Аннотация: Так ли уж велик писатель Шолохов? Вопрос, на который нет однозначного ответа.
(Мысли, возникшие после нового прочтения трудов Нобелевского лауреата)
Почти сорок лет назад, находясь по делам в Москве, был приглашен на дружескую вечеринку. Почитая за честь, пошел. Кроме принимающей стороны, то есть хозяина квартиры, компания оказалась мне незнакомой, но примерно одного со мной возраста. И кто ж такие собрались? Творческая поросль, богемная молодежь: литераторы, поэты, кинорежиссеры, художники, уже известные стране журналисты. А я на их фоне? Букашка среди мастодонтов. Провинция! Поэтому все больше молчал и слушал, затаив дыхание, умные разговоры.
После третьей стопки (прежде представлял себе, что творческая элита советского общества, его сливки, предпочитает исключительно французские коньяки, или, на самый крайний случай виски, но, оказалось, потребляет, как и мы, простые смертные, за милую душу водочку) компания неожиданно для меня занялась проблемами литературы, в частности, Шолоховым. Как мне показалось, Михаил Александрович на тот момент был притчей во языцех в богемных кругах Москвы.
Компания, устроившись на любимом коньке, разошлась. Мужчины, распушив перья, бойко критиковали старика (они так считали), а особы женского пола поощрительно подхихикивали. Говорили, что поисписался старик, живет старым багажом, после войны, собственно, ничего не выдал на-гора; живет, мол, в Вёшенской, чудит, веселя станичных казачков. Перейдя к 'Тихому Дону', поставили под сомнение само авторство Шолохова (оказывается, Москва полнится слухами на сей счет, а я, провинция, даже помыслить не мог ничего такого), утверждали, будто бы появились достоверные данные о том, что Шолохов мелкий воришка, украл рукопись у белого казачьего есаула Ермакова еще во время гражданской войны.
Компания упоённо перемывала косточки автору 'Тихого Дона', говорила зло, с надрывом. Чувствовалось, что люди попросту завидуют.
И тут-то я впервые раскрыл рот. С присущей мне горячностью и прямолинейностью спросил:
- Скажите, а кто написал рассказ 'Судьба человека'?
Компания недоуменно запереглядывалась. Кто-то (кажется, это был поэт Иван Савельев, куратор поэтической рубрики в журнале 'Рабоче-крестьянский корреспондент') откликнулся вопросом.
- Причем тут этот рассказ? Мы не о нем...
Я нахально прервал и упрямо продолжил то, что гнездится внутри и готово выйти наружу:
- Как понимаю, здесь нет людей, которые бы сомневались в авторстве рассказа... Напишите кто-нибудь из вас нечто, равное по художественной мощи, и за одно это я вам поклонюсь в ноги.
Вот и вся моя речь. Компания замолчала. Никто не возразил мне. Компания тотчас же сменила тему разговора.
Много воды утекло после той моей по-юношески горячей защитительной речи. Изменил ли я взгляд? На рассказ 'Судьба человека' - нет, и по-прежнему считаю изюминкой всего творчества Шолохова. Насчет романов, то тут не все столь однозначно.
Недавно вновь перечитал все восемь томов собрания сочинений Шолохова и, несмотря на то, что он лауреат Нобелевской премии в области литературы, во мне произошла переоценка ценностей. Шолохов - большой писатель, но он советский и этим многое объясняется. Творчество Шолохова - не чета творчеству Бунина, хотя оба они обладатели одной и той же премии. На их произведениях отразились разные судьбы создателей. Если Бунин интеллигентный и очень образованный человек, то Шолохов довольно мужиковатый и интеллектуально значительно слабее. Впрочем, это и неудивительно. Шолохов не скрывал, что пару лет проучился в гимназии и не закончил, - это все его 'университеты'. Помешала, как он сам объяснял, революция и гражданская война. Такое объяснение могло убедить Алексея Пешкова, также не отличавшегося образованностью, но не меня. Если бы захотел, то, став взрослым, мог поднять образовательный уровень. Кому-кому, а ему это сделать не составляло труда: как-никак, но мужик не от сохи и после гражданской не хлебопашеством занимался. Конечно, кусок хлеба сам зарабатывал, но с наганом в руке, отнимая у крестьянина-труженика последнее.
