Вот стоит обычный, панельный девятиэтажный дом. Люблю заглядывать в его кухни вечером, когда они освещены, в такие моменты проходит все самое интересное. Я могу разглядеть только силуэты за занвесками, ну а если попробовать подойти поближе? Вообразим подъемный кран, на котором можно подняться от первого этажа до девятого. Пусть он и скрипит и ревет - не беда. Поскольку мы все это воображаем, нас не видно и не слышно. Вот так.
На первом этаже не горит свет, там живут какие-то супруги-пенсионеры, которые экономят электричество. В настоящий момент они сидят в зачехленных креслах посреди большой единственной комнаты и смотрят в окно. Соседи, интересующиеся, каким образом пенсионеры существуют много лет без света, получают одинаковые ответы о том, что книжек супругам читать не нужно, а на большее свет не требуется.
На кухне второго этажа находится мужчина в семейных трусах и майке. Пьет пиво. Трясется и урчит холодильник, в котором очень много куриных яиц. Мужчина работает на птицефабрике и приносит домой продукцию. Он очень сильно пьет, а еще больше курит. С семьей не повезло. Жену давно ненавидит, сын растет оболтусом. Из удовольствий остались только пиво и папиросы. Работа тоже не интересна. Ему уже скоро 50 лет. Что дальше? Скучно и страшно.
За кружевными тюлевыми занавесками третьего этажа кричит немолодая женщина. Обычно кричит она часто и долго, в основном, на детей. Теперь вот младший, которому 14 лет, не помыл посуду. Преступник сидит в своей комнате, заткнув уши, и мечтает зарубить женщину топором. Старший тоже слышит крики, но он принимает ванну и ни о чем не мечтает, просто пускает воду посильнее, чтобы заглушить шум. Отец смотрит по телевизору футбол. На кухонном столе лежит деревянная доска, на которой приготовлено тесто и мясо. Минут через тридцать женщина перестанет кричать и начнет делать пельмени. Она очень вкусно готовит. Поехали выше.
На кухне четвертого этажа темно. Горит только слабенький ночник. Здесь пусто. Зато в маленькой комнате молодожены стараются прижаться друг к другу как можно сильнее. Оба безработные. Денег нет даже не простыню. Но они очень хотят друг друга. Не будем мешать.
Пятый этаж пустует. Все уехали к бабушке на день рождения. Только жирный кот по кличке Мустафа лениво лижет лапу, сидя на огромном японском телевизоре. В темноте глаза кота светятся.
За кухонным столом на шестом этаже парень лет 25-ти. Он смотрит на какую-то мужскую фотографию. Иногда перестает смотреть и пишет что-то ручкой на большом листе бумаги. Вот он перестает делать и это, звонит по телефону. На другом конце очевидно не берут трубку. Парень снова пишет, смотрит... Потом берет из смятой пачки последнюю оставшуюся сигарету, долго курит ее. Бычок опускается в битком набитую пепельницу. Затем он встает, снимает с подоконника многочисленные банки с вареньем и медом, пакеты с зеленью и помидорами. Открывает окно. Встает на подоконник. Смотрит на стол, и на лежащую там бумагу. Потом прыгает вниз. Умирает. Окно захлопывает ветер, на шум которого входит заспанная мать.
На седьмом этаже пьют чай, однако времени осматривать эту квартиру, а равно и квартиры повыше просто нет. Тем более что почти весь подъезд спускается вниз, поглядеть на разбившегося парня. Приходит даже работник птицефабрики с папиросой в зубах, который удивленно спрашивает:
- Опять этот педик чего-то учудил?
- Господи, вроде он помер! - восклицает привыкшая жить без света пенсионерка. Ее муж понимающе щупает пульс парнишки и кивает:
- А вон мать бежит.
- Голову расшиб о люк канализационный. Зин, гляди - мозги. Тьфу, какая гадость.
- Наверное, надо врача вызвать...
- Паша, сынок!- это подает голос мать.
- Ну позвоните в скорую, пусть срочно приезжают...
- Да можно уже и не спешить. - Соседи сочувственно переглядываются.
- Сынок!!
- Да они быстро и не приедут! Сейчас вообще все распустились, скорую ждешь по полтора часа, похороны и то затягивают.
- А это потому, что правительство на нас всех забило. Скоро грозятся опять цены поднять.
- Паша, родной, сыночек... Господи, да что это?
- Ой, неужели опять цены поднимут? Вчера еще "докторская" была по сорок пять, сегодня уже по пятьдесят.
- А где вы ее брали?
- Сыночек, сыночек, сыночек...
- Да за углом. Я уже не в том возрасте чтобы куда-то еще ходить.
- А вы попробуйте на горке в магазине колбасу покупать. Там Лерка торгует из 45-ой квартиры. Ну помните?
- Эта наша дурка что ли? Вечно в школе двойки таскала. Пристроилась наконец куда-то?
- Ну да, теперь вот в мясном. Хорошая девчонка, жадноватая хотя. Я у нее всегда беру.
- Сыночек, Пашенька, родной, сыночек, родной....
- И погода опять портится. Ну что, надо в скорую звонить?
Народ то прибывает, то убывает. Но вскоре действительно появляется белая машина с красным крестом. И все заканчивается. А между тем, этот Паша мне знаком. Честное слово! Может даже я и догадаться могу о том, почему он вот так спрыгнул. Есть у нас с ним общий мир, особый, который большинство даже и не ощущает. А он существует. И люди там особые. И люди ли вообще?
посвящается Георгию Арленовичу Аристакесяну
КУПАНИЕ СТАРОГО ВЕЛОСИПЕДА
Я получаю письмо и знакомлюсь с Вами.
"Здравствуй, дорогой Петенька. Петенька, как ты там живешь, почему давно не пишешь? Мы уже начали волноваться. Праздники справили хорошо, в городе было весело, на площади гуляли люди, выступали цыгане.
Хотя конечно, у вас в столице все было гораздо веселее, мы видели по телевизору. Петенька, как там у вас жизнь в городе, небось все очень дорого? У нас тоже цены дикие, а продукты плохие. На рынке можно мясо купить и собачье. Петенька, мы живем не в лучшую сторону!
Привет тебе от Зины Гатауллиной, у нее умер муж. Папа по-прежнему болеет, но твои лекарства ему очень сильно помогли. Спасибо тебе за лекарства и за деньги, мы все получили. Соседи нам завидуют, особенно Хомяковы, они на две пенсии, а у нас ты помогаешь, присылаешь большие деньги, а у них денег мало. Петенька, когда ты к нам приедешь? Приезжай на ноябрьские праздники, или на 23 декабря, мне исполнится 60 лет.
Я очень тебя жду, соскучилась, испеку твои любимые картофельные блины. Картошка сильно подорожала, но к твоему приезду мы с Петром Александровичем купим пару мешков, чтобы ты в отпуске кушал хорошо.
Я очень рада, что ты устроился на приличную работу, хотя и немного волнуюсь, что ты занимаешься бизнесом. Сейчас этих бизнесменов убивают на каждом углу пачками. А ты уже и иномарку купил, и радиотелефон. Петенька, напиши мне пожалуйста, если это очень опасно, тогда надо будет тебе искать что-то другое. И обязательно копи на квартиру. Мы с отцом добавим тебе в случае чего.
Как твоя девушка? Ее вроде зовут Таня? Передавай ей привет, очень бы хотелось ее увидеть! Петенька, родной, приезжай скорее, хочешь вместе с девушкой. Пиши, не пропадай. Мама..."
У самого, между прочим, усы и борода. И лет ему прилично - 49! Скоро, значит, пятьдесят. Вот будет хохма! Сказали бы мне еще месяцев шесть-семь назад, что я буду просто нагло трахаться с каким-то денежным мешком угрожающего возраста... Да еще и целоваться с ним взасос, и гладить его голову, украшенную огромной лысиной, и смотреть в его сальные глазенки, и изображать последнюю стадию страсти. А для чего?
А потому, что лентяй я, Петя Яценко! Понтуюсь много. Вот он дает мне тысячи три долларов в месяц - мне и работать не хочется! Поди плохо - четыре раза в неделю тебя пропендюрят, а потом денежку дадут неплохую. И имею я возможность с молоденькими да красивыми пупсиками купюрами пораскинуть. И сказать так, между прочим, какой-нибудь зае, сидя в шикарном ресторане:
-У меня заводик в Голландии кирпичный, пару фирмочек, ну транспортная компания. В общем, малыш, ничего особенного, только морока. Ну какие-то денежки капают.
-Ой, - скажет восхищенно зая, - я в таких дорогих ресторанах еще ни разу не был.
-А я здесь часто бываю. Здесь очень вкусно кормят. Закажи, малыш, себе стерлядь. Редкий деликатес. -И грустно, устало посмотреть в меню, мол, что еще такое выбрать, чтобы со скуки не помереть.
А потом я привезу его в большую и классную квартиру, которую этот бородач мне снимает, привезу на "Мустанге", который этот бородач подарил мне на день рождения. И сядем мы с малышом на диванчик, и будем смотреть телевизор, или слушать музыку, а я незаметно двигаться все ближе к нему. Вот уже и руку на плечо положил. Не реагирует... Значит, в правильном направлении работаю. А теперь прижаться к нему теснее. Еще, еще... А теперь и чмокнуть в щечку. Ой, покраснел, заерзал, напрягается. Теперь можно и по-французски. А потом в постель, и я буду любить его до потери пульса, возмещать все то, что я теряю, находясь в постели с бородачом, восстанавливать нервные клетки, возрождать реноме во всем "активного" человека. И поет Слава Бутусов:
А над нами - километры воды, И над нами - бьют хвостами киты. И кислороду не хватит нам на двоих И я лежу в темноте, Слушая наше дыхание, Я слушаю наше дыхание, Я раньше и не думал что у нас На двоих с тобой одно лишь дыхание.
