Историческое фэнтези. Начало 11-го века, Киев, Владимир Красно Солнышко укрепляет государство. Попытка провести перепись приводит к недовольству народа, и пивовар Егорий вместе с купцом Сотко Сытинцем под предлогом пивного праздника решают собрать народ и выразить недовольство государственной политикой. Параллельно Юрий, сын Егория, вступает в богатырскую дружину, участвует в отражении печенежского набега. Традиция богатырства поначалу была выгодна власти, так как создавалась для отражения внешних врагов с помощью быстрого сбора ополчения лучших воинов (богатырей) со всех поселений, затронутых войной (набегом). Но теперь, когда угроза порабощения народа идет изнутри, богатырство становится серьезным препятствием для государственности. В последний день осени Сотко и Егорий собирают вече, власть в растерянности, однако мирный характер народного собрания дает время для подавления их выступления. Сотко и Егорий убиты, однако богатыри в последний момент выступают против князей, и на поле боя провозглашают Егорьев (Юрьев) день. Сын Егория, Юрий, в соответствии с легендой '....когда ветры буйные разметали насыпь с глубокого погреба, куда замуравлен был богатырь, выходил он на святую Русь, увидать света белого, солнца красного, и отправился вымещать обиды, нанесенные ему и отцу его...'. Однако по совету Ильи Муромца Юрий отправляется в Муром - от греха подальше. По пути молодой человек ввязывается в сомнительную авантюру вместе с оборотнями, потомками Волхова (князь Славен). Вместо приобретения золота Юрий и его попутчик Коська пробуждают славянское божество - Лихо, которое немедленно вселяется в Коську, а потом и в Люта, сына князя Свенельда. К этому времени Юрий понимает, что во время авантюры был перенесен по времени в прошлое (10 век), и вместо Мурома попадает к остаткам племени гипербореев - ратичам.
Отступление: совсем недавно на реке Лух, в Мугреевском лесу, в Ивановской области, местные археологи обнаружили остатки крепости-поселения и разнообразные доказательства, что там, в болотах, проживали странные люди - слишком высокие для своего времени, беловолосые и голубоглазые.
Поначалу поселение кажется Юрию мирным, но вскоре он узнает, что основное занятие не совсем обычных с виду крестьян состоит не в хохломской росписи и плетении кружев - но в совершенствовании воинского искусства. Мало того, местные жители уверены, что они являются божественными воплощениями - по легенде ратичи - это воины, произошедшие от искр из-под молота Сварога. Узнав о пробуждении Лиха, ратичи собирают дружину, и выходят из своих болот, дабы "наказать и искоренить". Предводитель отряда - Никитка Олешанин, богатырь, чьим именем в свое время "прикрывался" Илья Муромец. Дружина ратичей состоит из тридцати трех богатырей, но кажущаяся малочисленность с лихвой окупается опытом и выучкой. Князья Икмор и Свенельд (будущие сподвижники Святослава) оказываются в затруднительном положении, но хитростью выманивают ратичей в открытое поле, и давят массой. В битве взята в плен колдунья Полянка (сестра Олешанина), а из мужчин в живых остаются сам Олешанин и Юрий. Однако их пути расходятся, Никитка Олешанин пытается поднять лесной народ (волков и медведей) против людей, а Юрий получает задание от лешего - остановить эту странную войну, в которой главным оружием будет выжигание лесов. В это же время Полянка с помощью амулета усыпляет Лихо-Отца (божество для безопасности решило воспользоваться примером Святой Троицы). Лихо-Дух тоже пленен, но война между людьми и зверями начинает набирать обороты. Около селения ратичей собирается три войска: сами ратичи, княжеские дружины и орда зверей. В поединке Юрий убивает Никитку Олешанина, люди объединяются, а звери побеждены.
Юрий, получивший смертельную рану, переносится обратно в 11 век - невредимым, и узнает, что все его подвиги сыграли только на руку врагам. Старшие богатыри-бояре уничтожены, Илья Муромец убит, Добрыня Никитич (Мистишич, сын Полянки и Люта, Лихо-Сын) - перенимает богатырскую силу и силу Лиха, и, пользуясь авторитетом всех слоев населения, укрепляет государство. Время "гардариков" кончается, вокруг поселений снесены частоколы, людям запрещено иметь оружие для защиты, Юрьев день становится предлогом для "закрепощения", перепись завершена, и теперь государству четко известно - кто и сколько должен платить за право проживания. Юрий с помощью волков уничтожает один из "налоговых" отрядов, произносит богатырскую клятву, и остается в маленькой деревеньке защищать свой мир - в одиночку...
Кажется, всё...
Пролог.
Наверху - мороз и снег, но здесь, глубоко под землей, этого не ощущается. Земляные стены уходят вниз на пять косых саженей. Сверху от света надежно защищают толстые бревна, в которых прорублено маленькое оконце, забранное железной решеткой. На влажной земле лежат два человека. Они неуловимо похожи друг на друга. На одном - порванная крестьянская одежда, рубаха и порты из холстины, запачканные землей и старой кровью. Второй одет в балахон тонкой вязки, обитый по вороту свалявшимся от сырости лисьим мехом. Человек в балахоне широк в кости, высок, почти толст; русые волосы лежат на широких плечах, и борода, несмотря на грязь, пышно покоится на груди. Второй - молод, худ, с впавшими щеками, без бороды и даже без усов. У обоих на правой руке по железному кольцу - окова, которая короткой цепью вклепана в березовый комель. Каждому - своя. Но похожи эти двое не оковами, а глазами. Обычно человек в неволе ломается мало что на третий день...
Веки опущены, словно от усталости, но стоит глазам раскрыться - и пламень загорается в полутьме подземелья. Не видно отчаяния в чистых зрачках, но есть настороженность, опасность, желание жить, бесшабашная смелость и ярость.
Необузданная сила живет в этих глазах.
Пленники похожи на двух невероятно опасных зверей. Те, которые смотрят за ними сверху, что каждый раз подходят к яме с осторожностью, как будто внутри сидят два громадных медведя, которым нипочем взобраться по земляной стене на самый верх, мимолетным движением просунуть сквозь редкие зубья решетки гибкую лапу, вооруженную двухвершковыми когтями - и утащить неосторожного вниз, в самую глубину.