По поводу романа 'Тихий Дон' скажу немного. Своими размерами вещь внушает уважение. Читать же тяжело. И не потому, что роман объемом велик. Тяжелый осадок остается в душе из-за того, что автор с каким-то нечеловеческим упоением описывает сцены жестокости и насилия. Когда на каждой странице кровь льется рекой и горы трупов, то не до эстетического удовлетворения. Патология у автора какая-то, что ли. Поскорее хочется забыть, пойти в туалет и смыть приставшую мерзость. Шолохов объяснял тем, что время было жестокое. Согласен. Как говаривал вождь, революции в белых перчатках не делают. Но отчего ж в литературу тащить всю эту жестокость, описывая каждую сцену во всех деталях? Наверное, меру надо знать.
И еще. К удивлению своему обнаружил, что в романе отсутствует положительный герой. Все, буквально все в романе (в разной степени, конечно) гадки, особенно, Гришка Мелехов. И это правда жизни, знанием которой хвалился Шолохов? Неправда! Были светлые и добрые головы как в стане белых, так и красных. Не все ж они вурдалаки?
Вообще говоря, жестокость пронизывает все творчество Шолохова. Охватывает ужас, когда читаешь и роман 'Поднятая целина', и рассказы.
Бытовая, но о многом говорящая, сцена из 'Поднятой целины'.
У председателя сельсовета Размётнова завелась пара приблудных голубей. Он проникся к ним такой жалостью и любовью (сужу по описанию автора), что из личного пистолета застрелил своего кота, который, якобы, хотел покуситься на голубиную жизнь (выходит, красные отчаянно сражались не только с белыми, а и с прочей иной живностью).
Факт зверский. Бывает, что человек в порыве гнева и прочее. Так сказать, Разметнов пошел на злодейство, сам не ведая, что творит. Помутнение рассудка? Оказывается, нет! Его зверство - деяние глубоко осознанное. Потому что он не только лишил жизни собственного кота, но и начал методичную охоту и отстрел всех соседских котов и кошек.
Потом о своих 'подвигах' этот типичный представитель советской власти живописно рассказывал председателю колхоза Давыдову, который слушал о художествах своего товарища, похохатывая. Веселенькая история, не так ли? Было отчего посланцу партии большевиков веселиться.
Я подумал: неужто автор на стороне Размётнова, таким образом описывая его 'подвиги'?
А вот писательские рассказы. Для примера (они все такие) беру несколько.
Рассказ 'Обида'. Само название произведения отвечает на вопрос, что послужило поводом для жестокости, - всего-то обида.
Коротко суть этого рассказа. На Дону голод. Люди страдают. Зиму хуторяне кое-как перезимовали. А по весне надо сеять, зябь ждет. Но посевного материала, то есть зерна, у многих нет, в том числе у многодетного хуторянина Степана. Он, Степан, тешит себя надеждой, что советская власть поможет с семенами. Действительно, выделили на сев пшенички. Поехал за ней в дальнюю станицу. Получив пару мешков, возвращается назад. Едет лесом. И тут грабители налетели. Стукнув легонько пару раз Степана, забрали зерно и исчезли.
Степан возвращается ни с чем. Он убит горем. Он страдает от обиды. Как-то, шагая по дороге, он увидел мужика с дальнего хутора, управляющего лошадью. Мужик этот показался подозрительно ему знакомым. Степан посчитал, что это он напал на него в лесу и ограбил. Взял Степан вилы-тройчатки (вилы фигурируют в качестве орудия злодейства во многих произведениях Шолохова) и... Далее по тексту:
'Степан занес вилы, на коротенький миг задержал их над головой, со стоном воткнул их в мягкое, забившееся на зубьях дрожью... На пожелтевшее, строгое, прижатое к земле лицо кинул клок сена, потом влез на воз и взял на руки зарывшегося в сено мальчонка'.
