Аннотация: В России есть всё: даже очень прогрессивная Конституция. Однако... Попробуйте защитить свои гарантированные гражданские права и вы увидите, что из этого выйдет. Я попробовал. И увидел. Чем и решил поделиться с другими.
ПРОЛОГ
Судя по многочисленным и крикливым высказываниям власть предержащих, Россия - это образец для всего цивилизованного мира по части защиты прав личности, при этом непременно тычут пальцем в Основной Закон, то есть Конституцию. 'Гражданин России, - выкрикивает власть, - абсолютно обережен от любого произвола или беззакония. Коли, - аргументирует власть и ее приспешники, - кто-то там попытается руки россиянину укоротить, что-то там запретить или чему-то там воспрепятствовать, то, - советует власть россиянину, - смело и решительно топай в многочисленные государственные надзорные органы, где тебя не только выслушают и покивают головами, поддакнут пару-тройку раз, а и ради твоих интересов всей грудью встанут и, не щадя живота своего, защитят. Ну, - добавляет власть и ее подпевалы, - ежели все-таки и там не сыщется правда, то ноги в руки и - айда, закусив зубами жалобу, в народный, а посему всякому доступный, суд, где, уж точно, всевластие закона, только закона и ничего, кроме закона'. Патриотически настроенные господа явно перебарщивают: с формальной точки зрения, да, Конституция России, хоть и не образец, соответствует мировым стандартам, а вот с практической, я извиняюсь, защита прав человека и гражданина выглядит столь же дремуче, как целинные и залежные земли, которых еще не касался плуг пахаря.
О, наивный и беспечно дремлющий россиянин! Ты ведь веришь любым утешительно звучащим декларациям власти - законодательной и исполнительной - и в твоей истерзанной душе разливается истома, вспыхивает гордость за себя, что живешь в самой распрекрасной стране мира, за вождей нации, которые являются гарантами чего-то там. И пребываешь, любезный моему сердцу россиянин, в этаком благодушии до той поры, покуда жареный петух в задницу не клюнет, а вот когда клюнет, особливо, ежели сильно больно, когда начнешь ходить, обивать пороги многочисленных чиновных кабинетов и перед всяким захочется встать на колени, всякого прыща умолять помочь, то тогда сразу поймешь, почем нынче фунт российского лиха. Походив, понабивав шишек на лбу, ты, отрезвев, придешь к выводу, что отстоять свои права перед сильными мира сего, практически, не только невозможно, но и бессмысленно, если подходить здраво, рассудочно. Находишься до сыта, а толку все равно ни на грош. Предвижу возражение: бывает, дескать, кое-кто и кое-где... Увольте меня, не старайтесь загибать пальцы, перечисляя примеры, когда кто-то из россиян дошел аж до Европейского суда по правам человека и получил желаемое. Верно, подобное чудо бывает, но оно потому и чудом прозывается, что случается редко, является исключением, оттеняющим еще больше правило, пышно цветущее в России: с сильным - не борись, с богатым - не судись, а иначе... Тебя ждут большие приключения.
Это так даже тогда, когда правдоискатель кое в чем кумекает, когда он из стреляных воробьев и оного на простенькой мякинке не проведешь. Но ведь большая часть россиян в смысле права - ни в зуб ногой, к тому же не в силах грамотно или хотя бы понятно изложить свою жалобу на бумаге и, хуже того, невероятно наивны, доверчиво внимают любой бред лица, обряженного властью, слушают, разинув рты; они представления не имеют, куда идти, кому и на кого жаловаться.
Скажут: нынче юридические консультации на каждом шагу. Все верно. Однако консультации, а тем более юридическое сопровождение, стоит денег и денег, между прочим, огромных для большинства нищенствующего населения России. Рад бы россиянин нанять адвоката, да карман у него уж больно дыряв. Вот и является он, обычный россиянин, со своей правдой обезоруженным, является зачастую к тому, на службе у которого отряд профессиональных юристов, готовых при первой же команде хозяина разнести правдоискателя в клочья. Пух-перо полетит только так.
Я себя не считаю простофилей, всегда скептически настроен, поэтому мне непросто навесить лапшу на уши, просто так всякому в руки не дамся, лучше не тревожить во мне дремлющего зверька: хоть мал, но зато невероятно кусач. И что из того? Чувствую ли себя защищенным? Увы, если честно, нет. Стало быть, полная и окончательная безнадега? Ну, не совсем: если дерусь по-настоящему и упрямо иду к цели, то кое-чего все же добиваюсь, и другая противоборствующая сторона иногда пропускает ощутимые удары. Скалится, злясь, но пропускает. И я получаю свою порцию удовольствия.
У меня есть опыт, обретенный в сражениях, где я был один, а против меня были все, в том числе и государство в лице его многочисленных и могущественных структур. И мне удавалось доказать многочисленным российским беспредельщикам, в том числе и находящимся на содержании у государства: врешь - не возьмешь; даже полчища защитников не помогут.
Для статьи я выбрал две истории: первая - уже давняя, другая - еще совсем-совсем свеженькая, как говорится, с пылу да с жару. Обе истории по-своему, как мне кажется, поучительны и красноречивы по части понимания, как обстоят дела с защитой прав личности в самой распрекрасной стране мира. Начну, пожалуй, с истории, которая приключилась со мной больше десяти лет назад.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПЕРВОЕ
Август-сентябрь 1998-го. Вдруг (только в нашей стране всё и всегда случается вдруг) Россию обуял экономический кризис. Всех залихорадило, в том числе и банковскую систему, этих жирных и самодовольных российских котов. Коснулся кризис и меня, причем самым непосредственным образом. Подкрался кризис с той стороны, с которой вовсе и не ждал. Конечно, я и прежде, по сути, пребывал в постоянном предкризисном состоянии, а тут... Стал без вины виноватым.
Чтобы стало понятным, где собака зарыта, в чем проблема, надобно хоть в нескольких словах объяснить мою тогдашнюю ситуацию.
Дело в том, что на момент кризиса 1998-го ваш покорный слуга, то есть автор этих строк, был един в трех лицах - учредитель, издатель и главный редактор региональной частной газеты. Предприятие, то есть редакция, само собой, имело статус юридического лица со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями.
Финансовое положение редакции, можно сказать, - аховое. Газета существовала без какой-либо поддержки - ни стороны государства, ни со стороны спонсоров или рекламодателей. И все-таки выживала. За счет чего? Исключительно, как это не покажется странным другим издателям, за счет реализации тиража. Ну и плюс строжайший режим экономии, экономии буквально во всем. Скажем, чтобы сберечь тысчонку, я вынужден был печатать газету не в самой лучшей типографии, не в Екатеринбурге, а на периферии.
Тяжела была ноша, но я выходил-таки из положения не один год. Во всяком случае, не ходил в должниках - ни перед бюджетом, которому исправно платил налоги, ни перед типографией, которая печатала тиражи только при условии предоплаты. Пусть, считал я, гол, как сокол, но зато никому и ничего не должен. Хотя, к примеру, та же газета 'Уральский рабочий', имеющая богатейшую родословную и приличных покровителей, газета, которая в розничной продаже была в три раза дешевле моей, имела долг перед бюджетом (речь идет о налогах) в миллиард рублей (в старом исчислении). Этот долг, кстати, государство в последствии списало с редакции 'Уральского рабочего'. Свои люди, как водится, всегда сочтутся.
И вот в очередной раз еду в Первоуральск, везу макеты нового номера и оригиналы рукописей. Сдаю в работу. Мне выписывают счет, который я должен буду оплатить к получению готовой газеты. Получая тираж сентябрьского номера, я находился в полной уверенности, что деньги поступили на счет типографии. Однако каково же было мое удивление, когда на другой день после получения мною готовой продукции мне позвонили из типографии и спросили: где деньги? Первоуральск от Екатеринбурга - не за тридевять земель, всего в сорока километрах, стало быть, деньги давно должны были быть там. Получается, что я типографию обманул, но это не так: подтверждением служит имеющийся у меня на руках документ со всеми необходимыми отметками обслуживающего меня банка - копия платежного поручения. Деньги на счете редакции, хоть и небольшие, имеются. Впрочем, если б денег не было, то платежка к оплате банком не была бы просто-напросто принята.
