Аннотация: (Из серии невыдуманных рассказов) Посвящается новым русским всех национальностей. Сидите, детки, сидите, когда вырастете, настоитесь. (Трамвайная мудрость)
(Из серии невыдуманных рассказов)
Посвящается новым русским всех национальностей.
Сидите, детки, сидите, когда вырастете, настоитесь.
(Трамвайная мудрость)
ОДИЧАНИЕ
Анатолий МЕЛЬНИК
Жаркий июньский день. Дождя давно не было, душно. Печет неимоверно. На перроне небольшой станции с нетерпением ждут опаздывающую из Мироновки электричку. Люди возвращаются с дачных участков, огородов. Одеты кто во что. Изнуренные, пыльные. В руках - клумаки, кравчучки, торбы. На лицах - печать усталости от непривычной работы под палящим солнцем. Работают ведь не покладая рук, стараясь побольше успеть до отхода последней электрички.
Вздох облегчения вызывает объявление о прибывающем составе. Вскорости он влетает на станцию. Гремят сцепки, скрипят тормоза, шипит пневматика открываемых дверей, пассажиры стремительно загружаются в вагоны. Еще минута - все рассаживаются на скамейках, и электричка продолжает свой бег. На этот раз вагон попался необычный: чистый, не обшарпан, не размалеван, и главное - сидения не изрезаны, не ободраны, с добротной мягкой обивкой. Расположилось в нем человек двадцать, заняв места по два-три человека в отсеках, поближе к окнам. Уставшие от дневных забот люди, вскорости начинают дремать под монотонный перестук колес. Кто-то еще читает, кто-то смотрит на мелькающие за окнами поля, посадки.
Подбирая на полустанках последних пассажиров, состав мчит к Киеву. На очередной остановке, кажется, "Рассяве", в тамбуре вагона появляется еще человека три-четыре. Среди вошедших сразу привлекла к себе внимание статная брюнетка лет тридцати. Одета с изящной небрежностью. Одежда дорогая, зарубежная, со вкусом подобранная. В меру броская косметика. Смуглая загоревшая кожа. Пышные волосы собраны в "хвост", повязаны небольшим бантом. Рука мастера умело подчеркнула природные данные, затеняя кой-какие недостатки. Лицо овальное, открытое, доброжелательное. На изящной цепочке поблескивал крестик филигранной работы.
Независимым видом, благополучием, молодостью, уверенностью в себе незнакомка выделялась на фоне серых затурканных каждодневными заботами пассажиров.
Глядя в окно, на новый небольшой поселок с особо роскошными особняками из белого кирпича в два, три этажа, с подземными гаражами, невольно подумалось, что незнакомка, видимо, обитает в одном из таких терем-теремков.
Пассажирка была не одна. Рядом с ней на поводке по левую руку шел здоровенный пес. Собака была под стать хозяйке. Не простых "дворняжных кровей", породистая. Ухоженная, с гладкой лоснящейся шерстью, чепрачного окраса. Верхняя часть туловища черная, а грудь, живот, лапы - коричневые. Казалось, сверху на собаку накинута попона. Торс массивный, костистый, с хорошо развитыми мышцами. Хвост усечен, обрезаны и уши. Голова у пса крупная, с мощными челюстями. Морда тем ни менее сохраняла правильные черты, а коричневатый расцвет шерсти образовывал брови и щеки, придавая выражению "лица" доброжелательность и даже какую-то улыбку. С открытой пастью, высунутым языком, часто дыша (ему тоже было жарко) пес был великолепен. Вел он себя степенно, не проявлял каких-либо вольностей, свойственных невоспитанным (не дрессированным) собакам. Из "одежды" на нем был только широкий добротный ошейник с заклепками-украшениями, отлично сочетавшийся с поводком-цепочкой из нержавеющей стали с кручеными звеньями.
Сопровождаемая любопытными взглядами пассажиров, незнакомка прошла вдоль вагона между рядами скамеек. Пес следовал за хозяйкой. Облюбовав себе место в середине салона, женщина с удовольствием расположилась на сидении у окна по ходу поезда. В следующее мгновение, без всякой команды запрыгнув на скамейку и усевшись напротив хозяйки, собака сразу же уставилась в окно, точь-в-точь как это делают пятилетние дети. Пассажиры на поведение собаки отреагировали, в общем-то, иронично и снисходительно.
Вагон заполнялся, свободных мест оставалось все меньше. Вскоре люди уже стояли в проходе. А хозяйка собаки, будто этого не замечала, как и того, что пес сидит на пассажирском месте. Она упорно не отрывалась от окна.
Воцарилось тягостное молчание. Никто не решался первым побеспокоить "Даму с собачкой". Наконец, один из вошедших не выдержал. "Дама" какое-то время не двигалась, как будто не слышала обращения. И только когда пассажир более решительно повторил просьбу убрать собаку с сидения, обернулась к нему, смерила презрительным взглядом и спокойно, не повышая голоса, но так, что всем было отчетливо слышно, произнесла: "Пошел вон". Оторопевший пассажир хотел было что-то ответить, но незнакомка продолжала: "Кому сказала, пошел вон! Хочешь, чтобы собаку натравила? Чтоб отгрыз тебе голову?". Пес, наконец, тоже оторвался от созерцания сельского пейзажа. Услышав голос хозяйки, повернулся к говорившему. От добродушия на морде не осталось и следа. Теперь это был зверь. Он ощерил клыки, глухо зарычал. Пассажир, поперхнувшись на полуслове, замолчал и, не проронив больше ни слова, начал протискиваться к тамбуру.
Хозяйка и ее собака опять прильнули к оконному стеклу и уже не отрывались от него до самого Киева.
Окружающие не вмешались в диалог, молчали, делая вид, что ничего не произошло, что их это не касается; стояли, страдая от духоты, жары, сутолоки.
Электричка, однажды выбившись из графика, все больше опаздывала, пропуская встречные и попутные поезда. Прошел мимо "Уголек", за ним "Азов". Наконец, с опозданием на три часа, электричка втянулась на перрон киевского вокзала. Все засуетились, стали пробираться к выходу. Двери открылись, вагон быстро пустел. Поднялась с места и наша незнакомка, а вслед за ней и собака радостно спрыгнула с сидения и они не спеша двинулись к выходу, через минуту затерявшись в плотной толпе пассажиров.
А мне почему-то вспомнился одесский трамвай двадцатипятилетней давности. Сегодняшние тридцатилетние были тогда еще маленькими прелестными детьми, и мамаши усаживали их на отдельное сидение. А вокруг стояли взрослые и пожилые пассажиры. И все молчали:"Сиди, детка, сиди, когда состаришься, настоишься..."
P.S. Интересно, что же ждет нынешнее "Племя молодое, незнакомое" через четверть века?