Студенческое общежитие бурлит. Народ вернулся с каникул. До следующей сессии еще далеко, можно и расслабиться. В каждой комнате обязательно праздник: где-то чей-то день рождения отмечают, где-то просто спорят до хрипоты, где-то поют под гитару или слушают Высоцкого, а иногда и "Голос Америки", если вдруг не глушат.
Ольга читала "Письма незнакомке" А.Моруа - журнальный вариант - "Иностранная литература" дали на день, а книга захватывает: много интересных фраз, которые необходимо просто использовать по жизни. Как-то так получилось: порядочность, верность, честность и другие добродетели родители привили ей. Любовь, ненависть, неприязнь, восторг, обожание. Все это незыблемо. Вечные ценности ведь никто не отменял. И не отменит никогда. Как бы не пытались все списать на безвременье, смуту грязную непорядочность и беспринципность. Чувства остаются неизменными, - Ольга считала так и в юности и потом во взрослой жизни.
А вот отношения между мужчиной и женщиной для нее были чистая страница, поэтому она и пыталась все узнать из книг и наблюдений из жизни. Но наблюдения из жизни ничего в этом плане ей не давали: или просто еще не умела определить, что и как, или не находила близкого себе по душевному состоянию.
Мама ей сказала лишь одно: "даже, если не любишь, но если хороший человек, то полюбишь в браке, а если плохой, то и любя, разлюбишь". Она не говорила Оле "стерпится - слюбится", а именно такими словами определила, как должна ее Олечка вести с мужчинами.
Читая "Письма незнакомке", обратила внимание на "... когда рана зарубцуется, ее захочется поскоблить, боль не будет столь сильной, чтобы вы закричали". Почему Оля обратила на эту фразу она не могла себе в тот момент объяснить. Особых ран у нее по жизни не было, но вот обратила же. Чисто интуитивно, и, как оказалось впоследствии, обратила не зря. Всю жизнь потом эта ее рана кровоточила, не шрам остался, а именно кровоточила, и Ольга Владимировна, будучи уже в зрелом возрасте не раз повторяла про себя мысленно: когда же прекратится боль, хотя бы шрам, пусть большой, останется, но только не кровоточит пусть эта рана. Но шли годы, и ничего не менялось: боль не уходила.
Оля продолжала изучать книгу, как в комнату вихрем ворвалась Женька.
- Неверова, пошли к Жаннете, она устроила сабантуй в честь сдачи "хвостов", и Фоменко поет под гитару бардовские песни, шансон... И Жанка просила, чтобы ты пришла. Уважь ее. Но главное, тебе нужно завлечь Невского и пригласить в нашу комнату.
- Жень, не люблю я самодеятельность. А Жанки после каждой сессии хвосты... толку ей от моего уважения. Не хочется мне. Не люблю я шумные сборища.
Почему я? Завлеките его сами и приходите. А я в читалку пойду на третий этаж. Мне журнал дали до завтрашнего дня. Да, и не умею я завлекать. Сами же говорили.
- Тебе что для подруги жалко сходить на полчаса! - возмутилась Евгения, - вот ты какая! Меня он знает, а Жанка с каких рыжиков попрется к нам, да и не пойдет он с ней. Неужели ты не видишь, что это только Жаннетта считает, что нравится Невскому.
- А я что ли нравлюсь? Он меня и не знает. Ну как я его завлеку?
- Ладно, главное, пошли. А там, видно будет.
Спустя пару лет, когда Жанка зашивалась с дипломом, Оля, уже будучи замужем, поехала в свои выходные помогать Жаннете делать чертежи. Муж спокойно отпустил ее. А ведь Рыжий ни в жизнь бы не отпустил. И в библиотечном учебнике нашли записку: "Я, Толоконникова Ирина Павловна обещаю, если сдам сессию, то проставлюсь для Невского, Неверовой, Зайца...". Поскольку у Жанки постоянно были "хвосты", почему-то Жанка проставлялась в комнате Неверовой. Расположились за столом, я сидела на Володиной руке, ты... Мне показалось, Заяц, сидевший напротив, просек этот момент. Он так смотрел на меня, что мне стало стыдно. Боже, и вправду с Невским была распущенной особой...
И Ольга, с сожалением отложив журнал, скрепя сердце, поплелась вслед за Женей.
- Ладно, пошли, но сразу предупреждаю: я ненадолго.
Еще издали услышали: "...кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкой я прощаюсь навсегда...". Не Владимир Маркин, конечно..., немного посижу и уйду, - решила Неверова. Потом "Сиреневый туман" у Неверовой всегда ассоциировался с Варшавским вокзалом в Ленинграде, когда они навсегда расстались с Володей. Руку к их ссоре приложил Эдик.
В комнате сидели друг у друга почти на головах. И как столько народу поместилось. И что я сюда приперлась... Как-то и Оля с Женей разместились. Фоменко, невыразительный парень, играл на гитаре и что-то пел. На него влюбленными глазами смотрела красивая длинноногая девушка. На столе стояли какие-то тарелки со снедью и несколько полупустых бутылок вина.
Женька толкнула Ольгу: "пока тебя упрашивала, Невский уже ушел"
- Так может, я тоже пойду.
- Да, подожди чуть-чуть, может, он еще вернется.
Оле было неинтересно, хотя гитарист старался вовсю, и песни были по нраву.
