САНЬКА

1. Валюша

"Какой у меня сынуля молодец", - вздохнула Валюша, глядя на заснувшего Саньку. В этом ледяном погребе, пропитанном ненавистным ей запахом проросшей картошки, они продержались всю осень. Особенно тяжело дался последний месяц. Ноябрь никогда не бывал в их краях теплым, но такого, чтобы изо дня в день холод, ветер и ни снежинки смягчающего снега, она не помнила. И чем прогневила Бога? За что несчастья одно за другим сыплются на нее? Этот прогнивший погреб сведет ее в могилу. Да что ее! Себя не жалко. Вот Санька! Ему-то за что достались такие муки? Сынуля, конечно же, молодец, молчит, не жалуется. Только когда его худое тельце охватывает дрожь, обнимает ее и шепчет: "Мамка, мамка, а скоро лето?"

У Валюши снова покатились слезы, что-то неуловимое сдавило грудь. Она чуть было не зарыдала от бессилия и боли, но взяла себя в руки, быстренько закрыла ладонью рот: Санька только-только уснул и мог проснуться от малейшего звука. Спал он беспокойно. Как ни старалась Валюша прижать его к себе, согреть своим телом, это не очень помогало: к утру и сама покрывалась пупырышками от пронизывающего холода, а носа и щек почти не чувствовала.

Задолго до рассвета Валюша осторожно, на ощупь, поднималась по стертым, скользким от плесени ступенькам наверх и попадала на крохотную кухоньку. Не включая свет, чтобы не разбудить вечно недовольную хозяйку, разжигала керосинку и тихонько ставила на нее кружку с водой: готовила себе и сыну чай. Слава Богу, выходные пережили, теперь Санька снова целых пять дней будет в тепле в детском саду.

В сад они приезжали как могли рано - за час, а то и раньше, прежде чем первые родители приводили своих детей: хотелось скорее окунуться в тепло. Благо, Валюша знала, старику сторожу, чудом оставшемуся в живых в голодные послевоенные в Северо-Уральском концлагере, не спалось, и он слышал их издалека. Валюша и в дверь не поспеет постучать, а она, словно волшебная, открывалась сама, и улыбающийся Викентий Львович приветствовал их оживляющим:

- Ну что, ранние пташечки, смерзли, пока добирались? Быстренько проскакивайте! Быстренько!

И они проскакивали. И сразу же направлялись в просторную комнату заведующей, устраивались там на небольшом диванчике, придвинутом почти вплотную к батарее.

Тепло-то как!

Не мешкая, Викентий Львович угощал их домашними пирожками с вареньем или капустой, испеченными его хозяюшкой - так он называл свою половину, бывшую узницу того же Северо-Уральского (к восьми годам концлагерей приговорили шестнадцатилетнюю дочку врага народа - священника Минского Кафедрального собора). Из старенького термоса наливал в широкие чайные чашки кофе. Рядом ставил кружку с молоком.

Быть может, именно минуты, проведенные вместе с Викентием Львовичем, и помогали Валюше продержаться выходные, вернее - субботу и воскресенье, потому что выходными эти черные, холодные, с впившимся в легкие запахом гнилой картошки дни ей назвать тяжело. Можно было бы, конечно, пойти в кинотеатр или в цирк. Но для этого нужны деньги, а их вечно не хватало. Ни разу Валюша не смогла продержаться от зарплаты до аванса, не одолжив. Не получалось у нее тотальной экономии. Возьмет да и купит сыну апельсин, шоколадку или его любимый бело-розовый зефир в брикетиках. Спохватится, а трех, а то и четырех рублей - ее зарплаты за день - нет! Так и не научилась Валюша городской жизни, раскладыванию семейного бюджета по полочкам. Да и какой там бюджет и семья! Она и Санька. Был у них, как у людей, отец и муж, но беда увела.

Это случилось пять лет назад. Чужие - именно чужими Валюша потом их все время и называла - заявились к ним в одну из февральских ночей. Заявились, словно ждали того момента, когда Владимир привезет ее с Санькой из роддома. Пришли и забрали мужа. Они не успели даже Саньку спать уложить.

Чужие ничего не объясняли, не требовали, даже не повышали голоса. Молча обыскали их две еще не обжитые - с кроватью, небольшим буфетом, обеденным столом и несколькими табуретками - недавно пристроенные к дому родителей комнаты и, обращаясь к Владимиру, сказали только одно слово:

- Собирайтесь.

Сказали и вышли. Культурными себя выставляли - дали собраться. Молчал, словно заговоренный, и Владимир. "Какая-то общая тайна объединяла его и чужих", - подумала тогда Валюша. Позже родители мужа просветили: "Сын не хотел, чтобы ты знала, что арестован он как политический, а, значит, как предатель родины".

"Неужели тридцатые годы вернулись"? - ужаснулась Валюша. Бабушка рассказывала, как тогда, так же ночью, энкаведисты арестовали деда. И больше они его не видели.

Валюша мужа увидела... Вскоре. В последний раз...

Уже который день простаивала она у ворот тюрьмы до темноты. Простаивала напрасно - свидания ей так и не давали. Не чувствуя подкашивавшихся ног и едва не сходя с ума: как там Санька? - снова ни с чем возвращалась домой.

Еще издали увидела какого-то мужчину, лежавшего у их калитки. Вдруг он приподнял голову и стал водить, словно слепой, по калитке руками, не иначе пытался открыть ее. Валюша не испугалась: человек был, вероятно, болен, а не пьян. Подбежала, наклонилась помочь ему и - пошатнулась, едва не потеряв сознание: это был Владимир.

Он не успел объяснить, что с ним случилось: впал в забытье. В забытье его и в больницу забрали. Позже перевезли в другую. Через год - в третью, в другой город. Там след его и потерялся. Сказали, что больной пошел на поправку и его выписали: в семье, мол, быстрее выздоровеет. Но выздоравливать Владимир не пришел... Валюша не успокаивалась, ездила, писала, искала мужа, добивалась справедливости: кто избил его до беспамятства, за что, почему выписали, не предупредив? Пробилась в приемную высокого начальника из органов, но тот с усмешкой отмахнулся: "Да вы в своем уме?! На что намекаете! С чего началось? С ареста? Э-е... Здесь, знаете ли, не гестапо, уважаемая. Вашего мужа и пальцем никто не трогал. Провели лишь профилактическую беседу. А что же вы думали? Знаете, кем был его отец?" Валюша знала - но не опускала рук, искала, надеялась...