Но сейчас стражникам не до пленников. На внутреннем дворе - суета. Слышится стук множества копыт.
- Опять этот пивовар Егорий... громаду поднимает, - говорит кто-то басом, и его слова легко проникают в земляную тюрьму.
Молодой узник усмехается.
- Первая сотня! - и стук копыт превращается в дробь. Ржут и фыркают кони, слышится брань и невнятные проклятия.
- Богатырей - вперед! - надрывается наверху голос, но от этих слов оба пленника вздрагивают, поднимаются на ноги. Вслед за ними вздрагивают глиняные стены. Кажется, что пришла в движение сама земля. Ровный ропот копыт трясет воздух. Старший поворачивается к младшему, смотрит в расширенные глаза.
- Тятька твой молодец. Не хочет рабом жить, - говорит он, но молодой словно не слышит, лишь раздуваются ноздри, скрюченные пальцы левой руки впиваются в толстое ржавое кольцо, пытаются разорвать равнодушное железо.
- Мне туда надо, - говорит молодой, и его старший товарищ понимающе кивает.
На миг стены подземной темницы светлеют - осеннее солнце сквозь тучи и решетку пытается разогнать мглу.
Часть 1. Егорьев день.
Едва загорланили первые петухи, Егорий, "хмельного дела мастер", зашел в солодовню. Это было просторное, хотя и низкое темное помещение. У правой стены стояли четыре пузатых чугунных котла. Егорий прикоснулся к одному из них. Теплый. А три дня назад стенки полных ледяной водой чанов запотели, покрылись тысячами капелек. Пивовар заглянул внутрь, запустил в белесую темноту деревянную лопату-весло, помешал, и вытащил широкой белой поверхностью одно зернышко. Поставил торцом между пальцами, легонько нажал - семечко согнулось, но не сломалось.
"Хорошо воды набрало", - подумал Егорий, осторожно разрезая зерно тонким ножом вдоль. В середине зерна была видна белая точка. Какое-то время пивовар стоял неподвижно, погрузившись в собственные мысли. За тридцать лет работы он на взгляд мог определить влажность зерна, но сегодня не простой день. И нельзя делать ошибок. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через месяц.
- За что? - продолжал он вслух яростным шепотом. - Кто посмел? Кто осмелился назваться моим хозяином? Клянусь всеми богами, сколько ни есть их на небе, под землей и среди нас, этот человек - безумен. Но в ком же дело? В нем, или во мне самом?
Тело горело свежими рубцами, но он не чувствовал этого. Зато сердце было готово выпрыгнуть из груди. Лицо исказилось, спина сгорбилась, ясно обозначив под мешковатой одеждой могучий медвежий загривок.
Еще день назад Егорий стоял в Крючном дворе, дожидаясь своей очереди к княжескому управляющему. Лешка-долгополый и его писцовая братия соизволили открыть ворота, только когда пастухи начали разгонять животину по дворам. К тому времени уже набралось больше сотни переминающихся с ноги на ногу мужиков. Многие - с кадушками, с мешками, с корзинами. Большинство же - с подарками попроще: серебро не пахнет и не ворчит. Вместо того, чтобы работать, мужики ждали - когда их соблаговолят выслушать, обокрасть и обидеть.
"Сварожич меня разбери, неужели все такие глупцы, а не только я один?" - в бессильной ярости думал Егорий.
Только к вечеру, и то - за большие деньги, за серебряную гривну, ему удалось попасть внутрь.
- Кто таков? - невнятно спросил неряшливый человечишко за столом.
- Егорий, хмельного дела мастер, - степенно ответил мужик.
- Этот по вызову княжескому. Посмел сына в Чернигов отправить. Без сговора и разрешения, - раздался голос справа. Егорий же смотрел на сидящего перед ним писца.
- Ясно, - вновь невнятно пробормотал тот. - Где грамотка? Струп, подай, у тебя в ларце должно быть. Да, вот эти, с печатями.
Получив небольшой берестяной короб, гордо именуемый ларцом, писец долго в нем рылся, перебирал свернутые трубками листы пергамента, пока не нашел нужную.
- Ага, - наконец сказал он. - Вот твоё. Раб Егорий, под Киевом, к фамилии пивоваров. Так?
- Так, - ответил Егорий, чувствуя капельки пота на лбу. - Только я не раб.
- Раб, - равнодушно повторил писец. - Слушай. Владимир, князь краше самого красного солнышка, владыка и владетель всех времен и народов, древлян, полян, радимичей, северян, дреговичей, полочан, кривичей, словян и вятичей, великий владыка над Муромой и Чудью, над Мерей и Весью, Голядью и Мещерой, победитель датгалов и печенегов, готов и римлян, ратичей и булгар, поляков и прусов, покровитель богов и их приемник, наделенный всей властью земной и небесной приказывает ослушнику, рабу своему Егорию, что без ведома княжеского посмел сына отправить в Чернигов, да и еще и будучи приписан в грамотке за князем, - тут писец сделал паузу, видимо раздумывая, стоит ли еще раз перечислять все титулы князя Владимира. Но перечислил, быстро глотая гласные, - ... влстью земной и небсной, - чтец сделал еще паузу, набрал воздуха, - приказывает рабу Егорию: вернуть сына обратно по месту приписания и самому заплатить штраф в размере десяти гривен. А за непослушание получить десять плетей и славить после наказания князя Владимира по полному титулу.
- Что? - пробормотал ошеломленный Егорий. - Вы здесь что? Совсем? Ты чего мелешь...?
От стены отделился человек в долгополом кафтане, лениво мотнул головой. Два молодца, появившись неизвестно откуда, быстро и сноровисто заломили пивовару руки, обыскали, сорвали с отчаянно сопротивляющегося Егория верхнюю одежду, выкинули в черный двор. Там за мужика принялись уже четверо. Утихомирив разбушевавшегося мастера в четыре полена и восемь сапог, ему дали плетей без счета - видимо, за противление власти. Затем одежду вернули, а самого пивовара бросили в подвал - чтобы отошел на холодке. Вот и все. Напоследок Егорий получил еще одну грамотку, правда, берестяную, что через полгода должен явиться снова, чтоб засвидетельствовать, значит, свою добрую волю князю.
