в "номер" заглянул тюремщик.
   - Живой? - он ухмылялся.
   По волосатой груди, выступающей через расстегнутую безрукавку, катились крупные капли пота. В пышных усах застряли кусочки чеснока и крошки хлеба.
   - Живой...
   Он зашел внутрь и перевернул меня на живот.
   Сука! Бок! Обожженный бок!!!
   Турок хмыкнул в ответ на мои проклятья. Он легко поднял меня и придержал, пока ноги не обрели устойчивости. Голова кружилась, сознание держалось где-то на самом краю, но я стоял.
   Тюремщик снял путы с ног и пихнул в сторону открытой двери. Вот это уже лишнее. Калейдоскоп в голове крутанулся, и я упал. Рухнул на левую руку, прямо на сверток, в который закрутили то, что осталось от левой кисти. Я вроде даже что-то крикнул прежде, чем потерять сознание.
  
   ...Очнулся от качки. Двое тюремщиков волокли меня по лестнице вверх. Очнулся, правда, это сильно сказано. Восприятие реальности возвращалось урывками, обрывками, кусочками пазла, собрать который не было ни сил, ни желания. Я умирал и воскресал, исчезал из этого мира и появлялся вновь. Наверное, меня тошнило. Иначе, откуда на животе следы желудочного сока?
   Сдохнуть... Я хотел только одного.
   Окончательно я очнулся лишь в клетке.
  
   5.
  
   - Тише, русский! Тише!
   Это серб. Зоран.
   Острый взгляд из-под черных бровей. Он избит так, что может только хрипеть, но, видимо, все-таки сохранил какие-то силы.
   Кроме нас, в клетке еще два длинных и худых крестьянина и один коротышка во вполне европейском сюртуке. Сюртуке?! Фантасмагория! Нескончаемый сон! Бред!!!
   - Говори тише и стони тише, русский!
   Мы все валяемся на полу просторной клетки, установленной на краю открытой площадки. Вид великолепный. Красота. Залив, горы, лазурное море, парусники, кусты, устилающие склоны близких гор - все нереально яркое после полумрака тюрьмы. Я морщусь и рычу от рези в глазах.
   Толстяк Али в плотном кожаном фартуке проходит мимо, оглядывая нас. Он скептически хмыкает. Все подбираются, принимают по мере сил гордый, независимый вид. А мне все равно - сдохнуть бы!
   Через минуту подходит один из его подручных, подзывает Зорана и вручает ему через прутья решетки плошку.
   Я сам ползу к нему. Руки по-прежнему спеленаты, и серб, громыхая наручными кандалами, поит меня спасительным отваром. Боль притупляется, отходит... Хорошо.
   Теперь можно обстоятельно осмотреться.
   Мы на площади, открытой площадке амфитеатра. По краям возвышаются стены крепости. Медные бока пушек, десяток похоже одетых солдат в высоких шапках, зеленый флаг с полумесяцем и вязью цитат из Корана.
   Все знакомо, знакомо! Я видел это место, уже видел. В той, далекой жизни.
   Амфитеатр рассчитан мест на триста, но заполнен едва ли на четверть. Сидят толстые турки в богатых халатах, пяток чиновников в потертых европейских костюмах, "потурченные" сербы или "осербленные" турки в их фесках, офицеры, капитаны кораблей, всякая шваль. Среди них и тот усач, который командовал моим допросом.
   Перед нами площадка, на которой проверяет свой инструмент палач. Он в красной повязке, прикрывающей половину лица, но не надо много усилий, чтобы опознать в этой туше давнего знакомца Али.
   Толстяк что-то насвистывает. В хорошем настроении, видимо, тварь.
   Турки галдят, обсуждают новости. Щелкают фисташки, попивают какое-то пойло. Пара прислужников из местных постоянно обновляют пиалы и чашки. Это - времяпрепровождение, отдых местного бомонда, элиты, мать их!
   Рядом со мной молятся сербы. Тихо, слаженно. Турки не мешают.
   Я узнал это место! Кровавая башня! Туристическая достопримечательность Херцег-Нови - вот она! Только неприлизанная, грязная, еще более пыльная, чем сотни лет спустя. Зато с начищенными пушками.
   Отвар ли это действует или долгое пребывание в полумраке дает себя знать, но каждая деталь врезается в сознание. Яркая зелень, пыль на ногах, далекое синее-синее море, кладка стены, капля пота на плече остановившегося у клетки прислужника. Он переставляет пиалы на подносе и поднимает упавшую дынную корку.
   На площадке появляются попик и мулла. Попик немолод, изрядно потрепан и испуган, мулла уверен, дороден и полон достоинства.
   - Зачем мы здесь? - хриплю Зорану в ухо, но тот не отвечает.
   Скоро все прояснится. Откуда-то из недр башни на белый свет выволакивают высокого немолодого мужчину. Следом - паренька. Оба одеты в лохмотья, лица - сплошной синяк. У старшего перебиты ноги, младший еще стоит сам. Они пробуют что-то кричать, но их ставят на колени и затыкают рты.
   Попик над их головами что-то тихо гундосит. Рядом крутится мулла. Кто они? Я задаю этот вопрос сначала Зорану, потом соседу. Мне не отвечают - сербы молятся.
   Старшего из оборванцев подымают на ноги. Пожилой старикан в зеленом, до пяток расшитом халате и белоснежном тюрбане зачитывает грамоту. Это приговор. Я улавливаю знакомые слова: заговор, сопротивление, разбой, убийство... попрание, что-то еще. И в конце - "смерть".
   Немолодого приговоренного о чем-то спрашивает мулла. В ответ мужчина крутит головой.
   Двое подручных Али, поддерживающих смертника в стоячем положении, подтягивают его к плахе. Толстяк в красной повязке подымает ятаган. Минуту назад он рубил им тыквы - проверял заточку.
   Взмах - и кисть правой руки отделяется от тела. Приговоренный воет, рвется из рук, но помощники толстяка знают свое дело - смертника прижимают к земле, обрубок перехватывают жгутом.
   Зачем? Его помилуют? Я ослышался? Сербы в клетке не прекращают молитву. Значит, это не конец.
   И точно. Воющего от боли смертника тянут к стене крепости, выходящей на город. Палач отходит к странной конструкции, напоминающей "журавля", которым в деревнях достают воду из колодцев.
   Пленника обвязывают веревкой, пропуская ее под мышками, и поднимают в воздух. Он теряет сознание. Тем лучше - от животного воя уже подташнивает.
   Я пробую молиться со всеми. Помогает. Голова понемногу проясняется.
   Али смазывает заостренный кол, установленный в стене башни. Связанного, потерявшего сознание серба подтягивают на "журавле" и подвешивают над этим заостренным столбом. Двое помощников хватаются за ноги. Али отходит к закрепленному рычагу подъемного устройства.
   Вой! Длинный, тягучий, нечеловеческий. Так кричат животные, когда их режут. Так кричат люди, когда их убивают.
   Я был готов, думал, что готов, но меня бьёт дрожь и выворачивает. По рядам турецкой знати прошелся одобрительный говорок - удачно, видимо. Меня колотит, сербы вокруг молятся. Смертник орет на колу, когда помощники палача все глубже насаживают его.
   Когда же я сдохну в этом страшном поганом мире?! Я не хочу справедливости, мести - просто сдохнуть... чтобы все прекратилось...
   К палачу волокут младшего. Его глаза безумны - губы шепчут молитву, но глаза... глаза уже безумны.
   Я прикрываю веки. Не хочу этого видеть...
   Над ухом голос Зорана:
   - Ты слышишь меня, русский?
   Киваю.
   - Сегодня позовешь тюремщика и потребуешь встречи с каракулучи. Кровавому Хасану скажешь, что все, что ты вез, ты закопал у Петроваца, на месте старого засохшего источника...
   Он ткнул меня в плечо. Больно! Губы его шевелятся, будто он все еще шепчет молитву.
   - Ты слышишь меня, русский?
   Я киваю.
   - Там глубокая балка, ее хорошо видно с дороги. Ты не ошибешься. Веди их по ней столько, сколько сможешь. Увидишь белый платок, привязанный к ветке, падай и лежи, как мертвый... Ты понял меня, русский?
   Я снова киваю.
   - Тебя теперь будут держать в отдельной камере, но ты, русский, не бойся, - голос его крепчает. - Мы еще повоюем.
   Его прерывает вой - младшего смертника волокут ко второму столбу.
   Когда вой стихает, сербы молятся.
   Я молюсь вместе с ними...
  
   6.
  
   - Мы с тобой хорошо понимаем друг друга, кяфир? - каракулучи спокоен, внешне спокоен, но его ус предательски дергается.
   Чего они все хотят от меня? Что такое сделал тот, в чье тело забросила меня судьба и воля умирающего колдуна? Что вез? Список мятежников? Оружие? План восстания или час вторжения? Русские не высаживались в Адриатике - значит ли это, что слабость моя или неудача того, чью оболочку я занял, тому виной?
   Вопросы, вопросы...
   Тело ломает. Рука распухла, боль в переломанных пальцах пульсирует, глушит мысли, лишает разума...
   - Мы с тобой правильно понимаем друг друга, неверный? - голос янычара доносится как через толстую подушку.
   В углу Али Азик раздувает угли жаровни. В комнате и так духота, а тут - угли. Меня заливает пот. И мне все равно, чем это закончится. Утешает лишь то, что, по-видимому, сербы подготовят моим мучителям ловушку. Значит, смерть и муки будут не напрасны.
   Янычар, господин Тургер-чорбаджи, ждет.
   Я киваю...
   Он доволен.
   - Там...
   Он замолкает и косит глаза на толстяка. Странно... Что же такого тайного я вез, что ты опасаешься своих же, османский ублюдок?
   Каракулучи подбирает слова. Али все также ворошит угли.
   Когда же я сдохну?!
   - Там все, что ты должен был доставить?
   Киваю.
   Губы мои разбиты, осколок левого верхнего клыка, стесанного палачом, кровянит и при каждом движении распухшего языка готов взорваться. Я не ем уже третий день. Только пью - жевать невозможно.
   Янычар аж светится.
   - Завтра ты покажешь, где это место?
   Чего же он так хочет? Выслужиться? Не важно... Завтра ты сдохнешь, сдохнешь вместе со мной, усатая тварь!
   А пока я прячу глаза и киваю. Все, что он хотел услышать, я уже сказал.
  
   7.
  
   Завтра мы не выехали.
   Каракулучи рвал и метал. Мне казалось, что Бог услышал мои молитвы и я, наконец, подох в этом гребаном миру пыток и боли. Казалось...
   Рана на руке воспалилась, бок горел, я потерял связь с реальностью.
   Когда сознание возвращалось, около меня хлопотал старичок лекарь. Весь сухонький, в богатом тюрбане. Как потом оказалось, в беспамятстве я провел два дня.
   ...Потом очнулся.
   Бок замотан, пульсирующая боль исчезла, рука тоже в чистых холстах, каждый палец перевязан отдельно, осколка зуба во рту нет - удалили.
   На столике рядом со мной куча блестящих инструментов, баночки с мазями, плошка, ступка для растирания трав, горелка и кувшин с водой. На мне - новая чистая рубаха, да и камера, вроде, другая.
   У стены спорят старичок-лекарь и толстяк Али. Палач горячится, лицо его напоминает помидор.
   Я окидываю взглядом столик. Вот он - скальпель, маленький острый ножик, мое будущее, мой пропуск в другой мир.
   Левая рука зафиксирована. Видимо, чтобы не поранить себя, когда мечусь. Я тянусь правой...
   Руку со скальпелем перехватывают - Али или лекарь приставил сиделку, невысокого чернявого парня. Ножик забирают. Я теряю сознание...
  
   8.
  
   Выбрались мы утром четвертого дня.
   Легкая канонерка перевезла нас через Бока-Которскую бухту в Радовичи. Отсюда мы движемся растянувшимся караваном по старой дороге, проложенной вдоль побережья.
   Дождутся ли нас? Не решат ли, что план сорвался? Не знаю, не хочу даже думать об этом.
   Я не имею представления, куда мы едем, где то село, как мне себя вести.
   Боль действительно отступила, слегка улеглась, но я все еще очень слаб. Меня стараются не дергать без дела.
   Каракулучи приказал уложить меня на арбе. Повозка, влекомая парой флегматичных мулов или ишаков, трясет безбожно, но это лучше, чем седло. Со мной рядом сидит погонщик и паренек, ученик лекаря. Именно он удержал мою руку со скальпелем тогда, в камере. Зовут его Боян, он - босняк, т.е. босниец, в смысле, из Боснии... Мне все равно.
   Впереди по дороге скачет десяток всадников, разведка осман. При виде их в голове всплывает их название - "топракли". Это легкая кавалерия, глаза и уши янычар.
   Есть и пехота. Тругер взял с собой полсотни солдат. Они - профессиональные воины. С такими силами каракулучи нечего опасаться... По крайней мере, это он так думает.
   Мы едем.
   Выезжаем затемно, пока солнце еще не залило все изнуряющим зноем. И то ладно. Жара меня доконает.
   Спрашиваю Бояна, как далеко до Петроваца? Говорит, что к полудню будем там. Хочется верить.
   Каменистая узкая дорожка, серпантином петляющая по местным горам, осталась сербам еще со времен Рима и с тех пор, по-видимому, так и не ремонтировалась. Раз за разом мы останавливаемся перед очередным завалом или размытой дождями трещиной. Каждую остановку солдаты настораживаются, обшаривают кусты на склонах, изготавливают и перепроверяют ружья. Только каракулучи верхом на своем берберском жеребце остается невозмутимым.
   Волнуются все. Каждый чего-то ждет.
   Топракли проверяют каждый поворот дороги. Они все время на скаку. Видимо, рассчитывают унестись на своих лошадках от пуль местных партизан.
   Про балканское сопротивление османам я читал, но более полную картину окружающего получил от Бояна. Ученик лекаря мандражирует и за неимением другого слушателя засыпает меня потоком информации.
  
   Турки держат под контролем только побережье. Вглубь гор они соваться не любят. Там - Черногория, леса и долины, свободные от потурченцев, анклав православия среди мусульманского мира.
   В Цетине, столице, находится владыка, глава местной церкви и правитель края. Взять с горцев нечего. От сборщиков налогов они легко скрываются, уходя вместе с семьями и немудреным скарбом за облака. Зато в случае вторжения способны превратить каждый склон родных гор в ловушку. Османская пехота не может тягаться с местными в выносливости, кавалерия здесь бесполезна. Турки пробовали прислать сюда курдов, таких же горцев, но мусульман. Но местные на то и местные, что прекрасно ориентируются у себя дома. Пришлых вырезали на раз-два, и даже костей потом не нашли.
   Потеряв в этих ущельях десяток паш, победоносных генералов Великой Порты, султан разочаровался в идее ассимиляции местного населения. Империя, перемалывающая любые народы и не терпящая никакой государственности, кроме своей, отступила перед упрямым карликом. Два года назад Цетин получил формальный суверенитет, признав вассальные обязательства.
   Османы старались контролировать дороги.
   С годами Черногория превратилась в балканское Запорожье. Сюда бежали те, кто был недоволен новым порядком. В основном, сербы, но были и хорваты, католики-албанцы, греки.
   Здесь формировались и уходили на промысел на мусульманские территории империи отряды православных партизан-разбойников, гайдуков. Как некогда запорожские чайки наводили ужас на побережье Крыма и Трапезунда, так мобильные выносливые четы "юнаков", молодцев, как себя называли гайдуки, заставляли трепетать владельцев тимаров и их сборщиков налогов на Балканах. Молниеносные, удачливые, неуловимые.
   - Робин Гуды, блин, - я сплюнул сгустком пыли.
   Боян отказывался выдать остатки болеутоляющего отвара, а без этого напитка мое настроение резко шло вниз.
   Наверное, это наркотик, возможно, я - уже законченный нарик. Но лучше так, чем пульсирующая боль по всему телу, скручивающая в жгуты каждую мышцу, каждую косточку, и разламывающаяся голова.
   Чего он такого желает, этот лейтенант янычарских войск, сосланный из столицы глубоко на периферию? Я вгляделся в лицо Тургера...
   Кровавый Хасан. Ему нет и тридцати, усы длинные и пышные, но хорошо видно, что турок еще молод. Хотя какой из него турок? Морда - славянская, взят, наверное, еще мальчонкой. Возможно даже, что он серб...
   Каракулучи закрутился в седле. Нервничает. Если тут так неспокойно, почему взял только полусотню?
   Спрашиваю Бояна. Ученик лекаря словоохотлив. Хорошо.
   - Юнаки редко собираются отрядами больше, чем тридцать человек. Тяжело прокормиться, да и приметно больно. Кроме того, их вожди слишком любят власть и независимость. Как крупный улей всегда начинает делиться на два, так и бандиты отпочковывают новую шайку от ставшей слишком большой.
   Я скептически смотрю на полусотню пехоты. Два удачных залпа и...
   Мысли прерывает босняк:
   - Янычары - отменные воины и отличные стрелки. Гайдуки не будут лезть в бой, когда не знают приза. Чтобы напасть на такой отряд, надо много золота, - он усмехнулся. - А на такой арбе казну не перевозят.
   Я не перечу... Увидим... Осталось недолго.
  
   9.
  
   Я прикорнул под навесом повозки. Боян сдался и дал мне допить отвар, так что боль отступила, и я отключился.
   Спал долго.
   Когда крик янычара выдернул меня из объятий Морфея, солнце уже клонилось к закату. Мы двигались с опозданием.
   Ученик лекаря радостно ткнул рукой в сторону десятка мазанок на склоне следующей горы - Петровац. Значит, уже рядом.
   К возку подскакал Тургер.
   День прошел без неприятностей, и предводитель янычар немного расслабился. Он уже не так зыркал по сторонам, не грыз ус и походил на нормального человека.
   Я окинул взглядом окрестности. Туда! Балка и правда отлично просматривалась с дороги.
   Топракли спешились. Склон слишком крут.
   После короткого совещания кавалеристы, десяток янычар и арба остались на дороге, а меня подхватили подмышки и поволокли вниз. Чертовы горы!
   Один из янычар задел обожженный бок. Я отпихнул турков и показал, что желаю идти сам. Тут же четверка солдат окружила меня плотным кольцом, следя за каждым движением.
   Покрепче сжать зубы и вперед!
   Турки вытянулись длинной узкой цепочкой на едва различимой пастушьей тропе. Хорошо, что путь идет вниз. Тут метров пятьсот. Всего-то! Но уже через двадцать шагов кровавые круги перед моим взором слились в хоровод, земля приподнялась и стукнула по губам. Я рухнул. Наверное, не будь рядом Бояна и охранников, я закончил бы жизнь в одной из узких расщелин со сломанной шеей. Меня успели подхватить. И поволокли дальше.
   Тропа опускалась все ниже, фигурки солдат на дороге понемногу превращались в точки. Когда ко мне подходил каракулучи, я упрямо тыкал рукой вперед, и мы двигались дальше. Спуск был тяжелый, усталость от похода брала свое - то один, то другой из солдат закидывали ружья за спину, чтобы освободить руки.
   Отряд прошел уже половину балки, когда к Тургеру подбежали разведчики. Один из них протянул командиру небольшую белую тряпочку. Янычары крутили ее в руках, передавая друг другу.
   - Батист? - донеслось до меня.
   Все сгрудились вокруг странной находки.
   А я уже падал.
   Залп окутал кусты плотными клубами дыма.
   У стоявшего передо мной янычара снесло половину головы. Его мозги забрызгали мне рукав. Кровь убитого темными густыми каплями расчертила пыль у лица в причудливую паутинку. Слева заваливался второй конвоир - две пули разворотили ему грудь.
   Я оглянулся.
   Боян, держась за развороченный живот, пробовал отползти в кусты. Дальше в последних конвульсиях содрогались еще двое моих охранников.
   Отряд проредили больше, чем наполовину. Те, кто выжил под первым залпом, срывали с плеч ружья и выцеливали кого-то в окружающих зарослях или палили наудачу по сгусткам дыма. Зажатые между склонами балки, растянувшиеся, лишенные привычного строя, янычары начали сбиваться к своему военачальнику, размахивающему саблей и дергавшему с перевязи пистолет.
   Второй залп разметал даже это некое подобие строя.
   Их осталось всего с десяток. Израненных и ошарашенных стрелков во главе с офицером, который спешно уводил остатки воинства из-под огня. Нападавшие все еще не показывались, в то время как сами турки были как на ладони.
   Тургер подзывал тех, кто укрылся за ближайшими кустами.
   Усатая тварь! Я нащупал ружье мертвого янычара. За спиной затих ученик лекаря, вторая пуля местных налетчиков вошла ему в грудь, отбросив от меня почти на метр. Жаль парнишку.
   Взвел курок. Стрелять одной рукой было неудобно, лежать на горящем боку - больно. Но моя цель слишком быстро уходила из зоны поражения, чтобы я мог обращать на это внимание.
   Выстрел слился с третьим залпом. Еще пятеро янычар упали бездыханными, двое закачались, зажимая новые раны.
   Каракулучи схватился за бок. Мой?!
   Тургер обвел затравленным взором поле боя. На мгновение наши взгляды встретились. Он застыл.
   Я усмехнулся ему в харю... Ты сдохнешь здесь, тварь. Сдохнешь! Теперь я уверен в этом.
   Моя рука выворачивала из-под мертвого охранника второе ружье. Каракулучи вскинул руку с пистолетом. Жерло ствола заглянуло в меня, гипнотизируя, привораживая к месту.
   Ну, значит, вот и все... Бог услышал мои молитвы. Жаль только...
   Выстрел!
   Пуля врезалась в землю у правого плеча, брызнув в щеку осколками кремня.
   Уф-ф-ф...
   Моя очередь. Ствол пляшет, в глазах плывет, но я должен попасть. Должен!
   Грудь турка будто выросла в размерах, стала ближе. Он пятится назад... Я не дышу...
   Тяну курок... Мягко, нежно, как только умею.
   Лупит по железу кремень, искры устремляются вниз, что-то пыхает... Но выстрела нет! Кровь предыдущего владельца залила полку, забила запальное отверстие! Дьявол!!!
   Раненого каракулучи подхватывают, уносят. Османы бегут, но мне уже не до них. Последние силы ушли на то, чтобы попробовать сквитаться.
   Янычары исчезают за поворотом, и тут же из кустов ко мне выбегают люди. Одетые как турки, в таких же шароварах, безрукавках, рубашках. Только на шапочках у них светится православный крест. Один из них склоняется надо мной. Обветренное лицо, густые черные усы, черные же бездонные глаза. Мне он кажется исполином.
   - Ну здравствуй, Петр, - орет он.
   - Привет, Барис, - шепчу я.
   Я знаю его. Еще не понимаю как, но я его знаю.
   Чертовщина! Как меня достали эти загадки!.
   Имена людей, которых я никогда не видел... Откуда у меня это? Пришло вместе со знанием языков? Вместе с новым чужим телом? Кто был тот, кем видят меня окружающие?
   А ведь совсем не до размышлений. Турки, отступив к дороге и получив подкрепления, обрушивают на кусты один залп за другим. Меня подхватывают, несут бережно, осторожно. Стараются... Сербы очень стараются, но узкая тропа - не коридор больницы, я шиплю от боли и тихо ругаюсь.
   Один из носильщиков сует мне в губы горлышко баклажки. Неужели отвар? Понимаю ошибку слишком поздно, захлебываюсь, кашляю и пью. Теплая обжигающая ракия падает на дно желудка огненным дождем, туманит мозг, притупляет ощущения.
   Меня перехватывают поудобней, переходят на бег трусцой. Крепкие ребята! Я истощен, но, все-таки, вешу немало. Кто-то подсовывает под тело носилки вместо свернутого одеяла, царапая сожженный бок.
   Это последняя капля...

Глава 3.

Брат.

   1.
  
   Когда Алекс очнулся, солнце еще только озарило края вершин. Сквозь прикрытые веки получилось даже оценить красоту восхода. Легкий багрянец, режущий первый луч и выпорхнувшее из-за скал светило, деловито устремленное вверх.
   Он поморщился. Действие лекарств крепостного медика закончилось. Бок отлежался. Надо было повернуться, а этого так не хотелось.
   Потемкин вспоминал... Лица, какие-то обрывки речей, небо в обрамлении ветвей, проносящихся над ним. Все кружилось, переплеталось, путалось друг с другом. Башка болела страшно.
   Кстати... Где он? Алекс... или теперь "Петр" перевел взгляд с гор и солнца на собственную грудь и переломанную руку.
   Неплохо. Повязки сменили, оставив сложную систему лубков на пальцах, под ноги подложили что-то мягкое. Значит, заботятся... Только чувствует он себя намного хуже. Поганенько так чувствует.
   Алекс досчитал до пяти, приподнялся на локте и огляделся.
   Лежанка его стояла под открытым небом у порога малюсенького домика. Сплетенные из лозы и обмазанные глиной стены были снизу обложены камнями. Крыша - из той же лозы, но покрытая дранкой или широкой щепой. Дворик зарос травой, кусты над изгородью, кадка с водой, ясли, сарайчик для скота.
   Лачуга стояла среди зарослей, закрывающих видимость. Только горы, возвышающиеся над верхушками деревьев, показывали, что он все еще в Черногории.
   Девчушка лет десяти, наполнявшая водой кадку, при виде очнувшегося русича радостно заверещала, бросила кувшин и убежала.
   Через минуту вокруг Алекса толпились люди.
   Две низенькие тетки поочередно совали под нос то плошку с кусками лепешки и каким-то жареным фаршем, то деревянный кубок с разбавленным вином. Длинный, сухой как палка старикан подкладывал под бок мягкую овчину. Только два высоких чернявых молодца, чем-то отдаленно напоминающих суетящегося деда, не лезли к раненому. Почесывая головы, они что-то горячо обсуждали. Несмотря на жаркую полемику, ни один из них не хватался за внушительных размеров пистолеты и кинжалы, торчащие из-за поясов.
   Старикан шикнул на них.
   Есть не хотелось... Алекс попробовал объяснить это теткам, но горло выдало лишь слабый хрип. В свободную руку тут же всунули кувшин с водой. Это неплохо.
   А людей все прибывало. За изгородью появлялись все новые лица, пока к раненому не подошел тот, кто так или иначе занимал его мысли последнее время.
   Теперь вожак местных партизан не казался великаном. Даже немного ниже тех гайдуков, кто почтительно уступал ему дорогу. Среднего роста, широкий в плечах, с подтянутым телом немолодого мужчины, привыкшего к долгим пешим переходам. Загорелое до черноты лицо, на котором блестят белки глаз, пышные черные усы, длинные волосы, выбивавшиеся из-под шапочки с золотым православным крестом. Черная расшитая безрукавка, под ней рубашка из черного шелка, прихваченная широким поясом из тисненой кожи с наборными золотыми или позолоченными бляхами. За поясом два длинноносых пистолета в серебряной оправе, кинжал и сабля с рубином на эфесе. Шаровары, или как еще их тут называют, традиционно синие, но тапочки с завязками, местная обувь, тоже цвета ночи. Щеголь!
   Атаман юнаков присел рядом с лежанкой.
   - Как ты?
   Алекс кивнул и попробовал показать большой палец, но вовремя спохватился. Неизвестно, как здесь могут трактовать такой жест.
   - Хорошо.
   Говорили они на сербском.
   - Как отец?
   Вот это уже попал... Как тут отделаться общими фразами?
   Парень закашлялся.
   - Что с тобой, Петя? - вожак гайдуков гневно глянул на толпившихся вокруг селян. - Я просил обеспечить лучший уход моему брату!
   Голос его ревел, как вой рассерженного тура. Старикан по привычке потянул с головы шапку, спохватился и виновато развел руками.
   Надо было что-то говорить.
   - Погоди... Барис, - Алекс ухватил "брата" за рукав. - Тут такое дело...
   Он подбирал слова.
   - Пытали меня...
   Краска гнева медленно сходила с лица собеседника, уступая место суровой решимости.
   - Знаю, друг, знаю... Ничего не мог сделать. Профукали мои ребята тебя, а вот алчаки эти нашли. Потурченцы боснийские!
   Значит, они должны были встретиться! И не смогли... И то информация.
   - Понимаешь, э-э-э, Барис, - начал неуверенно Потемкин. - Когда меня пытали, то били сильно... Ну, и... в голове что-то повредили...
   Алекс припал губами к кувшину с разбавленным вином, который кто-то заботливо сунул в руку. В голове шумело, но приходилось выкручиваться дальше.
   - Память я потерял... Всю почти. Кто я, откуда, как попал сюда - ничего не знаю...
   Глаза атамана превратились в узенькие щелочки, заходили желваки. Он явно не то хотел услышать.
   - Так ты что? Ничего теперь не помнишь? - Барис обернулся и глянул на своих гайдуков, затем склонился поближе к телу раненого. - Ничего?! Даже то, что...
   Он резко выдохнул и отодвинулся. Алекс замер, ожидая продолжения речи, но того не последовало.
   Барис долго молчал, думая о чем-то своем. Он изредка нервно покручивал ус, шевелил губами. Окружавшие его люди и не подумали прервать течение мыслей вождя. Молчал и Потемкин.
   Наконец, предводитель юнаков положил руку на грудь Алекса.
   - Да... Плохо... А я на тебя очень рассчитывал, - он перешел на русский язык. - Тебя, Петя, я здесь... да что я?! Все ждали, как мессию! Живот свой за то, чтобы из зиндана тебя вытянуть не жалели... А тут вот оно как...
   Он успокаивающе похлопал парня по здоровой руке и начал подыматься.
   Надо было остановить его.
   - Погоди! Не уходи! Расскажи мне, наконец, кто я такой... Как помочь тебе должен был?
   Это тоже было произнесено на русском. Если у атамана проблемы, то всем о них знать необязательно.
   Барис дернулся, насупился, вздохнул и приступил к рассказу.
  
   2.
  
   Оказалось, что они не родные братья - сводные. Отец их, Никола Джанкович, один из кнезов сербских, после очередной балканской смуты сбежал на Русь под крыло Екатерины Второй, привечающей таких беглецов. Сбежал с семьей, но добрался только с малолетним сыном да грудничком-дочерью, Барисом и Сирмой. На Руси он поступил на службу в один из гусарских полков, получил крохотное имение и удачно женился во второй раз. Софья Юрьевна подарила мужу еще одного сына и одну дочь: Петра и Елену.
   Несколько лет назад за подавление бунта в литовских землях уже штабс-капитану было пожаловано имение в "новых" государственных землях. В Миорском повете, под Друей, ему отписали деревню Милашово. Вместе с пожалованным имением вышедший в отставку офицер получил приглашение для своих сыновей. Их вызывали в столицу, в Коллегию Иностранных дел.
   После того, как отношения между Францией и Османской империей дали трещину, Россия всерьез начала опасаться, что влияние Англии на эту важную часть Европы слишком возросло. Павел Первый, известный англофоб, вместе с походом в Индию планировал и освободительный удар в сторону Иерусалима и Константинополя, надеясь сполна оправдать возложенную на его шею цепь магистра мальтийского ордена. Империи стали нужны люди, способные обеспечить поддержку местного населения на этом пути.
   Но дальше был антифранцузский союз и примирение с извечным врагом Турцией.
   Многие понимали, что это не остановит российского императора. По стране ходили слухи, что Павел считает новый союз временным, всего лишь небольшой заминкой на пути к выполнению своих грандиозных замыслов. Но насколько большой будет заминка, не мог сказать никто.
   Братья восприняли сближение своего нового отечества с Портой по-разному. Старший вышел в отставку и уехал на историческую родину. Новый белградский паша Хаджи-Мустафа не только был веротерпим настолько, что даже разрешил основание православного храма, но и в своей войне с Пазван-оглу, виддинским пашой, поддерживающим янычар, нередко прибегал к помощи извечных врагов турок, гайдуков, и сформированного им христианского корпуса. Это, по мнению многих, говорило о том, что позиции осман в Сербии слабы как никогда. Барис решил, что для возвращения нынче самое подходящее время.
   Младший же остался на службе, добился чина коллежского регистратора и выполнял разного рода поручения щекотливого характера.
   В последний раз Петр письмом вызвал своего брата к побережью, приказал обеспечить охрану и заявил, что в этот раз в их руках находится будущее родины. Чета Джанковича к месту высадки русского шпиона опоздала, зато успели разъезды османов. Все, кто приехал с Петром были убиты, сам эмиссар схвачен. Если бы янычарам удалось доказать действия русского шпиона на своих территориях, то это был бы скандал, грозивший всему антифранцузскому союзу. Но турки почему-то не спешили с обнародованием этих сведений. Чего-то ждали.
   - А, может, они не поняли, откуда ты? - спросил атаман гайдуков. - Решили, что обычный контрабандист?
   Алекс подумал. Голова кружилась, но и его сил хватило, чтобы решительно отбросить такую версию:
   - Да нет... С самого начала знали. Палач меня все время русским называл. Да и в камере это секретом не было.
   Барис нахмурился.
   - Тогда и не знаю, отчего тебя так долго держали. Им всего-то и надо было бумаги твои обнародовать.
   Потемкин усмехнулся и тут же скривился от боли. Рот был раскурочен и стрелял уколами при каждом более-менее заметном движении.
   - Так не нашли они ничего...
   - Как?
   - Спрятал я все. Успел... Вот только где, не помню.
   Старший из братьев Джанковичей шумно выдохнул.
   - Вот оно что! То-то Тургер ярился. Его вместе с остальными янычарами султан из столицы выслал. А с таким доказательством их партия вмиг бы из дивана всех приверженцев нового строя повытряхивала бы. А он бы был главным спасителем... Заговор против Порты раскрыл - за такое можно взлететь, ой, как высоко!
   - Ты о чем?
   Гайдук всмотрелся в недоумевающее лицо брата.
   -Так ты же вез письмо императора российского скупщине сербской о том, что в случае чего, Россия готова поддержать ее во всех начинаниях!
   - Как?
   - А так! Суворов недоволен действиями австрияков. Константин, принц российский, все уши папе прожужжал о том, как союзники русских солдат под разные напасти подставляют. Ушаков не может уже смотреть, как турки режут православных в Греции и на Балканах. Англичан Павел и сам давно ненавидит, за отца порвать готов. Союз этот ему давно не по нутру.
   Потемкин удивленно спросил:
   - Что-то ты много знаешь, сидя в горах?
   Предводитель разбойников усмехнулся:
   - Ты ж сам и рассказал.
   - Когда это?
   - Когда последний раз был. Месяца два назад. И предупредил, что в скором времени на родине многое поменяться может.
   Разговор отнял последние силы. В глазах Алекса потемнело, к горлу подступила тошнота. Барис заметил, как спал с лица собеседник, и участливо предложил:
   - Вижу, уморил я тебя своими политическими реалиями. Пора и честь знать...
   Больной кивнул. Атаман гайдуков поднялся.
   - Завтра я в поход иду. Недолгий, на недельку. Ты пока сил наберешься, здоровье подлечишь... А там и поговорим еще.
   Тут же Алекса подхватили участливые тетки с плошками в руках. В рот начали вливать травяной отвар, под бок подкладывать мягкую овчину.
   Когда он смог отбиться от толпы новоявленных сиделок, брата и след простыл.
  
   3.
  
   Вечером к нему привели всколоченную старуху, под присмотром которой обе тетки, приставленные к раненому, занялись сменой повязок. Когда снимали холсты с обожженного бока, русич потерял сознание, но, возможно, это и к лучшему. Не пришлось больше смотреть на то, как измывается над медициной местная знахарка, чей замызганный вид не вязался с представлениями о гигиене и прогрессивной медицине.
   В забытье Алекс пробыл недолго. Когда очнулся, старуха только закончила срезать задубевшие повязки.
   Увидев, что больной пришел в себя, бабушка осклабилась, обнажив еще вполне здоровые зубы, и представилась:
   - Бона.
   Потемкин кивнул. В горле пересохло так, что казалось, что выжать звук не удастся.
   Бабка протянула ему кусочек какого-то месива и знаками показала, чтобы он пожевал это.
   Алекс не упрямился. Вяжущая рот масса оказалась выжимкой какой-то травы. В голове тут же стало светло, все болевые ощущения исчезли, но появилось и отчуждение от действительности. Видимо, какой-то легкий наркотик.
   Старуха, увидев, как цвет лица пациента приобретает здоровый оттенок, радостно закивала и подозвала из угла молоденькую девушку.
   - Запоминай, пока можно, Френи. Я умру, некому учить будет.
   Девушка нагнулась к больному, всматриваясь в то, что делали пальцы седой наставницы. А та, убрав с обожженной кожи последние повязки, начала "лечение". Постукивая подушечками пальцев по основанию волдырей, делая мимолетные неразличимые надрезы краем ногтя, бабка забубнила какой-то напев.
   Как ни старался Алекс вникнуть в смысл, ни одного слова он не уловил. Знахарка издавала знакомые звуки, но сложить их в слова, а слова объединить в предложения он не мог.
   Боль ушла совершенно. Все вокруг было ярким, нестерпимо ярким. Цвета резали глаза настолько, что он вынужден был закрыть глаза на минуту. Шепот старухи заполнял голову, выдавливая из закутков все возможные мысли. Он растворялся, уходил и падал в никуда, все так же сидя на высоких подушках и глядя прямо на присевшую на край лежанки молодую помощницу ведьмы.
   Слова бабки уже не струились легким ручейком, они бурлили, клацали камнями на стремнине, грохотали на перекатах. Тон речитатива возрос, сама старуха напряглась, вошла в транс. Глаза знахарки закатились, белки жутко блестели в свете лучины.
   Алекс схватился за первое, что попалось - за руку девушки.
   Он заметил, как напряглась помощница ведьмы. Ей было от силы семнадцать-восемнадцать лет. Черные локоны, выбивавшиеся из-под кокетливого платка с серебряными монетками на висках, только оттеняли белизну молодой кожи симпатичной мордашки. Большие карие глаза ярко блеснули, когда раненый сжал хрупкую ладонь. Но девушка не выдернула руку. Только задышала чаще.
   Слова, слетавшие с языка старой знахарки, уже не помещались в маленькой лачуге. Им было тесно, одного за другим они выдавливали наружу тех, кто еще оставался при больном. Выскочили тетки, подхватывая края длинных юбок и тряся телесами, будто нехотя, упираясь, вышел старикан, так и не убравший руку с кинжала за поясом.
   Оставались только колдунья, ее помощница и раненый.
   Пожатие девушки немного помогло. Способности мыслить и разумно воспринимать окружающее, почти покинувшие слабеющий разум, вернулись. Алекс скосил взгляд на собственный бок. И обомлел.
   Чудовищные волдыри, налившиеся кровью и водой, кровавые лоскуты кожи - все опадало, растягивалось, исчезало. Кожа постепенно из кирпично-красной превращалась в нежно-розовую, здоровую и новую. Складки, ужасающие шрамы растягивались, обрезки пузырей иссыхали, опадали и, отвалившись, убирались ловкими пальцами колдуньи, разрезы сходились.
   Бабка откинулась к стене и громко выдохнула.
   - Устала...
   Девушка тут же отпустила руку Потемкина. С тоненькими пальчиками, державшими его ладонь, исчезло и то, что давало ему возможность удержаться на краю сознания. Алекс тут же провалился во тьму.
   Последнее, что он заметил, было довольное лицо старой знахарки.
  
   4.
  
   Утром он очнулся почти здоровым.
   Впервые его не терзало собственное тело. Бок покалывало, но той зубодробительной, выкручивающей дугой боли уже не было. Чтобы понять, как хорошо быть здоровым, надо хоть изредка серьезно пожить на краю и заглянуть за ту сторону. Потемкин был счастлив.
   Рука его, замотанная в тряпки и пережатая лубками, и та не беспокоила.
   Парень рывком сел на лежанке, попробовал встать на ноги.
   Дедок с кинжалом едва успел подхватить его. В последний момент голова пошла кругом. Алекс минуту отдышался и повторил попытку. На этот раз ноги не подвели. Он стоял. Качался, опирался на руку своей пожилой "няньки", стены и крыша плыли, руки дрожали, но он стоял.
   Алекс усмехнулся.
   Рядом залыбился дед.
   - Горазд ты спать, русский.
   Алекс не понял.
   - Чего?
   - Говорю, ты три дня почти продрых.
   Слова сербского языка все также были понятны. Алекс так обрадовался тому, что все еще понимает окружающих, что почти пропустил смысл фразы.
   - Как это?
   Дедок усмехнулся.
   - Старая Бона предупредила, что ты проваляешься долго. Но то, что будешь без памяти почти три дня - такого уговора не было... Жалко... - неожиданно прибавил он.
   Алекс все еще просто наслаждался своим новым ощущениям.
   - Жалко... - снова выдавил дедок.
   - Чего жалко?
   - Да жаль, что прогнали мы этих цыганок... Они, конечно, еретики, те же турки их больше наших гоняют... Но полезная была знахарка. Многих с того света вытянула.
   - Так за что прогнали-то?
   Дед удивленно посмотрел на недоумевающего Алекса.
   - Арамбаши сказал, чтобы за братом его присматривали, старой карге лично корзиной явств и тюком одежды доброй поклонился, дабы брата его выходила... А ты в беспамятстве лежишь... Скоро он вернется. С кого спрашивать будет?
   Дедок вздохнул.
   - Карабарис на руку быстр зело и в гневе страшен... Не станет разбираться... Вот и прогнали старуху с девкой ее... А жаль. Многих юнаков она выходила, могла бы и далее полезность приносить...
   Потемкин сел на лавку.
   - Верните... Если еще сможете.
   Присел и старичок.
   - Не-а. Уже нельзя. Турки все горы у дорог перетряхнули, искали тех, кто на янычар напал. По мне так зря, конечно... Сокола в небе сетью не словишь. Зато другой шушеры нахватали... И этих тоже.
   - Кого?
   - Цыганок приблудных... Да то неважно уже... - он обхватил парня за плечи. - Хорошо, что ты ожил. Будет, чем перед арамбаши похвалиться.
   Слабость все-таки сказалась. Под горло подступила тошнота, закружилась голова.
   Алекс помнил, как он требовал от дедка, чтобы на поиски лечивших его колдуний отправили всех, кто был. А дедок только удрученно покачивал головою. И последним, что промелькнуло перед глазами, был образ младшей знахарки. Ее губы шептали что-то, звали, требовали, но разобрать юноша ничего не смог.
  
   5.
  
   Через неделю вернулся из похода отряд Джанковича.
   К тому времени, Алекс уже понемногу ходил. Во двор, до плетня, иногда на дорожку, вьющуюся между скромными лачугами мазанками, редко - до соседнего домика, где жила одна из присматривающих за ним теток.
   Заговоры изгнанной колдуньи сотворили чудо, но он все еще был очень слаб. Да и левая рука внушала серьезные опасения. Толстый Али выдрал с мясом ногти с четырех пальцев и переломал почти все суставы. Кровоточащую культю назвать кистью мог только большой оптимист. Мусульманский лекарь наложил лубки, но присматривать за тем, чтобы все срасталось правильно, здесь было некому. Алекс всерьез опасался, что в новой жизни ему придется обходиться только правой рукой.
   Старый Мирко, дедок, приставленный к нему, утверждал, что и с большими ранами добрый юнак сможет бить злого турка. Но Алекс пока не рвался в бой. Истеричный запал, с которым он выдирал ружье из пальцев мертвого янычара, ушел, уступив место законной любознательности. Он изучал окружающий мир, время, в которое его забросила причудливая нить судьбы, людей, одежду, обычаи. Все, что его окружало.
   Если что-то было непонятно, он спрашивал, если не понимал, спрашивал еще раз. Местные уже не пугались необычности интересов странного больного и часто с большим энтузиазмом объясняли тому, что и как тут устроено.
   Так он понемногу освоился в неприхотливом местном меню, где все разнообразие сводилось к блюдам из фарша и разного рода супам, выучил название предметов своей одежды, такой необычной и удобной, хоть и несуразной на первый взгляд. Усвоил понятия местного этикета и сложную систему родоплеменных отношений в селе.
   Чета Джанковича появилась в селении вечером.
   Два десятка запыленных, изодранных мужчин несли несколько тюков с одеждой, небольшой сундучок и четверо носилок с ранеными. Местные гайдуки звали своего атамана Карабарисом, подчеркивая его любовь к этому цвету. Но сегодня вечером он и в самом деле казался черным. Такого хмурого выражения лица Потемкин у своего новоиспеченного родственника еще не видел. От насупленного предводителя старались держаться подальше, но Алексей рассчитывал, что на брата это не распространяется.
   - Что случилось?
   Барис тяжело зыркнул, вполголоса ругнулся под нос и присел на скамеечку, на которой отдыхал Потемкин.
   - За две сотни пиастров положил троих человек! И еще четверо ранены! - кулаки арамбаши сжимались все больше при каждом слове, пока окончательно не побелели. - Чертов турок!
   - Так плохо? - Алексей не знал, как реагировать.
   Посеревший от злости предводитель местных разбойников повернулся к брату.
   - А ты как думаешь? - он придвинулся поближе. - Сначала, вроде, все хорошо шло. Взяли дом одного турка в Боснии, неплохо заработавшего на торговле лошадьми. Он с домочадцами к соседу поехал, а мы пока закрома его тряхнули. Уже домой почти дошли, как один из слуг при чайхане в Рисане передал, что купец Айхан, гнилой потрох, собирается выехать к ростовщику Елмазу Февзи. Из Рисана в Крстач. Там дороги-то - на два часа пути. Охрану брать, вроде, не собирался... Чертов турок! И я купился!
   Он просипел сквозь зубы пару ругательств, смысл которых ускользнул от Алексея.
   - Ты понимаешь, Петр, я же по-хорошему хотел! Выпустил Небойшу с Огненом, чтобы купца успокоить. Мог бы сразу залпом из кустов лошадей положить и трупы потрошить, но, ведь, по-хорошему хотел! А в повозке его - десяток слуг, да за полотном доски дубовые. Я думал, что это добро турок перевозит, а там засада была! Положили моих ребят, меня ославили, позором покрыли!
   Он стукнул кулаком по столешнице стола.
   - А тут еще и Бона, ведьма старая, со своей внучкой сбежала! Кто ж мне теперь ребят подымать, с того света за уши тянуть будет?!
   Он схватился за голову:
   - Ой, ма! Горит душа моя черным пламенем, а остудить раны нечем!
   Откуда-то сбоку чертиком из табакерки выскочил старый Мирко.
   - Дозволь, арамбаши, предложить тебе лозовача.
   Потемкин уже пробовал местный самогон. Он постарался отодвинуться, но твердая рука брата удержала.
   - Куда?! - и уже Мирко. - Ну не Вранец же?
   Дедок быстро разлил по глиняным чашкам теплую водку.
   Барис схватился за свою кружку, одним махом опрокинул в глотку содержимое, выдохнул и сквозь зубы процедил:
   - Как же мне плохо здесь, Петя...
  
   6.
  
   Подтянувшиеся к дому командира гайдуки пили молча. До полуночи во дворе жгли костер, жарили на углях мясо прихваченного из отары боснийских потурченцев ягненка, пили лозовач и тихо говорили. Все были злые и уставшие. Обсуждали дороги, погибших друзей, прикидывали способы мести и личности кровников. То, что засаду не оставят без последствий, никто не ставил даже под сомнение.
   Когда над горами уже появился первый лучик, вестник рассвета, младший из Джанковичей уполз "домой". Сил пить дальше у него уже не было.
   Проснулся он к полудню. Чета брата ушла в горы час назад. Куда они подались, что собирались предпринять, никто не знал.
   Целый день по всему селению стоял вой. Родственники хоронили погибших.
   Деревня оказалась довольно большая. Три десятка дворов, в каждом по пять-десять человек. Только в мазанке арамбаши, кроме Алексея, жил всего лишь старый Мирко, а так налицо была явная перенаселенность. Как выяснилось, сюда переехало немало беженцев с побережья. После высадки турков часть христианского населения предпочла уйти в горы к родственникам, чем заново постигать все прелести режима беснующихся янычар.
   Село называлось Грабичи. Чуть южнее находились знаменитые Негуши, родовое гнездо властителей Черногории. До моря с его портами Котором и Перастом отсюда был дневной переход по узким горным тропкам или два дня езды по серпантину, оставшемуся местному населению со времен римского владычества.
   Пару суток Алексей просибаритничал, восстанавливая силы и отдыхая. Мирко вырезал ему клюку, с помощью которой гость атамана смог с трудом, но уже самостоятельно передвигаться, и Потемкин спешил воспользоваться предоставленной возможностью. В беседах со стариком и редкими оставшимися в селении мужчинами он старался вникнуть и разобраться в положении вещей в стране, в которой ему придется жить.
  
   Официальный мир, заключенный между Оттоманской империей и Черногорией, не мешал последней давать приют нескольким дюжинам отрядов благородных православных разбойников. Ведь "экспроприация экспроприаторов" считался для местной знати наследственным бизнесом в течении многих веков. Для некоторых селений это был чуть ли не единственный способ зарабатывания денег, существования в условиях каменистой, бедной на урожай земли. Плодовитые на мальчиков, большие черногорские семьи обеспечивали таким образом себе достаток. Это же являлось главной причиной частых карательных экспедиций, которые турки всегда старались провернуть молниеносно, без ввязывания в длительные кампании, способные перемолоть на узких перевалах самые подготовленные армии. Налет - море крови, гора трупов, пепелище... Кровавая вражда между мусульманами и православной горной страной длилась не одно столетие и не собиралась заканчиваться в ближайшее время.
   Владыка, то есть глава православной церкви Черногории Петр Первый Негуш был и духовным, и светским лидером маленькой страны. Гордый, иногда спесивый нрав местных мужчин, где каждый выросший выше колесной чеки становился воином и защитником, всегда дарил благодатную почву для всякого рода междоусобиц и заговоров. Одни рода воевали с другими, часто это выливалось в целые сражения, где сербы резали сербов так же, как до этого расправлялись с османами. Естественно, такой порядок вещей горячо поддерживался турками, желавшими направить неуемную жажду действий вечно голодных горцев на уничтожение себе подобных и удержать их от выхода на равнины. Агенты и шпионы успешно справлялись там, где не смогли добиться успеха солдаты. И только авторитет владыки часто удерживал страну на грани полномасштабной гражданской войны.
   Постоянное шлифование воинских навыков породило необычную армию, которую можно было бы сравнить с запорожскими казаками. Такие же отличные стрелки, неплохо владеющие холодным оружием, выносливые, быстрые, неприхотливые. Черногорцы были бы идеальными солдатами, если бы не те черты, которые и выделили их среди других балканских народов. Слишком независимые для того, чтобы подчиняться кому-либо, кроме племенных или родовых вождей, владыки и выбранного арамбаши, необученные ведению войны по правилам, нежелающие принимать понятие "запланированные" жертвы, особенно, когда они предполагаются из числа твоих родственников и друзей. Эти бойцы были почти непобедимы в своих землях, удачно жалили врага в набегах, но оказались непригодны для штурмов и войны на открытой местности.
   Бедная земля не могла давать сколько-нибудь заметных доходов, так что содержать большую регулярную армию черногорцы не могли. Но это не значит, что у крошечного государства не было профессиональных воинских частей. Перяники, личная армия владыки, прославились четыре года назад, когда несколько сотен гвардейцев, гайдуки и горское ополчение в Крузском ущелье за три дня перебили тридцать тысяч осман. Шесть тысяч сербов против в пять раз более многочисленного противника! Черногорцам тогда досталось пятнадцать знамен, три тысячи пленных солдат, двадцать пять высших офицеров и сам турецкий военачальник, скадарский визирь Махмуд-паша Бушатлия. Тогда Негуш не стал церемониться с захватчиками. Все турки были обезглавлены, головы выставлены в столице Цетине на стенах города и дворца.
   С тех пор османы в горы не лезли, ограничиваясь редкими точечными карательными экспедициями.
   А триумфатор Петр Первый развернул обширные реформы.
   Чтобы организовать и упорядочить хаотичное существование своего шебутного народа, он создал то, что потомки назвали бы "вертикалью власти". Во главе каждой нахие был поставлен сердар, воевода или байрактар. Видные люди из числа отличившихся в последнюю войну, они объединяли в своих руках военную и гражданскую власть. Подчиняясь только владыке и скупщине, совету племен, эти "представители на местах" ослабили влияние потомственной аристократии, кнезов, часто в угоду своим интересам толкавших страну на разные авантюры.
   Был утвержден суд, приняты законы-уложения о земле и частной собственности. Наконец, князь-епископ активно продвигал на селе входивший в широкое распространение в Европе корнеплод - картофель.
   Все это было ново для людей. И как с любыми нововведениями, у правителя нашлись и сторонники и противники. До открытого выступления дела не доходили, но многие роптали.
  
   Алексей выслушал эту политинформацию из уст старого Мирко. Списанный по выслуге лет гайдук всегда с интересам относился к разного рода новостям и сплетням. Дед считал ниже своего достоинства обсуждать услышанное с остававшимися в селении бабками и очень обрадовался интересу залетного гостя.
   Старик и дольше бы потчевал его рассказами о местных авторитетах и байками о делах давно минувших, но в поле зрения неожиданно появились новые персонажи.
   С нижнего конца села к ним шел высокий даже по меркам горцев, немолодой, сухощавый мужчина. Пышные усы не вязались с изрытым оспинами лицом аскета. Одетый в темную горскую куртку, темно-синие шаровары и легкие полусапожки, он бы не выделялся среди оставшихся на излечении в деревне гайдуков, если бы не пара отличительных черт: шелковая красная перевязь на кожаном поясе и ярко начищенная серебряная бляха на шляпе. По пятам за необычным гостем следовала четверка небритых горцев с ружьями за плечами и короткими саблями у пояса.
   - Ой-ё! - дедок поперхнулся дымом из раскуренной трубки.
   Дело шло к вечеру, и они с Алексом вылезли на августовское солнышко погреться перед прохладной ночью в горах.
   - Что такое? - шепотом поинтересовался у пожилого сиделки Потемкин.
   Старичок явно был не в себе от увиденного.
   - Плохо дело...
   - Почему?
   Дедок выбивал только закуренную трубку. Видно было, что руки его дрожат.
   - Это знаешь, кто к нам пожаловал? Это ж кабадах... Глаза и уши владыки, его карающая длань...
   Спецслужба! Да уж, даже в таком крошечном государстве без них никуда. Алекс горько усмехнулся.
   - Ко мне, что ль?
   Дедок прищурился.
   - Сиди тихо. Может, пронесет.
   Не пронесло. Человек направился прямо к ним. Четверо охранников держались рядом, воинственно щурясь на каждого жителя селения, выползавшего поглазеть на залетных гостей.
   - Кто вы? - кабадах не счел нужным представляться или что-то объяснять.
   Потемкин с трудом поднялся на ноги. Разговор с представителем власти сидя мог быть расценен как вызов или неуважение.
   - Петр Джанкович.
   Кабадах удивился:
   - Ты родственник арамбаши? Сын?
   - Нет. Брат.
   Следующее требование только казалось нелогичным.
   - Перекрестись!
   Алексей медленно, с достоинством перекрестился.
   Видимо, что-то не понравилось пришельцу. Глаза его недобро сощурились, фигура напряглась.
   - Нынче у нас неспокойно. Много шпионов, лазутчиков, татей разных. На тебя несколько человек указало, что ты в зиндане сидел в Херцег-Нови? - и прибавил, растягивая слова. - И живым вышел...
   От прилившей к лицу крови Потемкина зашатало. Чтобы удержаться, он оперся на плечо старика, все также деловито забивающего трубку свежим самосадом.
   - У меня это сидение по всему телу расписано... - сквозь зубы выдохнул юноша. - Показать?
   Представитель тайной полиции отрицательно покачал головой.
   - Не надо... Здесь это ни к чему... - он положил руку на шелковую повязку на поясе. - Собирайся. Поедешь с нами на дознание в Цетин.
   Рядом поднялся с лавки Мирко. В руки старика как чертик из табакерки прыгнули два долгоносых пистолета. Видимо, он прятал их под плащом.
   В селе оставались на излечении пятеро или шестеро гайдуков. Трое из них, хромая, уже спешили к дому арамбаши. В соседней мазанке открылась дверь. В проеме, опираясь на костыль, привалился к косяку сосед Ненад. Длинная старинная аркебуза в его руках дымила фитилем. Из-за плетня показались вихрастые головы его сыновей. Судя по звукам, они взводили бойки кремневых ружей.
   Четверка охранников тут же скинула расслабленный вид. Кто метнулся к плетню, кто присел, выцеливая подходивших защитников. Один прикрыл спину командира.
   Только сам кабадах делал вид, что ничего не происходит.
   - Именем владыки... - громко добавил он.
   Тут же опустились стволы в руках Мирко и Ненада. Подошедшие гайдуки, чертыхаясь сквозь зубы, тоже попрятали оружие. Оказывается, в этих местах утихомирить народ можно было только словом... Если знать нужное.
   Потемкин процедил сквозь зубы.
   - Я не дойду...
   Он стукнул клюкой о землю.
   Кабадах склонил голову:
   - Это поправимо... В селении есть мул?
   Мул был...
  
   7.
  
   Поездку Алексей перенес на удивление хорошо.
   На то, чтобы добраться до Цетина, им понадобилось всего одни сутки. Выехали из Грабичей утром, еще затемно, днем сделали привал в Негушах, вечером уже вошли в столицу. Кабадах и его охранники в этом пешем переходе, казалось, даже не сбили дыхание. Потемкин всю дорогу мерно покачивался в седле мула, глазел на окрестности и старался выработать тактику поведения при допросах. То, что его везут именно на дознание, кабадах не скрывал.
   Цетин не поражал воображение. Все те же сложенные из камней и обмазанные глиной дома, низкие крыши, плетни из лозы, такие же забитые сточные канавы, что и в селах, которые они проезжали по дороге. Разве что в середине городка стояла не маленькая часовенка, а вполне приличная церковь. Напротив высилась твердыня цетинского монастыря. Несколько двухэтажных лабазов немногочисленных купцов, да усадьба владыки с толстыми воротами и высокими стенами - вот и все достопримечательности. Да еще в отличие от сел вокруг города шел земляной вал с невысокой крепостной стеной и несколькими башенками.
   - Меня отведут к владыке? - задал вертевшийся на языке вопрос Алексей.
   Представитель власти удивленно посмотрел на конвоируемого.
   - Почему ж не сразу к Господу Богу? - в его тоне послышался сарказм.
   Потемкин замолчал.
   Он миновали монастырь, церковь и свернули к неприметному зданию, приткнувшемуся у северной стены усадьбы князя.
   Алексу очень не понравилось, что его сразу повели в подвал. Охранники остались снаружи. Внутрь двинулись только они вдвоем с представителем тайной полиции.
   Их ждали.
   Невысокий полноватый серб в нетипичном для этого места чиновничьем европейском сюртуке вел неспешную беседу с пожилым монахом аскетичного вида.
   - Привел?
   Кабадах поклонился.
   Потемкин без приглашения плюхнулся на свободный табурет. Сил не оставалось.
   Монах присел за стол. Чиновник жестом отпустил запыленного конвоира и тоже уселся.
   - Ну?
   Алекс удивленно уставился на следователя.
   Тот замолчал. Пауза затянулась.
   Глаза следователя начали медленно складываться в узенькие щелочки.
   - Молчим?
   Потемкин не выдержал:
   - Вы, может быть, представитесь? И спросите по-человечески, без мхатовских пауз и загадочных поз?
   Серб слегка смутился такой отповедью, но предложение принял:
   - Я - Младен. Младен Жеврич.
   Видимо, это имя было известно в народе. По крайней мере, назвавшийся серб рассчитывал, что произведет впечатление.
   - Петр Николаевич Джанкович.
   Жеврич подвинул свой табурет поближе к Алексу.
   - Джанкович... Брат Карабариса... Что же ты, Петр, делал на побережье?
   Ответ был очевиден:
   - К брату ехал.
   Серб ухмыльнулся. Монах неторопливо конспектировал услышанное, поскрипывая обрезком пера.
   - Тургер твоего брата не любит. Это - да... Но не настолько, чтобы устраивать охоту по всей бухте.
   Жеврич склонился к лицу парня. Пронзительные карие глаза впились с лицо.
   - Что ты сделал такого, что турки за тебя полтысячи пиастров обещают? Тургер просит Салы-ага о тысяче солдат для того, чтобы взять тебя. И, скорее всего, он их получит. Вот, что интересно. Так объясни же...
   Его прервали. Дверь распахнулась от удара ноги. В комнату ввалился низенький лысоватый крепыш, одетый в типичную для небогатого крестьянина одежду. Картину дополнял линялый пыльный плащ, кнут за поясом и потертый посох в правой руке.
   - Заканчивай ломать комедию, Младен. Это - он!
   Крепыш жестом приказал монаху покинуть помещение. Священнослужитель послушно сложил перо и вышел. Незнакомец тут же подлетел к слегка ошарашенному Потемкину и рявкнул ему в лицо:
   - Как это понимать, сударь?
   - Простите?
   В глазах вошедшего мелькнуло раздражение, но он сдержался.
   - Спрашиваю, как понимать мне ваше поведение, сударь? Исчезли на месяц, документы, багаж, люди - все дьявол знает где! Вас уже списать собрались. Федор Васильевич письмо к матери составлять начал, а вы живой и целый у брата гостите? Если к туркам попали, то какого дьявола никого не послали к Младену, когда освободились? Или забыли своего связного?
   Он нервно поигрывал вышитой кисточкой на кнуте. Затем внезапно бросил все, порывисто обнял, приподняв с табурета. Алекс застонал от боли в руке и боку. Крепыш ойкнул, опустил на место, лицо незнакомца перекосила гримаса сочувствия.
   - Младен рассказал мне, что вас пытали. Турки в этом сущие варвары. Никаких законов и договоренностей не признают. Сам два раза от них чудом уходил.
   Он пододвинул себе табурет и плюхнулся рядом.
   - Что ж ты молчишь, Петр Николаевич?
   Младен по знаку незнакомца уже доставал из шкафа пузатый кувшин и плетеную корзинку с сыром и хлебом.
   Потемкин решился на вопрос:
   - Вы кто?
   Незнакомец удивленно нахмурился:
   - Что? Как это понимать?
   - Я... Меня пытали... Били... Я память потерял. Не все, но очень многое не помню.
   Крепыш выслушал это с непроницаемой миной. Очевидно, что перед Алексом сидел не тот человек, который способен впечатлиться описанием чужих страданий. Пока Потемкин выкладывал перед слушателями выработанный вариант собственных злоключений, собеседник хладнокровно чистил лук и перебирал куски лепешки. В конце рассказа он выглядел лишь слегка озадаченным.
   - Так даже? Дьявол! От этих чертей всего можно ожидать, но пытать союзника?! Азиаты!
   Тон сказанного не понравился Алексу. Показалось, что ему не поверили.
   - И все же, кто вы?
   Крепыш церемонно представился:
   - Я - Конрад Белли... мы с вами коллеги, в некотором роде... Где вы и кто вы, объяснять не надо, надеюсь?
   - Нет. Тут брат все прояснил.
   Белли вернулся к сервировке нехитрого стола. Младен под впечатлением рассказа слишком увлекся слушаньем и предоставил ему право распоряжаться в своем кабинете.
   Конрад усмехнулся:
   - Уф... Снял с души камень. Младен, выйди на минутку, будь другом.
   Когда дверь за сербом закрылась, он стремительно подошел к юноше и негромко спросил:
   - А то, что ты сделать должен, помнишь?
   Алекс сделал самую наивную рожицу, которую смог:
   - Вот этого, хоть убей. Видимо, так старался не проговориться, что сам выжег из памяти.
   Белли отстранился. Тонкие губы его растянулись в легкой улыбке, глаза прищурились. Алекс мог бы поклясться, что уже видел эту ухмылочку. Точно! Так же на своих собеседников в фильмах поглядывал Брюс Уиллис. Идиотское наваждение! Потемкин встряхнул головой, отгоняя неуместные ассоциации.
   Конрад медленно прошелся по комнате, остановился, опять походил и выдал вердикт на услышанное:
   - Возможно. Всяко на земле бывает...
   Юноша тут же ухватился за протянутую ниточку:
   - А вы, Конрад, меня не просветите?
   Шпион снова улыбнулся. На этот раз не так делано, но все равно холодновато.
   - Увы, мон шер. Тут я бессилен. Задания у нас разные, еще в Питере полученные. Тебе неизвестно мое, мне - твое. Так безопасней для нас обоих и для дела в целом.
   - Да уж...
   Алексей нервно забарабанил по столу пальцами. В голове крутились слова совершенно неуместной здесь песенки.
   - Да уж... солнышко, солнышко жгучее, колючки, колючки - колючие.
   Конрад удивленно наклонил голову, силясь понять, что собеседник имеет в виду, и Алексу пришлось, улыбаясь, объяснять, что это всего лишь засевшая в голове приставучая присказка из старой песенки.
   Белли подобрал со стола кусочек сыра, срезал с верха корочку и впился в еду зубами.
   - Простите... Я уж подумал... Я ведь сюда добирался с побережья два дня. Устал, как собака... По вашему делу, могу лишь сказать, что вам... тебе надо было добраться до Валево. Везли вы... ты что-то важное... и очень ценное... Но, что именно, не знаю.
   Он повернулся к двери.
   - Младен!
   Алекс схватил собеседника за руку. Говорить он предпочитал без лишний ушей.
   - Брат говорит, что у меня должно было быть письмо скупщине. О некоторых гарантиях.
   В комнату вошел серб.
   На лице Белли не дрогнула ни одна жилочка. Он широко улыбнулся хозяину помещения:
   - Младен, дружище! Понимаю, что веду себя бестактно, но что еще остается старому другу? - он подскочил к сербу. - Наш Петя запылился. А чувствует он себя прескверно. С дороги, да и изранен весь... Если это не покажется тебе венцом наглости, организуй, будь другом, ему какой-нибудь тазик для того, чтобы пыль смыть?
   Жеврич улыбнулся в ответ, бросил взгляд на смущенного Потемкина, кивнул ему и вышел.
   Белли обернулся к товарищу по цеху и медленно, сквозь зубы, выдавил, чеканя слова:
   - Никогда... Никогда в слух такое не говорите, когда не уверены в том, что вас могут подслушать! Никогда!
   Алекс потупил взгляд.
   Конрад схватил со стола кубок с вином, приложился, тут же сплюнул и выругался.
   - Кислятина! Как они такое пьют!
   Он присел рядом с Алексом и без перехода продолжил:
   - А письмо такое вы нести не могли.
   - Почему?
   Лицо шпиона застыло. Только легкий прищур мог служить показателем хотя бы каких эмоций.
   - Потому что такое письмо доставил я.
  
   8.
  
   Все-таки это неправильно - пить, когда ты болеешь. И когда тело покрыто ранами, требующими ухода, пить тоже неправильно. Этот простой постулат стал особенно близок Алексу следующим утром.
   Вчера Жеврич притянул здоровенную бутыль то ли лозовача, то ли ракии. Пятидесятиградусная огненная самогонка, но зато в плетеной корзинке и из подвала. Они вдарили по полной. Алекс и принял-то немного, но на пустой желудок хватило и малости.
   Потемкин приподнялся на локте. Постелили ему в гостевой комнатушке здания тайной канцелярии, урвав немного места у расквартированного тут же Белли.
   Черногория, субсидируемая из России, не зря считалась одной из самых верных союзников империи. Жеврич, нынешний глава княжеской разведки и контрразведки, даже находился на жаловании у Коллегии Иностранных дел, обеспечивая работодателей оперативной информацией с побережья и помогая русским агентам при работе в таком опасном регионе.
   Болела рука. Видимо, вчера он повредил какой-то из наложенных фиксаторов-лубков, которые превратили его левую ладонь в громоздкую культю.
   Алекс начал осматриваться и ойкнул. Напротив его на заправленной кровати сидел полностью одетый в свою крестьянскую одежду Белли. Рядом лежал собранный дорожный мешок.
   - Проснулись? Наконец-то.
   Конрад протянул ему кубок с разбавленным вином.
   Потемкин отхлебнул, сразу стало легче. Белли сразу приступил к делу:
   - Я ухожу. Сами понимаете, время сейчас дорого.
   Лицо агента российской разведки было сосредоточено.
   - Вас не зову. Вижу, что еще долгое время интересы нашей Альма-матер будут для вас явно непосильной ношей.
   Он поднялся и оправил куртку.
   - Что ж... Считайте себя на временной вакации. Отдыхайте, набирайтесь сил.
   Конрад выудил из-за пояса мешочек из телячьей кожи, вынул оттуда деревянную коробочку, раскрыл и протянул Потемкину колоду игральных карт.
   - Выбирайте!
   Алекс неуверенно потянул одну из карт. С картинки на него нахально пялился тучный увалень с окладистой бородой.
   - Однако-с! Король!
   Белли разорвал карту пополам и одну из частей протянул собеседнику.
   - Это будет условным сигналом... Вижу, вы забыли все, что вам передали в Питере, так что будем обзаводиться новыми паролями, - он подхватил с пола мешок. - Отдыхайте у своего брата. Если что понадобится, не стесняйтесь, дергайте Жеврича.
   Конрад положил свой кусочек карты в мешочек на поясе.
   - Если же... Вернее, когда к вам подойдет кто-либо со второй половинкой картинки, то тут уж постарайтесь вспомнить, что вы все еще дворянин и русский офицер. И наоборот: если от вас потребуют что-то, напирая на эти священные понятия, спросите у посланника, нет ли у него чего более существенного, чем простые слова.
   Он уже двинулся к двери, но, вспомнив, обернулся и тихо добавил:
   - Не доверяйте сербу полностью. Будь вы в своей памяти, я бы такое не говорил, но вы... - Белли скривился, как от зубной боли, пожевал губами, подбирая слова. - Вы теперь - не совсем вы, так что... Не доверяйтесь здесь никому. А Жевричу так уж точно. Сейчас Балканы - клубок змей. Здесь все продают и покупают друг друга. А у нашего Младена еще две дочери не выданы замуж, приданное собирает. Так что...
   Он резко поклонился и, не оборачиваясь, быстро зашагал к двери, тихо бросив через плечо:
   - Прощайте, Петр!
   Алекс, промолчавший весь монолог, только удивленно кивнул, сглотнул пересохшим горлом и выдавил:
   - Удачи!
   Но его никто не услышал. Агент покинул комнату так же стремительно, как до этого раздавал инструкции.
  
   9.
  
   Жеврич помог с рукой. Он вызвал из города доктора.
   Медик долго охал над ранами, тряс свой мешок с инструментами, шипел и переговаривался вполголоса с сербом. Старый венецианец, бежавший с побережья от турецких десантов и побаивавшийся всесильного начальника тайной канцелярии, был опытным пройдохой и желал знать, кто будет платить за дорогостоящее лечение.
   Больной вопрос. У Потемкина денег не было.
   Младен долго орал на медика. И когда тот уже совсем смирился с тем, что придется работать бесплатно, Жеврич вынул из-за пазухи кошель с деньгами.
   - Наш общий друг оставил мне некую сумму на расходы, связанные с делом, - видно было, что необходимость обращаться к фондам выводила прижимистого серба из себя. - Так что этот вопрос мы, я думаю, решим.
   Доктор выдохнул, поклонился и исчез. Вернулся он под вечер. Вместе с корзиной баночек, кувшинчиков и мешочков. Кроме длинной устной инструкции на сербском, он вручил Алексу записанную памятку на латыни, которую Потемкин, благодаря заполученным с телом знаниям, также смог разобрать. Правда, в этом случае понимал он через слово, но после разговора с медиком лечение уже не казалось сложным. Это втирать утром и вечером, это пить по ложке, это заваривать и промывать рану. Довольно просто, если не перепутать.
   Медик настаивал, чтобы дней через десять он еще раз показался в городе. Лубки врач осмотрел и остался доволен, но заживление таких ран - дело, требующее ухода и внимания со стороны. Так что... Алексей прервал рассуждения доктора о пользе посещения докторов.
   Они раскланялись, старик получил свой гонорар и удалился.
   Жеврич, расставаясь с деньгами, выглядел настолько потерянным, что Алекс ощутил физическое неудобство. Пора было двигать "домой".
   - А что отмечали мы вчера? - задал он вопрос, крутившийся на языке.
   - Победу...
   Заметив удивленный взгляд собеседника, серб продолжил:
   - Ваши в Италии разгромили французов. Суворов сделал настоящее чудо! Как ему такое удается, не понимаю. Жубер убит, его войска бегут, целая куча видных якобинцев попала в плен. Такую викторию дурно было не отметить. Мы и отметили.
   Алексей пожал плечами. Возможно, так оно и было.
   - Мне кажется, что я вам больше не нужен?
   Жеврич улыбнулся широко и почти искренне:
   - Да что вы! Можете гостить столько, сколько пожелаете... - он придвинул стул к лежанке. - Но если чувствуете, что готовы вернуться к родному для вас человеку, то я, конечно, задерживать вас не стану. Сеньор Белли требовал, чтобы я разузнал все о пропавшем агенте - я это сделал. Ведь, согласитесь, ваше появление не прошло незамеченным. А уж как Конрад был рад, что вы вывернулись из рук турок!
   Серб всплеснул руками и еще раз широко улыбнулся. Потемкин согласно закивал, а сам подумал, что Белли был прав. Делать ему в компании Жеврича нечего.
   - Если вы чувствуете себя готовым для дороги, то я скажу Славко, чтобы отвел вас обратно.
   Младен явно выглядел довольным.
   - Там еще мул был?
   Портить отношения с односельчанами из-за животинки, реквизированной для его перевозки, не хотелось.
   - Конечно, конечно!
  