Как-то, на третий год после исчезновения Владимира, ее вызвали в партком комбината. Она пошла на комбинат, когда Саньке только-только два годика исполнилось. А что было делать? Вслед за исчезновением мужа умерла свекровь, и дальняя родня, воспользовавшись отсутствием прямого наследника, дом продала. Валюша с сыном оказались на улице. Тогда-то она и пошла в ученицы на комбинат. И еще рада была, ведь Саньку взяли в комбинатовский детский садик. Через месяц-другой стала самостоятельно за станок, старалась, сил не жалела. Вскоре заметили ее, в бригадиры выбрали, поставили старшей над такими же недавними ученицами, как сама, обещали выделить комнату в общежитии, направить на учебу в техникум. Потому и не волновалась, идя в партком. И только уже у самих дверей ёкнуло у нее сердце: не к добру это!

В большом светлом кабинете строго предупредили: не гоже отвлекать, безосновательно, беспричинно дергать ответственных советских и партийных товарищей. И неожиданно добавили: "Вы что, по деревне соскучились?" Не намек это, поняла Валюша, - угроза. Испугалась. В деревню, где не было даже света? Никогда! В их Заболотье не то что света или газа - дороги нет. Правда, и власть советская туда не дошла в полном объеме. Продержались как-то хутора. Притаились в 30-е, в 40-е было не до них, в 50-60-е - вроде тоже. Так и простояли - без дороги, без света. Всю жизнь без света. Кругом болото, болото, болото. Возвращаться туда Валюша не хотела. В городе, даже в этом холодном и сыром погребе, была хоть надежда. Маленькая, как окошко в их покойчике, но была.

Викентий Львович помог снять Валюше пальтишко. Раньше она старалась делать это сама: стеснялась выставлять на свет стершуюся местами подкладку. Но потом перестала. Викентий Львович корректно никогда и ни о чем не спрашивал, рассказывал-веселил их больше сам. Валюша удивлялась, как после стольких лет заключения можно было остаться человеком улыбчивым, добродушным, во многом даже наивным, верующим в лучшее завтра. Рядом с ним и она, Валюша, чувствовала себя увереннее, благодаря ему не сдалась, не сломалась.

- Мой маленький человечек, - с юморным, как всегда, подвохом подступился к Саньке Викентий Львович. - А знаешь ли, чем отличается добрый представитель рода человеческого от злого?

- Знаю! - с ходу ответил Санька. - Добрый - это вы, дядя Викентий. Добрый - тот, кто дает тепло. Мама тоже добрая. Злая - наша хозяйка. Не разрешает утром свет включать. Вот мама и посбивала в темноте ноги о ступеньки...

- Пейте кофеек, остынет ведь! - попытался Викентий Львович отвлечь Саньку от нерадостных мыслей. - И печенье берите.

*

Теплые детсадовские дни пролетели для Саньки в одно мгновение.

Глубоким субботним вечером он лежал в подвальчике на телогрейке, служившей ему матрасом, и смотрел на маленькую, но очень яркую звездочку. Смотрел и удивлялся: от нее исходило тепло. Через их вросшее в землю, обработанное временем, словно наждачной бумагой, окошко не может пройти не только холодный свет далекой звезды, но и яркий луч громадного солнца. От чего же тепло? Санька улыбался. Во сне. Он любил, когда приходили сны. Только там и был счастлив. А еще - когда его целовала мама и когда встречал их на пороге детского сада седой до последнего волоска дядя Викентий.

Этой ночью пошел снег и сразу куда-то подевался ветер, а с ним и холод. Потеплело. Они проспали с мамой до рассвета. В первый раз они смеялись утром. Снег! Санька был счастлив. С рассветом пришла не дрожь, не всеохватывающий, словно за ночь отдохнувший, а теперь с новой силой вцепившийся в тебя холод, а тепло снежного утра, непривычное и радостное.

"Вот бы так всегда!" - улыбнулся Санька, прикоснувшись к маминым рукам.

"Только не раскрывайся, маленький", - впервые без грусти улыбнулась мама и спрятала руки сына под одеялко.

Спустя десятилетия сотрется в Санькиной памяти и тот подвальчик, и его злая хозяйка, и еще многое неприятное, от чего избавляется человеческая память, защищая неокрепший, юный организм от злого, ненужного, несущего отрицательный разрушающий заряд. Не забудет Санька только мамины глаза. Будет помнить их и после того, когда они навсегда закроются.

"Только не раскрывайся, маленький", - предупреждали они в трудные минуты.

2. Санька

Вот так сократил путь - пошел напрямик, через парк, поленился автобуса подождать. Вот так сократил путь... Правда, "двадцать четвертый" ходил в круговую, так что вроде бы правильно поступил, но лучше было бы его подождать... И бежать кинулся рано! До выхода из парка еще сотня - не меньше! - метров и приставший к нему мужчина с прилизанными, точно мокрыми волосами может его догнать. И что дяде нужно? Возник, словно фокусник. Не было никого на дорожке и на тебе - есть. Будто вырос из-под земли. Заулыбался, сразу же похвалил:

- Какой красивый мальчик, какой красивый мальчик! Наверное, еще и отличник? Угадал? Уважаю отличников. Особенно красивых.

"Почему только отличников? - заволновался Санька. - И почему красивых особенно"?

Прилизанный мужчина, одетый в добротный коричневый костюм, светло-бежевую рубашку с широким по моде галстуком, выглядел чинно и достойно, но что-то Саньку в нем настораживало. Что? Запах! Мужчина словно насквозь был пропитан кружившим до тошноты голову приторным одеколоном. И еще - взгляд: бегающий, будто кого-то ловящий или ищущий.

- Мальчик! - по-отцовски похлопал Саньку по плечу незнакомец. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что они на парковой дорожке одни, добавил: - Словно знал, что тебя встречу. Смотри, что у меня есть. Шоколадка! С орехами, пористая, не нашенская. Конечно же, это тебе. Бери-бери, не стесняйся. Пробовал такую? Она вкусная, очень вкусная, честно говорю. - Рука незнакомца, скользнув по Санькиному плечу, остановилась на шее. - Бери, кушай...