Пивовар вернулся домой чуть ли не к полуночи, грязный, в разорванной одежде, в крови. Жена запричитала, но он только рявкнул на неё, умылся и накрыл себе сам. Поел и, ни слова не говоря, завалился спать на лавку. С утра проснулся рано, и чувствуя, как в груди начинает ворочаться бешеная злоба, ушел в солодовню - проверять, не перемок ли ячмень за потраченный попусту и во зло, день... А заодно решил заглянуть к соседу, к купцу Сотко Сытинцу. Неделю назад Егорию пришлось наблюдать из оконца, как княжеские слуги приволокли избитого до полусмерти сладкоголосого развратника домой. Видимо, тот сопротивлялся до последнего и не хотел молчать даже в подвале...
- Ну, что? - прервал мрачные размышления Егория насмешливый голос. Пивовар обернулся. В дверях, прислонившись к косяку и лениво покусывая соломинку, стоял статный молодец в расшитой рубахе и алых портах тонкого шелка. На широком, в восемь пальцев ремне висели объемистый кожаный кошель и кинжал в ножнах.
- Поговорить надо, - буркнул Егорий.
- Поговорить? О чем нам говорить с тобою, раб?
Пивовар дернулся, словно от удара.
- Ты тоже, Сытинец? - хрипло спросил Егорий.
- А ты как думаешь? - тотчас же отозвался купец.
- А что за напасть такая - фамилия? - пробурчал пивовар.
Сотко шаркнул пол подошвой сапога, словно пытался отчиститься.
- Это, брат, слово заморское, - процедил купец. - Паскудное слово. На нашенском значит, что рабы одному хозяину принадлежат.
- Ясно, - скривился Егорий и снова взялся за весло. - Ладно... зачем пришел?
- Ты же сам сказал - поговорить надо...
- Я с тобой попусту говорить не буду. Не жди, - Егорий говорил так тихо, что Сотко едва разбирал слова. - Одно спрошу - ты со мной или...? - пробурчал в бороду пивовар.
- Или - что? - медленно и внятно спросил купец.
- Или мы будем смотреть, как нас в рабов превращают? - тихо отозвался вопросом на вопрос Егорий.
- Да уж, хорошего мало. Не думал я, что доживу до такого, - также тихо продолжал Сотко. - Страшные дела творятся на земле нашей. Словно вернулись мы во времена дикие, когда людей тоже как скот продавали.
- А знаешь, почему так происходит? - снова склонившись к чанам, бормотал Егорий, а потом вдруг вскинулся, отшвырнул весло в сторону.
- Я знаю, - сказал он, распаляясь. - Потому что мы с тобой молчим, ничего не делаем. Вздумали с людей пошлину на дороги собрать... А я что делал? Я скажу - что делал. Думал: богатый, откуплюсь. Что такое алтын, а? Страховую пошлину на обозы тележные? Ледовый сбор на сани? Пожалуйста! А почему нас вдоль дорог не охраняют, а только побирают? Грамотки нет - заплати, да еще, и еще. Я откуплюсь, я богатый. А простой человек? - упрямо выставленный палец Егория уперся в грудь Сытинцу. - Реньше у любого - три, четыре коня было! А сейчас? Один, да и того дорого содержать! Раньше по две избы хозяин держал, а теперь - налог на дым. Одну, даже баню не рубят - дорого потому что! Вот я откуплюсь, пусть все смотрят, каковы мы, пивовары, богатые. А вот в рабы не хочешь поступить? За просто так, не за откуп? Сначала - грамотка, потом без этой грамотки никуда не выйдешь, а потом? Раб? Да рабов в бою берут! Я им устрою бой!
- Погоди, - резко сказал Сотко. - Не кипятись.
Егорий враз остыл. Повернулся спиной к купцу:
- Князь думает, что игрушками занимается. Думает, что один имеет власть. Но он не знает, что играть может каждый. Только нужно знать настоящие правила.
- Ты хочешь стать тем, кто знает правила? - резко прозвучал ясный тенор под низкой крышей солодовни.
- А я уже знаю. Если хочешь, могу объяснить их тебе.
Сотко присел на скамью, протер вспотевший лоб ладонью.
- Объясняй, - коротко произнес он.
Милолика, жена Егория, ловко орудовала в печи ухватом. Подняв горшок со щами, быстро подвинула на самые угли противень. Едва утерев испарину со лба, принялась месить тесто. Старшая дочь, Малуша, вернулась с колодца.
-Что отец? - спросила Милолика.
- Варит, - отозвалась девица и, недоуменно пожав плечами, выпорхнула в дверь.
"Вот уж которую неделю варит свое пиво, - с тревогой думала женщина. - Будто с цепи сорвался. Говорит - хочу всю землю напоить. Смурной ходит, горюшко луковое. Словно маленький. И не говорит ничего. И сосед наш, Сытинец, с ним на пару. Продает все, покупает глупость всякую. Лада его скоро совсем одичает. Такого красавца заполучила - а он словно и не замечает её. Сама виновата - плохо ухаживала, значит. У меня бы такой мужик не пропал... А своего спросить надо, что задумал. Не подскажи вовремя - и пропадет ведь, дурная голова".
Смутное чувство погнало Милолику в темную комнатку. Там стоял большой, окованный железом сундук, запертый хитрым замком. Но жена прекрасно знала, где муж хранит ключи. Милолика отомкнула механизм, подняла предательски скрипнувшую книжку. Так и есть! Двух кожаных мешков не оказалось. В одном, маленьком, Егорий хранил золото. В другом, поболее - серебро. Все это копилось на черный день, на лихую годину. Милолика почувствовала, как внутри вскипает злость. Что он удумал? Не пошел же пропивать деньги! С одной стороны, если б наступили тяжелые времена - тогда бы Егорий тронул неприкосновенный запас только посоветовавшись с ней.
В голову Милолике пришла еще одна мысль. Она успокоила, погасила негодование на мужа.