   ...Выехали в Грабичи они только через день.
   Уже на самом подъезде к селению кабадах Славко Лазович и Потемкин столкнулись с двигавшейся им навстречу группой вооруженных людей. Это старший Джанкович, вернувшись с карательного набега, спешил в столицу, чтобы отстоять в суде или отбить с оружием своего сводного брата. Когда дело касалось крови, горцы не считались ни с кем.
   При расставании кабадах и арамбаши обменялись парочкой пылающих взглядов, но до угроз или оскорблений дело так и не дошло.
  
   10.
  
   О том, что с ним приключилось в Цетине, и о знакомстве с Белли Потемкин так и не рассказал своему новому родственнику. Лишь заявил, что вызывали для стандартного дознания, разобрались и отпустили. Барис если и не поверил, то вида не подал. С Алексеем он вел себя как обычно, лишь избегая по возможности всяких упоминаний о последних событиях. Зато по случаю и без припоминал всякие жизненные мелочи из семейной мирной жизни в России, имена, даты, биографии родственников и прочая. Видимо, он старался таким образом пробудить уснувшую память брата. Потемкин был признателен за такую деликатность, но это же и мешало разузнать что-либо новое о действиях турок на побережье. Барис старался не поднимать тем, способных вызвать у собеседника дурные воспоминания, а если тот заводил речь первым, то всегда прерывал разговор в зародыше.
   А поговорить было необходимо. Алексей не знал, как попасть домой, в двадцать первый век, так что по мере сил старался разузнать все о том, как устроен мир, в который занесла его нелегкая судьба, и приспособиться для того, чтобы провести тут остаток жизни. Турки же были не только важной частью окружающего мироздания, но и основной его заботой. Сколько бы не тянулся отпуск, ему придется взяться за то, чем занимался человек, тело которого он занял.
   Можно, конечно, и сбежать от прошлого, начать жизнь с чистого листа где-нибудь в Европе. Но как только он начинал рассматривать в уме такой вариант, взвивалась болью рука, зубы сжимались, а перед мысленным взором появлялась морды толстого Али и усатого Тургера. Он знал, что скоро будет восстание в Сербии, знал, что янычар попрут с побережья, и хотел быть тем, кто выпустит жизнь из мучивших его гадов. Или хотя бы приложить к этому руку. Не убивший никого крупнее комара за свою сознательную жизнь, поборник отмены смертной казни, он, попав в век девятнадцатый, готов был рискнуть всем немногим, что у него осталось, чтобы насладиться местью.
   Это было настолько необычное чувство, что Алекс стал сомневаться:,только ли это все его личные мотивы? Не сказывается ли здесь темперамент настоящего Петра Джанковича? Нет ли в его кровожадности той исступленности, с которой предки бежавшего сербского кнеза резались с другими горцами во имя забытых причин, отмечая свой жизненный путь смертями друзей и близких и исповедуя забытый в веке двадцать первом библейский принцип "око за око"?
   Потемкин постарался отрешиться, переключиться на простые житейские темы... но мысли о мести так и не исчезли.
   Второе, что беспокоило парня, это участившиеся яркие сны. С одним и тем же сюжетом: старая Бона склонилось над его спящим телом и призывно машет рукой, что-то говорит, о чем-то молит, плачет, кричит, а он ничего не слышит.
   Когда он рассказал об этих снах брату, тот удивленно пожал плечами.
   - Это странно, что карга смогла под крылом Морфея к тебе проскользнуть.
   Барис вытянул из-под рубахи нательный крестик, поцеловал его и бережно уложил обратно.
   - Крест, он для всех таких ведьм, кто в Бога не верует да с дьяволом в карты передергивает, самый что ни на есть запор на души человеческие. Пока на тебе освященный знак Господа нашего, ничего она тебе не сделает. Спи спокойно. А чтоб легче тебе стало, я нашего священника попрошу причастить тебя. Исповедь пройдешь, тела Христова вкусишь и чистым станешь, от скверны, что на тебе эти чародейки оставили, избавишься. Сны и пропадут.
   Он тихо выругался.
   - Тьфу! А я еще, дурак, сожалел, что их из деревни поперли. Знал бы, что такое с братом сотворят, сам бы на перекрестке закопал, да кол в сердце вбил.
   Разговор прошел и забылся, а чувство нехорошее на душе осталось. Было в выражении лица старой знахарки, в ее глазах, в мимике что-то такое, не вязавшееся со зловещим образом, описанным братом. И вечером, ложась спать, Алексей незаметно снял с шеи крестик.
   От ожидания чего-то таинственного сон не шел долго, но глубоко заполночь усталость взяла свое. Едва глаза смежил легкий бриз первых грез, как в дрему Потемкина ворвался образ старой цыганки.
   - Наконец-то. Погоди, не бойся, ничего тебе плохого я не сделаю...
   Лицо Боны было осунувшимся и изможденным, седые патлы волос растрепались, глаза стали тусклы и безжизненны.
   - Умираю я, - начала она разговор. - Османы, почитатели шестого пророка вашего, верят, что ведьму нельзя убить просто. А нас, езидов, они давно только за прислужников своего иблиса огненного и держат.
   Лицо старухи исказила судорога ярости.
   - Глупцы! Морят нас голодом, замуровали в стене и ждут, когда мы умрем. Думают, что высушив оболочку, запрут дух детей Езида в сосуде скорби и не выпустят нашу душу. Дважды глупцы, о проклятые потомки шелудивых дворовых сук! - она нагнулась к лицу юноши. - Слушай, слушай внимательно и не перебивай.
   Ведьма спешила.
   - Я знаю, что ты не тот, кем тебя видят люди. Знаю, что не из мира этого. Когда поняла, то бежала из селения, - она закивала, отчего всколоченные волосы пришли в хаотическое движение, создавая вокруг старухи некий ореол. - Да, да, бежала, даже если эти боровы вокруг тебя и уверены, что выгнали меня силой.
   Голос Боны скрипел все тише:
   - Слушай, о человек не из моего мира, слушай и запоминай. Я знаю также, как помочь тебе. Будь ты быстрее, ты бы спас нас обоих, я верю, у тебя хватило бы для этого сил... Но ты не успеешь - это мой последний день на земле. Слушай, человек, - голос, такой яростный в начале разговора, становился все глуше и глуше. - Умирая, я все что знаю, передам внучке, кровинушке моей, моей Френи. Сына я не нашла, так что внучку потерять не имею права. Слушай! Я передам, а ты возьмешь ее, вытянешь из этого каменного мешка и получишь в награду то, что хочешь больше всего. Она поможет тебе, чужак, найти человека, способного вывести твою душу отсюда в тот мир, из которого ты родом...Если ты вытянешь Френи отсюда живой, она сделает это - клянусь кровью ее и своей!
   Цыганка громко охнула и закачалась. Видимо, сеанс такой связи отнял у нее последние силы:
   - Верь мне, человек... Верь мне, ибо я умираю, и уже нет сил убеждать тебя дольше.
   Алекс смог только спросить:
   - Ка-ак?
   Старуха отмахнулась.
   - Захочешь, увидишь сам... Мы в новой крепостной стене у Котора. Ты найдешь... Спеши, человек не из моего мира. Спеши!.. И помоги моей внученьке, если уж не смог помочь мне...
   Образ пропал. Потемкин проснулся.
   Он долго плескал себе в лицо холодную дождевую воду из ведра на крыльце. В доме раздавался могучий храп Бариса и тонкие рулады старого Мирко. Вокруг простиралась заснувшая деревня, над головой манила бездонная звездная бесконечность, было муторно и страшно.
   - Как?! - он вспоминал последние слова старухи, ее предложение и понимал, что ему сейчас бросили то, на что он уже не мог и надеяться. Пускай ниточку, но надежды! - Как?!
   Чью помощь она сможет предложить? Кого надо найти? Кто может ему помочь? Ему, заброшенному почти за двести лет до собственного рождения, в тело другого человека? Кто еще способен на перенос души через время, если тот, кто сделал это, мертв там, в веке двадцать первом, и еще не рожден здесь, в веке девятнадцатом?
   И тут же в голове всплыл давно очевидный ответ. Алекс застонал от собственной неспособности заметить то, что все это время лежало на поверхности под самым его носом. Губы парня сложились и выдали единственно правильный вариант:
   - Нелли!
  
  

Глава 4.

Нелли.

  
   1.
  
   Жжение в груди парализовало легкие. Хотелось вздохнуть, но каждое движение отзывалось такой болью, что скрюченное в агонии тело отказывалось повиноваться.
   Нелли умирала.
   Ощупью она нашарила руку деда. Старик упорно читал над головой заклинание. Что-то свое, древнее, забытое.
   В низу живота начал разливаться холод. Не прохлада, не легкие мурашки озноба, а пробирающий, леденящий, превращающий теплое податливое живое тело в абсолютное ничто хлад смерти. Из глаза потекла одинокая слеза.
   Как же хотелось жить! Не важно как, лишь бы еще вдыхать ароматы цветов, ощущать на ладонях чужую руку, пропускать через пальцы журчащую воду по утрам, смеяться, петь, разговаривать, думать! Как хотелось жить!
   Нелли одними губами начала повторять за дедом слова заговора. Непонятные, чужие.
   Она верила, что даже на краю он еще способен побороться... За нее, за себя. А раз так, значит, она тоже должна... Верить, искать, пробовать.
   Слова начали приобретать смысл, складываясь в воспаленном сознании в причудливую мешанину ярких необычных картин. Фантасмагорию, бред. Неужели такое приходит в последние мгновения? Или?
   Она ощутила короткое пожатие.
   В комнату влетел Алекс. Его лицо расплывалось в дымке, таяло и отекало, странно меняясь, оплывая, обретая незнакомые черты и краски.
   Дед говорил, но она не различала слов - лишь старалась удержать сознание от падения в заготовленную яму небытия. Будто что-то последнее, слабое, шаткое, тонкое, держало ее на краю.
   Сухая рука легла в ладонь. Холод в низу живота замер на долю секунды.
   Голос деда окреп.
   И она упала...
  
   2.
  
   Звук поначалу показался далеким и чужим. Кто-то тер железом по дереву. Шум повторился, отозвавшись в голове взрывом боли, и Нелли ойкнула.
   Сморщенная старуха в засаленном переднике изумленно остановила работу, отложила скребок. А затем кинулась к лежащей в углу девушке.
   - Фирюза, деточка! Ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю?!
   Нелли кивнула.
   Кто эта старуха? Почему на ней лишь протертый до дыр старый халат и какие-то обноски вместо нижнего белья? Тело непривычно ломило.
   Где дед?!
   Девушка оглянулась. Старуха, шамкая беззубым ртом, теребила ее за руку, что-то быстро спрашивая и не дожидаясь, сама отвечала, поддакивала, кивала. Сумасшедшая?
   Потянулась, тут же в боку заболело. Откуда синяк? Где деда и Алекс? Где она сама?
   - Послушайте, ува... - Нелли охнула и закрыла ладошкой собственный рот.
   Родная речь вылетала изо рта корявой хрипящей белибердой.
   Старуха опешила, замолкла на секунду и тут же разразилась длиннющей тирадой. Слова упрека в ней легко перемежались обидами на мир, старческим брюзжанием, охами и ахами. Неправильным было только одно. Бабка причитала на турецком языке.
   Нелли не успела даже понять, к чему это все, как в боку опять что-то заболело. Она отодвинулась. В поясницу ей упиралось полотно большого зеркала. Широкое, в богатой оправе. С заметной царапиной внизу. Такое же она натирала, готовя сеанс нефтяной вдовушке. Такое же? Девушка вгляделась пристальней. Это! Лишь золота на оправе сейчас было побольше, да полотно еще сохранило ясность.
   Она отстранилась от тихо бормочущей старухи.
   Сверху послышался скрип двери. Повелительный возглас вернул бабку к отложенным делам.
   Все, что разобрала Нелли, было:
   - Хвала Госп... Аллаху, деточка. Не держи на меня зла за тот раз...
   - Баби-калфа, ты собираешься работать, или мне приказать вылить твой обед в канаву?
   Голос шел из-под потолка.
   Старуха согнулась в поклоне и быстро залепетала:
   - Сейчас, сейчас, о уважаемая ханум. Я только порадовалась за Фирюзу, которой всемилостивейший Аллах вернул ее разум.
   - Правда?
   Перестук сандалий или туфель, и над Нелли склонилась еще одна колоритная особа. Дородная тетка в десятке всевозможных юбок, поверх которых напялен еще и халат, дорогие ручной работы сапожки смотрятся нелепо рядом с вуалью, укрывшей половину лица и закутавшей шею. Бабища скептически осмотрела фигурку Нелли, вжавшуюся в свой угол и, хмыкнув, выпалила:
   - Не похоже.
   Баби, не разгибаясь из поклона, пихнула Нелли ногой. Больно!
   Девушка охнула и схватилась за ушибленную голень. Сквозь зубы тихо выскочила парочка ругательств.
   Тетка удивленно закатила ярко накрашенные глаза, склонила голову.
   - Аллах велик!
   Бабка рядом поддакнула.
   Но взгляд тетки скользнул дальше, за спину девушки. Глаза матроны недобро сузились.
   - Это зеркало, которое господин поручил вам привести в порядок?
   Бабка бухнулась на колени.
   - Откуда это?!! - тетка тыкала пальцем в ту самую заметную царапину на нижней планке. - Кто?!
   Баби заверещало что-то жалостливое, но тетка не слушала оправданий. Выхватив из-за пояса тонкую кожаную плеть, она обрушила на тело пресмыкавшейся старухи град ударов. Перепало и Нелли, не знавшей как себя вести и как реагировать.
   Взрыв ярости прошел так же внезапно, как и начался.
   - Отнесешь наверх! Протри и больше пальцем не дотрагивайся! - тетка укрыла плеть в складках пояса. - Хозяину скажу, что проклятый чертопоклонник сам эту царапину нанес! Скажу, что так и было!
   Она подхватила края юбок и посеменила прочь.
   Услышав обещание толстой матроны, старуха Баби упала на пол и начала быстро тараторить, перемежая слова благодарности цветистыми восхвалениями милосердия благодетельницы. Звали ушедшую толстуху Зухрой.
   Этот спектакль абсурда стал уже выводить из себя несклонную к терпению Заволюжную. Но от реплик она удержалась. По крайней мере, до тех пор, пока топот ног обладательницы кожаной плетки не затих в отдалении.
   Баби поднялась, невозмутимо отряхнула свой потрепанный халат и плюнула во след ушедшей.
   Потом повернулась к девушке и улыбнулась.
   - Хвала... Аллаху... - бабка склонила голову. - Кажется, пронесло.
  
   3.
  
   Она попала в прошлое! Глупо, нереально, абсурдно. Сюр! Театр одного актера! Но... Факты были слишком красноречивы. А против логики, какой бы она не казалась фантасмагоричной, переть нельзя.
   Нелли потянулась и еще раз осмотрела себя в хозяйское зеркало. Легкий изгиб курносого носа, темные кучерявые волосы, глаза - все похоже, но все не ее. В богатой рамке, напротив, крутилась и приседала совершенно незнакомая юная особа. Четырнадцати лет, довольно симпатичная для своих годков, но... чужая. Тонкие ручки, едва округлившиеся бедра и груди, только наметившие свои бугорки, засаленные волосы под ветхим платком. Девушка провела ладонью по ткани платья. Незнамо зачем, под толстый, пускай и местами прохудившийся халат, бабка поддела "внучке" сразу три юбки и ватные штаны. Теперь Нелли парило и клонило в сон.
   Баби же радовалась, как умела. Бывшая невольница турецкого палача давно забыла своих родных. Затерлось временем лицо умершего мужа, расплылись за давностью лет силуэты детей и племянников. Тридцать лет назад сербская рабыня Златка приняла из рук отца Али свет веры, произнеся в присутствии своего хозяина и его друзей шахаду. С тех пор сербка почти забыла имя, полученное при рождении. И не вспоминала бы его до самой смерти, если бы судьба не послала ей к старости возможность снова почувствовать себя тем, кем она была давным давно - матерью и воспитателем.
   Восьмилетнюю Фирюзу старухе отдала ханум Зухра, старшая жена палача Херцег-Нови. Тогда они все жили далеко отсюда, в Нише. Дряхлеющая Баби, разменявшая уже шестой десяток, должна была передать новой прислужнице все, что умела и знала, обучить работе на кухне, шитью, выбору продуктов на рынке, прислуживанию госпоже и еще сотне важных вещей. Но нерастраченная привязанность сыграла глупую шутку - старуха полюбила малышку, а потом и вовсе начала считать ее своей внучкой.
   Вместо учебы девочка болталась по двору женской половины дома, спала в многочисленных закутках, носилась с хозяйскими собаками или околачивала персики и абрикосы в саду. Конечно, в дожди и ненастье, особенно, после очередной проделки и полученной взбучки ей приходилось корпеть за плитой или возиться с иглами. Но перенимать все, что умела и могла многомудрая "бабушка", Фирюза не стремилась.
   Повзрослев, девушка стала еще более вздорной и разбалованной, как только может быть разбалована одна рабыня другой. А, переехав в отвоеванные Турцией у заносчивых австрияков сербские земли, и вовсе от рук отбилась. То разозлится на свою наставницу и кувшин разобьет, то попортит вышивку или распустит вязание. Переходный возраст. Баби это довольно стойко переносила, прощая своей воспитаннице многое. Но не все.
   Когда два месяца назад Фирюза вместо овощей для хозяйского стола на все выданные ей куруши накупила сладостей и объелась до расстройства желудка, Баби впервые взялась за "ремень". После такого "позора" отстеганная, зареванная любимица не нашла ничего лучше, чем броситься со скалы.
   Есть поговорка, что Бог бережет дур, детей и алкоголиков. Фирюза не погибла, даже серьезных телесных травм не получила - царапины, ушибы, пару вывихов. Видимо, подсознательно выбрала вполне приличный пологий склон. Лишь голову повредила.
   С тех пор "внучка" перестала понимать простые вещи. Ходит, дышит, кушает, но не говорит. Даже односложными предложениями. Лишь мычит и тыкает куда-то пальцем. Не будь к малолетней дурочке так привязана Баби, которую в доме считали почти родной, Фирюзу бы давно продали. Но боясь разбить старое сердце, пока терпели.
   Баби не находила себе места.
   Местные лекари один за другим только разводили руками. Толстый Али Азик не пожалел денег, да и сама старуха поднакопила немного, но их усилий было явно недостаточно.
   Последним Баби решила обратиться к ученому табибу из самой Персии. О езидах, еретиках-огнепоклонниках в стране ходили легенды. Изгнанные со своих земель последователями шестого пророка хранители древних знаний старались расселиться по краям "цивилизованного" мира. Езиды уходили в горы, уезжали в безлюдные местности и селились на окраинах Порты, надеясь, что здесь, у самой черты, их не будут доставать с вопросами веры. Они ошибались. И платили за это сполна.
   Пир, живший в Которе, остался в городе со времен владычества Венеции. Кучерявые итальянцы сквозь пальцы смотрели на вероисповедания, больше внимания уделяя навыкам своих граждан. А езид слыл знатным медикусом.
   Австрийцы, захватившие город три года назад, также не заинтересовались стариком. И когда католиков на улицах сменили пестрые воины мусульман Порты, езид верил, что пронесет и на этот раз.
   Седобородый, горбоносый, сухой как палка, с изможденным осунувшимся лицом. По просьбе старой Баби, люди хозяина достали огнепоклонника из зиндана. Туда янычары бросали всех, кто не внушал им особого доверия... или был способен заплатить богатый выкуп. Теперь старый лекарь пошатывался перед креслом толстого Али. Рядом крутилась и приседала старуха.
   То, что хозяин, такой озабоченный чем-то всю неделю, сразу откликнулся на просьбу своей кормилицы, бросил все дела и лично допрашивал вытребованного медика, не вызвало у Баби ни малейшего подозрения.
   - Ты сможешь вернуть ей разум, езид?
   За последние дни Али осунулся, потерял в весе. В уголках обычно холодных спокойных глаз затаился страх, взрывавшийся вспышками беспричинного гнева, приступами ярости и долгой отупляющей меланхолии. Теперь же, при допросе, в речь палача вернулся азарт жизни. Как будто судьба случайно протянула толстому садисту ниточку надежды.
   Фирюза сидела тут же. По бездумному лицу, из уголка губ, катилась слюна. Глаза глупо таращились на стену, руки сложены на коленях.
   Старик долго всматривался в пустые, лишенные выражения зрачки. Потом кивнул.
   - Я верну ей разум, бей. Ее ли он будет - не знаю... Но то, что эта кукла снова станет человеком - я могу обещать... Если ты...
   Али прервал лекаря.
   - Потом угрозы и требования... Сделаешь хорошо, и тебе придется повторить чудо еще раз... Потом.
   - Ты отпустишь меня, о бей?
   Али ухмыльнулся.
   - Ты еще спрашиваешь?.. Конечно!
   Езид долго всматривался в расплывшуюся рожу своего недавнего истязателя. Вздохнул и попросил старуху:
   - Мне нужен гладкий полированный предмет. Лучше - зеркало.
   Али кивнул. Баби умчалась наверх, чтобы через десяток минут вернуться с большим зеркалом, доставшимся обладателю дома от прежних хозяев. Чистота полотна и дорогая отделка выдавали благородное происхождение вещи. Продукция острова Мурано была известна по всему Средиземноморью и ценилась очень высоко, но сейчас Али не стал скаредничать.
   Пир уложил девушку на пол так, чтобы руки ее легли на полотно зеркала. Затем уселся сам, положил пальцы на лоб безумной и начал заговор. За спиной Али набычились здоровенные подручные палача. Только авторитет хозяина удерживал их при виде совершающегося акта дьяволопоклонения.
   Езид бормотал минут десять. Потом откинулся измочаленный и глубоко выдохнул:
   - Все...
   Бабка метнулась к девушке. Та спала беспробудным сном.
   Лицо Али перекосила гримаса.
   - Если это все - только шутка, то...
   Старик замахал руками.
   - Разум покинул тело уже давно. Новому духу надо время, чтобы освоиться.
   - Новому?
   Колдун замялся.
   - Когда дух возвращается в тело... надо больше времени... Чтобы...
   Али зашипел:
   - Мне уже нечего ждать, базарный ты зазывала! Если эта дурочка не очнется снова нормальной, то ты... ты...
   Езид склонился:
   - Она очнется!
   Али откинулся в кресле, выдохнул, подождал минуту и нетерпеливо рявкнул:
   - Когда?
   Пир пожал плечами:
   - Иногда могут спать и день.
   Палач зашипел.
   - Уберите ее куда-нибудь. Не могу же я сидеть и смотреть, как она спит в свое удовольствие! Как евнух при гареме!
   Один из подручных подхватил тщедушное тело девушки и под присмотром Баби унес его в подвал.
   Старца связали и бросили в чулан.
   Вечером Фирюза очнулась. Она смогла говорить, что-то спрашивала.
   Разом помолодевший Али тут же умчался в Кровавую башню, место заключения самых опасных преступников побережья. Пятеро янычар, вызванных из крепости, конвоировали туда же связанного езида. Палач не желал ждать ни минуты.
  
   4.
  
   Ей здесь определенно не нравилось.
   Шутка ли - попасть в тело рабыни? Конечно, если присмотреться хорошо, тщательно и со старанием, это действительно не самый страшный вариант. В конце концов, хозяева кормят, поят, одевают и не слишком спрашивают за не самую сложную работу... Но ведь могла же попасть в тело принцессы, графини... Хотя бы дворянки...
   Нелли представила себя в платье на балу. Этакая Наташа Ростова - рюшечки, кружева, туфельки из Парижа. Она посмотрелась в медный поднос, начищенный до зеркального блеска. Носик пуговкой, поблескивают черненькие глаза, протертый в нескольких местах старый халат лишь подчеркивает безысходность. Никаких перспектив!
   Девушка вернулась к работе - натиранию хозяйской посуды. Угораздило же ее попасть именно сюда?! Как это объяснить?
   Рок?!
   Она быстрее заелозила по подносу. На начищенную поверхность упала крупная тень, тут же спину ожег удар половой тряпки. Нелли вскочила, как подброшенная пружиной, поднос сам собой прыгнул в руки, взлетая для ответного удара.
   В последнюю секунду девушка сдержалась.
   Напротив ее замерла грузная туша старшей жены хозяина дома. Зухра, видимо, опешила от такой реакции безответной рабыни и теперь не могла определиться, как реагировать на вспышку.
   Поднос, занесенный для удара, бессильно опустился на пол, и старшая жена перешла в атаку:
   - Ты что, совсем обезумела? Никак память не вернется? Ты зачем блюдом махаешь?
   Она больно ухватила девушку за щеку. Та сжалась, скривилась, но не вырывалась и терпела.
   - Может, думаешь, что до старости лет будешь углы околачивать и за спину Баби прятаться? - Зухра-ханум сменила тон с истерично-злобного на привычный менторский. - Когда же работать начнешь так, как надо? Мне и старушке, что души в тебе не чает, помощницей станешь?
   Она покачала головой и глубоко вздохнула.
   Глаза молодой невольницы недобро поблескивали, и старшая жена в очередной раз подумала, что с этой рабыней муж явно ошибся. Не получится толку от этакой необъезженной кобылки. Били бы больше в детстве, глядишь, что-то и выросло бы путное. А так...
   Зухра-ханум сунула в руки Фирюзе сверток с ветошью и показала на потемневшую ручку на двери:
   - Когда блюдо станет таким, чтобы в него я свои брови увидела, возьмешься за двери. Совсем они потемнели, а господин любит, чтобы все сверкало... - она двинулась к лестнице на второй этаж. - Пока не закончишь, чтобы на кухню ни ногой! Увижу - получишь плетей от Фатиха.
   Заволюжная проводила толстую тушу своей госпожи долгим ненавидящим взглядом. Старая карга выщипывала брови, оставляя только узенькую малоразличимую полосочку. Да еще и зрение имела неважное. Зато к слугам была беспощадна, делая скидку только для любимой Баби. Сколько еще этот монстр в необъятной юбке будет измываться над ней?
   Нелли вернулась к натиранию подноса. Близилось время обеда, кушать хотелось страшно. Но придеться терпеть. Ханум не даст спуска. Уж не в этот раз, когда рабыня чуть не подняла на нее руку.
   Могла бы и сразу вызвать старого приживалку при доме, хромого Фатиха. Тот с большим удовольствием отхлестал бы молодую рабыню. Удовольствие он получает от этого... Как и сам хозяин.
   Девушка закусила губу от нахлынувших мыслей.
   А если это навсегда? Если она проживет всю жизнь здесь, рабыней при доме этого толстого турка и его сварливой жены?!
   На глаза навернулись слезы отчаянья...
   Тряпка быстрее заходила по полированной поверхности.
   Нет уж! Дудки! Пусть кто другой здесь загибается! А она рождена не для такого!
   Заволюжная украдкой, будто кто мог подслушать ее мысли, бросила взгляд на низкое оконце, прикрытое крепкими ставнями. Дерево было крепкое, выдержанное. Слуги каждую ночь запирали дом изнутри, выпуская во двор собак. Думают, что таким образом защищаются от воров. Глупцы!
   Девушка еще раз оглянулась и подошла ко внутренней ставне. Дерево, конечно, еще долго послужит, зато все крепления поржавели и расшатались. Только подковырни, где надо.
   Нелли подцепила краешек железной скобы припрятанным загодя ржавым гвоздем. Железо нехотя полезло из паза. На лице рабыни расплылась улыбка.
   Ничего! Это только поначалу все так безысходно. Будет и на нашей улице праздник!
   Девушка опустила руку в пояс, нащупывая огрызки лепешки, которыми она подкармливала местных волкодавов. Некоторые уже узнавали ее, радостно бежали на голос и норовили лизнуть в руку.
   Заволюжная улыбнулась.
   Ничего! Тут до Европы рукой подать. Спрятаться в трюме какого корабля, вылезти во Франции или Италии и прощай, гребаная Османская империя и доля рабыни при кухне! Она верила, что дальше, в "цивилизованных странах", все пойдет не иначе, как в фильмах о приключениях Анжелики, маркизы ангелов.
   Девушка вернулась к натиранию подноса. Теперь на ее лице блуждала легкая, почти незаметная улыбка.
  
   5.
  
   Через неделю, в пазар, в третий день месяца Раби-уль-ахир 1214 года, в дверь дома палача Али Азика постучали. Кривой Йигит Туран, начальник портовой стражи, самолично пожаловал в гости к своему давнему другу.
   Палач спешил. На днях нукеры Хасана доставили к нему двух полуживых горцев, и толстый дознаватель желал самолично выбить из умирающих все, что еще можно...
   Но не уважить гостя не мог.
   Пока оба приятеля обменялись приветствиями, выпили по чашечке кофе, расспрашивали друг друга о здоровье да делились новостями, солнце понемногу начало выходить в зенит.
   Чем дольше беседовали турки, тем чаще по лицу хозяина дома пробегало непривычное облачко недовольства. Али торопился, но ни сказать, ни даже намекнуть об этом дорогому гостю не мог.
   Наконец, Туран-эфенди сам перешел к тому, из-за чего поднялся в такую рань.
   - Все ли твои домашние на месте, о друг мой? Рабы, рабыни, слуги, дети?
   Али наполнил пиалу гостя и позвал топчущегося во дворе хромого Фатиха.
   Тот заверил гостя, что все мужчины дома на месте.
   - А женщины? - Туран медленно отхлебывал чай, промакивая лоснящиеся губы и пышные усы маленькой кружевной салфеткой, входившей в моду с подачи оставшихся в Боке венецианских купцов.
   - Ханум! Уважаемая ханум, свет очей моих, услада моих дней?! - заревел Али.
   Кричать было не обязательно. Старшая жена провела все это время за дверью, ведущей из хайата, комнаты для приемов, на женскую половину дома, и прекрасно слышала весь разговор. Когда Али желал действительно уединиться с гостем, он вел его на веранду или в беседку в саду.
   - О Зухра, дома ли все женщины?
   Жена отозвалась сразу.
   - Конечно, господин... - она слегка замялась. - Лишь чертовка Фирюза вчера где-то объелась зеленых абрикосов. Она отпросилась с утра сходить на рынок, поискать себе трав для лечения... Верно, сейчас она дарит свое внимания очередной выгребной яме...
   Али широко развел руками. Видишь...
   Туран усмехнулся в густые усы.
   - Эта Фирюза... Она невелика ростом, черноволоса, гибка, как кошка, и вздорна на язык?
   Начальник портовой стражи спрашивал громко, чтобы старшей жене не пришлось переспрашивать. Али закивал. За дверью послышалось утвердительное бурчание.
   - Тогда я разочарую тебя, светлейшая ханум... - Йигит-эфенди пригубил чая, оценивая удивленное лицо приятеля, и поспешил с разгадкой. - Ренато Сивелли... Ты же знаешь старика Ренато? Так вот... Его люди поутру нашли в своем трюме, кроме вчерашнего груза тканей, еще и небольшого подкидыша, вздорную девку лет пятнадцати. Эта дурочка завалила себя тюками, приволокла с собой мешок с сухарями и бурдюк с водой. Думала, что так и доберется до Италии... Может, и добралась бы... Да только при виде крысы, обычной корабельной серой подружки, не нашла ничего умнее, чем закричать.
   Туран подхватил с блюда сладкий финик.
   - Ей бы обещать прибежавшим морякам то, что каждая дева может подарить отвыкшему от женской ласки просоленному матросу, а она упрямиться начала, царапаться, вырываться, - турок отправил финик в рот и аккуратно вытер усы, отряхнул бороду. - Отличные финики! Где только тебе удается доставать такие?
   Али выглядел слегка ошарашенным, но быстро собрался и с улыбкой ответил:
   - Египет, дорогой друг. Это все - дары Нила.
   Начальник портовой стражи удивленно закатил глаза и хлопнул себя по колену:
   - Даже война не мешает тебе, о славный Али! Франки жгут и вырезают сада Александрии, инглизы блокируют южное побережье, а у тебя по-прежнему только египетские финики, груши из далекого Дамаска, изникские орехи!
   Али смутился.
   - Это местные орехи, да и груши - из Быстрицы. А финики остались еще из старых запасов, - он спохватился. - Я прикажу доставить тебе корзину... И по десятку окка груш и орехов.
   Туран взмахнул руками в притворном возражении.
   - Что ты! Не надо!
   - Уважь!
   - У меня своих хватает...
   Али склонил голову:
   - Еще медре того славного напитка из Албании, что пришелся тебе по вкусу.
   Толстяк подмигнул, и на лице пышноусого начальника стражи расцвела улыбка.
   - Если ты настаиваешь, - он начал собираться. - Знаю, что задержал тебя... Прости, уважаемый.
   Туран поднялся.
   Когда они уже спустились к выходу, Йигит-эфенди не удержался от совета:
   - Я бы должен был наказать ее в пример остальным невольникам... Подрезать ноги или отхлестать кнутом до смерти... Да только решил, что ты, уважаемый, справишься с этим делом с большей... - он крутанул рукой в воздухе и подыскал нужное слово. - Фантазией... Лучше, нежели я... Хотя оттащить моих храбрецов от этой дуры было довольно сложно.
   Девушку привезли через час.
  
   6.
  
   Али хлестал кнутом привязанную к столбу рабыню. Бил с оттяжкой, зло, безжалостно. Чтобы последнему поваренку стало ясно, что ждет беглого. Чтобы поняли все: мужчины, женщины, дети.
   Лупил до того самого момента, когда старая Баби, кормилица, на сказках которой маленький Али вырос в грозного и ужасного Азика-"развязывателя языков", не упала без сознания. Это отвлекло хозяина, заставило замереть его плеть, вернула белизну его залитым кровью гнева глазам.
   Нелли давно уже потеряла сознание от боли.
   Али шумно выдохнул, наблюдая, как присмиревшие женщины хлопочут над телом сомлевшей старухи, медленно смотал кнут, очищая его от лоскутков чужой плоти.
   - Так будет с каждым.
   Он произнес слова негромко, но услышали все.
   Вечером очнувшаяся Баби-калфа умоляла своего хозяина оставить жизнь рабыне, которую считала своей внучкой. Азик слушал молча, угрюмо. Сама Зухра часом раньше просила супруга не казнить беглянку. Старуха не пережила бы смерть любимицы.
   Но и оставлять у себя своенравную рабыню ханум не советовала.
   - Слушай меня, кормилица.
   Баби замолчала.
   Азик говорил медленно, вдумчиво. Каждое слово он уже взвесил и оценил:
   - Твоя воспитанница - чирей и у тебя, и у меня... Бить ее уже поздно, убивать - тебе портить кровь, оставлять - мне...
   Когда толстяк желал успокоиться, он всегда перебирал четки. Вот и сейчас мясистые пальцы быстро щелкали костяшками, отвлекая собеседника и давая возможность подбирать слова и не спешить с фразами.
   - Я продам ее...
   Баби открыла рот, но под пристальным взглядом господина осеклась и послушно склонила голову. Али продолжил:
   - Я продам ее... Далеко, в Стамбул или даже дальше... Чтобы память о ней выветрилась из твоей головы, старая...
   - Позволь мне, хотя бы, выходить ее. Она же умрет в пути!
   Али причмокнул губами.
   - Аллах милосерден. Захочет он - выживет. Нет - значит, нет.
   Баби заскулила. Палач поднялся.
   - Я сказал, женщина. Уходи, не испытывай терпения. Завтра, на рассвете, ее заберут... Хочешь - прощайся с этой неблагодарной, нет - так выбрось ее из головы!
   Баби вскинулась, согнулась в поклоне, и, зажав краем платка готовый вырваться изо рта плач, опрометью бросилась из комнаты.
  
   7.
  
   Купец Айхан, приобретший умирающую рабыню у палача Херцег-Нови, не слишком тешил себя надеждой довезти покупку до невольничьего рынка. Если бы продавцом был кто другой, а не влиятельный дознаватель и палач "Кровавого" Хасана, торговец бы отказался...
   Но, на удивление, полуживая Фирюза сносно перенесла морскую дорогу до близкой Доброты. Перенесла и два дня торговли, но покупателей на сильно попорченное тело молодой рабыни так и не нашлось. Даже содержатели домов терпимости, основные покупатели молодых невольниц, лишь недовольно морщились и отворачивались при виде кровавой коросты на плечах и спине.
   Пришлось тащиться на рынок в Котор.
   Дорога занимала несколько часов. Большинство путников предпочло бы нанять лодку или заплатить за перевозку хозяевам курсирующих легких фелук. Но Айхан не желал вкладывать в лежалый товар ни одного пиастра. Мул, повозка, двое подручных - и пара невольниц, Фирюза и кривоногая рябая Ливка, отправились в путь по узкой дороге, вьющейся над тихой водой бухты.
   Еще месяц назад окрестные горы кишели разбойниками, однако буквально на днях янычары Тургера устроили засаду на местных уголовников. Прикинувшись торговцами, османские солдаты вырезали банду гайдуков, несколько человек пленили, многих убили и скинули в море. Нынешний хозяин Фирюзы был одним из тех, кто участвовал в рейде. Пускай и в качестве приманки, но ведь - причастен. Купец страшно гордился этим.
   И потому настоял, чтобы его люди двинулись в Котор именно сухим путем.
   Подручные торговца, толстый Исмаил и маленький ушастый Иззет, уверенности патрона не разделяли. Половину пути они держались за ручки выданных им сабель, на каждом привале проверяли порох на полке старинного мушкета, часто останавливались и подолгу совещались. К их радости, окружающие заросли пока не несли ничего опасного.
   ...Когда караван завернул за очередной выступ скалы, турки слегка расслабились. Здесь дорога шла через ровную, лишенную растительности проплешину среди утесов. Устроить засаду было негде, подозрительных повозок и людей тоже не наблюдалось. Лишь пара запыленных путешественников вяло брела им навстречу. Маленький мальчик подгонял мерно трусившего лопоухого ишака, на котором сидел завернутый в плащ старик. То ли отец, то ли дед мальчонки сильно горбился, ноги его почти касались земли.
   Иззет положил мушкет на повозку, Исмаил полез за баклажкой с водой.
   Пока турки освежались, парочка путников подъехала поближе.
   Мальчик и старик поздоровались, охранники ответили тем же.
   - Куда собрался, хаджи? - Исмаил заметил белый тюрбан и не удержался от вопроса.
   Ишак остановился. Старик зашамкал седой бородой.
   - Еду долг забрать у одного человека, меч веры. Есть в Дороте купец, которому я ссудил кое-что... Пришло время забрать свое.
   Охранник на такое обращение приосанился. Сбоку вылез Иззет.
   - И кто же задолжал такому почтенному человеку? Да еще и не спешит с отдачей?
   Хаджи вытер рукавом халата запыленное лицо, отряхнул бороду.
   - Айхан... Айхан Озтюрк... Может, слышали?
   Исмаил всплеснул руками.
   - Ай, что ты! Не просто слышали - работаем на него, уважаемый!
   Глаза старика блеснули.
   - Вот оно как...
   Иззет поддакнул:
   - Вот. Товар его на рынок в Котор везем, - он похлопал по борту повозки. - Только зря ты, старик, едешь. Даже если и должен тебе господин Айхан, то получить это в Доброте не сможешь - хозяин в Рисан отправился. Туда тебе надо!
   - Ой, спасибо! Дай тебе Аллах долгой жизни, сынок! - старик тяжело слез с ишака и поклонился толстому охраннику.
   Исмаил смущенно промямлил "Защити тебя Аллах" и хлопнул мула. Пора было двигаться дальше.
   Но уйти сразу не получилось. Старик, ступив на землю, загородил неширокую тропу и теперь, не обращая внимания на остальных, ковырялся в тюке, притороченном на боку своего ишака. При этом он пользовался исключительно правой рукой. Левая кисть была завернута в обрывки старого плаща и подвешена у пояса. Видимо, годы иссушили плоть.
   - Посторонись, хаджи, сделай милость.
   Дедок закачал седой бородой.
   - Ай-я. Только седжаде достану... Я уже не так молод. Раз слез, то придется егле отчитать, пока солнце совсем на убыль не пошло.
   Оба турка переглянулись.
   - Да и вам бы не мешало к Аллаху обратиться. Всевышний помнит о тех, кто чтит его, и гневается на тех, кто им пренебрегает...
   Старик вытянул из недр мешка потертый коврик и начал расстилать его. Рядом пристроился малец.
   Иззет почесал вспотевшее ухо и полез в повозку. Проверил хорошо ли привязаны невольницы, поискал что-нибудь подходившее под подстилку. Седжаде ни он, ни Исмаил не взяли.
   Когда правоверные уже совершили ритуальные омовения и приступили к молитвам и рекатам, за спиной мусульман послышалось негромкое покашливание. Оба охранника вскинулись и тут же осели на землю.
   Вокруг повозки стояло, по крайней мере, полтора десятка заросших до бровей гайдуков. Среди бандитов выделялся их предводитель, высокий, одетый во все черное мужчина средних лет. Арамбаши поигрывал посеребренной рукояткой длинноствольного пистолета и нервно теребил пояс.
   Охранники даже не пробовали сопротивляться. Их схватили за руки, ноги и быстро перепеленали веревками.
   Атаман подошел к неторопливо отбивающему земные поклоны хаджи и хмуро спросил:
   - Ну и зачем ты это устроил?
   Хаджи все также неторопливо поднялся с колен, отряхнулся. Спина мнимого старца распрямилась, перестали дрожать руки. Исмаил и Иззет испуганно затрясли головами. Как они умудрились принять этого еще крепкого парня за разбитого годами старца?
   - Ты ищешь мудака, который тебя подставил? Я иду в Доброту, где меня никто не видел, чтобы отыскать Айхана? Так вот тебе его люди, которые лучше знают, где может пребывать их господин.
   Карабарис удивленно уставился на турок.
   - Это?! Люди Айхана?
   Исмаил кивнул. Иззет только испуганно молился, оглядываясь на своих нахмуренных стражей.
   - Кто из вас был в повозке, когда моих людей порешили?! - заревел Барис Джанкович.
   Оба охранника затрясли головами.
   - Мы - из торговцев... Только за товаром смотреть...
   - Врет! - голос из повозки принадлежал рябой Ливке. - Этот толстый был! Исмаил хвастался, что самолично зарубил раненого гайдука.
   Не успело эхо девичьего голоса затихнуть, как Исмаила крепко растянули за плечи, руки и волосы. Кивок вождя, и на пыль дороги хлынула яркая кровь из перерезанного горла.
   - А второй?
   Карабарис спросил высунувшуюся было из повозки рабыню, но та уже юркнула обратно. От вида убийства и запаха крови ее замутило.
   - Второй тоже хвастался? - арамбаши настаивал на ответе.
   Ливка пискнула, что не слышала такого.
   Сам Иззет лишь скулил что-то нечленораздельное.
   - Говоришь, знают, где Айхан? - медленно уточнил старший Джанкович.
   - Да! Да, господин! Знаю! В Рисане хозяин, но завтра в Котор пожалует. Будет невольниц продавать, да к завезенному товару прицениваться. Он собирался...
   Карабарис прервал пленника. Кивок, и второй поток алой крови хлынул на пыль у ног.
   На удивленный взгляд брата арамбаши лишь пожал плечами.
   - Он тебя видел... И эта тоже...
   Джанкович указал рукой на повозку. Один из гайдуков, осклабившись, достал нож и потянул на себя ветхую занавеску.
   - Погоди!
   То, что из-за него сейчас отправят на тот свет беззащитную девушку, взволновало Алексея.
   - Погоди, брат. Она-то кто?
   Карабарис пожал плечами.
   - Рабыня. Невольница. Может, наложница. Тебе какое дело? Она видела тебя. Может описать, выдать...
   Из-за занавески донесся всхлип и искренне-негодующие:
   - Мы? Никогда!
   Потемкин заступил дорогу гайдуку.
   - Стой... Сколько вас там?
   Ближайший разбойник отдернул занавеску.
   В углу повозки скрутилась разговорчивая рыжая девушка, выдавшая Исмаила. Теперь она не казалась бойкой. В глазах пленницы застыл ужас, руки тряслись, взгляд метался между обступившими кочи разбойниками. На дне повозки лежала совсем юная черноволосая смуглянка. Казалось, что девушка спит, но наметанный на страдания глаз заметил испарину на лбу, запекшиеся губы и неестественную позу.
   - А с этой что?
   Ливка, начавшая уже читать молитву, осеклась:
   - Отходит... Ее предыдущий хозяин отхлестал до полусмерти. Айхану отдал, когда понял, что рабыня помрет.
   Алекс всмотрелся в курносое полудетское лицо:
   - За что?
   - Говорят, бежать хотела... Дурочка.
   Последнее слово было лишним. Потемкин нехорошо зыркнул на болтушку, та осеклась и закрыла ладошкой рот.
   - Они тебя видели... - напомнил Петр.
   - Я в гриме. Бороду поменяю, халат и не узнает никто.
   Подписывать приговор двум беззащитным созданиям не хотелось.
   - Как знаешь, - неожиданно легко согласился Карабарис. - Если уж на то пошло, то тебе сейчас не за чем уже идти в город. Мы знаем, где будет этот скобленный потрох завтра, там и порешим.
   Он обернулся к бормочущей молитву девчушке.
   - Сама откуда?
   - Ливка я... Из Гловатичей... Это там, - она махнула в сторону моря.
   - Знаю... - Карабарис думал. - Как в неволю попала?
   - За недостачу деревни по жребию община отдала.
   Петр хмурился.
   - А не знаешь ли такого Пешту?
   - Это из Мийовичей? Как же! Он мне двоюродным дедом приходится... - Ливка понемногу избавлялась от душившего страха.
   - Все такой же рыжий?
   - Да что ты! Он же седой, как лунь. Давно уже на седьмой десяток перевалил.
   Карабарис кивнул удовлетворенно.
   - С лодкой справишься?
   Ливка подползла поближе.
   - Отец - рыбак. Дед - рыбак. Не перевернусь.
   - Вот и ладно, - арамбаши повернулся к пожилому гайдуку. - Бранислав тебя через горы проведет, даст лодку. Как-нибудь до своих доберешься.
   Джанкович бросил на подол девушки пару серебряных кругляшей.
   - Скажешь семье, что хороший человек выкупил. Да туркам не показывайся.
   Глаза Ливки разгорелись. Она всхлипнула, кивнула и начала тараторить слова благодарности, но арамбаши уже шел прочь от повозки.
   - А со второй что? - не понял Алексей.
   - Все равно... Эта уже не жилец, - тихо буркнул брат.
   Видно было, что дальше развивать тему ему наскучило.
   Потемкин опрометью вернулся к кочи. В подол рыжеволосой девушки полетела еще несколько пазванчети.
   - Возьми ее с собой и постарайся выходить, - он указал на осунувшиеся лицо второй невольницы.
   Ливка кивнула и прибрала монеты.
   - Смотри, не обмани! Приеду - проверю!
   Бранислав уже тянул мула вниз по дороге.
   Алекс перевел взгляд с окровавленных скрюченных тел турок на отброшенную занавеску повозки, на сияющие глаза бывшей рабыни, на заостренный носик второй спасенной и улыбнулся. На душе стало легче. Будто вместо отобранных жизней подарил кому-то второй шанс.
   Он смутился, поддел носком камешек на обочине и зафутболил его в зев обрыва.
   Внизу искрилось и переливалось лазурное море, заросли кустарника в темной низине казались мехом какого-то сказочного зверя, нестерпимо ярко жарило полуденное солнце.
   - Солнышко, солнышко жгучее. Колючки, колючки колючие, - промурлыкал он, круто развернулся и пошагал вослед уходящим в горы товарищам.
   Потемкин не заметил, как при его словах дернулись плечи и задрожали веки избитой смуглянки.

Глава 5.

Цыганка.

   1.
  
   - Я тебе помог?
   Барис лишь удивленно посмотрел. Что еще хочет младшенький?
   Алексей поглаживал ноющую руку. Лекарство венецианца оказалось удивительно действенным для восемнадцатого века, но затянувшиеся раны чесались, сросшиеся кости ныли, а от хромоты он и до смерти вряд ли избавится.
   Помочь с разведкой была его инициатива. Барис, пытаясь вернуть память, достал как-то из схоронки оставленный младшим братом походный мешок. К удивлению, внутри оказался целый шпионский набор: несколько париков, накладные усы и бороды, краски, клей. Кроме средств, изменяющих внешность, там были и мелкие атрибуты перевоплощения: четки, кольца, бляхи, несколько писем с требованием оказывать содействие подателю, Коран с закладками, наборный пояс, потрепанная Библия с посеребренным крестом священника. В углу, завернутые в промасленный холст, лежали пузырьки с тщательно притертыми крышечками. Что внутри, Алекс не выяснял, но подозревал, что или снотворное, или отрава... Целый арсенал средневекового Джеймс Бонда. Только Астон-Мартина не хватало.
   Алекс сам предложил брату помощь в поиске тех турок, которые так потрепали отряд Карабариса. Сидеть в деревне было скучно, окрестности он уже исходил, хотелось попробовать себя в чем-то серьезном. Белли намекал, что его отпуск не будет долгим, так что пора было набирать форму. Потемкин верил, что сумеет разобраться в способностях и обязанностях предыдущего обладателя тела. Для начала, необходимо было вернуть простейшие навыки. А что является основой для шпиона-нелегала? Конечно же искусство мимикрии.
   Возможно, ему еще не следовало напрягать неокрепшее тело. Ведь неделю назад он не мог двигаться без костылей. Да и сейчас предпочитал для дальних путешествий спину ослика или мула. Ступать на левую ногу было неприятно, рука не слушалась, а спина и бок, истерзанные палачом, хотя и зарубцевались, но еще побаливали. Однако, слова старухи цыганки не оставила выбора.
   Чтобы найти ключик к возвращению домой, надо было выкрасть из-под носа турок замурованную в стену внучку старой ведьмы.
   Карабарис заниматься такой ерундой отказался. Слишком рискованно, да и выгоды никакой. Не рассказывать же ему об истинных мотивах? Пришлось на ходу разработать небольшой план по вовлечению гайдуков и их атамана в дело освобождения Френи.
   И для начала Алексей предложил помощь в мести.
   Арамбаши уже неделю только и говорил о том, что он сделает с теми, кто так "подло" подставил их под османскую засаду. Разрабатывал способы казни, совещался с бойцами, посылал и опрашивал лазутчиков из числа пастушков.
   Гайдуки традиционно не занимались разбоем в тех местах, где жили сами. Для налетов выбирали цели, расположенные за десятки, а часто и за сотни километров. Обычным делом было, когда сербские "борцы за свободу" чистили дома богатых греческих потурченцев, а валашские или болгарские гайдуки подвешивали на двери дома зарвавшегося боснийского купца-мусульманина или албанского кади. Такие рейды разрабатывались неделями, на особо крупные цели часто объединялись две или три четы.
   А тут у порога дома получить такой отлуп! Позор!
   Тут даже в город некого послать из своих - узнают.
   Карабарис ходил черный, как грозовая туча. И Алексей не без основания решил, что за помощь в таком деле, он может рассчитывать на ответную услугу от брата.
   Тот поначалу упирался и отказывался от помощи, но когда перед его глазами вместо хромающего русского дворянина предстал седой старик-хаджи, арамбаши покачал головой и согласился. Лишь предупредил, что за братом будет присматривать, находясь в отдалении.
   Но получилось так, что входить в город даже не понадобилось.
   Теперь, когда атаман горцев прикидывал, как он проведет своих людей в Котор, Алексей стремился получить ту самую ответную услугу.
   - Я тебе помог? - он повторил вопрос.
   Карабарис хмыкнул:
   - Конечно... Я устал рыскать по побережью в поисках этого змеиного выкидыша. Люди требуют вести их в поход, щипать богатых каплунов, а мы по окрестным горам ищем, в какую щель этот Ахан забился, - арамбаши положил руку на плечо брата. - Так что - да. Ты мне здорово помог.
   Потемкин подвинулся ближе.
   - Так и ты мне помоги.
   - Опять? - лицо Бариса скривилось, как от зубной боли. - Не могу я разобрать стену Котора! Даже если очень захочу, всех людей положу, все, что получится - пару камней свернуть. Пока ребята кирками махать будут, нас янычары со стен по пояс в камень вгонят. Не могу! Не проси даже!
   Он нахмурился.
   - Да и сдалась тебе эта цыганка? Других баб в округе полно. Что-то до этого тебя в них все устраивало, а тут подавай именно ведьму?!
   Алексей не сдавался.
   - А если кто другой стену сломает?
   - Как это? - не понял предводитель гайдуков.
   - Ну другой кто... Или даже турки сами камни разберут, и тебе надо будет только цыганку от охраны отбить?
   Арамбаши наморщил лоб.
   - Чудно говоришь... Как это, турки сами стену свою разломают? Им то это зачем? С какого перепугу?
   Потемкин не отставал.
   - Тогда поможешь?
   Барис пожал плечами:
   - Почему нет? Помогу... Если дело минутное, то тут и разговора нет. Горы-то знакомые... Выскочим, пошумим, и нет нас.
   Алексей улыбнулся. В его голове понемногу начал формироваться план. Пока еще только в набросках, но и это уже что-то.
  
   2.
  
   Нелли очнулась от качки и жжения в спине.
   Поначалу ей показалось, что она все еще в повозке, но шум вокруг не походил на хруст дорожного песка. Да и брызги, падавшие на ткань халата, не вязались с безоблачным небом над головой. Над головой? Там же должен быть тент.
   Она приподнялась на локте. Слегка кружилась голова, дрожали руки, но не в ее привычке отступать.
   Первое впечатление не обмануло. Она, действительно, была уже не в кочи. Вместо дощатого настила повозки работорговцев бока сдавливали узкие борта небольшой лодки. Ветхая посудина давно уже отжила свой век, через щели в бортах просачивались капли воды, отчего на дне скопилась изрядная лужа. Морская соль, попав на незажившие раны спины, и вызвала разбудившее девушку жжение.
   Нелли подтянулась и села.
   У ног Заволюжной, сидя на небольшой скамеечке, гребла рябая Ливка. Ее вспотевшее лицо с полузакрытыми глазами казалось нереально отрешенным. Если бы не мерные, мощные телодвижения, можно было подумать, что девушка спит.
   В горле пересохло.
   - Пить...
   Глаза сербки открылись.
   - Что?
   - Пить.
   Ливка аккуратно сложила весла, не вынимая их из уключин, нашарила за спиной кувшин и протянула товарке.
   Нелли припала к треснутому горлышку. Теплая вода показалась дурманяще вкусной.
   - Тебя как зовут, малявка? Ирюза? Фирюса?
   Ливка была на несколько лет старше, но сразу старалась показать навязанной ей рабыне ее будущее место.
   Нелли осматривалась.
   Они болтались в двухстах метрах от берега, в небольшой бухте. Отвесные прибрежные скалы, густо заросшие кустарником, давали спасительную тень, но Ливка правила их утлое суденышко в открытое море, к еле различимому островку.
   - Так как?
   - А?
   - Зовут как? - разозлилась сербка.
   Нелли, у которой в голове вертелось столько вопросов, что аж язык чесался, не думая, брякнула:
   - Нелли. Орнелла. В честь Орнеллы Мути, - и тут же выпалила. - Как мы сюда попали? Где турки? Ты сбежала?
   Ливка лишь покачала головой на такую наивность и взялась за весла.
   - А толстый тебя все время Ирюзой называл... Непонятно...
   Сербка разворачивала лодку от берега.
   - А куда мы плывем? Ты кто, вообще?
   Кружилась голова. От выпитой воды даже спина уже не так горела. В животе разлилась приятная тяжесть, стало легче дышать. Но вместе с тем вернулась слабость, усталость. Разговор отнят у нее слишком много сил.
   Нелли подтянулась к носу лодки и уселась так, чтобы опираться на небольшую перемычку между бортами. Ливка подбросила ей сверток с каким-то тряпьем, девушка с благодарностью подложила его под спину.
   От размеренных движений сербки и еще жарившего солнца Нелли начала впадать в прострацию. Из наступающей дремоты ее вывел голос бывшей рабыни.
   - Повезло тебе, малая. Очень повезло. Не знаю, что ты где какому богу пообещала, но такого везения мне еще видеть не приходилось.
   Она остановилась на мгновение, вытерла пот со лба.
   - Юнаки нас перехватили. Редко такое бывает, чтобы на одинокую повозку какой арамбаши позарился. Что там брать-то? А уж чтобы он невольниц свободил, так такого и не вспомнит, наверное, никто.
   Она вернулась к веслам.
   - По правде, он и нас собирался на небеса отправить... Выгоды с нас же никакой. А свидаков никто из ночного братства не любит, но... - Ливка усмехнулась. - Ведь вот оно как бывает... Дедок один за нас вступился. Чудной такой дедок. Вроде и старик, вроде и муслим самый что ни на есть, а за христианок-рабынь душа болит...
   Она нашарила в поясе пару монет и показала их.
   - Денег дали, лодку, провожатого... Сказали, чтоб домой добиралась и тебя с собой взяла. На ноги поставила, выходила... Чудно...
   Ливка снова взялась за ручки весел.
   - Я сама думала, что ему с того за выгода? По всему выходит - никакой! Ни прибытка, ни радости... А вот ведь как...
   Она глянула на прикорнувшую на носу смуглянку. Глаза Нелли уже закрылись, доносилось ровное дыхание.
   - Вот ведь оно как бывает... Вроде и не надо ничего человеку, а он и просто так добро делает... Вот...
   Ливка бросила взгляд через плечо, убедилась, что курс верен.
   - Спи, малявка... Как тебя там зовут? Орнелка? Спи, - сербка подналегла. - Нам только до Снурого острова дойти до вечера. А там Вук Сивый за сетями своими на баркасе придет. Неужто он дочку брательника своего до дома не доставит?
   Она всмотрелась в лицо задремавшей малышки. Курносое, милое. Кучеряшки забавные. Одно слово - малявка.
   Ливка прикрыла веки, чтобы солнце не слепило глаза. Единственный слушатель заснул, болтать больше не с кем. А ведь столько обсудить еще надо бы.
   Ведь все-таки странный этот дедок был. Вроде и обычный жопоголовый, а ведет себя не так. С юнаками водится. А где это видано, чтобы турки с гайдуками дела имели? Денег дал... Не иначе, как его османы сами за что-то выгнали...
   Может, за колдовство? Ведь бормотал он что-то ей вослед? Как заклятие накладывал...
   Как же это звучало то? Ливка тихо прошептала:
   - Солнны, солнны жжху, колю, колю клю?
   Девушка встряхнула рыжими непослушными кудрями и крепче ухватилась за весла.
  
   3.
  
   Сначала Барис просто рассмеялся над его предложением. Потом рассердился и долго орал. Затем выслушал снова и задумался.
   Алексею пришлось уговаривать брата еще добрый час, прежде чем предводитель гайдуков неуверенно кивнул.
   Потемкин привалился к валуну. Половина дела сделана.
   Отряд ночевал в балке недалеко от города. Костров не разжигали. Горцы, привыкшие к спартанской обстановке, кутались в шерстяные плащи и грелись огненным лозовачем, изредка прикладываясь к пустеющим баклажкам. Кто-то чистил кинжал и проверял, хорошо ли смазаны ножны, другой правил заточку. Большинство спало.
   К утру предстояла вылазка в город.
   Первоначально арамбаши планировал захватить один из рыбачьих баркасов, на нем заплыть на территорию порта, притаившись, дождаться возвращения Айхана, застрелить его и, устроив пальбу и шум, прорываться через ближайшие ворота в горы.
   Алесей предложил более сложный, но и менее рискованный вариант.
  
   ...Через час после рассвета к западным воротам Котора подъехала необычная процессия. Пятеро бородатых мужчин в крестьянских одеждах подвели к охраняющим город стражникам мула, запряженного в тележку со свежесрубленным дешевым гробом. Отстояв положенную очередь за желающими попасть на рынок жителями окрестных деревень, все пятеро постягивали шапки и выстроились перед командующим досмотром пожилым янычаром.
   - Что тут у нас?
   Располневший на мирной службе стражник взялся за крышку гроба. Сопровождающие сербы загомонили, но не стали мешать досмотру.
   - Фу-у-у... - из-под крышки дохнуло запахом разложения. - Он же уже смердит! Куда вы это тащите?!
   Вперед вылез пожилой, но кряжистый, как столетний дуб, дед.
   - Уважаемый ага, это ж Симон, наш земляк... Он родом отсюда, да заженихался до нас, в Лаворицы. Когда помер, три дня назад, то сказал сыновьям и мне, куму его, чтобы отпевали, значит, его только в том храме, где и крестили... Вот...
   Старик протянул завернутые в обрывок холста серебряные монеты.
   Янычар одним движением подхватил протянутый платок, брезгливо развернул его, оценил содержимое, хмыкнул и ловко отправил монеты в подвешенный на поясе кошель.
   - Дурное занятие, трупы возить... Он же заразу какую принести может! Что за то, что он там говорил?! Хоронить в ваших Лаворицах и надо было!
   Глупые крестьяне не подымали склоненных голов, так что монолог турка пришелся лишь в стриженные затылки.
   Стражник осмотрел фигуры неутешных родственников. Все сопровождающие были еще крепки, поджары, но... в складках худой одежды нельзя было спрятать ни кинжала, ни другого оружия. Быдло! Янычар раздраженно буркнул:
   - Понаехали тут.
   Но дорогу уступил. Путь в город был свободен.
   Когда процессия отъехала от ворот, погонщик вместо того, чтобы держать путь к поставленному на склоне горы храму, развернул мула в сторону базара. Все крестьяне придвинулись поближе к гробу. Стало заметно, что многие из них сильно нервничают. Самый молодой из родственников потирал вспотевшие ладони, другой теребил тесьму пояса.
   Лишь старик, назвавшийся кумом покойного, не выказывал признаков волнения.
   - Тут, - еле слышно произнес старик, и двое из парней молча отстали от группы.
   Один из них уселся у ступеней ближайшей к рынку мечети, второй двинулся к дому напротив.
   Еще пара отбилась от них при повороте к южным воротам города. Один из крестьян зашел в лавку торговца готовой одеждой, второй постучался в дверь горшечника.
   Сам старик остановил повозку с мулом у дома местного столяра.
  
   4.
  
   Айхан Озтюрк только начал степенную беседу с подошедшим покупателем, как у его навеса остановился странный посетитель. Седобородый, согнутый годами старик в видавшем виды халате взялся за сложенные на прилавке образцы тканей, покрутил в руке мерную палочку, поддел краешек развороченного тюка.
   Рядом напрягся телохранитель. Старый венецианский вояка, проведший в походах добрый десяток лет, нутром чувствовал опасность.
   Айхан доверял этому чувству своего слуги. Доверял, но не следовал слепо. Да и отогнать человека, на голове которого белеет тюрбан совершившего хадж, купец не мог. Соседи, правоверные мусульмане, не поймут.
   Купец подхватил со стоявшего у правой руки блюда горсть изюма, отправил его в рот и поискал глазами Ильхана, своего верного помощника.
   - Что угодно? - подскочивший подручный заметил знак хозяина и начал теснить оборванца в сторону от прилавка.
   Вместо ответа, просьбы о милостыне или еще какой ерунды, старик остановился, как вкопанный, нагнулся к лицу приказчика, всмотрелся в него и громко выдохнул:
   - Слава Аллаху! Хоть этот выживет!
   - Что? - оторопел Айхан.
   Его работники лишь рты открыли на такую тираду.
   Наемник-итальянец без приказа ступил вперед, закрывая хозяина телом.
   - Что ты хотел сказать, уважаемый хаджи? - Озтюрка неожиданно взволновала фраза, оброненная каким-то прохожим оборванцем.
   - Ничего, купец... - старик окинул взглядом невысокую фигуру и добавил. - Боюсь, что для тебя - ничего хорошего.
   Он повернулся, чтобы уйти, но по знаку турка один из его приказчиков уже заступил дорогу.
   - Ты куда-то спешишь, хаджи? Так не терпится сбежать, что даже не хочешь дать ответ на мой вопрос? Или ты из базарных говорунов, которые любят набивать себе цену, вываливая на людей тайны и придумывая то, чего нет и не было?!
   Старик остановился и, склонив голову на бок, уставился на взопревшего на солнце купца.
   Рядом с Озтюрком уже остановилось несколько прохожих, подтянулись торговцы и приказчики из соседних навесов.
   - Аллах свидетель, ты сам меня просишь!
   Оборванец придвинулся ближе, отчего набычилась шея у телохранителя-наемника.
   Стало заметно, что левая рука хаджи завернута в пояс. Видимо, конечность высохла к старости. Кроме того, Айхан отметил, что незнакомец приволакивает левую ногу.
   - Ты сам просишь! - громко повторил старик.
   Айхан нахмурился. Что это с ним?
   Что может сказать этот старец? К чему этот бессмысленный спор? Раскричался, как мальчишка, уличенный за подсматриванием у реки, где купаются девы. Откуда нервозность? Озтюрк громко выдохнул воздух, успокаиваясь. Все - из-за проклятых сербов! Юнаки! Влез в их свару, теперь убийцы за каждым углом мерещатся!
   Он пропустил начало повествования старца.
   - ...И схватили меня, пытали, жгли огнем и руку резали, - оборванец заголил левый рукав, открывая страшную зарубцевавшуюся плоть с замотанной в обрывки холстины культей. - Да только не сломали дух мой, не сломили веру!
   Озтюрк скривился. Еще один умалишенный дервиш! Он уже пожалел, что начал разговор.
   За спиной купца остановился паланкин. Богатая турчанка, выбравшаяся на рынок, прислушивалась к эмоциональному гомону столпившегося народа. А оборванец как будто даже стал выше ростом.
   - Но Аллах, послав мне испытания, дал и дар мне необыкновенный!
   Айхан попробовал хмыкнуть, но получилось неубедительно.
   - Дар видеть и выделять из толпы людей, над чьей головой уже занесен меч кисмет. Тех, чей срок близок!
   - Ты видишь мертвых? - спросил кто-то из толпы
   - Я вижу живых, которые скоро станут мертвыми! Тех, над кем простерта длань Азраила.
   Айхан удивился:
   - При чем здесь я?
   Старик сверкнул глазами:
   - Думай, купец! Думай, откуда явится к тебе посланник рока! Бывало так, что те, кому я предсказывал худшее, молитвами и заступничеством Аллаха находили выход!
   Озтюрк сделал непроницаемое выражение лица. Сейчас этот оборванец заявит, что за небольшую плату он возьмется решить эту проблему... Сейчас... Купец еле сдерживался. Только брякни лжепророк что-то подобное, и Айхан тогда уже не посмотрит на белый хадж на голове незнакомца. Люди Озтюрка проучат прохиндея так, чтобы тот навеки забыл дорогу в Котор!
   Но старик лишь развернулся и с достоинством двинулся прочь от налившегося гневом купца. Озтюрк опешил. И это все? Большинство собравшихся вокруг правоверных тоже остались в недоумении.
   Когда странный хаджи отошел на десяток шагов, раздался взрыв. Стоявший у крайнего навеса гончарного ряда кувшин внезапно изрыгнул клубы дыма и, взлетев на высоту в несколько локтей, с грохотом разорвался.
   Телохранитель прыгнул вперед, заслоняя хозяина. Вокруг засуетились: кто-то присел от страха, некоторые засеменили к выходам с рынка, остальные же еще только вытянули шеи, силясь рассмотреть, что там, у лавки гончара, происходит. Айхан и сам приподнялся на цыпочках, заглядывая за частокол спин.
   Широкая ладонь заткнула открывшийся рот купца, рывком втянула ошеломленного турка в паланкин.
   - Это тебе, потрох, за Небойшу с Огненом!
   Тонкое и острое, как шило, лезвие вошло в ухо Айхана. Вошло и оборвало недолгую жизнь. Мгновение спустя уже мертвое тело полетело в базарную пыль.
   Следом за первым рванул второй кувшин.
   - Убивают! - чей-то истошный вопль вдали буквально разорвал тишину замершего рынка.
   Как удар хлыста разгоняет табун лошадей, так второй взрыв и крик заставил разбежаться всегда охочих до зрелищ зевак. Впереди стремящейся в закоулки толпы пара сербов шустро волокла богатый паланкин.
   Телохранитель, убедившись, что угрозы со стороны гончарной стороны нет, развернулся, затем склонился над некстати разлегшимся господином. Губы Айхана были сжаты, глаза закрыты, на теле ни единой раны. Что случилось?
   Из уголка рта на землю потекла тонкая струйка крови. До наемника дошло.
   - Всем стоять!
   Но его уже никто не слушал. Те, кто не успели исчезнуть в темноте лавок и ближайших харчевень, спешили убраться поглубже в недра улиц, подальше от беспокойной нынче рыночной площади.
   Последним аккордом над площадью разнесся эзан муэдзина.
  
   Спустя полчаса, когда базарные стражники еще только выглядывали среди выходящих из джами правоверных кади для того, чтобы тот отдал приказ закрыть ворота Котора, охрана южных ворот остановила стремящийся из города кочи. Пожилой мул с трудом тянул повозку, в которой громоздились обширные телеса двух крупных турчанок. Как и положено истинным мусульманкам, их лица были скрыты под густой вуалью, головы замотаны платками и шалями, тела прикрывали длинные платья-халаты.
   - Кто и куда? - устало спросил старший янычар.
   Один из двух сопровождающих повозку мужчин, по виду - телохранитель, пожал плечами.
   - В Радовичи. Куда же еще?
   Янычар удивленно застыл.
   - По дороге? Когда любой рыбак вас за монетку в мгновение ока туда доставит?
   Телохранитель почесал кудлатую голову.
   - Так-то оно так... Верно... Да только госпожу на море мутит. А она нынче... Не желает волноваться.
   Вместе с сумбурным объяснением в руку постового перекочевала серебряная монетка.
   - А сама она немая, что ли? - усомнился янычар, пряча в пояс подношение.
   - Да нет. Молитву читает.
   Стражник рассмотрел в руках женщин четки и успокоился.
   Повозка покатилась в сторону скал.
   Когда кочи завернул за ближайший выступ, створки ворот захлопнулись. Базарная стража все-таки нашла местного судью.
  
   5.
  