И вот тогда-то, испуганный предчувствием чего-то страшного, Санька, не проронив ни слова, кинулся бежать. И правильно поступил. Это был единственный шанс спастись от разыскиваемого по всему городу насильника, убийцы детей. Мальчишек. Санькина мама читала в газете, что преступник по специальности, скорее всего, педагог (так предполагали в милиции) и обладает даром гипнотизера, способностью несколькими ласковыми словами заворожить ребенка. И когда мальчик доверительно расслаблялся и терял настороженность к чужому дяде, насильник наносил удар - неожиданный, резкий и, как правило, сзади. Отнеся маленькую жертву в кусты, совершал свое гнусное и жестокое дело. Одного в милиции не могли понять: зачем, неоправданно рискуя попасться с вещдоком, маньяк забирал с собой трусики ребенка? Ответ был недопустимо прост: на память об очередной жертве. Каждый свой выход насильник тщательно продумывал, анализируя поведение прежних жертв, обобщал и унифицировал накопленный опыт. И еще ни разу не оставил следов.

Не должен он был оставить их и теперь, как и Саньке - жизнь.

До забора, опоясывающего Парк культуры и отдыха имени Челюскинцев, оставалось совсем чуть-чуть, когда цепкая рука незнакомца дотянулась до мальчика и ухватила его за шиворот. Санька рванулся из последних сил. Хлопчатобумажная майка не выдержала, разорвалась, и с клоком ее в руке прилизанный мужчина, готовый вот-вот придавить мальчишку к земле, сам ткнулся в нее носом. Глотнув поднявшейся пыли и инстинктивно кашлянув, маньяк грубо выругался.

Все же зря народ прозвал его учителем.

Страх обычно сковывает тело. Саньке, наоборот, придал сил. Он прыгнул на высокий дощатый забор и ухватился за его острый верх. С пронзительной болью почувствовал, как что-то впилось в ладонь. Успел подумать: "Наверное, не загнутый гвоздь". Превозмогая боль, собственным вскриком заставил себя подтянуться и закинуть по ту сторону забора правую ногу.

Но не мешкал и незнакомец. Быстро вскочил на ноги и, отплевываясь, бросился к забору, на котором висел маленький беглец и вот-вот мог спрыгнуть вниз.

На всю оставшуюся жизнь слово секунда будет означать для Саньки нечто другое, чем для большинства людей на земле. Секунда для Саньки станет не мгновением, а нечем очень долгим, длиною в жизнь, ибо секунда эту жизнь Саньке и спасла. Насильник налетел на забор аккурат через секунду после того, как и вторая Санькина нога оказалась по ту сторону. Забор зашатался, и мальчишка едва не перекулился назад. Спасла сила тяжести - Санька был уже по ту сторону, и забор, спружинив, сбросил его в небольшой ров, выкопанный вдоль ограды специально, чтобы не так-то просто было попасть в парк.

Санька упал неудачно: подвернул левую ногу, а с правой слетел новый китайский кед. Он долго мечтал о такой обувке (легкой, крепко склеенной), и как-то маме удалось, выстояв полдня в очереди, купить долгожданную обновку. Санька потянулся было к кеду, чтобы его поднять, но показалось, что забор не просто шатается, а - падает на него. Опершись на землю коленкой подвернутой ноги и оттолкнувшись здоровой, он выкатился изо рва и вскочил с земли. Подпрыгивая и ковыляя, двинулся в сторону автобусной остановки. Надо было бы позвать на помощь - там стояли люди, они бы услышали, но губы словно приросли одна к другой, и Санька, хныча и посапывая, приближался к спасительной остановке молча.

Искаженное болью и страхом лицо Саньки наконец-то просветлело: на остановке стоял знакомый парень из соседнего двора, студент университета и вдобавок - самбист. Санька махнул ему рукой - и не удержался, ступил на больную ногу. От резкой боли в голове все пошло кругом и Санька, теряя сознание, разжал губы:

- Помогите!

До студента-самбиста долетел этот зов. Он обернулся. Увидел, как Санька, словно подкошенный, падал на землю.

"Споткнулся? А почему не встает? - озабоченно покачал головой. - Что-то с парнем неладное". И направился в Санькину сторону.

А за забором, тяжело дыша, бежал "учитель". Вернее, убегал. Это была его первая неудача. "А, значит, - осознал с ужасом, - придет и вторая, и третья". И, следовательно, рано или поздно его поймают! Этот щенок включил ему счетчик. Не расслабился при виде сладкого, не стал слушать хвалебные слова. Какой-то не детской интуицией учуял опасность и бросился бежать. Еще бы одна секунда, всего одна! Ее-то как раз и не хватило. С этого сорвавшегося мгновения время для него полетит - куда? Мальчишка опишет его внешность, рост, голос, даст ищейкам зацепку. А этим собакам ничего больше и не нужно - разматывать клубок они умеют.

"Учитель" приближался к другому концу парка. Здесь аллея выходила за изгородь и вела к проходной завода.

- Ф-у-у, - с силой выдохнул, пытаясь успокоить дыхание.

Над проходной стрелки часов перескочили с 16.29 на 16.30. Тут же раздавшийся звонок известил о конце смены. Народ толпой повалил на улицу. "Учитель" подождал, пока первый поток минет два почти сросшиеся, словно сиамские близнецы, тополя, за которыми он затаился, и незаметно пристроившись к людям, зашагал в ногу со всеми, потерявшись в толпе. Как всегда, успел. Только раньше успевал и дело сделать, и вернуться к концу смены. Теперь - лишь последнее. "Проклятый щенок! Он явно живет где-то поблизости. Может случайно встретить, узнать... Надо опередить! Обойти дворы, выловить его, пока не поздно..."

Санька очнулся на руках у соседа-самбиста.

- Живой? - услышал знакомый, никогда не унывающий голос. - Куда несся, словно от дикой собаки спасался? Вроде здесь таких не водилось.

- Теперь завелась, - ответил Санька и, сильнее обняв своего спасителя, снова забылся.

