Обзор конкурса Сд - 2015
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
"Иногда, для конспирации, Штирлиц думал вслух. Чего только не узнавали о себе товарищи по партии в такие минуты..."
|
Рецензии на повести конкурса "Современный детектив - 4"
Аметист: По ту сторону рока
Рассказывать автору о том, что именно он написал, есть занятие, несомненно, увлекательное, однако абсолютно бессмысленное. Поэтому тут буду краток. Автор написал детектив. Полноценный детектив, без всяких "скидок на..."
Теперь о том, как он его написал. Если опять же кратко, то плохо. Однако краткое "плохо" столь же бессмысленно. Если бы автор знал, что именно у него плохо, он бы сделал хорошо. По крайней мере, я на это надеюсь.
Для начала определимся, что значит "плохо"? В данном конкретном случае, плохо - это когда читатель захотел бросить чтение, одолев всего лишь порядка 40% текста. Возникает два вопроса: почему это случилось, и как этого можно было избежать?
На мой взгляд, главная и практически единственная проблема автора - стиль изложения. Остальные претензии прямо или косвенно вытекают из него.
Главная проблема в том, что автор много и часто злоупотребляет длинными предложениями. Юрий Никитин в своей книге "Как писать книги" называет их гусеницами. Образно и сразу передает суть дела. Чем плохи гусеницы?
Читатель, падла такая, живет в трехмерном мире. Более того, он успел к нему так привыкнуть, что, говорят, до 90% информации получает с помощью зрения. Соответственно, задачей автора является создание такого текста, за которым читатель мог бы увидеть трехмерную картину. Ее не обязательно подробно описывать. Достаточно набросать несколько штрихов, и читатель сам вообразит остальное, став в какой-то мере участником творческого процесса.
Предложения-гусеницы уже сами по себе задают линейность, сводя всю картину к точкам на линии. Линия же для привыкшего к трем измерениям читателя слишком скучна. Даже если эти точки сами по себе интересны - что бывает куда реже, чем кажется автору - в мозгу читателя уже активировалась установка "мне скучно". А от этого до нежелания читать дальше - один шаг.
Возьмем как пример предложение из самого начала:
"Тиль Линдеман воздел руки, приветствуя почитателей, снял микрофон со стойки, Кристоф ударил по барабанам, и "Раммштайн" начал выступление".
Сразу замечу, что это далеко не самый худший пример, но именно как пример - вполне сойдет. Итак, Тиль воздел руки, потом снял микрофон, потом Кристоф ударил по барабанам и "Раммштайн" начал выступление. Не буду спрашивать, кто все эти люди, по тексту логично предположить, что участники ансамбля.
Их там, наверное, несколько, но значимы пока только два - Тиль и барабанщик. Они начинают шоу. Так, автор, дайте им возможность устроить его. Покажите шоу читателю. Покажите, а не расскажите, да еще с помощью банального перечисления фактов, от которого, как от всякого перечисления, за версту веет скукой.
Вот, до этого автор пишет:
"Могучий аккорд полетел над полем. Многотысячный крик ответил ему".
У нас есть поле, многотысячная толпа и музыка. Есть картинка, которую и надо держать дальше.
"Тиль Линдеман воздел руки, приветствуя почитателей".
Всё, точка. Толпа прокричала, и Тиль приветствовал ее. Наверное, была какая-то ответная реакция или, напротив, народ безмолвствовал. Или же толпа замерла в предвкушении. А что? Хороший короткий образ, разбивающий гусеницу.
"Тиль Линдеман воздел руки, приветствуя почитателей. Толпа замерла в предвкушении. В полной тишине Тиль снял микрофон со стойки".
Не бог весть что, прямо скажем, но опять же для примера сойдет. Мы уже не перечисляем действия Тиля на сцене, мы показываем его. Мы слышим - читатель не только видит, но и ухи ему никто пока не оттоптал - гул толпы, который сменяется тишиной. Теперь нам ясно, что все эти люди собрались послушать Тиля и его команду, он им не похрену, и нам - чуть забегая вперед - не удивительно, что куча народу свалила на выходе следующего артиста. Одно цепляет за собой другое, придавая повествованию связность, а картине мира - целостность.
Далее, в дело вступает барабанщик. Дайте ему свое персональное предложение:
"Кристоф ударил по барабанам".
Можно даже так и оставить. В нашей картине мира - уже трехмерной - появился новый образ. Кристоф ударил по барабанам. Читатель сам домыслит, что тишина сменилась барабанным боем. И далее, опять же, отдельным последним предложением абзаца:
""Раммштайн" начал выступление".
Вы нарисовали картину - поле, толпа, Тиль с Кристофом - и, как настоящий художник, ее подписываете: ""Раммштайн" начал выступление". Вот, читатель, тебе картина маслом с места преступления, раз уж у нас детектив.
Читаю дальше и вижу, что любовь автора к предложениям-гусеницам докатилась даже до прямой речи. Вот опять же для примера фраза из сцены, где спорят медики.
"- Потом доругаетесь! Мне надо с каждым из вас поговорить. Вы кто? Здешний... Исай Радин. Что значит, надо приём вести? А кто мне данные трупа скажет? Вера? А, медсестра, которая тут была... Ладно, идите пока, работайте. А вы, доктор, из скорой? Я так и думал. Присядьте здесь, вы мне понадобитесь... Да бога ради, заполняйте свои бумажки, конечно!"
Всю эту фразу проговаривает следователь Киреев. Остальные в это время, надо полагать, приняли образ сферических коней в вакууме, общаясь со следователем исключительно телепатически. Ну а как иначе? Где их голоса? У нас есть один Киреев аки центр мироздания и глас его, аки вся остальная Вселенная. Нет, автор, это не вы так думали, это я только что сочинил исходя из того, что вы мне написали. Что ж, давайте еще раз попробуем нарисовать нормальную картинку по вашему описанию.