   - Так ты говоришь, что видишь недоступное остальным?
   Голос Салы-ага был сух. Дахий, один из четырех янычар, поделивших власть в Сербии, самолично взялся за расследование странного убийства.
   Он не верил оборванцу, но не спешил с поспешными выводами. Белый хадж на голове незнакомца - символ достаточный, чтобы выслушать и постараться понять, но это не значит, что носитель тюрбана непогрешим.
   Алекс искоса оценивал турка.
   Салы-ага, дахий. Пятидесятилетний слегка располневший, но еще крепкий в кости мужчина. Шитый золотом халат, наборный пояс из золотых пластин, даже на тюрбане золотая брошь. Одутловатое лицо, на котором выделяются толстые мясистые губы сластолюбца и пустые, холодные, как морская галька, змеиные глаза. Дахий считал себя полноправным хозяином этих мест, и убийство турка под самым носом вывело его из себя.
   - Уважаемый, я уже два раза рассказал всю мою историю, - Алекс, одетый в лохмотья дервиша, нервничал. - Да! В горах меня словили заросшие шерстью разбойники. Они пытали меня огнем, рвали клещами, ломали суставы, чтобы я отринул истинную веру и принял крест... Аллах, да будет воля его, дал мне силы и укрепил в час испытания, так что я выжил... выжил с именем Аллаха на устах... За это всевышний даровал мне необычную награду. Я вижу тех, над кем судьба уже занесла меч. Иногда в таких случаях мне удается предупредить угрозу, отвести опасность. Но такое получается лишь тогда, когда человек сам стремиться избавиться от угрозы, борется, а не отказывается от помощи.
   - Ты говоришь, как наставник из медресе... Это Аллах вложил тебе в уста слова учености?
   Салы-ага потирал щеку. Он все еще не верил услышанной сказке.
   "Только бы не начал раздевать или за накладную бороду дергать".
   Алекс дважды проверял крепость искусственной бородки, сам смешивал клей, и старался не паниковать. Но мысли в голову лезли. Кроме бороды, был еще один слабый момент в его рассказе.
   - Сколько тебе лет, бродяга?
   - Вот уже тридцать четыре года я пылю на этой земле, о ага... - Алекс поклонился.
   Дахий нехорошо усмехнулся.
   - Ты седой, как лунь. Ходишь, как утка, рука - за поясом... А все еще не разменял пятый десяток лет?
   - Испытания, посланные мне всевышним, убелили мне волосы и ослабили члены мои... Но я еще не стар.
   Салы-ага хмыкнул. Он сам не знал, за что взъелся на этого слабоумного дервиша. Что-то казалось ему неправильным в этом человеке, волновало.
   - А мне? Что ты скажешь мне, путешественник?
   Дахий всматривался в черты лица предсказателя, силясь заметить то, что заставило его беспокоиться. Может, слишком часто потирает бороду? Стоит не так?
   Алекс склонился в глубоком поклоне.
   - Уважаемый, Аллах послал тебе свое благословение и годам твоей жизни еще ничего не угрожает.
   Дахий милостиво кивнул.
   - Как ничего не висит над близкими твоими и слугами... - Алекс продолжил и повел рукой, очерчивая круг приближенных. - Но над ним...
   Еле заметный взмах рукой.
   Все заинтересованно повернулись. Я нескольких шагах от дахия переминался с ноги на ногу низенький полный мужчина. При словах дервиша-предсказателя он удивленно замер.
   Потемкин пророчествовал:
   - Этому славному человеку, так же, как и вот этому, - палец уверенно указал на сухопарого старичка. - Им уже мало что поможет.
   Дахий удивленно нахмурился. Он силился понять, можно ли рассматривать сказанное как угрозу или списывать на божественную благодать.
   - Я? - пискнул старичок.
   Толстяк просто побелел. После того, как пришлый дервиш на рынке предсказал смерть Айхана, большинство обывателей поверило в то, что оборванец может видеть приближение чужой смерти.
   Алекс скорбно закатил очи.
   - Я не могу сказать, когда вас настигнет наложенное проклятие и где... Но это будет скоро, в этом могу уверить.
   Салы-ага побагровел.
   - Что за белиберда, несчастный?
   Вокруг загудела толпа. При дворе властителя края всегда ошивалась куча прихлебателей, просителей и прочего сброда.
   К Потемкину подступили воины охраны. Дахий жестом удержал их и удивленно зарычал:
   - Какое проклятие?
   Алекс жестом перенаправил вопрос на замершую парочку чиновников. Толстяк и старичок только удивленно трясли головами. Потемкин решил подтолкнуть буксующую мысль:
   - Может, вы сделали зло какой ведьме? Нарушили планы почитателей нечистого? Разрушили церковь почитателей дьявола? Разогнали шабаш?
   Все замерли, ожидая ответа.
   Толстячок подскочил:
   - Ведьмы! Я приказал замуровать в стене огнепоклонниц! Чертовых цыганок! Их схватили у порта и судили... Он судил, - толстячок кивнул на старичка.
   Алекс сделал понимающее выражение лица.
   - Это многое объясняет... Посмертное проклятие ведьмы... Снять его самому почти невозможно.
   Дедок побелел и покачнулся. Сбоку подлетели помощники, старика подхватили, подали воды.
   Дахий смотрел на это, как на базарный спектакль. Когда стало ясно, что сухопарый кади не умрет, по лицу янычара пробежало облачко досады. Он повернулся к почтительно замершему Алексу.
   - Ты не такой пустомеля, как кажешься... божий человек... - дахий развязал тесьму на поясе, выудил из кошеля пару монет и бросил их в пыль у ног прорицателя.
   Потемкин с трудом согнулся и подобрал серебряные кругляши.
   Салы-ага думал недолго.
   - Ступай, человек. С тебя сняты обвинения... Но из Котора без моей грамоты тебя не выпустят... Пока тут поживешь... Мало ли...
   Дахий и сам не знал, зачем ему этот странный дервиш.
   Но делать поспешные выводы ага не спешил.
  
   6.
  
   Алекс не успел покинуть базарную площадь, как его догнали. Двое молодых турок, стоявших за спиной толстячка, загородили дорогу и почтительно попросили дождаться хозяина. Потемкина провели в ближайшую чайхану. При виде казана с пловом во дворе, Алекс непроизвольно сглотнул слюну: он не ел целый день. Турки переглянулись. Через минуту столик перед оборванным прорицателем был уставлен едой. Плов, сладости, фрукты, лепешки, чай.
   Толстяк и старичок кади появились только через двадцать минут.
   Жирный боров оказался начальником городской стражи, его люди охраняли стену. Кади вынес приговор. Это Потемкин знал еще утром. Вчера люди Карабариса все выведали. Вместе с описаниями причастных турок и перечнем их вредных привычек и болезней.
   Теперь предстояло сыграть главную часть спектакля.
   - Божий человек, как звать тебя?
   - Алеф...
   Толстячок замялся.
   - Алеф-хаджи, подскажите... Вы так точно все сразу определили... С ведьмами... и с Айханом этим...
   Старичок перебил невнятное бормотание и выпалил то, что занимало их умы последние полчаса.
   - Если это правда... Если на нас... Как снять проклятие?
   Глаза обоих собеседников горели. Потемкин понял, что разговор идет в нужное русло.
   Искусству подвести клиента к правильному вопросу, заставить его увидеть в тебе спасителя, друга и высшее существо, научил своего помощника еще старый ведун. Заволюжный владел такой наукой мастерски.
   Алекс опустил глаза, чтобы скрыть усмешку.
   - Что можно сделать? - он переспросил.
   Оба турка придвинулись.
   Оборванец, сидевший перед ними, внезапно переменился. Плечи расправились, спина выгнулась, в жестах появилась уверенность и сила.
   - Самое главное. Вы уверены, что дело в тех огнепоклонницах? Ведьмы ли они?
   Неуверенные кивки.
   - Точно?
   - Да, Алиф-хаджи.
   - Алеф! - поправил Алекс.
   Толстяк смутился.
   - Алеф-хаджи... Конечно... Старая карга шептала что-то, угрожала. Я сразу почувствовал неладное.
   Старичок лишь прошипел что-то в знак согласия.
   Алекс положил ладонь правой руки на стол. Медленно провел ей по кругу, оба турка следили за его жестом, не отрываясь.
   "Хорошо".
   - Есть два варианта. Первый. Вы оба идете в мечеть. Молитесь, прося Аллаха о помощи и заступничестве. Если ваша вера чиста и искренна, если ваши души не запятнаны, то Аллах подымет над вами щит веры...
   Турки молчали, ожидая продолжения, но Потемкин не спешил.
   - И?
   - Что?
   - Второй вариант?
   Алекс притворно вздохнул.
   - Заклятие умирающей ведьмы - опасная субстанция. Почти вещественная... Ей может противостоять только истинная вера. Чистая, незапятнанная. Лишь праведник выстоит против такого. Но вы же сильны в вере? Нигде не нарушали заповеди, посланные нам Аллахом через пророков своих?
   Лица турок перекосились.
   - Э-э-э... Все-таки... Так как там насчет второго варианта?
   Алекс перегнулся через стол.
   - Если не желаешь, чтобы ведьма наслала на тебя проклятие, надо хоронить ее на пересечении дорог, ровно в полночь и с осиновым колом в груди. Да на могиле молитву отчитать поутру, - он добавил ехидно. - А не в стену замуровывать.
   Толстяк поднял глаза в потолок и тихо чертыхнулся.
   - Кто ж знал!
   Старичок подвинулся поближе.
   - Ты можешь сделать это, уважаемый?
   - Что?
   - Перехоронить этих чертовок, сняв с нас их... ее ворожбу?
   Потемкин замялся.
   - Это опасно... Когда снимаешь проклятие всегда рискуешь, что оно падет на того, кто рядом будет? И тут уж даже я не помогу. Может, лучше попробовать с именем Алла...
   Его прервали.
   - Если сумеешь, то получишь двести курушей.
   Алекс возмущенно вскинулся.
   - Я не базарный факир. Если я возьмусь за такое, то не за деньги!
   Толстяк нахмурился, но тут же поменял выражение лица, пустил слезу.
   - Детей не оставь сиротками!
   Рядом умильно поглядывал старикашка кади.
   Потемкин деланно вздохнул.
   - Только из сострадания, - он придвинул к себе блюдо с лепешками и медом. - Добрые люди должны творить добро... Потому их и называют - добрыми.
   Кади с сомнением покачал головой:
   - А получится?
   Алекс удивленно выкатил глаза:
   - Что вы, милейший! Конечно получится. Мы, мусульмане, не обманываем друг друга.
   Кади и начальник охраны со вздохом переглянулись.
  
   7.
  
   К вечеру убийство Айхана перестало быть главной новостью дня. Весь Котор судачил о том, что пришлый дервиш взялся снять заклятие с городского кади и начальника городской стражи, для чего нужно разобрать стену и перехоронить ведьм. Еще из уст в уста передавали слова прорицателя о том, что черная смерть и мужская немочь может пасть на того, кто будет рядом с ним во время ритуала. Потому как полностью уничтожить силу проклятия он не сумеет.
   После такого предупреждения, естественно, среди каменщиков желающих разбирать кладку стены не нашлось. Пришлось городскому кади послать рабов.
   Так они и двинулись с началом сумерек: пришлый оборванец, троица понурых рабов с кирками и пятеро стражников. Алекс с удивлением заметил, что на вооружении последних были, кроме кривых ятаганов, лишь луки, давно считавшиеся в Европе анахронизмом. Только старший из турок нес на плече длинноствольное ружье.
   ...Рабы вяло ковыряли свежую кладку. Расставленные у стены треноги с горящими поленьями давали немало света, так что было заметно, как с наступлением темноты глаза охранников становятся все более круглыми от страха.
   Потемкин, как мог, старался поддерживать это состояние. Вздыхал и сетовал на то, что вряд ли доживет до утра, спрашивал крепки ли окружающие в вере, рассказывал выдуманные истории про ведьм и ночных вурдалаков. К тому моменту, когда кирка рабочего провалилась в пустоту, стража шугалась уже каждой полевой мыши.
   Обычно ночью стены Котора патрулируются каждый час. Но нынче никто не тревожил их. Патрули старательно обходили проклятое место. Алеф-хаджи обещал уложиться до полуночи, и янычары, командующие ночной стражей, решили, что за несколько часов с городом ничего не случится.
   Алекс еле заметно сплюнул. Лишь бы не сглазить такую удачу.
   Один из невольников ойкнул и отступил. Из стены вывалился камень, выворачивая кусок кладки. Дальше была пустота.
   - Я боюсь, - хрипло выдохнул самый молодой турок.
   Произнес он это негромко, но среди наступившей тишины слова услышали все.
   Из зева провала раздался слабый стон.
   Рабы, как по команде, побросали кирки и, гремя кандалами, припустили от стены. Стража попадала на колени. Только двое из них схватилось за оружие, остальные тихо молились.
   Даже Потемкина, который был уверен, что бояться нечего, и того передернуло.
   - К-к-кто там? - проблеял ближайший охранник.
   Алекс пожал плечами, вытянул из жаровни на треноге приготовленный факел и шагнул к пролому.
   Внутри стены оказался своеобразный пенал размерами полтора на два метра и глубиной с метр. Из проема дохнуло зловонием и запахом разложения. Алекс прикрыл лицо. "Неужели там еще есть кто живой?"
   Шум раздался снова.
   Из кучи тряпья на дне провала высунулась узкая ладошка. Обкусанные пальцы слабо царапнули по краю камня. Рука исчезла.
   Потемкин задержал дыхание и полез внутрь. Через минуту он выволок скрюченное тельце. Весила внучка ведьмы не более тридцати килограмм.
   Это усилие не прошло даром. Рука и бок налились огнем. Все-таки еще рановато для таких нагрузок - сам недавно на тот свет вблизи смотрел.
   Алекс опустил Френи и привалился к стене. Затем присел и прислушался. Дышит! Верно сказала старуха - жива внучка.
   Из темноты выступили турки охраны.
   - Она не сдохла?
   Потемкин, отдышавшись, выдохнул:
   - Она питается вашим страхом. Чем больше будете бояться, тем сильнее она станет, олухи!
   Мелькнула сталь клинков. "Нервы у них ни к черту!"
   - Что задумал?
   Алекс старался поймать взгляд паренька, вытащившего саблю. Но тот, посеревший от ужаса, глядел только на тело ведьмы.
   - Я-я-я зарублю ее, эфенди! И пускай будет то, что будет!
   Потемкин прикрыл собой тело цыганки. Это остановило стражника.
   - С ума сошел? Все, что делаем, пустишь побоку! Она в тебя через кровь перейдет!
   Паренек отпрыгнул.
   Все пятеро смотрели на оборванного "божьего человека", ожидая его действий. Надо было направить их, дать им задание. Только не оставлять один на один с неизвестностью и собственными страхами.
   - Ты! - Алексей подозвал самого стойкого. - Тут должна валяться тележка, если невольники с собой не утащили.
   Один из охранников не выдержал напряжения:
   - Да пошло все пропадом! Я с нечистью воевать не буду!
   Он бросил на землю лук и побежал вдоль стены к ближайшим воротам.
   Оставшиеся проводили его долгими, задумчивыми взорами.
   "Если еще пара сбежит, будет неплохо", - пронеслось в голове лже-прорицателя.
   Но турки понемногу собирались с духом. Двое приволокли тележку, один вытащил из-за пояса кол. Самый старший разжег два факела.
   "Где Барис?!" - забилось в голове Потемкина.
  
   8.
  
   К полуночи дела стали похуже.
   Турки еще мандражировали, но уже без прежней паники. Понемногу стражники сумели взять себя в руки, успокоились и... Теперь уже Потемкин еле сдерживал себя.
   "Где гайдуки?" - Алекс всматривался в темень.
   Вокруг были обычные ночные холмы. Стрекотали и жужжали насекомые, гудел ветер в кронах низких деревьев, заливались цикады и кузнечики.
   Стражники уже выкопали глубокую яму и требовали заканчивать ритуал.
   "Где же эти гребаные юнаки?!"
   Алекс тянул время как мог. Он придирался к могиле, потребовал заменить пару кольев, долго и нудно гундосил белиберду над телом полуживой цыганки.
   Турки настаивали... А людей Карабариса все еще не было.
   - Нет! Этот песок не годится! - он отбросил плошку с дорожным песком, вытребованную час назад. - Принеси мне земли с того холма, о воин!
   Турок зыркнул исподлобья, но перечить не стал. Подхватил плошку и потрусил в темень.
   - А ты срежь пять веток кустарника, растущего у дороги... Только не этого, а того, что у коровьей тропы.
   Второй охранник, чертыхаясь, исчез в темени. Осталось двое: усатый пожилой начальник и совсем еще подросток, безусый паренек в потрепанном халате.
   - Дай кинжал! - Алексей протянул руку к старшему турку.
   У усатого на руке заряженное ружье. Если изловчиться, то можно постараться зарезать турка, застрелить второго и оттянуть тело Френи с дороги. На выстрелы турки если и прибегут, то рыскать по кустам не станут.
   Возможно, матерый солдат почувствовал неладное. Может, просто не решился приближаться к ведьме и странному дервишу. Кинжал полетел к ногам прорицателя.
   Алекс поднял клинок, вздохнул и выпрямился.
   - Барис, если ты меня слышишь! Сейчас - самое время! Стреляйте же, черт вас побери! - проревел он на русском.
   Турки приняли незнакомые слова за часть ритуала. Младший быстрее зашептал слова молитвы.
   Одинокий выстрел прозвучал как гром среди ясного неба. Усатого турка развернуло на месте и бросило к ногам застывшего Алекса. Второй охранник отпрыгнул из круга света и начал посылать стрелу за стрелой в сторону вспышки. При этом он молился, не переставая ни на мгновение.
   - Возьми ружье! - Потемкин протянул ружье убитого.
   Турок с благодарностью кивнул и подскочил к дервишу.
   Ойкнул, схватился за живот, осел... На лице промелькнули изумление, досада, удивление и детская обида.
   - Прости... - слова глупого извинения слетели с языка Потемкина сами собой.
   Уже мертвый паренек соскользнул с окровавленного кинжала. Алекс осел в дорожную пыль вместе с ним.
   Из темноты выскочил знакомый силуэт.
   - Космин? - Потемкин узнал одного из людей брата.
   - Петр? Ты что тут делаешь?
   Юнак мимоходом срезал кошель убитого турка, подхватил трофейное ружье и прильнул к земле.
   - Как что? Где Карабарис? Где остальные?
   Гайдук при виде цыганки присвистнул, закинул ружья за спину и подхватил тело девушки.
   - А мы тебя полночи у южных ворот ждали...
   - Какого черта?
   Из темноты вылетела стрела, свистнула возле уха и унеслась дальше. Гайдук чертыхнулся, затоптал валяющийся на земле факел и юркнул в кусты. Потемкин, пошатываясь, двинулся следом.
  
   9.
  
   К месту ночевки отряда Карабариса они добрались только под утро. Как рассказал Космин, вечером к ним вышел какой-то мужичок. Незнакомый серб назвался подручным брата арамбаши, Петра. По его словам, Петр послал его гонцом из Котора, чтобы предупредить, что место нападения поменялось. Вместо северных ворот надо было ждать турок у южной части города.
   Полночи гайдуки отсидели в кустах, провожая взглядами каждый караул.
   А к полуночи странный посланник исчез.
   Когда стало ясно, что никого они не дождутся, Барис увел чету, давая возможность уставшим бойцам отдохнуть до утра. Космин же потихоньку отстал и двинулся в гости к одной вдовой рыбачке, проживающей неподалеку. И случайно напоролся на колдующего дервиша.
   Сам Космин Росу был из румынских староверов, русский язык в него вбили в глубоком детстве. Поэтому, когда оборванец закричал, чтобы Барис не медлил, юнак решил вмешаться. Лишь оказавшись рядом, он узнал в бородатом незнакомце того самого Петра, чьего появления они так и не дождались.
   Алексей выслушал сбивчивый монолог вполуха. Путешествие через холмы подорвало слабое здоровье. Перед глазами кружились хороводы шариков и стеклянных палочек, земля норовила убежать из-под ног.
   Когда стало ясно, что преследовать их никто не собирается, румын сделал привал.
   Космин волок бесчувственное тело цыганки и помочь измученному Джанковичу никак не мог. Лишь предложил глоток самогона из деревянной баклажки. Потемкин отказался. Воды у разбойника не было. Гайдук хмыкнул и влил пару глотков в приоткрытый рот полуживой ведьмочки. Спина спасенной узницы выгнулось дугой, спазмы скрутили тело, но спустя пару минут щечки девушки порозовели.
   Отдохнув немного, они побрели дальше.
  
   Когда за два часа до рассвета спящего арамбаши посмели растолкать, в грудь безумца уперлись сразу два пистолета. Карабарис еще только моргал, силясь рассмотреть, кого принесла нелегкая, а пальцы уже взводили курки.
   - Петя? Живой? - хрипло выдавил старший Джанкович.
   Потемкин вымотался до полусмерти. На риторический вопрос он лишь кивнул.
   - А мы тебя ждали...
   Ныла рука, подгибались ноги. Алексей присел на небольшой камень и жестом попросил воды. Карабарис зашарил по сложенным у лежанки вещам.
   Через минуту содержимое фляги исчезло в пересохшей глотке лжедервиша.
   Потемкин громко выдохнул и повернулся к брату.
   - Какого черта вы поперлись на другую сторону? Что это за хрен, кто тебе лапшу тут на уши вешал? Ты что, совсем маленький? На развод банальный повелся?!
   - Чего? - Барис не понял и половины услышанного. Лицо его нахмурилось, уголки рта опустились. - От тебя человек пришел...
   Алекс скривился.
   - Где этот посланник? Откуда я его мог знать?
   Глаза собеседника сверкнули в гневе.
   - Это не ко мне... У тебя здесь хватает... знакомых, - он полез в пояс, быстро нашарил там что-то и протянул брату.
   Алекс удивленно замер, разглядывая маленький серебряный крестик на ладони Бариса.
   - У меня такой же, - хрипло подтвердил догадку арамбаши. - Отец подарил... Когда увидел, то мог ли я сомневаться?!
   Потемкин вспоминал, куда он дел крестик. Перед операцией снял. Это точно. Дервиш с христианским крестиком - перебор... Но куда упрятал?
   - Человека-то этого... который от меня пришел... Якобы... Кто раньше, может, видел?
   Карабарис повернулся к отряду и громко повторил вопрос. Парни разводили руками и отрицательно мотали лохматыми головами.
   - Чертовщина... - Алекс почесал затылок. - Вспомнил! Я ж крестик в деревне, в доме, в сундуке оставил!
   - Точно?
   Потемкин хмыкнул. Вроде, так!
   Джанковичи молчали, обдумывая ситуацию.
   - Придем - разберемся, - подвел черту арамбаши. - Рад, что выбрался.
   Он вернулся к своей лежанке из нарубленных веток, поверх которых валялся скомканный плащ, улегся и прикрыл веки.
   Потемкин взорвался:
   - Крестик! Гонец какой-то! Ты объясни мне, какого черта ты этого турка, Айхана, не отравил, подсыпав яд во фрукты его, как мы уговаривались, а зарезал?!
   Барис приоткрыл правый глаз.
   - Это же понятно... Как я мог пропустить его смерть? Да и приятней своими руками-то...
   - А я?.. Меня почему не предупредил?
   Джанкович еле заметно хмыкнул краешками губ.
   - Ты бы не согласился с таким планом... Риск...
   Он снова закрыл глаза, показывая, что разговор окончен.
   Помедлив пару минут, выругавшись и выцедив сквозь зубы большинство известных ругательств, рядом рухнул Алекс. Усталость брала свое.
  
   10.
  
   Это было странное забытье. Необычное.
   С момента, когда спину излупил толстяк турок, чьей рабыней она была, Нелли часто теряла сознание. Обычно это были просто временные провалы, без картин, без воспоминаний, без каких-либо подробностей и впечатлений. Хлоп! Картинка погасла, боль отступила. Раз! Снова ноет спина и раскалывается мозг.
   Но в этот раз что-то поменялось.
   Она купалась в море, каталась на яхте вместе с дедом и Алексом, флиртовала с Бырловым. Потом - провал в черное никуда, возня в темноте, крики. Ее трясло, ворочало, спину то обжигал холод, то сжимали тиски горячего пламени. Хотелось кричать.
   Сознание возвращалось рывками, обрывками.
   Вот, над ней нагнулась рыжеволосая девушка. Ливка? Ливка!
   Тут же снова вокруг разлилось лазурь Адриатики, пенный прибой ласкает затекшие ноги, камешки под тонким полотенцем покалывают спину. Рывок, и судорога потянула ее вниз. В пену, в бездну, в зев...
   Девушка дернулась, окончательно приходя в себя.
   Она лежала в незнакомом доме на невысоком деревянном помосте. Шерстяной плащ укутывал ноги, у изголовья присела ее давешняя знакомая. Рука сербки стирала испарину с ее лба.
   - Очухалась? Умница, малявка.
   Ко рту поднесли глиняный кубок с водой. Пить хотелось до одури.
   Когда жажда отступила, девушка осмотрелась.
   Низкие стены жилища были сложены из осколков камня, даже без применения раствора. Через щели в кладке кое-где проникали лучики света. Местами хозяева замазали дыры глиной, укрепили землей, но большая часть стены напоминало решето. Низкая деревянная кровать и колченогий табурет, убогий очаг, узенькое окошко, затянутое пузырем. Плоский потолок из необструганных досок, из-под которых свешивались корни растений, довершал картину.
   - Где я?
   Сербка усмехнулась.
   - А ты где думала? - и сама же ответила. - У нас, в Гловатичах.
   - Где?
   Ливка убрала кувшин с водой, поправила подушку под боком израненной товарки и объяснила.
   - Мне гайдук, который нас у турка отбил, серебра дал, чтобы я, значит, тебя выходила...- она поправила платок. - Обещал заехать, проверить.
   Сербка еще раз промокнула быстро покрывающийся испариной лоб Нелли.
   - А у нас никто с юнаками спорить не будет. Сказали, чтобы выходила, значит, выхожу, - она усмехнулась. - Сказали бы закопать, закопала бы.
   Нелли передернуло. Сербка все так же улыбалась.
  
  

Глава 6.

Каратели.

  
   1.
   Алекс.
  
   Возвращение я перенес неважно. Все-таки для таких авантюр тело еще не окрепло. Во время пешего перехода домой открылись вроде бы давно затянувшиеся раны на боку, раскровянилась рука. Состояние, как и самочувствие, было аховое. Даже, если точнее, хреновое совсем. Если бы не теплый лозовач, от которого попеременно хотелось то пить, то блевать, и который на время снимал боль, уж и не знаю, чем бы все закончилось.
   Я уселся на лежанке. На лавке у входа дрых старый Мирко. Барис пропадал где-то.
   Спать не хотелось. Нехорошие мысли отгоняли сон. И главным среди этих червоточин, разъедающих мозг, был вопрос о том, каким образом мой крестик попал в руки лжепосланника.
   Чертовщина! Как умыкнули крестик из запертого сундука? Как?!
   Загадка? Загадка...
   Ключ от сундука был только у меня и у брата. Даже Мирко в сокровищницу своего хозяина не заглядывал. А вещь пропала... Главное, я четко помню, что его туда положил. Завернул в тряпочку и прикрыл библией. Ясно помню, без экивоков. Мой ключ в поясе пролежал все время, ключ Бариса - при нем и сейчас...
   Конечно, если исключить мистику, то взять эту серебряную безделушку, кроме меня и его, явно некому. Я не брал, значит... Но это если думать просто. Без фантазии... А если напрячь извилины?
   Я пополз на улицу. Потянулся и тут же выругался. Повязка ночью съехала и врезалась в коросту ожогов, до которых старая ведьма так и не добралась.
   Припарки венецианца творят чудеса, но даже они не могут вернуть мне здоровье в мгновение ока. Я вспомнил наставления старого доктора, подошел к сваленным на столе лекарствам. Что тут надо бодяжить?
   Пока разжег огонь в уличном "летнем" очаге, пока вода закипела, вылез старик.
   - Что ж ты, Петя, меня не разбудил? Сам маешься? - всплеснул руками.
  
   Думай!
  
   Итак...
   Неизвестные враги могли применить отмычку, могли снять ключ во время ночевки в горах и вернуть перед операцией. Что еще?.. Могли сделать слепок или подобрать похожий ключ, наконец! Куча путей, но есть и зацепки.
   Первая. То, что взяли только крестик, указывает, что кто-то знал о том, что он мне дорог и знаком брату. Барис? Но ему-то это незачем... Мог просто увести людей, они ему как себе доверяют. Сказал бы - зарезали бы меня и глазом не моргнули. Бред! Брат он мне, хотя и сводный! У горцев это святое... Значит, взял тот, кто знал или догадывался о важности этой безделушки. Ведь, сходство с крестиком арамбаши могли заметить случайно. так или иначе, похититель - человек из ближайшего окружения... Кто?
   Я глянул на суетившегося у летнего очага Мирко. Рядом колол дрова соседский постреленок Саво (именно он был тем "внучком", который водил моего ослика по дорогам побережья). Их тоже подозревать?
   Сам же и ответил: "Пока и их!"
   Кроме старика и соседей, в доме часто бывали почти все гайдуки отряда, заглядывали многие жители деревни. Очень широкий круг потенциальных предателей.
   Голова ныла после вчерашнего отмечания удачного похода. Вроде и не пил, но и малости хватило.
   Мирко поднес кружку с отваром. Хорошо...
   Надо думать дальше.
   Итак... Подозреваемых много. Все примерно одинаковы. То есть - на первый взгляд у всех нет ни видимого мотива, ни средств для такой сложной операции. Да и манеры попроще... Отравить могли бы многие, зарезать, но разыгрывать непонятный спектакль для того... Для чего, кстати? Может, здесь будет ниточка?
   Ну, уйдут гайдуки... И что? Меня подставят? Как? Вроде ничего я туркам в Которе не сделал, никак не засветился. А если бы была необходимость разоблачить меня перед османами, не проще ли было бы просто назвать на рынке русским шпионом или письмо подбросить? Не сходится!
   Я покачал головой и протянул кружку за добавкой. Мирко долил из горячего котелка.
   Думай, чугунная голова, думай!
   Что у меня за выводы?
   Первое: действовал кто-то из близкого окружения. Второе: мотивы поступка мне остались неясны... Есть и третье. Что-то режет мне глаза в этой картинке...
   Что?
   Булькает похлебка в большом медном котле. Мирко режет на лавке зелень, сыр, ломает на ровные куски свежий хлеб.
   К черту! Надоело!
   Я встал и, опираясь на свежевырезанную клюку, побрел к столу.
   К черту тяжелые мысли! С домыслами потом разберусь. Когда в голове прояснится. А пока надо форму восстанавливать.
   Старик суетливо достал из-за лавки кувшин с вином. Глиняные стенки - в утренней росе... М-м-м... Красота! Небось, по нёбу прошмыгнет, как холодненькое пиво?!
   Всех запасов воли едва хватило, чтобы отрицательно помотать головой. На удивленно-обиженную физиономию старого гайдука выдавил жалкое объяснение:
   - Лекарство... Нельзя.
   Соврал, конечно... Но надо же сохранить голову ясной.
   Саво сбегал и принес из дома ковш теплой чистой воды. Предложение Мирко плеснуть туда вина я мужественно проигнорировал.
   Даже малец на меня посмотрел странно. К чему это?
  
   2.
  
   О причинах, побуждающих население жарких стран пить воду, смешивая его с вином, вспомнил к вечеру... Но было поздно.
   Мало того, что тело скручивали боли от турецких гостинцев, так еще и живот выворачивало так, что впору было селиться на выгребной яме.
   Жуть...
  
   Днем навестил спасенную цыганку, Френи. Не добавила оптимизма эта встреча.
   Бедная девушка выглядит как узник Освенцима. Вес - килограмм тридцать, скелет, обтянутый кожей, волосы начали выпадать, щеки ввалились. В сознание так и не пришла. Бабки, приставленные к ведьмарке, поят ее мясным отваром, приоткрывая плотно сжатые зубы лезвием ножа. После первого раза ее вытошнило какими-то сгустками шерсти, травой и землею. Мне показалось, или я заметил мышиный хвостик? Что едят замурованные в стену? Что пьют, когда хотят прожить подольше? Меня передернуло от таких мыслей...
   От долгого сидения в темноте глаза бедняжки воспалились. Разум бродит где-то на грани безумия. Бормочет, скулит. Изредка начинает говорить, но сербки ничего не могут разобрать. Язык - не сербский и не турецкий.
   Дрянь дело... Думал, что найду пропуск домой, а, похоже, обрел лишь новую проблему на свою голову. Как дальше все пойдет, не знаю, но уже сейчас мне тяжело объяснить Карабарису, зачем я вожусь с этой цыганкой. Говорю, что "надо", и делаю умное лицо. Надолго ли хватит?
   Хорошо, что атаману не до меня. Месть утолена, совесть и горская спесь успокоены. Арамбаши строит планы на ближайший поход. Гайдуки чистят оружие, латают плащи и обувь, сбывают добычу пришлым носатым коробейникам.
  
   Дни провожу за ходьбой по окрестностям. Ноги потихоньку наливаются силой, крепнет спина, зарастает бок. Только кисть левой руки так и не восстановилась. Безымянный и средний палец срослись криво. А может, повреждены сухожилия или еще что. Не могу сжать кулак и все тут! Скрюченная лапа, а не рука!
   Карабарис, когда пытается меня подбодрить, шутит, что рука теперь под пистоль хорошо приспособлена. Горькое утешение. Но и оно не верно. Проверял я... Не держит рука тяжелый кремневый пистолет.
   В лицо мне стараются не смотреть. Не столько из жалости, сколько из страха. Пробовал разглядеть себя в маленькое зеркальце. Ужаснулся - зубов не хватает, шрамы, багровые рубцы на подбородке, в разведке я прикрываю их накладной бородой. Мирко пошутил, что когда я улыбаюсь, ему становится нехорошо. Не смешно так пошутил - почти жалобно. Мол, не надо пугать без причины. Неприятно...
  
   Вечером оказалось, что братец имел в виду не огнестрельное оружие. Он притянул из чьего-то арсенала узкий кинжал с загнутыми вперед усами и маленькими боковыми защитными колечками. Итальянцы называют такое оружие pistolese. Легкий клинок удобно лежит в левой руке. Его можно спрятать за поясом, метать, благо балансировка позволяет. Вещь!
   По моим разгоревшимся глазам Барис понял, что угодил. Пока я восхищался подарком, усатое лицо его оставалось все также деланно невозмутимым, зато веки сощурились. Через бесстрастную черную бездну проступили человеческие черты. Он будто улыбнулся в ответ. Пускай и одними глазами.
   В этот момент у меня в груди слегка защемило. Если до этого я воспринимал свое нынешнее положение как часть личины, необходимое дополнение к путешествию домой, то тут остро почувствовал нечто другое. Полузабытое чувство...
   В детстве я столько мечтал о брате, что даже став намного взрослее, растеряв багаж невинных грез, как оказалось, этой идеи не выбросил. Теперь же у меня появилась семья. Брат... Человек, которому я могу доверять как себе. От осознания этого пробежал холодок неловкости.
   Видимо, эмоции нашли отражение на лице - Барис усмехнулся кончиками губ и потрепал меня по голове.
   Чтобы собраться, я подбросил кинжал на ладони и попробовал сделать выпад. Арамбаши скривился:
   - Мирко! Поднатаскай ты его... А то, неровен час, себе же живот вспорет.
   Старый гайдук хохотнул. Я не обиделся.
   Разве на брата можно обижаться?
  
   3.
  
   Чета ушла в горы.
   Пока зима не наступила, юнаки стремились сделать запас, потроша карманы осевших в центральной Сербии осман и потурченцев.
   Да и неловко стало арамбаши в родной деревне.
   По побережью прошел слух о смелом предводителе юнаков, который борется с тиранией озверевших янычар. Освобождение двух рабынь в устах народа обросло кучей подробностей, стало подвигом, в котором гайдуки разгромили целый турецкий караван с невольниками, освобождая последних.
   А людям нужны герои...
   В селение потянулись ходоки...
  
   Юнаки в большинстве своем всего лишь разбойники со своеобразным кодексом чести. Тут есть привычные понятия хорошего и плохого, есть дань местным особенностям. Но почти всегда главная цель любых юнаков - добыча. Добыча и месть туркам или переметнувшимся к ним своим. Причем, "зипуны" стоят на первом месте.
   А тут такой поступок! Да еще и подробности мести купцу Айхану всплыли. Маскарад, паланкин, взрывы, мистическая смерть, предсказанная старцем-колдуном на рынке. Тайна и романтика! Забитому коренному населению не хватало своего "Робин Гуда". И его придумали.
   Карабарис - гроза тиранов! Звучит!
  
   Первым на околице появился подпоясанный веревкой старик. Дерюга, едва прикрывавшая тело, казалось, была готова развалиться от дуновения ветра. Ноги путника подгибались, длинная борода тряслась. Он умолял доброго Карабариса освободить его внучка, взятого по девширме в будущие янычары. Детей собрали в Херцег-Нови, в один из домов у здания казармы. Джанкович развел руками, не в силах помочь чужому горю. Старик не отставал.
   Через день приехала повозка с двумя крестьянами. Один был отцом, а второй - женихом девушки, которую похитили заезжие турки. То, что невольница уже давно в чьем-то гареме, не смущало просителей. Потянулись еще люди.
   Просили выкупить, освободить, отбить, отомстить, покарать. Сербы несли свои горести, жалобы, обиды. Шли сюда как в последнюю инстанцию, как на суд владыки. Приходили те, кто не добился правды в других местах. Те, кто не верил турецкому правосудию. Те, кто не мог сам постоять за себя и своих близких. Те, кто еще верил в лучшее...
   Карабарис сбежал.
   Собрал отряд, по деревне объявил, что идет в поход и вернется через месяц... И сгинул.
   Просители и ходоки обивали порог дома еще недели две.
  
   4.
  
   Выкраденная цыганка никак не приходила в себя. Может, умом тронулась. А может, просто придуривается. Уже и с лежанки встала, из дома вылазит, сама ест, а когда дело доходит до разговора, только хихикает и делает загадочные рожи. Всколоченные грязные волосы, которые она не дает мыть, раскинулись на острых плечиках, лезут на лицо. Тощие ручки нервно мелькают, поблескивают лихорадочным блеском глаза... Но связнного предложения добиться нельзя. Только лопочет что-то непонятное, на своем языке.
   Если бы не приказ самого арамбаши, ведьму давно бы выгнали на все четыре стороны. Вывели бы на околицу и дали доброго пинка. Но приходится терпеть нахлебницу. Бабки, выхаживающие цыганку, ругаются, а та лишь лыбится чему-то своему.
   Я, навещая спасенную, только злился. Столько сил ухлопать на операцию, подставиться самому, людьми брата рисковать, а в результате на руках безумная девка и никаких перспектив. Как она мне поможет?
   Чертовщина!
   Хорошо хоть здоровье идет на поправку. Левая рука по-прежнему еще ущербна. Думаю, такой и останется. Зато ноги понемногу набираются сил. Уже могу ходить по окрестным склонам и выбираться в горы без ставшего привычным мула. Постреленок Саво находится рядом почти безотрывно. Я не просил. Видимо, это стараниями Мирко, которому возраст не позволяет сопровождать меня. А тому дал указания Барис.
   - Ты расскажешь, чем закончилась история хоббита?
   Саво молчун. А я хочу улучшить свое произношение. Мы договорились, что я буду рассказывать ему сказки, а он меня исправлять. Так и проводим время в долгих пеших прогулках. Я болтаю - он делает замечания. Сейчас сорванцу не дает покоя начатый вчера пересказ книги Толкиена. Боюсь, что в моменты, когда мое повествование становится для паренька действительно интересным, его внимание к правильности моего произношения падает... Ну, да ладно.
   Он стоит рядом. Не по-детски серьезное лицо, впалые щеки, черные глаза, угловатые плечи и сам весь какой-то нескладный.
   Мой проводник. Моя тросточка.
   Так его прозвали местные дети за то, что всегда носит за мной трость. Мирко вырезал отличную дорожную палочку с удобной ручкой. Иногда на прогулке суставы начинают ныть так, что без дополнительной опоры чувствую себя неудобно. Так и ходим - я впереди, сзади - Саво с тростью и мушкетом. Без оружия мужчины тут не гуляют.
   Я треплю его по вихрастой голове. Он отстраняется. Взрослый уже.
   - Нет. Сегодня обойдемся без рассказов. Будем тренировать руки и спину.
   Он расстроен, но старается не выказывать недовольства.
   - Вечером расскажу продолжение, - я подслащиваю разочарование.
   Мирко уже вытянул из дома сабли. Кладку низкого забора облепила босоногая ребятня. Не хватает в селе развлечений.
   В левой руке - кинжал, подаренный братом, в правой - тяжелая турецкая сабля. Пока еще тяжелая. Начну упражнения, станет просто неподъемной.
   Дед не самый опасный противник. Годы не те. Но других в деревне не осталось. Мужчины, не занятые в походе, пасут овец в горах или ковыряются на полях, женщины - там же. Дети повзрослее помогают родителям. Остались раненые гайдуки, увечные, вроде одноногого Ненада, отца Саво, да совсем мелкая ребятня под присмотром ветхих стариков.
   Мы машем клинками. На прошлой неделе Мирко гонял меня с деревяшками вместо настоящего оружия. Из ореха вытесали несколько убогих подобий турецких сабель. Такой макет намного тяжелее, но и безопасней в непривычных руках. Кроме того, для восстановления сил лучше орудовать предметом поувесистей. Теперь же перешли к нормальному оружию. Только обернули лезвия толстой кожей - так зарубок меньше.
   Под ударами Мирко я отступаю к крыльцу дома. Малышня активно болеет, часть поддерживает деда, другие - за меня. Они азартно спорят, ругаются, даже ставки делают. Свои, детские, - щелбаны и поджопники.
   - Двигайся, барчук! Двигайся! - старик гонит меня к дому, надеясь прижать к стене.
   Я припадаю на колено, сделав вид, что споткнулся. Он купился и тут же получил два коротких тычка в колени.
   Мирко улыбается. По стайке ребятни пролетели разочарованные вздохи и крики ликования. Победившие тут же начали наказывать проигравших.
   Мы отходим обратно в центр дворика. Все с начала.
   ...После обеда идем за деревню, на пустующий выпас. Там метров двести открытого поля, заканчивающихся отвесной скалой. Тут удобно тренироваться в стрельбе.
   Мушкет пока не для меня. Левая рука начинает дрожать. Болеть не болит, но трясется даже от минуты усилий. А держать тяжелый мушкет - это не кинжалом поигрывать. Даже когда пробую стрелять лежа, ствол начинает ходить, как стакан в руках алкоголика.
   Пускай! Для меня важней меньший калибр.
   Барис оставил два пистолета: новенький французский кремневый, такие носят кавалеристы республиканцев и офицеры, и старый немецкий с колесцовым замком. В нем рифленое колесико, крутясь, высекает из зажатого пирита сноп искр, попадающих на пороховую полку. По мне, так очень неудобно и сложно. Механизм требует постоянного ухода, пирит быстро срабатывается. Но Мирко предпочитал именно этот пистолет, отмечая точность боя и хорошую балансировку.
   Я луплю из обоих стволов по очерченным углем на скалах мишенях. Стреляю навскидку, с разных расстояний. На бегу и лежа. С каждым днем получается лучше и лучше.
   Может быть, это моя мнительность, но, кажется, предыдущий владелец тела передал мне вместе со знаниями языка и обрывочными воспоминаниями и часть своих навыков. Как иначе объяснить то, что во время фехтования у меня изредка проходят настоящие серии из ложных выпадов и коварных уколов, а при стрельбе все чаще старый гайдук удовлетворенно хмыкает и кивает седой головой.
   Барис говорит, что я в этих делах был докой.
   Посмотрим...
  
   5.
  
   - Не зазнавайся.
   Я задумался и не сразу ответил старику.
   - Что?
   Мирко шамкает, жует воздух губами, собирается с духом и повторяет предостережение:
   - Не зазнавайся, барчук.
   Уже интересно!
   - Это ты о чем, дед?
   - О том, о том...
   Старик усаживается рядом.
   Вечер. Солнце уже коснулось края гор, скоро на окрестности навалится мгла. Свечей тут не жгут - дорого. Так что придется идти спать. Я вылез во двор, чтобы немного понежиться после сытного ужина. А тут и дед появился, да еще ругается.
   - Так о чем, старина?
   Мирко чешет заросший подбородок. В руках его длинная глиняная трубка, пальцы теребят кисет с табаком. Местные большей частью нюхают заморскую забаву, кое-кто жует. Курят турки, модники из высшего света и... Мирко.
   Дед отворачивает взгляд и нехотя выдает:
   - Думаешь, что уже на все горазд? Саблей помахал против немощного и разухарился? - Мирко говорит отрывисто, эмоционально. - А зря!
   Я молчу, а дед продолжает меня строить.
   - Ты супротив турка стань. Или, не дай Боже, с италийцем или французиком задерись, и все... Минуты не выстоишь! - он уже пальцы начал загибать. - Ноги не гнутся, еле крутишься, дышишь, как чахоточный! Пара ударов, и весь в испарине.
   Трубка зажата подмышкой, сам покраснел, волнуется.
   - Ладно левая нога твоя. Тут понятно... Так ведь и правая как костыль стоит. Спину скривил, а она ж должна быть прямой... Когда на выпад идешь, всем видно, как будто кричишь сам об этом! Я не успею - годы не те, а кто помоложе, тебя слопают, косточек не оставят!
   Дед все-таки забил трубку, подтянул совок с углями, лучиной прикуривает, успокаивается.
   - Думаешь, что пуля тебя спасет? Не-е-е... Чтоб выстрелить, надо достать пистоль, пороху досыпать, курок взвести. Да и попасть не всегда получается. Не то, что кинжал или сабля... Они делают "з-з-зык", и дурной головой на свете меньше.
   Я принюхался. Точно. Тянет лозовачем... Хорош сиделка! Я - за порог, а он к сундуку с выпивкой. Теперь и позудеть вздумал. Но отчитывать старика не тянет. Видно, что от чистого сердца разговор затеял.
   - Не хорохорься! Следи за мной. Коли повторять все будешь в точности, глядишь, и живот сбережешь.
   - Ты это к чему, Мирко?
   Старик долго смотрит на багровое солнце, вздыхает.
   - Я ж не всегда в горах овец пас... Было время, у австрияков в войске отслужил свое... Думал, что ума там наберусь, турок погоняю, - старик усмехнулся, помолчал. - У тебя в глазах огонь. Ты в бой хочешь... Думаешь, что зажило все, вернулась сила. Таких... с огнем в глазах, я, знаешь, сколько перевидал? И почти всех схоронил. Не сразу, так после...
   У Мирко дрожат руки. Только сейчас заметил.
   - Ты не спеши, Петя... На твой век хватит еще супостатов...
   Гайдук расчувствовался, рука его дернулась ко мне, потрепать или похлопать по плечу... Удержался дед. Завязку кисета начал перетягивать.
   Что можно ответить на такое?
   - Угу...
   Знал бы ты, дед, в какие я передряги собираюсь.
  
   Так и сидим... Мирко курит длинную глиняную трубку, моргая подслеповатыми старческими глазами на начинающийся закат. К привычному запаху примешивается легкий вишневый аромат - старик любит разбавлять дорогой табак...
   Я режу узор на трости... Молчим и перевариваем ужин. Что еще надо мужчине для достойного окончания дня? Разве что пара бокалов холодного пива и... Впрочем, я бы сейчас остановился на пиве...
  
   6.
  
   Утром, после привычной процедуры приема пилюль и притираний, поменяв повязку и намазавшись свежим бальзамом, я иду к спасенной цыганке. Вернее, к дому старого Ивицы, в котором жена его, самая толковая в местной медицине, бабка Ойка, выхаживает юную ведьмарку.
   Солнышко только выползло за край гор. На придорожных травах еще лежит роса, в селе свежо. Чистый горный воздух наполняет легкие, вызывая после спертой атмосферы дома настоящее кислородное опьянение. Заливаются в призывных напевах птицы, начинают возиться на своих дворах самые работящие хозяева.
   ...По спине изредка пробегает холодок от слетающего со склона ветра. Легко и приятно. По-домашнему... Трость в руках сегодня только для форсу. Я бы мог и пистоль оставить в доме, но Мирко будет волноваться, если увидит, что я хожу без оружия. Зачем беспокоить старика?
   - Как она? - спрашиваю бабку Ойку.
   Старуха рубит отруби для повизгивающего в загоне поросенка. На завалинке у входа степенно сидит дед Ивица. В его руках ножик и незаконченный черенок для лопаты.
   Толстенная и не всегда опрятная, бабка очень подвижна для своей комплекции и жизнелюбива. На мой вопрос она машет рукой куда-то за спину и скороговоркой выпаливает:
   - Ой, да что тут спрашивать нас. Туда иди - там она.
   - Так лучше ей или как?
   - Ой, и не спрашивай!
   Ойкой ее прозвали давно, очень давно. Именно за эту привычку каждую фразу начинать с любимого восклицания, вставляя его в разговор к месту и не к месту.
   Иду за дом. Там, на небольшом взгорке, стоит деревянный лежак со спасенной цыганкой. Френи сидит на краешке, руки ее шарят в траве, на лице блуждает восторженно-глупая улыбка.
   - Ты как, красавица?
   Девушка не реагирует. Руки по-прежнему шарят в траве, губы тихо бормочут слова незнакомого языка.
   Без изменений!
   Что же мне с тобой делать-то?
   Если без толку такой персонаж будет на шее деревни сидеть, то долго никто ее терпеть не станет. Была бы сестрой чьей, матерью, родственницей дальней - так нет, пришлая! Значит, не своя. Еще и цыганка, вера и то - другая. До гуманизма в этой стране не додумались пока, а жалости в здешних крестьянах - кот наплакал! Выгонят в шею, и иди по жизни, сколько Бог отмерил...
   - Давай, милая, подумай. Посмотри на меня, хорошая. Что тебе бабушка про меня говорила? Постарайся вспомнить... Это и мне и тебе надо.
   Глупая улыбка. Тощие руки шарят в мокрой от росы траве, выискивая нечто.
   - Думай, хорошая. Старайся... Что Бона тебе передавала?
   При слове "Бона" глаза безумной на миг принимают осмысленное выражение. Я подбираюсь в ожидании чуда... Но разум в "зеркале души" быстро тает, взгляд стекленеет, уходит за мою спину, в никуда.
   Когда я уже решил, что она не обращает на меня никакого внимания, губы цыганки разжались и еле слышно произнесли:
   - Турки идут...
   Это было так необычно, что против воли обернулся, выискивая глазами тех самых турок. Естественно, никого вокруг не было.
   Что это было? Бредит?
   Я всматривался в лицо снова замолчавшей Френи добрые пять минут. Но ничего нового там не нашел.
   Черт!
   ... Ищу Ойку. Дедок Ивица все также стругает черенок, его супружница варит на летнем очаге зеленоватую бурду.
   - Ты присматривай за ней. Даст Бог, вернется память.
   Говорю эти слова убежденным тоном, но старуха в ответ молчит. Она отводит глаза, вздыхает и ниже нагибается над чаном с отрубями. Не верит. Что же - это ее право.
   Иду к дому. На подходе попадается Саво. Постреленка послали за водой.
   - Привет, тросточка, - шучу с усмешкой.
   Саво останавливается. Ведро аккуратно приставлено к ноге, сам нахохлился.
   - Дело есть. Ты потом к нам же пойдешь?
   Кивает.
   - Так вот... Там ты уже все и так видел... А я тебя об услуге одной попрошу.
   Как же это объяснить попроще?
   - Бабка Ойка не очень верит в то, что к Френи, цыганке младшей, память вернется. А мне эта девчушка очень важна. Очень. Так вот... Поболтайся там сегодня, посмотри, как старуха за больной ухаживает, что дает есть, как лечит. Может, не выздоравливает она не от болезни, а от того, что лечения не видит никакого? Понял?
   Опять кивок и тоже молча. Ну, прямо Чингачгук Большой Змей!
   Я усмехаюсь.
   - Сделаешь аккуратно, я тебя не буду тросточкой называть и детей отучу.
   По лицу еле заметно пробегает... радость? Новый кивок выглядит намного энергичней прежнего.
   - Беги!
   Паренек степенно подымает ведро и медленно идет в сторону дома.
   Ну, точно - Чингачгук!
  
   7.
  
   Днем, когда мы с Мирко уже отпрыгали с саблями и разогревали себе вчерашние чевапчичи, колбаски из жареного бараньего фарша, к дому подбежал запыхавшийся Саво. От обычной невозмутимости не осталось и следа.
   - Скорее, Петр!
   - Что случилось?
   Он глотал воздух широко открытым ртом.
   - Цыганке... Она... Говорить начала она! Тебя зовет!
   До старого Ивицы добирались бегом. Там уже собрались ближайшие соседи, приземистые бабки и деды, босоногая ребятня.
   Френи сидела на том же самом лежаке, на котором я видел ее утром. Только теперь она безостановочно раскачивалась. Глаза полузакрыты, а сама шепчет без остановки:
   - Петр, уходи! Турки идут... Турки идут... Турки идут... Петр, уходи!
   - Давно так? - спросил я Ойку.
   Та только кивнула.
   Сербы топчутся бестолково, все друг друга подталкивают. На лицах смятение, беспокойство, некоторые злятся.
   - Мирко, к нам турки незаметно могут подобраться?
   Вопрос, наверное, глуповат. Я сам уже не раз видел, как меняются на посту охраняющие селение гайдуки. Горная гряда, отделяющая нас от дороги к побережью, имеет несколько удобных подъемов, но все они прекрасно просматриваются. Один сторожевой видит все вокруг на десятки верст. Так что днем подходы - как на ладони, а пускаться в путь ночью, в горах, решатся немногие.
   Вот и сегодня утром в горы ушли двое выздоравливающих в деревне юнаков. В случае опасности они должны устроить камнепад и дать пару предупредительных выстрелов. Путь по горам - дело небыстрое. Пока враг дотопает - местные соберут все пожитки, добро и уйдут в схоронное место, под самые облака. Оттуда их можно выморить только голодом. Да и то, если знать все козлиные тропки и перекрыть их. Иначе и в осаде горцы обеспечат себе подвоз продуктов и воды.
   Воевать в горах - нелегкое дело.
   А она заладила: "Турки идут, турки идут".
   Где?
   Пока Карабариса в деревне нет, селяне слушают старейшин. А среди них единого мнения как раз и нет. Мирко советует начинать сборы, пара дедов смеются, утверждая, что из-за бабских страхов они скотину по камням гонять не будут. Староста деревни, ее глава во всем, что касаемо дел мирных, - дед Никола. Именно он должен принять решение. Когда-то Никола был знатным гайдуком, много видел. Сейчас такое и предположить сложно, глядя на расплывшуюся фигуру в богатой красной безрукавке, расшитой серебряными нитями.
   Седой истукан долго думает, шамкая ртом, будто споря сам с собой, потом сплевывает и авторитетно заявляет, что цыганка не ворожит, а этих самых турок и призывает.
   Френи тут же заткнули рот.
   Страсти разгорелись.
   Ойка вытягивает кляп и толкает в рот девушки ложку с успокоительным отваром. Френи разволновалась, руки дергаются, слюна течет по подбородку, глаза уже совсем обезумели. Лишь шепчет невнятно свое "Турки... Турки".
   - Что думаешь, барчук? Тикать иль остаться?
   Мирко озадачен. Деды, выступив единым фронтом, его в панике да в малодушии уже обвинили. Мне и цыганке тоже досталось за компанию.
   - Не знаю, как кто, а мы уходим, - я потянул старого гайдука за рубашку.
   Из рук Ойки забираю взволнованную цыганку, успокаивающе глажу ее и веду за собой.
   Рядом топает Саво. Погодя мгновение, устремляется вослед Мирко.
   - Куда вы? - кричит в спину Ивица. - Труса праздновать?
   Сербы хихикают... Останавливаюсь и поворачиваюсь к толпе.
   Смех замирает.
   - Бона была хорошей ведьмаркой... А все свое умение она внучке передала, поверьте уж... Так что, когда Френи говорит, что идут турки, я ей верю.
   Уходим. За спиной молчаливое сопение обиженных людей. Выкриков и оскорблений больше нет.
  
   8.
  
   Глупо получилось.
   Чтобы собраться, нам понадобилось меньше часа, еще два карабкались по скалам. Теперь ждем предсказанного нападения...
   Кроме нас троих да бредящей цыганки, наверху собралось три десятка взрослых жителей и куча ребятни. Из почти сотни взрослого населения предсказанию поверило только треть... Или стольких мне удалось запугать? В основном тут семьи ушедших гайдуков и те, у кого нет защитников: вдовы, старики, незамужние девушки. Им было страшно, они не хотели рисковать.
   Глупо получилось...
   Уже вечер, солнце касается краешка гор, скоро закат, а... турок как не было, так и нет.
   Глупо...
   Я делаю вид, что так и надо, а в душе копошится нехороший червь сомнения. Если к утру внизу все будет в порядке, если я зря погнал людей на эту кручу, если я облажался вместе с безумной горе-вещуньей, то... Это даже не смешно будет. Это - конец тому небольшому авторитету, который у меня был, как у брата арамбаши.
   Что для меня теперь лучше? Чтобы пришли османы и напали на деревню? Или чтобы ничего не произошло и предсказание цыганки оказалось лишь дурной шуткой, моей перестраховкой на голом месте? Не знаю...
   Люди шушукаются, кто-то стелет себе и детям, несколько семей ужинают.
   Ждем.
   ...Ночью нас разбудили звуки выстрелов.
   Внизу, у края селения горели огни. Крики до нас не долетали, но по тому, как запылали крайние дома в деревне, стало понятно, кто вчера был прав.
   Радоваться не тянуло.
   Мужчины с мушкетами и саблями собрались вокруг меня. Им страшно за близких, но и невыносимо больно видеть, как враг жжет родную деревню. За сложенные из камней дома никто не беспокоится - крышу перестелить да дыры заделать - пара пустяков. Волнует другое. Там сейчас гибнут их друзья и соседи, родственники и собутыльники, кумовья и крестники.
   - Веди, - глухо басит здоровяк с массивным старинным мушкетом.
   Это - мне. Кому же еще?
   В ночь уже убежали самые быстрые пареньки. Они идут за подмогой к соседям. Но когда она будет, та подмога?
   - Мирко, останься.
   Старик качает седой шевелюрой.
   - Еще чего... Бабы пускай остаются.
   Поправляю пояс с тяжелой саблей, за широким кушаком спряталось узкое лезвие кинжала, в правой руке - привычный немецкий пистолет, а сам зыркаю на старика - чего упрямится?
   Теперь понятно...
   За спиной мужчин подымаются женщины. В руках каждой или ружье или пистоль. Как я забыл - здесь же все воюют. Именно поэтому селение, оставшись без защитников, без ушедших юнаков, сейчас еще сражается. Плюются огнем дома, рубятся в проходах, режутся во дворах. Там тоже рядом с мужчинами принимают последний бой их матери и жены.
   Вниз бежим. Никогда не бегайте ночью по горным кручам - лучше уже сразу головой вниз. Но выбора нынче нет. Тайный фонарь дает узкий лучик, высвечивая уходящую вниз тропку. Местные, может, здесь и вслепую неплохо пробегут. А каково мне?
   Да и успеем ли?
   Полчаса безумной гонки. Большинство сербов даже не запыхалось, а у меня уже разрываются легкие. Соседи два раза ловили за руку, когда оступался. Один раз таки упал. Теперь саднит еще и правое плечо.
   Дальше идем по балке. Плотные заросли кустов скрывают узенькую полоску ручейка, по воде которого мы, согнувшись, пробираемся к селению. Когда до ближайшего дома осталось не более сотни шагов, идем в атаку.
   Жители собрались в центре, у дома старого Николы. Крыши ближайших домов полыхают как свечки. Турки, избегая потерь, методично отстреливают защитников, мечущихся на освещенном пятачке.
   - Ура! - ору я.
   Рядом что-то кричит Мирко. Дед останавливается на мгновение, вскидывает мушкет. Вспышка, грохот выстрела.
   Чертова нога! Я влетел в кротовью нору и подвернул стопу. Упал удачно, не на больную сторону. Тут же в лицо нам грянул залп. Янычары, засевшие за плетнем крайнего дома, успели развернуться к новым противникам. Двое соседей осели на землю. Мирко схватился за грудь, но не остановился.
   Турки попробовали ударить нам навстречу, но их здесь слишком мало. А помощь слать их командир не спешит. Гадает, кто это пожаловал из темноты: чета юнаков или перяники владыки.
   Мой отряд уже вовсю режется с заслоном осман. К нам бегут те, кто остался в деревне. Впереди пяток мужчин и дюжина женщин. У них в руках мушкеты и сабли. Чуть позади подпрыгивают бабки с грудничками и несмышленышами на руках. Дети постарше семенят рядом, держась за подолы или морщинистые ладони стариков. Староста послал людей на прорыв. Сам он и большая часть мужчин, стариков и пацанят прикрывают отход.
   Янычары дали людям отбежать от укрытия и открыли огонь. Первый же залп, разметавший по дороге дюжину корчащихся тел, вызвал рев отчаяния среди защитников, крик бессилия и злобы. Второй залп турков превратил этот звук в рык обреченного быка на поле для корриды.
   Никола повел своих в лобовую атаку. Те, кто оставался в доме старосты, попробуют своими жизнями купить мгновения, чтобы их родные успели уйти в близкие заросли.
   Я поднялся и заковылял к дому, где сербы добивали остатки вражеского заслона. Пяток турецких солдат, оказавшихся на нашем пути, были обречены, но продали жизни недешево. Из тех, кто бежал со мною, на ногах едва ли осталось человек пять. Раненых и хрипящих турок дорезают подоспевшие женщины.
   Слева, из темноты, наперерез бросилось двое. Короткие куртки, легкие штаны и смешные туфли на босую ногу. Мне даже не надо было спрашивать, кто это.
   За ними мелькают еще силуэты. Отрезают?
   Я вскинул пистоль, успокаивая сбитое дыхание. В последний момент турок, которого я целил, видимо, что-то почувствовал. Он обернулся, наши взгляды встретились. Я плавно нажал курок, перед глазами вспыхнуло. Забыл, что ночью надо зажмуриваться! В такой момент!
   Чтобы проморгаться, мне понадобилось секунды три. За это время янычары почти добежали до меня. Выстрел! Над плечом будто ветерок пронесся.
   Я вытянул второй пистоль. Вот и они. Наконец-то снова вижу!
   Ближайший турок припал на колено. Дуло его мушкета, как глаза очковой кобры, манило и гипнотизировало. Сноп искр, легкая вспышка... Но выстрела нет. Видимо, турок при беге растряс порох с затравочной полки?
   Какая разница!
   Стреляю навскидку, в упор. На груди янычара взрывается кровавый цветок, как в плохих голливудских фильмах. Глаза противника тут же теряют осмысленность. Второго, низенького кривоногого коротышку, встречаю саблей. На его мушкете нет штыка-багинета, он размахивает разряженным оружием как дубиной. Взмах турка, мой выпад. Лезвие вошло в грудь противника почти на ладонь.
   Это второй убитый мною враг. Убитый лицом к лицу, глаза в глаза.
   К горлу подкатывает комок... Трясу головой - на сантименты времени нет.
   Оглядываюсь. В пределах видимости трое врагов. Один сидит и воет, зажимая висящую на тонком лоскуте кисть. Двое танцуют странную польку или венгерский чардаш с молоденьким сербом. Он уворачивается от их сабель, они - от его вил.
   Бегу на помощь, проклиная собственную ущербность. Без пальцев левой руки я не могу перезарядить пистолеты. Через несколько шагов спотыкаюсь о тело. В звездное небо глядят хорошо знакомые мне глаза старого гайдука. Пуля разворотила шею, но оставила нетронутым лицо.
   Мирко, Мирко... Как же ты не уберегся? Что же я Барису скажу?
   Паренек не долго смог противостоять профессиональным воинам. Красивый удар сабли, и тщедушное тело полетело в куст. Грудь серба вспорота, как консервным ножом. Он еще не успел осесть на землю, как турки повернулись ко мне. Один, пригибаясь, пошел влево, второй начал обходить справа.
   Ну, уж нет! Не на того напали! Хотя бы одного из вас я за собой утащу!
   Прыгаю к левому, вскидывая зажатый в левой руке пистоль, делаю вид, что спускаю курок. Янычар инстинктивно отшатывается, падая на колено. В левой его руке мушкет, в правой - кривой ятаган.
   С замаха саблей делаю выпад в голову. Турок подставляет мушкет. Тычок стволом пистолета в лицо - он на мгновение теряется. Теперь бью в шею. Мы стоим лицом к лицу. Клинок скользит по запоздало выставленному ятагану, кончиком доставая незащищенную плоть. Сталь рассекает морщинистую немытую кожу, кровь потоком устремляется на его руки и грудь. Одновременно боль обжигает ногу - перед смертью турок успел отмахнуться.
   Время замедлилось. Счет - на доли секунды. Где-то за моей спиной заносит саблю второй янычар.
   Я прыгаю в сторону, качусь по земле, вскакиваю, кривясь от боли в боку и ноге. Но все напрасно. Второй турок лежит, пришпиленный к земле крестьянскими вилами. Его ноги еще шевелятся, изо рта идут кровавые пузыри, но взгляд уже подернулся пеленой смерти.
   Над ним, сжимая древко в широких ладонях, висит сербский паренек. Живот залит кровью, рубаха с широкой алой прорехой слегка колышется на ветру. Лицо паренька отрешено и безжизненно. Я лишь сейчас вспоминаю, как этого мальчишку зовут - Новица, пастушок Новица. Турки и я посчитали его мертвым.
   Руки Новицы разжимаются, он валится на землю, скручиваясь в клубок, поджимая ноги к груди.
   Склоняюсь к нему. Не дышит... Умер... Не вовремя вспоминаю, что на селе его считали упрямцем. Действительно, такой.
   Окидываю взглядом поле боя.
   Сколько времени прошло? Час? Минута? Мгновение?
   Все так же бегут в атаку прикрывающие свои семьи горцы. Только Николы уже нет среди них. Тело в расшитой серебряными нитями красной безрукавке лежит в пыли на дороге. Первые вопящие бабки с детьми вбегают во двор захваченного нами дома. Многие под залпами турок схоронились за плетнями, попадали в пыль.
   Походя, добиваю скулящего последнего турка. От боли он ничего вокруг не видит.
   - Быстрее! Все сюда! Не надо останавливаться.
   Люди старосты добежали до янычар. Огонь ослабевает.
   Ко мне подбегает окровавленный серб. Он переводит взгляд с одного мертвого тела на другое, приветливо машет мне рукой и убегает обратно к дому. Вспоминаю, как его зовут, - Предраг!
   - Ну же, кошелки старые! Сколько вас еще ждать?! - Предраг кричит толстухе с обезумевшими глазами.
   Женщина уселась за невысокой оградой, сжимая руки двух воющих от ужаса дочек или внучек.
   - Ну?!
   Она опрометью бросается вперед. Через двор бегут и бегут люди.
  
   9.
  
   Половина осталось внизу.
   Дети и старики не могут идти так же быстро, как взрослые мужчины. Да и путь наверх, это не то же самое, что спуск. Мы дважды останавливались, принимая бой. Дважды!
   Когда пули бегущих по следам янычар начинали летать слишком близко, мужчины укладывались за камни, подпускали врага поближе и охлаждали его пыл единственно доступным способом - кровью.
   До убежища дошли не все.
   Меня колотит, хотя дрожь понемногу идет на убыль. Сердце успокаивается, перестает биться о грудную клетку, стремясь вырваться и ускакать... Лишь на душе муторно, да во рту какой-то незнакомый привкус. Неправильный привкус, чужой... Вкус гари и страха, животной ярости и обреченного бессилия.
   Я сижу и всматриваюсь в лица.
   Дети, оставшиеся без родителей, жены, потерявшие мужей, старики, оплакивающие соседей... Оцепеневшие фигуры, лица опустошены, многие - в слезах. Из малышни, пинающей отрубленную голову турка у дальней стороны площадки, вырастут новые мстители, пойдут новые герои нескончаемой войны. Сражения закалят их, сделают злее. Они пойдут в долины вымещать на осевших тут и там турках то зло, которое увидели здесь и сейчас. И по их следам тоже будут идти каратели... Бесконечная история Балкан... Око за око.
   Внизу осталось тело старого гайдука, любителя трубки и посиделок. Где-то там сейчас и малыш Саво, его отец не пожелал уходить... Чертовы упрямцы! Надеюсь, он выжил. Хотя и знаю, что шансов маловато.
   Глажу ладонью разбереженные раны. Из свежего пореза на ноге сочится сукровица, ломит только сросшиеся кости, ноют шрамы. В пылу боя этого не замечал, сейчас отзывается. Цежу сквозь зубы теплый лозовач, поминая оставшихся в долине друзей... Отгоняю призраки тех, кого отправил в ад нынешней ночью... Горько.
   Янычары не сунулись на тропку, уходящую почти отвесно вверх. Боятся или знают о подготовленных камнепадах для непрошеных гостей?
   Я встряхнул головой, избавляясь от роя ненужных мыслей.
   Не сунулись - и ладно. Самим бы отдышаться, раны зализать. Утром будем разбираться.
  
   10.
  
   На рассвете турки ушли.
   Разоренные Грабичи щерились в лазурное небо закопченными стенами сожженных домов, разваленными сараями, трупами людей и животных. Коров каратели пустили под нож и побросали в огонь. Не себе, так и не врагу!
   Мы ждем. До Негушей, вотчины черногорских кнезов, рукой подать. А там и до столицы недалеко. Скоро придут ополченцы, перяники владыки, окрестные юнаки. Тогда и отыграемся!
   Османы не стали дожидаться.
   Ушли сами, увели несколько пленных, унесли добро и все ценное, что нашли в деревне. Остальное уничтожили. Сволочи!
   К побережью они вернулись той же тропой, которой, видимо, и пришли. Той дорожкой, которую охраняла пара горе-дозорных.
   Трупы сторожей нашли к вечеру, недалеко от смотровой площадки. Оба зарезаны холодным оружием. Одинаковым ударом - снизу в живот. Подошедшие гайдуки из Негушей попробовали настичь карателей, но те применили ту же тактику, которую любили сами юнаки. Сделали засаду на крутом повороте и положили пяток самых ретивых преследователей.
   Вернувшийся из погони незнакомый арамбаши скрежетал зубами и клялся отомстить. Я уже видел нечто подобное.
   И молчал...
   Я не мог вернуть ему убитых. Никто не мог...
   Поп отпевал тела. Селяне хоронили близких, соседей, друзей. В один день деревенское кладбище заполнилось почти до краев. Не хватало досок на гробы. Тело заворачивали в саван, быстро отпевали и клали в неглубокие могилы. Долбить каменистую землю некому.
   Я вырыл две могилы. Одна - для старого Мирко, вторая - для постреленка Саво, его отца, матери и двух братьев, так и не ушедших никуда из своего дома. Ладонь здоровой руки кровоточила содранными мозолями, не разгибалась спина.
   Простите меня, друзья, что не досмотрел! Простите! И прощайте...
  
   Пока долбил киркой неподатливую почву, выгребал камни и ровнял стены, из головы не вылазила одна занозливая мысль. Убить сторожей так, как это сделали, мог только кто-то из своих... Незнакомца они бы не подпустили. Значит, предатель все еще среди нас. Или есть еще варианты?
   Чертовы горы!
  
  

Глава 7.

Плен.

   1.
  
   Нелли погладила морской окатыш, подхватила камешек и запустила его по ровной глади заливчика. Ливка лишь пожала плечами на такое ребячество.
   - Ты долго прохлаждаться будешь?
   Девушка вздохнула и вернулась к тому, чем занималась до этого - разделке рыбы.
   Изувеченная спина затянулась и заросла невероятно быстро. Помогли ли этому отвары, которыми сербка промывала спину товарки, или соленый живительный воздух - неизвестно. Ливка приписывала заслуги исключительно себе.
   - Ну? Я долго ждать буду?!
   Нелли подхватила корзину с потрошенной, разрубленной на куски рыбой, и двинулась к приятельнице.
   - Когда в город собираетесь?
   Сербка пожала плечами.
   - Тебе-то зачем?
   Девушка задумалась. "Действительно, какая теперь разница?".
   - Не знаю... Просто так спросила.
   Ливка улыбнулась, стряхнула с передника налипшую чешую и, склонив голову набок, растягивая слова, поинтересовалась:
   - Этого "не знаю", случаем, не Данко зовут?
   Девушка вспыхнула. Чтобы скрыть смущение, она ниже нагнулась над столиком для разделки, начала перебирать приготовленные к посолу куски.
   - Вот еще... Я думала, что, может быть...
   Ливка уже, не скрываясь, громко расхохоталась:
   - Спросила... "В город"... Так и говори, что ждешь момент, чтобы на красавчика своего вислоухого посмотреть.
   - Вот и неправда! Никакой он не висло... - Нелли осеклась, а сербка захохотала пуще прежнего.
   Данко был сыном торговца, скупавшего у отца Ливки, старого Бояна, его продукцию. Часть улова жители деревни солили, но лучшую рыбу отвозили на рынки портовых городов. Боян сбывал все через венецианца Тодора. Его сын, улыбчивый и всегда веселый Данко, часто приезжал вместе с отцом в захолустную рыбацкую деревушку.
   В последнее время на дорогах стало небезопасно. Юнаки, которые до этого вполне сносно уживались с новой властью, развернули настоящую войну с турками, вылавливая купцов, мелкие армейские разъезды, сжигая и грабя дома горожан из числа тех, кому не нашлось места за городскими стенами.
   В Гловатичах было безопасно, да и торговцы в село приплывали, а не прибывали посуху, но Теодор от путешествий пока воздерживался, резонно полагая, что лишний медяк не вернет ему попорченную собственную шкуру. Так что Боян, чтобы не потерять скоропортящийся улов, был вынужден скидываться с соседями и свозить рыбу на склад Тодора в неблизкие Радовичи. Такое путешествие занимало целый день.
   - Вот еще... Надо очень... - бормотала Нелли, усиленно делая вид, что все ее внимание приковано исключительно к работе.
   Ливка посерьезнела. Она была старше подруги, опытней и смотрела на многие вещи уже по-другому.
   - Думай сама, Орнелка. Думай, пока можешь... На тебя Йован заглядывается, а у его отца всего один сын и два баркаса... Думай! Ты понимаешь, что без приданного, только за красивые глаза, Данко тебя на сеновал пригласит, а не к венцу?! Пока свербит внизу, а в сердечке птички поют, оно, может, и так сойдет. А пройдут годы?
   Лицо сербки стало жестким. Здесь не любили рыжеволосых, а уж хромоногую Ливку и вовсе никто не рассматривал как завидную партию. Она к этому привыкла, повзрослела, и на многие вещи смотрела вполне прагматично. Успеху у парней своей бойкой малолетней и симпатичной подружки Ливка не завидовала.
   - Думай, Орнелка! Пока голову не потеряла.
   Нелли шмыгнула носом и вернулась к рыбе.
   Чуть погодя, над столом согнулась и Ливка. Душеспасительные беседы на сегодня были закончены.
  
