Аннотация: [1-я не видоизменённая часть повести. представлена тут как отдельное произведение.]
'Internet Explorer не может...'
Internet Explorer ничего не может. Сонливо потягиваюсь, поправляю очки. В чём-то, всё-таки, разочаровавшись в возможностях Internet Explorer'a. Это был любопытный обзор планшетной прозы из-под пальцев невидимого глазу автора: столько слов, сливающихся в бесконечность самой пустой пустоты, что была мной когда-либо распробована. Не изысканно. Будто по венам ни в чём не повинных героев проходятся не лезвием, а топором. Тем самым, естественно, отрубая руки.
Жаль, что руки, чаще всего, бывают не автора. Иначе бы я полюбил такой стиль за его небезнаказанность. Да, я люблю, когда слова пробирают до холода на лбу. Чтобы дрожать под присмотром бдительного монитора, жадно впитывая чужие строки. Или ласкать взглядом полюбившиеся страницы истёртого до дыр романа - возвращаясь к переживаниям ярких всполохов ментального экстаза снова и снова. Но трафаретное творчество душит во мне желание продолжать его понимать, пусть даже я преисполнен решимости всё это перечитать когда-нибудь в один прекрасный день. Просто для разминки собственного понимания, что не всё в мире под его циничной оболочкой так хрупко-трепетно-красиво, как хотелось бы верить.
Я вернулся к безумным снам и бессоннице, к вероятности, что сойду с ума прежде, чем успею дотянуться до света, к бесконечности пересечений дорог меня и всех остальных, мной так дороживших, словно я - редкая драгоценность, нуждающаяся в охране. Такая одинокая драгоценность, на которую все смотрят, только не смеют прикасаться. Я ухмыляюсь, пью с зеркалом кофе и рассматриваю танцующих передо мной призраков. Призраки смеются, протягивают ко мне тонкие руки, полурастворяются в свете свечи и дразнят своим присутствием. Благодаря им я пока что верю, что всё идёт так, как нужно, и что Земля ещё не совсем рехнулась от собственного кругового движения. Хотя всё, кажется, ведёт именно к этому.
Печальный век грустной информации на крыльях принесёт мне очередные излияния слёз между абзацами, и будет кружить мне голову бессвязностью между строчками. Я унесусь в мир компьютерной графики, чтобы на краткие мгновения забыть о комнатах, что меня окружают. И буду отвечать на излияния глубоким пониманием происходящего, сочувствием и эмпатией, высказыванием своего мнения, пока снова не наткнусь на вопиющие трафареты... И буду их изучать, доходя до полнейшего абсурда.
Иногда мне хотелось быть тобой, образ. Где ты? С кем ты? Ничего не знать. Жить, ходить по земле. Я так хотел для них быть тобой, образ. Аморфными нитями запутываться в глубине их воспалённых бессонницей сознаний. И потом ласково так впиваться в изнеженную чувствами психику, и никогда больше не покидать их. Я тоже хотел, чтобы они не были одиноки. Я тоже хочу, чтобы я у них был. Как ты: серебристо-тёмный, с холодными глазами и металлическим блеском эгоистичной улыбки. С вздернутым длинноватым носом, худыми плечами, высоким, и вечно сидящим на подоконниках. Я тоже хотел быть тобой. Прикасаться к тебе, когда я захочу, а не когда ты позволишь. Слышать мольбы, а не умолять. Я тоже хотел иметь серебряные крылья вместо угольно-чёрных обрубков. И чувствовать, как это - когда о тебе ежесекундно думают чьи-то беглые мысли, не принимая во внимание их эмоциональное содержание. Я хотел быть вечным, нетленным. Но продолжаю гнить в бесприютности слов на чужих экранах.
Оставаться витиеватым бисерным почерком невразумительности на салфетках каких-либо заведений - это твоя судьба. Быть вечно удалённым, но наглым, пользователем моих искажённых перцепций. Иссякнуть на полуфразе, сославшись на неотложность дел - в твоих принципах. И ты уходишь, после тебя остаются недовыломанные из-под клавиш предложения и лихорадочные попытки собрать снова тебя воедино - как паззл, чтобы больше никогда не терять.
Где ты? С кем ты? Я буду вечно гоняться за призраками, воображая, что они делают меня неуязвимым перед твоими появлениями, что я могу выстоять, когда ты всадишь мне нож между лопаток. На самом деле я не могу. Ты чувствуешь, и осторожно подкрадываешься - словно леопард, который выслеживает добычу. Застаёшь меня врасплох, когда я не ожидаю подвоха, и снова смеёшься одними глазами, растягивая в улыбке тонкие бледные губы.
Ты сам - как воздух, прозрачный и лёгкий, и поэтому тебя невозможно убить. Наше общее мучение так похоже на садомазохистскую взаимность: тебе не хочется меня видеть, я не хочу, чтобы ты появлялся. Не хочу до боли в разрушающихся нейронах. Не хочу на каком-то высшем уровне, мне неподвластном. Но, моя ненавистная голограмма, мой мозг всё равно проецирует тебя на любую стену, где есть следы упоминаний о тебе (а они есть на каждом шагу), и сквозь мои веки просвечивают эти холодные бледные пальцы, что нежно сжимают моё горло.