- Потом доругаетесь! Мне надо с каждым из вас поговорить. Вы кто? - следователь указал пальцем на молодого врача.
- Здешний... Исай Радин, - как-то так ответил тот и, оглянувшись на какой-то шум в приемной или где-то там еще, добавил: - Мне надо прием вести.
Посторонние звуки, живой и говорящий Радин со своими проблемами придают картине глубину.
- Что значит, надо приём вести?
Это спрашивает следователь, но он, наверное, в курсе, что такое прием у врача. Эта проходная фраза нужна лишь для того, чтобы сохранить целостность гусеницы. Значит, вычеркиваем, и сразу берем бык за рога.
- А кто мне данные трупа скажет? - строго спросил следователь. - Вера?
В принципе, телепатические способности следователя уже доказаны чуть ранее фразой:
"Киреев сделал вид, что ему ясно, о чём спорят медики, хотя по его шкале понимания стрелка сейчас показывала отметку "ни бум-бум". Зато шум за дверью он интерпретировал прекрасно - медсестра Вера с помощью спортивного охранника Коли действовала решительно и успешно".
До того имя Вера в тексте не встречается, а тут Киреев прекрасно понял, что Вера с ранее представленным Колей уверенно решала проблемы. Однако всё же лучше позволить озвучить ее имя кем-то другим. Например, доктором, к которому обращается следователь. Это позволит придать картине объем и более красиво представить читателю еще одного персонажа.
- Вера, - сказал Радин.
- Кто это? - переспросил Киреев, и тут сработал его дар телепатии, или просто находчивость: - Это медсестра, которая тут была?
Радин согласно закивал, и Киреев отпустил его:
- Ладно, идите пока, работайте. А вы, доктор, из скорой?
Тут и второму доктору пора бы открыть рот. Тем более что по окончанию фразы у того свои заботы - бумажки заполнить надо - и он явно не из тех, кто промолчит о своих бедах. Так опять же покажите его читателю.
Ну и напоследок, так сказать, удар милосердия.
Сразу же за первым эпизодом идет вставка "от автора". А остальной текст, простите, от кого? От кутюр? Но это ладно, а вот что не ладно: фраза от автора вполне проходная, вполне уместная в тексте. Так скажите, автор, зачем вы меня выдернули из повествования, чтобы сообщить ваше особое мнение о Кирееве?
Вот, по сути, два слова "от автора" - и две торпеды в борт своему же тексту. Первая - автор оторвал читателя от повествования; причём замечу, и без того пока что не шибко увлекательного. Вторая - автор оторвал читателя от чтения совершенно зря! Да прицепите вы всё "от автора" к последнему абзацу первого эпизода - и оно там будет вполне уместно.
Подытоживая свою многословную критику (интересно, кстати, хоть кто-то до конца дочитал?), хочу напомнить автору давнишнее правило писателя: показывайте, а не рассказывайте. Да, я знаю, что это тяжело. Но результат того стоит.
Бирюза. Дело о супружеской верности и крепкой мужской дружбе
У микрофона я и Микки-Маус.
В смысле, есть (или был) такой жанр - радиопьеса. Именно "радио-", поскольку в прочих версиях пьес хоть какое-то действие есть. Актеры, к примеру, руками размахивают, или хотя бы на заднем плане какая-то картина представлена. А вот так, чтобы одни голоса - это только радио. Однако даже там реплики героев выделялись голосом, интонациями, словесными оборотами. Здесь же - просто три длиннющих диалога, которые убивают всё впечатление от неплохо задуманной работы.
Да, немного похвалить автора тоже не мешает, тем более что в эти диалоги, вне всякого сомнения, его и без меня натыкают носом.
Итак, придумано неплохо. У нас есть по-кошачьи безмерно любопытный следователь и преступление, похожее на несчастный случай. Начальство торопит закрыть дело, врагов у покойного ноль целых и столько же десятых, но чутье сыщика подсказывает герою - и читателю! - что здесь дело нечисто. Для интриги в детективном сюжете вполне достаточно и на этом материале уже можно построить всё повествование.
И вот теперь о грустном. Повествование автор строит с большими и малыми огрехами, постепенно убивая весь интерес.
Первое, что сразу бросается в глаза - это "портянки" диалогов без единой ремарки автора. А ведь герой не слушает запись, он ее, как сказано в тексте, смотрит. Значит, должен не только слышать речь, но и видеть, что там происходит. Как минимум, это должно было выглядеть, как эпизод с допросом старых соседей Бернштейнов.
Возможно, тут у вас, автор, возникнет впечатление, что диалоги с ремарками слишком длинноваты. Тогда их можно подсократить, вырезав или ужав какие-то из реплик персонажей. Стивен Кинг в свое время писал, что формула хорошего текста есть первоначальный вариант минус десять процентов. Не скажу, что формула универсальна и подходит к каждому случаю, однако лично по моему опыту текст действительно очень часто от этого выигрывает.
И еще, по поводу тех же ремарок. Кто у нас главный герой? Очевидно, что Горецкий. Они с начальником не друзья-напарники как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Начальник здесь выступает в роли очередного препятствия, пытаясь закрыть почти раскрытое дело. Кстати, раз это так, то совсем не обязательно раскрывать богатый внутренний мир Соболя, который на рабочем месте пишет стихи.
Однако ближе к делу. Главный двигатель сюжета - главный герой. Потому он и главный. Его решения должны определять дальнейший ход повествования. Допустим, герой решил забить на всё, пошёл и напился - и мы на выходе получаем драму. Или герой решил непременно найти преступника - и мы видим детектив. В данном же случае этот главный герой половину повести сидит и смотрит телевизор. Точнее, слушает. Возникает вопрос: насколько интересно наблюдать за таким поведением героя? Скорее всего, не очень.
Соответственно, есть два равновесных решения.