   2.
  
   Реакцию Бариса предсказать было нетрудно. Первое, что предложил арамбаши, когда вернулся, был ответный рейд.
   Алекс не спорил.
   После нападения турок его здоровье резко ухудшилось. В ночной сумятице пропали бутылочки старого лекаря и часть пилюль. Снова открылись едва затянувшиеся раны, появилась новая. Но главное было не в этом. Парню расхотелось выздоравливать. Как тогда, в темнице.
   Барис не приставал, решив, что время лечит. И ошибся.
   С утра Потемкин выбирался на гору, долго сидел, слушая птиц и думая о своем. Потом шел в деревню, где вернувшиеся юнаки перенастилали крыши и укрепляли стены. Обедал, помогал в работе, если просили подсобить, и шел обратно.
   Единственное, что еще интересовало Алекса, была молодая цыганка, о здоровье которой он справлялся каждый день.
   Френи, наоборот, после памятной ночи пошла на поправку. Она уже не походила на скелет из фильмов об ужасах Холокоста, начала связно говорить, даже спорила иногда. Только при виде младшего Джанковича признаки выздоровления исчезали - девушка затихала, замыкалась в себе, отказывалась отвечать.
   За неделю Алекс осунулся, черты лица заострились, появилась отдышка от малейшего усилия. Он все сильнее приволакивал больную ногу, отчего хромота стала еще заметней.
   Одним вечером Барис не выдержал:
   - Сходил бы ты в Цетин.
   - Зачем это?
   - Ну, во-первых, там лекарь, который тебя с одра поднял... - он заметил, как скривилось лицо брата и тут же исправился. - Сам говорил, что вернуться к прошлой жизни хочешь. Увидишься там с людьми... своего круга, Жевричем.
   - Не хочу...
   Барис замялся.
   - Понимаешь... Я собираюсь к австрийской границе. Турки попалили весь порох, ружья запасные. Деревня беззащитна почти. Надо много купить, а османы, сам понимаешь, нам не продадут.
   - А меня чего собираешься выпроводить?
   - За тебя турки награду обещают. Полтысячи пиастров.
   - Это много?
   - Для местных - вполне.
   Потемкин не понимал.
   - За тебя же тоже, наверное, денег дают?
   - За меня больше. За меня - тысячу, - арамбаши усмехнулся. - Только я здешний, а ты для деревни - пришлый.
   - Боишься, что сдадут меня?
   Брат почесал висок, собираясь с мыслями.
   - Сдадут? Не в этом дело... Село думает, что турки приходили за твоей головой. Иначе, что им делать тут?
   - За моей?
   - Есть такое мнение, - он подумал и добавил. - Да и неспокойно мне... Жеврич передал через мальчонку одного письмецо. Пишет, что его люди копают, ищут, кто осман через горы провел. Есть зацепки уже. Пишет, что враг рядом совсем.
   - Кто?!
   - Не сообщил... И правильно. Пойдет слух - или спугнем, или его сгоряча кровники убитых порешат. Потом следов не найдем.
   Он придвинулся поближе.
   - Пока меня не будет, съезди к Жевричу, а? Чтобы спокойней было. Я, Петя, тогда волноваться не буду, ты здоровье подправишь у тамошних эскулапов, да и с другом встретишься.
   - С каким это? Другом?
   Барис внимательно посмотрел на собеседника.
   - Тебе видней с каким. Жеврич пишет, чтобы сказал тебе, что твой друг к нему со дня на день пожалует. Если захочешь увидеться, то самое время.
   Алекс почесал небритую щеку и нехотя выдавил:
   - Хорошо. Я съезжу в Цетин.
   По лицу арамбаши промелькнула улыбка.
   - Вот и славненько.
  
   3.
   Алекс.
  
   Все тот же мул вез меня по тому же маршруту. Будто и не было последних недель, не было бойни, не было остывающих трупов друзей на руках.
   Осень понемногу прибирала окружающие горы под себя. Ночи стали прохладнее, утра - зябкими, травы и листья желтели с каждым часом. Крестьяне начинали битву за урожай на каждом кусочке запаханной земли, отвоеванной у скал и горных круч.
   Здесь было бы красиво, если не было бы так погано.
   Даже самогонка уже не спасала.
   Рядом с мулом шагает Космин. Барис послал со мной того самого гайдука, который уже однажды спас мне жизнь. Румын легко воспринял отлучку. В отличие от меня, такое путешествие ему в радость.
   Дом тайной канцелярии владыки стоял на прежнем месте. Не изменилось ничего. Даже кабадах Славко Лазович, трепавшийся во дворе со своими бойцами, не выпадал из общего ансамбля.
   - Мы к Жевричу.
   Стражник на входе заслонил дверь.
   - Вот прямо так и сразу? Думаете, у занятого человека дел нет, как с оборванцами болтать?
   Космин послушно отошел.
   Я не к месту вспомнил, что я еще и русский дворянин. И какое-то мурло мне указывать будет?!
   Но только рот раскрылся для отповеди зарвавшемуся церберу, как на мое плечо легка тяжелая ладонь. Лазович вмешался в разговор.
   - Думаю, Младен захочет говорить с ним.
   Стражник пожал плечами и отошел, пропуская. Мол, как знаете.
  
   Толстячок Жеврич восседал в том же кабинете, в котором меня когда-то допрашивали. Подвальная комнатенка была освещена двумя новыми серебряными канделябрами. Стол, табуреты, кресло, шкаф и секретер. Из-за заваленного папками стола была видна лысеющая макушка в обрамлении вспотевших волосенок и кончик гусиного пера, летавшего по бумаге с отвратительным скрипом.
   Лазович, промолчавший весь путь до кабинета патрона, также молча ушел, оставив нас наедине.
   - Добрый день, Младен.
   Глава тайной службы на мгновение оторвался от своего трактата и, окинув меня отсутствующим взором, скороговоркой выпалил:
   - На сегодня приема нет. Выйдите за дверь.
   И тут же вернулся обратно к писанине. Еще секунд пять в комнате раздавался только скрип пера. Наконец, владелец кабинета заметил, что проситель не ушел. Жеврич нервно отодвинул документы и зло зыркнул на человека, оторвавшего его от важной работы. На его лице промелькнуло удивление, и тут же его сменила маска благодушного раскаяния.
   - Петр Николаевич?! Вы?! Не узнать вас, право слово...
   Он вскочил и устремился мне навстречу с распростертыми объятиями, будто не видевшиеся годы приятели нашли друг друга в придорожной харчевне.
   - Любезнейший!
   Я отметил, что направляясь ко мне, толстячок ловко перевернул листок, над которым так усердно работал.
   - Вас с этой бородкой не узнать... Никак не узнать, - он долго тряс руку, заглядывая в глаза.
   Я провел ладонью по щетине. Забываю бриться - что тут такого?
   На одутловатом от спертого воздуха лице появилась искреннее участие:
   - Вы похудели? Спали с лица? Это от ран или что-то другое гложет?
   Младен вернулся к столу, быстро убрал рабочие бумаги в венецианский секретер, запер его на ключ и вновь обернулся ко мне.
   - Простите, работа...
   Он улыбался широко и безмятежно. Если бы не оставшиеся кусочками льда карие глаза... Верно подмечено, глаза - зеркало внутреннего мира человека, отражение души.
   Я постарался подыграть в этой нелепой инсценировке.
   - Что вы? Разве все так плохо?
   Он сочувственно закивал:
   - Да, да. Неважнецки выглядите, любезнейший... Вам надо чаще гулять на воздухе.
   От такого пошлого замечания мне аж скулы свело.
   - А может, я выгляжу не ахти потому, что половину Грабичей спалили турки? Барис сказал, что у вас есть идеи по этому поводу?
   На лице толстячка не дрогнула ни одна мышца.
   - Да, конечно. Неприятная история... - он отошел к узенькому зарешеченному окну, через который в подвал пробивался узкий лучик света. - Вы должны понять, здесь совсем другая политика, чем в большой Европе.
   Он повернулся ко мне, сделал паузу и продолжил:
   - Мы - маленькая страна, у которой есть далекий сильный друг и вполне близкий могущественнейший враг... Даже несколько врагов. Мы не можем действовать сгоряча.
   - Там сербов, черногорцев в домах палили.
   - Паритет, который мы выстроили с побережьем, тонок и хрупок... Ведь для нас плохой мир лучше доброй войны.
   - Я могу это понимать так, что ответных действий не будет?
   - Юнаки зарезали несколько турок. Те сожгли их базу, - толстяк развел руками. - Банально... Собственно, это уже история.
   "Как просто..."
   - Барис сказал, у вас есть зацепки? Вы знаете, кто провел янычар через кордоны и сдал стражу?
   Младен взбил пятерней редкие волосы.
   - Зацепки? Пожалуй, да... Есть у меня подозреваемые... Был, вернее.
   - Кто?
   - Один бывший гайдук. Серб. Он ушел из четы вашего брата полгода назад, осел у побережья, пробовал торговать, прогорел... Они с арамбаши крупно повздорили из-за доли, а Явор был вспыльчивый малый. Древние говорили: "Is fecit, qui prodest".
   - Был?
   - Да... Явора застрелили, когда брали для допроса. Он был настороже, случилась катавасия... Двое моих людей получили раны, а он умер... - Жеврич подошел к шкафу, покопался внутри и протянул мне сверток. - Но мы нашли в его лачуге странные вещи.
   Я развернул сверток. На моих коленях лежала приметная и дорогая, хотя и поношенная, красная безрукавка, расшитая серебряными нитями. В нескольких местах ткань была недавно заштопана.
   - Ничего не напоминает?
   Ну, вот, кажется, и разрешился главный вопрос... Я тихо прошептал:
   - У Николы, старосты, была такая...
   - Вот и мне показалось, что где-то я уже видел подобное... Да и серебра мы там отыскали преизрядно. Не полтысячи пиастров, конечно, но немало.
   Младен вернулся к столу, сел, поерзал в кресле.
   - Это все, что вы хотели узнать?
   Я усиленно думал.
  
   Если предатель - неизвестный мне бывший гайдук, то каким образом в его планах оказался я? Как он добыл крестик? Для чего весь маскарад с уходом из-под Котора четы брата? Только, чтобы бывшему арамбаши досадить? Чем? Или это разные, не связанные события?
   Почему этот мститель одиночка не поступил так, как любой другой горец? Не застрелил врага из кустов?
   Да и вещь, взятая в качестве трофея, очень уж приметная, если даже...
  
   Мои размышления прервал глава тайной полиции:
   - Это все?
   Я поднялся:
   - Нет... Я хотел бы поговорить с Белли, когда он будет здесь.
   Младен широко улыбнулся:
   - Это просто. Конрад появится в Цетине через день-два. Он был... Неважно, впрочем.
   Серб всячески показывал, что его ожидают более важные дела. Улыбка все также блуждала на его лице, но весь вид говорил о чрезвычайной занятости.
   Однако, выставить докучливого гостя за дверь Жеврич не решался.
   - Еще одна просьба... Нужен адрес лекаря, который помог мне прошлый раз.
   Толстяк схватил со стола скомканный листок черновика, оторвал краешек, и на чистом лоскутке написал адрес.
   - Вот. Славко расскажет, как туда добраться.
   Я повертел в руках обрывок бумаги. Мельком отметил, что буквы на обратной стороне - французские. Язык просвещенной Европы! А Младен то - полиглот.
   Жеврич посапывал недовольно, темы исчерпаны. Я поспешил откланяться.
  
   4.
  
   Вопросы... Вопросы...
   Встреча с Жевричем не только не дала мне ответов, но еще и новые головоломки подкинула.
  
   Лекарь при виде ран сначала заохал, потом долго ощупывал, сгибал и разгибал суставы, тер кожу и сверял цвет ногтей на руках. В этот раз я был при деньгах - Барис подкинул, так что с оказанием медицинских услуг проблем не возникло. Припарки, новые повязки, микстуры, пилюли... И покой.
   До приезда Белли я считанные разы выходил на воздух - предпочитал отлеживаться в мансарде домика медикуса. Старик авторитетно заявил, что мне нужен уход, иначе я рискую остаться без ноги и вообще недолго буду портить землю своим существованием.
   Пришлось лечь в "стационар".
   Единственное, от чего не мог предложить лекарства опытный врачеватель, была ипохондрия, унылая депрессия. Розовели и рассасывались отеки и синяки, перестало екать в груди, даже ломота в костях по утрам исчезла. А тоска осталась.
  
   Конрад ворвался в мой мирок сияющим метеоритом.
   Кипящий энергией колобок еще от порога ошарашил меня спорным заявлением:
   - Все буянишь?
   - Кто? - не понял я.
   Белли бросил в угол мансарды запыленную треуголку, отряхнул купеческий кафтан. В этот раз он выглядел как негоциант средней руки. Причем, европеец, а не житель балканской Порты.
   - Жеврич жалуется, что ты портишь отношения местных с османами. Уже и бойню из-за твоих выходок устроили. Он еле сдерживает кнезов от очередной резни...
   Конрад плюхнулся на табурет у стола, схватил кувшин, принюхался.
   - Вранец, - подсказал я.
   Тайный посланник скривился, но плеснул в кубок нелюбимого пойла, жадно выпил.
   - Я тут проездом... Хочу сказать, что если вы, Петр Николаевич, уже совсем восстановились от ран, то вашей кипучей энергии Федор Васильевич готов найти более достойное применение.
   Он опрокинул в себя еще кубок.
   - Как это понимать? - ошеломленно выдавил я.
   - Так и понимайте. Граф не доволен вами... и мною.
   Кто такой этот "Федор Васильевич"? Ясно, что руководитель... Но кто? Я его, по-видимому, должен хорошо знать.
   Агент продолжил:
   - Ваша вакация затянулась. Пора о делах вспомнить... Не говоря уже о том, что наши друзья заждались вас.
   - Кто?
   Он пожал плечами.
   - Не имею понятия. Мне передали, вы сами в курсе.
   Я сжал зубы. Наследие прошлого! Чертовщина!
   - Я говорил вам, что некоторые вещи вылетели из моей головы. Так бывает, когда тебя бьют долго, а ты хочешь позабыть что-то важное... Неплохо бы напомнить эти тайны, а не играть загадками.
   Белли сощурился.
   - Сударь, о том, что вас пытали турки, я слышал. Не надо повторяться... И напомню вам, что ваши тайны - это ваши тайны. Мои - это мои... Меньше знаешь - меньше сдашь!
   Он откинулся к стене мансарды, оглядел меня и категорически заявил:
   - Бородка вам не идет.
   Далась им эта щетина!
   Белли поигрывал столовым ножом. Я заметил, что в этот раз при разговоре Конрад старательно избегает смотреть мне в лицо.
   - Конрад?
   Он таки вперил в меня тяжелый взор.
   - Конрад, какое задание у меня было?
   Агент минуту молча буравил меня глазами, потом поднялся, бросил на стол ножик и подобрал треуголку.
   - Я вернусь через месяц. Постарайтесь сами вспомнить.
   Он исчез из дома так же быстро, как и появился.
   Чертовщина!
  
   5.
  
   Барис пропустил мимо ушей мой пересказ ультиматума Белли. Лишь хмыкнул, что в этих горах российский император не сильней турецкого султана, а тот меня уже оценил. Жизнерадостное утверждение!
   Карабариса гораздо больше тревожило другое. Австрийцы, традиционные поставщики пороха и ружей, отказались продавать припасы черногорцам и сербам. Даже контрабандисты виновато отводили взгляды и бормотали о сложностях. Купцы и вовсе отзывали представителей и сворачивали бизнес.
   Некоторые из них прояснили ситуацию.
   Неудачи Австрии и возникшие разногласия между Россией и Турцией заставили немцев по-новому всмотреться в ситуацию на Балканах. Вот-вот падет Франция, Россия и Австрия будут делить приз, что-то отломиться и османам. Но! Потом будет новый расклад сил, новые интересы и новые войны. И Францу Второму не улыбалось получить бунтующих, пророссийски настроенных сербов на своих восточных границах. Вот и вышла указание приравнивать продажу оружия славянам к государственной измене.
   Главный канал поставки пороха прервался.
   Карабарис чесал пятерней кудлатую голову и в слух прикидывал варианты:
   - Сходили бы к грекам. В Греции, как известно, есть все. Так там сейчас буча такая, что живым можно не вылезти. Янычары лютуют пуще здешних... В Модену или Тоскану, Венецию ту же, тоже опасно плыть. Там лягушатники с Суворовым воюют, там флот, там торговцев оружием вешают без суда на реях... Что ж делать то?
   Он засопел. Алекс, недоумевая, спросил:
   - Неужели бочонка пороха тебе никто не продаст? Тут же жуликов - на версту кучка! За серебро мать вдуют черту лысому.
   Джанкович усмехнулся.
   - Черту, может и да. Но после того, как мы гулять стали на дорогах Бока-ди-Каттаро, купцы не хотят дел иметь с юнаками. Конфликт интересов! Надо плыть, а куда? Кроме пороха фузей прикупить не плохо бы, сабель, свинца на пули - турки весь запас разорили.
   - А в центральную Италию?
   Арамбаши почесал переносицу, поиграл кинжалом, подбрасывая его на ладони, и отрицательно помотал головой:
   - Тоже не выход. Пока плыть будем, Суворов может туда дойти на раз-два... Да и фрегаты русские, я слышал, чуть ли не до Бриндизи доплывают.
   - Ну, русский корабль для нас не проблема!
   - Не знаю, не знаю. Во время войны встреча с любым кораблем на море может окончиться плачевно.
   Алекс задумался.
   - Тогда и я не знаю... Сицилия?
   - Там пусто. Если и торгует оружием кто, то мы его не найдем... В Сицилии такое количество разбойников, что уже лет сто за продажу оружия вешают без лишней канители... Хотя...
   - Что?
   Барис задумчиво произнес:
   - Есть у меня приятель один. В Неаполе... Когда-то вместе начинали. Сейчас больше контрабандой балуется, но и других способов мошну набить не чурается. Думаю, он помочь сможет.
   - Это ж далеко?
   Карабарис пожал плечами.
   - Не близко, но за неделю управишься.
   - Я?!
   Арамбаши удивленно отстранился:
   - Во-первых, я нужен здесь. Во-вторых, тебе полезна будет морская прогулка, а меня на волнах мутит... Ну и в-третьих...Кто у нас лучше всех по-итальянски говорит?
   - Так я же ни одного слова...
   - Nessuna parola, addirittura?
   - Ti guiro, non capisco nessuna parola...
   Барис ухмылялся.
   Алекс опешил. В голове заенькала дурная мыслишка: "Так... По-моему я что-то о себе еще не знаю".
  
   6.
  
   Фелука быстро скользила в утреннем тумане. Хозяин ее, грек Димитрис, высматривал, стоя на носу, землю. Уже в летах, степенный и массивный, он походил бы на статую, носовое изваяние, если бы не вынужден был отрываться от подзорной трубы и посматривать на соседа. Рядом, перегнувшись через борт, позеленевший Потемкин отдавал должное не самой заметной качке.
   Видимо, брат пошутил, когда заявил, что младший Джанкович не страдает "морской болезнью". Или это новоприобретенное?
   Оторвавшись от осклизлой древесины, умыв лицо, Алекс поинтересовался у шкипера:
   - Скоро?
   Грек пожал плечами. Данный жест в равной мере мог означать и то, что он не знает ответа, и то, что земля нескоро.
   Потемкин, шатаясь, двинулся на корму.
   Четверо гайдуков, которых Карабарис отправил с братом в плавание, азартно резались в карты. Один из двух матросов греческого пирата, нанятого арамбаши для похода, тихо подсказывал Космину, отчего остальные злились.
   Кроме румына, под началом Алекса были братья Пешты, Игорь и Деян, и черноглазый, патлатый, жутко вспыльчивый Тодор по кличке Сицилиец.
   Играли в местную разновидность подкидного дурака, только вместо четверых игроков за перевернутым ящиком сидело пятеро. Одним из игроков был свободный от вахты матрос. Резались, естественно, на деньги.
   Пешты и Сицилиец проигрывали паре Космин-матрос, отчего в компании вот-вот готова была разразиться свара.
   "Только стычки между своими не хватало!"
   Алекс подошел поближе.
   - Оружие все почистили?
   После двух дней качки ни он, ни его вид давно уже не внушали должного уважения членам отряда, но кое-какие понятия о субординации все же в юнаках оставались. Тихое переругивание затихло, молодцы закивали опухшими с перепоя мордами.
   Пить они начали сразу, как только отчалили от берегов Черногории. Потому как нервничали...
   Осенью море становилось угрюмым, часто штормило, днями шли проливные дожди. Моряки в такую погоду стараются держаться знакомых берегов, предпочитая укрываться в многочисленных бухтах и заливах при первых признаках ненастья. Но во время войны прибрежные воды становятся слишком опасными для одиноких судов. Особенно, если у их хозяев совесть нечиста.
   Димитрис жил пиратством. Он был одним из многочисленных искателей удачи, которые заполонили воды Греции, став настоящим бичом торгового флота Порты. Дерзкие налетчики, выступавшие часто под русскими флагами, не боялись ни черта, ни бога. Добычей их становились и одинокие суда, и целые торговые караваны. Стаи остроносых фелук с десятком абордажников-головорезов на борту, как пираньи, собирались вокруг неповоротливых купеческих судов, облепляли гигантов... И оставляли только пылающие остовы.
   Не секрет, что при Екатерине Великой Россия активно поддерживала греческих корсаров. Враг моего врага - мой друг. Османы же оставались естественным соперником восточной империи на протяжении десятков, если не сотен лет. Но... Ушла эпоха Екатерины, пришло время Павла. Новый российский император терпеть не мог сравнений со своей блистательной и могущественной маменькой, без соизволения которой (и штыков непобедимых "браво-ребятушек" Суворова) в Европе не могли даже громко чихнуть. Теперь Порта и Россия стали союзниками, и фрегаты Ушакова топили греков так же, как это делали канонерки турок. Тех, кто умудрялся проскочить мимо, настигали ядра англичан, карауливших редкие французские корабли и лупивших по всему, что не подходило под марку "союзник".
   В самой Греции янычары методично обшаривали побережье, выискивая тайные схоронки и сжигая базы пиратов. Там стало слишком горячо. На первых порах Димитрис думал отсидеться у друзей, в рыбацких селах бывшей венецианской провинции, но и туда добралась война.
   Теперь пират спешил в Королевство Обеих Сицилий. Отбитый у французов Неаполь казался старому бандиту спокойной гаванью, в которой он сможет переждать нашествие чужаков в родной Адриатике.
   ...Алекс убедился, что спор из-за выигрыша не перерастет в драку, и двинулся обратно.
   - Дьявол меня возьми! Корабль по курсу! - рык шкипера заставил вскочить всех.
   Матросы бросились к парусам, гайдуки на нос, высматривая причину беспокойства.
   Из тумана на них надвигалась громадина военного фрегата. Болтающийся на корме и мачтах флаг был неразличим в густом киселе, носовой фонарь незажжен. Столкновение казалось неизбежным.
   - Якорь мне в задницу, если это не француз! - просипел Димитрис.
   Как пират различает принадлежность корабля, при том что из всего судна пока был виден лишь нос, Алекс мог только догадываться.
   Грек старался отвернуть с пути незнакомца, но безуспешно. Корабли быстро сближались.
   На пирате, как и на французском судне, не горел ни носовой, ни кормовой фонари. Будь встреча пару часами ранее, они бы, может, и разминулись незаметно. Все-таки большой корабль с маленькой лодки заметить легче, чем наоборот. Но дело шло к рассвету, и силуэт фелуки уже прекрасно просматривался.
   Одинокий выстрел с носового орудия прозвучал, как гром небесный.
   - Черти! Приказывают лечь в дрейф!
   Грек скрежетал зубами. Слишком близко рассвет. Клочья спасительной пелены разваливаются, расползаются под первыми лучами солнца. Уйти не удастся!
  
   7.
  
   - Кто такие?
   Их допрашивал молодой офицер французского военного флота. Грязная перевязь, потертый сюртук и загорелое дочерна уставшее лицо с мешками под глазами. Лейтенант Седрик Авинель... Француз был вымотан до предела.
   Потемкин подивился опыту грека, определившего принадлежность встреченного корабля навскидку.
   - Кто такие? Откуда идете? - француз крутил в руках потертую судовую книгу захваченной фелуки.
   По документам, лодка Димитриса была малым торговым судном, приписанным к порту Корфу.
   Грек отрицательно покачал головой. Знание иностранных языков у него ограничивалось турецким и итальянским. На ругань француза старый пират только разводил руками и лепетал что-то на родном наречии, понятном лишь ему одному.
   - Канальи! Выбросить вас за борт - и всех делов! Когда уже научитесь нормальной речи, а не своему варварскому "кяв-няв"?! - Авинель был сильно не в духе. - Гийом! Зови сержанта, и пускай он прихватит мешки!
   Державшие связанных пленников солдаты в смешных касках с плюмажами-гусеницами обменялись понимающими взглядами. Один из них хмыкнул и выдал короткую тираду на незнакомом языке, отчего его приятели недобро рассмеялись.
   - Простите, сударь... Я немного понимаю и могу ответить на ваши вопросы, - слова сорвались с языка сами собой. Стать кормом рыбам Алексу не улыбалось.
   Лейтенант, уже подошедший к двери из кубрика, остановился.
   - Так бы сразу...
   Он вернулся к лежащему на полу связанному Потемкину, присел на корточки.
   - Откуда вы идете? Из Неаполя? Сицилии?
   Алекс покачал головой.
   - Мы как раз плывем в Неаполь. Из Бока-ди-Каттаро.
   Француз скривился.
   - Дьявол! Я рассчитывал, что вы оттуда...
   Он встал и крикнул погромче:
   - Гийом! Где мешки?!
   - Подождите? - Алекс закрутился на полу, стараясь привлечь внимание человека, от прихоти которого зависели сейчас их судьбы. - Что вы хотели узнать?
   Лейтенант скептически окинул взглядом скрюченную фигуру пленника.
   - Какая разница? Не все ли равно? Тем более что ответов я не услышу?
   - А все же?
   Француз присел к телу пленника.
   - Я хотел бы знать, где сейчас флот... Где русский Ушакофф? Где этот дьявол Нельсон? Что мне ждать в проливе и стоит ли туда соваться? Понимаешь, безмозглый дохляк? - он поднялся и криво ухмыльнулся. - Хотя ты, рыбак, небось, и имен таких не слышал.
   - Погодите! - Алекс старательно прикидывал, чем он может быть полезен. - Я могу помочь!
   Лейтенант наклонил голову на бок, скептически насупившись. Весь его вид говорил о том, что от продолжения разговора он не ожидает ничего путного.
   - Британский флот сейчас на севере, прикрывает русских и блокирует Геную, - по лицу француза пробежала заинтересованность. - А Ушаков вроде в Греции порядок наводит.
   - Откуда знаешь?
   Напускную игривость как рукой сдуло. Глаза Авинеля превратились в узенькие щелочки, спина напряглась.
   "Что соврать? Не рассказывать же, что мне это сообщил русский шпион, с которым мы беседовали несколько дней назад?"
   - Сорока на хвосте принесла!
   Лейтенант осклабился.
   - Сорока?!
   По его знаку Потемкина подхватили, поставили на ноги.
   - Сорока? - уже медленно, заинтересованно усмехаясь, переспросил француз.
   Алекс улыбнулся в ответ... И тут же скрючился от боли - удар в живот был почти неуловим.
   - Итак... Сорока?! - еще раз переспросил лейтенант.
   Алекс нашел силы ухмыльнуться в ответ.
   - Сорока!
   Авинель ударил без замаха. На этот раз пленник слегка дернулся, и касание прошло вскользь. Не так больно, как в первый раз.
   В дверь кубрика заглянул офицер в гусарском доломане.
   - Патрон спрашивает, какие результаты?
   Лейтенант зыркнул в ответ и глухо процедил:
   - Идет работа...
   Офицер вошел внутрь и прислонился спиной к переборке.
   Новый персонаж был явно не из штабных, холеных в неге, крыс. Умные глаза, волевое, хотя и простоватое лицо, пышные модные бакенбарды. На загорелом дочерна, как и у Авинеля, подбородке и левой щеке бороздился неглубокий шрам. Куртка вошедшего пестрела заплатами, а на жилете просматривался длинный, недавно наложенный шов. Лишь трехцветная перевязь казалась сравнительно новой. Бряцающая, неуместная на корабле сабля дополняла образ сухопутного вояки.
   Незнакомец скептически окинул взглядом связанных матросов и гайдуков, повисшего на руках солдат Потемкина.
   - Это - работа? А я думал, увлечение. Островитяне это еще называют хобби...
   Авинель обиженно засопел.
   Потемкин попробовал привлечь внимание.
   - Я могу рассказать много интересного.
   Лейтенант замахнулся для нового удара, но его руку удержала ладонь незнакомца.
   - Неужели? - вошедший офицер нагнулся к напрягшемуся Алексу. - И что же ты хочешь поведать, моряк? Цены на сардины?
   - О флоте русских и турок, о сражениях в Италии, о битве при Нови!
   Незнакомец хмыкнул:
   - О Нови? Бедняга Жубер! Эта история поросла пылью, турок.
   - Тогда о битве при Мангейме! И я не турок!
   Офицер распахнул рубашку Потемкина, кончиками пальцев взял с груди крестик.
   - Православный?
   - Грек! - зачем-то соврал парень. И тут же спохватился. - Этнический! А так - из Бока-ди-Каттаро.
   На слово "этнический" француз удивленно поднял брови, хмыкнул.
   - Грек на корабле... Корсар или контрабандист?
   Потемкин пожал плечами.
   Француз еще раз ухмыльнулся и сделал знак державшим пленника солдатам.
   - Ну что же... Пойдем, грек! Патрон соскучился по новостям из Европы.
   Под давящим, тяжелым взглядом Авинеля Алекс поплелся за покинувшим комнату незнакомцем.
  
   8.
  
   В проходе было тесно - ящики, тюки, люди. Французские солдаты толпились везде.
   Чтобы Алекс не отстал, топающие за спиной охранники награждали его поощрительными пинками. Ни о каких правах человека воины первой республиканской армии и не задумывались.
   Промелькнула палуба, вход, узкие коридоры. Перед инкрустированной дверью в капитанскую каюту Потемкина остановили. Десяток заросших патлатых ветеранов быстро прощупали каждый сантиметр тела, проверили пояс и сапоги, прочесали волосы.
   Незнакомый офицер уже крикнул из-за двери, какого там они мешкают, когда Алекса, наконец, впихнули внутрь.
   Потемкин вылетел на середину комнаты. Встал, отряхнулся, огляделся. Веревки давно натерли руки, но после турецкого плена на такое он старался не обращать внимание.
   За спиной ровно дышали охранники.
   Места в каюте было немного. Стол, широкий и заваленный картами, секретер, платяной шкаф в углу, вешалка для плащей и шляп. И пяток табуретов и полукресел, на которых сейчас разместились хозяева корабля.
   Посередине находился несомненно главарь. Среднего роста, черноволосый, он выделялся среди других длинноволосых республиканских военных, набившихся в каюту, явно наметившимися проплешинами и полным отсутствием регалий на груди. Лишенные золотой вышивки старой аристократии, новые хозяева Франции стремились украсить себя золотом наград. У большинства собравшихся военачальников на груди пестрели кресты, бляхи и медали на лентах. У этого не было ничего. Только потертый военный сюртук, из-под которого выглядывала несвежая рубашка, и трехцветный генеральский пояс.
   На живом лице выделялись глаза и властный подбородок. Алекс сглотнул пересохшим горлом. Если бы не рост, он принял бы этого француза за будущего императора. Полное сходство... Только Наполеон был... есть пониже... Или все же..?
   Алекс всмотрелся.
   Гул в комнате стих. Французский генерал рассматривал пленника, тот - его. Первым не выдержал француз.
   - Ты - грек?
   Алекс кивнул.
   - Бьен, хорошо... Ты был в Неаполе?
   - Но, мессир.
   "Он или не он?"
   - Если он не был в Неаполе, на кой черт, Жок, ты его притянул сюда?
   Гусар, приведший Потемкина, вальяжно развалился в полукресле. На реплику патрона он хмыкнул и ткнул прихваченным кубком в пленника.
   - Спокойно, Бони... Расскажи нам то, о чем трепался мне, грек.
   Потемкин выдохнул: "Выноси, нелегкая! Это точно Наполеон! Вот так сплавал в Неаполь!"
   "Что там Белли плел о сражениях?"
   - В Европе войска эрцгерцога Карла побили вас при Мангейме. На счастье, генерал Массена успел вовремя. Его полки отбросили австрийцев и гонят русских и австрияк под Цюрих. Говорят, сам Суворов бежал. Впрочем, вся северная Италия пока за ними.
   Французы переглянулись. Показалось, или по лицу главного пробежало облачко досады?
   - Что там с английским флотом? И с русским?
   - Британцы блокируют Геную. Это точно... И сторожат проходы у Сицилии и Мальты. Русские - у острова Корфу и где-то тут.
   Снова нерадостное сопение.
   - Еще новости?
   Алекс напрягал память. Что еще?
   - Брюн, генерал ваш, англичан и русских погонял на севере, в Голландии.
   - Брюн перешел в наступление?
   - Не знаю.
   Бонапарт подвинул стул поближе.
   - Макдональд держится?
   "Так вроде звали французского генерала, осажденного в Генуе?" Алекс неуверенно кивнул. По комнате пробежал вздох облегчения.
   - Periculum in mora! К черту промедление! - Наполеон повернулся к капитану судна, чертившего на карте замысловатые маршруты. - Я нужен в Париже, а болтаюсь тут! Как...
   Он подбирал нужное сравнение, но, отчаявшись, лишь махнул рукой.
   Сбоку подскочил молоденький темнокожий слуга. За его поясом блестел внушительный ятаган.
   - Мессир гневается?
   - Уйди, Рустам!
   Бонапарт схватился за голову.
   - Я вот слышал, что русские выслали флот к Мальте, и огибать Сицилию с Запада нынче опасней, чем идти напрямик... Ты говоришь, что их там нет. Но и около Неаполя, по твоим словам, свободно. Так что, вроде, риск одинаков? - тяжелый испытывающий взгляд сдирал с пленника кожу, выворачивал душу, пробовал заглянуть в сердце.
   Потемкин сжал зубы. Поклясться? Обещать? А если увидят парус и повесят тут же?!
   - Я слышал, что основные силы на севере, но за каждый ялик не могу поручиться... - дипломатично выкрутился он. - Но, в любом случае, там свободней, чем в проливе между Италией и Сицилией. Слишком узкое место... Там не проскочить.
   - Говорю вам, мессир, что идти мимо Неаполя сейчас небез... - вмешался в разговор капитан.
   Генерал исподлобья глянул на посмевшего прервать его смельчака.
   - Оноре, когда я захочу услышать ваше мнение, то обязательно спрошу Вас! Французские моряки после Абукира начали бояться моря?! Мы с двумя фрегатами и вашими хвалеными шебеками должны избегать прямой дороги?! Так?!
   И снова долгий, оценивающий взгляд на Потемкина.
   Алекс решился:
   - Ваш капитан прав. Не стоит сейчас идти мимо Неаполя.
   Моряк благодарно посмотрел на связанного пленника.
   Генерал хмурился.
   - Ты говоришь совсем как Талейран, грек... Ты, случаем, не переодетый граф? Или шпион?!
   "Дернул черт рот открыть!". Алекс склонил голову.
   Наполеон нервно барабанил пальцами по столешнице.
   Салон гудел. Офицеры обсуждали услышанное, как болтливые кумушки. Чтобы остановить шепот, Наполеон стукнул ладонью по столу.
   - Итак. Раз уж все, даже выловленные из воды медузы, твердят мне о риске... - он задумался. - Мы не будем дергать за усы спящего тигра... Идем в обход!
   Будущий император повернулся к пленнику.
   - Ты останешься на судне. Пока... Если обогнем Сицилию без проблем, то отпущу. Если же соврал, если нас поджидают там, то... - он тихо добавил. - Молись своим богам, грек, молись за удачу генерала Буонапарте!
  
   9.
   Алекс.
  
   Следующая пара дней казались мне вечностью. Я помнил, что Бонапарт доберется до Франции невредимым. Но случались ли в этом путешествии схватки с врагом? Это в памяти не отложилось. Мысль же о том, что любой встреченный корабль англичан вызовет нашу мгновенную казнь, очень напрягала... и не одного меня.
   Греки и гайдуки, а с ними и я, проводили большую часть времени, всматриваясь в горизонт. Утешало лишь то, что после общения с будущим императором нам ослабили режим содержания. Вместо сырого трюма - продуваемая ветрами палуба.
   Наполеон рассчитывал на греков в его борьбе против Великой Порты, так что пока мы числились союзниками. Пленными союзниками.
   После допроса всю команду захваченной фелуки перевели на другой фрегат. В рейде шло четыре судна, и корабль, захвативший нас, оказался флагманом, на котором не хватало места всем желающим. Пришлось обивать палубу на менее престижной посудине.
   От переживаний у меня прошла "морская" болезнь. Что уже казалось чудом.
   Вторым сюрпризом стало то, что французский генерал сдержал слово. Спустя сутки после того, как за бортом эскадры остались пустынные берега Сицилии, нас отпустили. Никаких напутственных речей. К борту причалила шлюпка, наверх забралось несколько морских офицеров. Одним из них был тот самый "капитан", чье мнение я так удачно поддержал.
   - Ты! - он поманил меня пальцем.
   Когда я, хромая, добрался до группы офицеров, вокруг уже толпились зеваки.
   - Ты свободен, грек! - Оноре протягивал мне мой собственный пояс с серебром, полученным для закупки оружия.
   Все деньги, оружие и документы были конфискованы у нас в самом начале. Естественно, я уже и не ожидал их увидеть.
   Стоявший за спиной "капитана" моряк вытряхнул на палубу сверток. Посыпались наши сабли, мушкеты, пистоли.
   - Держи! - француз протянул мне серебряный перстень.
   На тонком колечке блестела массивная печатка с вензелем "N&B".
   - Бонапарт просил передать, - подтвердил догадку француз. - Генерал верит в удачу и удачливых людей. Он поставил на тебя и не прогадал. И он думает, что ты ему еще послужишь. Если тебя схватят в море или на суше французские солдаты, покажи им этот перстень.
   Оноре улыбался. Я рассматривал подаренную безделушку. Пока это всего лишь подарок с вензелем одного из республиканских генералов, удачливого, но не самого популярного... Пока еще... Знал бы ты, Оноре, каким раритетом это может стать лет через десять.
   Я улыбнулся. Неожиданно улыбнулся и "капитан".
   - Пускай твоя Фортуна не оставляет тебя, грек! Ты еще увидишь свою родину свободной!
   "Ты чертовски прав, лягушатник!".
   Я шире растянул губы в застывшей улыбке.
  
   Через час мы уже болтались в море на своей фелуке. Ветер крепчал, Димитрис опасливо поглядывал в небо. Впечатлений было тьма, но все освобожденные молчали. Боялись спугнуть удачу.
   Где-то впереди, за затянутым тучами горизонтом, лежал Неаполь.

Глава 8.

Италия.

   1.
  
   Два дня они шли по темному морю, молясь, чтобы из свинцовых туч и пронзительного ветра не разыгрался шторм. Повезло - не разыгрался.
   Вечером второго дня на горизонте показались огни Неаполя, наутро фелука вошла в гавань.
   И первое, что бросилось уставшим мореходам в глаза, был большой многопушечный корабль с поднятым российским флагом.
  
   Неаполь, столица Неаполитанского королевства Обеих Сицилий, был вторым по величине городом Европы. Население в триста тысяч состояло в основном из ремесленников, рыбаков, торговцев и люмпенизированного пролетариата, так похожего на своих парижских собратьев. Так что неудивительно, что идеи санкюлотов нашли здесь горячих приверженцев. И то, что созданную французами на захваченных территориях южной Италии Партенопейскую республику готовились защищать двадцать тысяч человек, было широко известным фактом.
   Но итальянцы - это итальянцы. Со времен Рима здесь многое поменялось. Герои, способные смеяться в лицо врагам, держа руку на горящем жертвеннике, ушли в Лету. Нынешние "патриоты" предпочитали упражняться в риторике, а не во владении оружием. И когда кардинал Руффо, этот Адемар века восемнадцатого, во главе переправленного с Сицилии воинства Неаполитанского короля подошел к границам города, оказалось, что в действительности защищать "свободу", кроме французского гарнизона, собственно, и некому. Войска разбежались. Лишь четыре тысячи самых рьяных республиканцев готовились продать свои жизни подороже.
   Три недели шли бои. Французы ждали подкреплений, но усиление подошло к неаполитанцам. Во фланг республиканцам ударил русский десант.
  
   - Боже мой, Петр, вы ли это?!
   Алекс ожидал многого от визита в Неаполь. Но не встречи с Белли. Агент российской разведки, оставленный в далекой Черногории десять дней назад, махал с борта русского фрегата.
   Фелука только вошла в удобную гавань, миновав Дель-Ово, чьи закопченные стены навевали нехорошие мысли. И тут такая встреча.
   Потемкин вяло помахал в ответ. Скрываться или делать вид, что собрат по цеху обознался, не было ни сил, ни желания.
   Через полчаса лодка, спущенная с фрегата, уже доставила его на борт русского корабля.
   - Вот так встреча, - Белли хмурился.
   По его челу пробегали разные эмоции, только удивления заметно не было. Заинтересованность, настороженность, но только не удивление. Этот человек не любил сюрпризы и, казалось, старался каждый поворот жизненной дороги встречать с каменным хладнокровием стоика, из которого лишь изредка выскальзывали громы и молнии упрятанных эмоций.
   - Добрый день, Конрад, - Алекс поддержал марку и постарался выглядеть невозмутимо.
   Белли пожал протянутую руку и представил стоявшего рядом с ним молодого офицера.
   - Знакомьтесь, Петр. Мой брат, Генрих Генрихович Белли, капитан второго ранга. Покоритель Неаполя!
   Молодой, еще безусый капитан зарделся и смущенно разулыбался:
   - Покоритель - сильно сказано. Я тут больше следил, чтобы сицилийские бандиты Руффо город не вырезали. Уж очень рьяно они выкорчевывать якобинство взялись. Как воевать, так бегут от одного выстрела, а пограбить, так хуже орды татарской!
   Младший Белли поклонился.
   Алекс снял шляпу. Такое чувство, что на променаде в Летнем саду встретились два товарища по работе.
   - А это мой коллега по Питерской службе, Петр Николаевич Джанкович, потомственный сербский кнез в пятнадцатом колене.
   Пришла пора раскланиваться младшему Белли.
   - Ну что же. С официальной частью покончено, - глаза Конрада сузились, превратившись в щелочки. Он окинул взглядом полупустую палубу, заглянул за борт, на качающуюся на волнах фелуку и пустынную гавань. - А не пройти ли нам в каюту, обсудить пару моментов и новостями поделиться.
   Алекс вздохнул, сгоняя с лица ухмылку уверенного в себе человека. Придется объясняться...
  
   2.
  
   - Какого?! Я вас спрашиваю, что вы тут делаете, Петр?! - Белли был взбешен.
   - А что? - Алекс пробовал сбить накал встречи, перевести ее в привычную легкую беседу, но побороть поток гнева собеседника оказалось нелегко.
   Генрих, лишь только его брат начал закипать, предпочел ретироваться обратно на палубу.
   - Вы где должны быть? В Цетине? В Боке?! - Белли наседал. - А вы где? Тут! Нам только провала операции не хватало из-за чьей то самодеятельности!
   - Какой операции?
   Ответом был длинный возмущенный взгляд. Агент удержался от дальнейших комментариев, лишь выпалил:
   - Итак... Что вы здесь забыли?
   Пришлось выкладывать:
   - Турки разгромили все, пожгли и увезли запасы, а австрияки не продают сербам и черногорцам больше ничего.
   Конрад вытер лоб вынутым из отворота платком и удивленно уточнил:
   - Боже мой... Поставить жизнь, карьеру на карту ради пары мешков овса?!
   - Дело не в еде. Мне надо прикупить пороха и ружей.
   Белли прорвало:
   - Пороха?! Вы хотя бы понимаете, что тут говорите? Вы - агент! Шпион! Вы занимаетесь закупками ружей для разбойников?! Сколько мушкетов вам надо прикупить?! Пять? Десять?!! И все на кон - ради такого приза?! Жизнь? Операцию?! Дворянскую честь?!
   Алекс отвел взор. Действительно, как-то мелковато.
   Белли вытер подбородок, успокаиваясь. Отдышался.
   - Впрочем, как знаете, сударь. Вы давно уже не отрок, а я вам не папенька. Желаете считаться на вакациях - пускай. Не можете заниматься своими прямыми обязанностями - решим проблему. Только рапорт я предоставлю. Закрывать глаза на такое безобразие - больше сил нет.
   Он махнул рукой, показывая, что диалог закончен.
   Алекс насупился: "Очень надо! Проживу и без..."
   Белли прервал ход мыслей:
   - Лишь предоставьте отчет Николаю Ивановичу по вашей последней поездке. Надеюсь, нюансы сего предприятия вы уже вспомнили? Он сейчас на севере, с флотом.
   Белли поклонился.
   - Честь имею.
   Потемкин старательно вспоминал: "Кто такой "Николай Иванович"?" Еще не разобрался с "Федор Василичем" - уже новая напасть!
   Белли старался не смотреть в лицо собеседника. Злился!
   - Судно ваше пока у нас постоит. Советую настоятельно не исчезать из Неаполя. Мне бы очень не хотелось предоставить рапорт на ваше поведение без вашего присутствия и лишить вас возможности оспорить мою точку зрения... Если вам интересно, то Ушаков отдал приказ союзным кораблям топить все суда без выданного им патента. Это к тому, что ежели вы думаете, что не все дороги ведут сюда, - он похлопал по сидению. - То вы ошибаетесь.
   "Теперь точно все... Попрут Петю из шпионов. Лишь бы дезертирство не приписали".
   Алекс поклонился и двинулся к выходу. Здесь ситуация предельно ясна.
   Перед самой дверью он задержался, обернулся к собрату по цеху.
   - Я могу оставить вам на хранение пару вещей?
   Белли кивнул.
   На столик лег кошель с полученным от брата серебром. Через мгновение туда же последовал и перстень Наполеона.
   Белли отвернулся к открытому окну, показывая, что разговор закончен. Потемкин резко выдохнул и вышел.
   В городе оставались еще невыполненные дела.
  
   3.
  
   Космин уверено провел Потемкина мимо рыбного базара, закоулками обогнул квартал менял и вывел прямо к цели путешествия, маленькому неприметному домику, утопающему в зарослях апельсиновых деревьев.
   - Дальше не пойду, - неожиданно заявил он и присел в тени расположенного напротив здания.
   Чем вызвано такое заявление, румын не пояснил.
   Алекс пожал плечами и двинулся к калитке. Постучал.
   Пока обитатели домика решали, стоит ли открывать незваному гостю, его терзали недобрые предчувствия. Вроде, и плохого уже не должно случиться, а душу что-то гложет. Посланник арамбаши обернулся и тихо присвистнул. Космин исчез.
   Калитка медленно раскрылась. В проеме стоял невысокий, плотно сбитый и заросший до бровей итальянец. Скатанный плащ прикрывал засаленную кожаную куртку, прихваченную широким поясом, из-за которого торчали рукоятки сразу двух кинжалов.
   Потемкин выдохнул - в живот уперся ствол пистолета.
   - Мне бы сеньора Тоцци. Я - от Карабариса.
   Итальянец смерил гостя ледяным застывшим взглядом, посмотрел за плечо, оценивая пустоту улицы, ухмыльнулся и коротко кивнул. Чьи-то руки втянули пришельца внутрь.
   Трое парней, похожих на первого коротышку, как близнецы братья, обступили Алекса стеной и повели вглубь сада. В доме щебетали детские голоса, слышался гомон большой семьи, но его вели в другое место. На веранду.
   Чуть погодя к замершим охранникам вышел суховатый пожилой тип с лицом, напоминавшим сморщенный апельсин. Узкие холодные глаза оценивающе заскользили по уже связанному гостю.
   - Кто ты?
   - А вы?
   Человек с морщинистым лицом удивленно поиграл бровями. У него оказался скрипучий, очень тихий голос.
   - Это мой дом. Я - Барзагли. Роберто Барзагли.
   - Но мне нужен Тоцци... Возможно, я ошибся.
   - Не-е-ет. Если ты - человек Джанковича, то ты, stronzo, попал туда, куда следует, - итальянец отпустил еще парочку нелицеприятных эпитетов на незнакомом диалекте. - Он еще живой, этот недоносок?!
   Вокруг напряглись громилы. Становилось неуютно. А Барзагли от пустых восклицаний перешел к наездам:
   - Где мои люди?! Где товар?
   - Какой товар?
   - В июне я послал к Джанковичу баркас с лучшей тканью и ... Не важно, с чем еще. С тех пор от моих людей нет новостей. Нет новостей от них, нет обещанных пиастров от Джанковича... И ты смеешь придти в мой дом, в день крестин моей дочки? Да еще и называться человеком этого pezzo di merda?!
   - Но я не знаю ничего о вашем... Об этом корабле.
   Алекс попробовал привстать, но на спину навалились, прижали к холодному полу.
   - К дьяволу... - старик пыхал гневом, как раскаленная печка. - Ты останешься тут, пока я не увижу мой баркас, моих людей или не услышу внятную историю, куда они подевались.
   Пока рот не закрыли кляпом, уже замелькавшим в руках одного из громил, Алекс выпалил:
   - Я еще и русский дворянин. Вас повесят.
   Барзагли ухмыльнулся, но Потемкин гнул свою линию:
   - Мой человек приведет солдат с русского фрегата. Они уничтожат дом и всех жителей, если я не вернусь к вечеру.
   - Баста!!! Ты, cazzo, угрожаешь мне?! - в вопросе послышалось шипение змеи.
   - Я описываю будущее...
   Барзагли застыл, сплюнул на чистый пол, медленно, с неохотой спросил у открывшего охранника:
   - Он был один?
   - С ним был тип... Один человек... Похож на парней с той стороны...
   Барзагли вспылил:
   - Этот porca troia приходит в мой дом, угрожает мне. Второй maiale кидает меня на деньги! Я что - похож на священника?! На Иисуса?! Кто хочет здесь отхлестать меня по щекам?!!
   Он взмахнул рукой. Сзади шевельнулись тени. Острая боль пронзила затылок связанного пленника, в глазах померкло. Алексей провалился во тьму.
  
   4.
  
   Лучик солнца заскользил по краешку стола, уперся в поставленный на столешницу табурет и соскользнул на нос Алекса. Он чихнул и очнулся.
   День клонился к вечеру. В маленькой комнатке с забранным решеткой окном было пусто. Из мебели - лишь стол и табурет на нем, скамья в углу. Каменный пол неприятно холодил тело.
   Алексей шевельнулся, в перетянутых ремнями руках побежали мурашки.
   - Черт...
   Он приподнялся на коленях, встал, пошатываясь. Видимо, местный мафиози все же опасался русских. Пленника не убили и не покалечили в пример остальным, а пока приберегли. Впрочем, это пока. До утра. Если не явятся обещанные солдаты, то месть может быть очень даже впечатляющей. Чертовы бандиты!
   Парень попробовал сплюнуть.
   Хорошо, что рот не завязали. Уверены, что криков никто не услышит?
   Он прислонился к стене и начал елозить по грубой штукатурке, закатывая ремни пут на связанных за спиной руках повыше. Руки немного освободились. Потемкин начал напрягать и ослаблять кисти, повторяя операцию снова и снова, и одновременно выуживать из-под ремней край рубахи. Когда это удалось, пленник краешком пальца зацепил шов рукава, потянул. В ладонь соскользнула тонкая пилка.
   Иногда полезно перебирать шпионские принадлежности.
   Через пару минут на пол посыпались куски веревок, еще спустя мгновения освободились ноги. Он вздохнул и принялся растирать конечности.
   За окном заливались цикады.
   Солнце окончательно спряталось за горизонт. На земли Италии пришла ночная прохлада.
   За дверью послышались шаги, сопение, звук подымаемой запорной балки.
   Алекс мгновенно прибрал с пола обрывки веревки, намотал их на ноги и запястья и привалился в угол. Дверь растворилась, впуская одного из утренних громил.
   Вошедший окинул взглядом фигуру в углу, поставил на стол булькнувший кувшин и тарелку с сыром и белым хлебом.
   Алекс отвел взгляд, стараясь выглядеть как можно более затравленным и испуганным.
   Охранник хмыкнул, поставил табурет, уселся и начал ужинать.
   - Сеньор, пожалуйста, я ничего плохого не делал, - Потемкин старался вогнать в голос как можно больше страха.
   Итальянец ухмыльнулся, не переставая опорожнять тарелку, налил себе еще вина.
   - Сеньор...
   Короткий пинок в живот, от которого парня скрутило так, что обрывки веревок чуть не разлетелись. На счастье, этого не заметил охранник.
   - Сеньор... Я заплачу.
   Удивленный, заинтересованный взгляд. Нехороший такой.
   - У меня в каблуке сапога спрятан перстень с камнем. На всякий случай. Если освободите, то он - ваш!
   Охранник отодвинул тарелку, нагнулся к пленнику.
   Широкие лапы сдернули правый сапог.
   Запланированный удар левой ноги пришелся вскользь, почти впустую. Лишь задел макушку лысого черепа. Громила покачнулся, удивленно тряся башкой. И тут на него прыгнул Алекс. Заточенное лезвие пилки ударило в грудь.
   Итальянец стряхнул с себя нападавшего, как волк стряхивает облепивших его гончих. Гориллообразная фигура пошатнулась, устояв, мелькнули пудовые кулаки, и пленник полетел в угол. Алексей вскрикнул - удары пришлись в солнечное сплетение и так и не зажившее до конца левое плечо. Тут же закололо в разбитой при падении культе, заныло колено.
   Если бы не ущербная рука, он бы достал противника с первого раза! Если бы...
   Он выдохнул, сжал зубы и снова бросился на сторожа. Увернулся от саженного замаха, поднырнул и ткнул лезвием в лицо противника. И опять полетел в угол. Потемкина догнал точный удар коленом и... звук бульканья, с которым кровь хлещет из пробитого горла. Страж ухватился за шею, пытаясь выдернуть торчащую пилку, зажать артерию. Рот раненого раскрылся для крика, Алекс сжался. Сейчас налетят приятели-бандиты! Это уже точно финал!
   Но вместо крика из горла послышался только все тот же клекающий хрип. В разинутом рту болтался обрубок языка!
   Стало понятно, отчего охранник все время молчал... Идеальный слуга - немой слуга... Потемкин обошел сучащее ногами тело с уже застывшими глазами и бросился в коридор.
   В саду, у костра, сидел десяток хмурых типов с длинноствольными мушкетами и саблями. Барзагли готовился к возможному визиту русских мушкетеров.
   Алекс аккуратненько, тихо, пробрался вдоль зарослей кустов.
   Ограда... Дверь... Затаив дыхание, он откинул щеколду на калитке... Улица!
   В груди билось, стремясь вырваться из клетки, сердце. Парень сжался и выглянул наружу.
   Дорога к порту была пуста.
  
   5.
  
   На счастье, у пирса дежурила шлюпка с русского фрегата. Пяток матросов с ружьями наперевес ожидали кого-то из офицеров, выбравшегося в освобожденную столицу. Услышав русский говор от шатающегося избитого незнакомца, Потемкина подхватили и, выслушав, тут же переправили на судно.
   От вынесенных переживаний, от сумасшедшего бега по пустым улицам у него открылась рана на ноге. Там, где прошелся ятаган турецкого карателя, разошлись швы. Полилась сукровица, начался жар.
   Тем не менее, сил его хватило на то, чтобы самому забраться по веревочному трапу на борт, где беглец бессильно свалился на руки вахтовому лейтенанту.
   В себя он пришел где-то через полчаса. В каюте Конрада Белли. Рядом хлопотал корабельный врач. Бывший беглец был разоблачен до исподнего, переодет в чистое белье и лежал на собственной койке хозяина каюты. Бок горел, как и свежеперемотанная культя левой руки, но на этот раз приятным согревающим огонем. Видимо, врач обработал раны бальзамом или целебной мазью.
   - Неважно выглядите, сударь, - знакомый слегка насмешливый голос выдернул его из полузабытья.
   - Надо послать людей, чтобы захватить тех негодяев, которые меня держали и пытали, - выпалил Потемкин на едином дыхании.
   - Тпру, охолонитесь, любезнейший! Кого?! Куда?! Что за негодяи?
   Алекс начал сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказывать историю своего похищения местными мафиози.
   Белли слушал внимательно, изредка покачивая своей лысой головой. В конце рассказа он хмыкнул и удивленно поднял руки.
   - Я думал, такое только в романах бывает. Вы, положительно, несносный тип, Петр. Умудриться в незнакомом городе попасть в гости к единственному человеку, которому вы были бы небезразличны! Удивительно!
   Белли достал толстую записную книгу и начал листать страницы.
   - Меня схватили! Били! Чуть живота не лишили.
   - Да, да... Я слышал.
   Он нашел нужную страницу, удовлетворенно хмыкнул и положил книгу обратно в свой походный мешок.
   - Ваш знакомый... Барзагли. Он - известный малый в здешних краях. Один из ярых приверженцев новой власти, кстати. Руффо о нем высокого мнения. Так что, если бы он решил вас оставить, то вряд ли бы нам позволили вмешаться.
   - Как?
   Белли объяснил:
   - Кардинал Руффо, военачальник неаполитанцев, слишком занят, усмиряя очаги мятежников на окраинах, чтобы ссориться с теми, кто поддержал его при освобождении Неаполя. А Барзагли был одним из тех, кто с оружием в руках помогал ему. Вашего похитителя никто не тронул бы, даже если бы он начал насиловать девиц на площади.
   - И вы?
   - Что я? - Конрад встал и нервно прошелся по каюте. - Двадцать пять тысяч неаполитанцев и тысяча русских. Я бы даже не пытался.
   Он присел на кушетку и подмигнул раненому.
   - Так что пока очень неплохо, что вы сами сумели вывернуться из этих лап.
   Алекс резко сел.
   - Мои люди! Их надо предупредить, чтобы глупостей не наделали. Они же попробуют освободить меня.
   - Во-о-от... - удовлетворенно протянул Белли, указывая пальцем куда-то в потолок.
   Алекс скосил глазами, но там ничего не было. Конрад продолжил:
   - Ваши люди... Дело в том, что в обед ко мне пришел хозяин судна, на котором вы приплыли, и заявил, что не собирается больше ждать вас. Вы, дескать, задолжали за перевоз, от вас одни проблемы и, таким образом, он не желает больше ничего о вас знать, - Белли опять присел на кушетку, оценивая реакцию слушателя. - Я не стал его задерживать, хотя и собирался это сделать, будь вы на борту... Но вас-то, как раз, нигде и не было... Так что та греческая посудина, доставившая вас в Неаполь, покинула гавань четыре часа назад, в отлив. Думаю, они уже далеко отсюда.
   - А люди? Люди, которые были на корабле? Мои... люди?
   Белли пожал плечами.
   - Как я помню, все, кто приплыл с вами, уплыли без вас, - он развел руками. - Такой вот коленкор.
   Потемкин откинулся на подушку и недоумевающе выдохнул:
   - Ничего не понимаю. Бред какой-то. Космин увел людей, моих людей, даже не попытавшись выручить меня?!
   При имени гайдука Белли удивленно вскинулся, снова схватился за свою записную книгу и долго рылся.
   - Космин? Ты сказал - Космин?
   Он удовлетворенно ткнул пальцем в строчку.
   - Уж не Космин ли Росу?
   Потемкин начал припоминать фамилию спасшего его гайдука.
   - Вроде так.
   Белли нервно зашагал по комнате.
   - Теперь я уже ничего не понимаю.
   - В чем дело?
   Агент остановился и вперил в юношу тяжелый немигающий взор.
   - Космин Росу несколько лет был правой рукой нашего общего друга... Жеврича, - Конрад провел рукой по вспотевшей лысине. - Что ему могло понадобиться в провинциальном гайдукском отряде?
   - Космину?
   Белли покачал головой:
   - Жевричу... - он задумчиво теребил лацкан своего сюртука. - Хотелось бы думать, что я ошибаюсь...
  
   6.
  
   Раны как открылись неожиданно, так и быстро затянулись вновь. Через пару дней уже ничего не напоминало о том, что недавно Потемкин был прикован к койке. Морской воздух бодрил и будоражил кровь, брызги соленой воды стирали с чела остатки горестных раздумий.
   Фрегат шел на север.
   Русский десант помог союзным неаполитанским войскам освободить свою землю от захватчиков и мятежников, и уже ничто не задерживало корабли под Андреевским флагом в сицилийских водах. Во след за фрегатом шли две шебеки и малая турецкая канонерка. Целью рейда была инспекция побережья центральной Италии на предмет возможного десанта и диверсий в тылу.
   Ушаков разработал новую тактику ведения войны. При подавляющем преимуществе на море, русские и турецкие десанты, высаживаясь в самых неожиданных местах, малыми силами сковывали довольно значительные соединения французов и их союзников, не давая усилить северные армии, которые сейчас вели упорные бои в Ломбардии, Пьемонте и долине По.
   - Мы идем к Генуе? - Алекс попробовал выяснить у старшего Белли дальнейшие планы.
   После событий в Неаполе Конрад немного оттаял и уже не стремился отгородиться от своего собрата по цеху. Наоборот, в общении агент российской разведки был предельно дружелюбен и приветлив.
   - Нет, у нас другой маршрут.
   Краткость ответа удивила Потемкина. Обычно Конрад был более словоохотлив.
   - Разве вы не везете меня на встречу с нашим шефом?
   Белли снисходительно окинул взглядом фигуру собеседника.
   - Уж простите меня за неуместный, возможно, тон. Но для вас, Петр, не отправляют в путь флотское соединение.
   Алекс нахмурился, а Белли пояснил:
   - Генриху поручили провести разведку в центральном районе Римской республики. Там французский генерал Гарнье собрал приличные силы. Вот и предстоит выяснить: какие и где. На севере очень неустойчивое положение, удар в спину был бы весьма некстати.
   - А я?
   - Что? - Белли не понял вопроса.
   - Со мною как вы намерены поступить?
   Шпион потер подбородок, задумался и неожиданно улыбнулся:
   - Признаюсь, ваше поведение в Черногории мне изрядно не понравилось. Вся эта нелепица с потерей памяти... - он помолчал. - Но происшествие в Неаполе не вяжется с изменой... Да и реши вы переметнуться или уйти, сделали бы это с большей грацией - уж я вас знаю... Так что...
   Белли шумно выдохнул, как человек, проведший неприятный для себя разговор.
   - Я пока не буду подавать рапорт... Вы прокатитесь с нами в этой поездке, - он поднял палец. - Кстати, я собираюсь взять вас с собой в вылазку к Риму - у вас неплохой местный говор... И первым судном отправлю вас в ставку - пускай там думают.
   "Домой? В Россию? Прости, прощай путь в свое время?!"
   - Позвольте! Меня повезут в Россию?!
   Белли усмехнулся:
   - Пока нет. Только до Корфу - там адмирал Ушаков с эскадрой. Там же и Николай Васильевич - он будет рад услышать одного из своих лучших агентов.
   Алекс скуксился.
   "Если отправляют в ставку, на ковер к начальству, значит, все же больше не доверяют. Но еще и не записывают в предатели. Тогда бы сразу зачистили", - мысли роились в голове, подобно гудящему осиному рою. - "Если только Белли со мной откровенен".
   - Значит, к Риму?
   Конрад подтвердил:
   - К Риму, к Риму... Кстати, я там был - чудный город. Буквально все дышит историей!
  
   7.
  
   Дождь зарядил с самого утра. Мелкий, противный - он окутывал промозглой пеленой побережье, скалы, дорогу, дома. Влага пропитала каждую вещь - от штанов прохожих до крыш лачуг бедняков, населяющих пригороды. Все набухло, отсырело, портилось и покрывалось плесенью.
   По дороге брели трое усталых путников. Вытягивая сапоги из вязкой грязи, они уже даже не чертыхались. Видимо, борьба с разыгравшейся непогодой отнимала силы полностью. Несущие караул егеря полубригады легкой пехоты, расквартированной в Риме, даже не удосужились выползти из теплой караулки, чтобы проверить, кого сюда занесла нелегкая. Что толку расспрашивать промокших бедолаг?
   Белли плотнее натянул широкополую шляпу и запахнул плащ. Приготовленные документы, отнятые у захваченных местных рыбаков, не понадобились. Это к лучшему!
  
   ...Путешествие заняло целый день. Утром нанятая повозка довезла их к рыбному базару, главному сосредоточению местных новостей. Там, в кутерьме и азарте торговли, в заполненных кабачках, собирались так интересующие русское командование сведения. Оказалось, что это не сложно. Стоило поднести стакан дешевого вина болтающимся у злачных заведений легионерам местного ополчения, и новости текли рекой. В дружеской беседе со щедрым собутыльником звучало все: названия полков, имена командиров, места расположения. Даже численность войск не составляло тайны для падких на халявную выпивку итальянских республиканцев.
   Были ли такие разведданные актуальны? Вряд ли. Но общую картину составить помогали.
   Спаиванием и выуживанием информации занимались двое: Петр Джанкович и Фома Наний. Сам Конрад покинул их, как только в пределах видимости появились пригороды Рима. У него были свои информаторы, выдавать которых шпион не желал. Вечером двум группам надлежало встретиться и сличить полученные данные.
   Таким образом, весь день Алекс провел в компании Фомы. Впрочем, об этом типе следовало бы рассказать поподробней.
   Двадцатисемилетнего выходца из римских трущоб завербовал сам Конрад в одну из своих предыдущих экспедиций. Чернявый пройдоха, утверждавший, что его род восходит к древнейшим купеческим фамилиям Вечного города, приглянулся агенту русской разведки своей феноменальной способностью придумывать на ходу. Причем, Фома всегда плел свои истории так, что исключал возможность схватить себя за руку. Это была не глупая склонность к вранью, для многих ставшая болезнью, а уникальная способность придумывать, представляя себе всю вымышленную картину. Мир без изъянов, легенды без слабых мест. Но даже когда он начинал нести заведомую туфту, многие велись и на такое - слишком много убежденности, искренности и неподдельной, заразительной уверенности в собственных словах выплескивалось на слушателя. Как хороший актер, во время спектакля Фома начинал сам верить в то, что говорит.
   - Эти глаза не могут врать, - так охарактеризовал своего подопечного сам Конрад, когда представлял Нания и Джанковича друг другу.
   И Алекс поначалу чуть не купился на такую характеристику. Слишком наивным был взгляд собеседника.
  
   Фома увлеченно выспрашивал у заглянувшего на огонек харчевни канонира конной батареи, не знает ли тот, где служит его земляк, Леандро... Рыжий такой, весь в веснушках.
   Наний подливал вина и слушал болтливого артиллериста, изредка подогревая интерес и направляя разговор в нужное русло. Солдат, уже слегка осоловевший от выпитого, шел за поводырем, как теля за пастухом.
   - Так ты говоришь, что нет там цизальпинцев? Только лягушатники? Так как же так, что я там егерей наших видел? - подталкивал своего подопечного Фома.
   Канонир тряс обвислыми усами.
   - Каких таких егерей? Там гусары французские. Гусары свободы, вроде!
   - Да ну! Их же всего сотня. Да и одеты не так!
   - Какая сотня?! Там, - канонир задумался, подсчитывая. - Там добрых три сотни этих франтов, да еще полторы сотни конных егерей.
   - А в Сант-Энжело?
   - Ну, там точно нет твоего приятеля. Все цизальпинцы при генерале Моннье, в Анконе. Там сейчас несладко.
   - Ты то откуда знаешь, что в Сант-Энжело Леандро нет?
   Канонир, покачиваясь, навалился на стол.
   - Говорю тебе, дурья твоя башка, нет там цизальпинцев. Гарнье всех собирает на востоке, готовиться, видимо, ударить в бок Лагоцу, генералу мятежному, который с турками и русскими Анкону обложил. Уже тысячи четыре стянул. Сам видел! Только сотен восемь оставил за порядком смотреть, да пару батальонов на север услал, там нынче мятежники голову подняли. Все, говорю тебе! Нечего в Рим соваться. Хочешь родственника своего найти, записывайся в легион!
   Канонир хихикнул.
   - У Моннье тысячи три, а русских, турок и мятежников - на тысячу больше. Когда мы сбоку ударим, то от этих свиней живого места не останется.
   Артиллерист откинулся к стене и пьяно зевнул.
   - Закажи-ка, друг Фома, еще кувшинчик. За победу пить будем.
   Джанкович сделал знак товарищу, встал и двинулся к выходу. Спустя пять минут следом выскользнул Наний. Выглядел он озабоченным.
   - Уже второй человек мне плетет о том, как они на русских пойдут.
   Петр огляделся и тихо приказал:
   - Хватит, на сегодня достаточно. Идем к месту встречи.
  
   Промокшая троица путников прошла последний пост, еще немного помесила грязь дороги и свернула на узкую тропку, петляющую по склонам. Сорок минут спуска - и шпионы вышли к маленькой, укрытой от сторонних глаз бухте, идеальному месту для контрабандистов и других любителей быстрых денег.
   Там их ждали. Маленький рыбацкий баркас, команда которого, несмотря на затрепанные одежды, отличались статью от маломерных итальянских рыбаков, как медальный першерон выделяется в табуне пони.
   Спустя несколько минут баркас уже вышел в море. До утра, когда к гавани должны были подойти корабли, оставались считанные часы.
  
   8.
  
   На фрегате их огорошил младший Белли:
   - Получен новый приказ, мы начинаем высадку!
   - Как так?
   Капитан показал бумагу с сорванной печатью:
   - На Тоскану идут союзные австрийские части генерала Кленау, там же отирается корпус фельдмаршала Фрелиха. Когда они объединятся, то должны начать наступление на Рим. Наша задача - связать боями силы французов под руководством Гарнье, который только недавно отколошматил неаполитанцев Буркгарда, вынудить их покинуть Рим, вступив в локальные схватки, и продержаться до подхода основных сил. Из Неаполя к нам вышел отряд Балашова, но когда он тут будет, Бог знает.
   - Слава покорения Рима достанется немцам, а нам лишь - кресты на могилы и вечная память, - грустно резюмировал Генрих Белли.
   Конрад поинтересовался:
   - Кто прислал такой приказ?
   - Печать австрийского союзного штаба. Суворов двинулся на Швейцарию, так что тут теперь заправляют они.
   Фома присвистнул, но наткнулся на злой взгляд капитана, стушевался и выскользнул в приоткрытую дверь. Кроме двух шпионов и командира десантной операции, в каюте никого не осталось. Остальные офицеры занимались подготовкой солдат к высадке.
   - Грустно, - высказал общую мысль старший Белли.
   Генрих швырнул бумагу на стол и вспылил:
   - Я не могу не подчиниться приказу! Знаю, что веду людей на смерть, но должен сделать это! У меня всего пятьсот человек и пара легких пушек!
   Все замолчали.
   - А у Гарнье тысячи четыре, - нарушил тишину Алекс.
   - Больше пяти, - уточнил Конрад. - Но под Римом, действительно, только четыре.
   Генрих шумно вздохнул, перекрестился и бросился по лестнице наверх, на палубу. Там вовсю кипела работа: десантники разбирали порох, ружья, проверяли запасы и укладку ранцев. Седоусые ветераны подтягивали ремни у молодых, чтобы в походе амуниция не натирала кожу.
   - Да уж... - старший Белли подошел к столу, присел, плеснул себе вина в оставленный бокал. - Или глупость, или... Неприятно чувствовать себя разменной пешкой.
   Чья глупость, он не уточнил. Понятно было и так.
   - Если только... - неуверенно начал Алекс.
   Конрад с интересом посмотрел на него. А в голове Потемкина упорно тренькал внезапно всплывший план, сумасбродная идея, в основе которой лежала наглость и авантюризм, то есть главные составляющие успеха.
  
   9.
  
