Так легко было удрать из этого сумасшедшего дома, этого послеперестроечного Кишинева. Все там зашевелилось с легкой руки молодого генсека Горбачева. Молдавские националисты "вдруг узнали" как они близки к румынам! Только теперь они вознегодовали по поводу того, что их, унаследованный еще от древних римлян язык, так уродуется русской кириллицей: гостиница- "хотел", ресторан- "реставрант", Кишинев- " Кишинеу"...
Лида работала в Бухаресте и владела румынским. Однако, теперь в Молдавии, разведенная, с сыном- студентом, со своей ультраинтеллигентной специальностью искусствоведа, она почувствовала себя выброшенной из жизни. Ее единственный сын, ее гордость уже закончил математический факультет кишиневского университета, но тоже оставался не у дел. И тогда она решилась- нужно эмигрировать на запад.
Но дорога была открыта только в Израиль. Ну что ж, Израиль- так Израиль! В конце концов по маме она- еврейка! И кому какое дело до ее глубокого сочувствия распятому Христу, до ее глубокого проникновения в любимый мир романа "Мастер и Маргарита" с его неприязнью к иудейскому торгашеству и гимном беззаветной, всепоглощающей любви...
Встретился я с ней в городке Мадригот, что в шести километрах от ливанской границы. Яркий общественник- она была душой литературного кружка при доме пенсионеров. Интеллигентная пожилая дама с увядающими следами былой привлекательности и с флером таинственного знания о не всех доступных высотах...
Кружок представлял собою некую отдушину для пожилых репатриантов, лишенных привычного российского образа жизни. Здесь они читали стихи, свои или чужие, издавали стенную газету, устраивали музыкальные вечера... Эта деятельность как-то притупляла чувство своей ненужности для новой страны, которая обернулась для них сравнительно благоустроенной богадельней.
Наша первая встреча началась с политической дискуссии. Шнейдер читал стихи о войне в Южном Ливане. После заседания разговорились
- Бедные арабы, как они переживают от такого нашествия евреев. Надо бы давно помириться с ними. Тогда можно было бы жить нормально- пожалела Лида.
- Никто им не мешал согласиться с ООН и забрать свою долю Палестины с самого начала, - парировал я- и потом- что значит "жить нормально"? По мусульманским обычаям?
- А еврейские юноши- девочки! - прямо от школьной скамьи им приходится брать в руки автомат...
- А кто бы вас защищал от озверелых бандитов? Хороши благостные речи, но жизнь, увы, непредсказуема... Я слышал, что у Вас сын. Вот и ему приходится...
- Нет, ему не приходится. Он женился, и его жена настояла на переезде в США.Он живет там. Я очень этому рада.
- Значит он доверил Вашу защиту чужим сыновьям...
- Не будьте таким жестоким...
- Что вы? В моих высказываниях жестокости нет. Жестокость в политике. Общее желание наших арабских соседей- уничтожить нас. Войной не удалось. Теперь они, еще не вылупившиеся из феодального яйца, добиваются удушения Израиля "демократическими" установлениями. А "союзники" высасывают из страны молодых и умных, оставляя в ней беззащитных старых и слабых...
- Фу! Какой вы нехороший, но стихи ваши стоящие...
"Меняет неприятное направление беседы"- подумал я и промолчал. Но вот подошел к нам солидный джентльмен и на еще неумелом иврите пожелал всем мира.
- Это профессор Анри. Он румынский еврей и по-русски не говорит, - заметила Лида.
- Рак франсэ вэ итальяно, - проявил свои знания иврита, профессор...
- Домой шли в одну сторону. Разговорились. Оказалось, что профессор- специалист и большой знаток в области энтомологии.
-Здесь я никому не нужен, - пожаловался профессор, -хотя в Израиле живет дочь. Все же стараюсь от науки не отставать. Пишу статьи для журнала "Энтомолоджи ревю." Тут так много насекомых, но государство не проявляет желания их изучать...
Обменялись телефонами.
На следующем заседании литкружка слушали Хаймовича. Он стремился стать ведущим поэтом местного разлива. Он, полагал, что рано или поздно количество его стихов перейдет в качество признания. Поэтому он писал и писал, не гнушаясь списывать рифмы и образы у тех, кто признания уже достиг. Ему аплодировали, не скрывая зевоты, а он входил в раж и выл свои стихи до неприличия громко...
Но вот прошла неделя и нас опять встретил Анри, а предметом беседы стало жилье, то есть необходимость иметь свою благоустроенную квартиру. Ходили слухи, что быстрее всего квартиру может получить общественник, точнее человек делающий что-то для укрепления местной власти... Лида не позволяла себе приобрести квартиру. Она боялась взять ссуду.