Когда сосед внес Саньку в квартиру, тот в беспамятстве не почувствовал приторный запах уже знакомого ему одеколона. Не чувствовал его и сын "учителя" - он к нему привык.

3. Прыжок

Санька стоял и мучительно думал. Мысли крутились в голове, набегали одна на одну, но легче от этого не становилось. Ясно было одно: "Жорик - легкоатлет, весь год после уроков на "Динамо" пропадал, ему перед каникулами даже настоящие шиповки и костюм спортивный выдали, хвастался ими на переменке. Как же прыгнуть дальше Жорика? Он и отталкивается в двух-трех сантиметрах от дощечки. Опыт, понятное дело. Оттого и идеальное попадание. Как же махануть дальше Жорика? Возможно ли такое? Вряд ли. Но и сдаться без боя - последнее дело. Думать надо, думать... А если не просто разбежаться и оттолкнуться, а в прыжке еще и сальто крутануть? Вращение должно удлинить полет, - предположил Санька, - а, значит, и увеличить дальность прыжка..."

Он много чего и разного испытал в своей, как ему казалось, долгой двенадцатилетней жизни. И по горящим углям кострища босиком прохаживался - проверял силу воли. И под водой полторы минуты в ванной продержался. И с третьего этажа прыгал, как десантник в фильме. И на руках через школьный спортзал от стены до стены прошел - на спор с учителем физкультуры. И без тех самых рук на велосипеде километр прокатился - уже по-другому учился равновесие держать. И еще многое пробовал и испытывал. Но вот на сальто замахиваться не решался: а вдруг не так приземлится и сломает спину?

Сейчас тоже боялся. Но сейчас чуть в стороне от прыжковой ямы стояла Лена. Самая красивая в лагере девчонка.

На четыре пятьдесят восемь - дальше всех - прыгнул Жорик.

- У-ух! - пронеслось эхо вслед его полету.

Лена тоже ахнула и захлопала в ладоши.

"Только - сальто!" - прошептал, пытаясь сосредоточиться, Санька. И когда подошел его черед, решительно вышел на старт и, словно со злости, с силой топнув ногой по земле, понесся по дорожке для разбега, что было сил.

И вот она, яма.

- Опа! - оттолкнулся и полетел. В воздухе нырнул головой вниз, под себя. Не успел понять, получилось задуманное или нет - врезался плечом в песок. Что-то хрустнуло в теле, но боли не почувствовал - по инерции перекатился через себя и... сел. Есть сальто! И совсем не страшно. А на сколько хоть прыгнул? Обернулся посмотреть, но невыносимая боль - аж в глазах потемнело - уложила его на землю.

Откуда-то пришла тишина.

Санька лежал и смотрел на небо. Оно было синее-синее, как Ленкины глаза. Вдруг на небе появилась рыжая Жорикова голова. Нарушив тишину, она заохала и заахала:

- За пять метров улетел! Но так - не честно. Это же не акробатика!

Следом появилась голова Михаила Ульяновича, лагерного физрука, былого призера олимпиады по борьбе, друга легендарного "тяжа" Медведя:

- Я знал, что этот шустрик устроит какой-нибудь сюрприз! Такие всегда что-нибудь да выкаблучивают.

Где-то вдалеке, на самом краю неба, мелькнули обеспокоенные Ленкины глаза. "Вот смельчак!" - восхитились и исчезли.

Санька попытался приподняться, но Михаил Ульянович попридержал его:

- Нет уж, лежи! И придумал же такое! Дай-ка посмотрю, что у тебя ... Тихо, тихо, я осторожно. Здесь болит?

- Ой, - застонал Санька.

- Ясно, допрыгался: ключицу сломал. Потерпи-ка, потерпи, - Михаил Ульянович подложил руку Саньке под плечи, вторую - под колени. - А ну-ка встали... Держись, чемпион, ты ведь дальше всех улетел.

Крепкие руки подхватили Саньку и понесли в медпункт. Перед мальчишкой вновь открылось небо. Но сейчас оно качалось. То наплывали, то отплывали сосны. Снова появилась Лена. Санька попытался улыбнуться, но не смог. Страшная боль пронзала тело - казалось, в сломанную ключицу вбили гвоздь. Увидев, что мальчишке совсем плохо, Михаил Ульянович перешел с шага на бег...

А Саньке снился сон.

Он стоял и мучительно думал...

- Поднимайся, соня, в лагерь опоздаешь, - разбудила чемпиона мама. - Автобус в девять отъезжает.

4. Велик

"Конечно же, дорожный - не спортивный, да что поделаешь, - вздохнул Санька, - и за это спасибо Богу! Новенький ведь, черно-серебристый, для взрослых - на всю жизнь хватит".

Маме чтобы после такой покупки до конца месяца дожить, пришлось у соседки, тети Евы, занять с отдачей в рассрочку. Сумма ведь немаленькая: шестьдесят рублей. Хорошо, когда есть соседи, готовые выручить.

Мама не хотела покупать велик: как чувствовала. И оказалось - правильно чувствовала. Пока с Санькой съездили в магазин, выбрали, заплатили, привезли - к вечеру дело подошло. Нужно было, конечно, "колеса" в квартиру затащить и с утра начать крутить педали. Но Санька не выдержал! Подняв велик уже на пятый этаж, неожиданно передумал и не покатил в квартиру - ну как не похвастаться перед ребятами такой покупкой?! И спустил обновку вниз, во двор. Катался сам, катались и друзья - по очереди - до полуночи. Носились бы и дальше, да мама погнала спать. Санька так устал, что снова волочь велик на пятый этаж поленился. Не долго думая, скатил свою радость по ступенькам в подвал: "Пусть до утра отдохнет". За двумя дверями будет храниться: обшитой железом входной в подвал и дощатой дверью сарайчика, усиленной, благодаря мужу тети Евы, амбарным замком.

Всю ночь Санька объезжал новый, еще пахнущий свежей краской и смазкой велике. Проснулся - в нетерпении - на рассвете, тихонько, чтобы не разбудить маму, взял ключи и спустился вниз. Но ключи не понадобились: входная дверь в подвал, вывороченная с петель, валялась у входа. Дверь в их сарайчик вообще отсутствовала. Отсутствовал, само собою, и Санькин новенький черно-серебристый "вседорожник". Запах свежей заводской смазки остался, а велика - не было.