И зая прижалась ко мне во сне, и вздрагивает. И я, наверное, люблю его в эти минуты, этого симпатичного мальчишку, который спит в моих объятиях, и наше дыхание становится одним. И мне становится глубоко наплевать и на бородача, который может меня застукать случайно, и на "абщественое" мнение, которое сурово осуждает однополую любовь, и на чертову кучу моих комплексов и страхов, и на все, все, все...
Хотя будет утро, и зая будет послан далеко и надолго, потому, что ему опять же ничего не надо от меня кроме ресторанов, денег, и, может быть, хорошего "фака", а я жду подсознательно другого.
Чего? Ну, вот реальный глюк: живу я - поживаю, и вдруг возникает тот, кто "раскусывает" меня и сочувствует, жалеет, понимает. Заберет от бородача, от этих клубов, от этой театральной искренности. Может, это и девушка будет, кто знает? Я в себе никогда не был уверен. Хотя жить всегда старался правильно, без компромиссов с совестью, или как там это называется. Может это и громко звучит. Наверное...
Людей я не люблю - злые они. Но верю в одну чертовщинку. Банально это, конечно, много раз уж произносилось, но тем не менее, правдой от этого быть не перестает. У каждого из нас есть на земле своя вторая половина. И это не вздор, это так. Мы изначально неполноценны, пока не найдем ее. Можно отыскать сразу, можно потратить годы, а можно и вообще не найти, что зачастую и случается. Жить с каким-нибудь вроде симпатичным и добрым человеком, рожать детей и смотреть футбол. Вечером пересчитывать седые волоски на голове, удивляясь их устойчивому росту, чистить зубы и ложиться спать, чтобы утром все повторялось заново. Так и до смерти досуществовать. Пугает? Только вначале. Штука затягивающая.
Но если ты нашел своего "котенка", ты спокоен. По-настоящему, даже если будут неприятности на работе, или проблемы с деньгами. Бывают и другие проблемы, просто сейчас они мне в голову не приходят. Что угодно. Но жизнь со своей половиной полноценна, а больше ничего не нужно. Только найти!
Я вспоминаю всякие жалостливые события.
А вот ровно полтора года назад, сидел я, сжимая костыль, на подоконнике второго этажа огромной московской больницы, одетый во все зеленое, и грустный до невозможности. А недалеко от меня, за дверью реанимационного отделения, закрыл глаза красивый и классный пацанчик Сашка, которого я на своей четверочке долбанной так разбил, что ему отрезали полпечени. И потерял пацанчик чуть ли не 5 литров крови, и надежды на спасение не было почти никакой. Вот так и лежал он на кроватке, весь утыканный трубочками, после жуткой по сложности операции. Всероссийское светило хирургии, случайно застуканное в Москве врачами этой больницы, решило помочь оным, и заодно преподать урок резекции печени.
Сашка был хорошим пареньком, мы с ним на двоих снимали квартиру и вообще просто дружили. Все у нас было общее: и еда, и одежда, и даже девчонки, как это не аморально покажется. Один раз мы разрезали ладошки кухонным ножом и соединили их, чтобы стать "кровными братьями". А когда его доставили поздно ночью в операционную, ножи были в руках у хирургов. И крови там было значительно больше, чем тогда.
Шесть часиков пилили они Санечку, качали его плазмой и кровью, смотрели пульс и все, небось, удивлялись такому чуду - как это он держится. А разгадка- то этого феномена медицинского находилась недалеко, на скамейке в приемной, положив гипс на маленький, явно не по размеру, костыль. И бормотала про себя эта разгадка следующее: "Яко ты, господи, упование мое, вышняго положил еси прибежище твое, не придет к тебе зло, рана не приблизится к телеси твоему, яко ангелам твоим заповедь, сохранити тя во всех путях твоих. Господи, спаси Сашеньку! Господи, возьми меня! Господи, я никогда в тебя не верил, теперь я сделаю все, что ты захочешь, спаси Сашеньку!" Трудно утверждать, что Сашеньку спасла та самая разгадка, но о том, что ее услышали, говорить можно с уверенностью. Ведь, несмотря на всю хреновость ситуации, Сашенька все лежал потом в реанимации и лежал, и изменений в худшую сторону не было.
Я-то ведь, за исключением небольшого ночного перерыва, неотрывно сидел на подоконнике возле реанимации долгие пятнадцать дней, и вздрагивал всякий раз, когда веселые санитары в серых костюмах выкатывали трупы, накрытые простынками. И глядел на эти трупики, прикидывая на ходу рост, ведь Санечка не хилого размерчика паренек - 195 см. Но выносила меня святая благодетель, держался Санек... А с ним держался и я.
Когда врачи-реаниматоры совсем уж пугали наших с Санечкой мам, относительно его перспектив, то я забирался на пятый этаж, самый высокий, и смотрел, как там окна открываются. И готовился, чтобы сразу за Санькой успеть, потому, как жизнь без него мне представлялась весьма скучным занятием. И квартирка наша, наверное, была бы очень пустынной, ведь там оставалось столько его вещей. В общем, серость и безысходность.
Санек продержался. И еще раз его резали, все равно продержался. Недели через две сиденья на подоконнике ко мне все привыкли, а постоянные посетители больницы, навещавшие своих родственников, даже дарили мне апельсины и искренне сочувствовали. Из серого лицо мое снова стало румяным, когда тощенького, еле стоящего на ногах Санечку повезли из реанимации сначала на рентген, а потом и в общую палату. Меня с переломом ноги уже выписали к тому времени. И переселился я к нему в палату.
И не уходил почти никогда. Спал на полу, рядом с его постелью, чтобы в любой момент подать ему "утку", носил его на руках до туалета, мыл, развлекал как мог, кормил. А потом и гулять стал водить, и пошел у меня Санечка как миленький. И ножками, ножками, вначале спотыкаясь и приседая на табуретку, которую я за ним носил, а потом все лучше и лучше...
Я всегда был рядом. Плюнуть хочет Санечка, я бегу к нему с пакетом бумажным, чтобы он плюнул, кушать хочет - несусь в больничный холл, чтобы извлечь из холодильника пакетик с его фамилией, где моя мама оставила много всяких вкусностей. Всегда наготове. Ей-богу, сделали из меня в той больнице за полтора месяца классного мед брата тогда. Смыслом моей жизни являлся "кровник" Санька. И не было большего счастья для меня, чем его улыбка, да слова врачей, о том, что печень его регенерировала, здоровье постепенно приходит в норму, и, кроме небольшого шрама на животе, других изменений организм не понесет. Только Санечка что-то мрачнел день ото дня, глядя, как я прыгаю вокруг него. И все чаще свой шрам рассматривал. И на меня косился. Через некоторое время его выписали.
А я вернулся в свою пустую, однокомнатную квартирку, в которой мы с ним прожили пять с половиной месяцев. Не сказать, чтобы душа в душу, но и не ругаясь особенно. Тяжко было без него первые недели, но потом привык, втянулся в свою работу, даже стал вести дневник от скуки. И каждый вечер ждал одного единственного звонка. А Санек все не звонил и не звонил. В гости я к нему не ездил, только отдавал деньги на продукты. Глупо покажется, но я ждал, что он сам позовет, вспомнит старое, простит. Поймет. Ждал его звонка все время, гадал, что он делает. Представлял, как гуляет он по вишневому саду, который был разбит недалеко от его дома. Как смотрит свои любимые "ужастики" по видику. Как читает детективы. Я не понимал, почему он забыл про меня, почему не звонит. И просто ждал. И однажды телефон зазвенел:
-Алле, Петь, это Саша с Профсоюзной улицы. Помнишь такого? Вот, слушай... Я тут был у юриста, и он мне сказал, что, короче, все на суде от моих показаний зависеть будет. Понял? То есть, если хочешь, чтобы я сказал правду, хочешь условного срока, то мы должны с тобой сейчас договориться.
-Как договориться, Санька? - я глупо хлопал глазками, еще не осмеливаясь поверить в происходящее. Про злодеев таких я читал только в книжках и в их существование не верил.
-Ну, короче, пятнадцать тысяч долларов. Я теперь инвалид, благодаря тебе, вот. Мне нужно усиленное питание, потом, за границу поездить, на Карпаты. Тут еще у меня два пролежня открылись, подлечить надо. В общем, думай и решай. Ну все, давай, удачи! Звони, если чо надумаешь...
Голос его звенел от плохо скрываемой злобы, ненависть распирала. А я даже не разозлился, и не ожесточился. Я просто сел на балконе, закурил сигарету и стал думать. Вот чего я думал...
Я начинаю ныть, как баба.
Да как же так, Санька? Ведь боготворил я тебя, вытащил из долбанного "Макдоналдса", тошнотворного ресторана, в котором ты всё руки себе обжигал, устроил на приличную работу. Пылинки с тебя сдувал. Кормил, одевал, чего только не покупал. И на машине я тебя возил, как ты этого требовал, и ночью той злосчастной, мы ведь по твоей идее поехали деньги зарабатывать "извозом". Санька, Санька, ничего ты обо мне не знал, и не узнаешь, я ж любил тебя, но боялся сказать об этом, дотронуться лишний раз боялся, так и прятал тебя от армии на квартире этой, с военкоматами за тебя сражался.