Она уже собралась уходить, как распахнулась дверь и вальяжно, всем видом показывая, вот я снова пришел, пред Олиными очами предстал тот мальчик, который предлагал ей варенье. Но она только удивилась, какие два разных человека. Она видела Невского всего два раза и два раза он разный. Сейчас он был уже с "растопыренными пальцами", тогда ещё не было этого выражения, но вид был именно "растопорынные пальцы". Как вокруг него засуетились все девицы: одна предлагала бутерброд, другая предложила причесать его шевелюру. И он так снисходительно позволял себя обхаживать.
Пася расчесывала волосы, представляю, каково было Сашке, он тогда был влюблен в Валентину, Нинка кормила чем-то, а Невский благосклонно принимал их ухаживания, сидел довольный, как кот на завалинке, греющийся на солнышке. 'Петух в местном курятнике', - усмехнулась про себя Неверова.
Никакого интереса для Оли сие зрелище не представляло, но ее в бок постоянно толкала Женька, шепча:
- Посмотри хоть на него своими глазищами. Ты глянь на Жанку. Она "на нет" исходит, что он не обращает на нее внимания.
Также шепотом Оля ей отвечала:
- Ну гляну, а что дальше. Или я что должна его еще и к нам позвать. Так он на меня как на дуру посмотрит, хорошо еще, если пальцем у виска не крутанет. Женька, ну что вы задумали. Нафиг сдался мне этот Невский. Разбирайтесь сами, а я пошла читать. Пойду наверх, чтобы не мешать вам сватать Жанку.
- Сидеть! - рявкнула Евгения.
- Ну вляпалась, - сокрушалась Ольга, - никого тут и не знаю толком, и что сижу.
- Он на тебя смотрит, - снова зашептала Женя, - ну, подними хоть глаза.
Оля, вздохнув, послушно взглянула на Невского.
- А кто меня угостит сигаретой? - ни к кому конкретно не обращаясь, но глядя только на Ольгу, - спросил он.
Женька снова толкнула Ольгу.
- Скажи, что ты.
- Женька, отстань. Он же не у меня просит.
- Неверова, "убью", если не скажешь, что у нас в комнате есть сигареты.
Ольга не реагировала, а Женя: Неверова тебя угостит, но сигареты у нас в комнате. Женя толкнула Ольгу в бок, шепча: "иди с ним, а мы с Жанкой потом придем".
- Через пять минут не придете, пеняйте на себя.
Пробурчав себе под нос: то пошли, то уходи, Неверова поднялась и направилась к двери. Невский пошел следом.
Почему-то в студенческие годы чаще обращались друг к другу по фамилии.
В комнате на тумбочке сиротливо лежала "Иностранка"
Невский уселся на кровать, взял книгу и заговорил. Говорил красиво, фразы строил правильно, не бэкал и не мэкал. Неверова не заметила, как втянулась в беседу, говорили обо всем: литературе, политике. Больше всего Володя разглагольствовал на тему культа личности. Неверова по сравнению с ним казалась первоклассницей, которая только что освоила букварь. И ей было интересно слушать.
Тема культа личности в начале семидесятых годов уже сходила на нет. Да и что она могла знать про это, только из книг. Дома все читали. И будучи школьницей прочла "Люди не ангелы" Ивана Стаднюка - одним словом "и меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь". Да и дядя, и дед пострадали в те времена. Дядю четырнадцатилетним мальчишкой немцы забрали в Германию, но определили в немецкую разведшколу в Вильнюсе, из которой он сбежал. В Вильнюсе и призван был в Красную армию, воевал под Кенисбергом, а потом на японской (грудь в медалях), после японской, там же на Дальнем Востоке арестовали по 58-й на 25 лет, в 1956 году реабилитировали. А дед прямо по Довлатову "Сталин Сталиным, но кто написал три миллиона доносов", - дед поехал на заработки в Сибирь. Дед работал сварщиком на судостроительном заводе и не пошел на какое-то там собрание, а остался в общежитии и пил водку, на газете - скудная снедь. Вот ему за неявку на собрание и селедку на газете со Сталиным и влепили 5 лет. Дед потом говорил: может, и лучше, а то на войне могли и убить, а так жив остался.
Невский много трендел (и этого слова не было в тогдашнем лексиконе) о культе, и Оля поняла только одно: ты - начинающий диссидент.
А уж про культ личности Неверова разобралась уже в зрелом возрасте. И в зрелом возрасте, вспоминая тот вечер с Володей, решила:: начни они сейчас говорить на тему культа, к общему знаменателю не пришли бы. А в те времена, "теперь почти былинные", Невский бы убедил ее в чем хочешь.
Оле больше запомнилась хрущевская оттепель, когда мама их с сестрой отправляла занимать очередь в магазин за хлебом. Хлеба выдавали по две буханки в одни руки, и обычно к привозу, отпрашиваясь с работы, приходили родители - неизвестно, когда привезут еще хлеб.
Неверова, слушая Володю, про себя чертыхалась: где эти две клуши, "прибью" Женьку, сама говорит, что Полянский и Толоконикова не подходят друг другу, а туда же в свахи записалась.
- А Хемингуэя ты читала? - спросил Невский.
Про сигареты они уже забыли, сидели и разговаривали, хотя больше говрил Невский.
Не успела Оля ответить, как Не успела ответить, как в комнату ворвались взъерошенные Женя и Жанна.