Не сразу Санька поверил в пропажу. Мелькнула была мысль: это сон, все происходит во сне, он еще не проснулся. Проснется - и велик будет на месте, как и обе двери. Главное - проснуться, проснуться... И вдруг ожегся: дудки, ничего не будет! Это не сон. Двери взломаны! Велика - нет! А долг у мамы - остался. Его мама будет выплачивать по частям. Как договорились: чтобы не так больно было для семейного бюджета.

Кажется, Санька тогда впервые так жестоко столкнулся с ворами. Вернее, не с ними самими, а с результатом их подлой работы. Он был убит, раздавлен. Слезы сами катили по щекам. Лились и лились.

"Нет! - пытался остановить Санька слезный поток. - Пусть это не сон, пусть. Но тогда - шутка. Чья-то злая и глупая шутка. Шутник где-то катается по двору и ждет, чтобы посмеяться надо мной: "Ну, что, наделал в штаны? Ха-ха-ха!" И вновь возвращался в реальность: "Шутник? А как же выломанные, сорванные с петель двери? Это что - тоже шуточки?".

Мало что соображая, Санька выполз из подвала. В меркнувшей надежде оглянулся по сторонам: где же ты, где? Велика нигде не было. Никого не было. Двор еще спал - выходной, воскресенье.

Появившийся ближе к вечеру участковый был, на удивление, спокоен. Санька и мама аж возмутились: велосипед же украли, не пуговицу какую или другую мелочь! А милиционер успокоил:

- Велик свистнули? Ну и что? Их каждый день воруют. Беречь нужно было "колеса", глаз не спускать. Сам виноват, парень, нашел где ставить. - Напоследок дал дельный совет: - Походи по дворам. На велосипеде - не на машине, далеко не уедешь.

Уехал Санькин велик. И, видно, далеко, ибо так и не нашел он своего вседорожника, хотя месяца два пристально обходил близкие и дальние дворы.

Участковый сказал: "Найдете - звоните".

Наука пошла на пользу. Больше никогда в жизни ни этому, ни другим милиционерам Санька не звонил.

5. Учительница английского

Учительница английского языка Ася Матвеевна приезжала в школу на такси. Всегда. На нем же и возвращалась домой. Деньги, которые она тратила за проезд на работу и с работы, и ее зарплата находились приблизительно в одной весовой категории, но это учительницу английского особенно не беспокоило. Муж, кандидат наук и заслуженный изобретатель СССР, работал если не в три, то в две смены точно, и Ася Матвеевна могла себе позволить сию роскошь.

Предвыпускной 9 "б" она приняла приблизительно с таким запасом знаний: лучшие могли посчитать по-английски до двадцати и с акцентом на пределе понимания поведать, который час и какую часть планеты занимает Soviet Union, государство рабочих и крестьян, оплот мира и демократии во всем мире (почему именно эту тему с пятого по восьмой класс вдалбливала ребятам дюжина англичанок, сменившихся за эти годы, они поняли как раз в девятом); худшие - два неоднократных второгодника - Дрижд и Степурко - не знали по-английски ни слова. Впрочем, утверждая так, Санька чуток палку перегнул. Одно слово они все же знали, даже два - fack you!

С этих бойких слов и должна была начаться классная жизнь Аси Матвеевны. Должна была - но не началась. Когда эта красивая, с шикарной прической и великолепной фигурой, обтянутой кремовым с серебристой окантовкой костюмом, женщина зашла в класс, Саньке сразу подумалось: жаль красавицу! Месяца два, может, и продержится - молодая ведь, энергичная, полная сил.

Ася Матвеевна продержалась до выпускного вечера, чего не смогли осилить два бравых второгодника. Англичанка взяла 9 "б" хард-роком. Такого удара под дых никто не ожидал. Зашла в класс на первый свой урок с небольшим чемоданчиком, вызвав всеобщее любопытство. Этим своим чемоданчиком она и спутала карты подготовившимся было к встрече с ней второгодникам. Дрижду - недолепку, существу с генетически отсутствующими понятиями о порядочности, совести и чести, способному одарить класс таким запашком, после которого присутствующие весь урок не могли опомниться. И дылде с грязно-серой физиономией и желтыми от табака зубами и руками Степурко, большому любитель потренировать кулаки на младших и слабых и полебезить перед одногодками или просто способными дать по зубам.

Негромко бросив: Morning, Ася Матвеевна поставила на стол чемоданчик, открыла его.

- Да это же проигрыватель!

Пропустив мимо ушей коллективное удивление, она достала из красочного пакета с рекламой элитарной джинсовой фирмы One альбом Led Zeppelin со знаменитой Immigrant song ("Песней иммигранта") и поставила диск на проигрыватель. После небольшой паузы в класс, словно гром и молния, ворвался Плант и - застонал, заголосил о несчастной скитальческой доли иноземца, схватил класс за горло, всех и сразу:

On we sweep with threshing oar,

Our only goal will be the western shore

(Под грохот весел мы мчимся к заветной цели - берегу Запада)

Хорошо, что ученики 9 "б" перевода тогда не знали. И не только они. Ибо ничего себе цель, да еще и заветная!

Следом во Friends (в "Друзьях") не дала опомниться Пейджеровская гитара. Прокралась, влезла в душу и давай ее терзать, рвать на части:

Bright light almost blinding, black night still there shining,

I can't stop, keep on climbing, looking for...

(То яркий свет ослепляет, то тьма нестерпимо режет глаза,

Но я не могу остановиться, я продолжаю карабкаться и искать... )

Несравненная и неподражаемая, ставшая классикой блюза, Since Ive been loving you ("Потому, что люблю") ввела всех в транс. Класс замер, словно приговоренный к смертной казни.

...How I love you, darling...

Since Ive been loving you, Im about to lose my worried mind...

Said Ive been crying, my tears they fell like rain,

Dont you hear, dont you hear them falling,

Dont you hear, dont you hear them falling

(Ты не представляешь, как я люблю тебя, милая...

Любовь сводит меня с ума,

Я плачу, и слезы мои капают, словно капли дождя.

Неужели ты не слышишь этот дождь?)

