(сочинение на не заданную тему)
От редакции альманаха "Sapienti Sat"
Наверное, Вы, уважаемый читатель, весьма удивлены -- ну какой же архив может быть у издания, которое только что появилось на свет? Признаемся честно -- были удивлены и мы, внезапно у себя этот архив обнаружив. Более того, понаблюдав за его (архива) поведением, мы нашли в нем еще немало странных свойств помимо способности неожиданно появляться.
Все эти свойства будут в свое время досконально описаны; пока остановимся на одном из них.
Как выяснилось, наш архив относится к архивам непостоянным, или архивам виртуального содержания. Отдельные произведения, подборки документов и рукописи в таких архивах то появляются, то исчезают, то же относится к целым разделам, и, надо понимать, ко всему архиву целиком. Это, разумеется, приносит определенные трудности, но в тоже время именно такие архивы радуют исследователей неожиданными находками -- в отличие от тех, содержание коих систематизировано, разложено по полочкам и досконально изучено.
Кроме этого, поучительно даже следить за внутренней жизнью архива. Так однажды мы наблюдали за одной вещью, которой сперва довольно долго не было, потом она возникла -- неожиданно, стремительно вспыхнула блеском своего содержания, и когда мы, оправившись от изумления и восхищения, решили с ней познакомиться поближе, -- она внезапно исчезла, оставив нас в пыльной полутьме знакомых полок. Да, это было еще одно подтверждение древней поговорки, что нельзя дважды войти в один и тот же архив (а тем более выйти их него). В то же время именно подобные явления, несмотря на сопутствующие частые разочарования (а может, и благодаря им), наводят на самые глубокие размышления, которые только могут придти в в голову людям, находящимся среди архивных вложений. К тому же было приятно убедиться, что нам достался неплохой экземпляр архива, отличающийся в лучшую сторону от повсеместно распространенной разновидности -- архива непостоянного предсказуемого, о котором заранее известно, какие вещи в нем будут появляться, а какие -- исчезать. Это предвещает, что наш архив будет постоянным источником новых находок и открытий, в точном соответствии с высказыванием одного умного человека, что в таких местах прошлое творится одновременно с настоящим.
Та вещь, которая сейчас извлечена из архива, представляет собой школьное сочинение одного из отцов-основателей нашего издания, а именно отца Александра, правда, тогда еще не отца, а просто Саши. Поводом для возникновения сочинения было домашнее задание учителя описать любимую картину, причем выбор картины ограничен не был, но при этом предлагались следующие: "Опять двойка" (для тупых), "Мы пойдем другим путем" (для отличников), и "Осень в саду" (для девочек). Однако Саша, увидев, что ни в одну из этих категорий не попадает, темой сочинения взял совсем неожиданное -- гравюру П.Брейгеля "Большие рыбы пожирают маленьких". Впоследствии Саша был убежден, что возьми он не гравюру, а картину, как задавалось, ну хотя бы "Пословицы" или "Детские игры", -- и можно было бы надеяться на положительную отметку. А так сочинение вернулось к Саше с красным чернильным вердиктом: "Не соотвествует теме!" -- и попало в Архив. А Саше пришлось писать сочинение на вольную тему о картине "Арест пропагандиста".
При подготовке к публикации о.Александр слегка сократил сочинение, убрав не соответствующий духу времени классовый анализ изображения и эпохи его создания.
Саша
Большие рыбы пожирают маленьких
(опыт символического анализа)
Рисунок "Большие рыбы пожирают маленьких" был сделан известным прогрессивным нидерландским художником Питером Брейгелем в 1556 году. В этом же году издатель Брейгеля И.Кок в погоне за прибылью растиражировал гравюру с этого рисунка за подписью "И.Босх". С одной стороны, молодому Питеру было приятно подобное сравнение, с другой же, оно послужило поводом для длительных споров с Коком по вопросу авторского права, причиной которых было тяжелое материальное положение гениального художника и прочих беднейших слоев страны. [...]
Рисунок изображает большую рыбу, выброшенную (или вытащенную) на пологий берег моря. Живот этой рыбы вспарывает большим ножом человек в форме средневекового солдата. Изображение этого действия -- единственно активного на рисунке -- имеет двоякую задачу.Первое, что приходит в голову, -- это для того, чтобы показать содержимое живота большой рыбы, в котором находятся рыбы меньшего размера, в которых, в свою очередь, рыбы еще меньшие, ad infinitum. Перед рыбой, на воде у берега, находится рыбачья лодка, один человек в ней повторяет действие на берегу (достает из большой рыбы маленькую), а двое других -- ребенок и взрослый -- обсуждают открывающуюся перед ними картину. Все остальное на рисунке является повторением основной темы и носит второстепенный характер.
В отличие от многих работ Брейгеля того времени, этот рисунок не перегружен разнообразием и по общему впечатлению напоминает скорее пейзаж, чем аллегорию -- по форме, но не по содержанию. Здесь все подчинено центру композиции, концетрируя на нем внимание и не распыляя его на многочисленных уродцев, как на аллегорических гравюрах, например, "Зависть" или "Роскошь". Там центральная фигура, заключающая в себе символ изображаемого, является всего лишь одной из многих, пусть даже и наиболее яркой. Здесь же все пространство рисунка сбалансировано и сгруппировано вокруг центральных фигур, не разбиваясь на автономные сюжеты. Это потому, что рисунок служит несколько другой цели, цели не анализа и показа того или иного качества с разных сторон, а синтеза, представления чего-то в образе цельного и единого.
