Аннотация: Чиновник посещает дом писателя Василия Шукшина и отправляется в странное путешествие.
ТРОЕ В ЛОДКЕ НА ОБИ.
1.
А вы разве никогда не думали об этом? Все дороги ведут вниз, постепенно приближаясь к океану, имя которого мы даже мысленно страшимся упоминать. Нет, это вовсе не смерть. Имя океана - Забвение.
Но на пути к нему нам, отчего-то, хочется успеть так много... Кому-то хочется вглядываться в зеленый огонек надежды, как Великому Гэтсби. Кому-то - стать чемпионом мира по боксу, как моему другу Сергею. Мне вот лично хочется зачем-то понять истинную сущность нашего мира и событий в нем происходящих.
***
Их машина спустилась с гор, дорога поплыла почти ровно меж зеленых и благостных холмов. После указателя "Сростки" Григорий сказал:
- Сейчас мы заедем в одно очень важное место.
- Для кого важное? - спросила Анна.
- Ну... Наверное - для каждого русского человека важное. Это дом Василия Макаровича Шукшина.
- Шукшин... - мило наморщила носик Анна. - Это который "Калина красная"?
- Точняк, - кивнул Григорий.
Григорий был чиновником новониколаевской мэрии. Коротко стриженый мужчина лет около сорока с немного холодноватыми светлокарими глазами. Ветеран Афганистана и в недавнем прошлом - весьма оппозиционный депутат городского совета. Полгода назад он закодировался от употребления алкоголя - и вот сегодня кодировка закончилась. Поэтому он и свернул к дому великого писателя. Так он делал всегда, когда не был закодирован и проезжал мимо этих мест.
Он по-хозяйски распахнул калитку, махнул Анне: за мной.
- Это музей?
- Музей, - кивнул Григорий.
Они вошли в небогатый дом писателя.
- А тут сотрудники есть? Или экскурсоводы? - поинтересовалась Анна.
- Сегодня выходной, никого нет.
- А нам можно так вот просто заходить сюда?
- Со мной тебе все можно, - улыбнулся Григорий, сел на длинную лавку у стола, достал из кармана четушку водки.
- Помянем Василия Макарыча, - сказал он, отхлебнул из бутылки и протянул бутылку Анне.
Она прищурилась, улыбнулась краешком губ:
- А тебе за рулем алкоголь пить можно?
- Мне можно, - кивнул Григорий, снова глотнул из бутылки, поставил ее на стол.
- Ладно, - сказала Анна и взяла бутылку. Потом спросила:
- А рюмок тут нет?
- Как нет? Щас найдем.
Григорий встал и прошел к крашенному белой масляной краской шкапчику. Погремел там немного, извлек две рюмки и бутылку газировки "Тархун".
***
В Барнауле он взял бутылку виски, а километров через тридцать после Барнаула машина намертво сломалась.
- Что будем делать? - спросила Анна.
Он посмотрел на окружавшие их добрые сосны. Мимо величественно проплыла колонна тяжелых машин, нагруженных ядерными ракетами стратегического назначения.
- Лови момент. Это ж прикольно - такое увидеть.
Анна послушно проводила взглядом страшные, крашенные неряшливой зеленой краской ракеты.
- Сейчас звякну Паше, он приедет и нас заберет. Паша - это помощник мой по парковкам, он персоналом заведует и рамсы разруливает. Через три часа будет.
Паша приехал даже быстрее. Отвел Григория в сторону и тихо сказал ему:
- Тут такая история... Тебя сегодня утром уволили. Распоряжение мэра. В связи с недостаточной эффективностью. Типа мало денег с парковок получаем, больше тратим.
- А тебя уволили?
- Как бы сказать... Меня на твое место, временно исполняющим. Ладно, поехали.
Через некоторое время Анна спросила:
- Господа, почему же возле Искитима столь унылые места? И что это за гигантские трубы мы сейчас проезжали?
- Линевский электродный завод, - вежливо ответил Паша.
Покрытые ряской придорожные озера отражали в себе багрянец заходящего солнца, и по этому багрянцу плыли очень спокойно небольшие серые утки. Машина неслась мимо них на скорости сто пятьдесят - пробок не было.
- Унылые, потому что тут жизни нет и уже не будет, - зло сказал Григорий и выбросил в окно только что начатую им сигару.
2.
Паша довез Анну до ее коттеджа в Академгородке (старый советский коттедж, направо от Морского проспекта), а вот Григория он довез только до метро Речной вокзал, извинился:
- Братан, у меня тут еще куча дел. До Заельцовской ты на метро быстрее доедешь.