Сгорая от стыда (не терплю тех, которые дают слово и не держат его), лечу в банк с претензией. Как это так, говорю, у меня на руках платежка с вашей отметкой, а деньги по сию пору к получателю не поступили? Оператор, вижу, морщится и отводит глаза, шурша документами, молчит. Я настаиваю. Представитель банка, разжав плотно стиснутые зубы, заявляет: у банка возникли определенные проблемы, из-за кризиса банковские операции приостановлены, но через недельку, другую обстановка изменится в лучшую сторону и тогда банк осуществит операцию, то есть перечислит средства с моего счета на счет типографии. Что мне остается? Уйти из банка не солоно хлебавши. Перехватив у приятелей нужную сумму, поехал в Первоуральск и внес в кассу типографии наличными.
Быть вынужденным должником лишь потому, что у банка какие-то проблемы? Не сильно хочется, да и смысла не вижу никакого. Поэтому с 1999 года я решил приостановить выпуск газеты, стало быть, мое предприятие необходимо ликвидировать. Об этом, то есть о ликвидации юридического лица, ставлю в известность письменно, как и предусмотрено ГК РФ, регистрирующий орган, а также налоговую инспекцию, где поставлен на налоговый учет.
Я по своей воле учредил предприятие (в данном случае газету) и по своей же воле имею право в любое время ликвидировать. Препятствовать в этом мне никто не вправе. Правда, для ликвидации юридического лица, чтобы регистрирующий орган (в тогдашнем случае - администрация Железнодорожного района Екатеринбурга) принял соответствующее решение. Чтобы такое решение принять, я должен предоставить аж 17 разрешительных справок-документов. Скажем, подтверждение из фонда социального страхования, что все обязательные перечисления сделаны или из архива, что необходимая документация сдана на хранение.
Побегав с неделю, я собрал справки, кроме одной, - из налоговой инспекции, где мне сообщили, что ими принято решение провести ревизию ликвидируемого юридического лица. Какие проблемы: ревизия так ревизия. Мое предприятие всегда отличалось исключительной добросовестностью и исправно платило налоги, тем более, только что редакция предоставила годовой отчет и замечаний со стороны налоговиков никаких не было.
Налоговая инспекция имеет такое право, и она воспользовалась им. Но подобное 'право' имеет и законодательные рамки, в частности, у налоговой инспекции есть лишь два месяца и ни днем больше для того, чтобы начать и закончить проверку, а также предъявить требования, если таковые возникнут. Если по истечении двух месяцев проверку не закончили, соответственно, требования не предъявлены, то инспекция обязана выдать справку об отсутствии задолженности и устранить последнее препятствие (в моем случае) на пути ликвидации юридического лица. Кто не успел, тот опоздал.
Таково требование закона. Но требование закона, как оказалось, имеет разное прочтение, в частности, столь могущественной структурой, как Госналогслужба. Она-то никаких рамок для себя неприемлет и считает себя свободной от каких-либо обязательств - как перед законом, так и перед налогоплательщиком.
Уже через две недели я забеспокоился, потому что налоговики, как говорится, ни шьют, ни порют, то есть к ревизии не приступают. Стал ходить и напоминать. Увидев, что с моей стороны проявляется крайняя заинтересованность в том, чтобы предприятие ликвидировать в установленный срок, налоговики даванули на тормоза. И тянули резину почти весь ликвидационный период, хотя провести ревизию инспектору, мало-мальски сведущему в своем деле, не составляло никакого труда и времени (из-за небольшого числа документов) требовалось несколько часов.
Как видишь, читатель, появляются первые проблемные узелки. Они, конечно, уже старательно завязываются, но пока, при желании, их еще легко можно распутать.
Вообще говоря, я тут допустил серьезную тактическую ошибку: из-за своих природных качеств - честности и искренности - я позволил себе разоткровенничаться перед проверяющим. Я сделал признание: есть человек, который готов продолжить издание моей газеты и на это найти средства, но он хотел бы, чтоб у газеты в прошлой истории не было 'хвостов', то есть была бы незапятнанная финансовая репутация. Значит? Нужно подтверждение. И если я быстро разделаюсь с ликвидацией своего предприятия, и у меня не будет проблем, прежде всего, с налоговым органом, то тогда, соответственно, наша сделка может состояться.
После подобных моих признаний (классик прав: иная простота хуже воровства) ревизор вообще перестала работать с моими документами, после моих просьб отделывалась общими словами: загружена, дескать, сильно. Стало понятно: ревизор чего-то очень хочет. Но я не из тех, кто, оказавшись в подобной ситуации, 'золотит ручку'. Во-первых, я не настолько богат, чтобы чиновнице повышать жизненный уровень. Во-вторых, не так воспитан: приучен с отвращением относиться к взяткодателям. А чиновница? Не мытьем, подумала она, так катаньем, но доведу клиента до требуемой кондиции. У нее, у чиновницы, судя по всему, большая практика в таких делах, а у меня наивные представления, что вокруг лишь одни приличные люди. Даже догадываясь, чего от меня хотят в налоговой инспекции, я делал вид, что ничего не понимаю.
Мои регулярные визиты, оканчивающиеся ничем, в налоговую инспекцию продолжались. В таких хождениях прошло два месяца, а воз, как говорится, и ныне там: ревизия не закончена, акта ревизии на руках нет, соответственно, нет и справки, которая требуется для завершения процедуры ликвидации юридического лица. Я прекрасно понимаю, что теперь какие-либо требования к ликвидируемому предприятию предъявлять у налоговиков нет никаких правовых оснований. И, тем не менее, я по-прежнему склоняюсь к тому, чтобы покончить миром. Налоговики же тихой сапой пытаются вымучить что-нибудь из меня.
Убедившись окончательно, что меня водят за нос (поняли, что со мной делать можно все, что им заблагорассудится, поскольку за моей спиной никто из сильных мира сего не маячит), я сажусь и пишу претензию (впервые, между прочим, сначала волокиты обращаюсь письменно, стало быть, оставляю документальные следы), в которой (письмо от 13 мая 1999 года) я, как уже ликвидатор предприятия, проинформировал (как будто они этого не знают!), что срок, установленный законодательством для предъявления каких-либо требований, истек почти месяц назад, проверка финансовой деятельности ликвидируемого предприятия не проведена и никакого акта я не видел в глаза, соответственно, никаких официальных претензий не предъявлено, что может означать одно: нет у юридического лица задолженности перед бюджетом, следовательно, у налоговой инспекции нет никаких правовых оснований и дальше чинить препятствия на пути окончательной ликвидации предприятия. Я попросил: вернуть, во-первых, мне все финансовые документы, переданные ревизору на период проведения проверки, поскольку дальнейшее ее проведение потеряло всякий смысл, выдать, во-вторых, справку об отсутствии у предприятия задолженности перед всеми уровнями бюджета.
Письмо-претензию, где, кстати, упомянул и о неоправданной (с точки зрения закона) волоките, направил, соблюдая все формальности, на имя начальника районной налоговой инспекции Г. Л. Кулашко.
Что оставалось делать чиновнику, получившему подобного рода претензию? Единственное (мой здравый смысл подсказывает): выдать требуемый документ и извиниться перед налогоплательщиком за причиненные неудобства. Как бы не так!
Я жду реакции, и она последовала, причем, привела меня в изумление.