Да, немного похоже на какой-нибудь латинский сериал, которые к слову я недолюбливаю. Прямо плакать хотелось от жалости к самому себе. Сейчас-то уже стыдно вспоминать, но страдал долго. Дня три, наверное, ходил с немым вопросом в глазах. За что? Разве я заслужил? Разве я со зла?
В общем, "потек" я от тех Сашкиных слов конкретно. Что и говорить, виноват я был перед ним, надо было внимательно на дорогу смотреть, поменьше на газ давить и т.д. Но сделанного не исправишь. Я любил скорость, я любил ночную Москву с ее широкими пустыми дорогами. Я радовался, когда и Сашка любил все тоже самое. Я был виноват, но странно... Все равно было очень обидно. Обидно, что так, что не по человечески, что так больно. К такой боли я еще не привык.
По вечерам я вспоминал. Сколько же вроде хорошего мы видели вместе за этот короткий срок, Санька? Мало ли мы классных дней прожили вместе, и на дачу моих приятелей ездили, купались в Оке, и на плотах по Клязьме гоняли, и в кино, и в рестораны... Да чего это с тобой, да как же мне жить после этого - то? Ты ведь и получку мою знаешь, и то, что деньги, которые были мною с мамой накоплены, все пошли на твои лекарства. А теперь, вот, хочешь в тюрьму меня отправить? Санька...
Трах-бах и мир перевернулся. Он больше не гримасничает даже, он стал другим - злым, жестоким оборотнем. И решил я, что не буду больше жить по его гнилым правилам, раз такая кругом облава. Не буду сдерживаться, не буду терзать себя. Все что хочу, все будет мое. Пусть остались два-три месяца нормальной жизни. Они будут мои! Что я имею в виду? Попробую объяснить...
Я всегда считал себя солидным и уважаемым молодым человеком. На какие-либо глупости никогда не срывался. И романтичным меня назвать можно с большой-большой натяжкой. Но иногда вдруг щемило сердце от бедуина, сидящего у костра где-то в пустыне Египта, которого я видел в журнале. Или радовалось от того, как красиво и гармонично бежали по степи Южной Африки голубые гну. Радовалось просто от того, что есть на свете голубые гну. Щемило от того, что в пустыне ночью у старого, видавшего виды, чайника сидит бедуин. И хотелось перемен.
Я приехал в столицу издалека, учился в техникуме, посещал компьютерные курсы, работал в хорошей фирме и даже имел красивую девушку. Мне из-за нее особенно завидовали. Оксана была настоящим совершенством, воплощением мечты любого молодого человека. Кто к ней только не клеился к моему показному возмущению и скрытому удовольствию. С ней я мог позволить себе все. И она тоже. Радовалась всему, что происходило у меня в жизни. Пятерке на экзамене, купленным стареньким "Жигулям", благодарности от начальства, и даже пирогу с маком, который передавала ей моя мать. Наши дети, несомненно, были бы большими умницами и много достигли бы в жизни.
Она часто навещала нас с Сашкой в больнице. Как-то засиделась особенно долго, такая красивая и небесная. Рассказывала о событиях в своем университете, о покупке нового платья, о политических новостях, о том, что полюбила другого парня, о здоровье своей матери, о погоде и ее прогнозах. Передала мне красивую сумку с бананами и яблочным соком. Я тогда посмотрел ей в глаза и понял, что существование голубых гну, пожалуй, никогда не обрадует ее так же, как моя пятерка на экзамене или пирог с маком. Мы поцеловались на прощанье у проходной. Потом она ушла, а через три недели уехала к своему новому другу в Германию. Наверное, именно там вскоре появятся большие умницы, которые достигнут в жизни очень многого.
Помимо Оксаны, мамы и Саньки, я очень любил ночную Москву. Особенно зимой, когда снег хлопьями валил при свете ярких фонарей, а я возвращался с какого-нибудь позднего практикума из учебки. У моей Москвы билось сердце. У нее были особые ритмы, которые показались мне спасительными и в этой вроде бы не очень приятной ситуации. У Москвы была ночная жизнь. Хотя в это время суток остро чувствовалось одиночество, и хотелось стреляться. Летом, на даче друзей, я, несомненно, пошел бы купаться ночью, или жарить на угольках картошку и пить портвейн. Зимой и портвейн, и картошку можно было выкушать в каком-нибудь ночном клубе, которые до того самого момента я ни разу не посещал. Несомненно, здравомыслящие взрослые люди (которые в другое время весьма свободно заступили бы на должность председателей товарищеского суда), не одобрили бы мое решение немного погулять в такой ситуации. Но несомненно и другое - на их мнение мне как тогда, так и сейчас категорически плевать.
"Привет, мамулька. Ты чего все письма строчишь, есть же телефон? Или денег не хватит? Напиши сколько нужно еще, я пришлю.
Работы у меня сейчас очень много. Сорвался контракт с ирландской торговой компанией, но нет худа без добра - вышли на крупных американских инвесторов. Они заинтересованы вложить определенные средства в развитие нашей лесной промышленности. Через мой банк попытаемся сделать переводы.
Жалко Зинку, что там с мужем случилось? Как папа, я так и не понял, помогли лекарства, или ему все еще плохо. Если очень плохо, давай его за границу отправлю на лечение. Пусть готовит паспорт!
Девчонки у меня есть - полно. Но на ком-то конкретно еще не остановился. А Танечка просто чаще всего бывает дома, готовит, убирается. Думаю, что позже сделаю выбор. Пока просто влюбляюсь, трачу на них кучу денег, и разочаровываюсь. Жаль что нет тебя рядом с твоим богатым жизненным опытом. Ты же всегда людей распознавала с первого взгляда.
Ну ладно. Хватит слать письма, давай телефон насиловать. Звони. Мне надо бежать в офис. Сегодня важные переговоры вечером. Целую. Твой Петька."
Сага о моей извращённой натуре.
Масса во мне недостатков, но вот и еще одно постыдное признание. Началось это давно, еще когда мне было лет десять-одиннадцать. И наверное не кончится никогда в моей жизни. Пацаны... Тоже, что для вас девчонки. Больше ни слова не скажу, это многим противно. Но как мне жить, когда даже Василий Васильевич Шахнопарзян, многоопытнейший психиатр, профессор университета, и вообще светлая голова не смог ничего сделать? К нему я обратился в минуты наивысшего отчаяния, когда осуждающие лица людей стали сниться мне по ночам.
-Петя, вы пробовали жить с девушками? - Василий Васильевич пахнул в лицо горькой гаванской сигарой во время нашей беседы у него дома.
- Я лично ни разу не пробовал, но они пробовали жить со мной неоднократно. Что-то во мне их притягивает.
- Вы высокий, симпатичный молодой человек. Скольких девушек вы бы осчастливили! Сейчас я поставлю музыку, а вы начнете слушать курс моих выступлений, записанных на магнитофон. Я веду программу на радио. Это вам должно помочь. Одного молодого человека я уже так наставил на путь истинный, его Женей звали кажется. Мама привела. Теперь вот с девушкой встречается.
- Профессор, я мягко говоря, не богат...
-Ничего-ничего. После сочтемся. Главной платой за лечение станут для меня ваши будущие дети. Я включаю магнитофон, оставляю вас наедине с мыслями. Концентрируйтесь!
Вначале мне действительно понравилась музыка Сен-Санса и негромкий четкий голос, убеждающий слушателей в их абсолютной полноценности. Я даже стал мерно покачиваться в такт словам : "Скажите себе, что вы полноценный, умный, симпатичный, сильный. Скажите себе, что в ваших силах влиять на все, что происходит вокруг. Скажите себе, что вы решительный". Потом профессор разбудил меня, пригласил на чашку кофе. Пытался что-то говорить, я пытался слушать. Рассказывал, о том, что вырастил двоих детей, и это прекрасно. Рассказывал, что писал книжки многим знаменитостям, которые его потом сильно благодарили, и все они тоже растили детей. И это еще более прекрасно. Рассказывал о том, какой я неправильный и нехороший человек. И это ужасно. И чем больше он рассказывал о глубине моей извращенности, о том, как это порочно, как противоречит всей природе, тем четче я понимал, что не выдержу без пацанов. Мы расстались немного растерянные. Впрочем, он настойчиво приглашал приезжать к нему в гости еще и беседовать далее. Он собирался писать книжку о таких же извращенцах. Я твердо пообещал, что приеду.
А потом я гулял по улицам, обедал в кафешке, смотрел, как ребята катаются на роликах на Воробьевых горах. Это очень классное местечко в нашем городе. Два трамплина. Даже летом они всегда меня завораживают. Не представляю как можно сигануть с такого гигантского трамплина вниз на двух дощечках-лыжах. У меня бы наверное сердце еще в полете остановилось.
Вот так и глядел я, а думал, между тем, о своем. "Сигануть или не сигануть"? Ведь хочется. Но нельзя. Но очень хочется. Но очень нельзя. А вон в Дании даже семьи... А мне хочется. Но это безнравственно, противно, липко, мерзко. А вот пацан стоит у перил, любуется Москвой. И вовсе не липкий и мерзкий. Хочу, хочу, хочу. Буду!