Замечательный образчик социалистического реализма. Западные ужастики не идут ни в какое сравнение.
Рассказ 'Семейный человек'. Рассказ ведется от лица главного героя:
'Обнимает он меня, а у меня сердце кровью обливается.
- Беги, сынок! - говорю ему.
Побёг он к ярам, все оглядывается и рукой мне машет.
Отпустил я его сажень на двадцать, потом винтовку снял, встал на колено, чтоб рука не дрогнула, и вдарил в него... в зад'.
Отец убивает сына. За что? За то, что красным сын служил и попал в плен к белым. Убийство сына оправдывает тем, что ему хуже было б, если б доставил живым в контрразведку. Хладнокровен герой рассказа, с не меньшим хладнокровием передает рассказ Михаил Шолохов.
Повесть 'Путь-дороженька'. Один хуторянин убивает другого. Шолохов описывает так:
'Удары гулко падали на горбатую спину, вспухали багровые рубцы, лопалась кожа, тоненькими полосками сочилась кровь, и без стона все ниже, ниже к земляному полу падала окровавленная голова...'
Рассказ 'Кровный враг'.
Первая сцена жестокости:
'Отвязав мешок, вытащил первого попавшегося под руку волчонка, под теплой шерсткой нащупал тоненькую трубочку горла и, морщась, стиснул ее большим и указательным пальцами. Короткий хруст'.
Вторая сцена жестокости:
'Коротко взмахнув топором, Ефим развалил череп собаки надвое. На Игната брызнула кровь и комья горячего мозга'.
В первом случае действовал Игнат, подкулачник, враг советской власти. В другом случае Ефим, секретарь хуторского совета, то есть представитель той самой власти. Какая между ними разница? Никакой: оба нелюди.
Но меня заинтересовало даже не это, а то, с каким наслаждением описывает писатель сцены жестокости, с каким знанием предмета. Видать, доводилось...
В Англии вышел из печати 'Тихий Дон'. Добропорядочные англичане, прочитав, стали возмущаться: как, мол, можно издавать подобные книги, напичканные такими сценами жестокости? Вот что написал Шолохов в ответ на возмущение англичан:
'Книга моя не принадлежит к тому разряду книг, которые читают после обеда и единственная задача которых состоит в способствовании мирного пищеварения'.
Верх писательского цинизма, конечно.
Не любит Шолохов до отвращения своих главных героев и потому в описании их позволяет себе...
Вторая книга 'Поднятой целины'. В одном из мест автор пишет о Давыдове:
'...он давно не подстригался, и крупные завитки черных волос сползали из-под сбитой на затылок кепки на смуглую широкую шею, на засаленный воротник пиджака. Что-то неприятное и жалкое было во всем его облике'.
И чуть ниже. Размётнов, глядя на Давыдова, думает:
'Вот она, любовь, до чего нашего брата доводит...'
Итак, получается, что не стриженным и засаленным, то есть неприятным и жалким, герой-любовник стал благодаря любви к Лушке. Весьма странная писательская мысль. А я-то всегда считал, что влюбленного мужчину от невлюбленного можно сразу же отличить именно по тому, как часто стрижется-бреется, каждодневно ли моет шею, чтобы не засаливать воротник пиджака, насколько аккуратно одевается. Любовь - чувство редкое и чистое, поэтому и дружит с чистоплотностью - внешней и внутренней.
Грязнуля Давыдов неприятен. Неприятен и как мужчина, претендующий на любовь, и как председатель колхоза, номенклатура, служащая примером остальным.
Странные представления у писателя Шолохова о влюбленном мужчине. По себе, основываясь на личном опыте, что ли, судит?