Во-первых, можно передать функцию допроса главному герою. Он пообщается с подозреваемыми, а заодно не просто покажет читателю сцену допроса, а покажет ее глазами главного героя. Как он это видит, на какие детали обращает внимание и т.п.
Во-вторых, если уж хочется показать, что начальник герою не доверяет такое дело, то всё равно роль пассивного наблюдателя - не лучшая роль для главного героя. Пусть он хотя бы комментирует то, что видит и слышит. Мысленно или вслух - это решать автору. На мой взгляд, лучше мысленный монолог, чтобы не "встревать" в разговор.
Далее, по поводу собственно детектива. Замечание о качестве кожи Татьяны звучит только в самом финале:
- А как вы меня разгадали?
- У вас превосходная кожа, Татьяна Николаевна.
- Простите! - сказала женщина возмущенно.
- Незагорелая, но в то же время естественно-оливковая. И шелковистая - в нашей-то полосе. Я когда вас впервые увидел - сразу понял, что никаким псориазом вы не болеете.
Этот литературный прием называется "рояль в кустах". На самом деле, используется довольно часто даже именитыми авторами. Например, знаменитый Ниро Вульф частенько припрятывал улику в рукаве, однако, как водится, рояль роялю рознь. Одно дело - сообщить читателю, что у Ниро Вульфа есть некая улика, чтобы в финале огорошить оптом злодея и читателя неким документом, полностью изобличающим преступника. Другое дело, что герой эту улику тоже не видит:
Горецкий выключил запись и уставился в стену остекленевшим взглядом. Он думал...
Мысли Горецкого начали притупляться, и он понял, что сегодня уже ни до чего не додумается.
Приняв душ и почистив зубы, он повалился на кровать и почти сразу уснул. Часа в три ночи он проснулся, долго и остервенело чесал нос, затем снова заснул и больше не просыпался до самого утра.
Это уже не рояль в кустах, это целый полковой оркестр грянул "Сюрприз!" Что нехорошо само по себе, и вдвойне нехорошо, когда неудачный стиль изложения притупил всякий интерес и в плане критики автору, как говорится, каждое лыко в строку. Поэтому намек на основную улику всё ж таки лучше подать пораньше. Совсем не обязательно, чтобы герой, как он утверждает, "сразу понял", но хоть какой-то акцент на внешности героини сделать надо.
Также видел в комментариях, что автору пеняют на хлорид калия. Я не химик, вопросом не владею, но его вполне можно заменить на какой-нибудь старинный яд, который передавался в семье Татьяны из поколения в поколение. Придаст ее образу глубины и аристократичности.
И в заключение еще, так сказать, пара штрихов к портрету. Главного героя зовут Иван Алексеевич Горецкий. Далее по тексту автор именует его то по фамилии, то по имени-отчеству. В прямой речи такое было бы оправдано: для кого-то он Ваня, для кого-то Иван Алексеевич, а для кого-то следователь Горецкий. Всё нормально.
Но в авторской речи именование нужно ровно для одного - обозначить героя, и тут постоянная смена фамилии и имени сбивает с толку. Почему, к примеру, в третьей строке он Горецкий, а в пятой Иван, да еще и Алексеевич? Лично я никакой разницы не вижу. Однако она есть - тут фамилия, там имя, и читатель рефлекторно тормозит чтение, пытаясь понять, а где она, разница-то? А ее нет.
Тут фишка в следующем. Приятно читать текст, который бежит гладко. Одна фраза цепляет за собой другую, складываясь в единое целое. При этом имена героев часто воспринимаются как некий единый иероглиф, который данного героя обозначает. Если же имена постоянно скачут, то для чтения это - как лежачий полицейский на шоссе.
Подбивая итоги, скажу так. Придумано неплохо. Теперь надо поработать над текстом. Много поработать. Даже очень много. Однако тут есть над чем работать. Несмотря на разгромный, наверное, общий вид рецензии конкретно этот детектив - однозначно кандидат в работу, а не в корзину.
Лазурит. Песнь Юлиуса, или колдун в медвежьей шкуре
Стремительным галопом несется мысль автора. Столь же стремительно перо набрасывает на бумаге контуры будущего произведения. Тут штришок, там штришок. Больше не надо, ведь вся картина у автора перед глазами. Вот только читатель - не телепат. Он не может влезть в мозг автора и потому вынужден, как Шерлок Холмс, по крошечным намёкам восстанавливать картину следствия.
Что удалось восстановить мне? Автор задумал написать шпионский детектив. Якобы в прошлом российские спецслужбы затеяли охоту на шпионов, подсунув в качестве наживки некий новый секретный объект. Однако в ЦРУ не дураки сидят. Там просекли фишку и не клюнули. А вот корейская разведка, которой непонятно зачем это нужно, клюнула. Присланный из Москвы аналитик Роман дело распутал, а его секретный коллега сумел задержать шпионку.
В общем, придумано неплохо. Автор уверенно набросал скелет будущего шедевра, и отправил этот скелет на конкурс красоты. Ход нестандартный, но, увы, ни разу не выигрышный.
Выше я изложил, что я думаю о прочитанном. Ниже я буду писать о том, как поступил бы я, будучи автором. Да-да, я помню, что критик - это тот, кто рассказывает автору, как бы он написал его рассказ, если бы умел. Тут смайлик. Однако я твердо убежден, что просто указать на ошибки - этого мало. Ну, есть огрехи, а делать-то с ними что? Вот об этом я и буду дальше рассуждать вслух.
На этот скелет надо нарастить мясо. Чтобы прикинуть, как - разберем для примера завязку произведения. Это три первых сцены. Их задача - кратко ввести читателя в курс дела. Дальше возможны какие угодно перемены и трансформации, но читатель изначально должен знать, о чём вообще автор толкует.
Первый эпизод: герой едет в поезде и думает о чём-то, что надо забыть. Потому что исправить всё равно уже ничего нельзя. Скорее всего, это нечто трагическое.