- Мне еще от Заельцовской двадцать километров.
- Ну какие двадцать? - нахмурился Паша. - Там не больше пятнашки. На такси деньги есть?
- Есть, - сухо сказал Григорий и вышел, громко хлопнув дверью. В руке он держал початую бутылку вискаря, и на входе в метро его попытался остановить полицейский, но Григорий с такой злобой тыкнул в лицо полицейскому своим удостоверением, что полицейский растерялся, а потом покрутил пальцем у виска вслед проходящему сквозь турникет Григорию.
Григорий вызвал через приложение такси и встал у выхода метро, который к старому советскому небоскребчику Книжка. Серый, унылый, брежневского времени постройки. Там раньше был военный завод, на этом заводе мой отец работал после университета. А теперь там что? Наверное офисы компаний по продаже полезных добавок к пищевым продуктам.
Григорий ждал такси и мрачно слушал, как уличный музыкант поет песни Янки Дягилевой:
- Первым классом школы жизни будет им тюрьма,
А к восьмому их посмертно примут в комсомол...
- От большого ума лишь сума да тюрьма,
- От вселенской любви только морды в крови...
Григорий подошел к музыканту, сунул ему красную пятитысячную купюру и сказал:
- Слушай, итак тошно. Уйди подальше отсюда.
Музыкант радостно взял пятерку и исчез в сумерках.
***
Он открыл калитку своего коттеджа, махнул рукой сидевшему в клетке огромному алабаю:
- Привет, глупый Алабай.
Имени у пса не было. Его никто не воспитывал и никто с ним не общался. Поэтому если уж его и звали - то просто по названию породы.
Вел себя Алабай довольно ужасно. Он научился открывать задвижки на калитке. Убегал на волю, странствовал по респектабельному поселку богачей - и иногда любил схватить на улице какого-нибудь ребенка и утащить куда-нибудь на реку. Ни разу никого не повредил, но психологические травмы нанес. С Григорием из-за Алабая судились, приходилось откупаться или деньгами, или подрядами в мэрии. В итоге Алабая просто заперли в клетку, как белого медведя. Там он и сидел последние полгода.
Григорий вошел в холл - и за большим дубовым столом увидел свою жену Марьяну и малознакомого серьезного юриста.
- Ты что, думал так можно издеваться надо мной? - крикнула Марьяна. - С этой прошмандовкой академовской опять на Алтай ездил? Да? Ну вот забирай своего Алабая - и сматывайся отсюда. У тебя ничего больше нет, тварь ты такая!
- Григорий Аркадьевич, - успокаивающе поднял руку юрист. - Вам оставлена яхта. Это не так уж и плохо. Ну и ваша коллекция оружия, конечно.
Григорий помолчал, потом спросил:
- А как мне с Алабаем и оружием добраться до моей яхты?
- А где, блин, твоя машина? - крикнула Марьяна.
- Где-то возле Барнаула, там где ракеты возят.
- Какие ракеты?! На электричке добирайся!
- А вы правда согласны уехать? - вкрадчиво спросил юрист.
- На все сто.
- Цитируете Булгакова?
- Ага. Дайте папиросы "Наша Марка".
- Вы будете смеяться, но они у меня и правда есть. Для таких именно случаев, - улыбнулся юрист. - Вот вам поводок и намордник для Алабая. А папиросы я сейчас принесу.
А дальше Григорий ничего не помнил. Очнулся он утром где-то на Шлюзе, в десятках километров от своего дома. Весь искусанный комарами он лежал в придорожном лесу, в зарослях папоротника, а рядом с ним лежал ненужный ему и страшный для всех Алабай. Рядом же валялась тяжелая сумка с оружием. Когда он очнулся, Алабай радостно залаял.
- Чему ты радуешься, дурак? - недовольно спросил Григорий, пошарил в карманах в поисках сигарет. Никаких сигарет он не нашел, нашел лишь записку. Прочитал ее, сплюнул. Закинул на плечу сумку с оружием, взял в руку поводок Алабая и повел его сквозь лес к берегу.
- Где-то там моя яхта, - сказал он Алабаю. - Там есть сигареты для меня и куча тушонки для тебя.
Алабай одобрительно гавкнул.
3.