Добили всех печальная Tangerine ("Мандарин"):

I was her love, she was my queen,

And now a thousand years between...

(Я был ее королем, она моей королевой,

Но теперь между нами - тысячелетия...)

и заводная, не унывающая Bron-Y-Aur Stomp (И как ее перевести?)

Well if the sun shines so bright, or on our way it's darkest night

The road we choose is always right, so fine...

(Яркое солнце или кромешная тьма поджидают нас в дороге...

Но выбранный путь - правильный...)

Все были ошарашены. Во-первых, в живую, с пластинки, звук был несопоставим с тем посапыванием и поскрипыванием, что удавалось выловить с удушаемого глушителями радиоприемника. Плант словно живой стоял перед глазами. Стоял и гипнотизировал, приказывал, делал с нами все, что хотел. Сказал бы он - замрите! - и все бы замерли, сказал бы - умрите! - и все бы умерли. Во-вторых, так в открытую - да еще в школе! - слушать запрещенных лидеров хард-рока Led Zeppelin! Казалось, сейчас ворвется милиция, кэгэбисты, армия - кто еще? - и всех арестуют. Всех!

Когда закончилась пластинка, класс с облегчением вздохнул: можно было перевести дух от столь неожиданной атаки. Ожили, обрадовались и два "факальщика": скоро уроку конец, а они новую училку еще и на три буквы ни разу не послали. Так и авторитет можно потерять.

Не тут-то было! Англичанка молча раздала листа с текстом щемящей душу Since Ive been loving you. Объяснив, что это и есть домашнее задание - выучить слова песни, - сложила свою музыкальную шкатулку и под громовую тишину вышла из класса.

Дрижд и Степурко очухались, лишь когда за учительницей мягко закрылась дверь. Скривив губы, чтобы прокомментировать выпендрешь англичанки, они уже было открыли рты, но - в класс вошел директор.

- 9 "б", прошу внимания. В порядке эксперимента я разрешил новой учительнице иностранного языка продемонстрировать речь его прямых носителей. Но только что мне доложили, что в классе состоялся чуть ли не концерт чуждой нам западной музыки. Это правда?

Все молчали.

- Да пошла она... - по-шакальи, куда-то в пол прошипел Дрижд, но директор сказанное услышал. Услышал и успокоился. Он считал, что у школьников не должно быть дружеских отношений с педагогами. То есть, учителям необходимо держаться на дистанции от учеников, даже наводить на них страх. Фразу, брошенную двоечником, он перевел по-своему: не понравилась классу новая учительница - и ладно. Учитель должен учить, а не нравиться.

Через два дня к следующему уроку английского класс подготовился как никогда. Да и заданную на дом вещь Led Zeppelin все теперь совершенно по-другому воспринимали. Мелодия - хорошо, но когда знаешь, о чем поется... Since I've Been Loving You, I'm about to lose my worried mind... Любовь сводит меня с ума... Это уж точно!

Только двое не выучили текст - Дрижд и Степурко. Но тут нечему удивляться, для них это было обычным делом. Необычным стало другое: второгодники не явились на урок. Постыдились, что ли? До этого им нравилось, несмотря на многочисленные двойки и единицы, ходить в школу. В ней они чувствовали себя королями, периодически избивая-воспитывая младших. А тут испугались показаться бездарями и дураками, испугались задания молодой учительницы. Ведь даже дворовые, постарше их, бандиты уважали и кое-чего знали из Led Zeppelin.

И случившееся стало толчком к действию. Когда на следующем после английского уроке Степурко ударил кулаком в спину сидевшего впереди него отличника Валерку Кричалло, тот не ответил ударом на удар, но кое-что небывалое для себя выдал:

- Отвали!

Резкое словечко обожгло всем уши и заставило повернуться в сторону того, кто его произнес. Бугай Степурко поначалу растерялся, но, опомнившись, кинулся к ниже его на голову Валерке биться - защищать свой пошатнувшийся авторитет. Не тут то было! Справа и слева от Валерки и позади второгодника как по команде выросли другие ребята. Еще двое не дали вылезти из-за парты Дрижду. Один против четверых Степурко в атаку не бросился. Мало того - как-то подрастерялся, после паузы промямлил не своим голосом:

- Пустите... поку-курить.

Пустите? Покукурить? Смотри ты, новое слово придумал! Иди! Трави органы. Дыши ядом лошадь граммом убивающим. Скатертью дорожка!

С тех пор и перестал класс бояться второгодников. А вскоре и вовсе избавился от них.

А началось все с Аси Матвеевны и рокеров из Led Zeppelin. Неспроста, видно, стали они классиками при жизни.

Но это еще не конец истории.

В апреле 197... Ася Матвеевна уезжала на землю обетованную. Немало потеряв в деньгах за сданные авиабилеты, она все же осталась со своим классом до конца июня - конца экзаменов. Отсражавшись на последнем, выпускники направились к Асе Матвеевне домой: она ушла чуть раньше, убедившись, что у класса все окей.

Накануне ребята сложились, купили хорошего вина, конфет, печенья, гору белого налива - любимых яблок Аси Матвеевны. Всегда веселая, неунывающая, она в тот вечер была в какой-то прострации, а при расставании разрыдалась - слезы текли и текли по ее милому лицу. Позже Санька понял, что это были слезы счастья, слезы радости за своих учеников. Они ведь тогда не на шутку разошлись: общались между собой и с Асей Матвеевной исключительно на английском.

Когда на прощание зазвучала пронзительная Since Ive been loving you, Санька, порядком осоловев от молдавского "Вишневого", рискнул пригласить любимую учительницу на танец. Пьянящий запах ее духов, близость красивого и доброго лица, ощущение сквозь рубашку упругих грудей чуть не лишили его разума. На счастье, закончилась мелодия, и он не успел поцеловать учительницу, на что уже было решился.

Муж Аси Матвеевны, улыбающийся подвижный добряк с классической копной, как у большей части изобретателей, волос, на прощание похлопал Саньку по плечу, сказал:

- Смелый ты паренек, даже слишком, далеко пойдешь. - И уточнил: - Если осторожным будешь.

Насчет "далеко" изобретатель оказался более чем прав. А насчет остального...