- Мне это не нужно. Деньги я коплю, чтобы раз в два года слетать в Нью-Йорк, повидаться с сыном. Сына я не хочу отягощать, не хочу становиться проблемой между ним и его женой...
Ей недоставало мужского плеча. Это чувствовалось во всем- особенно по плечам, на которые всегда была наброшена шаль, по их безвольным движениям навстречу мужчине... Некоторое время я встречал ее с Анри, а потом она исчезла, уехала в Америку. Заседания литкружка без нее не проводились...
Но в октябре она сама позвонила мне и попросила прийти, послушать ее доклад о творчестве Михаила Булгакова. Почему-то она видела во мне знатока литературных произведений, хотя ни с какого бока я не имел отношения к этому делу...
Доклад она прочла мастерски с упоминаниями Иерусалима, его пронзительного солнца, его тумана в сгущающихся сумерках, теней его древних искателей правды и справедливости...
Возвращались опять вместе и в одном направлении.
- Америка, как счастливый сон, который, увы, когда-то кончается. Полные магазины, отзывчивые люди, обычные человеческие заботы, никаких терактов, никаких войн, простая обеспеченная жизнь... Так бы и не уезжала. Но, как говорится, пора и честь знать...
- Но вы, действительно, могли бы остаться там. Все-таки, рядом сын...
- Что вы, что вы! Зарабатывают они не так много. Да и я навалилась им на голову можно сказать вроде бы ожидаемая, но несвоевременная. Невестка с трудом выдержала месяц совместной жизни. Потом надо было успеть обратно, в Израиль, чтобы не прекратили выплату пособия... Ведь в Штатах ни пособия, ни оплаты лечения при болезни не дают...
- Тоже мне американская мораль- молодых впускают, но без родителей. По этой морали пусть матери исходят слезами по сыновьям в израильской богадельне. А, кстати- где Анри?
- Пока меня не было он как-то отошел в сторону. Я не люблю скуповатых мужчин. У него свои проблемы и нам не по пути... Я совсем недавно опять была в Иерусалиме- какой это странный и пронзительный город- как у Булгакова...
- Скоро выборы мэра в Мадриготе- вы за кого?
- Я далека от политики. Я за мир и за хороших людей. У нас, в Мадриготе, только один клуб пенсионеров. Мэр нас поддерживает, и мы должны поддержать его...
Увы! Все так быстро проходит в жизни человеческой! Прошли и выборы. Прошел и еще год. Я перестал посещать дом пенсионеров и встречался с Лидой только случайно- в магазине, на базаре, в аптеке... Она по-прежнему была приветлива, по-прежнему вела литературный кружок, по-прежнему ждала места в хостеле, по-прежнему копила деньги на поездку в Нью-Йорк... Но вот в две тысячи восьмом она неожиданно позвонила и ликующим голосом сообщила:
- Я получила место в новом хостеле! Приходи помочь, и ты увидишь- какое теперь у меня прелестное гнездышко!
"Гнездышко" действительно было прелестным: уютный салон с "американской" кухней и небольшая спаленка в алькове. Гостей было много, и Лида гордо показывала каждому- какие виды открываются с высоты четвертого этажа, как чудесно вписан в стенку кухонный шайж, как хорошо располагается мебель, как удобно добираться на четвертый этаж одним из двух лифтов... Гости ахали и поздравляли хозяйку с новосельем. И было ей чем похвастать...
-Теперь, если мой Игорек приедет, он увидит какая у его мамы светлица, - повторяла Лида.
С этих пор ее можно было встретить только в "русской" книжной лавке, в аптеке и купат- холиме, то есть в поликлинике. В новом высоченном хостеле и соседних с ним магазинах можно было приобрести все что нужно для хозяйства, а заседания литературного кружка переместились из дома пенсионеров в хостель. Поэтому не было нужды уходить далеко от него.
"Бытие определяет сознание"- кажется так выразился один из корифеев научного коммунизма. Быт изменился к лучшему, и теперь наша героиня хотела бы пригласить в свое новое жилище сына, чтобы он убедился- как хорошо она живет в этой солнечной стране, чтобы он не терзался сомнениями по поводу того, что он для мамы не может ничего сделать, ничем ее не осчастливить...
Главным было- пережить зиму с ее дождями, ветрами, перепадами атмосферного и артериального давления, перебоями сердца. Вот и приходилось, независимо от погоды, топать с зонтиком в купат- холим.