20 мая 1999 года меня просят подойти в офис налоговой инспекции. Прихожу, предвкушая окончание тягомотины. Ан нет! Мне предъявляют окончательный акт проверки (наконец-то!). Знакомят с документом, обратите внимание, спустя 33 дня после истечения установленного для этого срока. Я вправе был (в моем случае) вообще ничего уже не подписывать, поскольку, повторяю, все, о чем повествовал акт, утратило всякое юридически значимое значение. И все-таки я акт подписал (еще один мой интеллигентный компромисс). Правда, с возражением по одному-единственному пункту, гласящему, что, якобы, имеется у предприятия долг перед местными бюджетами по налогу на прибыль за... 1996 год.
Тут читатель, мне кажется, нуждается в некотором пояснении.
Мое предприятие, для начала, не имело и не могло иметь прибыли, поскольку еле-еле сводило концы с концами, а самое главное то, что на конец 1996 года у редакции имелась льгота, предусмотренная законодательством, то есть предприятие мое освобождалось полностью от уплаты налога, в частности, на прибыль, стало быть, укрывать что-то от налогообложения не имело никакого смысла. Я с величайшей охотой показал бы прибыль и с не меньшей охотой ее тотчас же бы пустил в дело, если бы только она была.
Итак, по мнению налоговых инспекторов, есть долг в сумме аж 759 рублей. Если же иметь в виду, что, согласно актам проверки взимания подоходного налога, а также акта проверки правильности отчислений в дорожный фонд (оба документа сторонами без возражений и своевременно подписаны, а потому имеют юридическую силу), установлены переплаты, стало быть, есть и задолженность бюджета перед предприятием, которую, согласно закону, налоговая инспекция обязана ликвидировать. И это означает, что окончательная сумма, якобы, долга моего предприятия существенно меньше.
Конечно, проще всего в данном случае было внести в бюджет эту ничтожную сумму, но я имел все основания к тому времени опасаться, что, уплатив, стало быть, признав долг, этим и все закончится, что не последуют какие-то иные претензии. Увы, я не верил больше в порядочность налоговиков; я наглядно убедился в их подленьких душонках. К тому же надобность спешить с ликвидацией предприятия отпала, потому что время уже потеряно. И я предоставил возможность налоговикам попробовать взыскать долг с, по сути, несуществующего предприятия, у которого уже нет ни расчетного счета в банке (закрыт еще в марте), нет также и собственного имущества, которое бы можно было продать с торгов.
Мне захотелось проверить наличие серого вещества у чиновником налоговой службы, для чего предложил еще один компромисс, который мало-мальски умными людьми был бы непременно принят, ибо давал шанс с сохранением лица выйти из грязного конфликта, в который они уже погрузились по уши.
21 мая 1999 года отправляю еще одно письмо в адрес все того же незабвенного господина Кулашко и официально прошу: а) руководствуясь п.п. 5,6 статьи 64 ГК РФ, признать 'долг' по налогу на прибыль в сумме 759 рублей погашенным по причине отсутствия у ликвидируемого юридического лица каких-либо денежных средств и имущества; б) убрать искусственно созданные препоны на пути завершения ликвидации предприятия, выдав соответствующий документ, то есть справку.
Ну, чем не выход, причем с сохранением, повторяю, лица?
Ни на предыдущие, ни на данное письмо я ответа не дождался. Однако ко мне стали поступать оттуда звонки с угрозами, что если в ближайшие дни не рассчитаюсь с бюджетом, то тогда... Выслушивать явные глупости мне окончательно опротивело, поэтому направил еще одно письмо и все тому же господину Кулашко. Цитирую:
'Ознакомившись с выводами, содержащимися в акте от 20.05.99, по результатам проверки налоговой инспекцией ИЧП - редакции газеты 'Криминальное обозрение' (в связи с ликвидацией предприятия), ни я, как учредитель, ни ликвидационная комиссия не могут согласиться с некоторыми выводами. В частности, с выводами о том, что ИЧП - редакция газеты 'Криминальное обозрение' обязано по результатам финансово-хозяйственной деятельности за 1996 год заплатить налог на прибыль (п. 2.8 акта) в местные бюджеты (областной и городской) в сумме 759 рублей.
На следующий день после подписания сторонами акта проверки, то есть 21.05.09, не видя смысла в глубоком и всестороннем разбирательстве, кто прав, а кто нет, мною было направлено Вам письмо с двумя просьбами, а именно: на основании п.п. 5,6 статьи 64 ГК РФ сумму налога в 759 рублей считать погашенной и выдать соответствующий документ (смотрите письмо ИЧП ? 60 от 21.05.99). Этого сделано не было. Более того, Ваши представители продолжили названивать с требованиями представить дополнительные разного рода документы, с которыми, кстати, проверяющие имели возможность ознакомиться в ходе проверки, до подписания акта.
Подобные звонки ликвидационной комиссии показались более, чем странными и настораживающими. Эти звонки можно расценивать как отказ ГНИ от предложенного компромиссного варианта, как упорное желание любой ценой взыскать с ИЧП 'долг'. Мне и ликвидационной комиссии не оставалось ничего другого, как глубоко вникнуть в существо вопроса, чтобы быть готовыми ко всяким неожиданностям. В результате ликвидационная комиссия установила: за 1995 и 1996 годы были ошибочно перечислены в бюджеты всех уровней индивидуально-частным предприятием - редакцией газеты 'Криминальное обозрение' налоги... Всего за 1995-1996 годы ошибочно ИЧП перечислило в бюджет и различные государственные фонды 4173 рубля 15 копеек (в новых ценах). К такому выводу ликвидационная комиссия пришла после изучения всего существующего законодательства, особенно Федерального закона 'О средствах массовой информации', подписанного Президентом 27.12.91 и вступившего в законную силу после опубликования в 'Российской газете' 08.02.92. В названном законе в статье 19 абзац 3 начинается так: 'В течение двух лет со дня первого выхода в свет (в эфир) продукции средства массовой информации редакция освобождается от налоговых платежей'. Следуя букве и духу закона, редакция газеты 'Криминальное обозрение' с 14.02.95 (дня выхода в свет первого номера) и по 14.02.97 (по истечении двух лет) не должна была перечислять не только налог на прибыль, а и все другие налоги.
Названный абзац статьи 19 закона заканчивается так: 'В случае, если учредитель прекратил деятельность средства массового информации до истечения указанного срока, платежи взыскиваются в полном объеме, за весь срок'. Газета же 'Криминальное обозрение' продолжала существовать вплоть до 01.01.99.
Таким образом, п. 2.8 акта проверки от 20.05.99 (в части налога на прибыль в областной и местный бюджеты) противоречит закону и подлежит исключению.
В связи с тем, что ИЧП - редакция газеты 'Криминальное обозрение' в течение 1995 - 1996 годов ошибочно (ошибка обнаружена в ликвидационный период) перечислило налоги, в связи с тем, что у ИЧП имеется непогашенная задолженность по заработной плате в сумме 7940 рублей. Прошу вернуть из бюджета 4174 рубля 15 копеек. Тем самым ликвидационная комиссия сумеет хотя бы частично погасить долг по зарплате. Прошу также принять конкретное решение и по возврату переплаты налогов, о которых шла речь в моем письме на Ваше имя ? 59 от 13 мая 1999 года.
В очередной раз обращаю Ваше внимание на тот факт, что ликвидационный период неоправданно затянут... Я искренне сожалею, что в свое время не были приняты меры к ускорению проверки; что к весьма выгодному для государства компромиссному варианту, предложенному мною в письме на Ваше имя ? 60 от 21.05.99, не прислушались.
Прошу Вас принять конкретные решения по всем затронутым проблемам. И о результатах сообщить редакции газеты 'Криминальное обозрение' в письменном виде. Дальнейшее мое общение с налоговыми инспекторами теряет всякий смысл'.