И через две недели закружила меня в своих ритмах ночная жизнь Москвы. Дрыгался я в "Пробке", кружилась голова от обилия добрых и милых ребят, собравшихся на эту воскресную "специальную" вечеринку. И на фиг сломались те картонные перегородки, которые я возвел в себе, надоело мне сдерживаться... Девочки, мальчики... Какая на фиг разница, коли садиться мне несчастному на пару-тройку годков в колонию? Делай, что нравиться. Живи, живи, живи! Вот так вот и бывает - первый сексуальный опыт в нетрадиционном ключе стал для меня словно последняя сигарета перед расстрелом.
Это был другой мир, входить в который я очень боялся и очень хотел. Он виделся мне словно огни Лас-Вегаса жителю Медвежьих Озер.
Ах, что-то мне не верится, Что я, брат, воевал. А может это школьник Меня нарисовал? Я ручками размахиваю, Я ножками сучу. И победить рассчитываю, И уцелеть хочу.
Но я очень хотел "уцелеть", я очень хотел нырнуть, окунуться с головой туда, где, как мне казалось, поймут и пожалеют. Где, по крайней мере, не удивились бы многим моим скрытым особенностям, а наоборот помогли бы им войти в жизнь. И я рискнул один раз в жизни, по-настоящему, не глядя по сторонам.
А что рассказать можно о мире, в который окунулся, вам, непосвященным? Вроде все как у людей, и за ручки держимся, и "малышами" друг друга дразним, и ревнуем, и из окон выбрасываемся, и по ночам в подушки ревем. Всего хватает. Вот только дикое одиночество здесь частый гость, а когда проходит оно, то сменяется счастьем, не менее диким. Под запретом все это, значит плод больно вкусный, значит достать его тяжело. Но вот если достанешь... В общем, хорошо тебе будет, и спокойно.
Да и еще одна особенность неприятная. Много приходится врать. Очень много. Порой бывает просто стыдно, когда врешь друзьям, родным, близким. Самым дорогим для тебя людям. Но, когда серьезно задумываешься, то приходишь к выводу, что делать это необходимо. Иначе не выдержать.
Есть у нас клубы, есть у нас кафешки, есть у нас "плешки" - места для встреч, есть и интернет. Тесный круг общения, вовсю пытаемся сплотиться, да вот только не больно-то это и получается у нас.
Мне было страшно поначалу. Вернее боязно. Первый раз зайти в клуб, где собрались столько "извращенцев". Ужас! Забежал в находящийся рядом "Макдоналдс" и не выходил почти час. Как я появлюсь в клубе, где... Где, не такие люди, как везде. Вот войду, а они станут приставать, целовать, трогать за брюки? Или сразу потащат в какой-нибудь темный уголок? Мысли носились в голове, словно торнадо. Пил коктейль шоколадный и трясся от страха. Но потом решился и вошел. Сел на стульчик деревянный и смотрел, как парень танцует с парнем, а сорокалетний небритый мужик протягивает одной рукой пиво, а другую руку держит на плече такого-же мужика. Вот они, вот как здорово, вот они. Мои! Дух захватывало от свободы, от ярости, от желание слиться с толпой, и в тоже время, взлететь вверх. Доказать, что я самый красивый, самый умный, самый сексуальный, самый желанный здесь.
А эти счастливые парочки? Я сразу их приметил. Двадцатилетние мальчишки, упивающиеся счастьем общения с такими же мальчишками. И откуда у меня взялась ревность и зависть? Вдруг захотелось всех сразу обнять. Трудно сказать. Тот объем чувств, который захватил меня, был просто огромен. Я подошел к бару и заказал себе водки. Потом еще. Потом шампанского. Понизил градус. Расслабился. Запел в такт модному английскому рэйверу. И пошел танцевать.
Решил, что просто потанцую, может, пообщаюсь с кем-нибудь. Конечно, с первого раза я вряд-ли что сделаю. Так простые знакомства. Если кто подойдет. И вдруг ОН подошел.
Я погружаюсь в пучину разврата.
Моего "первенца" тоже звали Сашкой. Вот злая ирония! Танцевал он с каким-то пареньком залихватски, а я рядом стоял и любовался. Потом наклонился ко мне, улыбнулся, пахнул в лицо пивным перегаром, и предложил познакомиться. Язык от ужаса прилип к горлу. Но потом я разжал губы, улыбнулся. А почему нет?
А дружок- то его оказался с работы. "Мы работаем вместе, но не спим", -улыбаясь, объяснил мне курчавенький Сашка. Классно это, старик, значит, есть у меня надежда. И сбылась эта надежда в тот же вечер, несколькими часами позже. Понравилось! Да что говорить? Мое это, и хватит терзать себя! Нашел. Вот только в тюрьму неохота очень, в двадцать-то лет.
Вот черт, по-моему я влюбился в этого парнишку. Да, это было такое странное, дикое, осушающее чувство. Держать его за плечи, смотреть в глаза. Вот так - с первым и лучшим. Хотелось быть с ним всю жизнь, и только с ним. А какие мысли у него в голове? Это не давало мне покоя. Интересно, я понравился ему?
-Чего-то меня мутит. -Сашка пытался вылезти из-под одеяла. - Поеду-ка я домой. Ты не обидишься? Ты классный, Петь! Завтра на работу нужно идти.
-А где ты работаешь?
-Сижу за компьютером в одной фармацевтической компании. Когда в комнате мало народу я залезаю в один файлик интересный. Там у меня все мои бойфренды записаны, с которыми я когда-нибудь встречался. Их, к сожалению, очень немного.
-Знаешь, у меня сейчас такая мечта родилась, короче, мы сидим с тобой в пустыне, а мимо про...
-Просто понимаешь, начальство будет "насиловать". Сегодня я и так на работу не пошел, между прочим, из-за тебя. Вот. У меня босс неплохой, все понимает, но тоже службу требует исполнять. Вот прикол был три дня назад, я немного выпил и пришел на работу, а он унюхал. И так издевательски попросил меня пойти умыться "потщательней". Ха. Чего ты там про пустыню говорил?
-Я? Ничего!
Когда он ушел, я смотрел телевизор, пел песни вместе с любимыми певцами, сходил в магазин, где улыбнулся незадачливой продавщице, и даже (!) помог какой-то тете занести коляску с ребенком к лифту, что со мной решительно никогда не случалось. Вечная злость, закомплексованность, куда-то постепенно утекала. Уже не хотелось дуться, обижаться, скандалить. Я, наконец, понял, что все люди страшно милые и добрые, и любят меня до безумия. А уж как я их люблю, это даже словами не удастся выразить.
Сашка, Сашка, милый, суперский Сашка. Ты конечно, позвонишь мне сегодня вечером, или завтра. Ведь ты даже и не понял, что стал моим "первым", не "въехал", что сделал. Крестный мой батя.
А только Сашка исчез сразу же. Нет, конечно, не пропал, видел я его в той же "Пробке" через неделю, но он меня не узнал, а в лицо пахнуло на этот раз перегаром водочным. И вот чудо - прошла любовь, только осадок какой-то неприятный пожег чуть-чуть изнутри. Поднялся Сашка на второй этаж клуба и заснул за столом. А я уже смотрел на других.
Лена Мальцева, моя одноклассница, часто говорила в шутку, что я потенциальный ловелас. Хихикала долго, а потом объясняла, что глаза, мол, у меня какие-то не совсем обычные. Смотрят, по ее мнению как-то страстно и завораживающе. Мама моя тоже про глаза говорила. "Эх, Петька, глазищи у тебя такие... Прямо утонуть в них можно. Девчонки, небось, с ума сходят?" Может, от этого, я часто к месту и не к месту носил черные очки. Хотя, не скрою, все это слушать было очень приятно.
В жизни до этого я ни к кому не клеился. Даже знакомится не умел, да и не любил, наверное. Моя Оксанка сама подошла ко мне на Арбате и спросила что-то. Так завязался диалог. А потом и роман.
А вот теперь я вдруг почувствовал желание навсегда снять очки в прямом и переносном смысле. И я стал знакомится. Поначалу робко, а потом как понесло...
"Вулкан" грохнулся прямо в центре Москвы, с двумя огромными танцевальными залами, полуобнаженными парнями на плакатах, злыми охранниками, дрожащими на морозе в очередях на вход мальчишками, дешевой водкой. Он извергал положительные эмоции. Этот ночной клуб зимой грел, а летом щекотал меня приятным морозцем. Толпа, темная, плохо различимая, потонувшая в дыму, всегда готова была поглотить. И завертеть в нечеловеческом танце. Я видел только отдельные лица людей, прикидывал, смотрят они на меня или нет. Произвожу ли впечатление? Да, произвожу. И танцевал еще сильнее, прыгал как сумасшедший. Наступал на ноги танцующим рядом пацанам. А они только улыбались в ответ.
Какой классный толстяк! Забавный до ужаса. Кулачками вперед, вытанцовывает передо мной. Такой важный, задумчивый, на чем-то сильно сосредоточенный. По-моему кавказец. Раньше никогда бы не подумал, что такие люди тоже бывают "нашими". Двигается ритмично, хотя и не изобретательно. Я выхожу прямо перед ним и начинаю выделывать нечеловеческие кренделя.
Устал как собака. Ползу к бару, протискиваюсь через два ряда таких же уставших людей. Колу со льдом. Мамочки, меня кто-то ущипнул за "филейную часть"! Когда оборачиваюсь вижу здорового парня лет тридцати в матроске. Он хохочет. Я тоже улыбаюсь. Мы даже не знакомимся, тут же разбегаемся. Он пришел с друзьями, а я один.
