Вот и весна. Солнце высоко, небо голубое. На окне зеленеет лук. Пробился давно, еще под умывальником, где хранятся овощи. Почувствовал тепло. Достал его из той темноты, покрутил, хотел под нож. Потом что-то надломилось. Вспомнил про вторую жизнь, про случай. Лук - он тоже, природа. Сентиментальный - хорошо это или плохо?
Звонок. Вздрагиваю. Чувствую каждой клеточкой. Папа всегда звонит узнаваемо. Длинно, в самое неправильное время.
- Ну, здравствуй, как дела?
Его не интересуют мои дела. Не интересуют никогда, главное, чтобы не голодал. Даже про шапку не спросит, как мама. Или мне кажется? Во всяком случае, скрывает. Мама говорит, что он эгоист. Как я.
- Свози на дачу.
Звучит вроде мягко, но безапелляционно. Ни предыстории, условных реверансов, сю-сю и мимими. Даже слово "меня" не вставит. Зачем? Он ведь папа. Вырастил. Кормил, одевал, выучил. Уколы, больницы, недоеденные котлеты, слезы, когда температура под сорок - это мама. Папы не плачут, они знают, что есть кому. Ну, иногда, бывает. Я ему должен. Сжимаю зубы, шевелю скулами, благо не видит. Он на другом конце провода, далеко. Непогрешимость рвет атмосферу, связи, логику.
- Ты когда хочешь?
- Хоть сегодня.
Настроение там веселое, чувствую, что курит, хотя врачи давно запретили, предварительно отрезав гангренизирующую ногу.
Дачный участок заводской за сто километров. Так решили будущие хозяева, потому что большая река и лес. Красиво. Можно было и ближе, но без реки. Или для иногородних, которых масса на проходной завода, расстояние чепуха, пару скачков на рейсовом автобусе, будто домой.
Путь не близкий и вроде съесть чего там, передохнуть. В общем, приготовиться к поездке, вещи какие, чтобы не голодать, хоть чуть-чуть. Но старик аскет. Я тоже, но он больше, если касается пчел и ранней весны.
- Допустим, сегодня не могу, - вру, - Работа.
Я тот человек, который должен настроиться, принять карму, сдаться. Или хотя бы перераспределить проблемы, мысли.
- Да и перекусить там нужно. Посмотреть, все ли на месте. Дорога не близкая, - выкручиваюсь.
- Нет. Мы только туда и обратно. Только глянуть, как там.
Туда и обратно... Круто... Будто в булочную сходить. Пугает такая упрощенность. Я тоже вроде зимую и внук и правнук, но о человекообразных тишина.
Перезимовали пчелы - это то, чего страшусь услышать с наступлением весны. Всегда готов отвезти на недельку или больше, но туда - назад как-то не очень, царапается внутри безрассудством. С весенними пчелами всегда так - туда и обратно, узнать, какие перспективы, на что настраиваться. Был бы у них телефон, пчелиный - поднял трубку - гудят или прилетала бы одна единственная сообщить - живы, здоровы - готовься, радуйся и пала без сил. Папа умеет наседать и делать обиды, в случае чего. Длинные, размазанные, с изменением голоса, сокращением и так коротких фраз. Только мама с ним справлялась.
Да и трасса не мое, люблю город. А на пустышке засыпаю. Нога немеет и хочется забросить ее на руль, а акселератор выжимать рукой, как обезьяна. Сто по прямой - это не про скорость, восемь в сторону, не считая двадцать пять по кольцевой. Под двести семьдесят в итоге. Кусается по времени. Бензин не в счет. Святое. Очень кусается. День насмарку. На даче два улья, которые вошли в зиму, то есть - живые. Это я знаю с его слов. Он переживает и часто, вроде невпопад, когда смотрит телевизор, новости всякие, битвы политических теней, заводит свое - ну как там мои пчелочки. Остальные домики пустые. Никто не хочет принимать пекучее наследство, помогать. Смысла нет. Проще купить итоговый продукт. Он же занимается, упорно, на коляске, костылях. Снимает крышки, обдымливает, достает рамки, смотрит. Маску не надевает. Когда пчела кусает, бьет ее и улыбается. Не потому, что жестокий. Ужалившая расписалась в своей вечности, инстинктивно. Приговаривает: "Пчелочка, ты моя, ну зачем". Потом давит ее единственной ногой, чтобы не страдала. Когда заканчивает, сидит поодаль в коляске и курит, смотрит как подопечные ползают по летку, взлетают и возвращаются.
- На липу полетели, - говорит.
Увлечение почище покера. Это как надо любить полосатых мохнатых, что, не видя результата, стараться и вкладывать деньги, нервы, время? Сам процесс. Как мужики, проводящие все выходные в гараже. Папа не такой. Поход в гараж по указанию мамы. Никакого баловства. Но больше он любит природу, саму суть. Самые первичные проявления.