Время идет. И на этот раз жду реакции. Дождался. Спустя 20 дней, получаю на почте заказное письмо и в нем грязно оформленный (в буквальном смысле слова) документ-протокол 'Об административном правонарушении'. Прочитал и развел руками: я им - про Фому, а они мне - про Ерему. Не документ, а сплошная нелепица и полная правовая безграмотность, видимая даже мне, профану в юриспруденции. Во-первых, протокол юридически ничтожен потому, что акт проверки, на который ссылается налоговый орган, не имеет силы, поскольку все претензии к юридическому лицу заявлены значительно позднее установленного срока и в удовлетворении их ликвидационной комиссией официально отказано. Во-вторых (ну, это уж и вовсе глупость), согласно протоколу нарушителем признано должностное лицо (в данном случае - учредитель), которое никогда не являлось распорядителем кредитов, стало быть, и нарушить ничего не могло. Всем этим занимался главный редактор, но и он уже четыре месяца назад, в связи с ликвидацией предприятия и прекращением выпуска газеты, уволен. Ну, право, до какой степени надо быть юридически безграмотным, чтобы не видеть этого нюанса и лихо выпускать в свет подобную филькину грамоту? Решили пугнуть? Но неужто до сих пор еще не поняли, что на сей раз столкнулись, да, с воспитанным человеком, но вовсе не с простофилей и уж, тем более, с человеком неробкого десятка? Это была либо дремучая глупость, либо железобетонная тупость, либо сказалась привычка на всякого нагонять страхи, либо... Я понял так: отстаивание явного беззакония представителем государства - это не что иное, как наезд на налогоплательщика, если хотите, открытое вымогательство.
В том же почтовом конверте имелись и другие, если можно так назвать, документы. В частности, требование, с печатью и подписью должностного лица, немедленно погасить долг в сумме 759 рублей, ну, а если... Вновь взяли на испуг. Именно так и поступают вымогатели.
Кроме того, имелось письмо (первое письмо за полгода) госпожи Н. А. Литвиновой, заместителя руководителя налоговой инспекции по Железнодорожному району. Прочитав, уж в который раз лишь оставалось развести руками. Цитировать эту чушь собачью не имеет смысла. Госпожа Литвинова буквально сообщала, что налоговая инспекция не может принять мои претензии, то есть ссылки на Федеральный закон 'О средствах массовой информации', поскольку они необоснованны, ибо он, то есть названный закон, незаконен, и по следующим основаниям: а) закон не входит в систему налогового законодательства; б) закон не зарегистрирован в Минюсте; в) закон противоречит статье 23 НК РФ.
Вот и думай после подобного письма о чиновнике высокого ранга хорошо, если он, уподобляя меня идиоту, без какого-либо смущения несет околесицу, будто действующий закон незаконен. Если госпожа Литвинова, имея высокий статус, позволяет себе выдавать подобные несуразности, то что остается думать о рядовых инспекторах?
Все в том же пакете (потрудились чиновники на славу) имелся и еще документ, если и его таковым можно считать, постановление о привлечении самого предприятия к налоговой ответственности, того самого предприятия, которое полгода назад прекратило какую-либо деятельность, предприятия, которое давным-давно закрыло свой счет в банке, предприятие, которое еще формально числится, но лишь на бумаге, но и то благодаря самой налоговой инспекции, незаконно препятствующей окончательной ликвидации.
Самым миленьким сюрпризом были даже не все выше перечисленные филькины грамоты, а постановление, подписанное все той же Литвиновой и скрепленное гербовой печатью, о привлечении меня (напоминаю, как учредителя) к административной ответственности путем наложения штрафа. Сумма, конечно, смехотворная, но дело тут не в размере, а в принципе. Слава Богу, жизнь долгую прожил и не 'привлекался', а на закате ее тем более нет никакого желания ходить в статусе правонарушителя.
Что делать? У меня не было другой мысли, как только противодействовать чиновному произволу, чинимому столь открыто и нагло. К тому же мои планы насчет будущего газеты, напоминаю, были уже на тот момент окончательно порушены налоговой инспекцией, мне некуда было спешить и нечего было, изображая из себя миротворца, деликатничать. У меня развязаны руки и мне ничего не остается, как хорошенько проучить господ чиновников. Нехорошо, скажете, мстить? Согласен. Но большим злом обществу будет, если попущусь и оставлю все, как есть. Из двух зол я выбрал все-таки наименьшее.
В тот же день, то есть в день получения объемистого пакета с филькиными грамотами, я обратился с письмом в вышестоящую инстанцию, а именно: к руководителю налоговой службы Екатеринбурга С. В. Хорькову. Изложив суть проблемы, попросил подчиненных ему чиновников наставить на путь истинный, вразумить тех, которые признают действующие законы незаконными, одновременно, чтобы впредь было неповадно, наказать в дисциплинарном порядке тех должностных лиц, которые будут признаны виновными в волоките. На что, обращаясь, рассчитывал? На то, что один большой 'ворон' (пусть глаз и не выклюет) другому, младшему 'ворону' легонько тюкнет в темечко и на ушко тихонько каркнет: чего вы, дескать, дурью-то маетесь, или вам заняться больше нечем, как только месяцами, используя весь чиновный аппарат, вытряхивать безнадежные долги, исчисляемые несколькими сотнями рублей. Понимал, что у меня один шанс из тысячи, но я и его не упустил. Забегая вперед, скажу, что ответил мне не Хорьков, а его заместитель И. Н. Зуева, по сути, повторившая все те досужие мысли, которые излагала Литвинова.
В обстановке отсутствия каких-либо иллюзий мне надо было что-то делать. Что именно? Передо мной было два пути, которые обычно и выбирают россияне: а) пойти и заплатить штраф в 166 рублей; б) сидеть, сложа руки, и ничего не предпринимать, ибо ничего существенного налоговики сделать не могут: все, что могли, они уже сделали, следовательно, для меня хуже не будет. Значит? Признать себя правонарушителем, хотя таковым и не являюсь, и с этим позорным (в моем представлении, конечно) клеймом жить дальше? Ну, уж нет! Дудки, господа чиновники! Вас, конечно, много и все вы, ополчившись против одного, стоите стеной, но ведь, если с умом действовать, то и один в поле может быть воином. И я принимаю решение: идти до конца в поисках правды, доказать налоговикам, что на этот раз натолкнулись не на лоха, что с меня, в отличие от других, не получат даже копейки (по правде-то говоря, с тех, других, задолжавших не сотни рублей, а миллионы и миллиарды, вообще не требуют, разводя лишь руками: ничего, дескать, поделать не можем). Стало быть, остается один выход: продолжить тяжбу, но теперь уже в органах российского правосудия. Опять наивничаю? Да, нет же! Я - не оптимист, но и не пессимист. Я - реалист и потому изначально даю себе отчет в том, что большой беды налоговикам не доставлю, так как на их стороне многочисленная и весьма-таки наглая рать, в том числе и судейская братия, а на моей стороне - никого, даже не имею материальных возможностей нанять адвоката. Печален, да, факт, но ведь не смертелен. Стало быть, начинаю другой этап мытарств, мытарств судебных, которые не менее замечательны, чем мытарства в налоговых органах.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЕ
Постановление о привлечении меня к налоговой ответственности (штрафу в 166 рублей) налоговым органом принято. И у меня всего несколько дней, чтобы опротестовать в суде этот нормативный акт, не имеющий, с моей точки зрения, никакой правовой основы. Если просрочу, то налоговый орган будет иметь законное основание начать исполнительное производство, согласно вступившему в законную силу постановлению об административном правонарушении и не оспоренного мною.
В тот же день, то есть в день обращения к господину Хорькову, не дожидаясь его реакции, сажусь и пишу жалобу в Железнодорожный районный суд, уже в сотый раз повторяю приключившуюся со мной историю и прошу, во-первых, отменить постановление налогового органа о привлечении меня к административной ответственности, как противоречащее нормам права, во-вторых, взыскать с ответчика нанесенный мне моральный вред. Чем обосновал? А все тем же: нет и быть не может 'незаконных законов', стало быть, не было, нет и быть не может с моей стороны какого-либо правонарушения. Приложил, естественно, к жалобе копии многочисленных документов.