'Верно, Егорий дело большое готовит, - поняла она. - Может, деньги взял, да с Сотко связался потому, что хочет за море пиво продавать...'
Женщина утерла вспотевший лоб, рассмеялась.
'Конечно, - думала она, и удивлялась собственной недогадливости. - Если бы он мне рассказал, или еще кому - тогда бы идею его мог бы кто другой перенять... Вот молчун... Ну и пусть себе тешится. Пусть работает, пиво варит...'
А Егорий и в самом деле варил пиво. Он с оказией послал письмо сыну в Чернигов, будто исправляя свою провинность перед властью. К тому же, в дополнение к артели, нанял сразу двадцать работников. Вместе с Сотко они скупили весь ячмень в округе. Пришлось брать внаем несколько складов, заказывать кузнецам новые котлы для варки сусла, а бондарям - деревянные чаны для сбраживания и дубовые бочки для хранения готового пива. Егорий мог бы просто получить из зерен ячменя или пшеницы солодовенный хлеб, заквасить его в бочках, сбродить и процедить, получив огромное количество напитка сомнительного качества. Но разве имел он право приглашать людей опробовать дешевое пойло?
Вместе с работниками Егорий собирал зеленый солод в садила, а потом, не чувствуя усталости, перемешивал его. Затем шел к дробилке, или к сложному, многослойному платяному фильтру, заливал кипяток, или перегружал затор. Кипятил, перемешивал, погружал, засыпал, колол дрова, подметал ток, не желая терять и крупицы зерна.
В свою очередь Сотко занялся оповещением всех, до кого только мог дотянуться. Были посланы вестники в Псков и Муром, в Переславль и Галич, в Полоцк и Новгород. Гонцы на подводах, с дешевым пивом (четыре медяка - ведро) зазывали народ на будущий праздник. В деревнях и городах слышался клич:
-Купец Сотко Сытинец на спор с переваром Егорием хотят в последний день осени весь народ напоить отменным пивом! Каждый, кто явится в этот день к Опечень-озеру, получит столько пива, сколько его душа примет!
***
Солнечный зайчик пробился таки в подземную тюрьму, уселся на стене, словно с удивлением глянул вниз. Наверно, ему было интересно - что делают здесь два человека, почему их лица напряжены, а по щекам стекает пот? Зачем один из них вцепился в березовый комель пальцами, будто и в самом деле думает, что может разорвать крученые волокна, которые невозможно разъединить даже колуном?
- Сейчас, - говорит тот, кто старше. - Сейчас мы отсюда выйдем.
Молодой смотрит с надеждой, но на лице написано недоверие, перемешанное с отчаянием.
- Открыть ворота! - гудит густой голос. - В подмогу!
От этих слов младший узник с рычанием бросается на стену, ломая ногти, пытается взобраться по мокрой глине. Старший сначала с сожалением смотрит на обезумевшего, а потом вновь подхватывает свою колоду.
- Руби стену, - говорит он негромко. - Сбивай ее вниз. Сейчас выберемся...
Младший с глухим рычанием колотит торцем своего комля по стене. Куча глины растет под ногами узников с невероятной скоростью.
- Держитесь, робяты, - сквозь зубы говорит старший. Дыхание со глухим уханьем вырывается через зубы.
- Мы уже идем...
***
Старшего сына Егорий назвал новым, византийским именем - Юрий. Говорили, что имена Егорий и Юрий созвучны, а на самом деле - одно и тоже имя, и пивовар был рад этому. Он видел в сыне продолжателя дела, малыш рос на диво крепким. Уже в четыре - на год раньше, чем остальные - мог управиться с лошадью, в шесть запрягал вола в ярмо; в десять отец доверил ему не борону-суковатку, но самую настоящую соху, хоть и маленькую, сделанную специально под заказ. Любо было смотреть статной и видной Милолике на двух мужиков, большого и малого, которые ровно шли по полю, поднимая черную землю, чтобы потом бросить туда ячменное семя. Еще шестерых подарила она мужу за два десятка лет: вечно капризного Надо, остроглазого Новомира; грозящий превратится в красавчика сорванец Овсень, пухлый Мякуша, крикливый Ждислав и единственная дочь - Малуша, в которой духа не чаяли отец и мать. Старший сын Егория ушел в Чернигов без благословления, просто подошел однажды к отцу и сказал, что уезжает. Егорий уже давно свыкся с этой мыслью, потому и отпустил сына:
- Иди, - просто сказал он, и вернулся к бродильным чанам.
Не лежало сердце молодого Юрия к отцовскому ремеслу. Воротил нос от запаха бродила, морщился от груд гниющего 'отжима' за околицей, пива не пил никогда. Зато обнаружился в молодом человеке талант редкий, нечасто дарует такое мать сыра земля. Еще в раннем детстве замечали родители и соседи, что вся домашняя животина в присутствии мальчика успокаивается - без трепета заходил мальчуган в стойло к необъезженному жеребцу, бешеные дворовые псы смирели от одного его взгляда, одним словом Юрий мог унять разъяренного быка. Умел найти юноша такие травы, о которых даже древние ведуньи не знали, любую хворь побеждал, любые раны заговаривал. Даже старый колдун Барма, что жил при дворе князя, сказал, что такого не видел никогда, и юноше 'только одну смерть победить невозможно'.
Понимал отец, что не удержать ему сына при себе, да и незачем это - губить парня, которому отмерено больше чем остальным. Гордился отец сыном, виду не показывал, ворчал только в бороду. Вот и хватились княжьи слуги молодого лекаря-коновала, к которому зачастую и видавшие виды конюшенные ходили на поклон. Как это так - сам ушел? А почему разрешения не спросил?
- Точно я разрешения у всего мира спрашивать должен, - бросил в сердцах Юрий.
