Холодный, пропитанный влагой, воздух осел недвижным моросящим туманом на окоченевшие кусты кедрового стланника и сиротливо поникшие желтеющие одинокие лиственницы. В этом царстве печали яркая желтизна разбухшего от воды мха- ягельника казалась кричащей.
Еще хорошо, что Литвинский и его спутники шли не заболоченной низиной, а высокой ровной террасой. Здесь грунт был твердый и только ноги нет- нет, да разъезжались по мху, растирая в кашицу ошметки содранного ягеля. Он шел впереди. За ним вела оленей эвенка Маша Харгина. Следом шествовали геолог Иван Рушляков, техник Лида Молодилова и единственный маршрутный рабочий Стасик Державин. Только в быстрой ходьбе было спасение и они неслись чуть ли не бегом, подгоняя приседающих под вьюками перегруженных оленей, временами теряя тропу.
Далекие мысли отвлекали Литвинского от мрачного пути. Он думал о зимовье, до которого было еще четыре, а может быть больше часов хода, смотря по тому, каков брод будет в Слюдянке. Зимовье рисовалось ему во всем "великолепии уюта"- с железной раскаленной печкой, с охапкой сухих дров, с тяжелым паром от сохнущей на вешалах одежды. Видение это, рожденное в душе, казалось ему более реальным, чем окружающая обстановка, уже не воспринимаемая органами чувств и окоченевшими лицом и руками. Он шел как автомат, молча, машинально прикидывая ближайшие двадцать- тридцать метров ходьбы, машинально перешагивая через валежины.
Общее молчание торопливо шагающих людей нарушалось только шлепанием ног и гортанными криками Маши- Мод! Мод! Мо-од! Так она подбадривала оленей, не желающих идти столь быстрым шагом под тяжелыми вьюками.
- Болис Александлиць!- внезапно, с эвенкийским акцентом окликнула Маша Литвинского, "окунувшегося" в очередную заросль.
Литвинский повернулся и подошел к оленеводу. Маша остановила оленей, которые тотчас принялись за ягель. Подошли Иван, Лида, Стасик. Он охватил их всех быстрым взглядом. В каждом таилось ожидание согласия. Физически ощущая его, он почти безвольно сказал:
-Перевьючивай. Ребята, помогите Маше.
Но он удержался от соблазна разрешить костер. Ему нужно было собраться с мыслями, чтобы обдумать-стоит ли так поступить. Но и тут не успел.
- Борис Александрович, чайку?- обратился Рушляков. И Литвинский, стараясь задержать ответ, все же невольно одобрительно кивнул. Рушляков, не ожидая словесного подтверждения, подбежал к старому большерогому оленю, которого Маша только-что освободила от подпруги. Одним махом он снял с него вьюк. В нем кроме прочего, лежали куски сухой березовой коры...
Литвинский решил определиться, чтобы уяснить дальнейший путь. Одерявеневшими влажными пальцами он кое-как расстегнул сумку и вытащил из нее компас, карту и часы. Часы показывали четыре. До наступления сумерек оставалось около трех часов. Он опять положил часы в сумку- там они не намокнут. Открыл крышку компаса. Стрелка закачалась, показывая красным концом направление перехода. Шли они верно. Компас вновь оказался в сумке рядом с часами. Труднее с картой. Литвинский вынужден был присесть на мокрую валежину. Так удобнее было рассмотреть карту и, главное, защитить ее от мороси.
Терраса, которой они шли была приметной. Другой такой не было в бассейне Неручанды, где они находились. Им нужно было идти дальше на юг вниз по Неручанде до устья. Потом переправиться через Слюдянку. Там, на правом берегу остатки их давнего старого табора, рядом вода, дрова и охотничье зимовье. Террасу еще не прошли. Может быть отряд находится в ее средней части?
Литвинский оглянулся. Он и его спутники, собравшиеся вокруг пока еще разводимого костра, находились в словно замкнутом круге видимости диаметром не больше пятидесяти метров. Дальше был туман. Он еще раз всмотрелся в карту. Терраса на ней совсем небольшая- всего сантиметра четыре длиной. К реке, судя по горизонталям, тянулся пологий склон, потом- болото. Русло Неручанды сильно извилистое. До него не меньше полукилометра. А на террасе воды не будет. Дождевую впитал ягельник, а мерзлотную под осень здесь не сыщешь. До Слюдянки остается еще десять- двенадцать километров. А это два- три часа, брод- полчаса и до зимовья еще с километр...
Он поднялся и подошел к товарищам, окружившим костер. Что это был за костер? Чахлый дымок курился от подожженной бересты, лежавшей в мокрой губке ягельника. Подброшенные сверху ветки стланника не горели, а лишь дымили. Дым поднимался только чуть выше головы и растворялся в тумане. Стасик усердно раздувал костер. Остальные столпились вокруг, телами своими пытаясь уберечь от неимоверной сырости, охватившей мир, еще робкий огонек. У всех были серые посиневшие лица. Холод быстро пробирался к телу, проникая через пропотевшую одежду и мокрую обувь. "Эх, зря я согласился на остановку,- подумал Литвинский,- так мы совсем окоченеем!".
Меж тем, старания Стасика не остались бесплодными. Среди дыма показались язычки пламени, затрещали и занялись подсохшие стланничины. Лида протянула к огню замерзшие руки.
-Ого!- сказал Рушляков,- теперь можно бежать за водой.
- А куда?- спросил Литвинский.
- К речке- она тут недалеко, ответил Рушляков.
- Полкилометра,- уточнил Литвинский,- и тут подумал, что он преступно тратит время. Сумерки не за горами. Он еще раз оглядел спутников. Они уже были склонны отабориться на этом, без воды и приличных дров, месте, разбросить мокрые палатки и залезть во влажные спальные мешки. И из-за этого, завтра может быть придется остановиться на левом берегу Слюдянки- за ночь брод может закрыться на неделю, а то и на десять дней! " И придется ждать, ждать и ждать на берегу, сидя с последним полкило пшенной крупы, сохранившейся у Маши... Нет так не пойдет!"- подумал Литвинский.
- Что, Маша, перевьючили оленей?- спросил он у Харгиной, испытывая желание сказать или сделать что-то такое, что сдвинуло бы людей с места.
- Только у двух, у остальных колесие. Однако еще цяй попьем?- сибко холодно...
- Надо торопиться, Маша, еды нет, вода далеко, Слюдянка подымается, идти надо, хоть тресни! И Литвинский, с чувством, будто наносил удар по злейшему врагу, наступил на костер...