И поехала, переваливаясь с боку на бог, скрежеща на ухабах, с черепашьей скоростью российская судебная колымага.
С жалобой иду в суд. Там записываюсь на прием к заместителю председателя районного суда И. В. Виноградовой, куратору судей, рассматривающих подобные дела, выстаиваю большую очередь. Наконец, оказываюсь в кабинете и объясняю чиновнице существо жалобы. Та берет жалобу, накладывает резолюцию и говорит, что о дне рассмотрения в суде буду извещен повесткой. Ухожу. Жду неделю, другую. Никто меня ни о чем не извещает и никуда не приглашает. Сам иду в суд. Обращаюсь в канцелярию. Там, шурша папками, долго ищут следы моей жалобы. Наконец, следы отыскиваются.
- Жалоба, - говорят, - у судьи Струиной. О дальнейшей судьбе, - говорят, - узнавайте там.
Покорно топаю в сторону кабинета судьи Т. Б. Струиной. Та недовольно встречает и раздраженно бросает в мою сторону:
- У меня куча других дел! Пока не до вашей жалобы!
- А как мне быть? - робко интересуюсь я и далее намекаю. - Ведь постановление...
Судья, догадавшись, видимо, что меня тревожит, обрывает.
- Исполнительное производство не может быть начато до тех пор, пока не будет решения суда по оспариваемому документу.
С тем и ухожу. И жду. Жду целых три месяца. Наконец, извещают, что назначено предварительное слушание. Прихожу. Но слушание откладывается из-за неявки представителя ответчика. Назначается другой день - через месяц. Я снова в суде. Стороны на месте и можно начинать предварительные слушания. Я обращаю сразу внимание на два обстоятельства: а) судья почему-то меня все время спрашивает о том, о чем я подробно изложил в жалобе (неужто, думаю я, за четыре месяца не нашлось времени хотя бы для беглой пробежки по жалобе?); б) судья из кожи вон лезет, чтобы за что-нибудь уцепиться и либо отказать в рассмотрении дела, либо, на самый крайний случай, отложить на неопределенное время, крючочки летят в мою сторону один за другим, но я не попадаюсь на них. После многочисленных попыток старания судьи увенчиваются успехом. Она обнаруживает, что моя жалоба, возможно, подана с нарушением процедуры, срок для оспаривания просрочен, значит, подана тогда, когда уже вступил документ в законную силу. Понимаю, отлично понимаю, к чему клонит судья, поэтому категорически возражаю, заявляя, что подал жалобу в суд на следующий день после получения на почте пакета документов из налоговой инспекции. Струина прищучивает, радостно глядя на меня:
- А чем докажете?
- Могу принести справку из отделения связи...
- Вот! Когда принесете подтверждающий документ, тогда и продолжим рассмотрение дела.
Хотя для добычи справки требуется всего-то час (отделение связи находится в двух трамвайных остановках), судья Струина переносит слушание на декабрь 1999 года, то есть на два месяца. Понимаю, зачем все это: судья всячески затягивает процесс. Действуя в полном согласии с ответчиком, представляющим одну из структур государства, судья подобной тягомотиной пробует вымучить истца, принудить плюнуть на всё и отказаться от требований. У судьи (это очевидно даже мне) нет иного правового выхода, как признать правоту истца, но ей этого явно делать не хочется и, значит, надо всячески затягивать принятие решения; авось, думает судья, и у этого быдло лопнет-таки терпение. Да, понимаю я всё, нервничаю (а судье и ответчику то и надо), но что я могу поделать, когда 'у сильного всегда бессильный виноват'?
Ухожу на очередной перерыв, а в голове вертится вопрос: если требовалось документальное подтверждение, просрочен или нет установленный законом срок для обжалования, то почему не предложила мне представить изначально, то есть почти полгода назад? Не знала? Но разве для внимательного ознакомления с моими требованиями необходимо столько времени?
Как бы то ни было, но декабрь наступил. Собираемся все в том же составе. И тут судья вновь переносит слушание дела аж на март 2000-го. А теперь какой предлог отыскала? Струина потребовала представить документ, подтверждающий, что моя бывшая газета не являлась средством массовой информации рекламного или эротического характера. Вновь крючочек, подцепив на него истца, можно будет отказать в удовлетворении требований. Вновь у судьи и ответчика возникает надежда, что я такого документа не добуду.
- В качестве доказательства, - говорю я, - могу принести сами газеты. И вы...
Судья прерывает:
- Я, - говорит она, - не уполномочена давать экспертные заключения по данной теме.
- А кто 'уполномочен', - спрашиваю, - чье заключение устроит суд?
- Не знаю, - отвечает, - добыча доказательной базы - это ваша проблема.
Просчитались господа волокитчики и на сей раз: я принес в суд надлежаще оформленный документ от органа, зарегистрировавшего мою газету, подтверждающий, что за все время выхода в свет не являлась ни рекламным, ни эротическим изданием.
До марта далеко. Чтобы попусту не терять время и не давать возможности ответчику особо прохлаждаться, чтобы держать его в постоянной боевой готовности, я подготовил и направил в суд новую жалобу, в которой потребовал, чтобы суд обязал ответчика, то есть налоговиков, снять препятствия, мешающие мне завершить процедуру ликвидации предприятия, то есть выдать мне соответствующий документ. Рассматривает эту жалобу судья все того же суда Л. Л. Царегородцева и... Отказывает мне в удовлетворении этого требования. Предлог? Судья полагает, что в данном случае имеет место спор двух хозяйствующих субъектов, а потому это дело должен рассматривать другой суд - арбитражный. 'Субъекты' правоотношений, в самом деле, спорят, но вот 'хозяйствующие' ли они - большой и жирный вопрос. Истец? Но он и не был таковым никогда, ибо учредитель, который спорит, ни дня не хозяйствовал, он лишь, как лицо индивидуально-частное, воспользовавшись правом, предоставленным ему законом, учредил предприятие и теперь с тем же правом претендует на то, чтобы ему никто не чинил препятствий на пути ликвидации им учрежденного предприятия без достаточных на то оснований, предусмотренных в ГК РФ. Ответчик? Но и он далек от 'хозяйствующего субъекта', ибо налоговая инспекция - не есть предприятие, а является государственным органом, наделенным правом взимать налоги с тех самых 'хозяйствующих субъектов', то есть несет исполнительные государственные функции, а также от имени государства следит за правильным применением соответствующего законодательства, что не имеет никакого отношения к 'хозяйствованию'. Более того, судьи прекрасно осведомлены, что налоговая инспекция не до конца дееспособна: она, допустим, не может быть индивидуально привлечена к материальной ответственности за свои незаконные действия или бездействия, а лишь в связке с органом, представляющим Министерство финансов РФ. Так что налоговый орган, скорее, надзиратель-контролер, нежели хозяйственник.
Мой случай из разряда тех, когда гражданин России, чьи права, как он считает, попраны, требует от органа, выступающего от лица государства, уважать и исполнять законы. Где же тут 'спор хозяйствующих субъектов'?
Я видел, что аргумент судьи Царегородцевой шит белыми нитками и подобное решение суда легко может быть оспорено в надзорной инстанции, однако кассацию не стал подавать. Почему? А потому, что после вынесения столь странного решения исчез предмет моих претензий. Не удивляйся, пожалуйста, читатель: ответчик (его в этом разбирательстве представляла сама начальница юридического отдела налоговой инспекции Л. Г. Дорошенко) посмотрел на истца с иной стороны и обнаружил (наконец-то!), что связался с опасным человек, способным создать для него, ответчика то есть, серьезные проблемы. Стало быть, та сторона напугана? Ничем иным нельзя объяснить тот факт, что сразу же после заседания суда, где мои претензии были отвергнуты, ко мне подошла госпожа Дорошенко и попросила, чтобы я завтра подошел в инспекцию.
- Это еще зачем? - спросил я и напомнил. - Все личные контакты с некоторых пор...