Я буду пытаться дотянуться до искусственности светлых волос, до губ, что изогнуты в гримасе отвергнутого Пьеро. Ты всего лишь играешь чьи-то роли, а внутри у тебя всё рвётся - и канаты, на которых держится сердце, кажется, вот-вот лопнут. Я словно вижу его - оно покрыто ржавчиной и вместо крови на пол капают тяжёлые капли машинного масла. Ты - апатичен и совершенно безучастен, держишь его в руках. В глазах - ни тени любопытства. Ты просто смотришь перед собой. Тебе даже не надо рисовать слёз - их может выплакать кто-то другой, за тебя, чтобы не было больно. Я смотрю на тебя, держащего в руках это стальное проржавелое насквозь сердце, и вдруг, холодея, понимаю, что оно - не твоё.
В недрах словарных запасов заплутали мои вялые реплики, я ничего не могу сказать в ответ на молчание. Я напишу несколько ничего не значащих фраз, сотру, и белое поле вопросов/ответов ещё долго будет отражаться в моих глазах. Это только ночь. Я буду ждать до утра - пока горячее зимнее солнце не сожжёт роговицу. А потом, когда я всё-таки найдусь в своих абзацах, - неуверенный и нервный, я буду ждать твоих кратких ответов.
Дрожать и курить, забывая, что у меня есть голос, вымученно жить дальше, ощущая с каждым глотком никотина твоё полное отсутствие. Искушениями подделанной под гениальность прозы жить, убеждая себя, что это великое искусство, и смеяться искалеченным сигаретами смехом над чьими-то попытками тебя очернить. Ты - светел, хотя волосы твои на самом деле цвета воронова крыла, а в глаза можно падать как в пропасть. Наверное, где-то в их потайной глубине скрывается Ад... Я выдаю желаемое за действительное, или вправду ты хмуришься сквозь неоновые вывески, удивляясь: как я мог тебя променять? Да ещё на кого.
Он не такой уж и плохой. Он верит в собственные нерушимые идеалы и любит камеру - у них это взаимно. В конце концов, искусственность этой вычурной прозы смогла захватить меня, и мне стало интересно. Ты знаешь, эти поверхностные суждения с претензией на монументальное величие не выходили у меня из головы с тех пор, как я их прочёл. Многочисленность историй о разбитых сердцах, невыплаканных слезах и не поддающихся никакому восстановлению шрамов на юных телах только подстегнула меня. Я твёрдо решил найти этого тёмного романтика, калечащего невинные души грустных мальчиков с ликами ангелов. Оказалось, что это гораздо проще, чем я думал. Мы общались перебежками, мне приходилось искусно делать вид, что мне всё безумно, до воспаления слёзных каналов, нравилось: и образы, и псевдоискусство на клубных подмостках, и безграничная ограниченность проеденного молью пафоса, и кровоточащие стигматы, нарисованные краской. А он этому верил как ребёнок - непосредственно и истово, желая укрепить уверенность в себе и осознание собственного величия заодно. Я сладко льстил ему, он таял, как льдинка, и незаметно обнажал передо мной свою истинную сущность.
Зачем я всё это делал? Если он не был моим единственным, моим Богом, моим покровителем, которому я отдал бы сердце? Почему он, если он не был тобой?.. У меня до сих пор нет вразумительных ответов на эти вопросы. Что я знал совершенно точно: я хотел его так, как не хотел никого. Один его взгляд с фотографий пробуждал во мне желание скрытого доминирования, я так хотел быть ближе, дотянуться и сломать эту красивую игрушку. Я жаждал власти - эстетично убивающей своей мучительной болью - так, чтобы жертва истязала себя возможностью различных вариантов меня потерять.
Увидеть моего безымянного театрала мне удалось только после того, как я добился официальной встречи с парочкой его приближённых, поскольку со мной напрямую он избегал подобных разговоров. Я представился, и сразу понял, что он меня вспомнил. Приближённые молились на него, словно на Иисуса, а он смерил меня презрительным взглядом, милостиво разрешил понаблюдать за съёмкой для очередного проекта, но затем, в каком-то узком коридоре, прижал меня к стене и сразу начал целовать, попутно скидывая с меня одежду. Я не стал сопротивляться, запуская руки в его светлые волосы, через несколько минут я читал его мысли, будто они были написаны у него на бёдрах, я ломал стереотипность атмосферы своим молчанием сквозь его приглушённые стоны. Я уже знал его, я уже умел с ним обращаться - моим подопытным кроликом, что был намного старше меня и любил молодость, так как от него она уходила...