Въедливо, с пристрастием продолжаю путешествовать по страницам второй книги романа 'Поднятая целина'. Упрекнули недавно: большой, мол, придира. Это правда. Есть такое. Давно наблюдаю за собой. Придираюсь ко всем, но особенно к 'великим'. Не могу не доставить себе удовольствие придраться...
Давыдов страдает, Убегая от любви к Лушке, скрывается в степи, где одна из колхозных бригад пашет землю. Председатель также включается в коллективный труд на благо родного колхоза, то есть пашет на волах.
Раннее утро. Рядовые колхозники - в поле, а их председатель все еще спит. Накануне, дескать, сильно устал и решил отдохнуть. А колхозники разве не устали? Впрочем, председателев труд - добровольный, а посему в радость; труд же колхозника - подневольный, обязательно принудительный. Разница? Ну, да ладно. Не об том речь.
На полевом стане появляется в этот ранний час незнакомец. По крайней мере, для стряпухи, которая никак не может разжечь костер (растопка сильно отсырела за ночь: дожди шли, не переставая), а приехавший ей игриво помогает.
Стряпуха, по просьбе незнакомца, идет и будит председателя. Давыдов выходит.
Цитирую далее по тексту романа.
'Мельком взглянул на приезжего, хрипло спросил:
- С пакетом из райкома? Давай.
- Без пакета, но из райкома...
- Чует мое сердце, что твоя милость - уполномоченный райкома.
Он... немножко церемонно раскланялся:
- Председатель колхоза Семен Давыдов.
- А я - секретарь райкома Иван Нестеренко. Вот и познакомились...'
Я начинаю туго соображать, прочитав этот кусочек.
Первый вопрос, родившийся в моей голове: 'Что в райцентре опять новая партийная власть?' Вопрос совсем не праздный. Потому что несколькими главами ранее автор рассказывал, что на смену старому пришел новый секретарь, что прежних секретаря райкома и заворга, допустивших перегибы в колхозном строительстве, выгнали к чертовой матери. С ним, с этим новеньким секретарем райкома, если мне память не подводит, Давыдов уже познакомился. В тот раз, когда в поисках нового секретаря натолкнулся на него в соседнем, Тубянском колхозе. Тогда-то и состоялось их первое знакомство.
Если этот - тот самый Нестеренко, то почему сейчас-то они снова друг другу 'церемонно' представлялись, почему прозвучали слова 'вот и познакомились'?
Поломав изрядно голову, в больших сомнениях читаю роман дальше. И, оказывается, нет, не меня память подвела, а великого писателя Шолохова, который, видимо, запамятовал, что уже знакомил этих людей, а редакторы издательства постеснялись подсказать гениальному автору.
Погуляв изрядно по полю, даже поборовшись зачем-то, поговорив о высоких материях, о духовном, то есть о книгах для избы-читальни, услышав упрек от Нестеренко (дескать, председатель должен не пахать вместо людей, а руководить ими), Давыдов восклицает:
'Но ты сам на тубянских полях гонял на лобогрейке!'
На это Нестеренко досадливо усмехается:
'Я в Тубянском проработал несколько часов, чтобы познакомиться с народом...'
Снизошло на Шолохова озарение, и он вспомнил-таки, что руководители уже знакомы.
И это не единственная авторская несуразица.
В этой же главке, например, я имею право поставить и еще один вопрос: судя по предыдущим главам романа, колхоз не только отпахался, а и отсеялся; Давыдов и его колхозники ждут не дождутся, когда будет первый дождь, появятся первые всходы и они, то есть всходы, после обильного дождя проклюнулись-таки.
А здесь? Бригада все еще пашет? Если это весновспашка, то уже сильно поздно. Если это подъем зяби, то сильно рано, поскольку под зябь пашут после уборки урожая, то есть осенью.
Есть подозрение, что автор эту главу поставил не в то место романа и даже не заметил.