Юноша ехал по лесной дороге, слушал, как шелестят деревья, как растет трава, с удовольствием подолгу останавливался у муравейников, и смотрел, как лесные труженики, не обращая никакого внимания на склонившегося великана, продолжают заниматься своими маленькими важными делами. Запах зверя Юрий почувствовал издалека. Это был старый волк, больной и плешивый. Отошел от стаи, и теперь вылавливал лягушек, которые на свою беду имели неосторожность попробовать перебраться через глубокую колею человеческой дороги. Серая лошадь, которую молодой человек купил за гроши еще в Киеве, а потом выходил (у кобылы неопытный кузнец пробил все копыта) фыркнула и попыталась остановиться, но Юрий наклонился, потрепал жилистую шею.
- Ништо, ништо, - сказал он негромко.
- Эй, разбойник! - обернулся Юрий к лесу. - Вылезай, хочу посмотреть на тебя.
Волк наверняка услышал, но показываться не спешил. И в лес не удирал. Молчание затягивалось, и Юрий даже вздрогнул, когда грозная серая тень показалась из малинника. Громадный зверь, с седым загривком, но по-юношески зоркий глаз сразу определил, что матерый волк совершенно слеп. Как это произошло - Юрий понял тотчас же. Звериная оспа, что часто валит стада коров, находит жертв и в лесу. Этому зверю посчастливилось отделаться двумя язвами - но если подумать, то было ли это удачей?
Волк мягко спрыгнул в колею, зарычал, и попытался поймать лошадь за ногу.
- Еще чего? - чуть ли не со смехом крикнул Юрий, когда Серая поднялась на дыбы и едва не выкинула хозяина из седла.
А волк уже метнулся в лес, почуял опасность. И вовремя:
- Ты кто? - спросил Юрия строгий голос.
Юноша поднял голову. Прямо перед ним на дороге стоял воин в полном доспехе, на косматой бурой лошади.
- Юрий я, - спокойно ответил молодой человек, хотя у самого душа ушла в пятки. Не могло быть такого, чтобы оружний, обвешанный железом человек на коне незаметно к другому подобрался. Да не на полет стрелы - десять шагов отделяло Юрия от незнакомца.
- Юрий? - удивился дружинник. - Рожа у тебя наша, а имечко чудное.
- Я сын пивовара Егория, - твердо сказал Юрий. - Иду из Чернигова в Киев, к отцу. Могу грамотку показать. - И молодой человек полез в котомку.
- Брось, - со смехом сказал всадник. - В грамотке что угодно можно написать. А словам твоим верю. Степняков видел?
- Сам не видел, - угрюмо отозвался юноша.
Далеко в лесу уже слышался топот копыт. Ветер принес конское ржание. Сочный бас затянул песню:
- Постелюшка - мать сыра земля,
Одеяльце - ветры буйные
Умывальце - частый дождичек
Утираться - слезы горькие
А второй, тенор, подхватил:
-По горам девки ходили,
Да по крутым красны гуляли
Да и мечом горы шибали
Горынюшке покою не давали...
Раздался хохот - буйный, разливистый. Из-за поворота показались первые всадники. Юрию захотелось протереть глаза. Конечно, он и раньше видел Святогора и Горыню - на праздниках и гуляниях. Все вокруг говорили, что это богатыри, хотя молодому человеку казалось, что так их прозвали только за рост и силу. Но сейчас юноша видел перед собой настоящих воинов. В полном доспехе Святогор был просто огромным. Седые волосы вьются из-под высокого шлема с полумаской. Спокойно мужественное лицо старика, старые шрамы исполосовали кожу щек и лба - но от этих шрамов Святогор казался еще величественней. Исполинский меч покоился в простых ножнах на луке седла. Юрию показалось, что такому великану достаточно поднять руку - чтобы сорвать с неба звезду. Рядом с богатырем ехал Горыня - личный телохранитель великого князя. Росту Горыня был непомерного - три аршина с четвертью. А по весу богатырь намного перевешивал берковец - десять пудов. Лицо его, покрытое жестким черным волосом, носило первобытное выражение жестокости и силы. Движения - медлительные, спокойные - были лишь напускной осторожностью и даже скромностью. Горыня в глубине души немного стыдился своего страшного и грозного вида, своего большого тела, своих длинных, корявых рук, больше похожих на медвежьи лапы. Но сейчас, в лесу все это производило нереальное впечатление. Казалось, что медвежий царь напялил на себя доспехи, взобрался на коня и взял в руки копье.
- Илия? Кого нашел? - трубно спросил Святогор.
- Мальчонка, - отозвался воин, а Юрий открыл рот от возмущения. Его, двадцатилетнего, назвали мальчонкой?
Святогор подъехал, остановился, и Юрий почувствовал холод под ложечкой. Казалось, что на него смотрит живая легенда, голубые глаза буравят так, что затылку больно.
- Ну что, Юрий, сын Егория, пойдешь с нами? - спросил вдруг богатырь.
Юноша даже сам не понял, как у него вырвалось:
- Пойду.
- Пусть Вакула доспех и оружие даст молодому воину, - распорядился Святогор.
Вакула обнаружился позади колонны. Это был бородатый, угрюмый мужик, лет под сорок. От него пахло огнем и железом - он и сам казался железным. Черные руки, узлы пальцев будто выкованы из каленой стали. Вакула бесцеремонно ощупал Юрия с головы до ног, бурча что-то невнятное. Под руководством бывшего кузнеца находился целый обоз - четыре телеги, груженные оружием и доспехами.
- Князь броню богатырскую зажилил, - заявил, наконец, Вакула в полный голос. - Кольчуга есть тебе, но бронь наплечную подгонять придется. Шелом тебе высокий нужен, мисюрка тонкая. Любишь голову склонять, правой рукой бьешься, короткая рука-то... ноги не бережешь, порты у тебя с маслом... а у меня малых бедренных лат нет. Разве что юбка кольчужная, да ты в ней на коне не сможешь...
Вакула все говорил и говорил, а Юрий никак не мог опомниться. Богатырская дружина, взаправдошняя, не сказочная, один к одному сидят воины на могучих конях. И он, Юрий, сейчас станет радом с ними!
Вакула меж тем уже доставал из телеги ком блестящих колец, встряхнул, придирчиво осмотрел со всех сторон железную рубаху. Потом бросил Юрию круглый щит, бережно достал из второй телеги нечто длинное, завернутое в ворох тряпиц.