Мнение жильцов хостеля о своем таком удобном прибежище сложилось окончательно после ужасных приключений Доры. Участница Отечественной Войны, бывшая пулеметчица, награжденная боевыми орденами, Дора, была человеком обеспеченным. Неплохое израильское пособие ветерана и инвалида войны, российская военная пенсия, двухкомнатная на двоих с мужем миленькая кватира в новом хостеле были хорошей основой для чувства материального благополучая. Кроме того, Дора владела небольшой квартирой на Литейном проспекте в Ленинграде, в которой она разрешила поселиться своей племяннице с малолетней дочкой.
Злоключения начались после смерти мужа. Своих детей у нее не было, и Дора осталась одна. Одна! Это очень страшно. Она вдруг поняла, что во всем стала зависима от окружающих чужих людей. Выразить себя, свои чувства и сомнения стало некому. Бессонные ночи наполнились холодным космическим одиночеством, когда только рассвет приносил некоторое облегчение и сон. Да еще навалились болезни...
Непреодолимая жажда прикоснуться к родной теплой душе полностью овладела ею. Такой душой, казалось, была только племянница Анна. И вот она- таки, приехала из далекого Петербурга! Не посчиталась с деньгами, потратила свой отпуск!
-Бедная тетя, как ты можешь тут существовать среди чужих людей! - причитала племянница...И воображение Доры подсказывало ей самые благостные картины жизни в Питере- Невский проспект, набережную Невы, крейсер Аврора, расцвеченный флажками по случаю Дня Победы и уважение соседей к ней, бывшей пулеметчице...
Проблема была в том, что Анна боялась, что не дай бог что с тетей, у нее могут отобрать квартиру, не принадлежащую ей. Чтобы этого не случилось, нужно было добиться от тети официальной передачи жилья, в котором Аня проживала...
-Тетя Дора! Мы будем жить вместе. Мы с дочкой будем ухаживать за Вами. Вам нужна питерская прохлада и общение. Все Ваши подружки будут рады общаться со старой подругой. Столько давно ожидаемых обещаний кружили голову Доры.
Метапелет (прислужница) Соня отговаривала ее:
-Дора! Вы человек больной- и желудок, и сердце, и печень, и почки. Все требуют внимания. Деньги у Вас есть. В Израиле можно найти такой теплый бейт-авод, с таким уходом и развлечениями, которого в Питере вы не найдете. Потом и муж Ваш похоронен здесь...
- Нет, нет надо помочь племяннице, я хочу уехать. Эфраим в могиле, и меня ничего не держит в Израиле...
И наступил день- племянница увезла Дору. А через полмесяца узнали- Дора через неделю после передачи ее квартиры племяннице, скончалась...
Это сообщение стало отрезвляющим для тех, кто жил надеждою хотя бы посетить места незабываемой молодости, в России, Украине...
Лида со слезами на глазах рассказывала о Доре. Ее жизнь и кончина были вопиющим примером несправедливости. Ей бы жить да жить с ее солдатской памятью и наградами...
Ох эта зима! Но она приобрела кондиционер, купила израильский холодильник "Тадиран" и японский телевизор "Сони". Появилась охота развести на подоконнике цветы. Дома было тепло. Теперь она была готова к приему сына, чтобы он вновь ощутил- как хорошо приехать к маме...
Она изменилась и внешне. Постоянное планирование того и сего, что должно было украсить ее существование, на которые должен был обратить внимание ее Мишенька, делало ее углубленной в себя, сосредоточенной...
Была противная погода, когда она в очередной раз отправилась в купат-холим.
Что-то голова побаливала. Уж не загрипповала ли? Как на зло, временами сеял дождь и ветер вырывал зонтик из рук. В каньоне было тепло и людно. На лифте она поднялась на второй этаж. Возле врачебного кабинета стояли люди. "Опять очередь"- подумала она и вдруг ее повело. Второй этаж, стеклянный потолок закружились... Держаться было не за что..., и она упала на каменную поверхность керамических плит...
К ней подбежали тотчас же. Ее голова кровила. Глаза крепко закрыты. Она что-то бормотала. Подбежали врач и медсестра. Под голову больной положили подушечку. Через несколько минут поднялись санитары "скорой" с носилками и унесли Лиду в машину...
Только через месяц мне рассказали о болезни Лиды. Инсульт. Ее увезли в одну из Хайфских больниц, где она еще долго лежала в коме. Приехал из Америки сын. Посидел возле матери несколько дней, побывал в ее квартирке, взял на память несколько безделушек и улетел обратно. Отпуск был коротким. Работа, семья.
Жизнь шла своим чередом. А что касается несправедливости, то у нее миллион вариантов...