И тут же я вновь придираюсь. Автор сообщает, что после отъезда Нестеренко Давыдов также решил отправиться со стана в свое село. Идет пешком несколько километров. Автор подпускает лирики: жара, птички щебечут, жаворонки голосят. И вдруг появляется потрескавшаяся 'от долгой и сильной жары земля, не видавшая дождя'.
Откуда взялась 'земля, не видавшая дождя', если минутами раньше стряпуха не могла разжечь костер из-за того, что растопка отсырела, поскольку всю ночь шел обложной дождь?
Итак, был ночью дождь или нет? 'Обильно напиталась влагой земля' или нет?
Конечно, и после дождя земля может от жары потрескаться, но не через пару часов, а, по меньшей мере, через десять сухих и жарких дней.
Согласен, безмерно придираюсь. Особенно к великим. Особенно, если околесицу несут нобелевские лауреаты и им всё сходит с рук. Или это правда, что несуразицу писать имеют право лишь 'великие'?
Странно неприятные ощущения остаются от прочтения ранних романов, повестей и рассказов Шолохова. Ловишь себя на мысли, что вовсе не случайно писатель выводит образы своих главных героев-коммунистов столь мерзкими, отвратительными как в деле, так и на бытовом уровне. Не таятся ли в этом его истинные, глубоко утаённые убеждения, о которых хотел, но не мог сказать открыто? Шолохов этим намекал будущим читателям на что-то? Не хотел ли, скажем, дать понять, что у партии, состоящей из таких вот партячеек, как в Гремячьем Логу (они, между прочим, являлись, согласно Уставу, основой партии), нутро вурдалачье, поэтому и нет будущего?
Пытаюсь вспомнить и не могу: оказывается, ни в 'Тихом Доне', ни в 'Поднятой целине', где перед глазами читателя проходят сотни коммунистов, нет ни одного положительного героя из числа членов ВКП(б). Ни одного, которому стоило бы подражать. Не Нагульному же подражать, а он типичен, носящемуся со своей 'мировой революцией', как с писаной торбой? Не Разметному же, воюющему с кошками и котами? Не Давыдову же с его засаленными пиджаками и грязными рубашками, запутавшемуся в бабьих подолах? Не Подтелкову же из 'Тихого Дона', приказавшему устроить кровавое месиво из пленных безоружных белых офицеров, изрубившему цвет русской нации, как капусту? Под слегка наброшенной писателем вуалью усматриваю далеко не то, что хотела видеть официальная коммунистическая пропаганда. Значит? Михаил Шолохов еще не до конца понятый и оцененный писатель.
Получается так, что даже он не мог писать всю правду. Или не хотел? С его-то талантом и не суметь, если бы захотел, облагородить героев-коммунистов? Чепуха.
Советская классика, таящая в себе много еще непознанного и неясного, ждет своих беспристрастных исследователей.
Не оставляет места для оптимизма и разрекламированный советской пропагандой роман 'Они сражались за Родину'. Это не книга, а разрозненные черновые наброски, прошитые кое-как между собой суровыми нитками. Стоило ли такому писателю соглашаться издавать отдельной книгой, по сути, черновик? Или подобная невзыскательность связана с наступлением старости?
Я не могу знать, как бы роман выглядел в чистовом варианте. Я вижу то, что есть, то, что включено в собрание сочинений, изданное, между прочим, еще при жизни автора.
Шолохов исписался до того, что не нашел ничего лучшего, как начать роман 'Они сражались за Родину' по образу и подобию произведения другого и по-настоящему великого русского писателя. Я - о романе Льва Толстого 'Анна Каренина'.
Напомню. С чего начинается роман 'Анна Каренина'? С затяжного семейного скандала в доме Облонских. О чем идет речь в первой главе романа 'Они сражались за Родину'? Да о том же самом, то есть о семейной и давней неприязненной атмосфере в семье, стоящей на грани распада. Кто и как улаживает конфликт у Толстого? Анна Каренина, сестра Облонского, приехавшая погостить. А у Шолохова? Почти тоже самое: приехал брат главы семьи, с которым много лет не виделись. В первом случае благодаря сестре, во втором - благодаря брату огонь семейной вражды был потушен.