По крайней мере, это так выглядит. Далее по тексту парой штрихов набросано, что забвению подлежит секс с кореянской шпионкой, но проблема не в этом. У каждого свои поводы для грусти.
Проблема в том, что начало произведения, особенно выделенное отдельным эпизодом, задает настроение. Это "первая сцена", да еще и столь четко выделенная. Она представляет нам всё последующее произведение. "Здравствуйте, уважаемый читатель, я - трагедия о тяжелой ошибке, которую никак нельзя поправить", - вот что она говорит читателю.
Читатель кивает, читает дальше и обещанная трагедия остается за кадром, отметившись парой предложений по ходу текста. Тема нераскрыта, и читатель справедливо чувствует себя обманутым.
Сцена вторая, в управлении. Ее назначение - представить читателю главного героя. Задача выполнена? Нет. О герое мы знаем лишь то, что он майор и привык работать один. Как его зовут, кто он по профессии и как выглядит - всё оставлено за кадром. Второстепенным персонажам - и то уделено больше внимания. И окончательный удар - финальная фраза. "Ёш твою медь! Он еще и подполковник!.." - удивляется майор.
Ну и что? Подполковников в Москве - как собак нерезаных. К тому же оборот "Он еще и..." подразумевает, что он и до еще кто-то есть. И кто же он? Султан Бахрейна?
Автор знает, что эти двое - знакомы, но мне-читателю он не счел нужным это сообщить. Я узнаю об этом только через сцену. До этого следует краткий экскурс о том, как герой отдохнул с некой Люсей в Израиле. Там они познакомились с четой Цоев: эрудитом Денисом и молчаливой Тамарой, которая за словом в карман не лазала. Тут я-читатель должен был телепатически установить связь между Денисом Паком в управлении и Денисом Цоем в Израиле. Увы, я всего лишь подумал "да мало ли в Бразилии Педров" и только потом, по ходу повествования, узнал, что Цой и Пак - один хрен.
Далее автор в своей стремительной манере излагает суть дела: неподалеку от Владивостока убит важный чин Минобороны. Завязка закончена. Хочется добавить "наконец-то!"
Нет, как скелет - это вполне неплохо. Намечен будущий конфликт, не поимевший, увы, никакого развития, намечены персонажи, обозначена суть дела. Теперь надо превратить эту пунктирную линию в повествование.
Первым делом надо определиться с настроением. Будет ли это классический детектив, или веселая пародия на шпионский роман, как предложил в комментариях коллега Сердолик? Вариантов масса. Одну и ту же историю можно рассказать по-разному. Пусть, для примера, будет пародия. В серьезном детективе выплывают технические огрехи, на которые столь подробно указала Бабка, а продумывать все детали у меня нет ни времени, ни желания. Я вообще сомневаюсь, что автор еще читает этот текст.
Итак, это будет ироничная повесть о том, как два секретных агента раскрывали убийства. Согласно задумке автора, Роман и Денис уже знакомы, и успели переспать с женами друг друга. Чудесная почва для конфликта, кстати. Женам понравилось, о чём обе не преминули доложить мужьям, и теперь оба из кожи вон лезут, стремясь доказать, кто тут лучший мачо.
Вполне сойдет для завязки.
Начнем с того, что главный герой вырван из отпуска и спешно вызван "на ковер". Показываем читателю безукоризненного на вид джентльмена, который предвкушает интересное дело. Иначе бы его, ведущего аналитика Романа Какойтовича, не вырвали бы из давно заслуженного отпуска. Короткая вводная сцена: герой, допустим, едет в лифте и предельно кратко вспоминает прерванный отпуск - он был в Израиле, где поимел красавицу-жену "того парня", но вот беда - тот парень успел соблазнить его жену. Прямо как в "Летучей мыши": "я и представить себе не мог, что пока я там с девками, моя жена в это время..."
И в кабинете генерала герой нос к носу сталкивается с тем самым парнем. Лоск слетает с обоих, и встреча оборачивается серьезным конфликтом. В глазах сверкают молнии, но тут генерал своей властью усмиряет обоих. Мол, наверху сказали, что работаете по делу вы двое, и точка! Интересы страны превыше всего!
Итак, в первой сцене мы уже представили читателю двух персонажей, кратко обозначили их конфликт и забросили небольшую приманку - важное дело. Конфликт временно отходит на второй план, герои и читатели готовы узнать - что за дело? Генерал объясняет, перед этим строго предупредив о строгой секретности и вызвав у героя снисходительную усмешку: мол, ему других дел не поручают.
Далее рассказ генерала. Под Владивостоком затевалась шпионская операция "Ловля на живца", однако ловца самого поймал медведь. И убил. Тут опять же парой предложений показать, как герои воспринимают информацию. Роман - жадно хватает каждую мелочь. Денис внимает отрешенно, или вообще взял отпуск и ушёл в астрал. Генерал продолжает нагнетать: доверять на месте никому нельзя, потому как есть информация, что вражеский агент обосновался под самым носом, а раскрыть убийство надо быстро, ибо покойный был - эх, гулять так гулять! - близким другом президента.
Поэтому, естественно, начальство и слышать не желает о разногласиях героев. Оно желает знать одно - кто убийца?! Герои, скрипя зубами, выезжают сверхсекретным сверхзвуковым поездом во Владивосток, где тем же вечером на перроне их встречает жена Дениса - Тамара. Она слишком ласково приветствует обоих, и на этом завязку можно завершить. Проблема обозначена, конфликт есть и любвеобильная Тамара готова разогреть его до температуры кипения.
Осталось это написать. Разумеется, никакого схематизма. Это не значит, что надо злоупотреблять описаниями - правило: не более одного прилагательного подряд! - но читатель должен увидеть эту картину в красках. Самолюбование героя, холодная ярость рогоносца Пака, образ любвеобильной Тамары - всё это кратко, но должно быть подано читателю по ходу дела. Детективная повесть - это не головоломка, в которой надо вычислить убийцу раньше сыщика. Это - литературное произведение, в котором мы рассказываем историю, а не загадываем загадку.