Мысли зло, когда они черные. Проблемы всегда не вовремя. Пчелы - баловство. Это мое мнение. Ностальгия по послевоенному детству. Но это его баловство, единственное, после машины, которая одиноко гниет в гараже, после ухода мамы и преодолению очередных возрастных заторов и после отрезанной ноги.
Утром звоню. Очень рано. Переспал, созрел, приготовился, вошел в равновесие с Луной и Андромедой. Зачем растягивать неудобства на весь день. Это раньше боль до последнего. Сейчас звоню сразу, если, например, записаться к зубному. Не стоит разменивать время на неустроенность.
Сборы недолгие. Сам - быстро, а папа. Помогает брат. Квартира, лифт - просто, но последние десять ступенек приходится прыгать на коляске. Вроде можно снести, пробовали. Крайне неудобно. Однажды чуть не потеряли пассажира. Прыгать проще. Но костыли опасно, ступеньки не прощают. Почему не подкачать колесо, проседающее до обода? Но уже поздно, осталось немного.
Наконец едем. Мелькают деревья, солнце залазит в глаза. Деревья, когда возле поля, создают световую рябь. Больно. Две широкие полосы совершенно пустые. Только встречный транспорт. Молочники, булочники, мясники спешат доставить свой груз пораньше в главный город. Большой город - большая жизнь, большие деньги. Папа на переднем, дремлет. Дорога не близкая. В принципе, неплохо, главное понять, что неплохо. Приемник перестает ловить и музыка, то исчезает, то появляется. Больше хрипов. Давно нужно антенну поменять. Есть ли она вообще там, внутри существует. Но в городе ловит. Слушаю двигатель, шум резины. Приоткрываю окно, свежий ветер, он теплый. Полулежу. Руль одним пальцем внизу, словно крючком. От безделья начинаю машину бросать в стороны, чуть-чуть. Смешно. Слушается. Хоть какое-то занятие.
Все-таки дорога неплохо. Когда преодолел барьер и решил, что время не изменить, лучше его подчинить и прожить, как обстоятельство.
Через час торможу у придорожного магазина. Папа всегда умудряется проснуться за пару километров от него, словно часы заводит. Это последний форпост цивилизации. Вроде крепко спал - рот открыт, голова запрокинута и вдруг - чик - стоп.
- Сынок, надо что-то перекусить взять, колбаски, молочка, батон. Ты же голоден?
Вот, я уже сынок и голоден и забота. Это один из элементов недосказанной мечты. Когда все приятно и по плану. Сейчас сама доброта. Можно к ранам поближе - исцеляет. Надо принимать доброту, как солнце, столовыми ложками и погуще, время отдыха от неврозов.
Не люблю природу, как некоторые, даже многие, кто за домик в глуши, чистый воздух, лес, рассвет, росу и печь, потрескивающую горящей сосной. Я чужой, странный для врожденных ботаников, со своей философией, где природа это лишь элемент космоса. И в городе не меньше чудесных иллюзий, просто их нужно органически принимать. Полагаю - зачат пришельцами, через родителей, как ретрансляторов. Космические супостаты, могли бы и так, но это пока не принято, может крышу сорвать. Пугаю своим цинизмом. Но не могу врать себе. Неправильно. Впрочем, и здесь неплохо, когда недолго. Но если больше суток, то нервничаю, нужны стимуляторы. Про космос это я сам, в свободное время, обычно перед сном. Папа категоричнее и проще:
- У всех дети, как дети, а эти вылеплены не из того теста.
Мама быстро приводила возмутителя в чувство. И про скульптора напоминала, потом про домино во дворе до пяти утра, когда молодой, а дальше по накатанной.
Двести метром по отсутствию дороги. Асфальт там есть, во всяком случае, был, но ям больше. Стальной забор. Ворота всегда открыты, будка охраны. Я никого не вижу, но папа машет рукой. Здесь все свои, заводские и он показывает здешнему миру, что - привет, я здесь, круто.
- Кому ты машешь?
- А черт его знает. Просто.
Улыбается.
Налево и сразу направо, через два дома прижимаюсь к сетке и чувствую тепло. От солнца, от чего-то домашнего, своего. От конца дороги, от того, что можно оставить в покое руль и выпрямить ноги. Все же что-то в этом есть за сто километров.
Куча засовов, цепей, металлическая калитка со скрипом. Дедушка на костылях. Я не помню, когда перевел его в этот возрастной формат, но всегда говорю дед. Он не обижается, потому что на самом деле дед, даже прадед. Нам бы так.
Здесь солнце особенное, нетронутое и небо и тишина. И земля не осквернена после зимы, сухая с корочкой. И дом, который строил отец, теплый и свой. А мы помогали.