Потрясающее сходство.
В конце хочется сказать о Шолохове, как о человеке. Ему, Шолохову, ничто человеческое не чуждо. О циничном ответе английским читателям упоминал выше.
Теперь - крохотным штрихом о взаимоотношениях с коллегами по писательству, где предстает не совсем симпатичный образ.
1934 год. Увидел свет отдельной книгой роман Панферова 'Бруски'. Произведение не понравилось, прежде всего, писательскому диктатору того времени Алексею Пешкову, который обрушился на Панферова с уничтожающей критикой, которая равнялась по тем временам жесточайшему уголовному приговору. С Пешковым посмел не согласиться другой пролетарский писатель - Александр Серафимович, автор романа 'Железный поток'. Серафимович попытался встать на защиту Панферова, чем привел в ярость Пешкова. Пешков приватно обращается к Шолохову и просит написать статью, то есть включиться в литературный спор на стороне его, Пешкова. Шолохов, как видно, тотчас же откликнулся (сужу по письмам), желая услужить сильному мира сего, пишет статью в один из толстых литературных журналов.
Фрагмент статьи 'За честную работу писателя и критика':
'Статья А. С. Серафимовича, исполненная настойчивого желания оправдать плохую работу Панфёрова, получила заслуженную оценку, - Шолохов имеет в виду оценку Пешкова, выступившего с критикой. Далее продолжил в том же тоне. - Думаю, что не личные, а групповые симпатии заставили Александра Серафимовича оправдывать и хвалить плохую работу Панферова. Покривил он душой на старости лет'.
Пролетарский писатель Алексей Пешков, надо думать, не забыл отблагодарить Шолохова за оказанную услугу. Чем? Своим высочайшим покровительством, к примеру.
1938 год. Страсти вокруг Панферова поутихли. Алексей Пешков, основной противник, покинул сей бренный мир. Серафимович, напротив, живет и здравствует, отмечая свое 75-летие. Шолохов торопится засвидетельствовать свое почтение юбиляру.
Кусочек статьи Шолохова:
'Я очень люблю старика. Это настоящий художник, большой человек, произведения которого нам так близки и знакомы... Серафимович принадлежит к тому поколению писателей, у которых мы, молодые, учились. Лично я по-настоящему обязан Серафимовичу, ибо он первым поддержал меня в самом начале писательской деятельности'.
Думаю, что именно 'любовь' к старику и искренняя признательность за поддержку подвигла Шолохова четыре года назад обвинить публично Серафимовича в криводушии, групповщине, заклеймив таким образом пролетарским позором.
Шолохов расплатился сполна с Серафимовичем.
Кстати. Шолохов, говоря о писателе Панферове, в одном абзаце дважды назвал его 'плохую работу'. Зато о себе Шолохов более высокого мнения и потому считает, свое писательство не работой, а деятельностью. Понимаете, какая разница между работником и деятелем?
Вот таким предстал передо мной Шолохов, великий советский писатель, после нового прочтения его трудов.
Прочитав и переосмыслив, решил поделиться своими новыми личными ощущениями. Это не рецензия и не критическая статья. И, тем более, не литературоведческое исследование. Это было бы слишком смело. Это заметки по поводу, не поделиться которыми с другими я не мог. Я сполна утолил потребность высказаться.
P.S. В след за трудами советского писателя занялся новым прочтением Ивана Гончарова. Разница - невероятная! Ощущения светлые и добрые... А язык, язык!.. Постоянно отрываюсь от текста, чтобы поспеть записать ту или иную авторскую мысль. Настоящий писатель! Слава Богу, не советский, а русский... Из восьми томов Шолохова, между прочим, ничто не вызвало потребности сделать 'зарубку на память'.