- Настоящий меч тебе тяжел, - заявил Вакула. - Рука слаба и короткая. Длинный клинок нужен, легкий и гибкий.
- Восточная сталь, таким обвязаться вокруг пояса можно, - говорил кузнец, подавая Юрию богато украшенные незнакомыми рунами ножны.
Юрий взялся за теплую рукоять, в душе подивившись, что Вакула назвал это оружие - 'легким'. Какого же веса меча у Святогора? - подумалось ненароком. Сталь клинка оказалась темной, и выкована будто небрежно - словно покрыта волнами, как если кузнец только один раз прошел тяжелым молотом по железу.
- Хороша ковка, - цокнул языком Вакула. - Набедренный меч еще дам. Этот, - кузнец кивнул на темный клинок, - когда 'один на один' пойдешь. А короткий в общей сваре пригодится.
- Не стой, - подгонял Вакула. - Одевайся, я тебе помогу, потом остальных догонять будем. Здесь отставших не ждут.
Кольчуга оказалась в самый раз, а с пластинами нагрудной брони пришлось повозиться. Бедренных лат малого размера у Вакулы не оказалось.
- Догоняй остальных, - заявил в конце концов кузнец. - Ноги береги, - в десятый раз напомнил он, а потом помог взобраться на лошадь.
Серая только фыркнула и недоверчиво покосилась на хозяина. Мало что железом стал пахнуть, так еще тяжелый, словно не человек, а каменная глыба.
- Куда теперь? - спросил Юрий Вакулу.
Кузнец прищурился, подергал себя за бороду:
- Имя как твое?
- Юрий, - сказал юноша.
- А настоящее как?
- Оно и есть настоящее.
- Нововерный, значит, - протянул Вакула. - Что умеешь?
- Коновал я, - признался юноша.
- Ну, раз коновал, иди к Илие в сотню, пусть он тебя в звериный десяток определит.
- А почему в звериный? Как я Илию найду? - спрашивал Юрий.
Кузнец только рукой махнул. Он уже не обращал внимания на новоиспеченного воина, взобрался на первую телегу, на задке которой стояла широкая клетка с голубями, дернул вожжи.
- Потом вопросы задавать будешь, - только и бросил Вакула.
Илией оказался тот самый воин, которого Юрий встретил первым. Вообще Илия оказался Ильей, на толстой шее богатыря болтался деревянный крестик.
- В 'звериный' десяток пойдешь, - сразу сказал сотник. - Имя твое ни в какой смысл не идет, но ты с зверями разговаривать умеешь. Там тебе место. К Дубыне иди, - Илья указал плетью на широкоплечего воина в приземистом шлеме.
Дубыню Юрий тоже знал. Не в лицо, конечно - имена богатырей были на слуху у всех, про них ходили легенды. Но, глядя на почти квадратную фигуру Дубыни, (и эта квадратность, однако, не мешала богатырю сидеть в седле как влитому), юноша подумал, что такой человек запросто может пусть не трехсотлетний дуб из земли выдернуть, а вот приличных размеров березку - точно.
- В строю ходил когда? - сразу насел на нового воина десятник. - С кольями иль кулаками? На чьей стороне, Слободской или Зареченской? Мечом не махай в бою, не для этого твой меч сготовлен. Колоть будешь. Жердину дайте парню подлиннее.
Вокруг заулыбались, один из воинов заехал в лес, срубил не очень толстую, но длинную сосновую жердь.
- Бери, - приказал Дубыня. - До привала с ней поедешь. Терпи, моченьку в руке сожми, хотелку подальше закинь. Увижу что положил кобыле на голову - об твою голову эту жердь сломаю, - с такими словами десятник отстал от Юрия.
Справиться с жердиной оказалось непросто. Весила она, пожалуй, пуда два, при каждом шаге колыхалась, норовя уйти вниз или вверх. Кроме того, нужно было смотреть, чтобы не задеть едущего впереди и не стукнуть по голове Серую. Рука скоро заныла, кисть свело судорогой.
- На другую руку положи, - посоветовал воин, едущий рядом с Юрием.
- Волк я, - представился мужик. - У нас в десятке Заян есть, Лиса, Сокол, Мураш. А Илью в первый раз вижу, - продолжал меж тем дружинник. - Говорят, издалека пришел он. Богатырь, говорят, из-под Мурома. Следопыт он хороший, это точно, но вот на счет силушки - надо опробовать нового сотника. Ты слушай меня. С разговором и ноша легче покажется. Привыкнешь - в бою копье игрушкой будет. С обеих рук сможешь врага одолеть.
- 'Звериный' десяток - это потому что имена звериные? - пропыхтел Юрий, пытаясь пристроить 'копье' под мышку.
- Точно так, парень. В каждой сотне свой 'славный' десяток есть, там 'славичи' - Ярослав, Пакослав, Славята. 'Гордый' есть, 'братский', 'ярый', 'живой'... Люди как одно целое становятся, хоть из разных селений. Из одного котла едят, на одно имя отзываются. Вот и Микула пожаловал! - громко сказал Волк.
- Селянинович? - Юрий даже привстал на стременах, стараясь разглядеть легендарного ратая-пахаря.
- Нет, это боярин из Денницы. Сколько новых привел? - говорил сам с собой дружинник. - Воротилу вижу, Радобой пришел... Трое молодых, - определился Волк.
Новых ратников разобрали по десяткам, а троих 'молодых' (как заметил Юрий, самому молодому из них верно перевалил третий десяток) - послали в хвост колонны. К Вакуле - догадался Юрий. Совсем скоро они вернулись, вооруженные и в доспехах. Самое странное - новоиспеченные дружинники сразу подъехали каждый к своему десятнику.
'Вакула их по местам определяет, - думал Юрий. - Ай да кузнец. Оно и понятно - он насквозь видит. Короткоруких, как меня - в одну сторону. Здоровяков - в другую...'
Одному из новичков вручили в руки большой камень. Второму на пояс привязали бревно на длинной веревке. Что сделали с третьим - Юрий уже не узнал.
- В копье, - проревели в унисон Горыня и Святогор.
- Бросай жердь, - рявкнул Дубыня Юрию.