   Пьер Доминик Гарнье нервно расхаживал по просторному залу римского палаццо. Подошвы ботфорт чеканили шаг, звенели шпоры. Под стопами располневшего генерала жалобно скрипел древний паркет. Эхо приумножало звуки, накладывая их друг на друга, перекрещивая, создавая какофонию. Стоявший у двухстворчатой инкрустированной золотом двери молоденький адъютант недовольно морщился от устроенного шума, но сам генерал дискомфорта не испытывал.
   - Так сколько их? - голос Гарнье был тих, однако офицер по опыту чувствовал, что шеф волнуется.
   Адъютант еще утром положил на стол патрона данные разведки. Генерал дважды их перечитал, но так и не поверил увиденному.
   - За вчерашний день высадилось около четырех тысяч. Фрегаты меняют друг друга и подвозят людей без остановок. Лагуну стерегут союзные шебеки. Видимо, русские начали переброску сил из-под Неаполя.
   Генерал вспыхнул:
   - Там нет столько русских! Я знаю точно! Неаполь наводнен нашими людьми! Нет там русских полков, и не могло быть!
   Он скомкал листок донесения и запустил им в угол.
   - Кто проводит разведку?
   - Егеря... Люди Эжене.
   Генерал стукнул кулаком по столу.
   - Если эти цифры от того, что в дозоре стоят Жаки, не умеющие сложить два и два, то капитан их пойдет под трибунал!
   Адъютант пожал плечами. До егерей ему не было дела.
   Генерал нагнулся над столом с разложенной картой центральной Италии, стукнул еще раз в сердцах по столешнице кулаком и рявкнул в глубь приемной:
   - Готовьте охрану и лошадей! Я сам выеду на регонсценировку!
  
   ...Герой взятия Тюильри никогда не чурался тягот войны. Даже сытая "губернаторская" жизнь не остудила кровь французского генерала. И тяжесть сложившуейся в последнее время обстановки на границах вверенной ему Римской республики он воспринял скорее как вызов.
   Австрийцы наседали сверху, с юга появлялись неаполитанские части, вспыхивали и гасли восстания черни и бывшей знати. Но Гарнье успевал повсюду.
   Драгуны и конные егеря французов разбивают на марше несколько передовых отрядов южан, проносятся по тылам и коммуникациям неаполитанцев, и вот уже Руффо отводит своих опьяненных победами головорезов от границ. Неаполь показывает, что падения Партенопейской республики ему достаточно. Сицилийцы не лезут на рожон, предпочитая сохранять status quo. Тут же батальоны Гарнье перебрасываются на север. Там идет настоящая освободительная война. Один за другим вспыхивают мятежи, число карбонариев достигает нескольких тысяч. Горячую кровь будоражат священники и шпионы Габсбургов. Что же? Несколько стычек, парочка сожженных вилл и дворцов, пяток бомбардировок особо настырных сел, и идеи республики вновь главенствуют по всей территории страны. Австрийский фельдмаршал Фрелих, сунувшийся в этот котел, получил по зубам и тоже отводит войска "на перегруппировку".
   На востоке, в Анконе, высадился десант турок и русских. Французы собирают силы, чтобы сбросить чужаков обратно в море. И тут такая новость! Как снег на голову!
  
   ... Гусары охраны остались в неприметной балке, заросшей кустами. Сам генерал, вместе с егерями, расположился на холме.
   - Раз, два... Четыре... Восемь... Десять, - он не отрывался от окуляра подзорной трубы.
   По заливу, на расстоянии пушечного выстрела, скользили многовесельные лодки русского десанта.
   Гарнье окликнул взволнованного лейтенанта егерей, проводящего разведку:
   - Сколько уже?
   Лейтенант отложил свою трубу и начал нехитрые подсчеты:
   - Десять лодок по двадцать-двадцать пять человек - это не меньше двух сотен за раз. Вчера они сделали восемнадцать ходок. За сегодня - уже пятнадцать, но останавливаться не собираются. Один фрегат всегда дежурит тут, второй отходит за подкреплениями, - офицер наморщил лоб, прикидывая в уме итоговую цифру. - На берегу должно быть тысяч семь.
   Генерал нахмурился, а разведчик продолжил вычисления:
   - Еще они вчера пушек тридцать перевезли. Много припасов и бочек с порохом. Отдельная шлюпка возила лошадей. Но кавалерии там едва ли с полуэскадрон.
   - У них две батареи? Ты что, шутишь?!
   Егерь пожал плечами. По широкому, крестьянскому лицу, загорелому до черноты, пробежала гримаса презрения по адресу штабных. Воспаленные от недосыпания глаза вспыхнули гневом, все остальные проявления которого офицер тут же подавил:
   - Я говорю то, что видел сам. А мы успели почти к началу высадки. Сам лагерь русских отсюда не видно - они грамотно расставили охранение, так что ближе забраться без боя нельзя. Местных разворачивают восвояси без объяснений. Даже священников прогнали, - он поднял палец, призывая к вниманию. - Еще мои егеря видели, как русские саперы строят редут напротив дороги и устанавливают пушки. По всему - готовятся удерживать позиции.
   Гарнье тихо чертыхнулся и начал спускаться к собравшемуся в балке штабу. Если все это правда, а сомневаться не приходится, то у него под носом высаживается корпус, способный прихлопнуть гарнизон Вечного города безо всяких усилий.
   В низине распинался капитан римских жандармов:
   - В окрестностях появились оборванцы, многие с оружием. В городе - волнения и смута. Кто-то мутит народ, вспоминая все грехи республики, вольные и невольные. Люмпен поджучивают, обещают свободу и деньги. Да, да - деньги!
   Загудели капитаны и полковники. У каждого были мысли, которыми стоило поделиться.
   Гарнье цикнул, шум утих. Генерал начал речь. Он цедил слова медленно, сквозь зубы, чтобы дошло до каждого, чтобы проняло, стало понятно, что тут никто с паникерами церемониться не будет.
   - Французы не отступают! Я не сдам город, который обещал защищать до последней капли крови! И вы! - он ткнул пальцем в обступивших его офицеров, - должны сделать так, чтобы наш солдат, чтобы каждый ВАШ солдат завтра дрался за двоих!
   Генерал отвернулся от замерших в угрюмом молчании командиров.
   Сбоку вынырнул адъютант.
   - Из города прискакал гонец. Из вашей резиденции сообщают, что туда добрался посланник с Севера.
   - К дьяволу!
   Полковники по одному отходили к расстеленной на земле карте, присматриваясь к окружающей местности и прикидывая особенности ландшафта. Послышались первые высказывания, офицеры начали обсуждать предстоящий бой.
   Адъютант настаивал:
   - Посланник говорит, что дело - безотлагательное. Требует личной аудиенции.
   Гарнье вспылил:
   - Я что - широкозадая маркитантка, которую каждый сержант может тискать и звать к себе?! У меня есть дела поважней, чем читать бредни МакДональда или другого остолопа!
   Адъютант протянул шефу серебряную безделушку.
   - Гонец просил передать вам это.
   Генерал уставился на полученный серебряный перстень, затем прочел надпись на внутренней стороне и усмехнулся:
   - Ух ты! Давно пора...
   Он обернулся к гудящим вокруг карты офицерам:
   - Я покину вас до вечера. К моему возвращению прошу предоставить варианты нашей будущей победы! Вас, полковник, я попрошу провести разведку окрестностей и набросать план завтрашней баталии. И пошлите гонцов в казармы - пускай выдвигаются.
   Ухмыляясь, генерал двинулся к засуетившимся гусарам охраны.
   Адъютант, устремившийся следом, услышал лишь отголосок довольного мурлыканья:
   "Аркольский лев вернулся в свою саванну... Хорошо!"
  
   10.
  
   - Отступить? - голос генерала походил на рев разбушевавшегося быка, но на посланника такой тон не произвел нужного впечатления.
   Несколько приехавших с генералом высших офицеров обменялись удивленными взглядами - Гарнье редко сбивался на крик.
   Невысокий, слегка полноватый, с лысой круглой головой, гонец учтиво выслушал рев главнокомандующего вооруженных сил Римской республики. На бесстрастном лице пробравшегося через неприятельские заслоны посланника не дрогнула ни одна мышца, лишь глаза настороженно сощурились, превратившись в узенькие щёлочки.
   - Вас никто не заставляет отступать, мой генерал.
   Гарнье поперхнулся:
   - А что же вы от меня требуете, черт вас побери?! Что значит, "всеми силами двигаться на север"?
   В руке его мелькал истрепанный листок со смазанной печатью и расплывшимися буквами. Это и был доставленный приказ нового главнокомандующего вооруженными силами Франции в Италии Наполеона Бонапарта. И этот приказ тяжело было расценить как-то двояко.
   Будь это послание от кого другого, Гарнье порвал бы бумагу и выгнал гонца. Тем более, что приказ был здорово подпорчен водой - курьер напоролся на заставу карбонариев, потерял эскорт и спасся только в трясине болота. Будь послание от другого главнокомандующего, Гарнье бы придрался к размокшей трудночитаемой печати, не узнал бы протянутый, как последний аргумент, перстень. Будь послание от кого другого... Но...
   С корсиканцем Гарнье был знаком давно, с Вандеи, где Наполеон, тогда еще капитан, подавлял восстание роялистов. Гарнье уже щеголял поясом батальонного командира, и два птенца революции легко нашли общий язык. Неудивительно, что слухи о том, что новым рулевым деморализованных республиканских сил назначат именно Бонапарта, вселил в Гарнье надежду и в собственный взлет. Он рассчитывал, что корсиканец, выйдя из Франции со свежей армией, окажет поддержку своему старинному приятелю: пришлет десант или отправит на выручку пару корпусов.
   Вместо этого, Бонапарт требовал всеми силами двигаться ему навстречу, обеспечивая прикрытие правого фланга разворачивавшегося фронта.
   - У вас странный акцент? Каково ваше звание, кстати?
   - Я - капитан, месье. И я - корсиканец, как и Бонапарт, так что удивляться акценту нечего.
   Генерал, чьи мысли витали далеко отсюда, покачал головой:
   - Гражданин... Не месье - гражданин. Оставьте свои пережитки... - он вздохнул. - Корсика... Это многое объясняет.
   Гарнье просчитывал варианты.
   Как ни крути, а карьера его висела на ниточке. Прими он бой с превосходящими силами, да еще имея угрозу с тыла, или оставь Рим, который обязан защищать - все грозило поставить крест на амбициях, свернуть дорожку такого многообещающего взлета обратно, в грязь. Единственно, что могло служить гарантией, это был непосредственный приказ. Подчинившись ему, генерал всегда мог сбросить с себя бремя ответственности на плечи другого. Вот только имеет ли он право слушать такие приказы? Ведь номинально он, глава вооруженных сил Римской республики, не подчиняется другим генералам Франции. Только самой Директории.
   - Я думаю, что отступить для нас - сейчас важнее, чем... - неуверенно начал речь кто-то из старших офицеров, но его прервал рев генерала.
   - Я сюда поставлен не Бонапартом, а Директорией! У нас равные звания! Я не могу отступить! - упрямо гремел Гарнье.
   Посланник тихо возразил:
   - По нашим данным, враг собираются перебросить кораблями корпус Фрелиха к Риму, заперев город с юга. А это - тысяч семь-восемь. Еще тысяч пять подойдет с севера. Если они соединятся, то вы окажетесь в мешке, запертыми и бесполезными. Франция потеряет пять тысяч воинов, а с учетом Моннье - и все восемь. Эти солдаты нужны Бонапарту, и нужны живыми и готовыми к бою, - Гарнье возмущенно засопел, но лысый курьер не стал останавливаться. - Не мне вас учить, генерал, что есть время для смерти, а есть для маневра. От вас Родина сейчас ожидает именно умения сохранить войска.
   Полковники, приехавшие в резиденцию вместе с командиром, одобрительно зашумели.
   - Поэтому вам предписывается выступить к восточному побережью, по мере сил избегая боев, и, обогнув неприятеля, повернуть к Парме, навстречу основным силам.
   Один из офицеров штаба решился влезть в разговор:
   - В городе зреет недовольство, священники сеют раздор и возмущают народ. Если противник начнет осаду, то нам ударят в спину.
   Гарнье молчал. Его слегка выпяченные глаза тяжело переходили с одного предмета меблировки на другой, рот бессильно открывался, будто французу не хватало воздуха, руки хаотично шарили по столу. Внезапно лицо его побагровело, он покачнулся, схватился за грудь.
   - Воды! - закричал адъютант, подхватывая патрона под локоть.
   Полковники подскочили, помогая удержать массивное тело командира.
   Гонец бросился к стоявшему на маленьком столике графину с водой. Наливая воду, он чему-то усмехнулся и полез в фужер ложечкой для варенья - то ли размешивая, то ли вылавливая нечто. Это не прошло незамеченным.
   - Проклятые мошки, - гонец стряхнул ложку и протянул адъютанту воду.
   Гарнье, усаженный в кресло, протянул руку к стакану, но его кисть перехватил адъютант.
   - Месье, вы так спешили сюда с посланием, а мы даже не предложили вам попить.
   Курьер пожал плечами. Ерунда, мол.
   Но адъютант настаивал.
   - Выпейте вы сначала... Вы, верно, страдаете от жажды!
   - Спасибо, не хочу.
   Посланник все протягивал стакан, на который недоумевающее уставились собравшиеся в зале офицеры.
   - Я настаиваю, - пальцы адъютанта легли на рукоять пистолета.
   Смекнув, что происходит что-то неладное, затихли полковники, обсуждавшие варианты защиты города. Генерал тем временем понемногу приходил в себя и без их помощи, лицо приобретало нормальный оттенок, успокаивалось дыхание.
   Посланник ухмыльнулся, цокнул языком и двумя мощными глотками осушил фужер.
   - Довольны?
   Адъютант выхватил из рук курьера стакан, посмотрел стекло на свет, проверяя не осталось ли налета на стенках, провел по краю пальцем, принюхался. Затем собственноручно налил в фужер воды из графина и протянул шефу. Гарнье вцепился в тонкую стеклянную ножку, как тонущий ухватывается за соломинку.
   - Мне не доверяют? - голос капитана, пробравшегося в Рим через вражеские территории, был сух.
   Адъютант искоса посмотрел на оппонента и нехотя попросил прощение за свое поведение.
   Белли, а "гонцом" был именно он, сделал вид, что удовлетворен извинениями.
   Генерал перебрался на софу и отлеживался. Прибежавший врач потребовал очистить зал от всех посторонних. Конрад двинулся на выход.
   У самых дверей его перехватили. Двое гренадер во главе с молоденьким офицером предложили сопроводить "гражданина посланника" в его апартаменты. Белли напрягся, решая, что ему делать. И ощутил, как за спиной снова притих зал.
   - Конечно. Я и сам не прочь отдохнуть, - с улыбкой на устах выдавил шпион, знаком показывая, что готов следовать за сопровождающими.
   Офицер повел его вглубь дворца.
   Когда проходили через приемную, Конрад отметил, что в ней столпилось человек десять гренадер, занимающихся охраной палаццо. Для чего, было понятно без объяснений.
  
   11.
  
   Наутро генералу стало лучше. Настолько лучше, что он потребовал нормальный завтрак, а не жидкую кашицу, и офицеров штаба. Для начала он опросил командира разведки. Сведения были неутешительны: русские высадили еще две тысячи пехоты и выгрузили десять легких пушек. Гарнье тихо выругался и повернулся к остальным:
   - Мы отступаем, друзья. В течение месяцев мы храбро сдерживали неприятеля на границах вверенной нам республики, но... Отныне Рим - не наша забота. Родине нужны солдаты, а Италия - это еще не Франция. Мы снимаем лагерь и начинаем выдвижение на север.
   Дальше генерал четко распределил среди офицеров обязанности, назначив командующих авангардом, охранением и арьергардом, указал последовательность выступления частей, маршруты следования. Офицеры, всю ночь занимавшиеся возведением редутов напротив русского лагеря и прикидывавшие зоны будущего наступления, недовольно гудели. Гарнье взмахом руки показал, что дискуссии не будет, и распустил штаб.
   Французы выходили мрачные и злые.
   - Что там с гонцом? - генерал спросил оставшегося адъютанта.
   - Мне он показался странным. Акцент есть, вы приболели, требует оставить город - все как-то подозрительно.
   Гарнье усмехнулся.
   - Ты ненормальный, Гийом. Тебе везде мерещатся заговоры и измены. Он хорошо сделал свое дело, дай ему эскорт и пускай едет к Моннье.
   - Но, мой генерал...
   Гарнье вспыхнул:
   - Я сказал все! Баста! Хватит этой шпиономании! Ты моего лучшего повара затравил до удара! Половину слуг разогнал! Меня сторонятся дамы!
   Он привстал с софы, на которой отдыхал после совещания:
   - Я верю этому человеку! Да и что он сказал такого, чего мы не знали бы?! Русские под наш зад перебрасывают корпус? Вот он - уже здесь! С севера еще подойдут? Почему бы нет?! Что он сделал такого, что может сыграть нам во вред?! У нас половина состава - макаронники, они ж в первом бою разлетятся! Ты с ними готов против семи тысяч русских идти?!
   Адъютант покраснел.
   Генерал сел и придвинул к себе столик с разложенными письменными принадлежностями.
   - Если кто и вгонит меня в гроб, то это ты, Гийом, с твоей мнительностью и подозрительностью!
   - Мой генерал, я всегда только ...
   - Хватит! - Гарнье прервал подчиненного. - Где этот капитан?
   Адъютант отвел взгляд и пролепетал вполголоса:
   - Я отвел ему апартаменты в северном крыле. Там много просторных, незанятых комнат.
   - Покои с охраной?
   Адъютант молчал.
   Гарнье глубоко вздохнул.
   - Сейчас же отпусти его. Лично поблагодари и отпусти, - он покопался во внутреннем кармане и положил на столик перстень. - Отдай обратно ему это колечко и пускай спешит к Моннье.
   - Приказ, привезенный вам, тоже отдать?
   Гарнье задумался.
   - Нет. Приказ оставлю. Это - свидетельство, что сдача Рима - не моя прихоть или трусость. Моннье я лично напишу. Нечего его полкам делать в Анконе. Да, еще одно... - генерал потер переносицу, собираясь с мыслями. - Севернее видели корабли англичан. Вроде, один или два фрегата патрулируют побережье. Пускай Эжене выйдет на связь с капитаном. Англичане недолюбливают русских, те платят тем же. Уверен, о десанте ни Ушакофф, ни Суворов своих союзников не известили. Если уж оставляем Рим, то попробуем сдать город снобам с той стороны пролива. Может, выторгуем себе проход или даже перевоз к Генуе.
   Генерал пододвинул себе лист и взялся за перо.
   Адъютант дождался письма, забрал его и перстень, щелкнул каблуками и устремился к двери.
   - Постой... - голос генерала остановил офицера, когда тот уже схватился за ручку. - Пошли с курьером десяток драгун. Я не хочу, чтобы Моннье потерялся.
   Гийом кивнул.
  
   Лишь только за спиной исчезли стены Вечного города, Белли сошел с лошади и подозвал начальника эскорта. Молоденький сержант выглядел испуганным и взволнованным.
   - Здесь мы расстанемся. Окрестности кишат бандитами и вражескими патрулями. Один я проскользну лучше, чем с дюжиной лбов за плечами.
   - Но у меня приказ, - заволновался драгун.
   Конрад хмыкнул и указал в сторону города.
   - Езжай, солдат. Я - капитан, в звании повыше тебя буду. И я тебе говорю, что ты справился со своим заданием. Вывел меня из города. Дальше - я сам.
   Он развернулся и зашагал по скошенному полю. За спиной суетливо переминались с ноги на ногу лошади эскорта. Когда фигура курьера растворилась в зарослях обступившей поле рощи, сержант обреченно махнул рукой и повернул лошадь на север. Именно туда уходили с самого утра колонны французов.
   А в спину им блестел ухмылками и гудел Вечный город.
  
   12.
  
   - Ну ладно я... Делов-то всего - голову задурить, да поддельным приказом поразмахивать, - Белли уворачивался от восторженных объятий встретивших его товарищей.
   Он залпом ополовинил протянутый кубок с вином и набросился на жаркое.
   - Первый раз ем за последние два дня, - жуя, оправдался агент.
   Рядом смеялись и чокались шампанским и вином офицеры русского десанта. Бывшая резиденция французского генерала гудела от восторга своих новых хозяев.
   Белли закончил с куриным крылышком и повернулся к брату.
   - Но вы?! Каким образом умудрились вы достать еще такую прорву войска?
   Уже изрядно пьяный Генрих в съехавшем на ухо форменном парике разулыбался, рывком выхватил из толчеи такого же хмельного Потемкина и похлопал того по плечу.
   - Это он все! Он! - младший Белли восторженно зацокал языком. - Я изучал искусство войны по Цезарю и Вегецию, читал новых авторов. Но такого...
   Алекс под удивленным взглядом Конрада неожиданно смутился. Совсем, как мальчонка при похвале учителя.
   - Так делали пираты в Карибском море, - подумав, выдавил он из себя.
   - И все же? - Конрад отодвинул поднос с курицей. - Я заинтригован.
   Но версию Потемкина так и не узнали - вместо его ответил младший Белли.
   - Все просто, но это то и гениально, мон шер! Я высадил три сотни солдат на берегу. Они соорудили лагерь и встали в пикеты и секретное охранение. А остальные две сотни плавали туда и обратно.
   - Не совсем понятно...
   Генрих захохотал, слова рассказа, который он раз за разом возобновлял, прерывались в его устах новыми приступами смеха. Это было так заразительно, что через минуту вокруг уже улыбались все, даже всегда серьезный Конрад.
   - Идея твоего протеже в том, что он предложил, чтобы в курсирующих между берегом и кораблем лодках оставались одни и те же солдаты. Только на пути к берегу они сидели, а, отплывая от берега к кораблю, ложились на дно лодок. Конечно, ребята подустали, но... - он довольно всхлипывал от душившего его веселья. - Это все же лучше, чем своими черепами мостить площадь славы для австрийских индюков! Хотят они лавров - пускай попотеют сами!
   Младший Белли покачнулся и указал на Фому Нания, прикорнувшего на боковине дорогущего венецианского дивана:
   - Кстати, второй твой ставленник устроил настоящую истерию в римских трущобах. Споил все местное отребье и такую агитацию провел, что и сам папа не справился бы... Кардиналы с ключами от города нас за несколько верст встретили, сами проводили, все арсеналы и батареи сдали... Лишь бы новоявленные "гунны" не пустили под нож население и добро. Серебра на это дело потратили немало, но эффект стоил затрат.
   - Откуда ж у него деньги?
   - Я дал, - голос Потемкина был тих, но Конрад расслышал.
   - Для чего? Вам-то какой прок с этого?!
   Алекс потер переносицу и честно ответил:
   - Мне все еще нужны ружья и припасы. Деньги на эти цели у меня оставались. Их и отдал... Мы с вашим братом договорились, что в случае захвата Рима мне разрешат выпотрошить местный арсенал. Эта договоренность еще в силе?
   Конрад шумно выдохнул, протер лысину, присел и налил себе полный фужер багрового столетнего вина из дворцовых запасов. Нить разговора подхватил младший Белли:
   - Будьте спокойны! Раз я сказал, значит, так оно и будет. А я пообещал, что если дело выгорит и у господина Джанковича не пропадет желание, то он сможет не только любое стрелковое оружие отсюда увести, но и организовать своему брату первую в горах орудийную команду из двух или трех батарей!
   Русские офицеры вокруг покатились с хохота. Пьяная вечеринка по поводу взятия Рима набирала обороты.
   Генрих глянул на Алекса, смущенного от навалившихся на него поздравлений и похвал, на храпящего в углу Фому и поднял бокал:
   - За покорителей Рима!
   Конрад вскинулся, вскочили остальные офицеры:
   - За хозяев Италии!!!
   Грянувшее "Виват" едва не выбило стекла из окон старого римского палаццо.

Глава 9.

Корфу.

  
   1.
  
   Белли решил на время остаться в захваченном Риме. Пока Наний формировал городское ополчение, способное поддержать порядок на освобожденных территориях, пока Генрих укреплял городские фортификации, ожидая возвращения французов, пока посланные к высадившемуся в Анконе десанту гонцы убеждали союзников в необходимости передислокации к столице, Алекс хандрил. Он запирался в одной их комнат бывшей резиденции генерала Гарнье и читал произведения французских романистов, спал или же просто дегустировал содержимое богатых винных запасов, поглядывая на раскинувшийся внизу город.
   А Рим лихорадило. Как всегда бывает при смене власти, нашлись те, кто пробовал ловить рыбку в мутной воде. На площадях собирались толпы, слушавшие новых кумиров. Какие только идеи не бродили по таким сборищам: и возрождение Папской области, и создание Римского королевства, и присоединение к Королевству двух Сицилий (читай, к Неаполю), возрождение республики, но уже в других, аристократически-венецианских традициях, с дожем и сенатом. Город медленно закипал, и полтысячи русских было явно недостаточно для поддержания порядка. По дорогам бродили хмурые, вооруженные кое-как оборванцы, улицы сколачивали отряды самообороны, богатые фамилии собирали под свою руку наемников.
   Так продолжалось неделю. На восьмой день со стороны Анконы подошли подкрепления. Полковник Михаил Бороздин, шеф херсонских гренадеров, привел своих орлов. Следом появился высланный из Неаполя Ушаковым отряд поддержки. Восемьсот запыленных десантников еле держались но ногах. Делая трехчасовые перерывы на сон, они спешили на выручку своим товарищам. А попали на праздник победы.
   На площадях стало тише. После того же, как в порту высадился десант неаполитанских головорезов, волнения и вовсе прекратились.
   Потемкин перенес все пертурбации в традициях истинно русского интеллигента - со стороны и пьяным. Когда порядок был восстановлен и Рим вновь стал безопасным, он решился на прогулку. Сопровождать его взялся новоявленный глава римской жандармерии и члена совета города - Фома Наний.
   Кроме туристическо-ознакомительных функций, эта поездка несла и чисто практическое значение: как и обещал Белли, Джанковичу разрешили посетить местный арсенал.
   Когда туристический минимум был выполнен, двуколка довезла их до массивной громадины замка Сант-Энджело, в подвалах которого хранился изрядный запас оружия и боеприпасов.
   Несмотря на уверения Генриха, пушки никто Алексу не отдал бы. Да и хлопотно в горах с тяжеленными громадинами. Зато на стрелковое оружие был выдан полный карт-бланш в виде трех пустых телег и десятка вооруженных матросов, присланных для обеспечения безопасности.
   Потемкин долго не раздумывал. Краткий список необходимого у него уже был. Осталось только выбрать модели.
   Через час в телегах лежали три десятка новеньких австрийских егерских карабинов с винтовой нарезкой, пятьдесят массивных пехотных ружей, полторы сотни кавалерийских пистолетов и несколько дюжин гренадерских сабель французского образца. Ко всем ружьям прихватили штыки, ящик с запасными частями механизмов и станком для ремонта кремневых замков, четыре бочонка с порохом и два ящика со свинцом для пуль и формами для отливки. Вдобавок Алекс приволок связку запасных шомполов и мешок с кремневыми заготовками.
   - Все? - матросы взгромоздили поверх свинца ящик гранат и теперь устало сидели в тени, вытирая пот.
   Потемкин задумался.
   - Надо бы еще саперного припаса поискать, - задумчиво протянул он.
   Пожилой унтер-офицер херсонец, заведовавший складом, почесал затылок:
   - Есть тут такого добра. Только слова там не на русском, так что мы еще полову не разобрали, не поняли для чего.
   Вместе они спустились вниз, в маленькую комнатку с узким и глубоким, забранным тремя решетками окошком. Все стены ее занимали стеллажи с мешками и ящиками, коробками и сундуками. На каждом - несколько полустертых подписей.
   Алекс выбрал для себя пяток удобных саперных лопат, пару топоров, бухту зажигательного шнура и бочонок горючей смолы, осторожно отложил окованный сталью ящик с массивными взрывателями. Жестяные колбы, где тлеющий в пазах фитиль добирался до пороха через строго отведенное время, считались высшим достижением инженерной мысли.
   Но основное внимание Потемкина в этой комнате привлекла отнюдь не военная сторона саперной профессии. Так как в мирной жизни уделом армейских инженеров было проведение всевозможных салютов, то кроме оружия в хранилище лежали десятки увеселительных припасов: шутихи, ракеты, петарды и фейерверки.
   Алекс долго перебирал всю эту праздничную мишуру. С груди боролись два противоречивых чувства. Одно кричало, что для развлечений не время. Второе убеждало, что такой товар не может оказаться невостребованным.
   В конце концов, к взрывателям и фитилям добавился сундук, полный всевозможных безделушек. Тут лежало все, что показалось полезным и компактным. Потемкин еще и сам не мог сформулировать точно, но чувствовал, что найдет всему прихваченному совсем не мирное применение.
   Последним погрузили сундучок с химикатами, стеклянными колбами и отобранными в хранилище ингредиентами. Французы для их обозначения использовали латынь, так что Алексей, неплохо выучивший химию еще в школе, довольно быстро разобрался, что к чему. Особенно его интересовали кислоты.
   У него давно уже вертелось в голове пара идей о применении собственных знаний.
  
   2.
  
   - А Гарнье совсем даже не слабо досталось, - промурлыкал Генрих Белли, просматривая очередное послание с севера, доставленное в Рим курсировавшей вдоль побережья канонеркой.
   - Ну-с?
   Капитан потер переносицу и усмехнулся:
   - Да уж... Из огня да в полымя. Он успешно соединился с Моннье, который не пожелал дожидаться, когда наши ребята сбросят его в море, - по лицам собравшихся в столовой на традиционный завтрак офицеров пробежали смешки и ухмылки. - И они вместе выступили к Парме. Там их дожидались десять тысяч карбонариев Лагоца и австрийцы Кленау. Штаб сообщает, что французы потерпели поражение и полностью рассеяны...
   Он бросил бумагу на стол.
   - Врут... Как обычно, - старший Белли раскурил трубку. - Французов действительно потрепали неплохо, но Гарнье ушел из мешка и каким-то образом переправил свои части по морю к Генуе. В порту появились англичане. Размахивают капитуляцией и требуют передать им Рим. Презабавнейший момент... Давай дальше читай. Как там наш орел с его соколиками?
   Лица собравшихся офицеров посуровели.
   С севера приходили противоречивые новости. Австрийцы еще летом потребовали от Суворова, чьи войска полностью контролировали северную Италию, выступить на помощь. Главным направлением союзный штаб считал центральный фронт. А тут французы угрожали Вене, и австрийский двор всерьез опасался за собственную безопасность.
   Павел первый дал добро на такой маневр, и престарелый генералиссимус двинулся в путь. План продвижения, дороги, остановки разработал сам новоиспеченный князь Италийский. Суворов не доверял австрийскому союзному штабу, отводя немцам в планах кампании лишь осады, с которыми они, к слову, неплохо справлялись.
   Двадцать тысяч русских солдат, обозы, пленные, растянувшись не на одну версту, спешили к месту соединения с армией эрцгерцога Карла и корпусом Римского-Корсакова. С боями русская армия вышла к Альпам, перешла Чертов мост на перевале Сен-Готард и... Оказывается, что в план Суворова вкралась ошибка. Небольшая такая... Вокруг Люцернского озера дороги не было. Совсем не было... А все лодки ушлые французы забрали с собой. На встречу с корпусом Римского-Корсакова фельдмаршал безнадежно опаздывал.
   И когда измученное войско, наконец, вышло в Муотенскую долину, к месту встречи, там их дожидались не палатки союзников, а гвардейцы Массена. Французы успели разгромить собравшиеся тут подкрепления союзников, захватили припасы и даже возвели редуты, приготовившись к самой горячей встрече. Суворов попал в котел: с трех сторон французы, с четвертой - горы. Австрийцы, бежавшие от Массены, оставили русских самих разбираться и умирать за честь Священной Римской Империи.
   Несколько стычек прошло с переменным успехом, но у войск Суворова уже не было пороха даже на одно толковое сражение. Пушки молчали. Редко у кого из солдат количество патронов достигало дюжины.
   Массена же не спешил. Попавшая в мешок русская армия с каждым днем слабела, голодала и мерзла по ночам, а к нему шли и шли подкрепления. Прижатый к горному хребту, лишенный маневра и припасов, Суворов был поставлен перед необходимостью капитуляции.
   За полвека сражений и кампаний, великий русский военачальник не проиграл ни одного сражения, и только он знал, какой ценой это получалось. Упрямый старикашка - не сдался он и в этот раз. Отпустив пленных и бросив своих раненых "на милость неприятеля", уничтожив обозы и большую часть пушек, армия начала знаменитый переход через Альпы. Истощенные браво-ребятушки, штурмуя заснеженные вершины, на собственных плечах волокли носилки с престарелым генералиссимусом. Русские прорывались к Рейну.
   Римский-Корсаков, собрав все боеспособные части под свое начало, попробовал если не деблокировать, то хотя бы отвлечь французов. Но баварские лавочники, швейцарские пастухи и изнеженные отпрыски разогнанной французской знати разлетелись перед драгунами Массены, как срываются листья с деревьев под порывами осеннего ветра.
   Пройдя ледники и перевалы, измученные "чудо-богатыри" вышли к городу Вадуцу. Из двадцати тысяч дошло шесть. Еле живых, но очень, очень обиженных тем, что их судьба оказалась безразлична австрийцам. Остатки корпуса Римского-Корсакова и французы принца Конде присоединились к ним в Аугсбурге, где вымотанное месяцами беспрерывных боев и походов воинство расположилось на зимние квартиры.
   Суворов откажется продолжать кампанию. Вместе с ним к императору Павлу отошлют рапорты все генералы, русский представитель в австрийском штабе граф Толстой и цесаревич Константин, участвовавший в походе добровольцем. Самое мягкое сравнение, которые они будут приводить, это: "Пирровы победы на алтаре чужих интересов". И Павел Первый, чудаковатый и педантичный поклонник железной прусской дисциплины, поймет своих военачальников и примет их сторону.
   Всего этого не знали в Риме, но о многом догадывались.
   Потемкин же, читавший о том, чем закончится кампания, не желал встревать в споры и выделяться. Прослыть пророком может себе позволить обычный офицер или царедворец, а для шпиона верное предсказание будущих поражений - повод для начальства задуматься о лояльности. Чем тише себя ведешь, тем выгодней для собственной шкуры.
   Так что Алекс много и задумчиво кивал на рассуждения безусых и пожилых спецов о том, как союзники вместе с "непобедимым старцем" навалятся на лягушатников, выйдут к Парижу и положат конец войне. Иногда вставлял ничего не значащие фразы.
   Мог ли он изменить историю? Вряд ли. На рапорт рядового агента никто не обратил бы внимания. Да и что он помнит? О том, что австрийцы не дождутся Суворова. Ни где, ни когда, ни кто - толком он не мог вспомнить. Лишь общие тезисы. На таком материале можно только выговор получить за паникерство и сеяние вражды между союзниками. Слишком мало конкретики.
   И только один раз он не выдержал. Тогда молодые мичманы устроили испытание, кто больше выпьет, Алекс увлекся крепким церковным вином и немного утратил контроль. Тогда при словах о том, как "щас напихаем хранцузикам, турков подомнем и будет русский орел реять над всей Европой", его прорвало. Он вещал о том, что знал и что помнил лишь урывками. Об Альпах, о битве при Маренго, коронации Наполеона, об Аустерлице, о том, как наши ребята будут ложиться костьми под Бородино и как сдадут Москву. Вспомнил морозы и рейды Дениса Давыдова, казаков в Берлине и Париже и первую ссылку корсиканца, его триумфальное возвращение и трагедию Ватерлоо.
   На счастье рядом не было Белли-старшего, а молоденькие мичманы так перепились, что из всей речи реагировали только на перечисления побед русского оружия. Да и спич его оказался не таким уже и гладким. Так что неудивительно, что слушатели списали выступление прибившегося к штабу серба на пьяный треп.
   Из всех, кто был в зале, больше всего впечатлился невысокий чернявый курьер из штаба Суворова, прибывший в город с почтовой канонеркой. Когда "вещун" закончил свою пламенную речь (под овации собравшейся пьяной братии), курьер подошел, пожал руку и заплетающимся голосом с жутким акцентом поведал, что он, Поццо ди Борго, друг детства того самого Наполеона. И то, что он верит Потемкину (отчего тот быстро начал трезветь) и что отныне вся семья ди Борго положат жизни на то, чтобы помешать этим предсказаниям свершиться. Когда-то они с Наполеоном, два корсиканских юноши, мечтали о свободе Корсики. Но с тех пор Бонапарт только и делает, что кует для острова новые оковы, сначала республиканские, а потом, как сказал Алекс, планирует и новые, королевские. Он, Поццо, не такой! Для него слово "Корсика" все еще что-то значит!
   После такой пламенной речи Поццо долго тряс руку, благодарил Алекса на жуткой смеси своего диалекта и ломаного русского. Ушел он энергичным шагом человека, у которого появилась новая цель. Что понял слабо знающий русский язык корсиканец из речи и какие выводы он сделал, осталось загадкой для всех.
   Алекс надеялся, что никаких. Но после этого происшествия Потемкин зарекся напиваться и говорить о политике и войне.
  
   3.
  
   Пока не подвернулась возможность убраться из Рима, Потемкин решил прогуляться. Раз уж застрял он тут, неплохо было бы побольше поглазеть на исторические памятники, улицы и площади Вечного города, да и некоторые задумки не хотелось оставлять на потом. В арсенале Сант-Энжело у Алекса зародились несколько мыслей по поводу использования собственного багажа знаний. Для их претворения в жизнь не хватало малого: некоторых ингредиентов и оборудования.
   По первой же просьбе Наний выделил ему двух шустрых малых из своих новых подручных. По словам Фомы, лучше них город не знал никто. Сомневаться в этом не пришлось. Паоло и Джибо легко ориентировались во всех закоулках, сразу указывали дорогу к любому месту, знали, где можно купить буквально все.
   С историческими достопримечательностями закончили на удивление быстро. Затем Потемкин прошелся по алхимическим магазинчикам и лавкам редкостей, перекинулся словом с держателями аптек, на складах которых зачастую пылились все известные элементы химической таблицы, порыскал в квартале красильщиков. Корзина, прихваченная им из палаццо, понемногу тяжелела, кошель легчал.
   Отобедав с провожатыми в одной из мелких харчевен, он продолжил поиски.
   В одной из лавок Алекс выторговал себе тонкий узкий стилет в футляре для ношения на предплечье. В другом магазинчике обзавелся заколкой для плаща, способной разбираться на мелкие прутики, такие удобные для открывания чужих замков. Гуляя, Алекс не забыл и про обновление своего "шпионского" арсенала - снотворное, яд, слабительное, заказанное у местного эскулапа, почти не давали привкуса и запаха. В таких деликатных делах, как служба Отчизне в тылу врага, не бывает запретных методов.
   Аптекарь так упрашивал его прикупить еще и азиатских снадобий, способных творить чудеса с его засохшей рукой, что Потемкин чуть не выложил запрошенную немалую сумму. В последний момент, разглядев под светом зажженного фонаря блестящие от предвкушения куша глаза продавца, он удержал себя от расточительства и вместо корешков "китайского корня" приобрел увесистый томик с описанием дикорастущих трав и их полезных свойств. В "чудо-средствах" он разочаровался еще в двадцатом веке. Кроме того, Алекс прикинул, что не всегда рядом с ним могут отыскаться сведущие в знахарстве и медицине люди, а влипать в неприятности у него получалось регулярно.
   Спрятав томик за широкий пояс, русич двинулся на улицу. Там скучали провожатые.
   Солнце уже касалось краешка ближайшего дома. Скоро на землю Италии падут сумерки, а там придет и ночь с ее грабителями и головорезами, наводнившими город.
   Редкие прохожие спешили убраться с улиц. Пора было двигать домой. День прошел неплохо, большая половина из того, что он желал бы прикупить, уже покоилась в корзинке.
   На выходе с аптеки Потемкина несильно толкнули. Невысокий сухопарый человек, замотанный в длинный грязный плащ, слегка пошатывался. Незнакомец был явно выпимши, но еще держался на ногах. Проходя мимо, пьяница неловко поскользнулся и врезался в бок Потемкина. Алекс выругался, итальянец тоже не остался в долгу.
   Но выскочившие из ножен клинки мрачных телохранителей быстро выгнали хмель из мутной головы. Оглядев рожи напрягшихся увальней, выпивоха извинился, даже оправил плащ на Потемкине, хлопнув его дружески по спине, и растворился в закоулке.
   Алекс и не вспомнил бы об этом мелком происшествии, если бы вечером, рассматривая покупки, не заметил одной странности. Из книги о растениях, вынутой из-за пояса, торчала короткая стальная игла с небольшим колечком на конце. Игла почти пробила толстый фолиант, застряв в плотной обложке. Там, где сталь коснулась пожелтевших страниц, бумага слегка расползлась, будто выеденная кислотой.
   Белли, которому Алекс показал находку, удивленно присвистнул:
   - Этакий анахронизм.
   - Что?
   - Да вот, - Конрад выдернул из рукава платок и подхватил им иглу. - Вот эта милая безделица... Вы ее, кстати, не касались?
   Потемкин замотал головой.
   Белли изучил сталь на свет лампы, принюхался, недобро сощурился.
   - Что это, по-вашему? - Алекс догадывался о свойствах находки, но хотел услышать и мнение более авторитетного эксперта.
   Конрад пожал плечами и уселся обратно в кресло.
   - Такие вещицы называют игла милосердия... Итальянцы - они, знаете ли, большие мастера по части сокращения жизни ближнему.
   Он вырвал из собственной тетради лист бумаги, завернул в него иголку и продолжил:
   - Такими штучками баловались в древности служители церкви, когда спорили за тучную обитель. Потом забаву переняли борцы за свободу, карбонарии, пытающиеся сбросить австрийцев и возродить величие Рима, потом и, вовсе, тати на службу взяли, - Белли понюхал собственную руку, сполоснул ее вином, тщательно вытер. - Расскажите-ка, где вы такую презабавную безделицу отыскали?
   Алекс почесал взмокшую шею и честно выложил перипетии сегодняшней прогулки.
   Конрад помрачнел:
   - Не гуляйте больше - мой вам совет. Да и в городе, пожалуй, оставаться больше не след. Это - не случайная встреча. Дальше может быть что-то и похуже.
   Потемкин нахмурился. Еще одна загадка на его голову!
  
   4.
  
   Почтовая канонерка неслась к острову Корфу.
   Рим уже не нравился Потемкину. После высказываний на собрании за ним приклеилось прозвище "пророк", и молодые офицеры за спиной подтрунивали над странноватым сербом. Да и покушение не добавило городу привлекательности. Паоло, оставленный при Потемкине, утверждал, что у ворот дворца начали крутиться подозрительные типы. Выходящих из палаццо солдат они расспрашивают о "странном господине с больной рукой".
   Так что слова Конрада Белли о том, что следующий корабль отвезет его на остров Корфу на встречу с начальством, Николаем Ивановичем Салтыковым, он воспринял даже с неким воодушевлением. Особенно Алекса обрадовало то, что вместо обезличенного "Николай Иванович" ему теперь придется иметь дело с вполне конкретным человеком.
   Пока канонерка везла его до места дислокации русской эскадры, Потемкин по мере сил собирал сведения о Салтыкове.
   Салтыков Николай Иванович... Генерал-фельдмаршал, участник Семилетней войны, один из старых, заслуженных мастодонтов еще великой "Екатерининской" эпохи. Несмотря на то, что новый император активно смещал со своих постов любимцев маменьки, на Салтыкова это не распространилось. Пока еще. Возможно, это было связано с тем, что Николай Иванович был одним из воспитателей цесаревичей, сынов Павла: Константина и Александра. Из отроков выросли талантливые царедворцы, подающие надежды и в политике и в управлении, что являлось заслугой, в том числе, и старого генерала. Возможно, будучи еще наследником престола, Павел сошелся со своим гофмейстером во время поездки в Берлин. Кое-кто шутил, что генерала-фельдмаршала так и не отправили в ссылку из-за того, что длина его церемониальной косы строго соответствовала семи вершкам, что приводило в восторг Павла Первого, помешанного на эпохе великого Фридриха.
   Так или иначе, на данный момент Салтыков занимал один из высших постов в Коллегии Иностранных дел и являлся президентом Военной коллегии, лично курируя проведение тайной внешней политики в таких ценных и взрывоопасных регионах, как Балканы и Италия. Магистр Мальтийского ордена, последнего крестоносного общества Европы, Павел мечтал об освобождении христианских земель от иноверцев. Константинополь и Иерусалим, свободные от мусульман, снились императору российскому, занимали его мысли, отягощали чело думами и мечтами. И тот, кто сумеет проложить этому честолюбивому плану дорогу в будущее, получит от самодержца все, что пожелает. Салтыков очень хотел стать тем самым счастливчиком.
   Связанная союзом с Турцией, Россия не могла действовать открыто. Но любые союзы не вечны, скоро закончится война с Францией, начнется новая эпоха. Тогда планам императора очень пригодятся готовые выступить по первому зову сербские карбонарии, греческие повстанцы и болгарские волонтеры. Задачей Салтыкова было приготовить тот костер, в огне которого сгорела бы ненавистная Порта.
   Перелистывая свои заметки о собственном начальнике, сверяясь с важными датами и подслушанными характеристиками и слухами, бродившими в обществе, Алекс невольно вздохнул. Встреча с человеком, пославшим его сюда, близилась, а к сути своего задания, бесспорно утерянного и запущенного, он так и не приблизился. Как он будет объясняться с руководством, агент даже не представлял. Все, на что он мог рассчитывать, это что его легенда (хотя какая легенда - все на теле видно) о потере памяти сработает и, как следствие, ему дадут повторное объяснение его миссии и время на выполнение задания.
   Потемкин очень надеялся, что нынешняя разведка отличается от собратьев века двадцатого, и ему предоставят еще один шанс. Очень надеялся.
  
   4.
  
   - Ваш бродь, пора-с... - матрос, разбудивший Потемкина глупо улыбался.
   В руках его был таз с какими-то расческами, шкатулками и склянками. За спиной морехода переминался еще один визитер, маленький тщедушный юнга.
   - Да ты что?! Белены объелся? - Алекс выглянул в иллюминатор и выругался. - Еще ж солнце не встало?
   Матрос осклабился.
   - Так то ж Ярило, ему на визит готовиться не надобнать... А мы на рассвете на Корфа ихний придем, к обеду якорь, значит, кинем. Его бродие капитан Салыгин помнит о вашей просьбе - меня вот послал. Подготовить вашу бродь, значит. Тут же как? Акромя вас еще господ охфицеров надобнать причесать, за такими делами аккурат к обеду и закончим.
   Он поставил на столик таз с принадлежностями.
   Потемкин начал вспоминать, что вчера, действительно, сам попросил шкипера подсобить на предмет правильного внешнего вида на важной встрече. Одним из пунктиков Салтыкова было строгое соблюдение всевозможных уставов и предписаний, а при новом императоре регламентировалось буквально все: от длины панталон и косы парика до цвета сюртука и количества пуговиц на лацканах. Кто-то из молодых мичманов рассказывал, как генерал-фельдмаршал выгнал одного из своих секретарей за пренебрежение канонами уставного костюма. К такому нельзя было придти в дорожном плаще и со взъерошенными волосами...
   Салыгин, вчерашний гардемарин, а ныне двадцатилетний капитан, с улыбкой выслушал просьбу провинциала и обещал помочь. За несколько дней путешествия они немало вина выпили и много о чем поговорили, так что словам капитана можно было верить.
   Еще в Риме Потемкин прикупил себе приличный камзол, над которым один из матросов, бывший портняжка, колдовал всю ночь, приводя его в соответствие с требованиями щепетильной моды. Теперь дело оставалось за малым... За головой.
   - Ну-с, ваш бродие, разрешите приступить, - улыбающийся матрос вытряхнул на столик две жесткие щетки, которыми конюхи наводят лоск на лошадей.
   Потемкин кивнул.
   ...Следующие два часа вспоминались ему еще долго. Такое издевательство над собственной головой не допускали даже панкующие нимфетки будущего.
   Сначала судовой парикмахер и его помощник в четыре руки взлохматили длинные волосы Алекса, долго расчесывали их костяными гребнями. Для того, чтобы прическа "лучше смотрелась", конскими щетками в волосы втирали свиной жир, периодически просыпая слои мукой для придания благородной белизны. Когда грязные липкие лохмы превратились в единую массу, их разделили на несколько проборов и начали стягивать в пучок к затылку. Парикмахер принес небольшую зазубренную палочку, которую вплетали в косичку, перевивая проволокой и лентой. На строго отмеренной длине волосы обрезали. Помощник в это время колдовал с жаровней, раскаливая и остужая чудовищные щипцы.
   Когда косичка приобрела нужную длину и форму, матросы взялись за оставленные на висках пряди. Завивание в букли напомнило Алексу не самые приятные моменты в турецком зиндане. Также как и там, около его глаз мелькало раскаленное железо и пахло жженой плотью. Благо что нынче вместо собственного тела вонял топленый жир. Чтобы не поранить "его бродие" помощник парикмахера крепко держал голову "клиента", пока "мастер" колдовал со щипцами.
   Обошлось без увечий.
   Закончив, матросы облегченно выдохнули. Поверх муки и жира на голову Потемкина высыпали полчашки дорогой пудры, долго брызгали на прическу "душистой водой", что-то приглаживали лопаточками и гребнем.
   В конце концов, получив по монете за труды, законодатели корабельной моды покинули каюту. Алекс же, чертыхаясь и поминая простыми негромкими словами пруссофила Павла Первого, начал собираться на берег.
  
   5.
  
   К его удивлению, из сходивших на берег офицеров лишь у него оказалась такая "блестящая" прическа. Остальные ограничились тем, что стянули собственные волосы в пучок, да слегка завили локоны на висках. Салыгин, сдерживая ухмылку, объяснил, что в морском ведомстве нравы попроще, и к указам, касаемо внешнего вида, относятся не так рьяно. Рядом давились смехом младшие офицеры.
   Алекс сжал зубы и раскланялся. Если уж над тобой подшутили, то надо держать марку.
   Так он и шел по городу, как заглянувший на огонек призрак пятидесятилетней давности, раритет давно минувших дней, - напудренный олух с семивершковой косичкой и строго уставными буклями. Народ косился, но помалкивал. Уж очень лицо страшное было у новоприбывшего, да за поясом торчала пара пистолей и сабля совсем не дворцового типа.
   Потемкин утешал себя тем, что в таком виде его никто не сможет опознать. А ведь на Корфу должны быть агенты чужих разведок.
   Салтыкова не оказалось на месте. Желая развлечься, он укатил на один из дальних островов архипелага. Там егеря при поддержке артиллерии выкуривали последних приверженцев французского вольномыслия.
   Офицер штаба, поведавший Алексу о местонахождении Салтыкова, сам щеголял всколоченным париком, явно неуместным в жаре "бабьего лета", но на голову Потемкина посматривал с неодобрением. Этот хотя бы не хмыкал. Просьбу предоставить транспорт к Салтыкову и сопровождающего офицер утвердил без лишних расспросов, лишь сверил личную печать младшего Белли на верительной грамотке.
   Пришлось возвращаться в порт и следовать за генерал-фельдмаршалом.
   Кроме Алекса на кирлангичи, небольшом турецком судне для прибрежного плавания, переправляли гусар из числа полуэскадрона, приданного десанту для лоска. Все усачи оказались из числа бежавших в Россию жителей провинций Порты: сербы, греки, валахи и греки. По-русски они говорили с акцентом, зато в местных диалектах разбирались неплохо и отлично справлялись с обязанностью разведки и эскорта.
   Путь должен был занять не более суток.
   Ветер оказался попутным, и уже через два часа турецкое суденышко пристало к полуразрушенному пирсу. Всадники быстро вывели лошадей. Потемкину вручили поводья смирной кобылки. Еще двадцать минут легкой рыси, и кавалькада вынырнула из тенистого ущелья, в котором дорога пряталась от все еще жаркого солнца. Узкая каменистая тропка ползла дальше, к массиву полуразрушенного форта, нависавшего над лазурью небольшой бухты. Тут имелся удобный пологий спуск, который, собственно, форт и оберегал.
   Корфу, столица Ионических островов, капитулировал в феврале, но сдача основной крепости все еще не привела к полному контролю над всеми островами архипелага. Прекрасно укрепленные старые венецианские крепости являлись крепкими орешками для любого противника. На каждом острове, над каждой более-менее пригодной для высадки десанта бухтой нависали жерла пушек.
   Ощетинившиеся стволами береговой артиллерии безлюдные каменистые выступы у самых Балкан. Достаточно компактные, чтобы защитить их малыми силами, и с глубокими бухтами, в которых можно спрятать целый флот.
   Естественно, что новые хозяева стремились сполна воспользоваться таким призом. Ушаков мечтал сделать остров главной базой русского флота на Средиземном море, точкой опоры для задуманного императором Павлом рывка на Восток. А для этого просто необходимо было выкурить из щелей всех сторонников старого режима.
   Англичане, союзники России в этой войне, тоже прекрасно понимали важность архипелага у самой границы Порты. Понимали даже намного лучше самих осман. Нельсон долго и нудно требовал, чтобы Корфу атаковали союзные турецкие части, и, соответственно, контроль над островом достался именно им. Федор Федорович Ушаков остался непреклонен. Лишь несколько орт янычар, приданных султаном союзному флоту для осадных работ, появились на островах.
   После подписания капитуляции основной цитаделью, изголодавших в осаде пленных французов на нейтральных судах отправили во французский порт Тулон. Лишь взяли клятву, что освобожденные не станут браться за оружие в течение восемнадцати месяцев. Благодаря такой мягкости удалось добиться потрясающих результатов. Якобинцы на других островах сдавались после первого же выстрела. Маленькие форты, стерегущие удобные бухты, один за другим выбрасывали белые флаги, как только в пределах видимости появлялся русский офицер. Так было почти везде. За малым исключением.
   ...Гусары благоразумно придержали лошадей. Алекс выехал из-за спин и осмотрелся.
   В двухстах метрах перед ними были возведены настоящие редуты. Свитые из лозы и засыпанные землею и камнем укрепления прикрывали три шестифунтовые русские пушечки, вокруг которых суетились чумазые артиллеристы в холщовых рубахах. За редутами, со стороны дороги, сидело на земле и скучало несколько десятков вооруженных турок и полсотни зеленокафтанных егерей в смешных колпаках. Чуть дальше, у зарослей, рубили деревья гренадеры в странных митрах, высоких шапках прусского происхождения, но без традиционной кисти и с необычным оранжевым задником.
   Где-то в километре от редута высилось здание вражеской крепостицы.
   Две башни форта, обращенные в сторону дороги, окутывали клубы дыма. Горели несколько деревянных лачуг, притулившихся у тыловой стороны крепости. Сам форт, почти неповрежденный, изредка огрызался на слаженные залпы русских, одиноким "чихом" какой-то мелкой пушчонки.
   Алекс, присмотревшись, заметил у ворот форта несколько мертвых тел в ярких турецких халатах.
   Унтер, командовавший эскортом, убедившись, что опасности нет, повел группу дальше. Через несколько минут отряд спешился у тыловой стороны редута. Тут, под пологом дощатого навеса, собрались офицеры, руководившие "осадой".
   Как отметил Потемкин, место было неплохо обставлено. На перевернутом ящике установили столик с закусками и вином. Жареная рыбы, оливки, сыр, свежий хлеб так и просились в рот, особенно, если учесть, что с самого утра там ничего не побывало.
   Сглотнув слюну, Алекс представился и спросил, где он может разыскать графа Салтыкова. Воображение рисовало образ располневшего и вспыльчивого сноба с обязательно недовольно оттопыренной нижней губой. Против ожиданий, генерал оказался нестарым мужчиной среднего роста с едва наметившейся сединой. Под крючковатым крупным носом горели умные цепкие глаза.
   Он долго изучал послание от Конрада Белли, почитал письмо от Белли-младшего, хмыкнул, зыркнул исподлобья на Потемкина. При взгляде на его "выдающуюся" прическу лицо генерала нахмурилось, потом неожиданно расплылось в улыбке:
   - Небось, слышал сказку о том, как я секретаря за неположенную лычку на кафтане выгнал?
   Алекс, обескураженный вопросом, помедлил мгновение и обреченно кивнул.
   Салтыков рассмеялся:
   - Канальи! Вот ведь балаболы - баб хуже! - он отошел от стола, за которым по-прежнему сгрудились офицеры, и доверительно прошептал. - Достал он меня, хуже солонины гнилой! Как пушки услышит, так с лица спадает, бледнеет, прям девица на выданье. Зато за месяц на груди аж три ордена засверкали... Начал намекать, чтобы и я ему представление сделал... Как же - почти на передовой - живот за отечество кладет в кантине! Мне его кто-то из новиков царевых подсунул. Братец он чей-то, или сват там... Так что вроде и выгнать не за что, а терпеть уже мочи нет... Ну я и...
   Граф, не договаривая, рассмеялся. Алекс неуверенно улыбнулся.
   - Скучно тут, скучно...Думал, что на месте прочувствую, чем дышит Адриатика. На кого здесь положиться можно, на кого надавить, - Салтыков помахивал тростью, вышагивая все дальше от штабного навеса.
   За ними, отстав на несколько сажень, двигалась четверка заросших казаков. Красные кушаки пестрели от рукояток пистолетов, в руках - короткие карабины со взведенными курками, глаза обшаривают каждый куст.
   - А польза пока только одна - с вами, жуликами, чаще видеться могу... - он усмехнулся собственной шутке. - А тебя тяжело узнать, Петр Николаевич. Ну да после такого, что мне в письме Белли описал, я рад уже тому, что вижу тебя живым и... почти невредимым... Наслышан я, братец, про твою историю... Наслышан... Чудные дела, ей-богу!
   Они отошли уже достаточно далеко от редута, и генерал мог не понижать голоса:
   - Ведь как получается... Ты годами через кордоны турецкие, австрийские, венецианские ходил, а тут червонцев бочонок должен доставить - ан и нет тебя. Провалился, как сквозь землю! Все тебя ищут, слухи собирают... Эскорт уже на корм трупным червям изошел, я письмецо батюшке твоему приготовил, и тут ты появляешься жив-живехонек, - взгляд генерала скользнул по застывшему от таких слов Потемкину.
   Салтыков помолчал несколько мгновений, потом криво усмехнулся и зашагал дальше. После недолгого раздумья следом двинулся Алекс.
   Шеф разведки достал из-за обшлага рукава послание Белли и потряс им в воздухе:
   - Если бы не слова Конрада, то давно бы вас... - он не закончил фразу, но и так было понятно, что могло ожидать Алекса. - Причем, это даже не мы бы делали.
   - Я... У меня...
   Фельдмаршал отмахнулся:
   - Знаю, что скажите! Сам вижу! То, что живы остались - чудо это... Но чудо не предъявишь для оплаты счетов... - он вздохнул. - Мой рапорт, ваш, Белли... В Питере, конечно, спишут золото, вас простят... может даже наградят за страдания... Но!
   Алекс молча вышагивал со вновь замолчавшим стариком генералом.
   Наконец, Салтыков выдохнул:
   - Думаю, вам надо ехать в Россию. Там, вас поймут, а здесь... Здесь могут и не взглянуть на иссеченное тело и незажившие раны - Скупщина не любит сантиментов.
   - Скупщина?
   - Скупщина, Скупщина... Эти надутые безземельные кнезы очень щепетильны, когда дело касается денег. Простите, вы, кажется, тоже из их числа, - граф склонил голову. - Они за "свои" червонцы землю рыть будут. Тем более, что других поступлений им пока не видать. Его величество не любит дважды платить за одно и то же.
   Салтыков поигрывал тростью с костяным набалдашником.
   - Белли писал, что сербы через своих людей выяснили, что в турецкую казну деньги не попали. Скорее всего, кто-то из осман, взявших вас, присвоил золото, но... Всем этого не докажешь, не объяснишь... Так что, милостивый государь, думаю, вам надобно ехать на родину. Здоровье поправите, сами отдохнете. В отпуск бессрочный... Здесь от вас уже проку мало - коль турки в лицо знают, то описание на каждой караульной будке висеть будет... Да и в России-матушке голова целее будет, - он присел на валун и показал жестом, чтобы Потемкин располагался рядом. - Со временем, глядишь, что-то и вспомните... А нет, так мы поищем.
   Алекс уселся на валун. В голове роились мысли.
   Вот почему его так долго пытали! Кровавый Хасан искал не списки мятежников, а то самое золото! Неужели турок о нем знал? Или догадывался? Не поэтому ли он и говорил часто иносказательно, что не желал, чтобы о сокровище узнал палач или кто-то еще? Означает ли это, что золото прибрал кто-то из янычар, что вырезали эскорт и захватили настоящего Петра Джанковича? Или Петр успел спрятать червонцы где-то по дороге?
   Голова загудела.
   Салтыков старчески откашлялся, посетовал на сырость и подвел черту под разговором:
   - Уезжайте, Петр Николаевич. Императору не нужны мертвые слуги.
   Потемкин покачал головой.
   - Я не уеду...
   Генерал удивленно нахмурился и тихо добавил:
   - Я ведь и приказать могу... Вашего отца, почитай, лет двадцать знаю - мне перед ним за сына, глупо пропавшего, ответ держать совсем невместно.
   - Я не уеду.
   - А если в упрямости своей глупой голову сложите?
   - Не сложу. В горах меня никто не возьмет, зато я отыскать следы смогу. Если и не найду золото, так докажу и укажу на того, у кого оно теперь.
   Граф снял треуголку и вытер платочком лоб.
   - Однако же, жарко нынче...
   - Николай Иванович, я справлюсь!
   Салтыков поднялся и раздраженно хлестанул тростью по зарослям кустов:
   - Вот ведь упрямый дурень! Я же тебе помочь хочу! - он не на шутку разозлился. - Ты ж вернешься в горы эти и пропадешь там! Один раз Бог за шиворот с того света вытянул - тебе мало? Хочешь и дальше фатум за нос водить? Не под моим началом!
   Алекс тоже поднялся:
   - Николай Иванович, я справлюсь, я знаю! Если в Россию уеду, то точно пропадет казна. Золото исчезнет, а мне со службы на пенсию в самом цвету уходить надо будет! Я - не девка, конечно, но еще на многое горазд.
   Генерал указал на засунутую за кушак левую, ущербную, руку.
   - Да уж... Одной конечности лишился почти, хромаешь, седой весь, а все жеребцом себя мнишь!
   Потемкин упрямо мотнул головой. Только не в Россию! Там точно не найти пути назад!
   - У меня есть зацепки. Брат поможет! Да и Черногория - не Сербия, там Скупщина не сделает ничего!
   Салтыков вздохнул:
   - Я самого главного тебе еще не сказал. Самого главного, а для тебя, так и самого плохого... Среди золота, что ты вез, была субсидия государева владыке Цетинскому. Немалая толика! Тот давно денег просил на артиллерию и войско. Вот и послал его величество братьям славянам гостинец.
   Потемкин сморщился, как от зубной боли. Ситуация становилась намного хуже.
   Салтыков продолжил:
   - О таких вещах заранее не предупреждают - все-таки немалая сумма.Тут тоже сказали, что деньги будут, но не указывали когда и с кем передадут. Чтобы турки не помешали. Так что рано или поздно владыка узнает, что червонцы, которые ему везли, пропали. Конечно, государь вышлет владыке золото по новой, если гостинец так и не отыщется. Но когда это еще будет? Смекаешь? - он покрутил в руках стек. - Когда до Негуша дойдут эти вести, тебя никто в горах укрывать не будет. Сами приведут...
   Алекс опустил взгляд под ноги. По каменистой безжизненной земле бриз гнал крупинки песка и ссохшуюся за лето, превратившуюся в сено, вырванную из расщелин, траву. Как же ему тут надоело!
   - Я все равно рискну, Николай Иванович. Я бы не хотел уезжать... с таким пятном на репутации... и без золота.
   Фельдмаршал пожал плечами и вздохнул. В сощуренных, узких под ветром глазах промелькнуло что-то вроде понимания.
   - Неволить не буду. Хотя мог бы, - он указал рукой на навес, под которым шло совещание. - Обожди до утра. По заре обратно в Корфу пойдем, по одному здесь нельзя. Обещай только, что за ночь предложение мое обмыслишь хорошенько. Взвесишь свою жизнь на весах собственного тщеславия, как говорится.
   Алекс, подумав, кивнул. Салтыков поднялся и двинулся к офицерам.
  
   6.
   Алекс.
  
   Итак.
   Что нового я узнал? Не много...
   Я вез золото. Деньги для сербов, давно бузящих в Блистательной Порте и ставших на Балканах признанной и влиятельной силой. И еще немного пиастров для давнего друга России, православного владыки Черногории Петра Негуша. Причем, для меня последний является куда более значимой фигурой, чем далекие от побережья повстанцы. Хорошо, что хотя бы с заданием ясность наступила.
   Что еще?
   Обе эти силы будут искать, куда делись их червонцы. Будут искать и быстро выйдут на меня. Это - почти факт. Затем... Почти наверняка они постараются пробить через свои каналы, а шпионов у них немало, кто из турок мог подмять под себя такую сумму. Учитывая, что меня захватил Тургер, и он же вместе со мною катался по побережью, выискивая, что я там закопал под Петровацем, какой вывод сделают следователи Скупщины и владыки? Правильно. Они решат, что золото турки не нашли. Ведь, если бы Тургер получил золото, первым делом он бы меня прирезал... А я жив.
   Из этого следует, что золото я спрятал и выдержал пытки, не раскрывая тайны. Герой ли я? Конечно, герой... Если отдам червончики... А вот если начну мямлить, что не помню, то братья славяне за меня возьмутся. Бразильские сериалы тут не смотрят, в амнезию не верят. Будут пытать, пока не вытрясут.
   Даже если владыка получит свою субсидию, от меня вряд ли отстанут. Такой куш будет многим глаза резать...
   Возвращаться? Плюнуть на тонкую ниточку, что может привести в родное время, и попробовать ассимилировать в нынешней России? Лет двенадцать мирных там еще есть. За это время можно влиться в общество, благо мы не из крестьян, обзавестись семьей, поспекулировать, новинки какие вспомнить из школьной программы: электричество, таблица элементов, паровой двигатель и паровоз.
  
   Я постарался вернуться обратно на грешную землю из высот фантазий.
   - А кто еще знал о характере моего груза? - мы уже подходили к палатке, приходилось выбирать иносказательные выражения.
   Салтыков думал не более секунды:
   - Вы да я... Ну и парочка господ в коллегии, ведающих казной... Еще, пожалуй, кто-нибудь при дворе мог знать... Пожалуй, все.
   Он кивнул незнакомому офицеру и присел на специально приготовленное для него кресло.
   Пожилой полковник начал объяснять фельдмаршалу план взятия форта, но тот лишь отмахнулся:
   - Полно, любезнейший. Я здесь не в качестве генерала, а как инспектор Коллегии Иностранных дел. Политес наладить, земли посмотреть. Свое я уже отвоевал. Командуйте, чего уж там.
   Полковник поклонился и отошел.
   Под недоумевающими взглядами офицеров, я переместился к краю редута. Тут думалось легче.
  
   Итак.
   Номер раз. Я могу утверждать достаточно уверенно, что османы знали о моем появлении и почти наверняка догадывались о характере моего груза. Чтобы проскочить прибрежную полосу, хватит несколько часов, а меня взяли на турецкой территории. Значит, ждали. Тургер весь извелся в намеках. Ради бумаг так не егозят. Янычар не просто догадывался, он знал, что ищет и, видимо, собирался разыграть свою партию.
   Все ведет к тому, что измена где-то рядом. Предатель не я, значит...
   Я скосил глаза на мирно задремавшего на чахлом вечернем солнце графа.
   Нет! Ему-то зачем? У Салыткова уже все и так есть. А для того, чтобы золото присвоить, ему действовать сподручней поближе к дому... Да и не внушает царедворец опасения. Не тот уровень полета, не тот возраст, чтобы за лишний мешок золотишка рисковать... Или ошибаюсь?
   Я еще раз посмотрел на дремлющего фельдмаршала и помотал головой.
   Думай!
   Турки знают о деньгах. Ждут их и сербы... Не от них ли и выплыла информация? Возможно... А что если того же Тургера используют втемную? Кто-то из осман прихватил добро, а ему сдал безумного лазутчика, чтобы от себя подозрения отвести, и лапши на уши навешал?
   Я начал копаться в памяти... Во время пыток один раз чорбаджи брякнул, что из-за меня он лишился лучших солдат, личных друзей даже. Да и на побережье, вроде, выше его только дахий Салы-ага стоит. Но тому в ночную вылазку за шпионом и вовсе невместно лезть.
   Проехали. Не туда рою пока!
   А что если деньги все еще где-то на побережье?! Если Петр Джанкович, действительно, успел припрятать золото, пока эскорт отбивался от турок? Или закопал сразу, как высадился, чтобы обезопасить деньги до того момента, как подоспеют люди Карабариса?
   Вариант!
   Мысли роились и наслаивались. Гипотезы, факты, предположения!
   Ладно, остановимся на двух выводах. Первый - турки меня ждали. Не случайно наткнулись, а именно ждали. И Тургер знал о том, что я везу. Потому и солдат взял немного на раскопки, когда к Петровацу шли. Второй вывод - меня кто-то сдал! Предатель рядом.
   Вспомнились ребята, зарезанные на посту у Грабичей, нелепая ситуация с выкраденным крестиком, при которой я мог попасть в руки турок.
   Людей, знавших о сути моей миссии или даже просто догадывающихся о ней, не так много. И все они - не последние лица в Черногории, Сербии и России. Им нельзя будет сорваться и исчезнуть. Значит, еще на виду...
   Итак!
   Придворную шушеру я отмету - далеко сидят. Салтыкова тоже. Пока, по крайней мере. Остаются анонимные сербы из Скупщины и...люди владыки...
   Если копнуть глубже и шире, то можно в подозреваемые записать и капитана корабля, доставившего меня, и Бариса, и Белли, чью неосведомленность я подвергну сомнению. Но пока ограничимся очевидными фактами. Меня сдали, и потом действовали в непосредственной близости, причем, достаточно оперативно.
   Неожиданно в воспаленном от размышлений мозгу пронеслась искра.
   Предатель может быть не один. Вхожая в высший свет крыса имеет подручного среди моего ближайшего окружения. Возможно, среди людей Бариса! Человека ловкого, сообразительного, но слишком близкого ко мне, чтобы если что-то случится, вроде удара ножа ночью в сердце, его бы заподозрили. Отсюда и сложная афера с крестиком, и подстава в Неаполе... Стоп! Неаполь! Румын?!
   Неужели Космин? Но он же выручил меня под стенами Котора?! Неужели он?
   Да нет - бред! Этот головорез свернул бы мне шею в первую ночевку и ушел бы! Его в чете ничего не держит... Далеко ли ушел бы - не знаю, но на сложные розыгрыши такие лбы не размениваются.
   И тут подоспело второе озарение.
   Почему, собственно, меня, человека, на котором завязана вся афера, до сих пор не порешили? Ведь возможность была! Получается, что у них все еще нет золота?
   Я чесал разболевшуюся макушку.
   Каждый раз меня не убивают, а подталкивают в руки турок! Не устраняют, как должны делать люди, стремящиеся замести следы, а сдают тем, кто будет меня пытать. Значит ли это, что против меня действуют не сербы или черногорцы, а агенты осман?
   Рой мыслей в голове окончательно превратился в нераспутываемый клубок.
   Надо было отвлечься.
  
   7.
  
   - Умели строить, - полковник, руководивший осадой, сокрушенно осматривал результаты бомбардировки. На стенах форта виднелось несколько вмятин, кое-где осыпался наружный слой декоративного кирпича, обнажив массивные валуны основной кладки. - Так мы до зимы не управимся.
   Алекс наклонился к засевшему над мелкомасштабной картой седоусому капитану:
   - Почему не сдаются?
   Капитан, оторванный от занятия, посмотрел на непонятного штатского, шептавшегося недавно с самим генералом-фельдмаршалом, и, решив, видимо, что разговаривать с незнакомцем можно, тихо пояснил:
   - Да бес их разберет. Так и не поняли. Французы, что в форте сидели, те давно уже ушли. Остались турки из янычар бывших. Их султан выгнал, так они на службу ко всем нанимались. Большая часть в Египет уплыла да к янинскому паше, а эти тут осели. Теперь, вот, сдаваться не желают. Или боятся, или упрямые такие.
   Алекс показал глазами на раскурившего длинную трубку офицера османа, сидевшего наособку от русских офицеров.
   - А эти?
   Капитан подал плечами:
   - Пробовали... Наши союзники ходили уговаривать. Да не сошлись они как-то...
   - Но ведь и там и тут - турки?
   - Не знаю... Когда Ибрагим, - капитан кивнул на курящего османа, - с ними говорить начинает, я ж не могу уследить за беседой. Тараторят, тараторят, потом расплюются и по разным сторонам. А нам опять бомбардировку начинай. Хорошо, что пороху в форте совсем мало.
   Он спохватился, привстал и представился:
   - Капитан саперной роты Родион Демьянович Емельянов.
   Судя по внешнему виду и говору, он был один из тех бывших солдат, кто, служа верой и правдой, сумел дожить при Суворовских "вольностях" до офицерских эполет и дворянского звания.
   - Петр Николаевич Джанкович... Очень приятно.
   Капитан вернулся к карте и пачке чертежей.
   - Родион Демьянович, а почему, собственно, сюда пушек побольше не притянули?
   Емельянов усмехнулся:
   - Дорог нет, да и пушек тоже не слишком много. Корабельный арсенал несподручно снимать, а для десанта большого калибра не предусмотрено, - он прищурился и обреченно посетовал. - Ежели не уговорим добрым словом, то моих саперов придется под стрелы вести.
   - Стрелы? - Потемкину показалось, что он ослышался.
   Капитан покачал головой.
   - Бандиты в форте - сущие дьяволы по части этой забавы. Пороха у них мало, и ружей кот наплакал, так что когда мы на приступ идем, они за стрелы и луки берутся. И неплохо получается. Солдат покалечили - тьму. Хорошо, что мы осман первыми пустили.
   Полковник потребовал внимания и начал распределять задачи на вечерний штурм укрепления. Капитан отодвинулся от собеседника, весь обращаясь во слух.
  