Когда иду сквозь ряды танцующих, то мысленно пересчитываю количество мальчишек, которые мне здесь безумно нравятся. Не меньше пятидесяти! И это еще очень плохо видно, темно же! А в туалете, с зеркала смотрит на меня какой-то обалдевший, потный пацан. Трудно узнать самого себя. Но как же здорово! И я бегу снова танцевать до потери пульса, танцевать и знакомиться.
-Чего скучаешь?
-Музыка оглушила. Ничего не слышу, кошмар.
-Ты один здесь?
-Угу. Первый раз.
-Меня Петей зовут. Я тоже первый раз. -Вру безбожно. Я уже двадцать первый раз в этом клубе. Но почему-то хочется врать.
-Кирилл. Очень приятно.
-Кирюха, пошли в бар. Там потише. А?
-Ой, ну пошли. Ты кстати, здорово танцуешь, я тут любовался тобой минут двадцать.
-Я щас покраснею. Ну Кирка, пошли в бар. Ты, кстати, не танцевал, а я тобой тоже любовался.
-А я сильнее!
-Неа, сильнее меня тобой сегодня никто не любовался.
А потом лишь бы на метро успеть! Он согласился поехать в гости телевизор смотреть. Конечно, когда мы доберемся до моей квартирки, в телевизоре уже ничего показывать не будут. Ну, что-нибудь другое посмотрит, подумаешь.
А через два дня он позвонит мне и скажет, что влюблен. Я, конечно, скажу тоже самое. И мы встретимся еще пару раз. И начнем любить других.
А работать в своей фирме я стал по-новому. Раньше ленился, бездельничал, упускал возможность заработка. Теперь нет. Я стал вкалывать изо всех сил, и каждую копейку заносил в блокнот. На клубы, на вечеринки, на пиво в баре. А вот немного на стильную одежду. Неплохую маечку видел в ларьке на вокзале. Очень дешевая, но смотрится прилично. И, конечно, нужны обтягивающие джинсы. Без них никуда, ведь у меня классные ноги. Об этом должны знать все.
Я торговался на оптовых рынках безбожно. Купил длинное, черное пальто, изящный костюм, подделанный под золото перстенек. Решил даже пожить недельку впроголодь, но принести в дом флакон отменных духов, чтобы мальчишкам было приятно обнимать меня в танце. Стал следить за фигурой, лицом, манерами. К моему удивлению и восторгу вдруг заметил, что стал совершенно другим. Высоким, а не сутулым, вальяжным, чуть женственным даже. Появилась жеманность, кокетство, бешеное желание произвести впечатление.
Когда я видел красивого парня, то старался сразу же попасть ему на глаза, пройти мимо с бокалом в руках, или танцевать рядом. И если он смотрел на меня, то заводился еще больше. Мне совершенно не было стыдно.
Как все страшно быстро произошло. За две-три недели я вошел в другую жизнь. Увалень, дылда из провинции с вечно грустным лицом. На котором все костюмы сидели, как на вешалке. Который не знал, зачем живет, и что его ждет в будущем. Петька Яценко стал красивым мальчиком, с чувственными губками, выразительными глазами, хорошей фигурой, со вкусом одетый и всегда улыбающийся. Ого, да ведь это я!
Двадцать два года дурью маялся. Неужели искал именно этого? Мечтал и космоновтом стать, и лекарство против рака изобрести, и стихи писать, и картины. На выпускном вечере в школе я танцевал с самой красивой девчонкой в классе. А потом нес на плече семилетнего карапуза, которы звонил в колокольчик. Все так недавно было. Но я же был всегда грустным. Отчего? Неужели я излечился? Плохо верилось, слишком быстро. Но неделя за неделей, даже в предвкушении решеток, ласкали меня. Каждый день, каждый день я шел туда, где были такие же, как я.
-Нет, Петька, поверь мне, и этот министр тоже голубой!
-Генка, у тебя все, все такие! -Я задорно смеялся, пытаясь перекрыть шум дискотеки. -Тебе уже тридцатник, а все глупости говоришь.
-Петя, а как ты думаешь? Это природа сама решает проблемы человечества. С парнями же проще, чем с девушками, и детей нет. Так половой вопрос скоро все будут решать! Ну чего ты ржешь, я же серьезно. Прекрати смеяться, а то я обижусь.
-Нет, ну про певца-то этого я слышал, но чтоб и этот жирный банкир? Да откуда ты знаешь?
-А я тебе говорю! Перед лицом всеобщего апокалипсиса и тартарарама, который грядет, каждый находит удовольствие в ребятах.
-Да что ты гонишь? Ты лучше скажи, а чувства с ребятами не возможны? Любовь? Которая в книжках бывает?
-Еще как возможна! Но, понимаешь, отношения с мальчишками строить проще. Вот ты зря безобразничать начал! Нашел бы себе парня и жил бы с ним. Ведь есть же квартира! Вот тебе самому твоя жизнь такая нравится?
Нравилось ли мне это? Поначалу очень. А потом просто устраивало. С бедуинами своими я уже ни к кому не совался. Но о настоящих чувствах изредка вспоминал. И иногда они начинались. Но увы - не с моей стороны.
Я просто плохо себе представлял, что мальчишки способны влюбляться не в девчонок, а тоже в мальчишек. А еще более плохо я представлял себе, что какой-нибудь пацан сможет влюбиться в меня. Просто не знал, как это может выглядеть, любовь такая. А некоторые мальчишки, оказывается, не просто спать вместе хотели...
Вот один из них - Антошка. Встретил я его в "Вулкане", послал визитку. Понт дикий, это я в каком-то западном фильме видал. Уж больно танцевал он классно! Да и в темноте я не разглядел, что личико у него плачевное, фигурка еще более, ну и т.д. Написал я на визитке "Рудольфу Нуриеву 2". И через два дня этот "Рудольф" уже лежал у меня на коленках в квартире и комедию американскую смотрел. А я его в ушко целовал:
Детуся, Если устали глаза быть открытыми, Если согласна на слово "браток", Я - синеокий, клянуся Высоко нести твоей жизни цветок. Я ведь такой же, сорвался я с облака...
Ну и дальше по полной программе, согласно купленным билетам. Только на этот раз промашка вышла - не пропал Антошка. Мой новый хороший друг Ирэнка, он же Илья Романович Канардов, парикмахер одного модного салона причесок, отставил мизинчик на руке и полуженским голосом пропел: "Запааал, мальчонка бедный. Петя, вы деспот, маньяк. Тираните жену, детей. Мало ли в Бразилии донов Петей? И не сосчитать." Ирэнка жизнь знает, все способен мастерски прокомментировать. Да и прически делать тоже умеет.
Действительно, Антон не исчез после первого раза. И не исчезал совершенно. А добавить надо, что нравился он мне не особо, если других грубых слов не произносить. Вначале все катилось по инерции, а потом уже совсем непредсказуемо. Парнишка хотел вечной любви. Как это выглядит, я тогда представял очень смутно.
Стал я трубку дома брать все реже и реже, а под конец и определитель завел. Да только Ромео все мои повадки знал, и отлавливал несчастного развратника в ночных клубах, волок в темные комнаты и требовал послать его на три буквы. Иначе уходить отказывался. Ну а как его в лицо-то пошлешь? Сложно это... И дурил я, как последняя сволочь, пытался его виноватым сделать. Мол, не верю тебе, обманываешь меня, играешь! Неискренен ты. Плакал пацанчик, письма писал, фотографии какие-то приносил.
Да и совесть что-то уж очень настойчиво стала заявлять о себе, словно проснувшись от долгой спячки. Не давала спать, спокойно отдыхать, даже читать любимые книжки. А какое я раньше удовольствие от футбола получал, трудно передать! Теперь с этим стало гораздо сложнее. Смотреть любимый вид спорта не давали две мыслишки. Во-первых, совесть давит сильно. Второй Нуриев с заплаканными глазами стоит в голове непрестанно. Во-вторых, как мне сообщили в одном из клубов старейшины нашего "дела" - футбол ни один порядочный любитель пацанов смотреть не должен. Просто по определению. Не бывает такого. Так, бывало, смотришь матч, ничего не замечаешь. Забываешь даже кто играет. Пока гол не забьют, экран в глазах расплывается. И мысли лезут черные.
Ах, я сволочь, ах я негодяй. Кружил с пацаном, влюбил в себя и теперь вот бросаю... Общественное мнение (завсегдатаи клубов) меня сурово осуждало. А его так все любят, и в "Вулкане", между прочим, он первый человек. Да и чего мне в нем не нравилось? То, что он при мне "спонсорам" каким-то звонил и в клуб приезжать приглашал, или то, что волосы в белый цвет перекрасил, и туфли носил на стильном тридцатисантиметровом каблуке? И все с девушками какими-то меня своими знакомил? Вау, гол! Молодец Олежка, так их фрицев бить надо!
Помню я все эти наши встречи, разговоры, истерики, сцены. Ведь что бы вы ни говорили, а все у нас было, как у нормальных людей. Любовь и ревность, слезы и улыбки. Ну я конечно, болван, горячился. Вот увидал я Антошку "засосничающего" с парнем каким-то, ну и что? Ведь это просто друзья, у них это давно принято! Так он мне и объяснял. Такое это обычное у них приветствие. И чего мне белениться? Несолидно это, и некультурно. Да что-то с рождения отвратное мне передалось в организме, не понимал я человеческой психологии. Ну блин, за что пенальти дали? Опять нас засуживают, когда это кончится? Чертовы арбитры! Ну все... Один - один.
Моё отношение к подписке о невыезде.