Ратники пришпорили коней. Меж деревьев появлялись просветы - дружина выходила на открытое пространство. Юрий крутил головой, шумно втягивал воздух. Пахло гарью, с каждым шагом все сильней и сильней. И еще пахло жареным мясом - словно кто-то неподалеку жарил целого быка на вертеле.
На опушке запах мяса превратился в вонь паленой кожи. Впереди горела деревня. Точнее, она уже догорала - на месте домов остались только головешки, и сизый дым клубами поднимался от бывших домов.
Богатыри не задержались у пепелищ. Кони перешли на быструю рысь, дружина растянулась по полю, шла, обтекая хлебные наделы.
- Ах ты... - грязно выругался Волк. Воин на полном ходу склонился к земле:
- Печенеги, это точно. Утром ушли. Мы их к завтрему догоним.
Юрий тоже склонился, попытался увидеть, но перед глазами мелькала лишь высокая трава. Как только Волк успевает читать следы?
- Если они в Заграде, - прокричал Дубыня, - то мы уже сегодня с них порты спустим. Тысяча их всего. Задавим как щенков.
Юрий от слов десятника дернулся. Тысяча? Десять сотен печенегов, профессиональных всадников, с детства знакомых с саблей и луком? Не слишком ли много мнит о себе богатырь, обзывая многочисленных и умелых врагов - щенками?
Юрий постарался пересчитать дружину. В лесу казалось, что их ('нас' - поправил себя Юрий) много - но на самом деле едва ли наберется три сотни. Конечно, все уже мужики - ни одного молодого безбородого лица не нашел Юрий в строю. Бывалые, умелые, плечи кольчуги рвут, все - в полном доспехе, словно в железо закованы. Кочевники, говорят, почти без доспехов ходят. Но тысяча...
- Тише, - властно приказал Илья.
- Тише, - подхватил приказ командира Дубыня.
Дружина сбавила ход, навершия копий уперлись в небо. Юрий увидел перед собой вола, невесть как уцелевшего после набега. Бык стоял на поле, недовольно морщил лоб.
- Цыть, - прикрикнул на скотину Дубыня, и вол посторонился, замычал обиженно.
Дружина снова вытянулась в шеренгу, шли споро, снова по дороге, поднимая тучи пыли. Вскоре показалась и Заграда. Это была застава, обнесенная частоколом. Она высилась на холме, которую обтекал спорый ручей. Воины прошли прямо по воде - мост через речушку был разобран. Кое-где валялись груды тряпья, кружили вороны, и Юрий сразу понял, что не тряпье это, а мертвые люди. Кочевники лежали вперемешку с селянами, но мало где виднелись серые посконные рубахи - все больше кожаных доспехов, особенно около стен.
- Открывай, - прогудел Горыня, постучавшись в ворота копьем.
- Святогор, - послышался сверху сильный голос. - Сколько лет, сколько зим!
- Да, Елиня, давненько не виделись, - согласился снизу богатырь.
Частокольные ворота медленно легли на землю, в проеме стоял старый человек. Видно было, что когда-то он был силен и могуч, но время сделало свое дело - потемнело лицо, пошло морщинами как кора древнего дуба, поседели волосы, а главное - выросло у бывшего богатыря на месте живота огромное брюхо, словно куль хлебный спрятал под рубаху. Зато два парня, которые встали за плечами старика - вот они то были крепки. Угрюмые лица, пудовые плечи, кольчуги - как вороново крыло.
- Давно ли ушли? - сразу спросил Святогор.
- Далеко не уйдут уже, - с отдышкой проговорил Лесиня. - Сунулись ко мне - я их со стен косой сметал. Тяжеловат мне меч стал, брат Святогор.
- Старость, - проворчал великан.
- Ты, однако, прежним остался. Я ведь полвека назад в дружину пришел - ты уж тогда сотником был. Все такой же - силен, могуч, на коне ровно сидишь.
Святогор хотел ответить, но Лесиня уже здоровался с остальными богатырями.
- Смотри, Сила, каковы у меня орлы выросли, - простодушно хвастался старик, поглядывая на двух молодцев в черных кольчугах. - Старшой, пожалуй, и с тобой тягаться может.
- Посмотрим ужо, - смеялся вятич Сила, руки которого, наверно, могли поспорить толщиной с торсом Юрия.
Меж тем к дружинникам стекался народ, все галдели, обсуждая недавние события, мальчишки с восхищением смотрели на воинов. Юрий обратил внимание на мужичка, который, не обращая на богатырей никакого внимания, побежал на поле, за ручей.
- Здесь ночевать будем, - приказал десятникам Илья. - На опушке станем.
Юрий заскучал. Он уже представил, что его, как самого младшего, да еще и безбородого - сразу пошлют за водой, а потом поставят кашеваром. А едят богатыри не меряно - это Юрий не раз видел. Потом посуду мыть заставят. Однако этого не произошло. Главным по костру Дубыня поставил Вепра. С едой разобрались скоро - отступающие степняки завалили всю скотину, которую только смогли найти в окрестностях. Поэтому 'добытчики' - Беляк и Лиса - вернулись скоро. Они принесли с собой бычью ногу, и скоро в котле кипела вода, варилось и жарилось мясо, воины с шумом глотали слюни.
- Два раза в день едим - на закате и с восходом, - объяснял Волк походный порядок Юрию. - Завтра с утра вообще есть не будем. Если к полудню печенегов не нагоним - пообедаем. Ты с утра мяса нарежь полосами, да коню под попону положи. Оно уж за день солью пропитается, провялится. Можно сразу перекусить...
Меж тем вновь прибывшие ровняли друг другу бороды - под ремешок шлема, подгоняли доспехи, пробовали крепость и остроту мечей на молодой березовой поросли, привыкая к весу и балансировке оружия, правили лезвия точильными камнями. Юрий тоже решил заняться шлемом, но его оторвал от дела Дубыня.
- Пойдем, силушку твою испробуем, - предложил десятник.
Втроем, вместе с Волком они подошли к амбару, который стоял рядом с частоколом заставы.
Дубыня поговорил с коренастым кривоногим мужиком, и тот отомкнул замок с тяжелых ворот, пустил воинов внутрь.