Григорий Аркадьевич Светлов попал на государственную службу не совсем обычным образом. Впрочем, для России 1990-х что вообще являлось обычным? Честно отслужив в Афганистане и убив тех людей, которых пришлось убивать, он закончил Институт водного транспорта в родном Новониколаевске. Уже учась в институте он, как и многие, занимался каким-то мутноватым бизнесом, крышеванием и прочими обычными для тех лет вещами. Тут я бы отметил, что в отличие от "простых бандитов" Григорий Светлов знал настоящую цену смерти. Ее платоновское измерение. Платоновское не в смысле древнегреческого философа Платона, а в смысле русского писателя Платонова. Смерть была для Григория обычной и тяжкой нуждой. В ней не было карнавального веселья из американских фильмов и не было голой обыденности режиссера Балабанова. Он лучше, чем Брат-2 мог бы перестрелять 30 человек за 10 минут - но вряд ли он стал бы делать это в мирной жизни.
Через афганских братьев он нашел микроденьги на выборы в горсовет и разгромно победил какого-то толи коммуняку, толи единоросса. Тогда он и познакомился с губернатором Голодомским.
- Зачем же вам быть в оппозиции? Вы человек умный, я вам сейчас все объясню. Новониколаевск вырос при царе как сорняк. За десять лет стал столицей русской Азии. Правили здесь всякие барыги, купцы... Короче - бизнес. Потом пришли мы. Не мы, конечно, наши дедушки. Видели вы фильм "Чекист"? Или может читали книжку Зазубрина, ну которая "Щепка", по которой этого "Чекиста" снимали?
- Постойте... - удивился Григорий. - Вы имеете ввиду тот фильм, где непрерывно в подвале расстреливают голых людей?
- Именно, - блеснул очками Голодомский. - А вы знали, что действие фильма и повести именно в нашем городе происходит?
- Нет, - покачал головой Григорий.
- Так вот, - продолжил объяснения Голодомский. - Там в этом фильме показано, как главный чекист, русский дворянин, сходит с ума. Ну, он убил уже и отца своего, и друзей семьи. Он - щепка, не мог дальше строить государство. Но там ведь были и персонажи, которые от расстрелов не сошли с ума. Они продолжили конструктивную деятельность. Им не нужны были эти дворянские слюни. Им надо было страну заново строить. И вот, например - Холодкины.
- Холодкиных сейчас вот прямо обвиняют в 20 убийствах, - усмехнулся Григорий.
- А кто их обвиняет? - Голодомский снял очки и начал их протирать специальной тряпочкой.
- Журналисты.
- А вы помните, как одному из этих журналистов ножом вырезали на лбу слово ХЕР?
- И?
- Сейчас разруха, надо порядок наводить. Я вас не призываю с Холодкиными работать по этим вот темам. От вас мне нужно всего лишь конструктивное сотрудничество. Иногда - поддержка ветеранов Афганистана. Иногда - нужное голосование в горсовете. И я вас уверяю, вы своим избирателям возле Реки намного лучше сможете помочь. У вас как с мэром отношения?
- С Крыслоюбским?
- Фамилия у мэра - Крисилявских. Если мы с вами работаем, то так его и называйте, хорошо?
- Хорошо. Крисилявских.
- А вы можете на своем округе поддержать его прогрессивную инициативу?
- Какую? - насторожился Григорий.
- Открыть большую мечеть. - сказал Голодомский. - По нашим данным, 95 процентов избирателей против. Но мечеть нужна. Вы можете за счет своего авторитета переубедить хотя бы часть людей? Нам нужно... ну... около 5 тыс подписей именно русских людей - за мечеть. Сможете?
- Нет, - сказал Григорий и вышел из кабинета губернатора.
- Вы запомните, Холодкин-старший меня на ручках нянчил! - крикнул вслед губернатор.
4.
Григорий вместе с Алабаем зашли на яхту. Маленькая яхта, какую может позволить себе депутат горсовета или бизнесмен средней руки - тесная каюта на пять мест да кладовка. Григорий вытащил из кладовки ящик тушонки и начал ножом методично открывать банки и вываливать их в большой котелок. Алабай пока что сидел на привязи, сглатывал слюни и смотрел на Григория умильными глазами маленького щеночка. Григорий открывал банку за банкой и рассказывал Алабаю:
- Эта сука Марьяна пришла ко мне, когда я начал плотно с Голодомским работать. Нет, я избирателей своих не предавал. Когда хотели Наадымский сквер застроить - я это заблокировал. И тем, кто за железкой жил - я помогал дома в собственность оформлять, хоть мэрия и была против. И мечеть я им не дал на районе построить, они ее потом в итоге на окраине начали строить, в Родниках или в Снегирях. Но деньги пошли, а мы с первой женой поссорились, тут Марьяна появилась. Я этот коттедж отстроил, машин накупил, да все в шоколаде было. Но на себя не надо оформлять было, оформил на Марьяну. Понимаешь, глупый Алабай?