Много лет спустя вызубренный под присмотром Аси Матвеевны английский спас Саньке жизнь в далеких Арабских Эмиратах. Беспомощно распластавшись на горячем, как сковородка, и потерявшем в солнечных лучах цвет асфальте, он уже ощутил костлявую руку, потянувшую его в мир иной, но успел прошептать наклонившемуся к нему небритому старому арабу:

- Help me... Heart... Tablets from in a breast pocket...

(Помогите... Сердце... Таблетки в нагрудном кармане...)

Спустя три недели, только-только вырвавшись из больницы, а заодно и из цепких лап ее Величества смерти, Санька зашел в центральную мечеть Дубаев и отдал должное здоровью рабы Божий Аси Матвеевны Щеглячик, своей учительницы, первой любви и заочной спасительницы. В арабской мечети он желал счастья и долгих лет жизни еврейской красавице.

Санька не знал, что владелица той, уже знакомой ему, руки снова посмотрела в его сторону.

6. Закон Ома

- Не знаешь закон Ома - сиди дома! Помнишь поговорку?

Пытавший Саньку преподаватель явно принадлежал к любителям наслаждаться чужими страданиями, тем, с доброй душой, субъектам, которые в детстве бедных мурок с балконов сбрасывали. Он аж облизнулся в предвкушении скорого удушения-съедения очередного абитуриента. Смотрел на него, точно удав на зайчика.

Но и на старуху бывает проруха, как не раз и правильно говаривалось. Санька умышленно не ответил письменно на второй вопрос билета. Приманочку устроил, домашнюю заготовку в ход пустил. Ведь это же - закон Ома, вернее, Закон Жизни. Сила прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению. Так оно и есть.

- Помню! - не дал Санька мучителю насладиться моментом. - Только уточните, пожалуйста: имеется в виду для всей цепи или для ее участка?

Смотрел на "препода" как мог радостнее. Баш на баш, так сказать, улыбка за улыбку.

Тот на мгновение застыл, словно фотографировался, но через секунду ожил, зашевелился. Опытный был инквизитор.

- Весело, да? Шутник? На вопрос вопросом отвечаешь? Сейчас и я пошучу. Пройдемся, дружок, по всему курсу физики. С шестого по десятый класс. Как тебе, умник, такое встречное предложение?

- Хорошее, но не неожиданное, - нашелся Санька. - От Паскаля до Эйнштейна, говорите? От взаимно сообщающихся сосудов и механики Ньютона до Попова - и не только - радио и теории относительности? Больше скорость - меньше масса, то есть при скорости света масса уже фактически и не масса, а так... Правда, теория эта не совсем чтобы Эйнштейновская, кажется, Гук в своих письмах...

- Ах, так ты еще и всезнайка, оказывается! - усмехнулся мучитель. - Физик-лирик-кавеэнщик! Ладно, убедил, не буду терять время, поставлю четверку, так и быть, считай, повезло, да и пора идти, готовиться к приему следующего экзамена. Иди и ты, отдыхай. Что? Ах, не согласен? Хочешь посражаться, испытать судьбу? Рискнуть?

- Риск вынужденный - безвыходная ситуация, - вздохнул Санька. - Если получу "хорошо", то в итоге наберу: "четыре" - за сочинение - плюс две "пятерки" - устный и письменный экзамены по математике - да плюс ваша четверка по физике - всего восемнадцать, не проходную, почти уверен, сумму. Будем сражаться.

- Значит, решил рискнуть? - удивленно повел головой мучитель. - Пан или пропал? Смотри, не ошибись, пока ведь есть шанс и без боя взять высоту. И хороший, скажу тебе, шанс - восемнадцать баллов. Средняя оценка "четыре с половиной", если округлить - получим "пять". Только немного нужно подождать...

- Вот ждать-то я не могу и не умею, - почти перебил мучителя Санька. - Ненавижу ждать! Боюсь с ума сойти. Сейчас или никогда, все или ничего, уж извините за высокопарные слова. А не сдам, значит - не судьба. Но я все же постараюсь привлечь ее на свою сторону...

И Санька сражался. Отвечал, отвечал, отвечал. В один момент ему даже захотелось похвалить мучителя. Санька только-только начнет говорить, как тот, усекая все с полуслова, бросает следующий вопрос, потом еще и еще... И наконец не выдержал, сдался. Похвалил Саньку. Злой следователь превратился в доброго, если так можно сказать о любителе сбрасывать кошек с балконов.

- Зря ты кинулся в рискованные игры играть. Восемнадцать баллов вполне бы хватило. Я еще перед экзаменом получил из приемной комиссии информацию: среднего "четыре с половиной" в этом году во как достаточно, во! - сделал мучитель характерный жест рукой на уровне шеи. - Видишь, не только ты, но и я не спал в шапку.

"Вот и рисковал, чтобы не зависеть от того, спишь ты или не спишь, - улыбнулся Санька. - Чтобы не зависеть", - повторил, как заклинание, про себя.

7. Молот

Он был невысок, но дерзок, отчаян и смел. Он ни дня не занимался ни борьбой, ни боксом. Просто с детства дрался. Каждый божий день. Руки и ноги его взлетали и опускались, словно молоты над наковальней, и было абсолютно непонятно, как от этой беспощадной и безостановочной молотобойни можно увернуться. Так что прозвали его правильно - Молот.

Он закончил, как и большинство дворовых драчунов, малолеткой, на которой так же отличился, и продолжил парить молодые косточки во взрослом лагере. Когда Молот вышел из заключения в первый раз, Санька, его сосед по дому, учился в восьмом.

Когда Молот вышел во второй - Санька заканчивал институт. Изрезанное вдоль и поперек лицо, беззубый рот, рассеянный взгляд Молота давали понять, что на взрослой зоне, в отличие от малолетки, ему особо повеселиться не дали. Не слишком ли высокую цену кулачный боец заплатил за любовь в молодости подраться, выделиться хоть таким образом? Жизнь прошла за колючей проволокой, в перекличках, в рабском труде на каменоломнях. Жизнь прошла...

А, может, ее и не было?

Санька вспомнил Молота не случайно. Вчера он ехал по их старому бульвару и на повороте услышал из открытого окна хрипотцу:

- Говою тебе, лафак, на Пожарке бутылки уже не принимают.