   8.
  
   Перед штурмом выслали парламентеров. Потемкин попробовал самоустраниться, но Салтыков не вовремя вспомнил, что прибывший сербский дворянин сносно разговаривает по-турецки. Так что Алекса прихватили в качестве переводчика для отправившихся к форту русских офицеров.
   Переговоры вел глава турецкого отряда, Ибрагим Кадзе. Кроме него под белым флагом стояли турок-барабанщик, капитан саперов Емельянов, незнакомый молодой штаб-офицер, хмурый Потемкин и белозубый горнист из егерей.
   Из-за крепостной стены на них поглядывали горящие ненавистью глаза защитников. Наконец, над зубцами поднялась фигура вражеского парламентера.
   - Что надо?
   Задавший вопрос немолодой солдат был необычно одет. Зеленый коптский мундир со стоячим желтым воротником, замызганный и изодранный, венчал тюрбан из когда-то белоснежной ткани. Желтые форменные штаны были перехвачены неуставным кушаком из красной материи. За поясом торчали рукоятки кинжала и дорогой сабли. Из-под тюрбана виднелись края окровавленной повязки.
   Сам глава засевших в крепости французских наемников был, на первый взгляд, вымотан до предела. Ввалившиеся щеки давно не знали бритвы, черные от пороховой гари губы ссохлись в кровоточащую коросту, вокруг покрасневших глаз - синяки от постоянного недосыпания. Но голос его был тверд, а спина оставалась прямой.
   - Чего надо?! - повторил он вопрос.
   Глаза Ибрагима вспыхнули ненавистью.
   - От имени султана последний раз предлагаю вам почетную сдачу. Твой командир оставил остров, оставляй же и ты крепость и сохрани жизни своих людей!
   Лицо копта осталось бесстрастным, лишь глаза сузились.
   - Не жалей моих воинов, осман. Думай о тех, чьи жизни вверены твоим заботам, - он поправил рукоятку сабли. - Мы же вверили свои судьбы Аллаху, и он один знает, сколько нам отмерено и когда подойдет наш срок.
   Турок скривился:
   - Глупец! Султан говорит с тобою моими устами. Ты - правоверный, а не погрязший в ереси кяфир! Не смей становиться на пути воинов Великой Порты, не смей противиться воле светлейшего! Сдай оружие, сдай форт, отвори ворота и жди милости! Твоя жизнь не стоит и пыли под моими ногами, не губи же душу!
   Копт покачал головой:
   - Когда ты жалеешь мою душу, осмотрись вокруг, осман! Тебя окружают такие же кяфиры, как те, которым служу я! Тебя они шлют в бой, они командуют тобой! Не кори меня, осман, не обманывайся! Все равно мы не уйдем! Я и мои нукеры клялись на Коране, а это важнее для нас, чем все остальное. Жизнь окончится рано или поздно, все умрут - и ты и я, осман! Но когда Всемилостивейший призовет меня пред свои очи, я хочу, чтобы на мне не было грязи клятвопреступления!
   - Ты присягал султану!
   - Султан сам лишил меня моей присяги! Он выгнал нас, а эмир французов принял и дал приют. Я дал зарок Франции, положа ладонь на Священную книгу, а правоверному не пристало разбрасываться словами.
   - Ты клялся султану первому!
   - Не я разорвал эту клятву!
   Лицо Ибрагима налилось кровью. Он отвел глаза от невозмутимого копта и начал кричать в сторону стены, обращаясь к другим защитникам крепостицы:
   - Вы, заблудшие ягнята! Не знаю, что вам плел ваш предводитель, но я обещаю каждому, кто сложит оружие, жизнь и дорогу домой, как только кончится война! А тем, кто пожелает, могу посодействовать вступлению в армию непобедимой Порты! Султану нужны смелые и верные воины!
   Копт усмехнулся:
   - Ты напрасно рвешь глотку, осман! Милости султана известны моим людям. По его прихоти мы, служившие ему верой и правдой, сейчас кладем животы за чужую страну. И не надо потчевать нас сказками! Иди отсюда! Мы или умрем, или сохраним эту крепость.
   Кадзе взорвался проклятиями, но копт уже исчез из поля зрения.
   Вместо него отвечали остальные защитники. На головы парламентеров посыпались угрозы и ругань. Следом полетели стрелы, втыкающиеся у самых ног офицеров.
   Те поначалу пятились от все ближе ложившихся стрел, а после и вовсе припустили бегом. Убравшись на сотню шагов, парламентеры остановились отдышаться. Ибрагим Кадзе опять принялся крыть матом упрямых ослов, засевших в форте. Одинокий выстрел взрыл землю, заставив спесивого османа отпрыгнуть на пару шагов. Турок замолк, развернулся и медленным шагом прошествовал к своему отряду. Рядом плелись взмокшие от бега русские офицеры.
   Емельянов, утирая пот замызганным платком, шептал на ухо Потемкину, волочившемуся следом:
   - Добро, что в спину из луков не дали. На такие речи могли бы нас пострелять на раз-два. Они на смерть в крепости сели - тут не до политеса.
   Подойдя к ставке, капитан саперов двинулся в сторону своих солдат. Ему предстояло самая важная часть в будущем штурме.
   Потемкин, волоча разболевшуюся от бега ногу, доковылял до навеса, где его пересказ переговоров был с интересом выслушан остальными офицерами.
   Полковник сквозь зубы выругался - терять людей ради такой никчемной цели ему не хотелось. Салтыков, раскуривший трубку, глубокомысленно изрек, так и не встав с кресла:
   - Турецкий солдат - отличный солдат. Выносливый, храбрый, в походе неприхотливый и послушный. Им бы только командиров толковых, а не спесивых индюков, да правильному строю выучить - была бы сила... Да что там - силища была бы! А так - все больше друг друга изводят, на наши пушки стрелами отвечают, супротив картечи - в ятаганы идут. Потому и бьем мы их, а не они нас!
   Он выпустил к дощатому потолку причудливый завиток дыма и умолк.
   Офицеры переглянулись и приступили к обсуждению последних деталей плана штурма. Основной спор возник из-за вариантов использования саперов. Емельянов настаивал на том, чтобы его часть только обеспечила штурмующих связками хвороста для защиты от стрел. Турок настаивал на подрыве входных ворот и активном использовании бочонков с горючей смолой.
   Кроме османской пехоты, егерей и саперов, осаждающие могли задействовать роту мушкетеров и два десятка спешенных казаков.
   Алекс, которого прения не касались, предпочел ретироваться на дальнюю сторону редута, где артиллеристы занимались подготовкой снарядов.
   Неожиданно в голоса спорящих офицеров вклинился тонкий бабский вой. Со стороны деревни, расположенной в полумиле от форта, несколько турецких солдат волокли упирающихся, закутанных в длинные платья женщин. Следом, причитая и ревя, семенили босоногие детишки.
   В стане замолкли. Алекс подошел поближе.
   Лицо Кадзе светилось триумфом. Он перекинулся парой слов с подошедшими османами и повернулся к остальным.
   Полковник попросил его объяснить, что сие означает и для чего ему понадобились гражданские.
   Осман не замедлил с ответом:
   - Когда мы только начали осаду, я сразу подумал, что столько мужчин, вдали от родных земель, не смогут долго оставаться одни. Янычары - плохие солдаты, потому что всегда, вопреки воле султана и собственному уставу, обзаводятся семьями. Жены, дети - когда солдат думает о них, он не может воевать!
   Осман ухмыльнулся.
   - И я был прав! У тех, кто заперся в форте, в деревне остались близкие. Сами полоумные изменники могут биться до смерти, до последней капли крови и щепотки пороху... Но! - он торжествующе поднял указательный палец. - Будут ли они так же тверды, когда на штурм, впереди моих арнаутов, на них пойдут те, кто им дорог?! Не будут ли дрожать их руки, натягивая тетиву лука?!
   Он приосанился.
   Лица русских офицеров окаменели. У некоторых заходили желваки, другие сжали кулаки, полковник потупил взор, скрывая истинные чувства. Лишь граф снисходительно усмехнулся и принялся по новой набивать трубку.
   - Это - не по... не по-рыцарски, - тихо выдавил полковник.
   Турок вспыхнул, подпрыгнул к полковнику, заглядывая ему в лицо снизу вверх, и ухватил того за лацкан мундира. Русские офицеры взялись за рукоятки сабель.
   Осман ткнул пальцем за спину, на скорчившихся в пыли и скулящих баб. Когда он волновался, прорезающийся акцент уродовал слова, но, тем не менее, все сказанное было понятно:
   - Если их жизнь, всех их, поможет мне сберечь для Порты лишь одного солдата, они умрут! - турок почти кричал, выплевывая слова сквозь сжатые в оскале зубы. - Если для того, чтобы сберечь султану его воинов, мне надо будет сжечь всю деревню, устлав трупами ров перед фортом, вся деревня умрет!
   Он выпрямился и повернулся к остальным:
   - Мне нет дела до местных! Они - не жители Порты!
   Русские молчали.
   Осман рыкнул по-турецки на подвывающих в стороне баб. Те заверещали в ужасе. Одна бросилась к стоявшим русским офицерам, ухватила ладонь замершего полковника и начала умоляюще причитать.
   Офицеры хмурились, кто-то из-за спин недовольно буркнул:
   - Это не по-христиански.
   Кадзе отрезал:
   - Все, что сгодится для султана, угодно Аллаху!
   Салтыков, раскуривший наконец трубку, встал и также улыбаясь, громко и четко произнес:
   - Нет!
   Турок вскинулся, шумно, сдерживая гнев, выдохнул воздух, развернулся на каблуках и двинулся к своим солдатам.
   Спустя несколько минут причитающие женщины припустили обратно к селению. Еще через полчаса колонна османских солдат, растягиваясь и нестройно гудя, двинулась в сторону далекого порта. Кадзе уводил свое войско.
   Салтыков обернулся к все также молчащим офицерам и, попыхивая трубкой, спросил:
   - Кто-нибудь еще думает так, как этот? - граф кивком головы указал на марширующих осман.
   Русские замотали головами.
   - Тогда придется брать крепость нам самим. Старыми, верными способами.
  
   9.
   Алекс.
  
   Офицеры, вероятней всего, успели дважды пожалеть о том, что поссорились с турецкими союзниками.
   Потому как засевшие в форте копты сражались отчаянно.
   В первый раз осаждавшие действовали бесхитростно. Подогнали пару телег из деревни, сверху приладили деревянные щиты. Получились передвижные укрытия от стрел.
   Под их защитой саперы подобрались под стены форта, закидали выкопанный вокруг укрепления ров связками хвороста и взорвали ворота. В дымящийся проем рванули мушкетеры.
   Копты оказались предусмотрительными - за воротами был насыпан вал со вкопанным частоколом, этакая внутренняя стена. Атакующие, пробежав ворота, попадали в мешок, где их расстреливали засевшие на стенах и за частоколом лучники. Турки успевали выпустить по несколько стрел, пока русские солдаты заряжали свои кремневые ружья.
   Потеряв два десятка убитыми и целую толпу ранеными, русские отступили.
   Чтобы через час возобновить штурм.
   На этот раз саперы начали с бочонков со смолой. Темный едкий дым окутал стены форта. Егеря, отличные стрелки, минут десять вколачивали в дым пулю за пулей, пока всякое шевеление на стенах не прекратилось. И тут на приступ двинулась гренадерская рота, подошедшая еще в полдень. Рослые молодцы, приставив штурмовые шесты, длинные брусья с набитыми перекладинами, с ходу взлетали на стены и врукопашную бросались на измотанных защитников.
   Освободив ворота, гренадеры и прибежавшие саперы начали закидывать противника, укрепившегося за частоколом, гранатами и горящими вязанками. Благодаря их усилиям загорелся овин, в котором хранилось сено для гарнизонных лошадей, начали тлеть крыши сараев. Густевший дым уже не подымался ввысь, а стелился по земле, заставляя даже самых крепких защитников заходится в кашле и хрипе.
   Копты не сдались. Собрав последние силы, наемники отчаянным рывком со стороны боковой башни опрокинули нестройную цепочку русских. Штык - отличное оружие при плотном строе, но в схватке лицом к лицу с противником, вооруженным щитом и ятаганом, тонкого стального шила даже на длинном ружье оказалось явно не достаточно. Гренадеры бились отчаянно, но один за другим бездыханные или раненые летели вниз. Из-за частокола раздались крики ликования.
   В этот момент бухнула пушка.
   В клубах дыма артиллеристы подтянули к выломанным воротам одну из легких пушчонок. Заряд картечи в упор разнес хлипкий частокол, разметав спрятавшихся за ним стрелков. В проем с громоподобным "Ура" устремились мушкетеры. Чумазые копты начали заделывать прореху, но штурмовая колонна вынесла их, расколола и погнала остатки к открытым воротам главной башни форта.
   Плутонг егерей, не опасаясь стрел, разместился во дворе и начал отстреливать рубящихся на стенах врагов. Начали с командиров. Пули из нарезных карабинов легко прошивали щиты, рвали раритетные кольчуги и стеганые халаты. Защитники, лишившись поддержки лучников, приказов начальства, да еще и попавшие под отстрел, начали пятиться обратно, к спасительному камню главной башни. В глубине его пылающего чрева развевалось трехцветное знамя Франции.
   Стрелки же, собравшись под защитой башни, опять начали засыпать атакующих тучами стрел. Мушкетеры, не сумевшие ворваться в последний оплот на спинах беглецов, отступили к частоколу. Отходили строем. Унтера, размахивая бессмысленными алебардами, удерживали солдат от бегства.
   Когда со двора вывели пехоту, штабс-офицеры насели на полковника с требованием пустить их на последний штурм. Но тот предпочел дать коптам шанс.
   Послали меня.
   - Сдавайтесь! Всем, кто сложит оружие, мы гарантируем жизнь!
   Я выглянул из-за края каменной кладки и еще раз проорал предложение.
   В ответ недалеко свистнула стрела, из башни неслись угрозы и площадная брань. Гренадеры, укрепившиеся на стене, открыли огонь по лучникам, те ответили. Ружейная трескотня и свист стрел, замолчавшие по приказу начальства, разгорелись с новой силой.
   Полковник, так и оставшийся для меня безымянным, пожал плечами и сделал знак артиллеристам. За время переговоров те успели подтянуть вторую пушку.
   В запальных отверстиях коротко зашипело, взметнулся огонь. Два шестифунтовых ядра врезались в уже горящую кровлю головной башни, обрушив пылающую крышу на собравшихся на этажах защитниках.
   Грохот ломающихся балок, крики раненых, вой.
   Створки ворот распахнулись. Наружу устремился людской поток. Полуослепшие от дыма, задыхающиеся, обожженные копты шли в последний бой. Впереди бежал тот самый белотюрбанный офицер, ведший переговоры. В его руках мелькнул клинок, лицо исказилось гримасой яростной обреченности.
   Пушки по очереди окутались огнем. Два заряда картечи, выпущенные с двухсекундным промежутком, врезались в людскую массу.
   Тут же перед пушками построились мушкетеры. Три ряда русских солдат плотно закупорили единственный путь к спасению для еще живых защитников. Первый ряд мушкетеров дал залп и тут же уступил место второму ряду. Еще залп! Третий ряд двинулся вперед. Последний шквал свинца!
   Строй ощерился штыками, приготовившись встретить тех, кто умудрился выжить в этом огненном аду. Клубы пороховой гари, смешавшись с дымом, полностью скрыли поле брани.
   Защитников больше не было.
   В шуме трещащих, пылающих перекрытий, в криках умирающих, в их последних проклятиях, послышались новые звуки.
   Собравшиеся у ворот русские офицеры обернулись.
   В двух сотнях шагов позади, у оставленного штабного навеса, катались по земле и стенали подошедшие из деревни женщины. Несколько десятков их, старых и молодых, рвали волосы, молились, а большинство просто безнадежно выло. В крепости сгорали их мужчины, мужья, дети и братья.
   - Медад, медад! - неслось отовсюду.
   Огонь, пожирающий центральную башню форта, начал перекидываться на соседние стены. Высушенное дерево ходов, лестниц, перекрытий шло в пищу разбушевавшемуся пламени.
   Сверху посыпались гренадеры. Артиллеристы начали откатывать пушки от раскаленных стен. Гигантский костер устремился к темнеющему вечернему небу.
   Когда русские отошли от форта, в ворота устремились женщины. В бушующей стихии, в дыму, они силились отыскать выживших.
   Через десяток минут из проема начали появляться согнувшиеся под тяжестью хрупкие фигурки. К ним сразу двинулись егеря. Женщины истошно завизжали, но солдаты жестами показали, что не собираются добивать спасенных. Егеря снимали с тел оружие и помогали укладывать коптов. Чуть в стороне размещали убитых и раненых русских солдат. Тут же колдовал батальонный доктор. Женщины же, кашляя и шатаясь, бежали обратно в дым, закрывая лица смоченными в воде покрывалами.
   Рядом со мной о чем-то эмоционально спорили два капитана. Разговор велся на французском, знакомом мне языке, но смысл почему-то ускользал. Еще дальше окруженный казаками-телохранителями граф раскуривал очередную трубку. С ним находился полковник и пара офицеров с золотыми нагрудными бляхами.
   От дыма першило в горле и слегка кружило голову.
   Салтыков поманил меня пальцем и крикнул:
   - Петр Николаевич, право слово, не стоит стоять так близко к огню! Идите сюда!
   Он развернулся и двинулся к штабному навесу, под которым денщик уже разложил походный столик. Серебряная посуда и запотевший графин казались чуждыми этому миру предметами.
   У навеса, на ящике, сидел раненый Емельянов. Мрачный увалень прилаживал повязку ему на щеку. Стрела воткнулась чуть ниже глаза, разворотив лицо, но не причинив никакого серьезного вреда, кроме выбитого зуба и порванной кожи.
   Капитан помахал мне рукой и тут же скривился от боли.
   Граф уселся за стол и указал мне на место рядом с собой.
   - Не стоит оставаться на поле брани без необходимости, Петр Николаевич. Вы, я верю, еще послужите Отчизне.
   При виде пищи к горлу подступил комок.
   - Есть в такое время?
   - А что? Мертвый враг всегда хорошо пахнет, - граф пододвинул к себе блюдо с бужениной. - Да и в животе урчит - с рассвета толком не емши.
   Я покачал головой. К запаху гари прибавился тонкий душок паленой плоти, так схожей с ароматом шашлыка. Нутро взбунтовалось и грозило конфузом.
   Пришлось отойти подальше, к кустам.
   За моей спиной граф пожал плечами, обернулся к офицерам и взялся за лафитничек.
   - Ну-с, господа! За победу!

Глава 10.

Чужой подарок.

  
   1.
  
   - Ну что же ты? Иди сюда скорее, - окончание фразы приглушилось страстным дыханием.
   - Ну я не знаю... Это же...
   - Давай, милая! Иди ко мне!
   Данко потянул Нелли за руку. Сам он уже расположился на свежем душистом сене.
   Девушка не решалась.
   - Это для меня... Я еще ни разу.
   Губы Данко разошлись в улыбке, усмехнулись, глаза заискрились.
   - Ты мне не веришь?
   Нелли, получив передышку, оправила платье и, потупив глаза, тихо выдавила:
   - Я боюсь.
   Данко вскочил с ложа, обнял ее и тихо прошептал в ушко:
   - Не надо, так и не надо... Я не буду требовать от тебя ничего, если ты сама этого не хочешь, любимая. Верь мне, и все у нас получится. Как только отец уедет в Котор на праздник, я приеду за тобой. Это уже скоро! - он поцеловал ее в шею, продолжая страстно нашептывать. - Мы убежим. В Грецию или Италию. Ну, или в Рисан... Там обвенчаемся. И когда отец вернется, то будем мужем и женой, так что никто, никто ничего уже не поменяет!
   Нелли размякла в ласковых руках, обернулась к возлюбленному, подалась навстречу. Руки любовников сплелись, пальцы Данко скользнули за тонкую перевязь домотканого платья. Губы встретились в страстном, долгом поцелуе...
   - Данко, чертов пострел! Где ты шляешься?! Я за тебя буду бадьи в трюм тягать?! - голос отца Данко, старого Тодора, звучал громовыми раскатами. - Уж я тебя отыщу - мало не покажется!
   Юноша отстранился от трепещущей фигурки, вздохнул, потом чмокнул ее в щечку, прошептал одними губами "извини" и вынырнул в дверь.
   Нелли, еще не отошедшая от горячих объятий, опустилась на мягкое сено. Кружилась голова, и сладостно тянуло внизу живота.
   ...Все это началось после поездки в Радовичи. Пока старый рыбак с дочерью, получив серебро за свой улов, гуляли на рынке, Нелли и младший сын Бояна сторожили лодку. Там Данко и заприметил интерес, который его персона вызвала у воспитанницы Бояна - именно так представляли Нелли. За время проживания в рыбацкой деревеньке она изрядно отдохнула, поправилась. Фигура обрела приятные глазу очертания, на лицо вернулся румянец, в глаза - озорная шаловливость и огонек.
   Игру в гляделки Данко проиграл безоговорочно.
   В следующий раз, через неделю, рядом с Нелли сторожить лодку остался уже сам сын хозяина лавки. Потом Тодор решил, что опасность со стороны юнаков исчезла, купцы вновь появились в деревне, и встречи Нелли и Данко стали происходить чаще.
   Они гуляли по берегу, разговаривали, заигрывали и хихикали. Пока Нелли не осознала, что в отсутствие ухажера начала вести счет времени до момента, когда снова к деревенскому причалу подойдет лодка торговцев.
   Сегодня Данко фактически сделал ей предложение. И затянул на сеновал. Если бы свидание происходило в другом месте, она согласилась бы на все, но...В ушах стоял голос Ливки с описанием возможного будущего: "сеновал - разлука". Хотелось большего...
  
   2.
  
   К утру деревню засыпал первый снег.
   Осень была достаточно теплой, и вдруг, на тебе - снегопад! Конечно, к обеду снег растает, исчезнет без следа. Но все же...
   Нелли поежилась. Тоненькое платьице почти не удерживало тепло.
   - Вот тебе и "солнышко, солнышко жгучее"... - тихо вздохнула девушка.
   Надо будет достать одежонку потеплее, овчинную безрукавку или, на худой случай, свитер.
   Стоявшая рядом на крыльце Ливка удивилась:
   - Что ты сказала?
   Нелли махнула рукой:
   - Ничего... Присказка такая, из города, где я жила. Слова песенки, - девушка зябко потерла плечи и вспомнила всю фразу, как она звучала на русском языке. - Солнышко, солнышко жгучее. Колючки, колючки колючие.
   Родная речь из ее уст звучала уже с легким акцентом, чуть более напевно, чем надо. Она перевела слова на привычный для подружки сербский и побежала к замерзшему корыту с разделанной рыбой. Пора было браться за дело.
   "Скоро прежнюю жизнь забывать стану", - пронеслась в голове неприятная мыслишка.
   Ливка почесала голову, хмуря лоб, потом побежала следом:
   - Вспомнила... Думала: "я ж такое уже где-то слышала". И вспомнила! Старик так говорил, что нас от турков выручил. Я тогда удивилась, решила, что заговор шепчет, а он, оказывается, про солнышко говорил. Песенку напевал, стало быть.
   Нелли закашлялась.
   - Ты... Как? Где?
   Она схватила сербку за руку:
   - Ты точно помнишь, что он именно так сказал?!
   Та высвободила руку:
   - Конечно... Разве ж такие моменты забудешь? "Солны, солны шгуча, колюч, колю колюча", - она попробовала повторить, но лишь неудачно спародировала.
   Но и такого подобия оказалось достаточно для Нелли.
   - А откуда?.. Как? Кто? Нет! Что за человек нас спас? Откуда там старик? Кто он?
   Ливка вытащила на разделочный стол ломоть рыбы и уже резала его на более тонкие лоскуты. Для нее эпизод был исчерпан.
   Нелли дернула подружку за рукав. Та отложила нож.
   - А? Чего тебе?
   Спасенная егоза сверлила сербку взглядом, пританцовывая от нетерпения:
   - Ты болтала, что знаешь, кто нас выручил тогда? Кто он? Что там делал старик, от которого ты слышала эти слова?
   Рыбачка пожала плечами:
   - Про старика ничего не знаю... Совсем ничего. А спас нас Карабарис. Он в Боке - юнак видный, арамбаши, много добрых дел сотворил.
   - А как с ним увидеться?
   Ливка опешила от напора приятельницы:
   - А тебе уже Данко не мил? С чего спешка такая?
   Егоза запричитала:
   - Ну, Ливочка, миленькая, ну что тебе - жалко сказать? Как попасть к этому Барбарису? Где найти?
   Сербка хмыкнула:
   - Кабы так легко было отыскать арамбаши в горах, то турки давно бы всех гайдуков повырезали бы, - но, увидев огорченную мордашку, смилостивилась. - Он в селении Грабичи зимует завсегда. Туда туркам хода нет, так что...
   Нелли взвизгнула от восторга, захлопала в ладоши, смутилась от неуместного проявления чувств и под ошеломленным взглядам подруги склонилась к столу с рыбой.
   Только из-под надвинутой на брови косынки озорно поблескивали черные глазки.
   Наконец-то, в этой странной непонятной истории ей показался лучик надежды.
  
   3.
  
   Но когда пришло время, Данко наотрез отказался бежать в горы.
   - Да ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Там же разбойники, бандиты сидят! Тебя, может быть, как ты веришь, и не убьют. А меня, точно говорю, живота лишат на раз-два! - он щелкнул в воздухе пальцами, показывая, как злые головорезы будут ему брюхо вспарывать. - Ни за что!
   Он хлопнул ладонью по столу, отчего маленький пастуший домик, в котором парочка влюбленных дожидалась рассвета, заходил ходуном.
   Нелли упиралась:
   - Я тебе обещаю - все хорошо будет! Там у меня знакомый есть, - девушка слегка потупила глазки, так и не добавив столь напрашиваемое сюда слово "надеюсь". - К нему пойдем. Без этого никак!
   Данко вспыхнул:
   - Ты - православная, а я - католик! Для заросших дикарей - почти турок! Им ведь все равно, кого резать! Куда скажешь, королева моего сердца, только не туда! Сбежим в Грецию, Неаполь, Анкону?
   Девушка мотала головой:
   - Мне надо туда попасть! От этого много чего зависит!
   - Да что? Что зависит?
   Нелли уже обиженно насупилась:
   - Ты никогда не делаешь так, как я хочу...
   Данко поднял руки, призывая кары небес на голову неразумной подружки:
   - Через день сюда причалит лодка со знакомыми ребятами из Салоников. Сегодня к ночи пойдет караван купеческий на Корфу. Мы будем далеко... А если пойдем в Черногорию, то там, в горах, сгинем!
   Девушка фыркнула и повела плечиком. Мол, не то хотела услышать.
   Парень нервно расхаживал по домику. В конце концов, он схватился за голову:
   - У-у-ф-ф... Ладно.
   Нелли тут же повисла на шее ухажера:
   - Значит, согласен?
   Данко обреченно кивнул:
   - Я постараюсь придумать, как нам туда добраться... Но это - последний выверт! Слышишь? Потом ты мне станешь образцовой женой!
   Губы его залепил жаркий поцелуй.
  
   4.
  
   Они выбрались из домика с первыми лучами рассвета.
   Данко, выросший в порту, плохо ориентировался в скалах, но Нелли, оказывается, подготовилась к побегу. Благодаря разговорам с пастухами, покупающими или выменивающими у рыбаков нехитрый припас, она составила маршрут до селения, в котором должен обитать тот, кто знает слова песенки двадцать первого века.
   Возможно, что это совпадение, и Ливке просто примерещилось. Вполне вероятно, что старик, помогавший в их освобождении, лепетал что-то свое, какие-то схожие по звучанию слова. Тогда Нелли с чистым сердцем отдаст свою судьбу в руки сына торговца, станет женой и матерью и забудет мечты о возвращении домой. Может статься, ей даже понравится здесь, а жизнь в восемнадцатом веке окажется приятной и интересной. Но пока при мыслях о будущем в ее памяти появлялось лицо деда, зажимающего кровавую рану, не попробовать вернуться, она не могла.
   К полудню парочка миновала единственную идущую вдоль побережья дорогу, зона вокруг которой являлась естественной границей спрятавшейся среди скал Черногории. За гребнем ближайшей горы начиналась территория православного владыки.
   Оба путника были одеты привычным для горцев образом. Причем Нелли щеголяла такой же рубахой и широким поясом на грязных штанах, как и кавалер. Просторная расшитая сорочка под потрепанной кожаной безрукавкой подчеркивала формы, отчего девушка постоянно куталась в длинный плащ. На мужских костюмах настоял Данко - в их путешествии два парня вызовут меньше вопросов, чем молодая девушка с одним провожатым.
   Юноша, сменивший свой нарядный сюртук и дорогой дуплет тисненой кожи на простецкую домотканую рубаху, на первых порах недовольно морщился. Но быстро перестал обращать внимание на детали туалета - голову теперь занимало другое. Чтобы не думала Нелли, именно он нес ответственность за всю поездку, значит, это его удел поеживаться от каждого шороха - так далеко от дома, в земли "диких" горцев, ни он, ни кто-либо из его друзей еще не забредал.
   Удача не изменяла путникам. Без всяких препон парочка миновала сторожевую гряду, пару долин. Встреченные селяне и пастухи или не обращали внимания на запыленных ходоков, или убегали в кусты, не давая приблизиться для разговора.
   Днем пообедали в тени плодовых деревьев небольшого сада. Старик сторож в обмен на вяленую рыбу и кусок сыра угостил их крепкими, сочными яблоками и сладкими, тающими во рту грушами. Он же продал им отличную шапку для Нелли. Широкая папаха из бараньей шкуры отлично укрывала своего обладателя от любопытных глаз. Шерсть, нависая прядями, создавала что-то вроде вуали, когда снаружи ничего не разобрать кроме подбородка, а хозяин шапки видит все.
   К вечеру они почти дошли до Грабичей.
   Здесь их впервые остановили.
   Трое рослых бородатых молодцев в запыленных, выцветших на солнце накидках и с ружьями в руках возникли практически из ниоткуда. Чахлые кусты, которые, вроде, и ящерку не смогут утаить, раздвинулись, и перед испуганной парочкой предстали сторожа местной земли.
   Двое их них держали незнакомцев на прицеле, самый пожилой поигрывал длинноствольным пистолетом. Макушки черногорцев прикрывали небольшие кожаные шапочки с православными крестами.
   Путешественников спросили, кто они, откуда и куда направляются, с какой целью. Узнав, что пришельцы держат путь в Грабичи и ищут арамбаши Карабариса, троица слегка расслабилась.
   - А то мы смотрим, смотрим - вроде не наши, - пожилой гайдук спрятал пистоль за пояс и почесал шею. - Покреститесь и кресты нательные покажите. А там, идите, куда Господь ведет.
   Оба путника быстро перекрестились. Данко ловко выудил свой нательный крестик. Нелли слегка замешкалась, но не надолго - еще в деревне Ливка заставила ее получить из рук местного попика маленький деревянный символ христианства. Без этого она бы никогда не стала своей в общине.
   Гайдук удовлетворился допросом, рассказал, как легче добраться до Грабичей, посоветовал, где переночевать.
  
   5.
  
   В селе их ждало разочарование. Ни Карабариса, ни загадочного старика там не было.
   Один из оставшихся на излечение юнаков рассказал, что арамбаши будет в Грабичах только через неделю, а уж брат его, - именно им оказался загадочный старец, - и вовсе уехал за море и вернется, когда пожелает.
   Нелли чуть не плакала.
   В деревне возвращения четы ожидали несколько ходоков с побережья. Каждому казалось, что "добрый" предводитель разбойников не откажет в помощи именно ему. Гости помогали селянам по хозяйству, ухаживали за ранеными и занимались ремонтом сожженных домов. Одну из таких обугленных мазанок, оставшуюся без хозяина после набега турок, сельчане приспособили под жилье для прибывавших просителей.
   Прожив день в гостеприимных Грабичах, Данко и Нелли отправились назад, к побережью. Только не в сторону Гроватичей, а к одному из городов-портов Бока-Которской бухты, Рисану. Там они собирались обвенчаться.
   Мальчишка проводник перевел их через горную гряду. Стражи перевалов, довольствовались скромными подношениями в виде копченой курицы и куса солонины и показали короткий путь к окружной дороге, петлявшей между городами бухты. На нее путники выбрались еще засветло. До города оставалось не больше часа ходьбы по наезженному тракту, когда за спиной раздался топот копыт.
   Прятаться было негде. Безлюдный склон просматривался на добрую милю, а кусты, способные скрыть человека, повырубили местные жители.
   Данко и Нелли отошли на край большака и склонили головы.
   Два десятка запыленных всадников вылетели из-за поворота и вихрем пронеслись мимо. Длинные плащи, высокие тюрбаны с перьями, голые ноги и, самое главное, кривые сабли на боках. Им не надо было представляться - турки, хозяева окрестных земель, спешили по своим делам. Отряд уже миновал двух замерших на обочине смердов, когда предводитель турок резко остановил своего скакуна. Благородное животное обиженно заржало. Турок развернул лошадь и подлетел обратно к согнувшимся в поклоне селянам.
   Осман был уже не молод. Одутловатое лицо покрывали глубокие оспины, длинные седые усы свисали почти до груди, под густыми бровями блестели глаза. Но подъехав к двум путникам, он легко перегнулся в седле, почти достав до земли пером с высокой шапки, заглянул в лицо крайнему крестьянину, молодому и стройному телом.
   Нелли еще ниже согнулась в поклоне, надеясь, что мех купленной папахи укроет лицо. Не получилось.
   Осман хмыкнул, ударом хлыста сбил с головы Нелли шапку. Девушка вскрикнула от неожиданности, по плечам водопадом разлетелись густые волосы.
   Данко попробовал загородить невесту.
   - Уважаемый господин, мы идем в Рисан. Моей... моя...
   Осман криво ухмыльнулся. Лицо растянулось в усмешке, но глаза как были, так и остались двумя холодными камешками.
   - То-то мне показалось что-то странное в вас.
   - Уважаемый господин, мы следуем...
   Сбоку подлетел пышущий гневом турок, в руках его блестела сабля:
   - Шпионы!
   - Меня зовут Данко. Я - сын торговца рыбой по имени Тодор. Мы - подданные Великой Порты и... исправно платим налоги. Она - моя сестра! В Рисан мы идем!
   Но его никто не слушал. Предводитель всадников разглядывал испуганную девушку, остальные османы, злые оттого, что чуть не прозевали переодетых лазутчиков, теснили лошадьми Данко. Тот ухватил свою невесту за руку, не желая расставаться.
   Вот чей-то конь слишком сильно толкнул пятящегося юношу, тот пошатнулся, врезавшись в стремя другого турка. Всадник перетянул неловкого нагайкой. Защищая голову, Данко резко поднял дорожный посох, и тут же мелькнули сабли в ладонях воинов султана. Сразу несколько клинков, под душераздирающий визг Нелли, врезались в затылок и шею паренька. Янычары били сильно, но незаточенной стороной и не насмерть. Командир приказа рубить не давал - чего тут спешить? За самоуправство можно и самому головы лишиться.
   Тупая сторона сабли лучше острой. Но когда клинок в руках опытного бойца, то часто хватает и этого. Один удар Данко выдержал бы легко, пять - не сумел. Из раскроеной головы хлынула кровь, юноша повалился наземь, в пыль дороги. Кто-то из всадников ухватил зашедшуюся в крике Нелли за волосы и притянул к лошадиному боку, затыкая рот попоной.
   Командир осман подал знак, чтобы девушку развернули к нему.
   - Ничего, - резюмировал он увиденное. - А я думал, что подарить Салы-ага...
   Турок повернулся к почтительно столпившимся вокруг нукерам:
   - Тут же и подарок, и дело нужное. Аллах, воистину, награждает нас, лишая врагов наших разума. Бабу - в мужской одежде на дорогу выпустить?! Какой добрый турок проедет мимо?!
   Османы заулыбались. Предводитель всадников тоже ухмыльнулся собственной шутке. Девушку скрутили, заткнули рот и втянули на круп запасного коня.
   - А этого? - подъехавший онбаши улуфажей, конных янычар, указал саблей на распростертого в крови паренька.
   - Добить.
   Предводитель уже развернул коня в сторону города. Следом припустил эскорт.
   Два последних всадника придержали лошадей, спешились, подошли к телу. Залитое кровью, скрюченное, оно не подавало признаков жизни.
   Один из осман вытащил саблю, склонился к побитому лазутчику, ткнул лезвием в живот, потом сделал знак товарищу. Оба, чертыхаясь, обошли кровавую лужу.
   По-хорошему, им следовало бы перерезать глотку шпиону. Но перед прибытием в Рисан каждый из них надел на себя выходную одежду, щегольские туфли из крашеной кожи, лучшие пояса. Все - для того, чтобы предстать перед Салы-ага при полном параде. Теперь туркам очень не хотелось марать дорогую ткань и пачкать обувь. А уж забрызгать ее кровью - и подавно. Сторонясь, на вытянутых руках, улуфажи оттащили труп от дороги и скинули тело в ближайшую расщелину. К утру волки и косточек не оставят!
   ... Когда за последними янычарами уже давно осела пыль, "труп" дернул ногой, охнул, зашелся в кашле и рывком сел.
  
   6.
  
   До берегов Боки добрались без проблем. Турецкие канонерки, сторожившие бухту, расступились перед мощным союзным фрегатом. Судно прогулялось вдоль скалистых берегов, выискивая удобное место для стоянки. С наступлением вечера от борта корабля отчалила маленькая лодка.
   Алекс сошел на берег в виду деревни, в которой у Карабариса имелся надежный человек. При расставании арамбаши указал брату парочку мест, откуда можно передать весточку, случись чего, или переждать напасть. Алекс запомнил все на "отлично".
   Не прошло и часа с момента, как нос лодки ткнулся в берег, а русский агент уже сидел в домишке, попивая кисловатое винцо и довольно крепкую домашнюю самогонку. Сын хозяина дома в это время топал в сторону Грабичей. За пазухой у мальца было послание Карабарису или тому гайдуку, который оставался старшим в деревне в отсутствие атамана.
   К утру Алекс поднялся обратно на борт. Не следовало думать, что соседи в деревне будут слепы и глухи, а турки, стоявшие в гарнизоне ближайшего города, безалаберны.
   Фрегат отчалил, прошелся по бухте до Херцег-Нови, взял груз свежей воды и продуктов. К вечеру третьего дня русский корабль уже болтался на якоре в оговоренном в письме месте.
   Потемкин нервничал, но все прошло неплохо. С закатом на берегу появилась парочка знакомых юнаков из четы брата. Следом подтянулся импровизированный караван из мула и четырех осликов. Пятеро подростков-погонщиков оказались соседскими мальчонками, еще недавно вместе с Саво наблюдавшими за тренировками брата арамбаши.
   Алекс, разглядывая побелевшие от волнения лица пареньков, вспомнил фразу Карабариса о том, что в здешних горах взрослеют рано, но до зрелости доживают немногие. Так старший из братьев Джанковичей когда-то объяснял, почему слово "юнак" происходит от слова "юный".
   - Война - дело молодых, - буркнул тогда Барис.
   - Лекарство против морщин, - добавил на автомате Алекс, чем вызвал недоумевающий взгляд брата.
   Пришлось быстро соврать, что слышал новую песенку в Питере. Да запомнил лишь пару фраз. Когда Алекс попробовал напеть хит Цоя, Барис недовольно поморщился. Но объяснение проглотил.
  
   В Грабичи добрались к вечеру следующего дня.
   Животные и люди, нагруженные оружием, припасами и порохом, еле волокли ноги. Из всех только Алекс шел налегке, но и он вымотался.
   Сгрузив связки карабинов, сабель, ящики с припасами и бочонки с порохом в дом арамбаши, сербы поплелись отдыхать. Сам Потемкин завалился спать.
   И сразу же канул в мягкую отупляющую бездну, в тяжелый вязкий сон без сновидений. Но лишь только на звездное небо выползла луна, Алекс проснулся. В голове звучал знакомый до боли шепот.
   Пошатываясь и потирая гудящий лоб, Потемкин потянулся на выход. Хотелось глотнуть ночной прохлады, умыться горной росой, вытянуться на свежем ветерке.
   Напротив дверного проема сидела тень.
   Пистолет, ставший уже привычным за последнее время, казалось, сам прыгнул в ладонь. Пока Алекс вспоминал, подсыпал ли он пороху на полку, его губы, меж воли, зашептали слова молитвы. Уж очень непривычно смотрелся ночной гость: развевающаяся одежда, длинные волосы, неестественная худоба рук.
   - Здравствуй, человек не нашего мира.
   Юноша шумно выдохнул и опустил оружие. Он узнал голос. Напротив дома, во дворе, сидела внучка умершей ведьмы, цыганка Френи.
   - Привет, больная... Или уже как?
   Ведьма покачала головой. От недавнего сумасшествия и следа не осталось.
   - Все уходит, все приходит. Ничего не вечно.
   - А-а-а... Загадки?
   Френи будто и не замечала раздраженного голоса, а Алекс начинал злиться. Нормальное дело, будить среди ночи человека, вымотанного путешествием, чтобы потрепаться ни о чем?!
   - Бабка обещала тебе помощь за то, что ты меня спасешь.
   Потемкин насторожился. Уже интересно! Неужели внучка наконец-то сделает то, ради чего он рисковал шкурой в Которе?
   - Было дело...
   Цыганка бесстрастно вещала:
   - Обещанное исполнилось. Твоя цель - рядом!
   - Не понял? Где? Кто рядом?
   Френи покачивалась. Ветер трепал поношенный плащ, наброшенный на рубашку. На улице стоял ноябрь, по ночам подмораживало. Алексей даже пожалел тщедушную озябшую фигурку.
   - Та, которую ты ищешь, была в селении десять дней назад.
   Вот это уже что-то!
   - И где она? Кто?
   Френи зыркнула исподлобья:
   - Я не могу знать всего. У нее такое же свечение, как у тебя... Появилась, спросила тебя, потом ушла... Была не одна - с мужчиной. Думаю, Велько, четник твоего брата, знает больше.
   Цыганку бил озноб, но она старалась держаться ровно и неприступно.
   - Я сделала то, что тебе обещано. Отдала долги... Я могу уйти?
   Алекс нахмурился:
   - Так ты ж никого еще не отыскала.
   - Как?! Нашла же!
   - Нет! Я не знаю ни имени, ни места, где Нелли сейчас. Я не знаю, права ли ты, или ошиблась. Я пока не в чем не уверен. Ты еще никого не нашла мне!
   На промозглом ветру у Френи застучали зубы. Она сразу стала похожа на нахохлившегося воробушка.
   - Но ведь, вот она была! - девушка почти всхлипнула, успев сдержаться в последнее мгновение. - Я же не могу ей ничего приказать! Да и как удержать нелюдя?
   Она осеклась, встала. Девушку уже колотило от холода. Вся напускная таинственность исчезла.
   - Не отпустишь, значит?
   Алекс молчал.
   Френи плотнее укуталась в плащ, как-то сразу сгорбилась и повернулась, уходя в ночь.
  
   7.
  
   При пересечении городских ворот османы сняли кляп со рта девушки. Нелли зашлась в кашле и... выругалась. Она пробовала плакать, требовать, угрожать. Но захватившие ее турки были подобны статуям Будды: невозмутимы и молчаливы. Лишь когда голос пленницы начал срываться на визг, один из всадников стукнул ее. Не сильно - тыльной стороной ладони. Так, чтобы лишь вразумить непонятливую, а не покалечить.
   Нелли умолкла.
   Отряд рысью пронесся по узким улочкам, миновал торговую площадь перед причалом и устремился по петляющей дороге вверх. Когда за спиной кавалькады остались кварталы торговцев и менял, трущобы бедноты и гарнизонная твердыня, всадники придержали лошадей у ворот богатого дома.
   Именно дома, а не дворца или палаццо, которые так любили строить венецианцы, бывшие хозяева этих земель.
   Двухэтажное здание с большим внутренним двором утопало в зелени. Абрикосовые, персиковые деревья перемежались кустами роз и жасмина, яркими клумбами и аккуратными дорожками, составленных из ярких цветных плиток. В глубине журчал фонтан и бренчала бузуки.
   Десяток вооруженных до зубов янычар, охранявших въезд в сад, несомненно, узнав прибывших, тем не менее, отказались пропускать внутрь всех. Большинство улуфажей проводили в расположенную рядом казарму. Лошадей прибежавшие слуги забрали в конюшни крепости. И только четверым, командиру отряда и двум его онбаши, державшим пленницу, позволили войти. Перед гостями и за ними шли охранники с обнаженными ятаганами.
   Нелли опять заткнули рот.
   Продравшись через заросли, турки вышли к маленькой беседке. Высоченные кусты, усыпанные вянущими желтыми и розовыми цветами, закрывали ее со стороны дороги.
   Там, на низком деревянном помосте возлежал хозяин дома. Десяток атласных подушечек создавали комфорт немолодому телу. Под рукой его, на небольших медных подставках, расположились вазы с пахлавой и лукумом, пирожками на меду и засахаренными фруктами. На большом блюде громоздились кисти винограда, разрезанный арбуз и нежные, прозрачные груши. Кувшин с теплым щербетом и хотабом, компотом из меда и фруктов, дополняли картину. Лишь бутыль вина казалась лишней.
   За спиной тучного турка топтались два паренька с опахалами. Их задачей было не столько овевать господина, создавая прохладу, сколько отгонять рои мух, кружащих над лакомствами. У входа в беседку дежурили трое янычар с обнаженными саблями.
   Перед помостом, на плитке, сидел потрепанный старик, извлекающий из своей бузуки длинный нудноватый мотив.
   Аромат цветов витал повсюду, кружил голову, навевал дремоту.
   Нелли, которую стражи держали под локти, отметила, что ноги янычар вымокли, хотя полдень давно миновал. Видимо, для поддержания этого великолепия приходилось поливать сад постоянно.
   Полулежавший на кушетке тучный турок в расшитом золотом халате вяло махнул рукой. Старик, бренчащий на бузуке, умолк, поклонился и, пятясь, двинулся к выходу. Мальчики с опахалами, стоявшие за спиной хозяина дома, быстрее заработали своим метелками.
   Хозяин дома приподнялся, сел на кушетке, взмахнул руками:
   - Малик-эфенди, вот уж кого я не ожидал здесь увидеть? Что могло понадобиться чамашир-баши в нашем захолустье? Присаживайся, будь гостем, отведай скромной трапезы, посланной Аллахом своему верному рабу.
   - И тебе здоровья и долгих лет, могучий Салы-ага.
   Приехавший осман улыбнулся, поклонился и, повинуясь приглашающему жесту, подсел на помост. Он омочил ладони в мгновенно поднесенном тазу с водой, вытер бороду.
   - У тебя необычные пристрастия, уважаемый Салы-ага.
   Малик кивнул в сторону ушедшего музыканта. Дахий закатил глаза и ухмыльнулся:
   - Воспоминания... Иногда, чтобы почувствовать себе молодым, надо что-то больше, чем горячая невольница или даже старые друзья.
   По жесту хозяина сладости на помосте сменились подносами, заваленные горой блинчиков с сырной и мясной начинкой, грудами каких-то голубцов, нарезанным мясом, отварной бараниной, кюфте и пастрымой. Слуги меняли блюда одно за другим. От каждого гость отведывал хотя бы кусочек.
   Для глотающих слюни онбаши Малика вынесли еще один помост, на котором красовались казан с пловом и стопка лепешек. Упрашивать никого не пришлось. Улуфажи со словами благодарности набросились на яства, передав связанную Нелли сторожам янычарам.
   Пока гость насыщался, хозяин молчал, подкладывая Малику все новые куски. Но всему приходит конец. Гость откинулся на спинку помоста, поглаживая округлившееся брюхо, вместо мяса перед османами опять появились сладости и фрукты. Настала время беседы.
   И тут турки не спешили. Гость долго расспрашивал Салы-ага о его здоровье, здоровье близких, о местных новостях и событиях. Хозяин в ответ интересовался самочувствием гостя, его родственников, друзей и знакомых, урожаем полей нового поместья, приобретенного Маликом-эфенди в возвращенных Порте землях.
   Конечности Нелли одеревенели в путах.
   Когда и сладости перестали интересовать гостя, ага удалил из беседки всех слуг, оставшись с гостем один на один. Малик выложил то, ради чего он проделал долгий путь:
   - Русские разорвали союз с Австрией и заключили мир с Францией.
   Салы-ага нахмурился:
   - Это - плохая весть. Русские далеко, а французы близко. Эти земли безумные кяфиры считают своими. Придут обратно брать. И без пушек русских фрегатов нам будет нелегко.
   Малик сочувственно вздохнул:
   - Вот потому и приехал я... - он подхватил пластинку лукума, повертел в руках и положил обратно, тщательно вытер пальцы. - Диван просит тебя, могучий ага, не слишком давить на местных реайа. Нам не нужны волнения. А ты, ведь, уважаемый, своим рвением в деле борьбы с неверными славен. Вот и опасаются в Константинополе, что перегнешь ты лук, сломаешь... Бунтующие сербы - это та палочка, которая может сломать спину волу.
   Салы-ага почесал шею:
   - Малик-эфенди, сербы - это моя проблема. Моя и остальных дахиев. Мы очистили землю от мятежников, выбили французов. Надо будет, сделаем это еще раз.
   Малик закатил глаза и поднял ладони, показывая, что все в воле Аллаха.
   Салы-ага спросил:
   - Надо ли мне бояться, что русские теперь могут ударить и на нас?
   Посланец Дивана огладил бороду. Глаза его ощупывали собеседника, определяя, насколько далеко они могут зайти в разговоре:
   - Это вряд ли. Султан верит российскому царю. Пока еще...
   Малик-эфенди решился. Он придвинулся к дахию:
   - Ты знаешь, мудрый ага, я купил себе земли на востоке отсюда. Отличные земли, скажу тебе. И Омар-хаджи, и некоторые другие наши друзья неплохо вложились в это, - он сглотнул, отдышался. - Султан не видит, что, оставаясь верным союзу, он рискует.
   Малик-эфенди взволнованно зашептал:
   - Русские отошли. Англичане воевать не желают. По крайней мере, на суше. А австрийцы долго против Франции не устоят. Тогда придет и наш черед. Франция - давнишний наш союзник, и пока они согласны закрыть глаза на захват Боки и нескольких островов, если Порта передумает. Им уже не нужен Египет, наплевать на эти клочки скал и полуразрушенные виноградники. Но! - он поднял палец. - Если мы промедлим, то кяфиры закончат воевать между собой и обратятся против нас.
   Малик-эфенди задумчиво поигрывал извлеченными из дорожного кошеля четками:
   - Я уже сказал, что австрийцы долго не выдюжат. Чьими землями они станут компенсировать потери в Италии? Где захотят смыть позор русские генералы? О ком вспомнят французы? - эфенди скрипнул зубами. - Мы станем разменной пешкой, шкурой, от которой каждый пожелает отрезать кусок.
   Салы-ага развел руками:
   - Я-то чем могу помочь?
   Малик придвинулся ближе:
   - Если бы удалось поссорить султана с русским царем... То французы с радостью бы приняли условия Дивана и помирились бы с нами. Мы оставляем им порты в Африке, даже Александрию. Пускай сами разбираются с мамлюками. От Египта все равно никакой пользы. Но зато приобретаем могучего друга и земли в Адриатике. Наши земли!
   - Как?
   Малик усмехнулся. Узкие глаза его загорелись:
   - Если до султана дойдет послание, что русские готовят восстание среди местного населения, то он рассердится. А это - нам на руку.
   - Что-то я не понял... То, уважаемый эфенди, ты просишь меня не жать на местных реайа, то требуешь... устроить мятеж?
   Эфенди погладил бороду:
   - Ты неправильно понял меня, могучий ага. Слухи и мятеж - суть дела разные... Я, вот например, слышал, твои воины словили русского эмиссара?
   Дахий махнул рукой:
   - Как словили, так и упустили. Тут шпионов - тьма. И русские, и французы, и немцы.
   Малик задумчиво произнес:
   - И еще я слышал, что этот русский объявился в Черногории, в селении у границы самой. Вроде бы, он - родственник одного из местных разбойников?
   - У тебя есть люди в Цетине?
   - У Дивана, - эфенди сделал ударение на названии высшего султанского совета. - У Дивана есть люди везде.
   Ага пожал плечами:
   - Не знаю... Мало ли что говорят.
   Эфенди нахмурился, расстроенный непониманием собеседника:
   - И было бы как нельзя вовремя если бы этот кяфир признался в том, что именно он готовит мятеж.
   Салы-ага потянулся, громко выдохнул. До него дошло, что от него просят.
   - Ну, а мне-то какая с этого выгода, уважаемый? Ты же знаешь, что земли у меня в той же Сербии - с кадилук добрый.
   Малик усмехнулся:
   - Земли не бывает мало. Как и золота с серебром.
   По знаку османа один из онбаши начал расшнуровывать прихваченный кожаный мешок. Охранники янычары ухватились крепче за сабли, но ага знаком показал, чтобы не мешали.
   На столик перед дахием легли два свертка.
   - Ты принимаешь франки, уважаемый ага?
   Дахий рассмеялся. Все становилось еще более понятно:
   - Я принимаю золото, эфенди. И мне все равно, чей профиль на нем.
   - Мы договорились?
   Салы-ага положил руку на сверток:
   - То, что нужно Великой Порте, мне просто необходимо.
   Малик довольно улыбнулся и поднялся:
   - Тогда я жду новостей.
   - Это не займет много времени.
   Эфенди довольно улыбнулся.
   Уже попрощавшись с хозяином и выйдя из беседки, эфенди приметил скрученную фигурку пленницы.
   Малик хлопнул себя по лбу и повернулся к идущему следом дахию:
   - Я знаю, как ты ценишь юную красоту, уважаемый. Это - мой тебе подарок.
   Губы Салы-ага раздвинулись в плотоядной усмешке.

Глава 11.

Разборки местного значения.

  
   1.
   Алекс
  
   Утром гайдуки подтвердили слова Френи. Даже имя рыбачки не забыли - Нелли. Я весь день провел как на иголках. Не знал: то ли радоваться, ожидая обещанного возвращения долгожданной гостьи, то ли самому броситься по ее следам. Кто-то вспомнил, что пришедшая с побережья незнакомка утверждала, будто именно арамбаши вызволил ее из турецкого рабства у стен Котора. Раз так, то это была, несомненно, та самая смуглянка, на лечение которой я оставлял деньги. Даже лицо ее вспомнилось...
   Френи скулила, чтобы я позволил ей уйти. Настойчивость, с которой цыганка повторяла свои просьбы, настораживала. Она боялась находиться рядом со мной. Может, за этим что-то кроется? Сама Френи не желала разговаривать об этом, настаивать я не стал - не до того было.
   Грабичи искренне радовались моему возвращению. Гайдуки перебирали оружие, восхищенно цыкая над новенькими карабинами и пистолями, пробовали заточку сабель. Женщины делили рулоны красной и голубой ткани, спорили за фарфоровые чашки и ковры. Перед самым отъездом из Рима Белли прислал два сундука положенных мне трофеев. В палаццо и в домах сторонников старого режима осталось куча ценных вещей, принадлежавших завоевателям по праву. Один из сундуков, с серебром и одеждами, я оставил себе, второй, с посудой и безделушками попроще, презентовал жителям Грабичей. Ну а малышня наслаждалась леденцами и сдобными булками - этого добра я прикупил на побережье.
   Гайдук Велько, старший в селении в отсутствие моего брата, утверждал, что Карабарис появится тут со дня на день. Четник советовал обождать, не пороть горячку с поисками. Раз уж объявилась та, которую я разыскивал, то никуда она уже не денется. Или сама придет, или люди Карабариса разыщут.
   В деревне закололи двух баранов, выкатили бочку вина.
   Я заметил, что вокруг нынче появилось много новых лиц. В опустевшие дома перебирались беженцы с побережья, теснившиеся в соседних деревнях у родственников. Мужчины их пополняли чету и ремонтировали дома, юноши пасли овец, женщины помогали убирать немудреный урожай: капусту, свеклу, морковь. Незнакомые люди подходили, благодарили за подарки, жали руку.
   Когда веселье перешло экватор, когда песни стали фривольней, тосты длинней, а слова короче, я незаметно улизнул. После прибытия, я еще не успел сделать то, что должен был.
   Деревенское кладбище немного заросло. Затянулись редкой травой свежие могилы, уже не выглядя ранами на теле земли, принялись посаженные деревца и кусты сирени. Обновленная часовенка красовалась свежей дверью взамен сожженной.
   Вот и могилы.
   Я стоял и молчал. Вряд ли покоящиеся в земле услышат мои слова. Для этого надо иметь чистую душу, а я весь залит чужой кровью и не собираюсь останавливаться.
   Я молчал... Положил к крестам по букетику полевых цветов, да постарался запомнить ориентиры: скалы, изгибы склонов, расщелины и валуны. Если уж выберусь в свое время, то не оставлю вниманием.
   Деду Мирко поставил налитый стопарь лозовача и положил кусок хлеба, Саво - забавного глиняного бабая, купленного зачем-то еще на Корфу. Я хотел попрощаться.
   Что-то шептало сердцу, что другой возможности может и не представиться.
  
   2.
  
   Во сне я летал. Необычное чувство. Все больше в последнее время я сплю без сновидений - закрыл глаза, открыл - ночь долой. А тут - полет.
   Сначала покружил над замершими Грабичами, пробросился до моря. Спустился до водной глади, заглянул в города бухты, потом рванул к звездам.
   Когда устал купаться в волнах призрачного света, то задал резонный вопрос сам себе: откуда такая реалистичность? Я сплю, вижу сон, причем четко осознаю, что это сон, но вокруг все не просто узнаваемо - оно такое, как и должно быть.
   Я камнем рухнул вниз с небесных высот.
   Где Котор? Вот!
   Я пролетел вдоль знакомой стены. Тут томилась Френи и умерла Бона, здесь я заговаривал зубы янычарам. Где же? Ага!
   Маленький домик у пересечения дорог. Я приметил его еще тогда, когда выглядывал гайдуков брата. Где тут черные полосы на левой стороне, напоминающие крест?
   Я затормозил, будто в стену ударился. Полос не было... Зато блестела свежая побелка. Значит, это не сон? Или я схожу с ума?
   Резко развернулся и понесся к дому, в Грабичи. Вот мазанка брата, вот кушетка, мое тело, раскидавшее во сне руки.
   Я ткнулся в грудь, пытаясь проснуться. И вдруг!
   - Кто тут?
   - Как кто?! Я!
   - Где я? Почему? - и сразу же. - Нет!!! Не трогайте меня! Больно!
   Я еще раз врезался в грудь, собственную грудь.
   - Кто ты?
   - Я? Алексей Потемкин я. Пусти!
   Что-то удерживало меня снаружи.
   - А меня зовут Петр. Что тебе надо, Алексей?
   - Да пусти же!!
   Очередной рывок-тычок завершился удачей. Будто подушка врезалась мне в голову. Сознание вспыхнуло, тело скрутила судорога.
   Очнулся в конвульсиях, сел. Сердце бешено колотилось. В голове звенел, пульсировал, бился один вопрос: "Что это было?!"
  
   3.
  
   Френи пожала плечами.
   - Когда забираешь чужое тело, такое случается, существо не нашего мира. Его обладатель нашел свою душу и пробует вернуть обратно смертную оболочку. Пока он еще плохо понимает, что же с ним приключилось. Но каждый раз, слышишь, каждый раз, когда ты будешь ослаблять хватку, спать или падать в обморок, - она усмехнулась. - Он будет получать толику бывшей свободы. До тех пор...
   Френи умолкла.
   - До каких? Каких пор?
   Цыганка недобро посмотрела мне в лицо:
   - Пока ты не растворишь его в себе... или сожрешь его душу, если ты - иблис, - она отвела взгляд. - Это плохо - полонить чужое тело. Если душа отошла, то тогда да - ладно. Но когда нет, когда ты запираешь чужую суть, другого человека, в себе, не даешь уйти ей в мир смерти или вернуться, то... Нехорошо это.
   - Договаривай!
   Ведьмочка насмешливо сощурилась и протянула руку:
   - Никто из моего народа не рассказывает тайны за просто так.
   Интересно уже. Разводить меня начала?
   - Что?!
   - Отпусти! Мне же нечего тут делать! Ты знаешь, кого искать. Я исполнила договор!
   У нее явно навязчивая идея.
   - С чего ты так стремишься покинуть меня? Куда собралась? Или чего боишься?
   Она точно скрывает что-то. Вот как бесенята в глазах запрыгали!
   Френи тут же опустила взгляд, спрятав лицо под курчавой челкой, и забормотала под нос:
   - Мои нити жизни переплетены с твоими, человек не-отсюда... Плотно переплетены, по несколько раз. Но там, где твоя судьба, скорее всего, поведет тебя далее, моя жизнь оборвется. А это очень плохо. Не так давно смерть уже обдавала меня смрадом тлена - я не хочу умирать.
   - Разве можно убежать от судьбы?
   Она вскинулась и ответила с жаром:
   - От всего можно убежать! От всего... Нужно лишь знать, когда и куда.
   - И ты скажешь мне... когда тебе надо быть подальше?
   Езидка расхохоталась.
   - Я уже сказала тебе: наш народ бесплатно тайны не раскрывает, - рука мелькнула перед носом. - Отпусти! Положи плату за то, что скажу!
   А что я, собственно, теряю? Знахарку? Так ведь хватает местных бабок, разбирающихся в лечении. Да и далеко Френи до старой Боны - себя бы на ноги поднять смогла.
   - Говори. Если услышу стоящее, то уйдешь сегодня же.
   Цыганка наклонилась и зашептала скороговоркой:
   - Завтра днем... К тебе придут посланники. Если я буду рядом, то умру! А ты... ты сможешь выкрутиться, коль повезет.
   - Какие посланники?
   - Это не скажу. Но нож завис только над моей нитью.
   Белиберда!
   - А не обманываешь ли ты меня?!
   Цыганка сощурилась, заглядывая в лицо. Она чуть не плакала:
   - Я клянусь всем, что имею и буду иметь! Отпусти!
   Кто может угрожать мне здесь, в логове брата? Еще один карательный отряд турок?
   Френи говорила искренне. Даже слишком.
   Надо ли держать рядом того, кто так стремиться сбежать? Я думал недолго:
   - Иди.
   Она радостно выдохнула, схватила за руку и поцеловала.
   - Но помни, ты все еще должна мне. Я обещал дать тебе уйти, но не освободить от клятвы. Не думай, что сказкой о каких-то "посланниках" рассчиталась за собственную голову.
   Свет в глазах девушки слегка померк. Цыганка кивнула, показывая, что принимает условия, развернулась и бросилась к селу.
  
   4.
  
   На ночь удвоили караулы на перевалах, я роздал часть ружей и пистолетов. К встрече подготовились.
   С рассветом в деревню заявилась... чета брата.
   Усталые, вымотанные переходом, запыленные гайдуки волокли двух раненых товарищей и несколько свертков с добром. На многих - кровавые повязки, лица - злые, осунувшиеся от недосыпания. Даже спрашивать не надо было, чтобы узнать, как поход прошел.
   По лицу Бариса при виде меня промелькнула радость, но и все. Больше никаких эмоций. Лишь застывшая маска безразличия к жизни. От привычной бесстрастности он отличался как знак "стоп" от бетонного блока.
   - Так все плохо?
   Арамбаши вошел в дом.
   Юнаки во дворе скидывали небогатые трофеи. Делить будут вечером, когда отоспятся, перевяжут раны, поговорят с родными. Какая-то деваха, не увидев милого среди вернувшихся, завыла, ломая руки. Рядом две молодки причитали над подстреленным четником, второго раненого уже отволокли к бывшему дому бабки Ойки. Там нынче что-то вроде лазарета.
   Карабарис схватил кувшин с разбавленным вином, жадно выпил, сполоснул лицо.
   Я стою рядом. Говорить не хочется. Ясно и так, что ничего хорошего не услышу.
   - Плохо? - старший Джанкович в задумчивости ворочает тяжелой челюстью. На скулах набухают желваки. - Плохо ли?
   Он, покачиваясь, сел.
   - Плохо у бабки, когда дедка ее не... - он стукнул ладонью по столу, отчего кубки подпрыгнули. - А мне - гамон!
   Арамбаши выдохнул и сменил тон:
   - Понимаешь, обложили нас. К берегу не пускают, на перевалах ловят, будто подсказывает кто. Как к Нишу или дальше в Сербию идешь - жди засады. В городе - облавы... Раньше, когда все хорошо было, вокруг все тебе в глаза заглядывают, слово ловят. Руку лизать готовы! А как что не так - последний ублюдок норовит в спину камень кинуть.
   Он чертыхнулся, взгляд брата застыл на сваленных в углу стволах:
   - Ты, я вижу, припаса купил, - Барис кивнул на ружья. - Это - славно... Нам сейчас все нужно... А люди мои где?
   - О них и я поговорить хотел бы...
   Я пересказал свои приключения в Неаполе. По мере повествования лицо арамбаши мрачнело.
   - Черт, - он задумчиво почесал бровь. - То-то я слышал, что румын на побережье объявился, у бродяг, контрабандистов венецианских. Долги роздал. Думал, что при тебе, чертяка, у тебя же везде свои интересы. Понимаю я это дело... А он такое вот удумал.
   - Долги?
   - Да говорят... Разное... Ему вроде в кости не везло, а тут все роздал.
   Интересно... Значит, серебра румыну не хватало. Решил за счет чужака финансы подправить?
   Стоп! Если бы он это делал за деньги, то не проще ли меня туркам выдать, а не волочься за море?
   - А остальные?
   - Что остальные?!
   - Твои люди, что со мной ушли? Не появлялись?
   Карабарис устало повел плечами. Ему явно хотелось больше спать, чем говорить со мною.
   - Да нет, вроде.
   Барис зевнул.
   - А откуда этот Космин у тебя?
   Брат уже расстегнул пояс и повесил его на гвоздь в стене.
   - Прибился. Прошлой осенью проредили чету. А тут доброволец. Со своим оружием, не малец, жилистый. Взял, конечно. Кто же знал, что скурвится так.
   Он сел на кушетку, стащил сапоги. И резюмировал:
   - Это ж - горы. Тут каждый сам по себе. Только крови доверять можно, - он еще раз зевнул и извинительно попросил. - Дай прикорнуть. Два дня на ногах, глаза уже сами закрываются.
   Я двинулся к выходу, когда Карабарис устало добавил:
   - Там, на перевале, мои ребята человечка одного взяли. Говорит, что к тебе шел. Вроде, купец из итальяшек. С ним двое охранников было - их назад отправили... Живых... А его я сюда прихватил. Посмотри, что да как.
   Я кивнул. Разберусь. Что ж тут такого?
  
   5.
  
   Пленник был немолод. Низенький, щуплый, с заметными залысинами и наметившимся животиком. Одет в потертый кожаный жилет с кучей карманов, типичную "униформу" негоциантов с побережья. Даже спрашивать о роде занятий не надо.
   Я присмотрелся.
   На лице незнакомца было пара кровоподтеков - юнаки постарались. Руки связаны за спиной.
   - Ты искал меня?
   Пленник посмотрел исподлобья и нехотя ответил:
   - Меня зовут Тодор. Я ищу старца, что помогал арамбаши под Котором. Там он освободил невесту моего сына. Я пришел, чтобы поговорить с ним.
   - Говори.
   Пленник замотал головой.
   - Мне нужен старец, а не ты, уважаемый.
   Улыбнуло.
   - Я и был старцем.
   - Не обманываешь?
   Пришлось перекрестится. Это здесь всегда проходит... Ну, почти всегда.
   Тодор оглянулся и торопливо зашептал. Иногда в его почти правильный сербский вкрадывались итальянские слова, но смысл сказанного был понятен.
   Его сына, Данко, доставили проезжавшие по тракту крестьяне. Сбежавший из-под отцовской опеки сын походил на отбитый на жаркое кусок мяса. Никого не узнавал, бредил, звал какую-то Нелли.
   Тодор места себе не находил. Бегство сына и так вывело его из себя. А тут еще какие-то напасти. Лекари занимались сыном, он бросился по приятелям отпрыска. По рассказам друзей юноши, малец всерьез увлекся рыбачкой, воспитанницей одного из деловых партнеров купца. Первая любовь - крепчайшие путы. Чувства оказались так горячи, что сын пожелал жениться вопреки воли отца. Тодор зубами заскрежетал, когда услышал такое. Он давно составил список потенциальных невест.
   Но купец быстро сменил гнев на милость - единственная кровинушка, наследник, боролся за жизнь. Только одно не радовало торговца. Когда сознание возвращалось к Данко, сын шептал имя любимой.
   Доктора в Радовичах оказались неплохи. Юношу выходили, вытянулись за уши с того света. Осунувшийся, пожелтевший, с заострившимся носом и запавшими глазами, он мало походил на красавчика Данко, но был жив. Для отца и матери, хлопотавшей над постелью, этого казалось достаточно.
   Пока сын не поделился планами. Юноша твердо вознамерился, как только окрепнет, идти выручать невесту. Тодор орал на непослушное чадо, угрожал запереть, отослать к родственникам в Италию или еще дальше. Но Данко упрямо твердил, что не откажется от Нелли.
   И тогда купец заключил с сыном соглашение. Он помогает отыскать эту чертовку, взбаламутившую душу единому отпрыску, а тот, в свою очередь, слушается старших и, пока доктора не дадут добро, лечит свои раны.
   - К чему ты это рассказал мне?
   При имени невесты итальянца я уже начал догадываться, но не мешало бы удостовериться.
   - Девка сказала, что ты - ее родственник, который просто не узнал ее.
   - Она так сказала?
   На душе стало заметно легче. Это не могло быть совпадением.
   - Да. Я побывал в Гловатичах, пораспрашивал семью, в которой она жила, пока мои люди обшаривали побережье, отыскивая, куда ее сбыли турки. Там одна девка заявила, что ты, вроде бы, шептал слова песенки из ее родного края.
   Старик неумело повторил что-то до боли знакомое.
   - Какой песенки? Что за... - я давно уже восстановил в памяти все перипетии той встречи на узкой дорожке. - Хотя, постой... Солнышко, солнышко жгучее?
   - Да! - лицо Тодора расплылось в улыбке. - Эти слова... Там еще какие-то "коле-ко", но... Я рад, что не ошибся!
   - Ты знаешь, где эта девушка теперь?
   Старик кивнул.
   - Она теперь в гареме Салы-ага, дахия турецкого. Девочка шустрая, умудрилась весть с базарным мальчонком передать. Салы-ага нынче в Херцег-Нови. Выбрался на побережье, чтобы сборы денег проверить, да новые земли свои изучить.
   Я знаком показал сторожащему пленника гайдуку, чтобы итальянцу освободили руки. Нам было о чем поговорить.
  
   6.
  