Тут Григорий услышал, как жалобно кричат носящиеся над волнами чайки - и ему самому стало грустновато от всего этого существования. Открыв десятую банку тушонки, Григорий отдал котелок Алабаю, тот начал жадно и радостно есть - и съел за тридцать секунд. А потом просительно взглянул в лицо Григорию:
- Ты же человек? Дай брату еды.
- Э, брат, - ответил Григорий. - Давай-ка мы поплывем в сторону ОбГэса и по пути я закину сеть - и мы наловим тебе кучу огромных рыб. Ну не огромных, но хотя бы лещей, а может и стерлядь попадется. Читал Гемингвея, "Старик и море"? Вот так мы сейчас и поплывем. Согласен?
Алабай кивнул, и Григорий стартовал. Они медленно прошли по каналу, края которого были заполнены катерами, яхтами и бедненькими лодчонками - а через несколько минут вышли в открытое море.
- Смотри, Алабай - волны поднимаются. - Но мы попробуем наловить тебе кого-нибудь. Если не осетров, то лещей. Лещи заразные, но я тебе дам потом нужные препараты. Ты болеть не будешь.
И они поплыли. Солнце становилось все более ярким, Григорий пил понемногу виски, Алабай хлебал воду из котелка. Между ОбГэсом и небольшим островом, который тут кличут Тайвань, они закинули сеть и начали ловить рыб, медленно дрейфуя на запад.
Постепенно вокруг становилось все больше яхт и моторных лодок. С одной яхточки милые девушки что-то прокричали и призывно махнули руками в строну Тайваня. Но Григорий сказал Алабаю:
- Нет, к ним мы не поплывем. У меня сердце разбито.
Григорий отдал Алабаю примерно двадцать рыб. Восемнадцать из них были лещами, а две - древними костно-хрящевыми стерлядями. (Помните, в 1990-е этих стерлядей бабушки внизу ОбГэса продавали за копейки? Сейчас такого нет).
Они подплыли почти к самому ОбГэсовскому пляжу. Стемнело. Григорий достал телескоп, установил его на левом борту. Раньше в этот телескоп он смотрел на Луну и на звезды, но теперь ему захотелось посмотреть на другой берег залива. Туда, на Академгородок, где был коттедж Анны.
Минут через десять среди скопища домов он смог найти ту улицу. Она постепенно поднималась вверх, в сторону Ботанического сада - поэтому коттедж Анны был вполне виден. В окнах горел свет и окна были задернуты зелеными шторами.
- Вот он, зеленый огонек надежды. как у великого Гэтсби, - сказал Григорий своему сытому Алабаю. - Но, блин, у этого йоханного Гэтсби даже яхты не было. А у меня есть!
Алабай тихонько тявкнул, как бы одобряю задумку Григория.
- Привет, - звонит он своей Дэзи.
А Дэзи говорит ему тихо, шепчет:
- Нам с тобой лучше больше не встречаться. И больше мне не звони, а то у меня проблемы будут. Прощай и прости.
Он после этого выпил двести грамм виски и на все море громко включил музыку:
- Раньше я тебя любил, но сердце больше не поет.
Но на самом деле он любил ее, уже не меньше, чем в течение двух месяцев. Не зря ведь от него Марьяна ушла?
- Да сука она, эта Марьяна! Дом я у нее легко заберу, и те машины, - сказал он своему Алабаю и вдруг заплакал.
Алабай сочувственно покивал головой.
На море наступил полный штиль.
- Завтра новый день будет, и ты что-нибудь придумаешь, - сказал Алабай и проглотил жирную и очень дорогую стерлядь.
5.
Вот я пишу эту повесть, ночь, а в небе заполыхали зарницы молний - и тучи над городом. Уже месяц не было дождей и стояла жара плюс 35. Представьте, как страдали живые существа без воды? Многие деревья пожелтели, словно осенью, и желтыми листьями усыпаны все тропинки. А ведь еще июль и так быть не должно. А условные сурки в горных степях - вы сами подумайте: без свежей травы как они наберут жир для зимовки? Они в своих норках зимой могут просто погибнуть от истощения. Но я надеюсь, сюда наконец-то приходит долгожданный монгольский циклон, который принесет дождь (только пожалуйста, не надо наводнений, от них тоже всем плохо).