А почему бы и мне, кстати, не побыть некоторое время одному? Решил я исчезнуть из Москвы, грубо поправ подписку о невыезде. Сорвался, уехал в Питер. На четыре дня, город посмотреть.
Не был я в нем никогда, а мог бы и не побывать. Все сидела подспудно тюряга в голове, мерещился Сашенька на суде с лицом, перекошенным от злости. Мало ли что ждет? Поэтому, плюнув на неоконченный роман, дернул я в Северную Венецию. А там первым делом в ночной клуб, обнаруженный среди огромных луж и мрачных переулков. Хотелось из этой темноты нырнуть в радостное многолюдие. Только был это вечер с воскресенья на понедельник, и питерские парни уже готовились к завтрашнему рабочему дню. Не было в клубе почти никого, вот лишь официанты симпатичные лениво терлись попами о черные бархатные стенки танцзала. И настолько мне приглянулся один из них, что возникла сразу картина в пастельных тонах: и квартирка моя, и он в квартирке, и постель разобранная, и горячий чай с пышками, и счастье, и еще счастье, и еще много-много всякого счастья. А суд уплыл куда-то в дальние дали, вместе с заплаканным, испуганным маминым лицом, вечно оптимистично настроенным адвокатом и решетками моего будущего дома. Редко он уплывал, а вот сейчас взял, подудел два раза, и отчалил. Как хорошо-то стало. Осмелел я и заговорил с официантом. Милый такой мальчик оказался. Тезкой к тому же. А почему бы, говорю, тебе, Петя, не сменить статус, не повысить его? Хочешь, небось, в Москву? Конечно, мол, хочу, отвечает Петя, и в рот мне смотрит. Ну так я же и организовать могу.
И ведь организовал же! Увлек пацаненка идеей о покорении древней нашей столицы. В два дня упаковал он чемоданы и отправился со мной. Мило так в СВ с ним сидели, ужинали, потом спать легли по разным койкам, разумеется. Он меня даже на ночь поцеловал. И все рассказывал, как влюбился несколько месяцев назад в какого-то американца, посетителя его клуба, как быстротечна оказалась эта страсть, и как уехал его кумир в свою далекую Америку к жене и детям, а Пете пожелал успешнее подносы разносить. Просыпалась во мне какая-то нежность, глубоко потаенная после шантажиста Сашки, все думал, что Петенька вполне же может и судьбой моей оказаться, весь он был такой милый, тихий и нежный. Не мог я заснуть в ту ночь, пока поезд лениво катился из Петербурга в Москву, и то воображал себя Радищевым и пытался сочинить что-нибудь этакое гневное и осуждающее, то тихим голосом (чтобы Петенька не проснулся) пел свои любимые песни и радовался. И сплющив нос толстым оконным стеклом, тихонько бормотал:
И может правда, что нет путей кроме торного? И нет рук для чудес, кроме тех, что чисты? А все равно нас грели только волки и вороны, И благословили нас до Чистой Звезды...
Вот сейчас пошлости начнутся. Как приехали в Москву, расстелил я большую кровать, подготавливая себя к нескольким минутам удовольствия, да только лег друг мой на нее и заснул сразу. И на следующий день повторилась эта история. А еще через день, когда я, всякий стыд потеряв, попытался намекнуть хоть на что-то, скромно он потупил глазки, тяжело вздохнул, снял с себя трусики и повернулся ко мне спиной. Дескать, черт с тобой, дьявол, начинай! А я, вместо того, чтобы начинать, все старался удержать свою кровь, которая как мне казалось, выплеснется сейчас через виски. И руки сложить вместе да подсунуть под тело, дабы так не дрожали. А потом извинился, что не в форме и начинать не смогу, отвернулся к стенке и даже, стыдно сказать, немножко поплакал. Уж на что пропащий человечек-извращенец я, а ведь тоже пожалел себя.
Я вспоминаю о том, как много меня обижали.
Вспомнилась мне в эти минутки школа родная, запертый на ключ класс, двадцать семь мальчиков и девочек, сгрудившихся возле черной доски, и один парнишка с всклоченными волосами, который к этой доске был приперт. Парнишку, безусловно, линчевали. Конечно, мальчики с девочками и не знали, как это делается в цивилизованном мире, но общее представление вроде имели. Поэтому каждый из присутствующих все норовил пнуть изгоя, шлепнуть его шваброй по голове, плюнуть в лицо, или плеснуть водой из лейки на брюки (в то самое место). Уж больно молчаливым он казался одноклассникам и недружелюбным. От таких всего можно ожидать. Неспособным он казался ни на дружбу, ни на какие-то элементарные человеческие чувства. Хотя парнишка уже опроверг второе мнение тем, что слабо и беззвучно плакал. В самый разгар веселья явился завуч и грозно поинтересовался у парнишки, почему же его не любят товарищи, и понимает ли он, как плохо быть таким нехорошим. Соленый поток из глаз неконтролируемо возрос, порождая обильный ответный водопад выражений типа "слюнтяй", "мухомор", "маменькин сынок", "урод", "слабак", "дегенерат" и т.д. И грозно кивал завуч.
А через какие-нибудь семь месяцев после этого забавного и поучительного происшествия дядя того парнишки, которого тот крепко любил, пришел к нему в комнату поговорить о чем-то хорошем, да вдруг захрипел, упал на диван, и умер прямо на руках у обезумевшего от ужаса племянника. И вновь потекли слезы, которые, как совсем недавно казалось парнишке, уже никогда не прольются из его глаз.
И ведь не текли, сдерживался я до самого вышеупомянутого вечера. Вроде бы и повода особенного не было, да только что-то вроде пресса сдавило мое сердце, и как я не силился - не получилось. Отвернулся к стенке и попытался тихо отдышаться, привести в норму нервную систему. В конце концов у меня была уже другая жизнь, печалиться не имело никакого смысла. Жизнь уже несколько месяцев подмигивала мне. Задорно и приветливо.
"Петенька, сыночек. Получили твое письмо, оно очень коротенькое, я поняла, что у тебя было мало времени. Папа чувствует себя лучше, значительно лучше. Но пока не встает, и доктор приходит каждый день.
Денег ты нам присылаешь достаточно, спасибо тебе большое. Нам на все хватает. Нам завидуют все, а Хомяковы даже и здороваться перестали. У них не хватает на хлеб каждый день, но по-моему они просто врут. Жадные они. Ведь дядя Ваня всю жизнь работал на сталелитейном, да и сейчас, несмотря на то, что он на пенсии, все равно там работает. А тетя Люба получает повышенную пенсию как инвалид войны. Так что денег у них полно. Только зависти больше.
Мы купили недавно телевизор японский, как ты нам советовал по телефону, только пока еще не освоим как его включать. Приехал бы поскорее и помог! Петенька мы так тебя ждем, особенно с какой-нибудь девушкой. Я ведь немолодая уже, скоро 60, Петр Александрович тоже сильно хворает, сколько нам еще осталось? А хочется внучат поняньчить, чтобы сердце порадовалось. Мы и так тобой гордимся, а если внуки появятся, так ведь и умереть можно будет спокойно. Ты бы работал, а когда уезжал бы в отпуск с женой, то мы бы сидели с внучатами. Конечно, не всегда смогли бы с ними быть. Но когда нужно, то с удовольствием. А жену твою я бы готовить научила все то, что ты любишь кушать.
Петенька пожалуйста поосторожней на работе. Это все таки очень опасно. И убить могут, и посадить. И денег поменьше кидай на ветер. А с такими девушками, на которых ты много денег тратишь, лучше вообще не связывайся. Это проститутки, а не девушки. Хорошую лучше найти, скромную, из достойной семьи. На нее денег тратить не нужно. Так, цветочки подари на восьмое марта. А этим то шубу подавай, то платье. Я же знаю таких. Им только деньги твои нужны. Это не настоящие девчата. А хочешь, мы с Петром Александровичем тебе поможем, найдем скромную девушку? Напиши, нам не трудно.
Сейчас заразы много всякой, так что ты аккуратнее будь во всем. Мы тебя очень любим и ждем. Пиши, а то по телефону хуже. Плохо слышно, да и торопится надо, чтобы денег много не тратить. Мы тебя ждем, Петенька, приезжай. Привет твоим друзьям. Мама..."
А на следующий вечер я отвел питерцу отдельную кровать. Сцена эта сопровождалась его пространными размышлениями о жизни, о "иронии судьбы", о том, что "он в жизни не встречал таких людей", а заканчивалась вопросами "что я буду теперь с ним делать" и "зачем я его привез с собой". Ну, стоило на это ответить мальчику, что такова жизнь, и, что хорошим людям следует помогать? Стоило, значит и ответил.
Он потом во всем мне помогал, когда было особо грустно даже рассказывал дивные истории. Петька служил девять месяцев матросом на торговом судне, видел много стран, и даже переплывал экватор. А до этого он попал в армию, где какой-то замполит посадил его на стул, связал руки веревкой сзади, раздел его и... В общем, с тех пор Петька любил только девчонок.
А у меня в жизни не было замполита. Впрочем, почему-то и веселого все равно вспоминается мало.
Меня первый раз "снимают". Мне нравится.
Теперь, когда в моей квартирке появился еще один живой человек мне было не так грустно и страшно. Хотя с каждым днем предчувствие грядущего ужаса здорово отравляло настроение. В клубы я стал ездить почти каждый день. Занимал деньги, у кого мог, работал изо всех сил. Практически не спал. Не хотел терять времени. Как-то в начале весны появился девятнадцатилетний Валера на роскошном "Порше", который подошел ко мне в "Вулкане" и пригласил в гости.