   - Опять? - Карабарис проснулся только к вечеру и был неприятно удивлен моей просьбой. - Опять ты просишь идти к туркам отбивать какую-то бабешку?
   После похода он сильно осунулся, постарел. Я лишь сейчас заметил, что в его волосах появились серебряные нити.
   - Тебе тут девок мало? - брат ткнул пальцем в затянутое бычьим пузырем окно. - Половина села - вдовы, готовые пустить на ночь доброго молодца, чтобы не мерзнуть одной. Другая половина - девки, тоже не сильно на это дело стойкие. Выбирай! И отстань от меня!
   Мы перебирали привезенные мною ружья и пистолеты, когда я выложил свой план. Как и ожидалось, особого восторга он не вызвал.
   Карабарис вздохнул и неожиданно тихим голосом продолжил:
   - Два моих последних похода - одно название. Побережье кишит разъездами. Янычары наводнили перевалы своими секретами. Теперь там не хлипкие гарнизонные вояки, засыпающие при каждом удобном случае. Турки прислали солдат, привычных к горам. Нам все труднее уходить от таких. Селу кормиться не с чего, а ты авантюры предлагаешь.
   Как же подступиться, убедить его помочь?
   - Ты помнишь, что я говорил про свое последнее задание?
   Барис недобро сощурился:
   - Откуда? Ты как призрак: появился, отоспался, исчез. В этот раз турки повязали, так пожил немного с братом, новостями поделился. А обычно - фьють, и нет тебя. А уж болтать - такого, вообще, не помню.
   Я пропустил колкость мимо ушей.
   - Так вот. Последний раз я вез золото. Много золота. И где-то оно исчезло так, что к туркам вроде не попало, но и до цели не дошло. Смекаешь?
   Лицо Карабариса потемнело. Видно было, что пальцы арамбаши, сжимавшие рукоять новенькой сабли, побелели.
   - К чему ты это?
   - А вот к чему, - я придвинулся поближе. - Червонцы не могли испариться. Это - факт. Я не могу вспомнить, где я их прятал. А эта девушка, уж не спрашивай как, знает кое-что. И поможет мне. Без нее мне ни доброго имени не очистить, ни дороги домой нет. Если в Питере и не объявят виновным за утерю червонцев, то уж в отставку отправят. В имение. Приживалкой и лоботрясом.
   Карабарис скептически хмыкнул. Потом усмехнулся:
   - Всего-то... Ты не помнишь, а она - таки да? Что-то ты темнишь, братец?
   Я молча буравлю его глазами. Арамбаши не выдерживает. В горах дело чести одного - дело чести всех мужчин рода.
   - Ну, ладно. Какая-то глупая затея. Глупая и детская. Но не могу же я тебе отказать.
   Это все, что я хотел услышать.
   Выхожу на улицу, довольно улыбаясь. Меня прямо распирает от радости. Призрачная дорога к дому начинает покрываться довольно ощутимыми кирпичиками. Это намного лучше, чем полная безнадега еще месяц назад.
   Даже засохшая рука не ноет. Пробую шевелить пальцами. Большой двигается, мизинец тоже слегка дергается. Неплохой знак!
   У калитки стоят четверо. В глаза сразу бросились одинаковые красные перевязи на поясе. Где-то я такие уже видел?
   Кабадахи!
   Замечаю, что на улице, за двором, напротив столпившихся гайдуков брата выстроилась цепочка незнакомых юнаков. Короткие карабины покоятся на согнутых локтях. Несколько поигрывают пистолетами.
   Четники тоже не выглядят беззубо. Кто демонстративно подсыпает пороха на полку ружья, кто проверяет, легко ли сабля из ножен выходит. Все молчат.
   Я что-то пропустил?
   За спиной скрипит дверь. На крыльце появляется Карабарис.
   Один из кабадахов идет к нам. В руке его листок бумаги с массивной печатью.
   - Ты - Барис Джанкович по прозвищу "Карабарис"?
   Брат достает пару пистолей, взводит курки, после чего кивает. Я вытягиваю из-за пояса свой стилет. Все, что прихватил из дома.
   - А это - брат твой, Петр Джанкович?
   Теперь киваю я.
   Кабадах, высокий, уже давно немолодой, с побитым оспинами и шрамами лицом, протягивает бумагу.
   - Это приказ владыки. Письменный приказ доставить Петра Джанковича на дознание к нему.
   - По какому праву? В чем Негуши обвиняют моего брата?
   Барис нарывается. Он не именует Петра Негуша владыкой, подчеркивая, что оба они носят титул кнезов.
   Кабадах молчит, переводя взгляд с одного направленного в его живот ствола на второй. На лице старого воина не видно эмоций, лишь глаза сузились в щелочки, да пальцы на рукояти сабли побелели. Он явно готовится принять бой.
   В прошлый раз меня доставило четверо перяников. В этот раз в селе находится вся чета юнаков. Потому и прислали людей побольше. Но никто не хочет воевать со своими.
   Пробую встрять:
   - Какие обвинения мне предъявляют?
   Кабадах отвечает, даже не глядя на меня.
   - Это - дело владыки. Мое дело - исполнять его волю...
   Я кладу руку на плечо набычившегося брата.
   - Я поеду в Цетин.
   Стволы даже не дернулись. Все также смотрят прямо в брюхо кабадаха.
   Карабарис шепчет одними губами:
   - Подумай лучше.
   - А что тут думать? Устраивать бойню? Прошлый раз съездил, даже с пользой все вышло. И в этот раз не на плаху зовут. На разговор.
   Пистолеты опускаются.
   - Я с тобой поеду.
   Кабадах еле заметно выдыхает, его пальцы расслабляются.
   - Не надо. Лучше мула дай. А сам тут останься. И девку эту, Нелли, отыщи для меня.
   Борис молчит. Его лицо напряглось. Он явно желает что-то сказать, но сдерживается.
   На улице, все также замерев, стоял напротив друг друга линии четников и воинов владыки.
  
   7.
  
   Меня повезли не в Цетин. В этот раз путь лежал намного дальше. Через два дня наш небольшой отряд вышел к отвесной горе, в толще которой на высоте нескольких сот метров белело здание монастыря.
   Острог. Гордость Черногории.
   По преданию, одному монаху, путешествующему тут во время грозы, привиделись две молнии, ударившие крест-накрест над окрестными горами. Монах объяснил это тем, что Господь желает, чтобы в этом месте был заложен монастырь. Причем, именно в этом - там, где остался след от молнии!
   Две сотни лет крестьяне, подвешенные на веревках, рубили неподатливый камень. И сделали чудо. Построили монастырь в толще скалы. Неприступную твердыню, символ свободной маленькой нации.
   Поначалу взявшие меня под стражу кабадахи старались вести себя максимально корректно. Но чем ближе мы подходили к Острогу, тем чаще из уст ближайших охранников начали выскальзывать угрозы, злые шуточки. Несколько раз меня толкнули в спину, не то провоцируя, не то проверяя реакцию. Что-то прошипели. Пробуют вывести из себя? И пришить на месте? Или просто вымещают злость за собственные переживания в Грабичах?
   Я всмотрелся в лица. Холодные уверенные глаза... Нет... Это - явно не экспромт затаивших обиду пареньков. Значит, кто-то не против, чтобы меня шлепнули по дороге.
   Не дождется!
   Подъем из долины к этому архитектурному подвигу занял половину дня. Узкая тропа петляла между камней. Раз десять нас окликали перяники, гвардейцы владыки, - рослые небритые битюги с ружьями наперевес. По моим подсчетам, тут сейчас находились сотни две этих головорезов.
   Мула пришлось оставить за пару километров от монастыря. В самую кручу я шел на своих двоих. И вымотался страшно!
   Вот и узкая дверка цитадели. Рядовые воины, не спрашивая разрешения и не ожидая приказа, потянулись вниз, к полуказарменному зданию для паломников. Перед входом остались только кабадахи и я.
   Над нами нависла галерея, с которой так удобно отправлять на тот свет непрошенных гостей. Один из кабадахов постучал. Тут же скрипнул ворот, монах, внешностью и повадками мало отличающийся от оставленных за спиной перяников, пропустил гостей внутрь. Под коричневой сутаной просматривалась раритетная кираса, на поясе - сабля и пара пистолетов.
   Как только гости протиснулись, дверь захлопнулась.
   Узкими ходами нас повели дальше.
   Поворот, дверь, еще поворот, еще дверь. Несколько пролетов лестницы, и вот мы уже в тесноватой келье.
   Обстановка самая что ни на есть спартанская - стол, пара табуретов, длинная лавка у стены. Везде - иконы.
   Сопровождающие меня агенты стали полукругом. Я - в центре.
   За столом, втроем на одной лавке, сидят незнакомцы. Все - пожилые, усатые, обильно побеленные сединой. На столе расставлены остатки трапезы. В комнате душно от табачного дыма - все трое попыхивают. Я уже усвоил, что такой привычкой обладают, в основном, либо бывшие моряки, либо отслужившие во фрайкоре, австрийских вспомогательных частях. Это - недобрый знак.
   - Мы заждались, - ухмыляется средний незнакомец. - Что же ты, Петр, напрягся? Садись - в ногах правды нет.
   Я плюхаюсь на табурет. Ноги ноют после изматывающего подъема.
   - Ну, душа-человек, рассказывай, - продолжает второй.
   У них даже тембры голосов схожи - специально подбирали, что ли?
   - Что рассказывать-то?
   В разговор вступает третий незнакомец:
   - А поведай ты нам, человече, где деньги схоронил, что государь российский в руки тебе доверил? И не надо тут байки свои крутить.
   Я скрипнул зубами. Ой, нехорошее начало!
  
   8.
  
   К вечеру меня отвели в келью. Келью провинившихся, местный аналог гауптвахты.
   Допрос длился весь день и почти всю ночь. И все вокруг одного и того же. Усачи кнезы, члены Скупщины, прибывшие к владыке, спрашивали о том, как я проморгал их золото.
   Плох тот, кто думает, что методики получения нужной информации без пролития крови придумали в веке двадцатом или девятнадцатом. Все, что я видел в фильмах про спецагентов ФБР или КГБ, пронеслось и здесь. Со своей спецификой, конечно.
   Мне не дали расслабиться ни на минуту. Пытаясь подловить, гоняли одними и теми же вопросами по кругу. Переводя разговор и возвращаясь к отложенной теме, давили, вызывали на откровенность, угрожали, вспоминали родственников и тут же начинали рассказывать анекдоты. Пару раз кнезы вызывали стражу, чтобы отвести меня в камеру, раз - чтобы "отпустить", еще парочку - чтобы "казнить на месте". Единственное, что сдерживало следователей, это невозможность применить привычные методики пыток. Видимо, владыка запретил резать людей в монастырских стенах.
   Кнезы быстро нащупали мое незнание местных реалий и умело раскручивали это. Дошло до того, что я просто отказался говорить.
   Как же им хотелось дожать. Порезать, прижечь, сломать и вырвать!
   Наконец, под утро, когда я уже клонился на бок, они устали. Двое здоровых монахов, с саблями под рясами, потянули меня в самый низ цитадели, в эту самую келью для отступников.
   Измотанный, вывернутый наизнанку, я попытался уснуть.
   Последнее, о чем подумалось, это сколько я еще продержусь, если им позволят все-таки провести пытки. Не думаю, что местные мастера хуже турецкого палача.
   Спал я плохо. Жесткая кушетка, сырость, холод - не лучшие друзья здорового отдыха.
   Тем удивительней, что именно здесь и сейчас пришлось мне переговорить во второй раз с настоящим Петром Джанковичем.
   Впрочем, чему удивляться. Давно известно, что стрессовые ситуации - лучший способ расширить сознание и собственные возможности.
   Так что, когда в голове опять зазвучал испуганный голос потомственного сербского кнеза и русского агента, я был готов к беседе. Почти готов.
   И разговор получился.
  
   9.
  
   - Вставай! Горазд ты спать, соня.
   Меня тихонько толкали. На счастье, не в больную руку.
   - Кто?
   В темноте кельи не было видно не зги.
   - Не ори! - зашептал голос.
   Я узнал. Это ж - Жеврич, собственной персоной!
   - Младен?
   - А кто же еще?! - мне в руки сунули чашку с водой.
   Я жадно выпил, и только после спохватился. С этим типом Конрад советовал быть настороже.
   - Что ты тут делаешь?
   Довольное хихиканье.
   - Вяжу варежки, сапоги латаю... Что я тут делаю?!
   Темень понемногу превращалась в вязкую серость, через которую уже проступал силуэт собеседника.
   - Тебя из зиндана вытягиваю - вот что!
   Он разрезал путы на руках, бросил мне сверток.
   - Оденься! Быстрее!
   Серая хламида монаха. Торопливо натянул на себя. Сбоку обиженно сопел Младен:
   - Я был на юге, узнал только что. Владыка дал добро этим самодовольным индюкам! Дал добро - со мной даже не посоветовался! Им надо отыскать свои червонцы, так пускай творят, что пожелают! Берут, пытают, творят, что хотят! Конечно, он же - владыка, и государственными и духовными делами занят. Как тут с верными кабадахами совет держать?! Да и зачем?!
   Начальник тайной охранки был явно недоволен.
   Когда я закончил переодеваться, меня подхватили под руки.
   - Быстрее!
   Опять двери, повороты, пролеты.
   И свежая прохлада утра!
   У входа в монастырь топтались двое.
   - Этого ты знаешь. Лазович тебя проводит до Грабич.
   Младен кивнул на знакомую фигуру своего помощника.
   - А этого юношу тебе Конрад прислал. Уж не знаю я ваших тайн. Да и знать не хочется, - Жеврич указал на худого жилистого брюнета. - Убирайтесь пока под крыло брата, а лучше - и дальше куда. А я тут попробую владыку переубедить, что до проблем Скупщины нам пока дела нет.
   Брюнет протянул руку для рукопожатия. Лазович только хмыкнул.
  
   Во время дороги домой мы почти не разговаривали. Лазович всерьез опасался погони и взял такой темп, что казалось, я умру, так и не увидев цели гонки. Единственно, что удалось, это представиться друг другу - брюнета звали Семен Адамович Кмит - и на одной из редких передышек пробежать глазами письмо Белли.
   Оно не страдало пустословием:
   "Дорогой, Петр.
   Государь наш разорвал союз военный с австрийским домом и прекратил войну супротив Франции. Войска из Италии отозваны. Нынче и снова, как и сотни лет, нашим врагом является Порта.
   Ситуация - критическая, так что ваша вакация отозвана.
   С подателем сего письма, вам надлежит организовать захват одного из портов Боки с тем, чтобы наш флот смог получить плацдарм в этой области. Войск у нас на побережье нет, на Корфу - тоже маловато. Остается надеяться на ваши связи с карбонариями православными, сиречь гайдуками, чьи воинские способности сравнимы с казачьими. Для найма их вам выделяю одну тысячу пиастров. Да еще смело обещайте им всю добычу в захваченном граде.
   К 11 декабря русский флот должен войти в Бока-ди-Каттаро. Овладейте Херцег-Нови, Котором или любым другим селением, способным обеспечить высадку десанта.
   Ваш К."
   Почерк знакомый. Сомневаться нечего.
   Что же... Захватывать города мне уже приходилось. Это - если без излишней похвальбы.
  
   10.
  
   Грабичи встретили суетой. И плачем.
   Схватил пробегающего мимо паренька, спросил, что тут случилось.
   Меня узнали, начали подбегать. Шум, крики.
   С трудом разобрал, что ночью на село снова напали турки. Как и прошлый раз, подвели сторожа на перевале. Лишь только Грабичи легли спать, по ним ударили сразу с трех сторон.
   Чета брата находилась в деревне, так что легкой прогулкой для турок набег не стал. Но пока гайдуки пришли в себя, собрались, организовали оборону да гонцов к соседям послали, дело было сделано. Османы повыли, постреляли и... растаяли в темноте.
   До утра юнаки лупили из новеньких карабинов по каждому шороху, каждой тени, пугая ночных бабочек и окрестных птиц.
   А утром рассмотрели цель нападения осман - арамбаши! Дом Джанковичей стоял распахнутый и пустой. Самого Карабариса нигде не было видно. И кроме его никто больше не исчез.
   Десяток горцев полегло, защищая дома. При отходе османы постреляли сбежавшихся на шум пастухов. Но тела всех этих людей отыскались сразу. Всех, кроме Карабариса.
   Такие вот новости.
   Ноги заходили ходуном. В груди защемило, хотелось выть.
   Я присел на камень под сердобольные оханья стариков и яростные выкрики мужчин. Гайдуки требовали организовать погоню, хотя каждый прекрасно понимал, что толку от нее уже никакого не будет.
   Из низины подошел кряжистый усатый незнакомец. За ним важно шествовали чужие юнаки. Такие же, как и я, - запыленные и уставшие.
   Вспомнил. Это ж арамбаши соседской четы. Он приходил на помощь и в прошлый раз.
   Как его зовут? Георгий, вроде? Точно, Георгий!
   Узнаю, что к селению уже подошли два отряда. Еще своих - человек двадцать-тридцать. Но если османы добрались до побережья, то можно сушить весла. Дальше соседи не пойдут.
   Отзываю Георгия в сторону. Нам бы перемолвиться без лишних ушей.
   - Скажи, сосед, сколько ты людей поднять под ружье можешь?
   Он усмехается. Сам понимаю - глупый вопрос.
   - Почему спрашиваю? Городок один у турок отбить хочу.
   Теперь он уже почти смеется.
   - Ни разу еще гайдуки крепостей не брали! В поле мы строем ходить не обучены. На стены лезть - выучка требуется.
   Теперь я усмехаюсь.
   - А если я ворота открою? Внутрь пойдете?
   - Зачем? - в его глазах недоумение. - Барис - отличный воин, но умирать за него никто из моих людей не станет.
   - Я не Бариса хочу спасти, а город на побережье взять под руку... А твоим ребятам за это денег перепадет, скажем, двадцать тысяч пиастров?
   Хмыкает.
   Снимаю полученный от Кмита мешочек с золотом. Показательно бренчу, распускаю завязку и демонстрирую содержимое.
   В глазах арамбаши мелькает огонек интереса.
   - Это - другой разговор... Но здесь нет двадцати тысяч. Где еще брать будешь?
   Отвечаю вопросом на вопрос:
   - Скольких окрестных четников ты знаешь? Чтобы не в походе были, а тут, под рукой.
   Он чешет макушку, но не отходит.
   Я кривлю губы в усмешке. Хоть и погано, но уже как-то не так - легче...
   Начало положено.

Глава 12.

Фокус.

  
   1.
  
   Город бурлил. Почтенные отцы семейств собирались в харчевнях и кабаках, уже переделанных под чайные и кофейни, но все еще продававших вино из-под полы. Матроны и бойкие на язык девки толпились у городских колонок и фонтанов. У всех на языке крутилась главная новость - в пазар назначена казнь главного бельма окрестных земель, разбойника и душегуба Черного Бариса Джанковича.
   Карабариса, как его еще называл местный люд, приволокли из рейда люди османского наместника на побережье, каракулучи Хасана Тургера. Успешный поход получился! Не только разбойника изловили, так еще и примерно наказали горских смутьянов, что ни в грош не ставили законы Великой Порты, добычу взяли, и обошлись почти без потерь. Так что удачный рейд, что и говорить!
   Салы-ага, осевший в Херцег-Нови на время сбора податей с побережья, даже обещал ходатайствовать перед Диваном о переводе каракулучи в сипахи-оглан, элитный корпус конных янычар, чьи жеребцы всегда гарцуют справа от самого султана. Потом, правда, передумал ага почему-то. Но из Херцег-Нови не уехал, как собирался, - остался в городе. Ведь не каждый раз предоставляется возможность усладить взор казнью православного головореза, чьи юнаки столько лет досаждали верным детям империи.
   В общем, казни ждали все. И все разговоры, так или иначе, переводились на нее.
   Во время посиделок за чашкой чая даже католические купцы соглашались со своими мусульманскими собратьями в том, что загулялся арамбаши на этой земле. Загулялся - пора и честь знать! Сколько людей по миру пустил, сколько судеб покалечил. У одного дом спалил, у второго - караван торговый присвоил. Тому - обоз перехватил, у другого - приятеля подранил. И хорошо бы, если бы такое безобразие далеко творилось - у босняков или албанцев-козлопасов, так ведь совсем распоясался арамбаши - уже у себя, дома, лютует.
   Прятали глаза христиане, когда говорили такое. Православные же, которых хватало в городе, и вовсе старались тему не затрагивать.
   Но с главным соглашались все - загулялся Джанкович на этом свете. Лихие ребята столько не живут!
  
   2.
  
   Зима понемногу вступала в свои права.
   Нелли поежилась. Легкая игривая перевязь не спасала от промозглого ветра, тоненький халатик продувался насквозь.
   Она отошла от окна и осмотрелась.
   Понурые лица новеньких невольниц в углу. Испуганные козочки! Малолетки жмутся друг к другу, будто это поможет им пережить ночь. Наивные!
   В центре комнаты, на удобной кушетке, лежала старшая наложница - Афифе. Ага для вида блюдет устав янычар - у него нет официальных жен. Но несколько наложниц вполне могут претендовать на этот титул. Они расположились вокруг Афифе. Двое играют с малышами. До недавних пор наложницы ага рождали ему только девочек. Нынче же гордая Афифе покачивает саланджак, колыбель с грудничком-сыном.
   Вечером малышу исполняется семь дней, и Салы придет поздравить роженицу, посмотреть на отпрыска и дать ему имя. Если пожелает, конечно.
   Нелли поежилась. Каждая из девушек в комнате с удовольствием перегрызла бы горло соперницам - лишь бы подольше задержаться здесь и в "сердце" своего повелителя. Каждая ненавидела соседку, строила козни и вступала в глупые непрочные бабские "союзы", пытаясь очернить кого-то или удержаться в фаворитках.
   Потому как надоевших рабынь, люди хозяина, по слухам, просто душили и выкидывали на помойку.
   Нелли присела на скамью и посмотрела с сочувствием на забившихся в угол новеньких. Им предстоят неприятнейшие дни. Те, через которые она уже прошла.
   Ага четыре раза посещал ее за последние недели. Каждый раз он всю ночь насиловал свою жертву, старательно чередуя кнут для живой игрушки и плотское наслаждение для себя. Избиение партнерши доставляло особое удовольствие турку. Когда девушка начинала стонать от боли, толстый, потный, волосатый от ушей до пяток ага громоздился на привязанное к кровати тело и долго сластолюбиво пыхтел.
   Если что-то не получалось или, по мнению Салы-ага, девушка слишком долго не "старалась", несчастную воспитывали кнутом во дворе. Иногда сам янычар, но чаще евнухи. Потом возвращали назад, в комнату соития, где акт возобновлялся до счастливого исхода янычарского семени или смерти наложницы. При Нелли из комнаты свиданий вынесли два тела, завернутых в саван. Ага требовал, чтобы неугодных уносили днем, дабы оставшиеся наложницы становились послушными, мягкими и обходительными с хозяином.
   Нелли повезло. Пока она числилась в фаворитках.
   При ее приближении собравшиеся у Афифе красотки умолкли. В сторону выскочки повеяло холодом и ненавистью, та пожала плечами и уселась в сторонке.
   Вечером придет Салы-ага.
   Нелли задумалась.
   Она не строила иллюзий - рано или поздно и ее тоже вынесут отсюда вперед ногами. Пока время есть, но это не надолго. Скоро она приестся толстому извращенцу. И тогда...
   Она встряхнула кудряшками. Пришло время попробовать изменить ситуацию в свою пользу или поквитаться с толком. Чтобы жизнь Данко и своя судьба оказались отомщенными.
   Глаза девушки застыли, губы сжались в полоску.
   Данко! Далекий, почти позабытый образ. Будто не недели, а годы, десятилетия прошли. За болью истончилась, сошла на нет тоненькая ниточка романтичного чувства. Зато окрепла и закостенела ненависть. Уже не порыв, не сиюминутная страсть - дело оставшейся жизни.
   За свою скомканную судьбу она еще возьмет плату!
   Ну, или хотя бы попробует взять.
  
   3.
  
   Афифе, накрытая расшитыми золотом тканями, потупила глаза, когда дахий принял из рук наложницы сверток с малышом. Новорожденного развернули головкой к Мекке, отец произнес над ним несколько строф из Корана, трижды вознес бисмиллу: "Во имя Аллаха, милостивого и милосердного" и тихо шепнул в правое ушко второе имя младенца. Первым именем грудничка нарекли сразу после рождения.
   Присутствующие вскинули ладони вверх, воспевая щедрость Аллаха и его доброту. Гордый отец приосанился. Заплывшие щеки порозовели, а в холодных жестких глазах, казалось, даже поселилась толика тепла.
   Нелли проскользнула поближе и положила на пеленку малыша мелкую голубую жемчужину, назарлик, главное средство от дурного глаза. Два дня назад через евнухов она выменяла подаренный хозяином серебряный браслетик на эту диковинку. Глаза Афифе сверкнули яростью. Будь ее воля, подношение полетело бы наземь, как и сама черноглазая выскочка. Но встрять роженица не посмела.
   Пока глаза всех присутствующих в комнате силились рассмотреть блестящую мелочь, подаренную младенцу, левая рука Нелли скользнула по поясу хозяина.
   Салы-ага милостиво кивнул и передал ребенка обратно матери. Жемчужина тут же исчезла между складок пеленок. Нелли отошла обратно, пока Афифе убаюкивала малыша его новым именем.
   Ага потянулся и бросил взгляд на нахохлившихся в углу свеженьких невольниц. Если б не собравшиеся в саду гости, он бы провел ночь с ними. Но... Снаружи уже расставили столы для празднования. Подчиненные, младшие командиры, местные землевладельцы, командиры зазимовавших в порту кораблей желали лично засвидетельствовать свое почтение хозяину окрестностей. Салы-ага просто необходимо появиться среди гостей.
   Турок огладил бороду и вздохнул непритворно.
   Через десяток минут янычар ушел. Евнухи тщательно обследовали двери, оставив у входа кувшин с водой и ночной таз, и заперли женскую половину. До утра двери не отворятся. Девушки зашевелились, собираясь ко сну.
   Нелли еще ниже опустила глаза, чтобы ни одна из соседок даже не догадалась, что происходит в ее душе.
   Левую ладонь приятно холодила связка хозяйских ключей.
  
   Через два часа после полуночи девушка двинулась к выходу. Все невольницы спали, даже новенькие забылись в дреме, что-то испуганно бормоча и дергаясь. Настала ее пора.
   Нелли проскользнула в примыкающую к общей зале комнату для свиданий. Сюда евнухи приводили избранниц хозяина. Дверь в мужские покои дома, как обычно, была заперта. Девушка осторожно достала украденную с пояса Салы-ага связку.
   Выход из общей залы, где ночевали все наложницы османа, тщательно охранялся снаружи. Там спали евнухи, отвечающие за покой и безопасность, а также за сохранность вверенных им рабынь. Там было не пробраться.
   Но не здесь! Эта дверь вела в покои самого ага. За нею не могло быть сторожей, кроме спящего хозяина дома.
   Нелли тихо провернула ключ и скользнула в приоткрывшуюся дверную щель.
   Храп заполнял комнату, заставляя хрупкую фигурку беглянки сжиматься.
   Она на цыпочках подошла к раскинувшемуся на кровати телу. Осман явно не придерживался канонов ислама - в комнате разило перегаром.
   Нелли колебалась. Ударить ли оставленным на столике парадным кинжалом этого борова, чья похоть, в той или иной мере, отправила на смерть единственного близкого ей здесь человека, и покончить с мучениями? Или бежать, позабыв собственные страдания и отложить все счета подальше? Месть была желанна и сладка, но жизнь... Жизнь была еще слаще.
   Пальцы сомкнулись вокруг рифленой ручки оружия. Надо ударить точно и сильно, тогда Салы не успеет поднять шум. Внизу полно охранников - на любой крик сбегутся.
   Шорох за спиной!
   Девушка резко развернулась, выбрасывая навстречу опасности зажатый в ладони кинжал, и замерла, трепеща от напряжения.
   Тень напротив слегка отпрянула, но не издала даже звука, способного призвать на беглянку ночующих внизу янычар.
   Нелли всмотрелась в силуэт. У распахнутой двери в комнату свиданий стояла Вицушка, венгерка, взятая в гарем совсем недавно. Ее семью, осевшую в бывшей венецианской провинции, по слухам, янычары вырезали в отместку за какое-то мнимое оскорбление султана. Скорее всего, османы просто решили присвоить немалые богатства, накопленные отцом и дедом Вицушки. Под нож пустили всех, кроме нее. Салы-ага пожелал видеть четырнадцатилетнюю черноволосую малышку у себя на ложе.
   Вицушка сторонилась остальных наложниц, стоически сносила побои и насилие. Старожилки утверждали, что ей недолго осталось - хозяин быстро хладел к безответной невольнице.
   Теперь венгерка стояла, слегка покачиваясь, в проеме двери.
   Нелли приложила палец к губам. Вицушка кивнула, показывая, что не будет шуметь.
   - Ты его убьешь? - венгерка прошептала вопрос одними губами.
   Нелли кивнула.
   Вицушка вывела руку из-за спины. В ее ладони блестела сталь, глаза заполыхали.
   - Нет, чернявая! Ты это не сделаешь! Он - мой!
   Венгерка приблизилась, Нелли отступила подальше от невольницы, размахивавшей кухонным ножом. А та шипела:
   - Я только этим жить осталась. Только мыслию, что доберусь до его горла. Я каждую ночь под ним лежала и думала, как когда-нибудь взрежу эту желтую кожу и выпущу грязную кровь! Его кровь! Так же, как он это с моими сделал! Уйди, чернявая, не занимай дорогу!
   Нелли отшатнулась дальше от обезумевшей рабыни.
   Венгерка замерла над разметавшимся во сне хозяином. Нелли узнала нож в ее руке. Им Афифе сегодня резала арбуз на празднике.
   Вицушка раскачивалась, примеряясь куда ударить - в горло или сердце.
   Ее глаза обретали нормальный вид, движения успокаивались. Из сгустка клокочущей, вырвавшейся на волю ярости, она понемногу превращалась снова в человека. Наконец, храп аги прервал тихий шепот венгерки:
   - Ты думала удрать или зарезать его?
   Нелли пожала плечами:
   - Удрать... И его порешить. Он виновен в смерти моего жениха. Не сам, но...
   Вицушка повернула голову, склонив ее набок. Она рассматривала собеседницу, как недавно та сама изучала ее:
   - Если сбежать думала, то иди - сейчас самое время. Я дам тебе небольшой запас. Будешь поторапливаться - успеешь...Только кинжал оставь - мой совсем негодный.
   Лицо венгерки исказилось, оплыло. Нелли поняла, что та пробует улыбнуться, но получался лишь звериный оскал. Из-под тонких еще детских губ проступили мелкие острые зубы. Вицушка зашипела:
   - Я хочу, чтобы он умирал на моих глазах. Горло ему перережу и буду смотреть, как этот боров станет кровь зажимать. Послушаю, как янычары верещат и хрипят перед кончиной.
   Нелли положила кинжал и отошла. Вицушка тут же завладела стальным клинком.
   Она закачалась от нахлынувших эмоций. Руки, сжимающие оружие, побелели.
   - А ты, коль хочешь жить, беги. Мне же уходить некуда, да и незачем!
   Нелли, все еще оторопевшая, застыла. Венгерка топнула ногой:
   - Ну!
   Нелли отшатнулась. Она ткнулась спиной в открытую дверь комнаты свиданий, торопливо развернулась, прислушалась, не идет ли кто еще, и заперла замок. Хватит одной безумной мстительницы!
   Вицушка замерла над телом турка с поднятым оружием. Глаза ее были полузакрыты, губы шевелились.
   Нелли присмотрелась и поняла, что венгерка читает молитву. Кончик клинка в ее руках дрожал от нетерпения.
   Нелли подхватила с пола одежду турка (ночью подмораживало) и бросилась к окну.
   Вдоль стены, снаружи, шел узкий карниз, по которому девушка начала двигаться вправо. Ступая мелкими шажочками и молясь, чтобы не обвалился кирпич, она добралась до персикового деревца, ухватилась за нависающую ветку и перебралась на хрупкий качающийся ствол.
   Теперь начиналась самая опасная часть плана.
   Под ногами послышался шорох. Пара черных волкодавов с блестящими в ночи глазами подбежали под деревце и недовольно зарычали. Их приучили не подавать звуков, даже если собаки замечали нарушителя. Молча рвать врагов на части, и все!
   Нелли вытянула из-за пазухи кусок мяса и бросила вниз. Тут же начала шептать имена собачек, подслушанные у старого чауша, их смотрителя.
   Всю прошлую неделю, высунувшись из окна, она подкармливала непривычных в ласке людоедов, чей загон находился ровно под окнами невольниц. Подкармливала до тех пор, пока не добилась некой приязни этих озлобленных тварей.
   На землю полетели еще четыре куска баранины, двухдневный рацион самой Нелли. Собаки узнали странную добрую двуногую и перестали рычать. Вот одна махнула обрубком хвоста, следом другая.
   Девушка соскользнула с дерева. Волкодавы насторожились. Теперь главное - сохранять уверенность! Псы чувствуют слабость и страх.
   Она дошла до калитки, запертой на ночь, следом, недовольно сопя, топали псы. Девушка приставила к калитке прихваченную у дерева лавку для отдыха. Тут был хозяйственный дворик, через который в дом попадают слуги и разносчики еды. Сторожа янычары предпочитали спать у парадного входа, рядом с конюшней.
   Нелли не решилась ночью громыхать щеколдой и засовами, потому просто взобралась на верх калитки и мягко спрыгнула наружу.
   Путь был свободен. Прямая, освещенная луной дорожка вела к южному выходу из Херцег-Нови. Там, конечно, тоже топают грузные ночные сторожа, но для выучившей закоулки егозы такие преграды - не помеха.
   Нелли вздохнула, быстро развернула украденный халат и закуталась в теплую ткань. Промозглый ветер с моря стал ощущаться меньше.
   За спиной, в доме, послышались ругань, яростные вопли. Ночь прорезал жуткий раздирающий душу крик.
   Нелли торопливо двинулась в сторону развалин у базара. Чтобы от нее ни ждали будущие преследователи, покидать город она пока не собиралась.
  
   4.
  
   Утром в город вошел нищий.
   Херцег-Нови гудел. Ночью одна из невольниц великого Салы-ага решилась на страшное. Презрев доброту правителя этих земель, подарившего ей, обреченной, жизнь и свою милость, она пробовала зарезать хозяина. Аллах, милостивый и милосердный, сумел удержать руку безумной... Или рука сама дрогнула в последний момент - в этом мнения судачащих кумушек расходились в зависимости от веры спорящих.
   Салы-ага отделался глубокой раной на шее и парой порезов на руках. Невольницу зарубили подоспевшие телохранители.
   Ага поначалу решил казнить всех своих невольниц, но ограничился тем, что повелел удавить самых ненадежных. Евнухи тут же исполнили приказ.
   Нищий остановился у городского фонтана, расположившегося у ворот, чтобы обмыть запыленное лицо и набрать воды в деревянную баклажку. На пересуды он только головой покачал.
   Высокий, худощавый бродяга с завернутой в холстину ссохшейся рукой, он вызвал бы вопросы у столпившейся тут же городской стражи. Обязательно вызвал, если бы не был так изможден. Щеки впали, под глазами - мешки, кожа посерела. Нищий держался, но по тому, как он шаркал, подтягивая левую ногу, казалось, что Аллах вот-вот приберет его на свой суд.
   Так что сторожа к бродяге не липли и довольствовались серебряной пазванчети. Впрочем, если у путника есть возможность заплатить за вход в город, возможно, он отыщет серебра и на лечение шарлатанам-табибам, расплодившимся в порту?
   Пожилые гарнизонные вояки, несшие свою службу опустив рукава, тут же забыли странного незнакомца. Тем более, что прибежавший на пост посыльный потребовал утроить бдительность. Ночью, оказывается, еще и сбежала одна из рабынь дахия! Описание беглянки прилагалось, так что каждую женщину, выезжающую за пределы города, приказывалось досматривать на предмет сходства. Даже бабу обещали прислать для этого, чтобы и мусульманок проверять и не нарушать каноны ислама, значит.
   Сторожа почесали макушки и вернулись к нардам.
   Нищий, простоявший за спинами солдат и ухвативший обрывок разговора, скрипнул зубами. Он явно остался недоволен услышанным.
  
   Спустя час в двери дома почтенного Еюпа Кадри постучались странные гости.
   Пока тучный купец продирал глаза, во двор, отстранив от ворот мальчика-подручного, один за другим вошло четверо незнакомцев. Первым шаркал запыленный бродяга с рукой за поясом, следом - трое заросших по брови козлопасов-горцев с бочонками на плечах.
   - Идите отсюда, добрые люди! - купец замахал руками. - Я не покупаю вино! И бочонки мне не нужны!
   Незнакомцы молча прошли к дверям, составили свою ношу на землю.
   - Ты поставляешь в гарнизон крепости мясо?
   Голос нищего звучал так уверенно, что Кадри даже не посмел возмутиться.
   - Да, я. А что вам надо?
   В руку нищего, как чертик из табакерки, прыгнул пистолет. Один из горцев скрутил мальчика, второй закрывал створки ворот, третий уже шарил по комнатам дома. Осведомители утверждали, что у купца должна быть еще и рабыня. В доме послышался вскрик, шум борьбы. Через десяток секунд на пороге появился гайдук. Через плечо его висело бесчувственное женское тело. Во рту невольницы торчал кляп из свернутой занавески.
   Купец сглотнул пересохшим горлом, не отрывая взгляда от черного жерла ствола:
   - Я-я-я... Что?
   Нищий нехорошо улыбнулся:
   - Я собираюсь сделать тебе предложение, купец, от которого ты не сможешь отказаться.
  
   5.
   Алекс.
  
   Первую половину недели я работал.
   Что я мог противопоставить врагу, окопавшемуся на побережье? Чем мог удивить его, чтобы свести на нет перевес в штыках? Ведь в гарнизоне того же Херцег-Нови стояло тысяча секбан. Да по побережью еще тысячи четыре. Конечно, это - провинциальные солдаты прогнившей Порты, плохо обученные, слабо вооруженные, забывшие дисциплину и боевой строй. Но у меня же нет и таких! Юнаков и на половину гарнизона не набрать!
   Что в таком случае пришло бы в голову выходцу из прогрессивных времен?
   Правильно, динамит!
   Одна из самых простых из известных двадцатому веку взрывчаток. По крайней мере, при наличии общего химического образования, не самая сложная. Ее плюс, который я собирался использовать, был очевиден. Бруски динамита не выглядят опасными в глазах чаушей. Я мог утверждать, что это - мыло, средство для борьбы с облысением, приправа к пище. Заплати мзду и проноси. Это и требовалось.
   Ингредиенты я собрал еще в Риме, когда при виде арсенального изобилия в голове выскочили формулы школьного доклада. Тогда химичка раскритиковала мою работу о практической стороне опытов Нобеля и его достижениях. Теперь мне представилась возможность доказать, как же я был прав.
   Глицерин и азотная кислота, немного диатомита или инфузорной земли, и можно начинать промышленное производство. Глицерин и азотная кислота были. А вот последнего компонента не хватало. Забавно, что главной проблемой стало получение качественной инфузорной земли. Эта субстанция образуется на дне водоемов при выпадании скорлупок моллюсков и некоторых водорослей. Скадарское озеро же, самый большой водоем в окрестных землях и моя главная надежда, оказалось не богато на такой продукт, а искать, обогащать и проверять другие источники времени не было.
   Пришлось вместо доброго "классического" динамита вспоминать его немецкого коллегу "карбонита", где капризный нитроглицерин вязался ржаной мукой и одним из ингредиентов черного пороха, индийской селитрой, как здесь называли нитрат калия.
   Но первое, за что я взялся, еще до экспериментов с карбонитом, стал "домашний напалм". Селитра, подплавленный сахар, два часа на эксперименты - и в моем арсенале десяток лепешек, способных прожечь все, что попадется на пути. Такая забавная отмычка, если ничего толкового из попыток обуздать нитроглицерин не получится.
  
   Домик пастухов стоял на самом отшибе. Турки спалили крышу, разломали кладку. Пока никто не пожелал взять на себя заботу о восстановлении этого жилища, в нем поселился я с моими колбами. Четверо юнаков отгоняли любопытных.
   Первая же плитка взрывчатки удалась. Валун, под который я ее заложил, подбросило почти на метр и разнесло на куски. Впечатляющее зрелище! После него желающих наблюдать за моими экспериментами стало значительно меньше.
   За три дня, в придачу к напалму, я спрессовал два десятка милых кирпичиков, которых хватило бы на рытье целого котлована.
   Для взрывателей я планировал приспособить громоздкие "штатные" образцы, прихваченные из Рима. Но эти бандуры не лезли в раскуроченные корпуса шутих и ракет. Ломать голову не стал - на помощь пришли детские рецепты богатой на события уличной жизни - марганцовка, сера, магний, запрятанные в кусок тонкой медной трубки с зажатым концом. Жалко, что не получилось достать гремучей ртути.
  
   К четвергу в селении появились гости. Георгий выполнил обещание - к нам пожаловали арамбаши зимовавших по соседству отрядов. Они желали выслушать план и оговорить доли.
   Полдня прошли во взаимных препирательствах. Собравшиеся в Грабичи атаманы гайдуков требовали от меня открыть самое главное: какой город я собираюсь брать, как обеспечу их проникновение за крепостные стены и как нейтрализую гарнизон. Даже всех разбойников Черногории было явно недостаточно для атаки любой из бывших венецианских твердынь.
   Я увиливал, как мог. Лишь заявил, что к нужному часу уничтожу большую часть защитников, а остальных загружу так, что им продыху не будет. Без нюансов. Подробности обещал выложить лишь перед самым штурмом, чтобы не вылезло где наружу. Советовал и им соблюдать осторожность. Для юнаков охраны, оставшихся снаружи дома, мы всего лишь координировали совместный набег на Боснию.
   Сербы поворчали, но согласились. Матерые волки, они не доверяли себе и друг другу. Не доверяли и мне, но в набег шли. Слишком большой приз посулили им.
   Казна дахия... Все сборы с побережья, золото от грабежей, товары и серебро осевших в порту турецких купцов. Сто тысяч пиастров. По тринадцать тысяч каждому из семи пришедших на мой призыв. Плюс сбережения жителей. Турки перевозили казну из одной крепости в другую, так что уверенно сказать, где же она, никто не мог. Я заявил, что буду знать точно.
   К ночи два арамбаши отказались и уехали. Пятеро остались в деле. Теперь в будущем набеге на каждого приходилось по двадцать тысяч. Ухмылки на обветренных лицах стали шире.
   Совместно пришлые гайдуки могли выставить сто восемьдесят человек. С четой брата - больше двухсот. Я уверенно заявил, что мне этого хватит, чтобы выбить ничего не подозревающего врага из любой цитадели и продержаться до подхода перяников и русского десанта.
   До полуночи мы обсуждали план совместной подготовки... и доли в будущей добыче. Те места, что казались мне тонкими, я просто опускал. Напирал на количество золота и выгоды внезапной атаки. При описании казны не скупился на авансы. Арамбаши хмурились, но слушали.
  
   6.
  
   Перед входом в казармы толпились свободные от караула чауши и гарнизонные солдаты. Завтра состоится казнь захваченного арамбаши, всем не терпелось насладиться таким редким зрелищем. Пока же можно было скоротать время в прохладе казармы, но... Служба - есть служба, и когда онбаши требует выходить и строиться, то рядовой идет и строится. По крайней мере, старается это сделать.
   Провинциальные секбаны бестолково толкались и пробовали обрести порядок. Грузный купец, чье появление и вызвало суматоху, недовольно сопел рядом с нахмурившимся щуплым мулазимом, младшим офицером, пробовавшим организовать это людское стадо в приличный званию строй. Чуть в стороне собрались коруджу, янычары, за выслугой лет оставленные в гарнизонах. Воинская элита Порты, они всегда стремились подчеркнуть свое привилегированное по сравнению с провинциальной пехотой положение.
   Наконец, толпа успокоилась. Купец торжественно зачитал письмо.
   - Воинам Порты, надежным защитникам престола и опоре веры!
   Солдаты одобрительно загудели.
   - Негоцианты Бока-ди-Каттаро благодарят вас за то, что в минуты опасности, когда разбойники и душегубы совсем распоясались в нашем краю, именно вы, славные защитники обиженных, пришли к нам на помощь.
   Купец набрал воздуха, вокруг заинтересованно примолкли.
   - За то, что вы освободили наши дороги, изловили и наказали кровожадного Карабариса, мы, купцы, подносим вам эти сорок пять бочонков свежей вкусной прохладной бозы!
   Секбаны роптали, недовольные подношением. Только янычары хранили молчание - кроме браги, купцы пожертвовали им еще и внушительный кошель серебра.
   С заехавшего во двор кочи подручные купца начали перетаскивать бочонки в кладовую казармы. Пять первых пузанков открыли прямо на плацу, щедро наливая пенистую жидкость в протянутые деревянные и глиняные кружки.
   Первым, по традиции, отведал подаренный напиток сам купец. Выпив, он демонстративно перевернул чашу, показывая, что она пуста. Солдаты стали ухмыляться.
   Еще две повозки с бочонками, въехав в город, двинулись к громадине крепости. Правда, до Кровавой башни они доехали только на следующее утро, простояв сутки во дворе дома купца Еюпа Кадри.
  
   Ни янычары, ни секбаны не заметили, как после речи толстый купец испуганно оглянулся на погонщика въехавшей на плац повозки.
   Возница, невысокий мужчина с необычными для побережья лазурными глазами, кивнул, показывая, что вполне доволен эффектом. Торговец облегченно выдохнул.
  
   Херцег-Нови преображался. Один из видных жителей города оплатил настоящий фейерверк, чтобы запечатлеть в памяти жителей такое событие, как казнь гайдукского атамана.
   Салы-ага милостиво разрешил христианскую забаву. Но имя щедрого негоцианта запомнил. Тех, у кого серебро карманы распирает, дахий всегда старался примечать.
   Самое высокое здание города, цитадель Кровавой башни, окутали гирляндами, в нишах установили шутихи. На маленькой площади у подножия разместили ракеты для салюта. Мастер-итальянец, монтировавший оборудование, клялся, что если что-то пойдет не так в предстоящем зрелище, он готов себе руку отрезать.
   Янычары улыбались шутке - одной рукой пиротехник уже не мог пользоваться. Видимо, перестарался в обещаниях.
  
   7.
   Алекс.
  
   Ночь мы провели в доме турецкого купца.
   Сам осман с домочадцами лежал связанный в одной из комнат. Гайдуки рвались перерезать ему глотку, но я настоял, чтобы пленников оставили в живых. Хотя бы до утра.
   Инструктаж боевых групп много времени не занял. Ребята четко усвоили свои роли. Оставалось надеяться, что все пройдет без сучка и задоринки.
   Пока юнаки чистили оружие и перебирали припасы, я в десятый раз пробегал в мыслях собственный план.
  
   Кмит ушел три дня назад. Гайдуки, сопровождавшие его, подтвердили, что фелука с агентом благополучно добралась до дежурившего у берега фрегата с русским флагом. Сейчас флот уже должен идти к нам. Гонца с сообщением, что все отменяется, от него не появилось, значит, пока все в порядке.
   Я провел в город шестерых бойцов. Все - из внутренних провинций Порты, хорошо говорят по-турецки, все появились в Херцег-Нови разными путями. Двое на рыбацкой фелуке, трое пришли погонщиками купеческого обоза, самый шустрый прикрывал меня. Парочка нищих - обычное зрелище на этих дорогах. Никто не засветился, не вызвал подозрения.
   Остальные гайдуки четы брата должны были появиться на сцене в самый нужный момент.
   Что еще?
   Союзные арамбаши заявили своим юнакам, что выходят в совместный рейд к западной границе. Отряды их ушли два дня назад. И вчера все синхронно повернули назад, якобы из-за сильного турецкого заслона на перевалах. Это - деза для шпионов осман, пускай разбираются.
   Последним пунктом была поддержка самой Черногории. Тут не все так гладко. Жеврич передал письмо, что перяники владыки появятся лишь только тогда, когда мой человек доставит сообщение, что город взят. Негуш не желает рисковать понапрасну.
   Впрочем, русские штыки мне нужнее сабель гвардейцев-горцев.
   Я крутил план и так и этак, пытаясь предусмотреть в нем все слабые места.
   За стеной послышалось бренчание. Это - Нико, старый попрошайка и уличный певец, глаза и уши Жеврича на побережье. Начальник разведки сдал мне своего агента еще в Цетине. Ушлый серб готов многое поставить на кон. Не каждый день кто-то согласится за тебя каштаны из огня таскать!
   Старик неплохо помог. Именно он посоветовал дом купца Кадри в качестве временного пристанища. Теперь вот дедок решил повеселить ребят пением? Только дискотеки в доме не хватало!
   Я отложил кинжал, которым чистил края фитилей для взрывателей, и вышел в коридор. Надо успокоить их, пока музыку не услышали прохожие на улице.
   Гайдуки сидели на полу, окружив старого певца плотным полукругом. На мое появление никто и головы не повернул. Главным здесь, конечно, сразу после меня, был Воислав. Седой, весь покрытый морщинами - он выглядел совершенным стариком, хотя на самом деле едва разменял четвертый десяток. Для его и остальных ребят у меня было припасено особое задание на завтрашнее утро. А они тут вместо того, чтобы спать и сил набираться, баллады слушают!
   Старик, закатив глаза, пел, подыгрывая себе на пузатой бандуре:
  
   Этой бой никогда не окончится
   Ни на выжженном поле, ни в сердце,
   В этот день не поет, не играет никто,
   Даже птицы стихают и плачут.
  
   Ты замри и подумай о мертвых героях, юнак.
   Коль умолкнешь, то к ночи услышишь,
   Как сквозь темру и время к тебе донесется
   Топот их лошадей и звон стали...
  
   И придет к тебе шепот:
  
   "Серб, вокруг посмотри,
   Не беги от того, что на сердце.
   Здесь полны волчьи ямы до самых краев,
   Наших рубленных глав, языков, языков...
   Сердце Родины порвано нынче.
  
   Иль земля перестала мужчин сербам рожать?
   Или гордость османам продали,
   Коли сестрам и мамам не можем сказать,
   Где отцов наших мы потеряли?"
  
   И сожмется рука на верном клинке,
   И по усу скользнет злая капля.
  
   В Видов день все ручьи и все реки вокруг
   В нашем Косово пенятся скорбью,
   И впадают к нам в души, в наше сердце текут,
   Обращенные кровью...
  
   Проникновенный хриплый голос заставил глаза юнаков разгореться особым блеском. Плечи их распрямлялись, губы сходились в узкую нить. Никто не пробовал подпевать, хотя многие знали слова.
   Я тоже их уже слышал, потому и смолчал.
   Лишь когда последний аккорд затих, знаком показал Нико, чтобы тот закруглялся. Старик, глядя поверх голов слушателей немигающим взором, кивнул и отложил бандуру.
   Гайдуки молча начали расползаться по комнате. Они ложились на сорванные со стен ковры, раскладывая вокруг оружие. Караульные потопали вниз, к пленникам.
   Я вздохнул. Это - плохо, когда в тебя не верят.
   Видов день - день, когда войска сербского короля вышли биться против захватчиков турок и почти все погибли, день скорби и памяти, героизма и пожертвования.
   Эту песню здесь пели, когда шли на смерть.
  
   8.
  
   Первыми заволновались караульные, поставленные у ворот города. Солнце только выбежало на небосклон, как усатые чауши начали хвататься за животы и один за другим бегать к городскому валу, ближайшей выгребной яме. Солдаты жаловались на резь, слабость в ногах и тошноту. Онбаши послал гонца к табибу, должному обитать при казарме, но посланник вернулся ни с чем - лекарь был занят в полку.
   Дальше становилось хуже. Боли в животах стали невыносимыми, на лицах караульных проступил пот, тела била дрожь. Сам онбаши тоже чувствовал себя неважно.
   В казармах в это время царил сущий кавардак. Эпидемия, которая поразила стражу у ворот, тут, в центре нижней крепости, собрала еще больший урожай. Больше половины солдат уже слегли, коридоры казематов заполнили тугие пары испражнений и блевотины.
   Те, кто еще держался на ногах, собрались на плацу. Соображали османы быстро - уже к обеденной молитве ворота казармы распахнулись. Полторы сотни турок, почти все способные стоять на ногах, двинулись на поиски купца Кадри. Прохожие и жители благоразумно убирались с дороги разъяренных осман. Те немногие, кто не успевал, присоединялись к процессии, если были мусульманами, или отправлялись в канаву с перерезанным горлом и вспоротым животом, если носили крест на груди. Солдаты не занимали голову сложными размышлениями.
   Не успела орущая толпа добраться до дома купца, как сзади громыхнуло. Здание казармы вспучилось, выросло в размерах и разлетелась, полыхнув огнем и клубами дыма. Это оставшиеся османы решили проверить, что же они такое пили. В подвале оставалось всего две бочки. Добровольцы вытянули их наверх, шатающийся онбаши взмахнул деревянной киянкой, вышибая толстую пробку...
   Вспучившийся осколками камня и грязи огненный цветок еще только начал оседать на замерший от ужаса город, как орущая толпа, потрясающая ятаганами и ружьями, ворвалась во двор купеческого дома. Во дворе было пусто. Самые ретивые тут же двинулись на стены, пытаясь взломать окна. Остальные приступили к запертым дверям. Какой-то здоровяк вытащил кувалду и, не мудрствуя, всадил ее в полотно двери. Стальная полоска, в которую он метил, погнулась, но устояла.
   Толпа напирала, здоровяк размахнулся снова. На это раз он направил свое оружие в замок.
   Громыхнувшее из-за двери пламя вынесло и громилу и топчущихся за его спиной турок. Груда мелких камней, подобно картечи, вылетела из самопального фугаса, проделав в людской массе просеку. Ошметками плоти забрызгало высокий забор почти по грудь.
   Рев боли прокатился по толпе, сменившись верещанием раненых. Уцелевшие, ополоумев от страха, устремились к выходу, затаптывая упавших приятелей. Но выйти не успели. Огонек невидимого со двора фитиля добежал до выставленной в окно деревянной чушки. Второй фугас полыхнул прямо в месиво из окровавленных человеческих тел, выворачивая полуоткрытые ворота и разбрасывая останки тех, кто был перед ними.
  
   Когда на воздух взлетело здание казармы, в подвале Кровавой башни, главной цитадели города, началось движение.
   Утром служки крепости и подручные купца Кадри занесли сюда почти два десятка бочек пенистого напитка, способного поднять дух уставшего на солнце правоверного мусульманина. Так купцы города отблагодарили своих защитников за спокойствие на дорогах. Планировалось, что днем бозу разольют янычарам, собравшимся поглазеть на казнь гайдуков. Солнце еще радовало население Боки погожими днями, и подарок пришелся кстати.
   Охрана на въезде для порядка вскрыла пару верхних бочонков, зачерпнула по кружке пенистой жидкости и отошла в тень караулки. Не дело это для истинного янычара - переносить тяжести, подобно ишакам.
   Но и оставлять подарок во дворе не годилось. Боза - капризный продукт. Чтобы напиток не испортился, трое здоровенных рабов купца затащили все бочонки в подвал, поместив напиток на складе у самых тюремных казематов, в прохладе и темноте.
   Никто из стороживших площадку янычар не заметил, как с последним бочонком в подвал проскользнул и веселый мастер-пиротехник, с утра доводивший до ума свои творения.
   Как только город сотряс гром взрыва, днища двадцати бочонков вылетели под мощными ударами. Два десятка усатых, полузадохнувшихся юнаков вывалились на каменные плиты. Гайдуки растирали затекшие члены, проверяли оружие, молились. В темноте зачиркало огниво.
   Дверь заскрежетала, открываясь.
   Треск взводимых курков...
   Первыми в проеме показались "рабы" купца Еюпа Кадри. Следом - мнимый пиротехник. Они втащили в комнату тело единственного охранника, обязанного стоять на развилке между складом и тюрьмой.
   Мертвого янычара быстро раздели, в его униформу облачился один из юнаков. Через пару минут сторож вновь находился на посту
   В развернувшемся на поверхности хаосе исчезнувшего пиротехника, как и "рабов" купца никто не хватился. Дахий, которого ни суматоха в городе ни взрывы не вывели из себя, формировал боевую колонну. Из орты янычар, базирующихся в башне, он отобрал сотню. Этот отряд должен был провести разведку боем и выяснить, что же приключилось внизу. Враг ли штурмует стены, или это просто чья-то неосторожность.
   Сам Салы-ага не верил, что противник мог подобраться незаметно, потому и забирал почти всех.
   Лишь полусотня янычар во главе с любимчиком дахия, каракулучи Хасаном Тургером, осталась в крепости. Пушки ее должны были следить, чтобы по дороге, ведущей вдоль гор, никто не проскользнул к Херцег-Нови или от него.
   Когда топот ушедших янычар затих, двери склада отворились.
  
   9.
   Алекс.
  
   Я приказал блокировать выход, но не высовываться пока. Главным в этом набеге для меня оставалось спасение жизни брата, и откладывать выполнение этой задачи я не желал.
   Двое испуганных сторожей сами подбежали к нам, как только услышали шаги. Только один из них схватился за саблю. Юнаки навалились на турок, сбили с ног и, зажав рот, прирезали. Я сорвал с пояса мертвого охранника ключ. Всего лишь один ключ!
   Дверь в коридор казематов отворилась, но сами камеры остались плотно запертыми. Где ключи от них, спросить было не у кого.
   Развязав мешок с припасами, выудил пяток плоских лепешек. Каждую уложил на выступающие части замков камер. Поднес огонь.
   Мои "отмычки" с треском и искрами выжгли дыры в мореном дереве полотна, обнажив механизмы. Пара ударов прихваченной сверху лавкой, и двери распахнулись.
   Карабарис лежал в третьей камере. Жизнь еле теплилась в нем. Тело от пяток до шеи покрывали резаные, рваные раны и синяки. Естественно, он был без сознания.
   Вокруг стоял лязг металла. В коридоре нашлись инструменты, и пара гайдуков уже рубила кандалы пленников. Едкий дым от "напалма" лез в легкие, душил тело в кашле. Пора выбираться наверх.
   Кроме Бариса еще двое узников не могли двигаться сами - их всех понесли. Остальные освобожденные ковыляли самостоятельно и просили только дать им оружие.
   Мы вышли на верхний уровень, к продовольственному складу.
   Оставив узников на попечении двух опытных ветеранов, сведущих в лечении ран, я поднялся ко входу в подземелье. Здесь уже собралась большая часть юнаков.
   Снаружи хаос постепенно уступал место порядку.
   Янычары перезарядили пушки, направленные на узкий серпантин дороги, тянущейся с побережья к Херцег-Нови. Десяток турок сторожило выход в город, остальные равномерно распределились по стенам, высматривая врага.
   Их все еще было больше, чем нас.
   Я зачиркал огнивом.
   Тонкая нить, на которой над площадью повесили праздничные гирлянды, только с виду была обычной. На самом деле внутри скрученной в шнур материи прятался измельченный карбонит, смешанный с крупинками серы. Он горел быстрее привычного тут фитиля.
   Огонек, тихо шипя, побежал над головами защитников к положенной у стены связке с шутихами. Одновременно мой лучший стрелок взял на прицел бочку с бозой, оставленную у входа. В этой емкости мастера законопатили второе дно. На боку бочки имелось круглое клеймо, в него и целился юнак.
   Выстрел и два взрыва прозвучали друг за другом.
   Гайдуки рванули в дым, стремясь сполна воспользоваться создавшейся суматохой.
   Я вел половину отряда в сторону пушек, остальные бежали к воротам.
   Решив, что по ним стреляет артиллерия, кто-то из турок пальнул по скалам, чем внес еще большую сумятицу.
  
   Выскочил на двух очумело трясущих головами артиллеристов топчу. Ударил саблей одного. Достал! Второй турок прикрылся банником. Набежавший слева юнак пырнул его кинжалом и дважды припечатал к земле прикладом карабина.
   Из клубов дыма на нас вынесло двух окровавленных янычар. Они сжимали в руках ружья, крутя головами и явно недоумевая, что происходит. Сабля повисла на темляке, из пояса выскочил пистоль. Выстрел! Первого турка развернуло и бросило на землю. Второй вместо того, чтобы атаковать, вскрикнул и убежал.
   Вокруг рычали, скрежетали, лязгали. Стоны раненых перемежались криками добиваемых и мольбами о помощи и снисхождении. Гайдуки резали ошеломленных и почти сломленных защитников.
   Где-то справа послышались окрики на турецком. Уверенные и властные звуки приказов вселили надежду в сломленный дух осман. К командиру побежали солдаты.
   Нельзя было дать врагу организовать оборону - слишком мало нас здесь.
   Я двинулся на эти звуки, следом подтягивались мои головорезы.
   Эту фигуру трудно не узнать!
   У стены, окруженный торопливо заряжавшими ружья янычарами, стоял мой старый знакомый - чорбаджи Тургер, Кровавый Хасан!
   И вновь, как и в прошлый раз, в моей руке заряженный ствол, а его мысли заняты тем, как организовать своих солдат для достойной обороны.
   Наши взгляды встретились - он меня тоже приметил!
   Как наседка кидается на орла, когда он угрожает ее цыплятам, так каракулучи прыгнул ко мне. В его руке блестел узкий клинок.
   Я вскинул пистоль. Полыхнуло!
   Турок на ходу качнулся вбок, уклоняясь, и шагнул ближе, занося кылыч. Я уронил пистоль и выхватил подвешенную на темляке саблю.
   Он ударил слета, дважды, серией, метя в голову и плечо. Потом припал к земле, скользнул под моим неуклюжим контрвыпадом и рубанул снизу вверх.
   Юнаки за спиной стушевались. Они боялись подстрелить меня. Хитрый осман ловко отгородился от пуль моим же телом.
   - Бей их, курвиных детей! - ору первое, что ложиться на язык, пробуждая стрелков от спячки.
   Сзади бухнули ружья. Гайдуки все же побоялись подстрелить мне спину - на землю упала парочка рядовых осман.
   Хасан еле заметно выдохнул.
   Секунды начали тянуться, время замедлилось. Так всегда получается, когда ты подвисаешь на краю, между "есть" и "нет", жизнью и небытием.
   Его глаза сузились, кисть пошла вниз, целя острием в незащищенный живот.
   Я отвел саблю чуть в сторону, прикрываясь, слегка присел.
   Он ударил с оттягом, метя в бедро. Сталь скользнула по боку, кожу обожгло. Под кушаком, по поясу, заструилась теплая кровь.
   Я удержался на ногах, хотя и покачнулся. За спиной послышался вздох разочарования, спереди - крики радости. И янычары, и гайдуки следили за поединком вождей.
   Каракулучи сдвинулся обратно, в центр, мешая целиться стоявшим за моей спиной стрелкам. Сабля его снова пошла вверх.
   Я прыгнул вперед, подымая клинок, ловя падающую молнию.
   Сталь выдержала. Удар был хорош, но рука еще не утратила силы. Мы оказались лицом к лицу, на расстоянии двух ладоней. Я даже рассмотрел триумф и радость в чужих глазах. Он довернул кисть, и моя правая рука с саблей отлетела в сторону.
   Тургер бил с замаха, наискось. И не довел.
   Узкий, тонкий стилет pistolese с забавными усами гарды вошел в правый бок османа, заставив лицо его исказиться гримасой боли и дрогнуть кисть. Уроки старого Мирко пошли впрок.
   В глазах каракулучи мелькнул ужас.
   Я ткнул гардой сабли в ненавистное лицо турка и смачно рубанул по открывшейся шее. На брусчатку площади хлынула яркая, неестественно яркая кровь. Он рухнул.
   Время дрогнуло, следом колыхнулось в груди сердце, разгоняя запоздалый адреналин. Застывшая кругом картинка мигнула и понеслась чехардой безумной схватки.
   Османы взвыли, бросаясь к телу. В лицо им грянул слаженный залп. Выживших тут же покрошили саблями.
   По всей Площади Гнева защитники бросали оружие и молили о пощаде. По моей ноге текла и текла горячая, липкая кровь.
  
   В глазах поплыло, но меня успели подхватить.
  
   10.
  
   Лазурное море плескалось у ног, обдавая ступни пенистыми брызгами. По лицу скользил ласковый ветерок, разгоняя неприятные мысли и заставляя усталые глаза жмуриться в ожидании очередной ласки. Тепло...
   Пляж, лежак, зонтик от солнца. Рядом столик с ледяным пивом в высоком бокале. Магнитофон в кафе наигрывает латиноамериканский мотивчик.
   По телу побежали крупинки удовольствия. Наступал тот еле уловимый миг полного счастья, которое тяжело опознать, но если сделать это, то можно отхватить все в двойной дозе.
   Хотелось заурчать, как разомлевший кот...
   - Арамбаши, арамбаши...
   Чья-та хамская рука трясла меня, вытягивая из блаженства в верещащий, стонущий, ойкающий мир.
   Я зажмурился сильнее, постарался ухватить кончик прекрасного видения.
   - Арамбаши!
   - Что?!!
   Бедро перехвачено жгутом. Нога слегка онемела, слушается, но отзывается неприятным жжением. В ушах звенит и слегка покачивает. Видимо, потерял много крови.
   Я когда-нибудь здесь буду полностью здоровым?!
   Напротив топчется незнакомый гайдук.
   Осматриваюсь.
   Ребята вырезали остатки гарнизона. Трупы янычар сложили в угол, подальше от входа. Пленных не видно - их или порубали под горячую руку или упрятали в свободные камеры.
   Многие тела уже расхристанны, значит, дело дошло до сбора трофеев. Сами победители перетягивают к разломанным воротам лавки амфитеатра - строят баррикаду. Долго же я провалялся!
   - Что?!
   Гайдук волнуется:
   - Харистеас спрашивает, где обещанные солдаты? Ему надоело сторожить форт, когда другие потрошат пояса!
   Харистеас - один из союзных арамбаши. Он уже в Херцег-Нови. Значит, четники ударили вовремя. Это хорошо!
   Я встал, опершись на руку подбежавшего молодца, дошел до крепостной стены и глянул на раскинувшийся внизу город.
   Херцег-Нови пылал. Горели дома, выходившие к порту и казарме. Самого здания казармы не было.
   Вгляделся в море... Русских фрегатов все не видно! Только к проливу торопливо отходят сбежавшие из порта купеческие суда.
   - Что сказать Харистеасу?
   - Скажи, что солдаты придут, как и было условлено. Добро из города никуда не денется. Все, что ему обещано, он получит. Его задача - удержать батареи. Корабль должен подойти к пирсам без проблем!
   Гайдук потопал вниз. Ко мне подтягиваются ребята моей четы.
   - Воислав появился? - спрашиваю первого же.
   Воислава еще нет. Зато очнулся Карабарис, зовет меня. Топаю к брату, попутно указывая, куда ставить снятые со стен пушки. Надо перекрыть дорогу, ведущую из города.
   В глубинах подземелья еще идет бой, слышаться крики и звуки выстрелов. У вставленных в стену кольев освобожденные узники терзают чье-то тело.
   Вот и наши потери. Мертвые тела положили в тень. Девять убитых. Вероятней всего, раненых не меньше, но раненых здесь никто не считает. Если на ногах, ты - боец!
   Усмехаюсь, девять - это очень неплохой размен за полусотню солдат! О каждом из них будут плакать матери и жены, рыдать дети. Но это все потом, не сейчас и не здесь.
   Я стараюсь не запоминать имена своих гайдуков, только по необходимости. Они смотрят на меня как на пророка, а я не помню их имена... Что поделать - мне не нравится терять близких. С незнакомцами - как-то полегче.
  
   Брат выглядит погано. Он, пожалуй, единственный, за кого я здесь готов поставить свою жизнь на кон. Готов рвать зубами и драться до конца.
   - Скоро тут будет фрегат. Там есть доктора, которые выходят тебя, - я излучаю уверенность.
   Он кашляет. На подбородок вылетают сгустки крови. Видно, как каждое движение причиняет боль, даже слова тревожат застывшую коросту разбитых губ. Но он шепчет мне что-то.
   - Помолчи, не надо тратить силы! - я подзываю приведшего меня гайдука. - Здесь должен быть врач, табиб. Проверь, может, еще жив?
   Он выходит, чтобы через десять минут вернуться с перепуганным турком. Серое от страха лицо османа покрывают бисеринки пота, тело бьет дрожь. Он не похож на того лекаря, кто выхаживал меня - слишком молод. Тот был с длинной бородой и постарше, слишком представительным был врач, слишком похожим на муллу, чтобы остаться в живых.
   Юнак подтверждает догадку:
   - Табиба порубали, но один из его помощников выжил. Его ребята поначалу не заметили...
   Турок прижимает к груди сумку со звякающими инструментами и лечебными растворами.
   Знаком прошу гайдука выйти.
   Осман уже хлопочет вокруг брата, заливая в рот отвар из маленькой бутылочки. Брат кашляет, крутится, но щеки его понемногу розовеют, а шепот начинает обретать смысл, превращаясь из невнятного лепета в привычные слова.
   Он упорно пробует что-то донести до меня. Обрываю монолог:
   - Я дам тебе попить. А ты молчи! Экономь силы.
   Отвинчиваю пробку с фляжки. Хорошая вещь, еще в Риме прикупил. В ней - самогонка, сейчас - самое то. Кроме лекарства брату нужен легкий наркоз.
   - Я хочу исповедоваться, - наконец различаю хрип.
   - Рано тебе - еще поживешь.
   - Тебе исповедоваться.
   - Да брось ты!
   Барис хватает меня за руку. Его ладонь холодна, как лед, но еще крепка. Пальцы стискивают мне запястье, как клещи. Отмечаю, что у нас теперь у обоих нет ногтей. Два брата-акробата. Невольно улыбаюсь.
   - Я выжил - выживешь и ты.
   - Я предал тебя...
   - Ты чего?!
   Он явно не в себе.
   - Лежи, тебе надо отдохнуть. Скоро тут будут врачи... Еще внуков на руках нянчить будешь!
   - Я предал тебя... - губы исторгают каждое слово с трудом, с хрипом, с болью.
   Проверяю лоб. Видимо, у Бариса начинается горячка. Вытираю испарину рукавом - платка нет. Успокаиваю:
   - Это я, твой брат, Петр. Помолчи и наберись сил. Скоро здесь бу...
   - Я сдал тебя туркам... - глаза его лихорадочно блестят.
   Бредит!
   - Да брось ты. Тоже выдумал. Попей лучше лозовача. Это хороший лозовач. Не водка наша, но тоже ничего.
   - Я сдал тебя, - он хрипит, выдавливая каждое слово. Из ломаной коросты губ капает кровь. - Знал о золоте, которое везешь. Знал, что оставишь его на берегу... Знал, где ты обычно прячешь свое барахло, потому и сдал. Думал, потом себе все приберу.
   Мне холодно в подземелье, но на глаза лезут капли пота. Я вырываю руку и вытираю лоб.
   - Ты бредишь. У тебя жар. Ты... ты же не мог. Ты ж меня сам и выручал.
   Глаза брата блестят, пальцы шарят по лежанке, отыскивая мою руку. Находит и не отпускает. По лицу Бариса текут слезы - факел слепит отвыкшего от света узника.
   - Не нашел я золото. Турки прикрыли берег на несколько дней. А когда ушли, в схоронках ничего не было. Или они взяли, или ты в другом месте прикопал передачку ... Прости.
   Ступор... Что-то рушится в душе, опрокидывается и течет вязкой грязной жижей.
   Он уже сипит. И меня и его бьет дрожь. Хочется вырвать кисть из цепких холодных пальцев.
   - Прости меня, Петя. Я скоро сдохну... Чую костлявую - чертей призывает за мной... Хочу, чтобы этот грех не остался на душе. Я много плохого сделал, но жалею об одном. Только об этом.
   - Но зачем? - я отмахиваюсь. - Да нет - ты бредишь. Это ж - несуразица, хрень!
   - Мне скоро сорок. Я не вернул отцовскую землю, не заработал денег. Даже не женился. Мне б сбежать... Уехать подальше, за море, осесть. Купить дом и виноградники - устал я воевать.
   - Так ты же меня спас.
   Но он не слышит - шепчет уже сам себе, под нос, скороговоркой, обрывками съеденных окончаний, из которых с трудом складываются слова:
   - Ты любимчик отца. Тебе достанется имение в России. А мне - ничего, только титул кнеза сербского, посмешище для базарного люда... Я и вытянул тебя потому, что турки молчали о золоте. Думал, что ты все же его сберег.
   - Так это ты подстроил... с крестиком... и в Неаполе?
   Он захрипел. Это - усмешка?
   - Я боялся, что ты догадаешься обо всем. Про золото ты не помнил, зато мог сложить два и два...
   - А теперь? Что?
   Ледяные пальцы крепче сжали ладонь.
   - Теперь хочу, чтобы ты знал... Все знал.
   - Как же так?
   - Прости... Ты - добрый.
   Я - добрый?!
   - А когда турки деревню вырезали - тоже ты?
   Он мотает головой:
   - Нет... Это кто-то на золото за твою голову запал.
   Мы молчим. Холод подземелья медленно, но надежно стягивает кожу, костистой лапой царапает грудь. Дышать трудно.
   Барис устал, вымотался признанием. Он дышит часто, как выброшенный на берег карп. Глаза полуприкрыты, и изредка подрагивают веки. Внезапно тело его пронизывает судорга, спина выгибается. Он хрипит, рвется из рук.
   Я склоняюсь к его уху и торопливо шепчу:
   - Бог тебе судья... Я тебя прощаю... Иди с миром... братишка.
   Хрип прерывается, ледяные пальцы медленно отпускают меня.
   Он лежит вытянувшись, раскинув покрытые коростой засохшей крови руки с вырванными ногтями. Худой, страшный, изможденный. Мой мертвый бывший старший брат.
   На лице последняя печать - гримаса боли или радости? Приглядываюсь. Наверное, все-таки улыбка.
   Я встаю.
   За спиной отшатывается турок, простоявший там все время разговора. Факел в его руках дрожит.
   - Понимаешь сербский?
   Он кивает.
   - Ты ничего не слышал.
   Турок прячет глаза и еще раз торопливо кивает. Врет...Если все выплывет наружу, если юнаки начнут шептаться, то порядка не будет. Обидно.
   Я удивленно гляжу ему за спину. Парень оборачивается, выискивая, что такого приметил странный арамбаши.
   Кинжал вошел под ребро... Привычно, уже даже обыденно... Тело невольного свидетеля обмякло и рухнуло под ноги.
   Вытираю сталь, прячу в ножны за поясом, оттаскиваю труп от двери и выхожу в коридор.
   Гайдук не спрашивает, что случилось. Два трупа, лекаря и пациента, - здесь это часто идет друг за другом, здесь это в порядке вещей.
   Медленно, подволакивая раненую ногу, ковыляю наверх.
   Порядок я бы навел, но у брата оставалась еще и память, воспоминания о нем. Не хочу, чтобы это комкали.
  