Загадка - лишь составляющая часть истории Романа и Дениса. Они - живые люди, и загадка - это средство, чтобы показать, как они идут по жизни в поисках разгадки, одновременно сражаясь за благосклонность Тамары, которая в финале, как и положено, оказывается роковой красоткой, и пытается убить обоих героев, вначале стравив их между собой. Или как-то иначе, но обязательно в красках. Юмор не может быть схематичным: тут паровоз, тут смеяться. Поэтому, покончив с завязкой, следует аналогично пройтись по всему произведению, сделав из этого скелета полноценного члена литературного сообщества.
На этом желаю автору вдохновения и трудолюбия, и надеюсь, что всё это я понаписал не зря.
Гранат. Музейная история
Детектив есть, тема раскрыта и сам по себе текст не попадает под оценку "хуже некуда". Есть куда. Очень даже есть. И тем не менее, тем не менее...
Тем не менее, весь текст - это ужас-ужас. Не будь за ним придумана неплохая в сущности история (и не требуй от меня координатор развернутой рецензии), я бы излишне многословно посоветовал отправить этот текст в корзину. Но раз такое дело, давайте спасать историю.
Во-первых, почему ужас-ужас? История начинается откровенно сумбурно и бессвязно.
С таким реактивным клиентом мне еще встречаться не доводилось.
С каким - таким? Об этом автор рассказать не спешит. Зато сообщает, что у них - у кого "у них?" - пятнадцать лет назад тянули "быньку за пупыньку".
Так что теперь на телефонное предложение директора музея, прозвучавшее ни свет ни заря, согласился моментально - хотя почти всю ночь бурно праздновали с Ленькой победу российской футбольной сборной над черногорцами. Похоже, Петр Иванович тоже несколько оторопел от моего пионерского "Всегда готов!"
Картина начинает проясняться: клиент - директор музея. Где-то рядом находится некий Ленька, с которым герой праздновал победу российских футболистов. А кто такой Пётр Иванович, который "тоже оторопел"? И, кто, кроме Петра Ивановича, оторопел так, что Петр Иванович всего лишь "тоже"?
За пять минут ожидания автомобиля господина Смурнова я по телефону дал указания оторопевшей от раннего звонка Зине - не первый год работает в агентстве, а до сих пор не привыкла к вводным в любое время суток...
Итак, в следующем абзаце мы узнаем кто - "тоже". Это Зина. Кто такая Зина, и что за агентство - не так важно. Куда интереснее, кто такой господин Смурнов? Некоторое время я пытался его вычислить самостоятельно - и верно угадал, что это директор музея. А вот дальше мне пришлось напрямую обращаться к автору, и тот раскрыл интригу: оказывается, директор, Петр Иванович и господин Смурнов - одно и то же лицо.
Директор - опять же, по версии автора - лично заехал за героем. По дороге они составили договор, и герой прибыл на место преступления руководителем службы охраны музея. Где хотя бы отрекомендовался по всей форме, и читатель теперь знает - кто он, и как его зовут. Начинается расследование:
На вид потерпевшей было от шестидесяти до семидесяти...
От Петра Ивановича я уже знал, что убита Лариса Геннадьевна Крук, бывший научный сотрудник музея. Ушла на пенсию ровно в пятьдесят пять, более десяти лет назад...
То есть, герой знает, кто убит и сколько ей лет, и вот этот штамп "на вид потерпевшей было 60-70 лет" - здесь вовсе не нужен. Тем более что дальше по тексту выясняется, что герой раньше знал покойную и помнил ее.
Сегодня в музей, как всегда, первой пришла Ольга Баева... Петр Иванович и Ольга Павловна несколько минут не могли отойти от шока.
Уже привычно вычисляем, что Ольга Баева и Ольга Павловна - одно и то же лицо. Когда директор знакомит героя с сотрудниками музея, это предположение подтверждается. Читаем дальше. Как и следовало ожидать, не всё так просто. Директор, выпроводив сотрудников, переходит к сути дела и сознается, что солгал следствию. Кое-что всё-таки пропало. А дальше - просто шедевр:
- Совершенно верно, - директор кивнул и еще более пристально посмотрел мне в глаза: - Кстати, помню вас по одному делу пятнадцатилетней давности...
- Надо же! - я ухмыльнулся. - Я, между прочим, тоже помню и вас, и Ларису Геннадьевну...
"- Ой, шеф, я вас вижу!"
"- Аналогично!"
Директор в спешке вызвонил героя ранним утром, наделил полномочиями руководителя охраны музея, доверился в серьезном проступке - и вдруг, "ой, а я вас знаю". Какой сюрприз!
Далее "бойцы вспоминают минувшие дни, и битвы, что с треском продули они", всплывает некий Сан Саныч и лишь далее туман очень постепенно начинает проясняться.
Тут, думаю, уместно привести слова другого Сан Саныча, он же главный редактор издательства Астрель-СПб:
"1. Понятность. Читатель должен абсолютно точно понимать, о чём ему написали...".
Так вот, в "Музейной истории" на протяжении двух первых глав я не понимаю, о чём мне пытается поведать автор. Вероятность того, что я стал бы читать дальше, не будь обязан сделать это по условиям конкурса, равна нулю. Собственно, я и бросил в первый раз читать на сюрпризе, и вернулся к тексту только через неделю, после чего всё-таки решительно прочёл его до конца.
Теперь во-вторых: а чего делать-то? На мой взгляд, текст надо переписывать. И начать надо не с начала текста, а с проработки героев.
Вначале с ними должен познакомиться автор. Представить их, понять их. Чтобы директор, высвистав в аварийной ситуации старого знакомого, не заявлял ему на полдороге: а я вас знаю. Это, пожалуй, единственное, что читатель и сам может вычислить.