-Можно с тобой познакомится?
-Да.
-Тебя как зовут?
-Петя, а тебя?
-Валера. Слушай, а ты симпатичный пацан, Петь.
-Спасибо.
-Можно тебе вопрос нескромный задать?
-Да.
-Ты кто вообще по сексуальной ориентации? Извини, просто мне надоело все время ошибаться. Уже столько случаев было.
-Ты не ошибаешься.
-Ха-ха-ха. А в гости ездишь?
-Езжу. -Я до этого ни разу в гости не ездил, обычно приглашал сам. Но глядя на очень симпатичного Валеру решил соврать.
-Может поедем ко мне? Я сам из Калининграда, но в Москве уже неделю. В гостинице живу. Как?
-Что, прямо сейчас?
-Нет, ну если хочешь, давай потанцуем, может ты кушать чего хочешь, закажи!
-Ок, поехали. Я уже натанцевался.
В люксе гостиницы "Украина" были всего две комнаты, но эти две стоили десяти обычных квартир. Здесь было все. Огромные, классные комнаты.
Валерка лег на гигантскую двуспальную кровать, я сел рядом. Он стал гладить мою руку, говорить, что у меня красивое тело. Я наклонился и поцеловал его.
На утро, когда мы расставались, он обещал позвонить. Я добросовестно записал ему домашний и рабочий телефон, и даже номер пейджера. Однако, он не позвонил больше никогда. Он просто нашел себе "зайца" на время, за которого даже не нужно было платить. Я все понимал, и принимал правила. Наверное, и не верил, что позвонит. Хотя, черт его знает, иногда хотелось думать, что он еще раз появится, может, предложит дружбу, работу, денег. Фантазировал как мог...
Странно, что я вспомнил о нем, но среди множества мальчишек этот запомнился. Наверное, на всю жизнь. До сих пор, при желании стоит мне закрыть глаза, как встает в памяти гостиничный люкс, полумрак, который едва рассеивал неяркий торшер, тихая музыка из японского музыкального центра, и, конечно, горящая яркими огнями ночная Москва за окнами. А дверь в этот люкс Валера открыл пластиковой карточкой. Она блеснула на свету в его изящном, красивом запястье.
Мы разлили сок по хрустальным бокалам, пили его по чуть-чуть и разговаривали о своей жизни. Он рассказывал мне, что владеет бензоколонкой в Питере, собирается строить какой-то развлекаетельный комплекс. Я почему-то верил каждому его слову. И не знал, что уже очень скоро буду говорить почти точно такие же слова, и почти в точно такой же обстановке. И еще я не понимал тогда, почему его безумно красивые глаза светились тоской и безысходностью. Даже, когда Валера улыбался. Ведь у него были деньги, и было будущее.
Я помню, что утром шел от него и впервые не грустил а скорее предавался каким-то совсем неподходящим моменту размышлениям. Даже пропустил две станции метро, чтобы они случайно не прервались. Я думал о том, что смог бы стать хорошим врачом-хирургом, потому, что мне очень хотелось в тот момент спасать людей, бороться за их жизни. И тогда моя собственная жизнь была бы очень осмысленной и полезной. Я бы знал, зачем мне очень рано вставать утром, зачем поздно ложиться спать. Я бы общался со многими людьми, давал бы им надежду, они бы верили в мои силы. Господи, как это здорово быть нужным, особенно, до такой степени, как врач!
Что-то не получилось, ну не может быть все так. Вот бесится, носится, кружится мальчик в поисках большой и чистой любви, о которой даже в самых скучных и занудных книгах написано самыми лысыми словами, а получает только ночь, огни машин, бешеную дискотечную музыку и засосы в "темных комнатах".
Решительно правы были владельцы некоторых "наших" клубов, в которых они устраивали эти самые темные комнаты, где неизвестно кто неизвестно кому мог сделать все что угодно. Здесь старый извращенец целовал молоденького, покачивающегося от излишней дозы алкоголя мальчика, кривыми пальцами расстегивая ему брюки, а этот самый мальчик закрывал очаровательные глазки, украшенные длинными ресничками, и представлял себе Джорджа Клуни или Леонардо Ди Каприо. И сам был искренне счастлив, и делал счастливым старого извращенца ровно до той поры, пока они не выходили на свет и не глядели друг другу в глаза. И нельзя было в этих темных комнатах зажигать спички, фонарики, или другими всякими способами пытаться осветить людей. Ибо рушило все это иллюзорное, арбузное счастье. Косточки выплевывали потом, а сейчас здесь набивали рот сладкой арбузной мякотью...
А клубы эти спасали меня от полного одиночества и отупения. Многие ребята говорили, что друзей здесь не было особых, и настоящего человека здесь встретить трудно, но что-то было успокаивающее в этих дрыганьях всеми частями тела, в этом исступленном танце под пронзительный, сильный голосок, отражающийся в темных толстых стенах какого-нибудь бывшего ДК им. Ленинского счастья:
Зима, холода, одинокие дома, Моря, города, все как будто изо льда. Но скоро весна, снег растает и тогда За белой стеной ты останешься со мной.
А еще я любил прижаться к небольшой выемке в бетоне возле туалета и слушать, слушать эти длинные, бессмысленные разговоры, эти полу исповеди, полу диалоги выпивших мальчиков, обтянутых в узкие брюки, обутых в туфли на огромной платформе. Стояли они, обнявшись и долго-долго говорили друг другу какие-то странные слова, высказывали мысли, которые каким-то образом успокаивали мою нервную натуру, действовали, словно триста грамм хорошего коньяка с лимончиком:
-Ой, Мишка, - говорил один мальчик другому, - я такая дура стала в последнее время. Ничего не соображаю. Прямо отпад! Прикинь, мне вчера звонила Окуневна, она в хлам обожралась на дне рождении Росильды. Ой, чо рассказывала! У Сайбербарона новый пацан, такой маленький, беленький уродец с широкими ляжками, а он на братву забил... Приглашали его вчера тусоваться, он так гордо......
-Не говори, сестра, -прерывал Мишка. - Баронша совсем нюх посеяла. Своего прежнего бойфренда он ваще выгнал, сказал, что к нему мама приехала. Тот вчера рыдал на тусовке в "Рыбах". А Окуневна с Русевной сегодня собирались в Питер поехать, две дуры старые...
Но тут вдруг мимо меня проходило очаровательнейшее создание, словно сошедшее с подиума, и я уже ничего не соображая шел за ним. А он, достав изящную, длинную женскую сигарету с ментолом, облокотившись на пивной столик возле бара, томно смотрел на танцующих. Не просто томно, а даже оценивающе. Настолько холеных мальчиков я еще не встречал. Надо срочно, просто немедленно знакомиться. Но сам не могу, боюсь. Кто бы помог что ли?
-Здравствуй тетя Туся. Как делишки твои?
-Петенька, пупсик. Поцелуй тетеньку в щечку - это традиция.
-Я слышал, ты вчера перепил?
-Вся компания "сливилась", а мне что тоже? Тетя Туся не любит скуки. Как она?
-Да лана с ней, как обычно. Тусек, я чего подплыл. Вон "сосочка" стоит за столиком, вон видишь весь в черном? Кто это, не знаешь?
-Андрюша. Это мальчик Крабовского...
-Этого бандита? Блин, я без шансов. Мне его "папик" потом кишки намотает, он же ревнивый у нас такой. Хе...
-Петенька, когда это ты был без шансов? Видишь он скучает? Сейчас все сделаю.
На следующий день я, специально позвонил тете Тусе(тридцатичетырехлетнему программисту из крупного российского банка) и поинтересовался, какими же словами он привлек ко мне этого ангела.
-Да я просто подошла и сказала Андрюше, что с ним хочет познакомится высокий молодой человек. И показала на тебя. Он посмотрел и согласился.
-Тетя Туся, ты гений! С меня бутылка.
-Лучше деньгами.
"Мама, здравствуй. У меня все хорошо, дела идут нормально. И все таки лучше, чтобы ты звонила по телефону, а то письма могут не доходить. У меня весь почтовый ящик в подъезде разбит.
Вчера видел тетю Аню, она приезжала на наш рынок торговать какими-то овощами. Так располнела, я ее даже вначале не узнал. А она как заорет на весь рынок: "Петька, Петька, цэ ж я!" Я просто чуть не провалился сквозь землю от стыда. Поговорили, вспомнили мое детство. Она мне дала полкило какой-то репы, несмотря на то, что отказывался.
Я рад, что с папой лучше. Но думаю, что его все-таки стоит отправить куда-нибудь полечиться, лучше за границу. Денег я, конечно же, дам.
Работа вроде идет, все нормально. Встретил тут одну замечательную девушку, ей 21 год, работает в туристической компании. Вроде говорит, что влюблена, что не может жить без меня... Там посмотрим, пока не очень верится.
Чертовски тянет к нам, жалко что уже скоро зима, а то бы искупался, сходил бы порыбачить, или за грибами с папкой. Ну что, буду загругляться. Хомяковым пламенный привет (ха-ха-ха). А телевизор я вам поставлю, но все равно мне понятно, что если на какой-то вещи больше двух кнопок, ты ее никогда не освоишь. Одна надежда на папку, все-таки шофер второго класса.
Всех целую, Ваш Петька. Давай звони, наконец!"