   11.
  
   - Воислав появился?
   А вот и он сам. Стоит, радостно лыбится. Рядом - незнакомая девчушка.
   - Ты взял Азика?
   Он степенно кивнул:
   - Как и просили - теплым повязали. Я ребят оставил там, в доме. А сам сюда, значит, за новостями пошел. А где арамбаши? Карабарис где?
   - Я - Карабарис.
   Он обескуражен. Подошедшие гайдуки, ухватившие обрывок разговора, переглядываются. Но, видимо, в глазах моих что-то есть, слова дальнейших расспросов так и остались в нелюбопытных глотках.
   Воислав смущенно чешет макушку:
   - Так... Это... - он вздыхает. - Ага... Понял.
   - А это кто? - показываю на девку, пожирающую меня глазищами из-за спины гайдука.
   - Мы ее у дома палача приметили. Там пустырь, лабаз разрушенный. Думали - что за птица? А она вас спрашивает. По имени. Говорит, родственница.
   Скептически хмурюсь. Девушка встревает:
   - Мне Петр Джанкович нужен.
   - Говори.
   Что-то неуловимо знакомое в движениях, в осанке. Глазами впилась мне в лицо, будто прожечь дыру собирается. И говорит что-то... Слова русского языка настолько чужды здесь, что с трудом понимаю смысл услышанного:
   - Солнышко, солнышко жгучее...
   - Колючки, колюч... - продолжаю на автомате. - Черт! Нелли, ты?
   Она бросилась мне на шею, вереща и дрыгая ногами. Чуть не оконфузила. Я и так еле стою, а тут такой довесок.
   Глажу вздрагивающие в плаче плечи, успокаиваю, как могу.
   В воротах появились волокущие добро юнаки из союзных чет. Здесь назначен общий сбор.
   - Ну что раззявили рты? Дел мало?! - это уже тем любопытным, кто подошел поближе.
   Гайдуки отпрянули.
   Я глажу ревущую девушку и лепечу бессвязную нелепицу.

Глава 13.

Последний бой Карабариса.

  
   1.
   Алекс.
  
   Мне грех жаловаться на удачу. Были тонкие моменты в плане, была авантюрность, риск. Но все оправдалось - город полностью в нашей власти. Дорвавшись до богатых кварталов, горцы спешат насладиться плодами нежданной победы. Католики бывшей венецианской провинции им чужды также, как и осевшие здесь турки. С раскинувшихся внизу хитросплетений улочек и тупичков доносятся крики, вой, трескотня выстрелов. Освобожденные рабы и чернь с радостью ввязываются в эту вакханалию, внося свою толику неразберихи и озлобления.
   Сейчас там нет и видимости организованности. Каждый сам за себя, иногда еще и за друга или приятеля. Горцы рассеялись на небольшие группки, ведущие свободный поиск по одним им известным маршрутам. Некоторые дома огрызаются огнем, не сдаются. Такие очаги иногда обходят, но чаще просто поджигают. Внизу уже разливается пылающий океан.
   Я запрещал им жечь город, но кто сейчас что спросит с победителей?
   Одна чета, отряд Харистеса, осталась охранять батарею порта. По-крайней мере, мне хочется так думать. Еще одна, Карабариса или уже моя, в башне цитадели. Остальные юнаки в свободном поиске. То один, то другой из них, ухмыляясь, появляется в воротах, волоча награбленное добро.
   Я загружаю своих людей заданиями, не даю продохнуть. За работой не возникают мысли о том, что неплохо бы и им включиться в сладкую погоню за наживой.
   Пушки, сторожившие узкую горную дорогу, ведущую к воротам, перезаряжены картечью. Если турки двинутся к городу, им придется несладко. Я специально разрядил пару стволов, чтобы показать приставленным гайдукам, сколько пороха и сколько жребия надо брать.
   Ружья из полкового арсенала вынесены наверх, заряжены и поставлены у стен. Тут же свалены сабли, палаши и ржавые алебарды. Под навесами стоят бочонки с порохом и ящики с отлитыми пулями. Все подвалы прочесаны, головы последних турок украшают стены. Трупы ребята скинули в ров.
   Мы готовы.
   Последний раз проверяю все, потом запускаю над городом пару красных ракет. Пора готовиться к ответному ходу осман. Он не за горами - знаю...
   Через полчаса у ворот появляется первая чета. Это - Георгий, сосед. Его люди даже сохраняют боевой порядок. Усатые довольные юнаки перегружены кулями с одеждой, посудой и отрезами дорогой ткани. Лишь некоторые в окровавленных повязках. У меня потерь побольше.
   За мной следом ходит Нелли. Она не задает вопросов, не донимает перечислением своих злоключений. Но каждый раз, когда мой взгляд падает на нее, кончики губ начинают дрожать. Малышка на взводе, на пределе сил. Как и я, впрочем.
   К воротам продираются бойцы других отрядов. Георгий, не спрашивая, расставил своих ребят у стены, выходящей на дорогу. Понимает, откуда ждать опасности.
   Он первым подходит ко мне:
   - К чему спешка?
   - Скоро турки подойдут. Мне нужны люди на бастионах.
   Георгий не спрашивает, откуда я располагаю такой информацией. Мне верят.
   А знаю я о том, что османы пожалуют в город, потому как сам слил им дезу. Чтобы получилось наверняка, я отослал Жевричу подробный план нападения на... Котор. На кого бы ни работал ушлый начальник тайной полиции маленького княжества, он или кто-то из его близкого окружения явно подрабатывает игрой на сторону. Так что запущенная в канцелярию деза должна была найти благодарных слушателей.
   Юнаки не планируют сложные акции. Они, в большей части, просты, как удар крестьянского топора. Так что слив должны были скушать и не подавиться, что и произошло. Когда мои разведчики сообщили, что в окрестностях Котора появились янычарские секреты, а из соседних городов уходят "на учения" большие части гарнизонов, стало понятно, что проект удастся.
   У дахия в бухте почти пять тысяч пехоты и тысяча всадников. Большая часть их на другой стороне. Если услышали взрыв казармы, а уж это они заметят, то добираться сюда не меньше трех часов морем и полдня пехом, по узкой горной дорожке. Это - если кто-нибудь решится взять на себя ответственность. А турки не грешат инициативой. Потому, я рассчитываю, что раньше ночи османы к нам не пожалуют.
   Если сунутся морем, то их должны пугануть ребята Харистеаса. У него двое усачей служили в австрийском фрайкоре при пушках, умеют и наводить и бить точно. По крайней мере, так говорят. Потому я и выбрал его чету на охрану портовых батарей.
   Время есть. Еще есть. Но надо, чтобы разбойничающие головорезы собрались наконец. С них должен сойти азарт грабежа. Через пару часов мне понадобятся слаженные действия всех отрядов.
   Пока же я ищу Воислава. Если уж не получилось вывести брата живым, надо хотя бы второй пункт собственного плана выполнить.
   - Так сколько людей ты при палаче оставил?
   - Троих...Справные ребята, с ними не забалует.
   - Веди.
   Под недоуменным взглядом Георгия мы идем из цитадели. Я, Воислав, пара гайдуков покрепче и хрупкая фигурка бывшей наложницы. Один из юнаков тащит громыхающий мешок.
   Нам надо спешить.
  
   2.
  
   - Ты думал, мы больше никогда не встретимся?
   Толстый Али Азик старается сохранить невозмутимость. Лицо отрешено, губы шепчут "Все в воле Аллаха". Он старается впасть в транс, уйти, заговорить сам себя. Посмотрим, хватит ли тебе на это умения и времени, жирный индюк.
   Я перебираю сваленные на столе железяки. Ребята сгребли найденные в Кровавой башне инструменты пыток. Хватали то, что подворачивалось под руку. Многие мне неизвестны, но большинство вполне узнаваемо.
   - Ты верил, что сможешь всю жизнь резать других, а сам избегнешь кары?
   Я уже улыбаюсь. Я редко так поступаю, очень редко. Потому как знаю, какое впечатление при этом произвожу на окружающих... Губы расходятся в сторону, обнажая провалы вырванных зубов. Шрам на щеке багровеет, наливается. Только глаза остаются злыми и требовательными. Сейчас передо мною закаленный в жестокостях палач, но и он отводит глаза.
   - Смотри, гад! Потому как скоро ты будешь выглядеть также!!
   Руки трясет, когда я перебираю тиски и зажимы, ножи и растяжки. Перед глазами на миг возникает легкая кровавая пелена. Хочется отбросить все, прыгнуть на эту тварь и рвать ее руками. Но я сдерживаюсь. Не хочу больше говорить.
   ...Гайдуки ушли наверх, трясти сундуки и шкафы в доме. Нелли плачет во дворе над телом какой-то старухи в разорванном переднике и со вспоротым животом. Мы медленно идем к финалу.
  
   ...Али уже не читает молитвы, не пробует задирать нос или гордо молчать. Этот кровавый студень мало похож на человека. Он только верещит и просит смерти. Легкого выхода из жизненного тупика.
   Я устал.
   Вид крови не принес мне покоя, крики не ласкают слух, как казалось когда-то. То, что было желанней всего, уже не радует. Надо заканчивать.
   - Так где ты спрятал золото, толстяк?
   Он лепечет, сбивается, поправляет себя и снова несет ерунду. Перечисляет кубки, пиастры, ковры.
   - Ты не понял... Где мое золото, Али? Не порти мне день, жирный, - я беру в руки зубило. - Зачем юлишь? Надеешься, что пронесет?
   Глаза его бегают, тело трясется. Он мычит кровавыми пузырями, что-то шепчет и клянется, клянется, клянется.
   Я примериваюсь зубилом к растянутой на столе левой руке. Пальцы перехвачены отдельными тонкими суконными нитями. Кисть притянута и разложена. Кисть палача.
   - Ты ведь сразу узнал, что я вез. Узнал и понял, что судьба дарит тебе удивительный шанс. Куруши, червонцы, золото - твой пропуск в тихую спокойную жизнь. Как же ты придумал такой план? - я вглядываюсь в круглое лицо. - Довести до сумасшествия посланника и заявить, что тот держался до конца? И самому взять то, что я вез.
   Я не жду ответа - просто рублю. Очередной раздирающий уши вой. Он захлебывается, рвется из пут, верещит.
   - Так почему же ты просто не порешил меня? Тургер тоже знал о золоте и угрожал, что ты пойдешь на плаху следом за мной?
   Он кивает и лепечет слова, не о снисхождении - о смерти молит. Как я когда-то.
   - А как подменить души задумал? Откуда? Ведь грамотно как: вместо души лазутчика в то же тело впихнуть другого. И пытать его дальше. Тут и каракулучи не сможет ничего предъявить.
   Азик взрывается фонтаном красноречия. Из-за спешки проглатывает окончания слов, но все и так понятно.
   - Служка с ума сошла. Разум потеряла. А на побережье пир езидовский объявился. Они умеют призывать души даже из царства мертвых. Мне его привели, а он и говорит: душу-то призову, но будет она чужой.
   - Тут ты и решил свою проблемку?
   Он смеется. Глаза окончательно утратили разум. Толстый палач хихикает, как сорванец. На искусанных до мяса губах вздуваются кровавые пузыри, трясется надрезанный лоскут кожи. Его выворачивает, рвет смехом.
   Тогда он провел всех и остался жив.
   Медленно наливаю воду в глиняную миску и плещу ему в лицо. Смех обрывается.
   - Только иногда бывает так, что душа пробует вернуться в покинутое тело. Этого тебе езид не говорил, так? - он испуганно моргает. - Так где мое золото, Али? Мне надо мое золото.
   Толстяк неожиданно плюет мне в лицо. Видимо, провоцирует на быструю смерть.
   Я перебираю тиски.
   - Ты все равно расскажешь. Поверь мне. Я многому от тебя научился.
  
   Гайдуки долбят кирками землю подвала. Турок не выдержал и часа.
   Под ломтями каменистой земли проступают очертания трехведерного бочонка, замотанного в холстину. Это - мой груз.
   Рыхлая туша хозяина дома лежит чуть поодаль. Он связан, но эти предосторожности излишни. Даже если он выживет, вряд ли это тело сможет убежать или причинить нам вред.
   Когда бочонок извлекают на поверхность, я отсылаю юнаков подальше и самолично вскрываю крышку. Под толстой доской зашитые мешочки. В каждом - золотые кругляши, мерило успеха этого мира. Русские червонцы и турецкие куруши или пиастры.
   Я нашел то, что искал.
   Опускаю крышку на место, поворачиваюсь и делаю знак Воиславу. Чавкающий звук входящей в плоть стали. Али Азик выгибается в предсмертной агонии - теперь мы в расчете.
   Гайдуки, кряхтя, волокут бочонок. Я шагаю следом.
   Во дворе, покачиваясь в трансе, сидит Нелли.
   - Пойдем. Нам тут больше нечего делать.
   Она смотрит на меня своими черными бездонными глазами, вскакивает и убегает в дом.
   - Воислав, найди ее. И не тронь - она нужна мне. Очень нужна.
   Седой гайдук кивает и исчезает в недрах дома. Мы выдвигаемся к цитадели.
   Уже на подъеме ко входу в Кровавую башню попадается бегущий юнак. Его глаза навыкате нервно обшаривают узкую дорогу, руки теребят рукоятки пистолей за поясом.
   - Что случилось?
   Он узнает меня, бросается навстречу.
   - Меня Георгий послал. Турки идут!
   Мы прибавляем шаг.
  
   3.
  
   Салы-ага оказался куда быстрее, чем я думал. По всем планам, у нас еще должно быть часа два до подхода авангарда осман. Но планы планами, а турки вот они - маршируют.
   Колонна запыленных янычар показалась из-за края соседней горы. Самым быстрым шагом им еще с час сюда идти. Впереди несутся всадники в ярких одеждах. Думают, что успеют захватить ворота с наскока?
   Стоящий рядом Георгий дает отмашку прильнувшим к пушкам юнакам. У них одна задача - по знаку ткнуть фитилем в запальное отверстие. Единственный путь по суше лежит перед нами, как на ладони. Между цитаделью и дорогой узкая расщелина в три десятка метров. Перейти сразу под стены осаждающие не смогут. Им придется маршировать вниз, к городу. Четыреста шагов под убойным огнем крепостной артиллерии и ружей.
   Ждем.
   За плечо трогает молоденький юнак. Тут же по рядам гайдуков понеслись проклятия и площадная брань. Так и есть - в бухту заходят шебеки под флагом Блистательной Порты. Попробуют высадить десант или собираются только поддержать огнем основные силы? В любом случае, их ждет неприятный сюрприз.
   Мелкие пушки шебек только начинают примеряться к громадине портового бастиона, как стены береговых батарей окутываются дымом. Звуки выстрелов долетают чуть погодя.
   У нас нет опытных артиллеристов. Поэтому в перестрелке у гайдуков мало шансов. Некому держать темп, заряжая тяжеленные громадины, откатывать, наводить, подтягивать новые ядра, калить их. Но турки-то об этом не знают. Зато имеют представление о том, что случится с их кораблями при попадании тяжелого снаряда береговой артиллерии. Так что, как только пара первых ядер вспенивает воду у бортов легких османских кораблей, те закладывают поворот-оверштаг и начинают удаляться от берега. Даже не попытавшись навязать перестрелку - разница в калибре слишком существенна.
   Ликовать некогда.
   Пешие османы уже в километре от стен цитадели Кровавой башни.
   Я начинаю догадываться, как им удалось так быстро добраться сюда. Салы-ага успел уйти из города на одном из кораблей, стоявших в порту. Доплыть до Котора можно за три часа. Еще столько же, чтобы загрузить собравшиеся там войска и переправить в ближайший к Херцег-Нови городок. Как его там - Баошичи? И дальше пешком. Хорошо, что турки не решились проплыть мимо города и высадиться со стороны моря. Видимо, рассчитывают, что Кровавая башня все еще в их руках.
   Георгий ругается. За колонной пехоты мулы волокут легкие пушчонки. Шестифунтовые малышки не смогут обратить в развалины крепость, но заставить не высовываться необстрелянных гайдуков - такую задачу, пожалуй, и потянут.
   Ко мне топают остальные арамбаши. Нет только двух - Харистеас держит вход со стороны порта. Еще один, Гергей, ушлый венгр, просто смылся со своими людьми. Видимо, решил, что ему довольно и малого - товаров и добра разоренного пригорода.
   - Где перяники? Где русские корабли? - сипит грузный Ягош.
   Остальные недовольно хмурятся. На середине площади сложены добытые богатства: сундуки казны, груды дорогой посуды и отрезы тканей. Этого хватит, чтобы каждый из налетчиков прожил остаток жизни в неге и покое. Но добычу надо еще и унести.
   - Будут, - уверенно отвечаю я. - К вечеру будут вам и русские корабли и гвардейцы владыки.
   Они переглядываются.
   - Нам надо только часа четыре выстоять.
   Четники еще могут уйти, бросить все и скрыться на рыбацких лодчонках, пробраться горными кручами, переждать в густых кустарниках. Но без золота. А ведь, вот оно - лежит, подмигивает. Обещает беззаботную жизнь, исполнение желаний и невиданную роскошь.
   Атаманы расходятся на свои места. У каждого есть выделенный кусок стены, который надо удержать.
  
   4.
  
   Всадники в ярких безрукавках выкатываются с гиканьем из-за поворота горы и, нахлестывая скакунов, несутся вниз. Несколько сот метров - полминуты безумной гонки.
   Сабли в ножнах, пики за плечами, головы прижаты к шеям лошадей.
   Когда первые пролетают мимо стен цитадели, последние только появляются.
   Гайдуки - ребята привычные к засадам. Они умеют ждать. Тем более, каждого предупредили - спешить не надо.
   Залп четы Ягоша валит последних. Юнаки целят не в юрких наездников, а в самих лошадей. Тяжелые пули прошивают тела почти навылет. Кони кувыркаются, врезаясь в соседей, встают на дыбы.
   Одновременно жахают пушки левой батареи. Три груды картечи впечатывают авангард кавалерии в отвесную скалу, превращая тонконогих скакунов и их хозяев в кровавое месиво. Туши запруживают узкую дорогу, не дают прорваться тем, кто скачет в середине, кто еще надеется на легкий исход.
   Стреляют уже все, кроме пушек правой батареи - они поджидают пехоту.
   Юнаки, прекрасные стрелки, лупят по османам, как в тире. Полторы сотни метров до цели - идеальное расстояние.
   Раненые лошади бесятся, бросаются с кручи, толкаются. Запертые между грудами искореженного мяса, кавалеристы пробуют отстреливаться. Те, кто еще держится верхом, спрыгивают, прячась за трупами и тушами павших животных. Из-за суматохи большая часть их выстрелов летит в небеса.
   Пушки цитадели бахают одна за другой, сужая линию жизни. Они лепят выстрелы слева направо, гоня выживших под пули отрядов Ягоша и Георгия. За пушками, в основном, гайдуки моей четы. У них хватило времени, чтобы выслушать наставления.
   Еще один арамбаши, Вейко, сторожит подход из города. Мало ли там сохранилось турок - всякого можно ожидать. Он - наш резерв.
   Последние всадники спрыгивают с обезумевших лошадей, пробуют бегом вернуться к спасительному изгибу дороги, уйти из-под убийственного огня. Османы уже не огрызаются - бегут. Кто смог, тот нахлестывает лошадь, но большинство пешком.
   В спины им хлопают залпы, выкашивая редеющее воинство.
   Те, кто побоялись бежать, прячутся за трупами лошадей. Этих примечают специально отобранные снайпера. В каждой чете есть несколько лучших стрелков, вооруженных нарезными карабинами. Пуля из такого оружия летит дальше, точнее, но каждый выстрел требует в три раза больше времени на подготовку. Все горцы неплохо стреляют, но эти ребята - просто уникумы. На таком расстоянии они почти не промахиваются. Чтобы не отвлекать "мастеров" от важного дела, около каждого стоит по паре молодых юнаков. Их задача - забивать пули в нарезные стволы.
   Десять минут непрерывной стрельбы, и на дороге остаются только трупы и стонущие раненые. Вниз прорвалось не больше десятка всадников. Судя по выстрелам, их неплохо встретили ребята Харистеаса.
   Из пятисот стремительных наездников ушло не больше двух сотен. Большинство из них ранены, почти все - без лошадей.
   С кавалерией турок мы покончили.
  
   5.
  
   Кто бы ни командовал турецким отрядом, урок он воспринял на сто процентов.
   Вместо лобовой атаки или попытки прорваться вниз османы начали вялую перестрелку. То один, то другой из них высовывал из-за края скалы ствол, спускал курок и тут же нырял обратно. Пули редко попадали даже рядом с амбразурами - все больше лепились в стены. О том, чтобы подстрелить кого из этих чертенят - нечего было и думать. Арамбаши запретили тратить порох понапрасну. Популяв безнаказанно четверть часа, османы попробовали выкатить пушку на прямую наводку, но первый же залп правой батареи снес в расщелину и пушку и обслугу.
   - Что-то задумали, - поделился соображениями Георгий.
   Пришлось согласиться. Противник затаился не к добру. Или пробуют пробраться через расщелины, или лезут через горную кручу. Других путей вниз у них нет.
   Оказалось, что есть.
   Через час ожидания под теплым солнцем, когда гайдуки понемногу уверились, что османы решили дождаться ночи, со стороны разрушенных казарм затрещали ружья. Причем, хаос явно разрежали залпы. Начался штурм.
   Слать подмогу не решились. Нас и так мало, да и не успеют уже. Лишь перебросили с дороги чету Ягоша и несколько артиллеристов - укрепили подход из города.
   Ждем.
   Через двадцать минут, когда стрельба начала приближаться к нам, внизу шандарахнуло - на воздух взлетело хранилище портовых батарей. Чуть погодя, перед воротами появились юнаки Харистеаса. Самого арамбаши не видно.
   Они вбегают во двор один за другим, некоторые окровавлены, но почти все с оружием в руках. Значит, до паники дело не дошло.
   Трескотня выстрелов приближается. Вот и сам атаман - он прикрывает отход. Рядом с наряженным в белую рубаху арамбаши десяток сохранивших рассудок гайдуков. Они раз за разом останавливаются, дожидаются подходящих турок, дают залп и тут же бегут дальше. Нехитрая тактика, но людей сберечь она помогла.
   Я навожу пушки на изгиб улицы, прикидывая, как далеко Харистеас оторвался от преследователей. Только толпы янычар, влетевших в цитадель на плечах юнаков, нам не хватало. Ягош не тушуется - снимает половину своих головорезов и с грозным воем устремляется навстречу врагу. Дым от выстрелов заволакивает узкую улочку. Турки не видят толком картину боя и предпочитают отойти. Передышка - не более минуты, но за это время всех живых и раненых юнаков утаскивают за стены.
   Харистеас страшно зол. Из потока мата успеваю ухватить то, как турки ворвались в город. Пока над головами портовых бастионов мы уничтожали кавалерию, юнаки внизу окончательно уверились, что османы к ним если и подберутся, то только с гор. Сам арамбаши снял пару заслонов и услал людей следить за глубокими балками, подходящими под стены города от скал. Те, кто остался при пушках, наблюдали за шебеками, так и не ушедшими из бухты.
   А десант пробрался вдоль берега - на мелких рыбацких баркасах и фелуках. Причем, не провинциальные секбаны, а прибывшие с дахием янычары, наиболее грозная часть турецкого воинства.
   Когда по форту ударили залпы, юнаки дрогнули. Большая часть бросилась вверх, к цитадели Кровавой башни, но некоторые по привычке устремились в горы. Турки выловили их и порубали саблями на куски.
   Оставшись с десятком самых стойких, Харистеас не стал ложиться костьми на стенах форта.
   Теперь мы были полностью окружены.
  
   6.
  
   Турки дважды присылали парламентеров, но гайдуки выстрелами загоняли их обратно в теснину улиц. Тяжелые пушки с форта сюда не дотянуть, а легкие еще надо где-то взять. Штурмовать же пехотой в лоб османы побаивались. Слишком уж крутая гора перед башней и единственным входом, слишком узок и извилист подход к воротам.
   Мы ждали подкреплений, они - артиллерии.
   Впрочем, разок горячие восточные ребята все же рискнули.
   Через час после начала осады все окрестные дома окутались дымами выстрелов. Одновременно на дороге, из-за скалы, выскочило сотни две стрелков. Плотность огня была так высока, что непривычные к окопным войнам юнаки даже носа из амбразур не казали.
   Под таким прикрытием к воротам бросился десяток полуголых безумцев с двумя бочонками. Видимо, рассчитывали взорвать вход и под дымной завесой ворваться внутрь.
   Я дал им добежать до стены, а потом снес одним выстрелом тюфяка, специально установленной пушки для стрельбы картечью вдоль стен. Ворота стерегли сразу три такие малышки. Османы понадеялись, что гайдуки не догадаются о предназначении этих уродливых старинных образин. Они ошиблись.
   Больше попыток штурма не было.
   Пехота, оставшаяся на дороге, ушла обратно к побережью, где их уже дожидалась пестрая масса рыбацких лодок. Уверен, что за скалой турки оставили заслон. Но проверять это будем вряд ли.
   Чем ближе сумерки, тем тревожней на душе. Волнуются рядовые гайдуки, нервничают атаманы. С каждым часом растет сила турок. Если ночью они пойдут на штурм, то мы не выстоим.
   На меня уже зло косятся и недвусмысленно цедят через сжатые зубы скупые горские угрозы. Арамбаши пока хранят молчание, но тоже поглядывает с неодобрением. Ждут.
   Когда взгляды становятся слишком навязчивыми и давят на психику, я улыбаюсь. Этот прием меня не подводит. При виде оскала даже у самых буйных пропадает желание лезть на рожон.
   На всякий случай засунул за пояс еще пару пистолей.
   Стою у глухой стены, спиной к камню. Почувствовав напряжение, вокруг собрались десятка полтора ребят из четы брата, теперь, видимо, моей. В стане пробежала искра недоверия, которая может превратиться в пламя.
   Старательно делаю вид, что все идет так, как надо. Не могу же я сказать, что перед операцией слил через три скользких источника сведения о том, что мы готовим совместный рейд на побережье. Пускал я дезу через тех, в ком не был уверен: Жеврич и два арамбаши (один из них, кстати, как раз и сбежал). Каждый не внушал особого доверия, любой из них мог оказаться предателем, поэтому при разговорах я упоминал разные города. Про Котор сказал лишь главе тайной полиции. Так что перяников сегодня мы вряд ли дождемся.
   Не хотелось бы ошибиться еще и в Белли.
  
   Так что когда в бухту вошел красавец фрегат под Андреевским флагом, мое сердце ощутимо екнуло - получилось!
   Турки, приметив флаг, поначалу не обратили внимания на корабль. Россия вышла из войны с французами, но так и не расторгла договора с Портой. Номинально, по крайней мере. Фрегат без всякого сопротивления миновал узкий проливчик, дошел до первой из шебек и... разрядил в нее весь усыпанный пушками борт. Мелкую турецкую посудину разнесло в щепы.
   Фрегат тут же заложил налево и пушками правого борта начал крушить форт. Портовые батареи были без топчу, турецких артиллеристов, и пороха (Харистеас, уходя, взорвал склад). Ответного огня бастионы так и не открыли.
   Вторая шебека, уже стоявшая на якорях и выгружавшая десант, начала спешно сниматься, но времени ей на это русский капитан не дал. Поворот... И залп левого борта сметает в море мачты, людей, дырявит борта. Турки прыгают в море, плывут к близкому берегу под пулями высыпавших на палубу матросов фрегата. Шебека огрызнулась выстрелами двух легких носовых пушечек, но это не отсрочило бесславный конец. Второй залп отправил ее на дно. Через двадцать минут с начала боя в бухте порта властвовал новый хозяин.
   Из-за крепостных стен послышался вой. Те, кто недавно был на пороге победы, оказались между двух огней. Османы вскакивали на крышах и дворах, потрясали саблями, выкрикивая одно проклятие за другим.
   Я махнул рукой, рявкнули две пушки. Второй этаж ближайшего к крепости жилого дома, разлетелся. Тут же бухнули третья и четвертая из давно наведенных на цели орудий. Очередной дом превратился в груду развалин. Прятавшиеся в закоулках янычары прыснули из зданий и от стен, как испуганные тараканы. Они выскакивали на дорогу прямо под пули радостно улюлюкавших гайдуков.
   От фрегата отчалили шлюпки десанта.
   Юнаки не удержались - бросились на турок. Османы, зажатые между бастионами порта, расстреливаемого фрегатом, и пушками цитадели, крошившими город, дрогнули. Много войск в Херцег-Нови перебросить еще не успели, так что воевать на две стороны у них явно не хватало силенок. Да и паника - такая вещь: один крикнет, второй подхватит, и вот уже перед врагом не стройные ряды, готовые побеждать и умирать, а блеющая и желающая забиться под веник стая крыс.
   Усачи бросали ружья, не слушались своих толстых командиров и разбегались по узким улочкам, чтобы спрыгнуть со стены подальше от огненной вакханалии и бушующей стали. Лишь небольшой отряд сумел сохранить подобие строя - он поначалу попробовал навязать встречный бой новоприбывшему десанту, построив баррикаду, а когда фрегат разнес ее к чертям, отступил к воротам из города и, прикрывшись домами, выдержал пару стычек, давая возможность обезумевшему воинству выбраться за городскую черту.
   Когда поток беглецов начал иссякать, османы ушли по той самой, единственной дороге, закрепившись на ближайшем холме, то ли собираясь вернуться при случае, то ли побаиваясь соваться под ружья Кровавой башни.
   Арамбаши радостно подпрыгивали вместе со счастливыми четниками. Юнаки, вернувшись из теснины улиц, потрясали ружьями, палили в воздух и орали всякую чушь. На меня снова смотрели, как на пророка.
   А я смотрел на корабль. Что-то не давало покоя.
   - Пойдем, друг! Встречать наших спасителей! - вокруг гомонил и шумел пестрый люд.
   Я пригляделся к очертаниям судна. Я уже видел эти контуры!
   И еще что-то неправильное в тех солдатах, что нынче умело зачищали далекую портовую батарею.
   Синяя! Форма - синяя! Даже не синяя - голубая! У русских должна быть зеленой, а тут явно другой цвет.
   Может, у морских десантников униформа других оттенков, нежели у остального войска?
   С мачты судна соскользнул Андреевский флаг, тут же на его место вспорхнул триколор. Знакомый набор - только последовательность другая.
   На бастионах порта один за другим взлетели близнецы корабельного флага, чтобы всем и каждому стало понятно - Франция вернула себе власть над городом!
   Черт! Я же забыл спросить у посланника Белли его пароль. Рука залезла в кошель и вынула потертую половинку карты.
   Проклятье на мою глупую башку!
  
   7.
   Нелли.
  
   Творится что-то несусветное, страшное. Вокруг стреляют, орут, волокут раненых, отталкивают убитых. Дым, от которого дерет горло, крики, от которых закладывает уши, вонь горящей плоти, от которой тошнит. Мне страшно до чертиков!
   Забилась в закуточек у входа в подвал и стараюсь быть ниже травы. Бой успоился, но страсти не затихают - черногорцы ревут и спорят.
   Французы выдвинули условие: те, кто желает сохранить жизнь, должны сдать все ценности и оружие и могут валить на все четыре стороны. Учитывая, что выходы из города под прицелом турок - малопривлекательная перспектива. Но многие согласны попробовать. Удерживать цитадель под дулами уже сгруженных с кораблей гаубиц республиканцев желающих мало. Только Лешка гнет свою линию.
   Он страшен.
   Конечно, это всего лишь тело, но, Боже мой, какое ужасное. Лицо напоминает свежую отбивную, зубов нет, зато глаза, неестественно голубые, вызывающе пронзительны. Он подволакивает ногу и прячет изувеченную руку, но когда начинает говорить, большинство гайдуков умолкает.
   Я не успеваю разбирать их речь. Местные тараторят на своем горском диалекте. Когда они не спешат, еще можно понять, зато если волнуются, то фразы превращаются в абракадабру.
   Арамбаши требуют сдать Кровавую башню французам. Они не верят, что даже перяники выстоят против лягушатников. А уж дожидаться русских и вовсе желающих нет.
   С французскими парламентерами приходил паренек в странной шапке с четырехугольником на макушке. Такая шапка, кажется, уланкой зовется. При виде его Лешка побледнел и схватился за ружье. Соседи еле удержали. Они с этим франтом долго орали друг на друга на русском. Паренька зовут Кмит, он - из польских легионеров, шляхтич. Каким-то образом он подставил нас, а теперь уговаривает сдаться и не лить кровь понапрасну.
   Арамбаши не против, но золото отдавать не хотят. Если бы не это, то давно бы уже разбежались бы по горам эти вояки, а нас с Лешкой сдали бы новым хозяевам.
   Правда, один из атаманов, вроде, держит сторону Алекса. Арамбаши зовут Георгий.
   Побыстрей бы все это закончилось!
   Чтобы отвлечься, думаю о Данко. Как он там? Выжил ли? Спросить не у кого.
   Уже не тешу себя глупыми надеждами. Наверняка, турки не оставили живого свидетеля и будущего мстителя. Возможно, уже и скелет истлел где-то в расщелине.
   Чтобы не зареветь, сжимаю зубы так, что они скрипят.
   Вспоминаю последние дни.
   Когда я сбежала, то сразу решила, что погожу с попытками вырваться наружу. Еще когда планировала побег из "рабской доли", выучила все сильные и слабые стороны городской стражи. Я - не тушканчик, чтобы прыгать со стены, да и на стену еще забраться надо. А при выходе через ворота, если в городе какая буза случается, всех так досматривают, что шансов почти никаких. Вот и выбрала самое удобное логово - подвал дома, где жила рабыней. Старушка Баби радовалась мне так, что даже на сердце стало теплей. Обещала похлопотать перед хозяином, чтобы тот опять в рабыни взял. Еле отговорила.
   Думала отсидеться пару-тройку дней... А тут такое.
   Когда вспомнила Баби, на глаза сами собой набежали слезы. Она так меня любила, а эти мордовороты ее...
   Кулачки сжались и разжались - против оравы грызущихся волков моих силенок явно не достаточно.
   Зато на память пришли слова старушки.
   Я вскочила и подбежала к Алексу, которого тут именовали то Карабарис, то Петр.
   - Слушай, Лешка, я забыла тебе одну вещь рассказать.
   Он только закончил препираться с грузным четником, за которым толпилось человек двадцать юнаков с ружьями наперевес. За Лехой тоже собрались горячие головы, но числом поменьше.
   - Это важно!
   Он отвернулся от гайдуков.
   - Ну?
   Вспоминаю откровения старушки.
   - В доме палача есть ход. Помнишь, мы тайную комнату открыли в нашем времени. Так вот, из этой комнаты можно выбраться в конец балки за пределами городских стен. Ход старый. Дом когда-то принадлежал венецианской купеческой семье - они мастаки на такие вещи.
   Лицо Алекса подергивается, но заметно светлеет.
   - Покажешь?
   - Конечно! Мне бабушка обещала помочь этим ходом сбежать, когда хозяин дома уедет куда. А то он ночевал у единственной двери!
   Он разворачивается к сгрудившимся вокруг усачам и ревет им на своем диалекте. По лицам головорезов пробегают ухмылки. Атаманы ожесточенно спорят между собой, но, наконец, соглашаются.
   - Не отходи от меня. Мы ударим в сумерках. Будем пробиваться к дому, потом сдерживать французов.
   - А, может, тихо проберемся туда. Ты да я... И улизнем незаметно. Дом стоит у самой стены, там нет лягушатников - они ж побаиваются под пушки цитадели соваться.
   - Нет. Уходить будем все!
   В груди давит... Что-то мне не нравится здесь.
  
   8.
  
   Через час после заката гайдуки выстроились перед воротами.
   Алекс обходит заряженные пушки, тыкает в каждую фитилем, потом поджигает запальные шнуры на воткнутых в стены ракетах. Залп орудий оглушает, но когда свистящие ракеты начинают уноситься в темень, становится по-настоящему страшно.
   Ядра не причинили какого-либо вреда. Зато взрывающиеся ракеты здорово напугали. Одна из них влетела в окно дома напротив. Взрыв... И на месте дома только дымящиеся развалины. Французы, согласившиеся ждать до утра решения православных разбойников, пробуют пулями задержать авангард, но гайдуки катятся ревущей и стреляющей волной. Улочка неширока, тут негде развернуть большие батальоны, которыми славится Франция. Людская масса сметает узенькую баррикаду, втаптывает в камень щуплых пехотинцев и врывается во двор дома.
   По плану, нас должны поддерживать из цитадели почти половина юнаков. Они подойдут, когда ход откроют. Но кажется, что все гайдуки уже здесь.
   Горцы седлают стены, волокут к ним телегу и скамьи, чтобы можно было стрелять через край.
   Французы, ошеломленные глупой атакой и захватом ничего не значащего домика, собирают силы и не спешат.
   Меня волокут внутрь.
   Тайная комната открывается сразу. Зато ход ищем минуты две.
   Трескотня ружей во дворе усиливается.
   Вот и он - темный зев лаза. Всего то и нужно было - сдвинуть пару стеновых панелей.
   Внутрь тут же ныряет доброволец. Через десяток минут он выскакивает обратно, сияющий, как свеженачищенный пятак.
   Алекс выбегает наружу и пускает в небо одинокую ракету. Со стороны цитадели слышны крики радости. Через минуту к нам устремляется толпа. Все нагружены сверх меры - мешки с серебром, тканями, посудой. Добыча! За их спинами разгорается гигантский погребальный костер - тела погибших нести некому, да и крепость оставлять врагу не хочется.
   Очнулись лягушатники. Под барабанный бой снизу топает отряд мушкетеров. Хаотичная стрельба юнаков, засевших на узкой улочке, казалось, не трогает их. Лишь то один, то другой из парней в голубых мундирах валится на камни. Его место тут же занимает сосед сзади, ряд смыкается.
   Первый залп атакующей колонны французов крошит глину и кирпич стены. Гайдуки прячутся.
   Большая часть второго отряда еще не добежала. Залп выкашивает многих.
   Ряд стрелков сменяется. Новые стволы готовы выплюнуть порции свинца на застывшее людское стадо.
   Алекс взмахивает рукой. Шипящая палочка кажется игрушкой, брошенной под ноги грозному противнику.
   Взрыв! Тела солдат разлетаются, как тряпичные куклы. Но больше всего нам полезен шок, охвативший выживших.
   Алекс машет застывшим бойцам второго отряда, орет на них. В сторону французов летит вторая палочка.
   Я вжимаюсь в стены дома. БАХ!!!
   Гайдуки бегут и бегут мимо. На второй этаж, к зеву лаза!
   Снаружи только четники самого Карабариса.
   Юнаки толпятся, лезут вперед, орут друг на друга. Им мешают свертки, кули и мешки, но никто не бросает награбленное.
   Вбегает Алекс, кричит, чтобы поторопились. У него в руках взрывчатка, правда, последний брусок. Ее он оставил на то, чтобы завалить лаз.
   Сзади меня трогают. Вскакиваю.
   - Ты с ним? - невесть откуда взявшаяся чернявая незнакомка с красными, крашенными волосами кивает на командующего во дворе Алекса.
   - Да.
   Незнакомка улыбается.
   - Я помогу вам.
   Что мне сказать? Я только "за".
  
   9.
   Алекс.
  
   Эти отморозки тянут все, что захватили. Вместо того чтобы выскользнуть побыстрее, они волокут по узкому лазу свои богатства, обрекая оставшихся на лишние минуты боя. На смерть!
   Реву, срывая голос, но это бесполезно. Гайдук добычу не бросает.
   Французы очухались - по стенам дома и ограде защелкали пули. На приступ не идут, боятся подвоха - и то хлеб!
   Со мной только ребята из четы брата - двадцать человек. Мы уйдем последними. Причем, первые десять поволокут добро, а последние уйдут только с оружием. Как только мы вылезем, я подорву лаз. Надеюсь, что ночью нас не найдут в кустарниках за городом, а к утру четники уже будут дома.
   Глажу последний брусок взрывчатки. Неплохо получилось. Вот только Кмит - гадина! Орал мне о том, как они еще восстановят свою страну. Легионер хренов! По мне так - пускай восстанавливает, но не в Сербии же!
   И я хорош. Попался, как профессор Плейшнер из фильма про Штирлица, - на мелочи погорел, расслабился дома. Тот цветок не посмотрел на окне, я - карту не спросил. О том, что почерк подделывать стали не в двадцатом веке, даже не подумал.
   Ковыляю вдоль ограды. Парни - молодцы. Турок отбили, французов трепем, а вчерашние босяки из горных сел даже в ус не дуют - табанят себе стволы, да пули в карабины вколачивают. Возле каждого сабли обнаженные лежат.
   Ко мне бегут из дома. Нелли, Френи и Георгий... Френи?! Она что тут делает?
   Соседский арамбаши недовольно прорычал, волоча цыганку за руку:
   - Это тоже - из твоих баб?
   Нелли сверкает глазами, подает знаки. Даже не пытаюсь в них разобраться.
   - Да... Откуда она здесь?
   Георгий ухмыляется:
   - Сам разбирайся. Выскочила, как черт из церкви - мои парни ее чуть не порубали. Если бы не эта мелочь, - он кивает на Нелли. - То тебе бы по кускам ее доставили.
   Он убежал обратно в дом.
   Смотрю на цыганку, она спокойна, как удав. Вокруг свистопляска, пули летают, за оградой барабаны бьют, а эта полоумная будто из села только.
   - Что тебе здесь надо, блаженная?
   - Долг пришла отдать. Я помогу тебе уйти туда, откуда ты пришел, человек не моего мира.
   Нелли не выдерживает:
   - Она обещает помочь нам вернуться. В ней есть сила - я чувствую.
   Хмыкаю:
   - Она из каменного мешка без моих рук вылезти не могла, а тут подальше путешествие будет.
   Цыганка гордо вскидывает подбородок, отчего крашеная челка взлетает на ладонь вверх.
   - Я знаю законы последней клятвы на крови. Пока не скажешь, что квиты, тебе помогать буду. Но не надо мне хамить!
   - Я хамлю?!
   Уже давлюсь истеричным смехом. Гайдуки удивленно поглядывают на нас. Через пяток минут прибудут республиканцы - пора и нам уходить, а арамбаши свару с бабами затеял.
   - Я?! Да пошла ты...
   Она сжимает губы, но мне не до бабских истерик.
   - Снимаемся! - ору ребятам.
   Барабанный бой все ближе. Французы идут на приступ.
   Гайдуки бегут к дому. Здание самое высокое в округе - над нами только цитадель Кровавой башни, где еще нет лягушатников, так что бояться, что тебя подстрелят во дворе, пока рано.
   - И вы пошли со мной, психопатки.
   Нелли вырывается из рук:
   - Она сможет - я чувствую! С ней дядька есть, он по ауре на деда похож!
   - Какой дядька?!
   Цыганка торжествующе молчит, пока я не дергаю ее за кисть, после чего скороговоркой выдает:
   - Я отца нашла. Думала, что он погиб. Мы с бабкой сюда по его следу шли... Так вот... Думала, что погиб, а он тут... живой. Он многое может... Это он вас из ваших мест призвал.
   - И обратно потянет?
   Френи уверенно кивает.
   - Веди!
   Он машет на подвал.
   - Мы здесь уже давно.
   - Откуда знала?
   Она смеется, переступая через труп гайдука, и пожимает плечами:
   - Я ж колдунья.
  
   10.
  
   При виде маленького сморщенного человечка в памяти всплывают воспоминания о том первом дне в этой гребаном времени. Передо мною тот самый дедок, что камлал у палача. Как его прозывал толстяк - пир?
   - Его не грохнули? Я думал, что Али уберет такого свидетеля.
   Отвечает сам старик. Голос его глух, по-турецки говорит с легким акцентом:
   - Пробовали... Но мир не без добрых людей. У многих есть любимые или родственники, которым нужна помощь, и за жизнь которых не жаль ничего.
   Он гладит ладони.
   - Моя дочь уверена, что должна вам. А ее спокойствие очень важно для меня.
   Смотрю на Нелли и по ее округлившимся глазам понимаю, что - да, этот кадр может многое.
   За дверью зычный голос Георгия, не желающего "трусливо бежать", руководит отходом.
   - Как вас не схватили мои люди?
   Старик склоняет голову:
   - Они не видят нас.
   - Да ну... Как же...
   Он подхватывает вопрос:
   - Как с этими навыками меня взяли турки?
   - Ну, как-то так.
   Хотя я желал бы быть в курсе, как он нас вытянет и куда. К черту прошлое этого надутого мешка.
   Пир гладит бородку:
   - На всякого мудреца достаточно простоты... Когда мы спим, спят и наши знания.
   Нелли теребит меня за рукав.
   - Он сможет - я знаю.
   Старик подтверждает:
   - То, что сделал я, не должно было случиться. Я - врач, а не чернокнижник. И я бы и сам хотел вернуть мир в состояние равновесия. Это, - он указал на нас, - качает колыбель спящего хаоса, а мне не нужны лавры потрясателя вселенной.
   Нелли внимает ему с открытым ртом. Рядом такая же восторженная Френи, чьи глаза пожирают фигуру отца. Да и сам пир выгнул спину, как заправский гимнаст на помосте.
   Рискнуть?
   - Я быстро! Пока готовьтесь.
   Выскакиваю из подвала. На меня испуганно смотрит два десятка глаз.
   - Карабарис, ты откуда? - изумленно шепчет Георгий.
   Неужели и правда, старик умеет глаза отводить?
   - Воислав!
   Седоусый гайдук тут как тут. Рядом с ним парочка молодых - держат тяжеленный мешок.
   Я откидываю дерюгу, хлопаю ладонью по бочонку.
   - Георгий. Ты, вроде, правильный юнак - договора почитаешь, не трусишь, за дело болеешь. Присмотри за моими ребятами, чтобы их не обделили добычей. Побудь для них новых Карабарисом.
   Арамбаши хмыкает:
   - Если уж я и стану черным, то лучше Карагеоргием. Но сам-то ты куда собрался? Помирать?
   Он склоняет голову - не понимает, к чему клоню. Мимо один за другим шмыгают в лаз нагруженные мешками ребята. Барабанный бой уже на соседней улице.
   Карагеоргий?
   - А, кстати, как твоя фамилия?
   - Петрович я. Нездешний - из Вишеваца, что в средней Сербии.
   Черт! Угораздило же встретиться!
   - Ну и?
   Я глажу бочонок.
   - Здесь золото, Георгий.
   Он оценивающе присматривается к бочонку. Я уточняю:
   - Это пропуск для твоей страны на свободу. Золото на оружие для Скупщины.
   Георгий пожимает плечами:
   - Кнезы поделят пиастры и пропьют их.
   Тоже вариант.
   Я поворачиваюсь к остальным гайдукам:
   - При свидетелях говорю, что всю свою долю за набег отдаю тебе, Георгий... Карагеоргий... Если обещаешь, что деньги из этого бочонка пойдут на борьбу сербов с турками.
   Он кривит губы, но кивает:
   - Клянусь.
   - Воислав, отдай казну его новому хозяину, - и уже арамбаши. - Удачи тебе, воин.
   Я разворачиваюсь.
   - Постой! А ты-то куда?
   Останавливаюсь, улыбаюсь, щерясь осколками зубов. Ребята отводят взоры, но мне уже все равно. Я поворачиваюсь к цитадели Кровавой башни.
   - А я иду домой, братишка. Домой!
  
   11.
  
   Камлание я запомнил плохо. В отличие от того, как это проделал Заволюжный, пир много гундосил, завывал и бил пальцами по нашим лбам. Потому момент, когда я провалился в никуда, приметить не получилось.
   Просто вместо комнаты мы оказались в темном туннеле. Мы - это я и Нелли. Она сразу предупредила, чтобы держал ее за руку, иначе опять попадем, куда попало. Она, мол, выведет правильно.
   Я честно пробовал. Шел через вязкую клейкую массу, продавливался за хрупкой светящейся точкой, которой была она. Пер, продираясь через заросли, ветки, воду, камень! Я рвался вперед, тянулся всей силой, всей душой, сущностью, бытием! А она скользила легко, как по нитке.
   Так было долго, очень долго. Наверное, вечность. Может, миг.
   Потом я рухнул.
   Уже впереди был свет и выход, когда я отпустил свой маячок, поскользнулся и упал.
  
   ...Солнце резануло по глазам и отозвалось болью в голове.
   Я есть? Я существую? Вернулся?!
   Моя рука нащупала и сжала чужие пальцы, которые показались теплыми и мягкими.
   Я попробовал открыть глаза. Луч света подобно наждаку прошелся по глазам, тут же на веки легла ладонь.
   - Не спеши. Тебе еще рановато снимать повязки, так что не спеши. Дождись, пока солнце спрячется за тучи.
   - Зачем?
   Губы не слушаются, язык будто ватный.
   Пальцы напряглись.
   - Мама, мама, Младан очнулся!
   Вокруг топот ног, суета. Мне взбивают подушку, поправляют одеяло.
   Разобрался. На глазах у меня бинтовая повязка, пропитанная пахнущей мазью.
   Тот же голос радостно щебечет:
   - Мама, мама, я же говорила, что на солнце он придет в себя. Не бывает так, чтобы человек жил, а... - голос испуганно замолкает.
   Язык - сербский.
   Осторожно снимаю повязку с глаз. Немного режет, картинка плавает, но рассмотреть можно.
   Меня окружает тишина.
   Полноватая женщина средних лет, мелкий паренек, девушка с заплаканными глазами. Слезы текут и текут по милому личику в обрамлении черных как смоль волос.
   - Я же говорила, говорила... Он не мог не вернуться, раз обещал.
   Она бросается мне на шею под испуганные вздохи остальных.
   - Мне не надо никакого золота на свадьбу, не надо ничего - только сам подымись! - горячий воздух шепота обдает ухо. - Ты - мое золото.
   - Какой нынче год?
   Она отстраняется.
   - Одна тысяча девятьсот девяносто шестой. А что?
   Я глажу волосы, рассыпавшиеся по моей груди.
   - Почти попал... Это - хорошо. Очень хорошо.
   Девушка снова бросается мне на грудь.
   - И на войну я тебя больше не пущу.
   Глажу густые мягкие волосы, проваливаюсь в них, вдыхаю неземной аромат.
   - А мне больше и не надо...
  
   12.
   18 июля 2006года.
  
   Человек в черной одежде упругой уверенной походкой обошел дворик дома. Старое здание в историческом центре. Днем тут не продохнуть от туристов, зато ночью - благодать. Местные предпочитают дома покомфортней тех, которые строили две сотни лет назад.
   Киллер осмотрел все закоулки, проверил улицу и вернулся в дом.
   Пройдя прихожую первого этажа, он начал методично обследовать комнату за комнатой. Когда его взору открылась ниша тайника, убийца застыл. Он услышал звуки, которые не должен был слышать. Кашель и стоны.
   Наемный убийца бросился вверх по лестнице.
   Вот и комната.
   Все так же "цель номер один" лежала в углу, с контрольной пулей в голове. У стены скрючилась "цель номер два", старик предсказатель. А вот и две последние цели - паренек и девчушка. Хорошо, что этот фрукт сам сюда явился. Не надо будет искать его по улочкам города. Потому как указание было строгое - зачистить всех.
   Он нагнулся к телу парня. Перед наемным убийцей лежал труп. Тело без заметных признаков насилия.
   Человек в черном хмыкнул и всадил для верности пару пуль.
   Он осмотрелся - кто же стонал?
   Тело "цели номер три", девушки, выгнулось в судороге. Это было неожиданно. Наемник даже отшатнулся.
   Щеки девушки, уже осунувшиеся, покраснели, руки зацарапали пол. Она явно не собирается умирать. А ведь только что была явным трупом.
   Киллер двинулся вперед к такой интересной, необычной и невыполненной работе. За звуком своих шагов он не услышал тихий щелчок приглушенного выстрела. Игла боли пронзила спину и вошла точно в сердце. Умер наемник мгновенно.
   В комнату вошел широкоплечий мужчина средних лет. Черная неброская одежда, черные перчатки, черный же автоматический пистолет с глушителем.
   Он подошел к телу юноши, перевернул его, всмотрелся в остекленевшие глаза. Подумав, закрыл веки умершему.
   Потом нагнулся к девушке. Рана на груди ее уже не истекала кровью, но и на здоровую жертва ночного нападения не походила. Мужчина достал мобильный телефон, нажал кнопку быстрого вызова.
   Через минуту в городе заревела сирена "Неотложной помощи". Больница была недалеко.
   Мужчина, убедившись, что девушка не собирается покидать бренный мир, отошел к телу старика. Над ним он постоял не больше пяти секунд.
   - Простите, мастер.
   К сирене "Неотложки" прибавилась полицейская.
   Человек развернулся и вышел.
   На соседней улице он разобрал оружие на части и выкинул его в ближайшее ущелье.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Вместо эпилога.
  
   Едва только над краем горы показались лучики солнца, при входе в маленькую часовню, расположенную у склона горы, затормозил серебристый Infinity. Тут начинался пеший путь к Острожскому монастырю, месту поклонения тысяч туристов и паломников, так что церковный служка, убирающий территорию перед наплывом гостей, не удивился. Лишь передвинулся поближе ко входу в часовню. Мало ли что?
   Из автомобиля выбрался широкоплечий мужчина средних лет. Неброская одежда строгого покроя говорила сами за себя лучше, чем лейбы дорогих бутиков. Служка отставил метлу - пожаловал богатый паломник.
   - Желаете экскурс?
   Мужчина протянул руку в глубину авто, из которого уже выпорхнули двое малышей-погодков. Несмотря на то, что один был светленьким, а второй темноват, оба ребенка походили и друг на друга, и на водителя серебристого джипа. Следом за малышней выбралась молодая темноволосая девчушка. Она слегка прихрамывала и старалась опираться на руку спутника.
   Служка, не дождавшись ответа на предложение, отошел обратно к метле. Гости вошли внутрь.
   Полумрак часовни навалился на посетителей. Глаза медленно привыкали после ярких красок снаружи. Постепенно люди освоились.
   Мужчина подошел к молодому священнику, деловито протирающему купель для крещения.
   - Добрый день, батюшка.
   - А! Господин Коларов, добро пожаловать. Мы как раз закончили реставрацию. И сделали все, как вы желали. Мы помним, что вы редко бываете в стране, так что спешили, как могли.
   - Папа, папа, смотри - на тебя похож! - подбежавший ребенок указывал на новую фреску.
   Пышноусый мужчина в национальном сербском костюме. В руках - сабля и крест. Снизу подпись: "Карабарис - гроза тиранов".
   - Он больше на голливудского актера похож. На того, кто в сериале по Чейзу снимался.
   Батюшка залился краской. Он открыл рот для отповеди, но вместо священника ответил ребенок:
   - Не-а... На тебя! Глаза такие же и весь из себя...
   Малыш неопределенно взмахнул ручонкой и умчался за братом, прячущимся в глубине часовни.
   Стоявшая рядом девушка дождалась, когда батюшка отойдет, и тихо спросила по-русски:
   - Зачем ты меня сюда привез?
   Коларов, всецело занятый осматриванием фрески, с ответом не промедлил:
   - На этом месте похоронен Петр Джанкович.
   В глазах собеседницы мелькнул интерес:
   - Он выжил?
   - Я сам удивился... Не просто выжил, но и продолжал свою деятельность. Возил деньги сербским повстанцам.
   - А моя... Фирюза? Ливка? Данко?
   Мужчина пожал плечами:
   - Про них история молчит. Грабичское кладбище я нашел. Там, кстати, такая же часовня теперь стоит. А вот где их могилы...
   Девушка вздохнула, будто отгоняя полузабытое видение, потом шагнула к собеседнику, заглядывая снизу вверх, и резко спросила:
   - Все же, скажи... Почему ты не пришел раньше?
   Ответ был дан тут же. Произнесен твердым уверенным голосом, но глаза... глаза слегка дернулись, будто от удара.
   - Я говорил - не смог. Людей, которых я нанял, перехватили местные службы безопасности. Пришлось делать все самому. Вот, и не успел, - мужчина старался смотреть прямо, что, видимо, давалось ему с трудом. - Зато Бырловым и его хозяевами уже занимаются. Я уверен, что эти ребята не переживут воскресенья.
   Собеседница зло усмехнулась:
   - Ты уводишь разговор... Не лги. Ты этого никогда не умел.
   Мужчина опустил и тут же снова поднял голову. Он справился с волнением, лицо вернуло себе уверенность маски. Блеск эмоций сменился холодным равнодушием опыта.
   Девушка покачала головой:
   - Ты специально дождался той минуты.
   Он все так же молчал, бесстрастно всматриваясь во фрески за спиной собеседницы. Она не выдержала:
   - Ну! Отвечай!!! Я же тебя вижу, все твои кривляния души вижу! Ты кого обманывать вздумал?!
   Тяжелый взгляд и кривая улыбка, от которой холодели матерые головорезы, остановил начинающуюся истерику:
   - Если видишь, зачем спрашиваешь?
   - Ты побоялся, что если встрянешь пораньше, то...не попадешь туда?
   - И не вернусь.
   Ее лицо исказила гримаса:
   - Ты мог попробовать спасти деда.
   - Он знал, на что идет.
   - Ты должен был спасти деда!!! - голос почти сорвался на крик.
   На шум обернулись дети. Священник, не желая присутствовать при сцене, вышел. Отец сделал детям знак, и малыши тоже побежали резвиться на улицу.
   - Его убил не я. Не кричи так - рана может открыться.
   Они замолчали.
   На глаза девушки набежали слезы, подбородок мелко затрясся, руки скомкали выуженный из-за рукава платок:
   - Этого я тебе никогда не прощу...
   Каблучки зацокали в сторону выхода. Хрупкую фигурку обтекали проникающие снаружи снопы света, заставляя силуэт мерцать и слегка расплываться.
   - Я спас тебя!
   Она шла к выходу. Мужчина бросился следом.
   Сбоку подбежал сын.
   - Папа, папа!
   - Не сейчас.
   Он догнал, взял ее за руку. Малыш крутился под ногами.
   Мужчина потрепал сына по вихрастой макушке, получил в ответ лучистый детский взгляд и улыбку.
   - Я не хотел больше терять родных мне людей...
   Девушка рванулась раз, другой. Плечи ее опустились, она оплыла.
   - Ты мог бы спасти деда, - еле слышно прошептали губы.
   Он молчал.
   Она вздохнула, выпрямилась и пошла к авто. Чуть погодя, следом двинулся хозяин джипа.
   К Острогу подъезжали первые автобусы с туристами.
  
  
  
   Сентябрь 2006 - июнь 2008
  
  
  
  
  
   Каракулучи - офицер (европейский аналог - лейтенант) янычар.
   Реайа (рейа) - здесь, крестьянин немусульманского происхождения.
   Кылыч - вид сабли.
   Субботы. Мусульманская неделя начинается с пятницы (джума, собрание), дальше идет суббота (джумартеси, день после пятницы), пазар (воскресенье), понедельник (пазартеси), вторник (сали), среда (чаршамба, четвертый), четверг (першембе, пятый).
   Бабуши - сандалии без задника. Желтый цвет - цвет правоверного.
   Дискотека Авария "Песенка о Египте".
   Пир - здесь, старец-священник, носитель особых знаний.
   Абд-аль-Хазред - автор книги аль-Азиф, позднее известной как "Некрономикон".
   Езиды - курды, исповедующие особую религию, езидизм (Ирак, Турция). Подвергались гонениям в Оттоманской империи как чертопоклонники.
   Табиб - лекарь.
   Санджак (санжак) и пашалык - территориальные единицы османской империи, вроде края и области.
   С 1498 года турки считали Черногорию кадилуком, т.е. областью, управляемой одним судьей-кади, Скутарийского санжака. Де факто Черногория стала независимой после победы 3 октября 1796 года при Крузи, официально признана независимой султанским фирманом в 1798г. Но Бока-Которская бухта с портами Херцег-Нови, Котор, Рисан и пр. все еще относилась к территориям санжака, "временно" уступленных Портой сначала Венеции, а потом Австрии.
   Ага - верховные военачальники янычар.
   Девширме - налог крови, принудительный набор мальчиков, проводившийся в ряде христианских районов империи. Христианских мальчиков 7-12 лет отрывали от родной среды, обращали в ислам и отправляли на воспитание в мусульманские семьи. Затем их обучали в специальной школе при султанском дворе и формировали из них отряды войск, получавших жалованье от султанов. Наибольшую известность и славу в Османской империи приобрело пешее войско этой категории - янычары. Из этой же среды формировалось и османское чиновничество разных рангов, вплоть до великого везира.
   Идея реформ, как и воплощение, было сложней, но в пересказе серба звучала именно так (автор).
   Повстанцев.
   Чорбаджи - дословно "разливающий суп" (чорбу) - общее звание высших офицеров янычар.
   Топракли - провинциальная легкая кавалерия, аналог европейских конных егерей и карабинеров.
   Алчак (alГak тур.) - подлец, негодяй, тварь.
   Нынешняя Беларусь.
   Турецкое название Стамбул Россия не признавала вплоть до 1917 года.
   Отряд (серб.).
   Орган высшей исполнительной власти в османской империи.
   Высший орган самоуправления в Сербии.
   Арамбаши - предводитель гайдуков, атаман.
   Кара-Барис - черный Барис.
   Самогон, производимых из местных сортов винограда.
   Сорт местного красного вина. Переводится как "конь вороной".
   Нахия - территориальное деление, что-то вроде округа или уезда.
   Сражение при Нови 15 августа 1799 года. Генерал Жубер был убит шальной пулей.
   Даже одного из властителей Черногории зарезали из-за кровной мести. Горцы! Вах!
   Шахада - установленный текст о принятии мусульманской веры (Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед - пророк его).
   Куруш - оригинальное турецкое название пиастра, основной монеты Порты.
   Мухаммед. Пятый пророк - Исса, Иисус Христос.
   Остров, принадлежавший Венеции, на котором было налажено производство лучших и самых дорогих в то время зеркал.
   "Анжелика, маркиза ангелов" - один из французских фильмов-экранизаций многотомного романа Анн и Сержа Голон.
   Турки использовали несколько календарей. Основным был лунный календарь хиджра. Он начинается с 16 июня 622 года с удалением (по-арабски - хиджра, "эмиграция") Мухаммеда в Ятриб (будущая Медина). Раби-уль-ахир - четвертый месяц мусульманского лунного года. Дата соответствует 3 сентября 1799года.
   Город в центральной Сербии.
   Окка - мера веса для пряностей и фруктов, в разное время в разных провинциях 1,28-1,4 кг.
   Медре - мера объема, примерно 10,2л. Албания, Венгрия и Кипр славились вином. Его производили для проживающих на территории империи христиан.
   Город-порт в Бока-Которской бухте.
   Титул мусульманина, совершившего паломничество, хадж, в Мекку и Медину. Отличительной чертой таких людей был белый тюрбан.
   Седжаде - коврик для молитвы. На нем выткан михраб, ниша в мечетях, указывающая направление на Мекку.
   Егле - полуденная молитва, читается после перехода солнцем зенита.
   Рекат - земной поклон.
   Кочи - вид повозки венгерского происхождения. Был широко распространен в балканской части Порты.
   Пазванчети - серебряная монета, ходившая в то время по Сербии.
   Кади - судья (тур.)
   Каплун - кастрированный петух. Быстро набирает вес и легко уживается с другими каплунами.
   Орнелла Мути - итальянская актриса.
   Кисмет (досл.араб. - наделение) - то, что назначено каждому провидением.
   Азраил (древнеевр. "Бог помог") - ангел смерти в иудаизме и исламе. Азраил наблюдает за умирающим, отделяет душу от тела и принимает души умерших.
   Эзан - призыв на молитву. Муэдзин - специальный человек при мечети, оповещающий с минарета правоверных о том, что пришло время намаза (молитвы).
   Ближайшая мечеть.
   В Румынии, православной стране, и сейчас существуют общины староверов, где все дети в обязательном порядке изучают русский язык.
   Поход за зипунами (тулупами) - казачий термин, обозначающий грабительский налет.
   Is fecit, qui prodest (лат.) - сделал тот, кому выгодно.
   Сорт вина.
   Император Австрии (1792-1835) и император Священной римской империи (до 1806года).
   Провинции северной Италии.
   Бока-ди-Каттаро - французское и итальянское название Бока-Которской бухты.
   Фузея (от французского fusils, ружье) - устаревшее название ружья с кремневым замком.
   Бриндизи - город-порт в Южной Италии.
   Так уж и не одного слова? (итал.)
   Клянусь, ни словечка не понимаю! (итал.)
   Фелука - небольшое парусное судно с треугольными парусами.
   Корфу - остров в Адриатике.
   Нельсон Горацио (1758-1805) - английский флотоводец, вице-адмирал, виконт.
   Иоахим Мюрат (Joachim Murat, произноситься как Жоаке?н Мюра? (1767-1815) - знаменитый наполеоновский маршал, будущий король Неаполитанский.
   Сражение под Мангеймом произошло 18 сентября 1799г.
   Массена Андре (1758-1817) - будущий маршал империи, будущий герцог де Риволи и князь Эслингенский.
   Корпусом командовал генерал Римский-Корсаков, а не Суворов.
   Брюн Гийом Мари-Анн (1763-1815) - будущий маршал империи.
   Макдональд Этьен-Жак-Жозеф-Александр (1765-1840) - выходец из шотландской фамилии, будущий маршал империи, будущий герцог Тарентский и пэр Франции.
   Periculum in mora (лат.) - опасность в промедлении.
   Рустам (Рустам Раза) - телохранитель-мамлюк императора.
   Оноре Гантом - контр-адмирал, командующий Средиземноморским флотом Франции.
   Сражение при Абукире (1-2 августа 1798года) - англичане под командованием Горацио Нельсона уничтожили французский флот, отрезав сухопутную армию республиканцев в Египте от поставок с родины.
   Талейран-Перигор, Шарль Морис де - французский политик и дипломат, занимавший пост министра иностранных дел при нескольких режимах, начиная с Директории и кончая правительством Луи-Филиппа. Имя "Талейран" стало синонимом беспринципного пройдохи.
   Санкюлоты - от франц.sans (без) и culotte (короткие штаны, часть туалета, которую носили исключительно дворяне), синоним слова революционеры.
   Франция в период республики, ведя войны против всей Европы, стремилась создавать на захваченных территориях номинально независимые республики-сателлиты. В Италии это были Партенопейская республика на юге, Римская республика в центральной области, Цизальпинская и Лигурийская на севере.
   Адемар - епископ Адемар де Пюи, легат Папы и номинальный глава первого крестового похода.
   Дель-Ово - форт-крепость, прикрывающий вход в порт Неаполя.
   Stronzo (итал.) - засранец, говнюк.
   Pezzo di merda (итал.) - кусок говна.
   Cazzo - грубейшее итальянское выражение. Русский аналог - слово из трех букв, обозначающее мужской половой орган.
   Porca troia (итал.) - грязная шлюха.
   Maiale (итал.) - свинья.
   Пьер Доминик Гарнье (1756 - 1827) - французский генерал.
   Во время революции во Франции кроме Национальной гвардии были сформированы волонтерские войска со звучными названиями: Гусары смерти, Гусары равенства, даже Гусары - вольные стрелки. В последствие частям придали номера, но сами гусары еще долго предпочитали старые прозвища.
   Сант-Энжело - замок-крепость на подходах к Риму.
   Жаки - презрительная кличка крестьян.
   Разведку на местности.
   10 августа 1792 толпа солдат марсельской народной гвардии и санкюлотов захватила дворец Тюильри, в котором проживал император Франции Луи XVI.
   Status quo (лат., "положение, в котором") -- в международном праве термин, применяемый для обозначения какого-либо существующего или существовавшего на определённый момент фактического или правового положения, о восстановлении или сохранении которого идёт речь. Является сокращенным вариантом термина status quo ante bellum -- положение, существовавшее перед началом войны.
   В ноябре 1796 г., во время жестоких боёв за мост близ итальянского городка Арколе, молодой генерал Бонопарт лично возглавил атаку, в результате которой французы овладели переправой
   8 августа графу Суворову-Рымникскому был пожалован титул князя Италийского.
   В подкрепление Римский-Корсаков получил корпус принца Конде (корпус французских эмигрантов на русской службе), баварскую бригаду и два полка швейцарцев, рекрутирование которых шло на английские деньги.
   Вадуц - столица Лихтенштейна.
   Поццо сделает неплохую карьеру в России. В частности, станет представителем России на Венском конгрессе и послом в Лондоне. За то, что во время битвы при Ватерлоо он удержит Веллингтона от казавшейся неизбежной капитуляции, ему пожалуют орден Святого Георгия.
   Фридрих II, или Фридрих Великий (1712-1786) - король Пруссии. Один из самых знаменитых правителей Германии.
   Это - саперы, форма которых напоминала гренадерскую.
   Кантина - передвижной кабак.
   Во время египетской кампании, с 1798года, Франция формировала вспомогательные части из числа христианского населения Африки, коптов. Впоследствии в коптский легион направляли перешедших на сторону Франции берберов, арабов, турок. Термин "копт" в данном произведении указывает только на принадлежность солдата к легиону.
   Арнаутами турки называли албанцев. Вспомогательные войска осман на Корфу состояли преимущественно из них.
   При Павле Первом в пехотных частях была проведена реформа, одной из проявлений которой стала замена ружей у унтер-офицеров алебардами, а у офицеров - эспонтонами (тоже вид устаревшего древкового оружия) и шпагами. Линии потеряли в оружейной мощи, зато стали лучше маршировать.
   Пощады, спасите (тур.)
   Онбаши - аналог европейского звания "капрал" в турецкой армии.
   Бузу?ки (греч.?? ?????????, англ. bouzoЗki) -- струнный щипковый музыкальный инструмент, разновидность лютни. Происходит от древнегреческой кифары (лиры). Известен также под именем "баглама".
   Чамашир-баши - хранитель белья султана, почетный титул, входивший в двадцатку титулов старших придворных.
   Бузуки долгое время считался вне закона. Музыка для бузуки была запрещена и не выходила за пределы таверн, где обычно собирались криминальные элементы.
   Чауш - дословно страж, охранник. Одно из низших полицейских званий. Кроме полицейских функций чауши часто занимались обеспечением порядка на въездах в города и для ночного патрулирования.
   Секбаны - номинально одна из трех основных частей янычарского корпуса, использовались как пограничные войска. Также секбанами называли местные войска на жалованьи у правителей пашалыков и санджаков. Часто набирались не по девширме, а обычным добровольным рекрутированием.
   Альфред Нобель - шведский химик и изобретатель динамита, учредитель знаменитой Нобелевской премии.
   Гремучая ртуть - основной ингредиент при изготовлении капсюлей и взрывателей. Был получен как раз в 1799 году, но в ходу, конечно, появился значительно позже.
   Боза - бражка на просе и ячмене по вкусу напоминающая пиво.
   Видов день (день св.Вита) - в день св.Вита, 15 июня 1389года, на Косовом поле сошлись армии сербского князя Лазаря и османского султана Мурада. Сербов было 80тыс., турок - 300тысяч (по другим источникам 15тысяч сербов против 30тысяч турок). Сражение длилось целый день и закончилось разгромом сербов. Султан Мурад погиб, заколотый зятем Лазаря Милошем Обиличем, пожертвовавшим собой ради отчизны.
   По мотивам стихотворения Миролюба Тодоровича "Видов день".
   Карагеоргий - легендарный предводитель антитурецкого восстания в Сербии в 1804 году.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Муравьёв Андрей "Гроза тиранов"

1 из 175

  
  
  
Оценка: 4.18*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"