- А как это все не сгорело? - поинтересовался Юрий у хозяина амбара. Мужик усмехнулся:
- Хотели печенеги красного петуха пустить. Да только у нас на заставе две сотни стрелков, каждый белку в глаз бьет. Со всех деревень народ сбежался. Да и времени у ворогов не было. Прознали, видать, о вас, подались дальше. Потому как на две стороны даже печенегам биться неудобно. Вы бы их к стене прижали, ну и мы бы... не подкачали...
- Бери, - приказал Дубыня, указав на сложенные у дальней стены кули. Юрий подошел, примерялся. Хорошие кули, из двойной пудовки-рогожи. Приподнял и понял - рожь. Овес в таком куле шесть пудов с осьмухой весит, ячмень - ровно девять, а рожь - девять пудов с четвертью. Такую тягу на спине носят, крюком цепляют, потому что никаких пальцев на не хватит удержать грубую рогожу. Правда, пришлось в свое время Юрию немало таких кулей перекидать. Отец, хоть и владел под Киевом изрядным куском земли, но половину ячменя покупал в близлежащих деревнях. С четырнадцати лет Юрий мог девять пудов от земли оторвать, да на телегу бросить. Вслед за Юрием из темноты амбара вышел и Волк.
- Биться на кулях будете, - прояснил ситуацию Дубыня. Почесал лоб и добавил: - Кто проиграет, тот котел будет отскребать. До блеска.
Юрию, конечно, полировать котел вовсе не улыбалось. Волк смотрел на юношу с задорным весельем:
- Ну что, приготовился? - и единым движением, будто и не сгибался только что под тяжестью - пустил куль по кругу, вместе с самим собой. Юрий не отскочил, наоборот - он сделал шаг вперед, перенес вес на левую ногу. Приподнял страшную тягу, качнул ее: вперед-назад. Еще раз. Вперед-назад. Близко уже Волк, напряжено красное лицо, стиснул зубы воин. А Юрий убрал вес с левой, согнулся, пропуская квадратный мешок за спиной. И пустил его снова, но не каруселью, как Волк, а колесом. Страшный удар обрушился на крутящегося юлой воина. Его словно накрыло рухнувшей крышей, но и Юрий получил кулем в бок, не удержался, полетел клубком под ноги собравшимся посмотреть забаву дружинникам.
- Да, хорош парень. Силушки наберет - знатный будет муж, - согласился поднявшийся с ног Волк. Мужик будто и не получал удара, поднялся быстро и резво. Юрий же до сих пор лежал и стискивал зубы от боли. А болело у него все - и плечи от непривычных доспехов, и руки от жерди, и бок от куля. В момент удара ему показалось, что сама земля поднялась и со всего размаху опустилась на ребра. Голова гудела, а тело казалось пустым, и почему-то звонким: тронь - зазвенит мышцами, забряцает костями.
- Кто еще будет? - спросил Дубыня.
- Я буду, - толпа расступилась, и в круг вышел вятич Сила. Дружинники загудели - многие бы хотели попробовать, но с таким богатырем... опасно...
- И я, - раздался сочный бас, и люди расступились второй раз, давая проход Илье.
- Знаю, многие хотят на мне свою силушку испробовать, - пророкотал сотник. - Так пусть же самый сильный будет. Иль не прав я?
- Ты в своем праве, - согласился Дубыня, и отошел в сторону.
Сила вышел из амбара, и многие ахнули. Вятич нес девятипудовый мешок на вытянутой руке, только ноздри раздуваются, как у быка. Не опуская куля на землю, Сила принялся раскручивать его над головой, словно котомку с пухом - медленно, неторопливо, даже осторожно, точно боялся порвать крепчайшую дерюгу.
Илья только пожал плечами. Подошел к кулю, оставшемуся от Юрия, взял его правой рукой, поднял (ни один мускул на лице не дрогнул), потом схватил куль Волка. И разом закрутил вокруг себя, словно гигантская мельница пришла в движение. Казалось, что огромные кули вот-вот разорвут человека, однако по лицу Ильи было не похоже, что его сильно тревожит их вес. Сделал шаг Сила, но сотник тут как тут! Сложил Илья оба куля в один, едва удержался на ногах от стремительного движения, но уже через мгновение в толпе дружинников открылся широкий проход. Как птица выпорхнул из круга Сила - в три ряда не сдержали его стремительный полет дружинники. Восемнадцать пудов с лишком ударило богатыря в грудь. Юрию подумалось, что, верно, он видел первую смерть в этом походе, но Сила почти сразу поднялся, обалдело помотал головой:
- Силен, однако, Муромец.
Дубыня посмотрел на сотника с уважением. Даже вдвоем с братом Усыней они не могли уложить вятича. А этот - и кольчуги не снял, ведь немало рубаха железная весит. Да кистень на поясе висит, немалый кистень - на целый пуд.
- Заноси кули в амбар, - повернулся Дубыня к Юрию и Волку. - А сами - на ручей. Будете вдвоем котел до блеска чистить. Вдвоем и в дозор пойдете.
Солнце уже зашло. Последние лучи, невидимые из-за горизонта, все еще трепетали на верхушках сосен, когда Юрий с Волком пошли к ручью. Долго им пришлось отмывать старый прокопченный котел.
- Если десятник сказал - до блеска, значит - будет блестеть, - пыхтел Волк, натирая черный бок посудины песком. Возились старательно, но едва ли остались довольны своей работой.
- Сам Илья мало что рассказывает, - завел разговор Волк. - Больше слухам верим. Говорили, что ноги его не слушались. Он на печи не лежал, тридцать с лишком лет на руках ходил. Землю пахал, вместо вола в ярмо впрягался. Лес валил, бревна таскал обезноженный. Вылечили, говорят, его 'калики' - священники византийские, которые по народу ходили, в новую веру всех обращали. Только чудится мне, что не одни они ходили. Отряд, верно, с ними тоже ходил. Обидели они богатыря, вот и встал он от обиды. Устроил им баню, - усмехнулся Волк.
- Тихо, - зашипел дружинник через минуту. - Плачет кто-то.