Одной из характерных черт культуры Ренессанса можно считать персонификацию абстракных понятий. Оттолкнувшись от людей -- носителей характеров или совершающих действия -- мыслитель получал некоторое абстрактное понятие, которому давалось соотвествующее название -- гнев, милосердие или равнодушие. Но Возрождение и реформация наталкивали людей на зыбкость интуитивных определений, появлялось желание разложить их на составные части, сделать зримыми и доступными "простому", не сакральному сознанию. Появляются аллегорические циклы, из которых нам наиболее известны "Семь смертных грехов" Босха, одноименный у Брейгеля, его же "Семь добродетелей". В них совершалось обратное действие -- сперва на уровне символов, когда каждому греху или добродетели соответствовало определенное животное, потом -- образное, растворявшее понятие среди ведомых им жанровых сценок и монстров, своей явной антиэстетикой задававших эмоциональное отношение к понятию. Но многие, в том числе и Брейгель, чувствовали, что кроме вещей, выводимых из конкретного, существуют и другие, набрести на которые можно только среди отвлеченных понятий и образов. Метод образного мышления, развившийся на основе дедукции конкретных образов, оказывался применим и в новом, доселе неизведанном пласте индукции абстрактных понятий. Яркими примерами отражения новой системы мышления являются работы Брейгеля "Nemo" и "Пчеловоды".
Изображением элемента этой метасистемы и можно считать рассматриваемый нами рисунок. Нет нужды искать конкретное слово, означающее этот элемент -- такого слова просто нет. "Всеобщее пожирание" было бы наиболее близким, однако на рисунке существует не только пожирание. Это только первый, поверхностный слой понятия. Действительно, малая рыба съедается большой, та, в свою очередь, еще большей, которая, наконец, поглощается... скажем, Левиафаном. Пожирание как тип поведения носит глобальный, вселенский характер, и, воплотившись в образ рыбы,существует и на суше (рыба с ногами), и в воздухе (с крыльями). Но почему же рыба стала символом этого повального хищничества? Не потому ли, что долгое время именно рыба была символом Бога Живого? Эта мысль близка к кощунству, и рисунок, видимо, и был бы кощунственен, если бы не второй, скрытый слой понятия. Ключ к его пониманию могут дать люди, находящиеся на рисунке.
В самом деле, концом цепочке пожирания оказывается человек. Он вспарывает брюхо рыбам, он их ловит и вялит, подвесив к дереву. Он -- уже не рыба, для него этот символ "не работает", он принадлежит к другому пространству символов, так почему же он есть на рисунке?
И если мы посмотрим на пожирание с другой стороны, то вместо нисходящей лавины смертей увидим совсем другое. Каждая мелкая рыба, умирая, приносит себя в жертву более крупной, и в конце концов передает эту восходящую эстафету жизни человеку. В этом втором слое "всеобщей жертвенности" и может существовать символ рыбы-бога, и становятся понятными и солдатская форма совершающего жертвоприношение, и лестница, и копье-трезубец, и даже подвешенная к дереву рыба может оказаться аллюзией распятия. И, принося себя в жертву, великая рыба отдает человеку, как из рога изобилия, все накопленное ею среди меньших тварей.
И отсюда идет уже совсем странное сходство изображенного мира, в котором объединены в одно целое низкое и высокое, животное пожирание и одухотворенное жертвоприношение, с миром Эдема, где мирно соседствуют лев и ягненок, с миром, в котором еще не произошел чудовищный раскол, и нет ни ужасающих бездн, но нет и сияющих вершин. И появляется тревожащий душу вывод, что наш мир -- это и есть Эдем, в котором разделились два неразрывные ранее процесса, совсем так же, как после Большого Взрыва разошлись пути физических взаимодействий. И вместе с ним -- надежда на то, что в конце времен исчезнет это дьявольское разделение, и мир снова станет чист и прозрачен, как на заре бытия. Именно в катарсисе понимания этого и заключается одухотворяющее понятие рисунка.
Восприятию рисунка Брейгеля человеком нашей эпохи и нашей культуры может мешать его несоответствие современному представлению о должной эстетике, хотя эстетика этого рисунка вполне укладывается в одну из концепций Возрождения -- расширить круг понятий человека, охватываемых разумом. Мир жесток, и на первый взгляд безобразен и отвратителен, -- если тут же этот взгляд отвести в сторону. Но если попытаться посмотреть в лицо действительности, то за безобразием статичного взгляда мы увидим динамичную гармонию мира становящегося, мира утверждающегося, пусть даже через гекатомбу. Человек, неким "всемирным", "вселенским" ножом вскрывающий брюхо большой рыбе, всего лишь берет положенное ему, не выходя из установленного хода вещей и в то же время размыкая круг всеобщего пожирания. Дальше, в мире человека, другие законы. Большая рыба пожирает маленькую, большой человек маленького -- учит: "Смотри -- это твой мир. Узнай его во всех проявлениях, и сделай так, чтобы он стал лучше!"
Правда, последнее пожелание не так явно звучит с рисунка Брейгеля. Это уже проекция на него нашего времени, в котором совершаются такие великие [...]
На гравюре по этому рисунку есть надпись -- около лодки, -- адресованная вроде бы к ребенку, но в то же время и ко зрителю: "Esse!". Это еще один дополнительный штрих, и в нем также два слоя. Можно увидеть в нем всего лишь поучающее "Смотри!", а можно, немного поразмыслив, пройти путь от "Esse Homo" до "Esse Universum". И, в конечном итоге, понять, что гениальность любого Мастера заключается в создании зеркала, в котором отражаются он сам, мы и весь окружающий мир.