Санька повернул голову и по спине, словно мурашки пробежали - неужели Молот?! Он показывал своему компаньону по предприятию, называемому в народе "тара", пальцем в конец улицы и хрипел:

- Говою тебе, Васька, говою, не принимают.

Санька с трудом узнал Молота. Лицо того было поделено как бы на две половины. Одна, правая, была сизо-розовая с серыми пятнами, словно ее долго били, а затем в кипяток окунули. Вторая - с желтоватым, как у печеночников, оттенком, но вроде целая, с присохшим и забытым в углу рта бычком.

- Говою не принимают...

"Ты смотри, - удивился Санька, - даже до таких цивилизация доехала. (Бутылки не принимают!) Доехала и... переехала".

8. Учитель физики

Два бомжа сцепились насмерть, зверски курочили друг друга. Победитель (или оставшийся в живых) становился полновластным хозяином мусорного бака, стоявшего на территории дорогой автостоянки в центре города.

Обоих Санька знал.

Тот, что был повыше, в сером, изрядно поношенном костюме, в светлой, когда-то белой рубашке, при галстуке неопределенного цвета - бывший учитель физики, вдовец, пенсионер. На пенсию его спровадили. Новая директриса, присланная из гороно для укрепления кадров, решила, что старик слишком мягкотел для современной школы. За последние несколько лет учитель и в самом деле не поставил ни одной "двойки". Считал: кто хочет знать физику, того и тройка заставит задуматься. Кому же физика до фонаря, и единицей не проймешь. Не спасло учителя даже то, что для многих поколений учеников он был примером честности и порядочности.

Лишившись любимой работы, которой посвятил всю жизнь, он первое время не выходил из дома. "Как смотреть ребятам в глаза? - задавал себе один и тот же вопрос. - Воспитывал, говорил: нужно стремиться жить по-ленински, и договорился - вышвырнули как собачонку". Потихоньку учитель стал растворять тоску и переживания в горькой. Выпивал поначалу немного, но с каждым днем организм требовал горячительного все больше, что и довело былого кумира детей до нищеты. А потом он лишился и крыши над головой: падчерица не пожелала жить с "тунеядцем" и буквально вытолкала его за дверь. Судиться? Нет уж, увольте, - пошел бомжевать.

Второй претендент на право ковыряться в "престижной" помойке явился сюда как бы из противоположного лагеря. Всю жизнь (с небольшими и редкими перерывами) он просидел в тюрьмах, "кося", как сам похвалялся, под дурака (может, потому и выжил). И хотя был зэком со стажем (особо опасный рецидивист, как-никак) и оставил след почти на всех зонах бывшего Союза, на роль рэкетира, бандита, вожака преступной группировки не подходил - ослаб телом и умом. Не наученный работать, побирался.

Сейчас он дрался за то, чтобы не мыкаться по городу в поисках пищи, не красть из чужих помоек (что всегда небезопасно), а иметь свою, к тому же сытную и недалеко от подвала, где ночевал.

Зэку удалось подмять соперника под себя и схватить за горло. Но убивать он не собирался: все же бомжевать - не париться на зоне. Мял в пальцах кадык учителя и хрипел: "Уйди, сука, это мое, уйди".

Тот молчал. Лишь пылающие глаза кричали, какую душевную муку испытывает этот человек.

Санька не выдержал, подбежал, отшвырнул уголовника:

- Убирайся, подонок!

Зэк бросил на него исподлобья испытующий взгляд, но дергаться не посмел, отступил, обернулся к учителю:

- Ничего, интеллигентик, ничего. Не каждый день за тебя заступаться будут. Когда-нибудь одного подкараулю! Костюмчик и фейс так отглажу...

Он пробубнил что-то еще и ретировался.

До боли в сердце Санька жалел учителя, но, вспомнив, как не любил тот снисхождения и сочувствия, сделал вид, будто не узнал его:

- Потерпите немного, сбегаю, вызову "скорую".

- Не стоит беспокоится, молодой человек, все нормально, - перебил учитель, вытирая платком кровь с лица. - "Скорая помощь", потом милиция... Не хочу связываться с этой публикой. Уходите, прошу вас, пожалуйста, а то, чего доброго, и вас заодно...

Его "пожалуйста" напомнило выпускной экзамен по физике. Тогда учитель увидел, что Санька запнулся, готов поплыть, и успокоил: "Не волнуйся, соберись, пожалуйста, с мыслями, возьми себя в руки. Ты ведь знаешь закон Шарля Кулона, сто раз выводил..." И Санька вспомнил, вернее, сформулировал тот закон сразу, в уме.

Санька не стал перечить учителю, упрашивать принять помощь. Взгляд учителя заставил его опустить глаза. "Мы во всем виноваты, мы! - корил Санька себя. - Заслуженный учитель - бомж, и все молчат! Моя хата с краю. Что-то надо менять, развязывать этот гордиев узел".

- Идите, идите, не беспокойтесь, - как бы прочитав Санькины мысли, подтолкнул его учитель.

Санька отошел, но в машину садиться не спешил. Стоял, ждал: вдруг вернется зэк. Но тот не появился...

Когда поздно вечером ставил машину на стоянку, ни учителя, ни зэка поблизости не было.

Утром позвонил главный редактор и напомнил: "Рукопись необходимо сдать максимум через две недели, иначе - вылетите из плана".

Выхода не было, и Санька взял отпуск: надо, наконец, дописать некогда заброшенную повесть, завершающую книгу.

Через две недели рукопись была готова. Можно везти. Да и машина заждалась на стоянке.

- Что-то давно вас не было видно, - встретил Саньку сторож. - Все пишете, так сказать, творите? Понятно. А у нас тут другие дела творятся. Менты вторую неделю шастают, покоя не дают. Бомжа нашего помните? Того чудика, что в костюме и при галстуке ходил, словно профессор? Знали его? Так вот, убили старика! И представляете, кто? Следователь говорил, что даже он был поражен: проломил бомжу голову бывший одноклассник. Не дотянув до восьмого, он бросил учебу, впоследствии всю жизнь провел в тюрьмах и лагерях. И вот встреча одноклассников спустя пятьдесят лет. Со свиданьицем, как говорится. А что это вы так побледнели? Бомжа ведь убили, не кого-нибудь...