Возьмем главного героя. Он немолодой уже частный сыщик с амбициями. Он "ставит на место" лейтенанта, красуется перед Анной, пока та не обрывает доморощенного Пуаро. Чёрт побери, отличный типаж. Обычно Холмсу нужен Ватсон, чтобы было кому рассказывать свои умозаключения, но Ермолай вполне может красоваться перед самим собой: вот как я заметил улику, вот как я сразу узнал Тамару Мухину и т.п. Через призму самолюбования героя мы видим всё, что видит он. Это вполне могло бы стать изюминкой в вашем повествовании.
По ходу повествования такой герой вполне органично может делать маленькие - одно-два предложения - ремарки обо всем и всех. Позвонил директор:
Звонил Смурнов. Я его сразу узнал, хотя пятнадцать лет прошло. А он изменился. Тогда молодым специалистом был, при Сан Саныче в учениках бегал, а теперь гляди ж ты - директор музея. Не Петруха, а Пётр Иванович. Голос властный, уверенный. Раньше-то от него ни да, ни нет толком не добиться было. До последнего тянул быньку за пупыньку, а теперь начала рабочего дня не дождался - позвонил.
Хотя у меня, владельца частного сыскного агентства "Хрен с горы", рабочий день не нормированный.
Это, разумеется, только пример, причём написанный, что называется, на коленке. Но даже это более информативно, чем нынешний текст "Музейной истории". Мы сообщаем читателю, что наш герой - владелец сыскного агентства, он в прошлом уже пересекался с ныне директором и одним штрихом делаем намек на Сан Саныча. Далее появляется Лёнька. Опять же сразу одним предложением - мой сотрудник, а я, стало быть, его начальник. Зина - аналогично, сотрудница и любовница. Только пусть это будет не такое предложение:
Я подкрался сзади и слегка дернул статную девушку за великолепные волнистые длинные русые волосы.
Четыре прилагательных подряд - это слишком много! Максимум два. Если герою девушка небезразлична, можно уделить ей несколько предложений, опять же, описав ее внешность глазами героя. И прервать мысленное любование героя своей пассией - приехала машина, лично директор сидит за рулем, герою пора выдвигаться на подвиг, а читателю - предвкушать хитрую интригу, раз директор лично ни свет ни заря примчался к главе сыскного агентства.
И еще задержимся на образе Сан Саныча. В примере выше он пока лишь едва упомянут, но большего в самом начале и не нужно. У нас дело закручивается вокруг героя и директора. Они - персонажи завязки истории. О них нужно рассказать, а упоминание о Сан Саныче - это уже недомолвка, обещание читателю рассказать позже, когда придет время.
Это как два полюса. Каждый персонаж должен появляться на сцене в своё время, но вполне допустимо упомянуть тех, кто появится позднее. Когда персонаж вышел на сцену, его надо представить читателю - описать, назвать. Если этого не сделать, это "минус". Читатель чувствует себя обделенным, он не получил нужной информации и не понимает - кто и зачем бродит по сцене? Но еще до выхода на сцену персонажа можно объявить: "граф Орлов с визитом". Это плюс. У читателя нет отторжения, он понимает, что это пока недомолвка. Потом ему расскажут про графа, он этого ждет, и ему интересно, что за граф-то?!
Не обманите его ожиданий, и вы подцепите читателя на невидимый крючок. Следующая недомолвка уже будет восприниматься с большим интересом. Появляется Анна - красивая девушка, любительница футбола - как, кстати, и главный герой - читатель уже заинтригован. И он с интересом читает ваш текст дальше, стремясь узнать, какие еще загадки вы ему приготовили.
И вот такие мелкие загадки - кто такой, а почему так, а что там тогда случилось - рассыпанные по всему тексту, не позволяют читателю оторваться. Ведь он же еще не узнал, какая темная история приключилась в музее 15 лет назад. Но чтобы ему было это интересно, автор должен гарантировать, что эта история будет рассказана связно, ясно и понятно. Такой гарантией выступает завязка произведения.
Суть литературной интриги предельно проста. Покажите читателю красивую и интересную картинку, и пообещайте, что дальше будет еще интереснее. Как минимум, читатель будет читать дальше, а там, если очень повезет, ему еще и понравится.
Если же читатель с самого начала вынужден вычислять, кто все эти люди на сцене, он вправе полагать, что и дальше будет такая же картина. А она ему пока еще не интересна! Эта история его пока еще не зацепила, и он просто закрывает произведение, так и не узнав, что хотел сказать ему автор.
Нефрит. Три жизни на двоих
Лично мне "Три жизни на двоих" было интересно не только читать, но и разбирать.
Во-первых, мы с автором увидели тему конкурса "Корни преступления - в прошлом" под одним углом. Оба - не сговариваясь! - подняли тему прошлых жизней. Это меня сразу зацепило. Во-вторых, автор в ладах с основами, и мне не придется писать еще одну рецензию о стилистике текста. Нет, я не против, но разнообразия тоже хочется, и автор "Трех жизней..." это самое приятное разнообразие привносит. Конечно, я всё равно найду, до чего докопаться, но, и это уже в-третьих: копать придется глубже, а это всегда интереснее.
По стилю всё же малость пройдемся. Так, для разминки.
В первую голову стоит обратить внимание на именование. В одной и той же главе персонаж, к примеру, именуется то Надей, то Надеждой. Ксения обращается к Елизавете то на "ты", то на "вы". А уж вот этот экзерсис:
Авария произошла 29 мая в Дмитровском районе Московской области, неподалёку от станции ***.
Совсем ни в какие ворота. Станция Коньяково - три звездочки?! Что за стилизация под путевые заметки XIX века? Да назовите ее какая-нибудь "платформа захернадцатый километр", если уж нет карты под рукой. Дальше еще интереснее:
Девушка еле слышно объясняет, что ехала в Иваньково, к известному психологу Алику ***.