***
На одном из протестных митингов, когда Григорий не давал мэрии застроить Наадымский сквер, сквозь толпу протиснулся к нему седобородый, великовозрастный, но очень бодрый старичок.
- Господин Светлов! - крикнул старичок сквозь ураган протестных речевок. - Господин Светлов! Могли бы вы мне после митинга уделить индивидуально десять минут вашего времени? Это касается культурного будущего нашего Новониколаевска.
- Конечно, - ответил в свой микрофон Григорий. - Подходите прямо за трибуну через 20 минут, там вас встретят мои помощники.
Митинг затянулся - и никаких двадцати лишних минут у Григория уже не оставалось. Но - обещал, так обещал.
Бодрый старичок подошел, и Григорий сказал ему:
- Садитесь ко мне в машину, я довезу вас до дома. По дороге поговорим.
Охранник Григория сказал старичку:
- На заднее сиденье, пожалуйста.
На заднем сиденье сидел второй охранник. Но Григорий сказал:
- Нет, пусть рядом со мной садится, впереди.
- Господин Светлов, я очень кратко. Живу я тут недалеко, на Урицкого. Я и пешком дойду. Вы посмотрите, что происходит с новониколаевской кинематографией.
- С чем? - удивился Григорий.
- Вы знаете, что первые синематографы появились в Новониколаевске уже в 1898 году, сразу после Парижа и раньше, чем в Петербурге?
- Нет...
- Первый синематограф был устроен там, где сейчас Оперный театр.
- О! - искренне удивился Григорий. - Но ведь сейчас проблем с кинотеатрами нет, их ведь полно.
- Нет, я не о том, - замахал рукой старичок. - И сразу же здесь начали снимать свои художественные фильмы.
- Какие?!
- Господь с вами, вы ведь, пожалуй, и петербургских фильмов начала двадцатого века не знаете?
Григорий подумал и честно ответил:
- Ни одного не знаю.
- Ну вот, это и не важно - какие. Главное, что они были. А потом большевики запретили снимать в Новониколаевске художественные фильмы.
- Прямо уж запретили? - немного насмешливо спросил Григорий. Охранники в это время начали обсуждать излюбленную новониколаевскую тему: "кто реально рулит Барахолкой".
- А вы за последние сто лет сколько новониколаевских фильмов назвать можете? Ну или за последний год?
И тут Григорий понял - а ведь и правда. Что-то странное получается. Третий город России - и ни одного фильма нет. Ну окей, Звягинцев наш, но он не здесь снимал, он уехал и так стал известным.
- Спасибо за информацию. Дайте ваш телефон, мы с вами обязательно свяжемся. Вы кто по должности?
- Я историк, специалист по истории кинематографии.
Старичок грустно продиктовал свой телефон и вышел на улице Урицкого.
Григорий больше никогда не общался с престарелым историком, а телефон его, записанный на мятую бумажку, он выкинул через пять минут в открытое окошко своего авто.
6.
Григорий проснулся утром, выпил две баночки японского рисового пива, включил на ноутбуке дэвидлинчевский фильм "Шоссе в никуда", ну или если точнее - "Лост хайвей".
Данила был любовником Анны еще до Григория. Собственно, через Данилу он с Анной и познакомился на вечеринке где-то в микрозакоулках клуба "Труба". Там они и полюбили друг друга, на охапках копий советских газет 1927 года. Такими копиями советских газет в клубе Труба застилали столы, это была фишка этого клуба.
Тогда какой-то странный музыкант, типа Бориса Мышлявцева, пел там песню:
- На площади имени Лао-Цзы нет следов и нет направлений
По площади имени Лао-Цзы гуляем я и чугунный Ленин.
Чуть позже Данила сказал за столиком, наклонясь к Григорию:
- Я не обижаюсь. У нас с ней уже ничего нет. Забирай ее себе.
Данила хихикнул, а Григорий подумал: подряды от мэрии тебе нужны, поэтому свою бабу отдаешь. Но вслух он спросил:
- Не обидишься?
***
И вот сейчас он позвонил Даниле и сказал:
- Мы с Аней порамсили. Ты мне ее приведи ко мне на яхту, только не говори, что это ко мне. Придумай сам что-нибудь. А подряд у тебя на лярд будет, а после продолжение на пару лярдов, но это уже не точно.
Данила за руку завел Анну на яхту, попутно улыбаясь и кривляясь, как мелкий чертенок из верхних кругов Ада.