Она прервала:
- Но вам же нужна справка.
- Нужна, - согласился я и добавил, - но не столь остро, как в апреле.
- Подходите завтра за справкой.
Я, кивнув головой, отошел, продемонстрировав, насколько равнодушен к этому сообщению, чем несколько разочаровал госпожу Дорошенко, поскольку она ожидала другой реакции - очевидно, бурного восторга.
На другой день, то есть 24 ноября 1999 года, я держал в руках справку, подписанную всё той же Н. А. Литвиновой и заверенную всё той же гербовой печатью. Цитирую документ: 'Инспекция Министерства РФ по налогам и сборам по Железнодорожному району города Екатеринбурга подтверждает отсутствие задолженности перед бюджетом по всем видам налогов ИЧП - редакции газеты 'Криминальное обозрение...' А еще спустя несколько дней, у меня на руках было постановление главы района, подтверждающее тот факт, что мое предприятие окончательно ликвидировано.
И что же получается? А то, что изначально все понимали, что для налоговых претензий нет никаких правовых оснований (даже внешних, хотя бы прикрытых слегка фиговым листком), ибо та самая Литвинова, утверждавшая, что я не просто должник, а и нарушитель налогового законодательства, теперь, по прошествии нескольких месяцев, прозревает и заявляет, что никакого долга перед бюджетом нет. Попытались проучить строптивого налогоплательщика и показать, на чьей стороне сила? Получилось? Нет. Захотели поставить на колени непонятливого (не желающего понять, чего от него хотят чиновники) налогоплательщика? Поставили? Нет и этой цели не достигли. Наоборот, сами встали на колени перед налогоплательщиком-одиночкой. Налоговики, выбросив белый флаг, капитулировали. Вопрос: зачем? Из человеколюбия? Вряд ли. Дело, я думаю, в другом: чиновники, уже побегав по судам достаточно, поняли, что от меня им просто так теперь не отвязаться, решили умаслить меня, надеясь, очевидно, что я их прощу и судебные тяжбы прекращу. Было, если честно, такое желание, причем, сильное, поступить именно так. Мне ведь и самому порядком надоели эти бесконечно нудные судебные заседания. К тому же я добился всего того, чего хотел: официального и полного признания государством моей правоты. Добиться большего? Но это немыслимо в России и я это еще отчетливее, чем прежде, понимал. В любой цивилизованной стране (только не в такой самобытной и уникальной, как Россия) гражданин, оказавшийся в подобной ситуации, обеспечил бы себе безбедное существование до конца своей жизни. У нас - порядки, сходные с дремучим средневековьем, где власть лишь краснобайствует о демократии, свободе и правах человека, но на самом деле не только его не защищает, но и всячески гнобит, добиться полной справедливости и абсолютного торжества закона невозможно.
Вообще говоря, я - человек очень и очень мирный; я никогда не стремился и не стремлюсь к войне; я всегда пытался и пытаюсь любой конфликт уладить и готов идти даже на жертвы.
Вот и в конфликте с налоговой инспекцией (напомню еще раз читателю) я с самого начала был настроен крайне миролюбиво, предлагал законные пути выхода из ситуации, идя на унизительный компромисс (проявлял готовность даже признать несуществующий долг, но при условии, что он, согласно требованию ГК РФ, будет погашен), но та сторона отказалась от протянутой мною оливковой ветви, проигнорировала мои мирные инициативы (вполне возможно, что восприняла их иначе - за мою слабость и боязнь ответственности), объявив войну, первой перешла к боевым действиям, используя при этом запрещенные приемы ведения войны. Что, скажите, мне оставалось делать? Без борьбы признать себя побежденным и покинуть, трусливо сбежав, поле сражения? Что-что, а вот это уже не по мне.
Не я развязал войну, значит, мое дело правое, враг будет разбит, победа будет за мной. Во всяком случае, на этой стадии, когда бои приобретают затяжной и обременительный характер, я не могу пойти на попятную, я должен в сражениях биться до конца, а там - будь, что будет. Зачем? Кому и что я хотел доказать? Недалеким чиновникам, у которых недостаточно ума, чтобы поприличнее выйти из ими же затеянной войны со мной? Им невозможно что-либо доказать: их тупость и глупость (подлинное национальное достояние России) не позволят мне достучаться до их скудненьких мозгов. Нет, я хотел доказать себе и другим, что и один в поле воин, если отстаивает правое дело, что даже я, у которого не было и нет никакой правовой защиты, сумею проучить зажравшихся госчиновников, заставить теперь и их почувствовать, каково это, когда над ними глумятся. Нехорошо, скажете, глумиться? Да, занятие скверное, но государство (в лице Госналогслужбы) глумилось много месяцев надо мной, а чем я хуже, почему я себе не могу позволить того же? Причем, что крайне важно, государство не право как с точки зрения закона, так и с точки зрения нравственности, а я же все время пребываю в узком правовом поле, в тех рамках, которые очерчены самим государством. Если бы это было не так, то давно бы мне дали от ворот - поворот и цацкаться не стали бы и дня. Не дают? Значит, не могут, хотя и очень-очень хотят.
Словом, метод умасливания, использованный госпожой Дорошенко, начальницей юридического отдела инспекции по налогам и сборам Железнодорожного района Екатеринбурга, не принес ей никакого результата. Я продолжил тяжбу. Теперь мне уже было важно, чтобы и судом был признан факт, что по отношению ко мне чинились откровенное беззаконие и произвол. Да, судья Струина из кожи вон лезет, чтобы принудить меня к отзыву жалобы, но мне-то что с того? Она отрабатывает свой хлеб - и всего-то. К тому же не всё и не всегда делается по желанию одной стороны.
Вот и наступил март 2000-го. Судья Струина предлагает примирение. Та сторона, то есть ответчик, похоже, согласна, но теперь я уже категорически отказываюсь. Судье ничего не остается, как начать судебное разбирательство по существу (напомню: жалобу подал в июле 1999-го). Я понимаю, как тяжело судье Струиной. Она в безвыходном положении, потому что в деле крючков больше не осталось, а уцепить истца за жабры страсть как хочется. Ах, если бы она могла! Но не может. Струина как-никак судья, а не чиновник от налоговой службы, поэтому открыто нести чушь не может, вроде той чуши, что действующий закон может быть незаконным. Её-то уж и вовсе никто не поймет. И после довольно непродолжительного судебного разбирательства, носившего явно формальный характер, суд удаляется для вынесения решения. Через буквально пятнадцать минут Струина оглашает свой вердикт. Во-первых, по мнению суда, 'трактовка представителя инспекции по налогам и сборам понятия налогового законодательства... является неправильной, на нормах закона не основана'. Что, госпожа Дорошенко (интересы ответчика представляла вновь она), получила хорошего леща? Ведь получается, что я, профан в юриспруденции и правовых академиев не кончавший, глубже разбираюсь в правовых вопросах, чем она, профессионал. Во-вторых, говорится далее в решении суда, 'доводы представителя инспекции по налогам и сборам о том, что указанный нормативный акт (имеется в виду Федеральный закон 'О средствах массовой информации' - прим. авт.) не входит в систему законодательства о налогах и сборах, не основаны на законе'. Значит, госпожа Дорошенко, извольте-ка принять и еще одну увесистую пощечину. В третьих, указывается в решении суда, 'в силу ст. 3 п. 7 НК РФ, все неустранимые сомнения и неясности должны трактоваться в пользу плательщика налогов и сборов'. Боже мой, профессионалу закатили еще одного леща. Ведь получается то, что ответчик обязан был прекратить любую возню вокруг меня уже на основании только одного этого требования НК РФ. И, наконец, последняя пощечина: суд обратил внимание ответчика на то, что при рассмотрении вопроса об административном правонарушении нарушены были и некоторые процедуры.