"Народ и партия... в смысле шаман и станция - едины"? Или это такой тонкий намёк, что Алик еще и станционный смотритель? Да нет, никак по тексту это не обыграно. Ну и зачем тогда эти звездочки? С Аликом-то вообще нет никаких оправданий - его просто можно было Аликом и оставить. А фамилия его слишком известна, чтобы ее называть!
Второй очередью пойдет слишком вольное перемешивание действия с прямой речью. Поскольку большая часть повествования подается от первого лица - это объяснимо, но лучше от этого не становится.
- Лиза, извините за откровенность, но с моей стороны это не благотворительность. ... Вчера же вечером вот этот господин - Ксения опять поколдовала над смартфоном и показала мне новое фото, на этот раз - узколицего мужчины лет сорока с породистой восточной внешностью, - занял пост у калитки, за которую выходит покурить народ из больницы, и подловил там медсестру из вашего отделения.
Надо всё-таки отделить слова Ксении от рассказа Нади-Лизы. Запятая после "господин", "занял пост" - с большой буквы. Поскольку автор использует тире не только для выделения прямой речи, но и в тексте рассказа Нади-Лизы, то приходится притормаживать, разбираясь, где тут кто сейчас речь держит. Тем более что речь Ксении и Нади-Лизы не настолько характерны, чтобы их сходу различать.
На этом разминку закончим, и перейдем собственно к истории с переселением душ.
В прошлой своей жизни Надежда была монахом буддистского монастыря. Обладая большой внутренней силой, она-он шла к духовному совершенствованию ускоренным маршем, пока в пьяной драке в кабаке... в смысле, в стычке с монахами соседнего монастыря эту высокодуховную личность не отмутузили по полной программе. Что именно не поделили монахи - осталось за кадром, а читателю представлен только результат: к монаху с визитом пришли Учитель и Карачун. Первый указал на ошибки и предупредил, что в следующем воплощении внутренней силы уже не будет, второй просто настал. После чего он же незаметно подкрался к Надежде и в этой жизни. Некто неизвестный на камазе протаранил такси, в котором она ехала. Внутренней силы нет, тело в состоянии, к дальнейшему использованию непригодном, короче опять Карачун.
Но тут попутчица Надежды - Елизавета, во время судьбоносной встречи двух душ на мосту, решает отдать Надежде свое тело. Мол, она всё равно оставаться в этом мире не хочет, а Надя жаждет жить - так вот ей носитель. Вообще-то, этот важный момент заслуживает более подробного и красочного описания, но суть дела передана достаточно ясно. Две души временно сливаются, в результате чего Надежде становятся доступны воспоминания Лизы, а сама та уходит.
Завязка интригует так, что дальше некуда. С молодым телом Лизы, опытом Надежды и монаха - что сделает героиня? Она проваляется всё повествование в постели, пока ее подруга Ксения будет вести расследование. Ну ёшкин же кот!
Даже в сцене, когда Надю-Лизу в больнице навещает потенциальный убийца:
Моё тело реагирует прежде ушибленных мозгов. Сердце вдруг переходит на бешеный ритм, плечо отрывается от косяка, рука захлопывает дверь, спина к ней прижимается, ноги упираются в пол. Я ещё не понимаю, чем так напугана (не забинтованной же головой - здесь, в отделении нейрохирургии!), а глаза лихорадочно обшаривают палату в поисках орудия защиты...
Казалось бы вот! Идеальный момент, чтобы вернуться к опыту прошлой жизни. Тех сил нет, но есть опыт монаха. Сейчас, сейчас... Героиня хлопается в обморок. В финале о монахе просто забыли, хотя опять же тема вполне благодатная. Ксения вспоминает, что Надя шарахалась от мужчин, да и теперешняя Надя-Лиза не очень-то настроена выйти замуж и рожать детей, но никакого обращения к прошлому, где Надежда была мужчиной. Детские фобии, и всё тут.
Теперь обратимся к Ксении. Это подруга Надежды, мало отличимая от нее на уровне рассказа от первого лица. Она ведет расследование, и поначалу тоже интригует. Сразу вырисовывается потенциальный конфликт с матерью Надежды - мадам Ткаченко, которого не избежать, если Ксения хочет побывать на похоронах Надежды. Как он разрешается? Да никак!
Павел по каким-то своим каналам узнал, какой ритуальной конторе мадам Ткаченко вверила тело дочери, и выяснил дату кремации. Если бы это были традиционные похороны, я бы туда не пошла, поплакала бы на Надькиной могилке днём позже. А в крематорий поехала. Явиться на церемонию прощания так себя и не уговорила, только заглянула в зал...
За расследование Ксения берется так, что опять же, хочется ее похвалить и поставить в пример. Вместо того чтобы подобно героиням современного женского иронического романа, лихо и глупо влезать в неприятности, она нанимает частного детектива, а когда к Наде пытается подобраться убийца - приставляет к ней телохранителя. Опытные оперативники делают свое дело, Ксения с ее неординарным умом тоже крутит в голове ситуацию - и в конечном итоге вычисляет злодея. После чего первым делом не бежит к тому разоблачать его, а звонит нанятому ею частному детективу. В общем, ее хочется похвалить.
А, уже похвалив, отметить: большая часть этого разумного расследования осталась опять же за кадром. Да, в тексте раскрыта тема детектива, расследование есть и для особенно проницательного читателя его, возможно, даже достаточно, чтобы вычислить убийцу самостоятельно. Проблема не в этом. Проблема в том, что скрыв расследование, автор в финале вываливает целый ушат информации. И не вывалить его он не может, надо же объяснить, что случилось на самом деле и почему. Но ведь можно же было выдавать всё это постепенно, в ходе расследования.