Текли деньки-денечки, было и хорошо, и плохо. Петенька питерский спокойно жил в моей квартирке, искал работу, готовил еду, убирался, даже раздумывал о поступлении в институт. А когда меня навещали молодые люди, то он, понимающе ухмыльнувшись и пожелав нам "спокойной ночи", брал простыню, подушку, одеяло и уходил на кухню. Там все это складывалось на старый обшарпанный диван, сразу превращающийся в теплое гнездышко. Еще более теплым его делали горящие все четыре конфорки на плите, которые Петька практически не выключал, так как очень любил тепло.
Я демонстрирую выдержку и мужественность.
С каждым новым утром все близился день суда, а значит и моей отправки в колонию, все чаще звонил Сашенька, спрашивая, серьезно ли я надумал садиться, или все-таки заплачу ему доллары. Чуть ли не каждую неделю смотрел я фильм "Вокзал для двоих" по видаку, пытаясь вжиться в роль Олега Басилашвили, несчастного пианиста, отправляющегося в тюрьму за аварию. И, глядя в экран, на двухэтажные, стальные и страшные нары, на жуткую, завывающую зиму, на телогрейки и шапки, на толпы осунувшихся, изможденных, обесчеловеченных зэков, я думал о том, что мне надо все плотнее и плотнее прижиматься по ночам к своим "зайчикам", потому, что тепло это нужно сохранить, пронести сквозь годы, и с ним вернуться обратно. Пусть врали они мне, пусть лицемерили, пусть даже воровали последние сторублевки из бумажника. Но они обнимали меня во сне, целовали, гладили волосы, и говорили слова, в которых был весь смысл моего существования. В которых е с т ь смысл моего существования. Глупого и бесполезного.
Суд-суд, судилище, страшное, злое, беспощадное. В крохотном, тесном кабинетике улыбается адвокат-оптимист, внушает мне, что и "профессора сидят", просит "документы" на "работу с судьями". Но как же это вот будет? Защелкнут наручники и куда поведут? В какую-то закрытую бетонную комнату, а потом в грузовую железную машину? А потом в камеру, где тридцать туберкулезников. А потом в теплушку и... Как же я буду ехать в колонию, о чем думать, как жить первые недели, месяцы? Ведь будут бить, насиловать, не давать спать, есть досыта, читать, смотреть фильмы. А мама, как же мама? Будет слать письма и приезжать на свидания в своем видавшем виды пальто, с выплаканными глазами, и сумками, заполненными дешевыми макаронами и конфетами? Любил я книжки читать и кино смотреть, воображение работало очень сильно. Все представлялось в деталях, вплоть до запаха тюремного очка. Вот даже это. Я чувствовал этот запах.
Да, воображение действительно было сильное. И еще я хорошо умел внушать себе какие-то вещи, которые делать совсем не хотел. Таким образом я штурмом брал кабинет зубного врача, которого всю жизнь боюсь больше смерти. Также я пытался сейчас и подготовить себя к тюрьме. Я все время ныл про себя. Надо, надо, надо. Так требуется. Такая судьба. Надо прожить и это. Надо? Петька, ну представь себя ... Ну хоть кем-нибудь геройским и несчастным. Ну попробуй, ну может чуть позже получится? Но не получалось. А получалось только считать дни и ночи, и еще сильнее впиваться в мальчишек, ругая себя за попусту убиваемые часы.
И накануне слушания, оставшись как-то ночью один, я вдруг вспомнил самый счастливый эпизод в своей жизни, из тех, что хоть раз случаются у любого человека. Дело было лет семь назад, когда мы с матерью только переехали на свою новенькую дачу, прихватив удивленную собаку и кучу всякого барахла. Обживались мы все лето, катались на электричке в ближайший поселок за продуктами, ходили на пруд, купались и загорали. А потом пацаны, с которыми я там познакомился, решили поехать на велосипедах к Волге. Эта знаменитая река была где-то рядом, но точного маршрута мы еще не знали, так как все были городскими дачниками. Решили искать наугад. И часов в двенадцать, когда солнце жарило так, что спины трескались, мы поехали. Сначала вдоль железной дороги, потом через лес, потом через какое-то кукурузное поле, а в конце концов, по шоссе, где не было ни единой машины. Дорога шла километров пятнадцать с горки, мы даже педали не нажимали, неслись как сумасшедшие, орали, прикалывались. Ехали так часа два, пока не поняли, что давно уже катимся вдоль Волги. Тогда продрались через кусты, нашли какой-то пустынный, забытый пляж и прямо на велосипедах въехали в реку. Я тогда вспомнил, как лошадей мальчишки деревенские купают. Вот это было что-то вроде этого. Велик у меня был старый, уже лет десять его мы с братом мучали, но вроде водные процедуры ему понравились. Мы там до вечера были. Я тогда думал, что все лето пройдет в угаре, но этого больше не повторилось. Повторялось потом всю жизнь безумное желание снова въехать на велосипеде в реку с толпой друзей и криками во все горло. Даже и рассказывать стыдно, но до сих пор я его испытываю.
Это воспоминание вдруг стало таким реальным, сразу заболела голова. Вдруг четко увидел, что сейчас я там, на пляже, просто сплю. Что скоро проснусь. Весь этот кошмар только сон, и я опять брошусь в речку. А потом поеду к себе на дачу. Там буду качаться в гамаке, кушать блины, или что-нибудь строгать. Люблю я за верстаком возиться.
А вечером в клубе я вылез на сцену участвовать в каком-то сумасшедшем конкурсе. На кону стоял видеомагнитофон. Мне нужно было с еще одним добровольцем изображать влюбленную парочку. В первом туре мы обнимались под красивую музыку, а во втором принялись друг друга раздевать. Ощущения были дикие. Сотни глаз, которые впились в твое тело. Много знакомых. Свистят, поддерживают. Если бы не триста пятьдесят грамм водки, выкушанных перед этим, я бы не выдержал. А поздно ночью я вернулся домой с видеомагнитофоном, потный и довольный. Мой партнер великодушно подарил его. Для него главным было участие, а не приз.
Через два дня после этого состоялся суд, вернее его начальная стадия, на которой все слушание перенесли еще на три недели. Сашка, срывая с себя какую-то занюханную куртку кричал судье, что я "наркоман", и что избивал его в "приступах наркотической истерики". "Арестуйте его сейчас же!", -вопил мальчишка. А я только испуганно смотрел на удивленное лицо судьи. Тот, собравшись с мыслями, посоветовал добыть доказательства моих болезней и обратиться в милицию. Сашка ушел трясясь от бессильной злобы. Мне явственно представились показания, которые он должен был дать на суде как главный свидетель. И даже на миг захотелось убежать из страны, скрыться в каком-нибудь заштатном городишке и носа не высовывать. Но ни сил, ни возможностей бежать не было. Опять до омерзения стало жалко самого себя. До чего же это паскудное чувство. В голову полезли слезные стишки. Снова чуть не расплакался. Много я ною, как баба. Противно это. Начитался сентиментальных стихотворений. А воли в себе не выработал. Что только в голову не лезло, даже руки тряслись.
Моей звезде не суждено Тепла, как нам, простым и смертным; Нам - сытый дом под лампой светлой, А ей - лишь горькое вино; А ей - лишь горькая беда, Светить, где все бегут пожара; Один лишь мальчик скажет: "Жалко, Смотрите - падает звезда!"
Я знакомлюсь со спасителем. Иду с молотка.
И вот ровно через два дня, после того, как первое слушание было перенесено, в моей жизни появился человек, который искренне пожаловался, что потерял несколько миллионов долларов из-за нечистоплотности друга. Рассказал, что обнаружил тягу к сильному полу. Поведал, что слегка полноват, но не считает это большой проблемой. Равно как и свой возраст, тем более что ощущает внутренне себя на 18 лет. Все это я читал в скупых компьютерных строчках, ведь общение наше текло через интернет. Он говорил со мной четыре часа. На следующий день еще три. Потом это стало традицией. Не знаю почему, но я рассказал ему о своей жизни и беде. Он рассказал о своем быте. Банкир, промышленник, отец и дед, примерный семьянин и гражданин. Любитель изысканных вин и торговой марки "Кензо". В неделю тратящий больше денег, чем я успел потратить за всю свою жизнь.
- Родной мой, ты попал в неприятности, и зря не веришь людям. - Теперь я имел удовольствие слышать его голос по телефону. - Все проблемы можно решить. Ты представляешь себе мир как средоточение подлецов и негодяев. Это не так. Я много помогаю людям, недавно вот инвалидам мы с партнерами купили коляски, школам помогаем с компьютерами. И тебе тоже можно, да и нужно помочь. Приходи ко мне в офис завтра после 6? ОК?
Странно, но я пришел. В одной из частей его здорового кабинета мы сидели в мягких креслах, вглядываясь друг другу в глаза. Я фамильярно называл олигарха Денисом и обращался на "ты", что вроде бы вполне его устраивало. Потом пил персиковый сок и ел бутерброды с ветчиной. Делал все это как-то судорожно, волновался. А он читал копию уголовного дела. Несколько раз протяжно хмыкал и бормотал про себя: "Ну это жизнь, чего тут поделать?". Бросив пухлую папку на изящный журнальный столик из слоновой кости, грузно бухнулся в роскошное кресло, взял телефонную трубку:
- Привет, Женя. Поспособствуешь проблемке моей одной? Нет, при личной встрече. Ну, мир не без проблем. Я сегодня звонил твоим, они волнуются. Когда поедешь домой? Ну я передам. Спасибо, старик. Да, позвони Николаю Петровичу, а то он все мечется с этими акциями. Ну ладушки. А насчет проблемки ты поспособствуй. Она горячая.