Я приносил себя в жертву этому эгоистичному Богу, чтобы он больше никого не любил так, как меня. Казалось, от осознания, что тебя нет, а он так рядом, в собственном неистовстве я доходил до пиков. Я не давал ему себя подчинять, лишь милостиво разрешал ему делать что-либо со мной, отчего глаза его вспыхивали огнём и он злился, но послушно целовал мои губы, ласкал моё тело. Ему на всё требовалось моё разрешение, иначе я начинал беспрепятственно говорить на запретные для него темы в случае непослушания. При всём этом его повреждённое существо, запрятанное глубоко внутри, привлекало меня необычностью сырых образов. Я хотел довести их до ума, приглушая холод его одиночества ядом, который был для него панацеей. Я всего лишь хотел быть на расстоянии вытянутой руки, бесконечно рядом, растянувшись на шёлковых простынях, в порывах редкой нежности покрывая его влажную кожу поцелуями, пытаясь понять, как ему удалось сохранить себя и похоронить свою природную чувствительность и чувственность, и стать такой пустой красивой куклой. Он был моим, хотя обманчиво верил, что я - его собственность, и пока он считал так, я изматывал его неопределённостью, говоря о тебе как о самом прекрасном явлении в моей жизни.
Прекрасном и несбыточном.
При всём желании меня унизить, он уже был зависим. Не мог без моих издевок, не мог без моей милости. Я уязвлял его болезненное самолюбие, но он уже не мог обходиться без дозы наслаждения. Мы оказывались рядом, и всё теряло смысл. Он был неистов, я распалял его пыл, но если бы ты знал, насколько страшно было с ним, ведь душа рвалась из его стальной хватки туда, где ей всё равно не было места. Пластическая хирургия чувств была его настоящей страстью, он так гнался за вечным, полубольным и иллюзорным, что полностью погряз в настоящем. Я ехидно ухмылялся и великодушно разрешал ему пробовать на вкус мой мир, где ему было хорошо и спокойно. Да, он чуть не убил меня однажды, заигравшись до опасных крайностей. Но зато бег по лезвию доставлял мне особенное удовольствие. Я изводил его этими разговорами только о тебе и том, какой ты. Знаешь, как он мучился от понимания, что центром мироздания является не он - Великий и Ужасный, которого хотят во всех смыслах все и каждый в отдельности, а ты - бледное, невзрачное существо с улыбкой Буратино и взглядом святого мученика, который верит в Рай после того, как его насмерть забьют камнями? Представляешь, как он бесился, устраивая мне скандалы каждый раз, когда я упоминал твоё имя при нашей с ним откровенной близости? Я ведь действительно видел только тебя. И знал только тебя. И любил только тебя.
Ждал, утопая в объятиях и непрекращающихся истериках, умирая от скуки. Привык к нему как к чему-то неизбежно хроническому. У него были и другие - в этом я не сомневался, и пару раз он пытался издеваться, рассказывая мне об этом во всех подробностях, и только после того, как это не возымело никакого эффекта, а обернулось против него - перестал. Я видел, как он хотел заставить меня ревновать и как сходил с ума, сжигаемый изнутри собственной ревностью к тебе. Он грозился тебя найти. Грозился тебя уничтожить. Но он не нашёл бы тебя, даже если бы стоял за твоей спиной - он слишком слеп, чтобы тебя узнать... Ты, моя странная иллюзия, я так ждал ответов на свои вопросы, терпел боль, чтобы мстить за разбитые сердца и носился от монитора к монитору, но так ничего не находил...
И сейчас не нахожу. Куда же ты исчез, печальный образ моих рецидивов? Я скучаю, и каждый вечер жду, изгибаясь от очередного приступа себяненависти вкупе с виной. Я виню себя в том, что получаю удовольствие от его умелых ласк, меня разрывает на части... А может, я его всё-таки люблю? Такого, какой он есть - с пластиковой прозой и преувеличенно тоскливым выражением лица. Люблю его грустные глаза цвета дождя, и волосы цвета пыли, разметавшиеся по подушке. Люблю его истерики - даже тогда, когда он поднимает на меня руку в намерении ударить, но никогда этого не делает вопреки всем своим желаниям, что разливаются лавой у него внутри. Где же ты? Останови, прошу, потоки моих бессвязных странных мыслей, пока я не договорился о чём-то большем, чем любовь... Вернись в свою обитель и досаждай своим присутствием - мне не хватает твоих изображений на сетчатке.
Не далее, как вчера мне привиделось, что твоя тень мелькнула на шторах, оказавшись безмолвным свидетелем того, как мой безупречный наречённый Король Тьмы резал мои запястья скальпелем, проверяя остроту лезвий. Ты всё-таки где-то рядом. В тех недописанных письмах, которые до меня не дошли и никогда не дойдут. Ты где-то рядом - следишь за мной ошибкой в чёткой последовательности нулей и единиц, смотришь, насмехаешься и прячешься, лелея надежду, что тебя никто не найдёт. Но я верну тебя. И буду переворачивать вверх дном всё виртуальное пространство, откуда ты - влюблённый в собственную тень - появился.
Пока равнодушный провайдер снова не возвестит меня о том, что соединение не может быть установлено.