Он аккуратно ставит упоры, перебрасывает единственную ногу. Напряжен, видно по лицу. Спешит. С этой стороны дома тень. Краска немного облезла с деревянной обшивки. Это сигнал, но главное на участке. Яблоня разбросала ветки. Без листьев смотрится колючим папуасом. Под ней несобранные яблоки, потемневшие от времени. Сразу за углом уже солнце и утренняя сырость не такая холодная.
Улей самодельный - все сам. Сверху крышка с металлическим покрытием, с расчетом на время. Костыли прижимаются к стене. Закуривает, делает несколько затяжек, размышляет. Это его жизнь. Потом наклоняется и долго слушает. Стучит ладошкой по бокам маленького жилища. Наконец улыбается. В этом все в порядке, есть контакт.
Второй тоже подает надежду.
- Более тихие, - говорит, но с настроением.
Потом обычные процедуры - открыть летки и смотреть, как питомцы появляются, встречают новое солнце.
В принципе здесь хорошо. Сто километров и ровно настолько ты удален от проблем. А если на двести, триста или на тысячу? Может дурные мысли тогда вообще исчезают. А лучше на остров. Можно необитаемый. Там точно все в порядке с эмоциями. И девушка чтобы там, на всякий случай и продуктовую лавку, чтобы приплывала раз в месяц. Я ей бусы из ракушек, поделки из коры - она пиво, что-нибудь покрепче и еду всякую, непортящуюся - рыбу вяленую, мясо. А из цивилизации проплывающий в небе самолет. И тонуть в белом песке.
Дом, поседевший от пыли. Запоры поддаются нехотя. Холодильник с открытой дверью. Остывшая печь. Постели с чудовищными матрасами, в которые проваливаешься будто в облако. Старый немецкий гарнитур. В памяти инструкция к нему с шикарным повторением - гиоздочки. Долго не понимали, что это, пока не обнаружили в пакете декоративные гвозди.
Перекусываем в доме за столом возле буфета. Газ не подключен, смысла нет. Это через месяц или полтора, когда полный переезд на все лето. Да и греть нечего. На окне жирная муха. Бьется в окно головой, потом стремительно улетает в глубину комнаты, чтобы опять вернуться к самоубийственной процедуре. Делать больше нечего.
- Ну что, домой? - папа доволен.
Поездка - подопечные живы - планы на лето в голове, которые без пчел усеченные.
- Надо подкормить, - это уже он сам с собой, о будущем.
Во дворе окликает человек:
- Привет, Михалыч, уже начал сезон?
- Оооо! Привет! - словно встретил старого друга, - Нет, только посмотреть, как перезимовали.
- А я уже проверял, живы твои.
- Заходил?
- Да, перемахнул через забор, потом по тропинкам.
- А я думал, почему следов не видать.
- Не удержался.
Человек в курсе событий и интерес проявил. А вот позвонить "михалычу" трудно?
Они еще о чем-то беседуют. Так пустота. Классический набор вежливости. Потом человек уходит.
- Работали вместе, - говорит папа.
Это понятно. Вообще странно найти на заводской даче с кем не работал, если прибавить, что отработал лет тридцать. Только молодежь, которая завод обходит стороной. Не престижно, не их уровень.
Дорога обратно короче. И солнце не бьет в глаза. Высоко. Почему так бывает. Видно расстояние у нас в голове. У нас много чего в голове - настроение, и давление, и черти всякие. Часто придумываем ситуации, выдаем за действительность собственные фобии. Верить во всякое такое - мозговая дисфункция. И ревность придумана. А любовь? Не знаю.
У стариков время быстрое. Все пройдено, все попробовано, что касается обычных действий, физиологии расписанных кем-то с рождения. Учеба, работа, семья, дети. Последнее почетное восклицание - дед. Дальше без эмоций. Только пчелы, или гараж, или скамейка во дворе. Потом только ожидание. Даже не во множественном числе, не ожидания, а ожидание, с буквой "е". И правнуки не радуют. С внуками по-другому. Там еще возраст помогает принимать радость. Возможно, этими мыслями и подгоняется время. Мыслями, которые ничего не определяют, не ждут, которые прямыми рельсами исчезают вдали.
А еще все повторяется. Птицы так же летают на юг, несмотря на обещанное потепление, идет зимой снег, весной бегут ручьи и умирают сосульки. Мир такой, как и был тысячу лет назад.
Последний год папа не ездил на дачу. И о пчелах не говорил, понимал, что пустое. И я впервые был не против его везти, если бы эта поездка могла что-то изменить, сломать подступившие ощущения - боли и неизвестности. Но жизнь подходит к заключительным движениям, будто их количество посчитано - шагов, взмахов рук, вдохов, поворотов шеи. Стремительно подходит. Часы крутят свой адовый круговорот, приближая растворение в обещанной создателем неизвестности.