Основываясь именно на том, о чем я, кстати, неоднократно, обращаясь в налоговую инспекцию, говорил и писал, суд решил: а) жалобу удовлетворить; б) отменить постановление госналогинспекции о привлечении меня к административной ответственности; в) производство по делу прекратить.
Восемь месяцев судебной волокиты позади, наконец-таки поставлена в деле жирная точка. Впрочем, это была, если уж быть точным, не точка, а многоточие. Если кто-то подумает, что ответчик оспорил решение в суде второй инстанции, и оно было отменено, то сильно ошибется. Да, народ в налоговой инспекции не блещет умом, но не до такой степени страдает идиотизмом, чтобы оспаривать очевидное. Налоговики поопасались становиться в позу, скорее всего, потому, что подумали: а что, если областной суд примет еще более для них неблагоприятное решение. Судья Струина, короче, даже в абсолютно проигрышной ситуации подмогла, как могла, ответчику. Дело в том, что суд, сказав 'а' в моем деле, как мне кажется, должен был одновременно и сказать 'б', то есть удовлетворить мой иск о возмещении морального вреда. Судья же, как истинный иезуит, словчила, приняв определение, выделив требование о компенсации морального вреда в отдельное производство. Мотив? О, он звучит сегодня как откровенная издёвка, хотя на момент оглашения сего документа мне он таковым не казался, а иначе я бы его оспорил, подав соответствующую апелляцию. Цитата из определения суда: 'Принимая во внимание, что раздельное рассмотрение указанных требований (госпожа Струина имеет в виду мои требования, изложенные в жалобе, об отмене неправомерного нормативного акта налогового органа и возмещении морального вреда - прим. авт.) приведет к более быстрому и правильному разрешению спора, определил: выделить в отдельное производство для раздельного рассмотрения исковые требования...'
Вот и сижу в суде, чешу 'репу', недоумевая: если ответ на банальнейший вопрос о том, может ли быть закон незаконным, потребовал от суда восемь месяцев, то сколько же еще времени понадобится другому суду ответить на более каверзный вопрос, достоин ли я возмещения морального вреда, если достоин, то в каком размере?
Потрясающе добродетельна госпожа Струина к истцу: восемь месяцев терзала, терзала, а теперь, ради ускорения и правильности, отправляет на второй круг, где, я уже предчувствую, придется всё начинать заново, то есть доказывать очевидное, доказывать то, что только что доказывал все восемь месяцев.
Неоднозначное определение суда. Но не оспорил. Значит, так тому и быть: чего после драки-то кулаками махать? К тому же находился под воздействием эйфории от только что одержанной победы над врагом, и не хотелось обращать внимания на детали. А напрасно: судья, как человек опытный в судебной казуистике, отлично знала, что этим самым создает мне проблемы, а жизнь ответчику облегчает. Как может, конечно, но облегчает.
20 апреля 2000 года, спустя месяц, приданное 'ускорение' дало результаты. Состоялось новое судебное слушание всё по той же жалобе, правда, уже под председательством известной мне судьи Л. Л. Царегородцевой. Суд был, в самом деле, скорым, но его решение не выдерживало никакой критики. Это было не судебное решение, а бред. Сложилось впечатление, что судья Царегородцева и на этот раз даже не удосужилась перелистать материалы дела. Она просто-напросто, нагородив чепухи, отказала мне в возмещении как материального ущерба, так и морального вреда.
Легкомыслие судьи меня поразило. Впрочем, тут сказалось и то, что два предыдущих решения я не оспаривал, поэтому, как посчитала Царегородцева, и это, третье по счету решение я оставлю без последствий. Тут она ошиблась, недооценила меня. Я обратился в судебную коллегию по гражданским делам Свердловского областного суда с кассационной жалобой, попросив отменить ничем немотивированное решение суда первой инстанции. Я почти полностью привожу эту жалобу, направленную в надзорный орган, с моими мотивами.
'Мотив первый.
Обращаясь в суд, я рассчитывал, что найду судебную защиту от чинимого произвола по отношению ко мне чиновниками налогового ведомства Железнодорожного района Екатеринбурга на протяжении более чем семи месяцев; ту самую судебную защиту, которая гарантирована ст. 46 п. 1 Конституции Российской Федерации; ту самую защиту моего конституционного права свободно заниматься предпринимательской деятельностью или не заниматься, права свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать род деятельности и профессию (ст. 37 Конституции России); ту самую защиту моего конституционного права свободы творчества, которое предусмотрено в ст. 44 п. 1 Конституции России.
В ходе судебного процесса, состоявшегося 20.04.2000, судья Царегородцева Л. Л. настойчиво 'пытала' меня на предмет того, каким образом были попраны мои конституционные права. Я пробовал объяснить. Суд не принял мои доводы во внимание. Почему? Не убедил? Возможно, мои объяснения и звучали недостаточно юридически грамотно, но я - не юрист, к сожалению, а профессиональный всего лишь журналист. Однако (в отличие от меня) суд - глубоко юридический орган и ему не составляло труда на профессиональном уровне, внимательно ознакомившись с моим заявлением, самостоятельно прийти к выводу, что ответчик нарушил все возможные законы. Причем нарушил сознательно, поскольку нельзя обвинить госналогинспекцию по Железнодорожному району в юридической безграмотности, где (в отличие от меня) большой штат профессиональных юристов, занимающихся вопросами соблюдения закона на профессиональной основе.
Суд обязан был, как я понимаю, защитить меня от произвола (произвол, по мнению знатока русского языка Ожегова, в первом значении означает своеволие, во втором значении необоснованность, а потому, как нельзя кстати, подходит к данной ситуации) чиновников, выполнив тем самым свою конституционную обязанность защиты прав личности. Подобную обязанность суд не исполнил.
Вот почему я и прошу отменить решение суда.
Мотив второй.
Как я понимаю, допущено существенное нарушение процедуры рассмотрения моего дела. В суде председательствующим судьей не были оглашены ни содержание моего заявления, ни документы, приложенные мною к нему, поэтому диалог между мною и судом очень походил на диалог между глухим и слепым. Подобное упущение я мог бы признать и несущественным. То, что ответчик плохо знал содержание моего заявления и постоянно путался (или путал умышленно?), - это проблемы суда и ответчика. Председательствующий мог, при желании, конечно, ознакомиться с материалами дела в период досудебной подготовки, но как быть с двумя народными заседателями, еще с двумя вполне равноправными членами суда, голосовавшими, очевидно, за решение суда?
Участие в процессе народных заседателей, не ознакомленных публично с материалами дела, дает мне право считать подобное процедурное нарушение существенным.
И, наконец, председательствующему в суде нелишне было бы освежить в памяти кое-что из представленного мною. Так, судья Царегородцева, внимательнейшим образом выслушав измышления ответчика по делу насчет того, что я, истец то есть, был крайне заинтересован в том, чтобы предприятие было ликвидировано 'по-чистому', что я нуждался в 'аудите', поэтому сам просил налоговиков провести проверку финансово-хозяйственной деятельности предприятия, стала настойчиво интересоваться по данному поводу: правда ли? Я вынужден был отрицать. Суд далее стал требовать, чтобы я представил доказательства. Хорошо, что я взял с собой экземпляр документа (а ведь копия его была приложена к заявлению). Из документа явствовало: ни какой просьбы насчет 'аудита' с моей стороны не было. Я лишь официально проинформировал инспекцию о начале процедуры ликвидации и не более того. Точно также проинформировал, как пенсионный фонд, фонд обязательного медицинского страхования, фонд занятости и других. Так, ответчик в суде стал утверждать, что я чуть ли не обрадовался, когда увидел о затягивании с проверкой, что, собственно, я был не заинтересован в своевременном получении справки ГНИ об отсутствии задолженности; что инспекция с удовольствием выдала бы ту злополучную справку, если бы я попросил об этом. Судья вновь стала требовать с меня документы, хотя они имеются в деле. Хорошо, что взял с собой резервную копию моего письма в налоговую инспекцию, в котором впервые 13 мая 1999 года письменно уже попросил о выдаче справки об отсутствии задолженности. Затем я напомнил судье, что 21 мая 1999 года опять же письменно повторил просьбу, что эти просьбы и потом следовали одна за другой.