Говорят, что афоризм - это правильно отредактированный роман. Если свести мою рецензию к одной фразе, эта фраза будет: "размах на рубль, удар на копейку". Моё стойкое (возможно, неправильное!) впечатление от прочитанного: будто бы автор сам испугался своего размаха. Как в "Бриллиантовой руке": "боюсь, смогу ли я, способен ли?" Кстати, по моему опыту, явление ни разу не уникальное. Обычно оно всплывает, когда автор берет новую для себя планку. Он уже готов творить на большом полотне, но старые привычки еще держат, и автор начинает мельчить, теряя замысел за второстепенными деталями и сворачивая на проторенную дорожку, где рука уже набита.
Этот период в творчестве, с одной стороны, достаточно волнительный - открываются новые горизонты, новые возможности. С другой, на мой взгляд, чертовски паршивый. Если стилю, композиции и прочим мудрёным вещам можно научить, то вот этот переход на следующую ступеньку - это место, где каждый умирает в одиночку. И все эти "автор, у тебя то не так и это не эдак" подъему духа не способствуют. Как и невидимые пока новые горизонты, данные автору только в ощущениях. Но выбираться из скорлупы всё-таки надо. Наверное.
Однако тут я уже начинаю переходить на личности (хотя личность автора мне пока не известна), поэтому просто пожелаю автору удачи и твердости духа. Надеюсь, он справится с переходом.
Малахит. Маньяк предпочитает блондинок
Когда говорят, что краткость - сестра таланта, то под этим обычно подразумевается мастерство изложить суть дела без лишних слов. То есть кратко, но понятно. Если же у читателя регулярно возникает вопрос: "кто все эти люди?", то о понятности, понятное дело, говорить не приходится.
Глаз спотыкается на каждом шагу, на каждом персонаже, а вот это вообще лежачий полицейский поперек текста:
- Иван Владимирович, - неожиданно вошедший Арефьев отвлёк следователя от размышлений.
Не успел он больше сказать ни слова, как следом за ним буквально вбежала лейтенант Цукерман.
- Иван Владимирович, я допросила коллег убитой.
- Я вообще-то первым вошёл, - заметил Арефьев.
- А я по первому убийству, - заметила в ответ Наталья.
Кто такая Наталья? Почему читатель всякий раз должен останавливаться и соображать: так, в кабинете никакой Натальи вроде бы не было, стало быть, это предположительно Цукерман. И с этим "предположительно" идти дальше по тексту, авось автор подтвердит или опровергнет догадку.
Вот в чём секрет: читатель - не телепат. Кто есть кто - знает автор, а читатель знает только то, что написано в тексте. Теперь смотрим, что написано в тексте:
- Вы правильно сделали, что сообщили нам, - говорил следователь Калининского РОВД Рождествин. - Вы говорите, что незнакомы с убитой?
- Первый раз вижу. Не люди, а изверги, ей Богу!
В этом Иван Владимирович был с ней согласен.
Сразу возникает вопрос: кто такой Иван Владимирович? Это следователь Рождествин или его молчаливый коллега? Там по тексту еще капитан Арефьев ошивался, но ничего не говорил.
И так весь текст. Персонаж именуется то так, то эдак, и всякий раз надо остановиться и подумать - а это вообще кто? Вот у нас Галина Викторовна, а потом вдруг появляется Виктор - дворник. Отец Галины Викторовны? Вроде, нет, но манера подачи текста, построенная на таких вот связях-намеках, уже толкает мысль в этом направлении, и читатель в моем лице опять же путается в тексте. Да что читатель? Сам автор путается в своем повествовании:
Однако через каких-то пять минут маньяк был забыт - Татьяна принялась рассказывать коллеге очередной странный сон, которые, похоже, снятся ей чуть ли не каждый день.
- Ой, Тань, а мне позавчера каша снилась. Будто я её ем и ем, уже не лезет, а я не могу остановиться.
- А ты по соннику посмотри, - посоветовала Татьяна. - Я знаю один хороший сайт. Там сны друг другу толкуют...
Татьяна рассказывает коллеге странный сон, начиная его словами "Ой, Тань", и Татьяна в ответ советует "А ты по соннику посмотри".
Возвращаясь к тексту в целом, вынужден констатировать: лично я вижу всего лишь схематичный набросок будущей повести. Первые краски появляются только в сцене задержания преступника. Определенный намек на внешность - в сцене в ломбарде:
Приёмщик, седой мужчина в очках, с козлиной бородкой, улыбнулся новому посетителю.
Обычная картина, когда автор, что называется, расписывается - включается в текст и начинает насыщать его деталями. Обычная, увы, для автора, который только начинает работать с крупной формой. Это рассказ можно написать "с налёту", да и определенная схематичность опять же свойственна малой форме.
При переходе на крупную форму для начала следует принять тот факт, что здесь с наскоку работать почти не реально. Большой текст создается не за один прием. Конкретно этот "Маньяк", возможно, и был так написан, но так он и несёт в себе все недостатки "переходного периода".
Обычно же, когда автор ставит последнюю точку в крупноформатном произведении, это вовсе не означает, что работа над текстом закончена. Напротив, зачастую она только начинается. Потому что раньше был полет фантазии и размах творчества, а теперь автора ждет чистка, полировка, выпиливание лишнего (обычно самое сложное) и вставка недостающего. Чистить и драить, драить и полировать - доводя текст до совершенства и одновременно не забывая, что лучшее - враг хорошего. Легко не будет.
Перейдём от теории к практике. Есть два пути доведения до ума этого скелета, плюс обязательная часть: четко обозначить кто есть кто. Например:
Не успел он больше сказать ни слова, как следом за ним буквально вбежала лейтенант Наталья Цукерман.
- ... И ещё неплохо бы проверить эту Галину Викторовну, как там ее... Ларичеву...
И так по всему тексту. А вот дальше действительно возможны варианты:
1. Дополнить текст. Описания персонажей, места действия, краски, звуки, запахи и тому подобное. Как пример (написанный на коленке):
- Принцесса, ко мне! - позвала хозяйка. - Принцесса! Домой! Идём домой! Что ты там опять нашла, горе луковое?