Так вот и шел судебный процесс, на котором истец был вынужден постоянно оправдываться, доказывать, что ответчик лжет. Рискну предположить, что при публичном оглашении моих документов в суде ответчик стал бы лгать поменьше.
Поэтому прошу и по второму мотиву того же, то есть из-за существенного нарушения процедуры отменить решение суда.
Мотив третий.
В решении суда от 20.04.2000 изложены доводы ответчика, однако им не дана правовая оценка, приводимые факты не проанализированы на предмет их истинности и законности. В результате многие 'аргументы' не выдерживают никакой критики и, естественно, противоречат фактическому положению.
Так, в решении суда пересказывается лживое утверждение ответчика о том, что истец... 'попросил провести полную проверку...' Я не просил ни о чем таком и не собирался просить.
Так, утверждается, что 'из-за большой загруженности инспекции' проверку было решено провести с 12 по 19 апреля 1999 года. С одной стороны, это, мягко говоря, не соответствует действительности, так как акт проверки правильности взимания подоходного налога, к примеру, проведенной инспектором ГНИ Ларькиной О. И., мною был подписан еще 31.03.1999 года, то есть за две недели до указанной в суде ответчиком даты. С другой стороны, проверка может считаться законченной лишь при предъявлении проверяемому всех актов. Ответчик утверждал, что проверка была завершена 19 апреля 1999 года, но тогда почему последний акт проверки, являющийся как раз спорным, был предъявлен проверяемому лишь 20 мая 1999 года? Ответа на этот вопрос в решении суда нет.
Так, судя по решению суда, ответчик утверждает, что сроки проверки не были нарушены. Допускаю и такое. Однако суд обязан был выяснить и соответствующим образом оценить, почему при 'ненарушенных сроках проверки' акт проверяемому был предъявлен лишь через месяц? Причем, спустя более, чем через месяц после того, как истек отведенный законом срок для предъявления каких-либо претензий. Или, иначе говоря, акт, утверждающий об обнаруженном нарушении налогового законодательства, к тому времени являлся ничтожным и не мог нести никаких последствий для налогоплательщика. Суду следовало бы с таким же пристрастием, как и истцу, позадавать немало вопросов ответчику, потребовав разъяснить такое количество неточностей и неясностей, потребовав подтвердить 'законность и обоснованность' действий налоговиков.
Так, суд, выслушав довод ответчика о том, что все, как говорится в решении суда, 'должностные лица ИМНС действовали законно и обоснованно', обязан был выяснить, почему же в таком случае инспекция не выдала справку об отсутствии долга перед бюджетом сразу же после окончания установленного срока для ликвидации; почему, не уложившись в установленные сроки, налоговая инспекция продолжала терроризировать истца, угрожая все новыми и новыми санкциями, хотя давно уже потеряла на это законное право; каким образом можно считать действия законными при абсолютно незаконных притязаниях? Я неоднократно просил (сначала налоговую инспекцию, а потом и суд) исходить из требований ГК РФ, в котором порядок ликвидации предприятия строго регламентирован и все стороны должны были исходить при решении возникающих проблем из требований статей 62-65 Кодекса. Ни мне, ни кому-либо еще, в том числе и такой важной государственной структуре, каковою является налоговая инспекция, не дано права нарушать ГК РФ. Да, я поначалу готов был пойти на компромисс, на компромисс, как мне тогда казалось, устраивающий всех. Мне тогда казалось, что инспекторами движет всего лишь чрезмерная амбициозность, а не что-либо еще. И я предложил выход из ситуации, при которой инспекция сохранила бы лицо и репутацию знатока законов, репутацию умело проводящей налоговые проверки и выявляющей даже ничтожные 'нарушения', а я, в свою очередь, получив на руки документ, удостоверяющий невозможность рассчитаться с бюджетом и подтверждающий, что долг признан погашенным, немедленно завершаю процедуру ликвидации. Тем более, что никаких других препятствий не существовало, тем более, что сама возможность признания долга погашенным предусмотрена все тем же ГК РФ, тем более, что сама налоговая инспекция подтвердила отсутствие средств у ликвидируемого юридического лица, а также какого-либо имущества, которое можно было бы продать с торгов. И это означает лишь одно: законных способов взыскать 'долг' не существует. Не существует даже в судебном порядке. 20 мая 1999 года я в письме (копия его имеется в деле) предложил такой компромисс. На тот момент, подчеркиваю особо, выход из той неоднозначной ситуации, меня мог бы устроить, но мое предложение осталось без ответа. Странно, по меньшей мере, это. Особенно странно в свете тех заявлений в суде, которые сделала представительница ответчика госпожа Дорошенко, начальник юридического отдела инспекции. Ее первое заявление (цитирую по протоколу судебного заседания) прозвучало так: 'С 15.04.1999 г. он (ответчик имеет в виду истца - прим. автора) мог получить эту справку, но он этого не сделал, а решил получить акт проверки'. Абсолютно голословное заявление, потому что ответчик подтверждающих документов не представил. На странице 10 (нумерация моя, так как протокол не пронумерован и листы могут быть легко заменены на другие) приведены вновь слова ответчика. Они звучат так: 'если бы истец сразу же обратился за выдачей справки, то мы сразу же прекратили бы проверку и выдали справку'.
Доброта ответчика беспредельна, а законопослушание просто-таки потрясающее. Беда только в том, что в деле имеются многочисленные документальные свидетельства, говорящие о том, что ответчик обманывает суд. Истец обращался и много раз с просьбой снять препятствия на пути ликвидации предприятия, выдать справку либо об отсутствии задолженности, либо любую другую. После многочисленных устных обращений, которые, конечно же, мне подтвердить нечем, я впервые обратился письменно 13 мая 1999 года к начальнику инспекции господину Кулашко Г. Н. И что? Прекратили проверку? Выдали справку? Ничего подобного! Ответчик не удосужился даже ответить на письмо. Так что гуманистические заявления, прозвучавшие в суде, явились для меня настоящим открытием.
Что ж, ответчик волен говорить в суде обо всем, что ему придет в голову: на то и свобода слова. Но суд, как мне кажется, не мог не отреагировать на подобные пассажи ответчика. Ведь у суда перед глазами было мое исковое заявление, в котором черным по белому было написано: истец неоднократно обращался к ответчику с просьбами снять препятствия на пути окончательной ликвидации предприятия, но все письма остались без ответа. Из протокола же судебного заседания явствует: никаких требований что-либо доказать у суда к ответчику не прозвучало. У меня осталось по сию пору ощущение, что суд был заинтересован в том, чтобы ответчик как можно больше лгал, потому что лживая демагогия создает в головах участников суда путаницу, а на ее основе легче вынести любой нужный вердикт.
И вот еще, мягко говоря, маленькая неточность. Как следует из мотивационной части решения суда, ответчик утверждает, что после 05.07.1999 г. 'производство по взысканию налоговых санкций было прекращено', но это совершенно не соответствует действительности. Достаточно сказать, что через десять дней после того, как ответчик прекратил 'производство санкций', я получил постановление ГНИ о привлечении меня к административной ответственности в виде штрафа. Я вынужден был тогда обратиться в суд, поскольку впервые в жизни был признан нарушителем закона, столь наглой выходки стерпеть не смог. Через восемь месяцев, то есть 21.03.2000 г., состоялось решение суда (оно в деле имеется), которое вступило в законную силу. Суд отменил постановление о привлечении меня к административной ответственности и дело производством прекратил. Решение суд принял, руководствуясь не только и не столько формальными признаками. Суд фактически признал, что с моей стороны не было никакого нарушения и все утверждения о, якобы, задолженности моего предприятия перед бюджетом ни на чем не основаны.