Аннотация: Если ты можешь убить котёнка - всегда найдётся тигр, который может убить тебя. Столкновение восточного и западного взглядов на мир.
Всего этого не случилось бы, если была бы жива моя мама. Она отговорила бы отца ехать в далекий и пугающе чужой Китай, отец остался бы жив, а я не попал бы в Императорскую Школу кунг фу...
Слишком много "бы'', я и сам вижу. Но так уж случилось, что я никогда не представлял свою жизнь такой, какой она стала теперь. Каждый имеет право на свои личные иллюзии и представления: например, принц представляет себя королем, сын портного - портным, или революционером - если не хочет быть портным. У меня тоже были свои представления, рассказывать о которых теперь не имеет смысла, потому что десять лет назад случилось событие, которое швырнуло меня туда, где по собственной воле я бы никогда не оказался - слишком тяжело понимать то, что понятно любому ребенку, и молчать о том, что никто вокруг никогда не поймет. Попался в ловушку чужой культуры - причем совершенно безвинно: я не хотел открыть источник истинного знания, встать на путь просветления, мне даже любопытно не было!
Отца убили по дороге в Харбин. Западные газеты, как всегда, выпестовали из несчастного случая полноценный политический скандал. Я сам никогда не сомневался, что это были обычные разбойники во всей их интернациональной очевидности.
Впрочем, я хорошо помню только слезы няни на своей щеке - она гладила меня по голове и называла ''бедненьким''. И не без оснований: родственников после смерти матери, отца и парижского дяди у меня не осталось.
Из-за всей этой политической двусмысленности обо мне как-то позабыли. На родине меня ждал приют. Я почти смирился с этой мыслью - она не вполне соответствовала моим представлениям о собственном будущем, но все же не стирала их без следа.
И вдруг правящий Император Поднебесной вспомнил о несчастном сироте и оказал высочайшую милость - повелел принять меня в Императорскую Школу кунг фу. Очень изящное разрешение поднадоевшего всем политического скандала: китайский Император - благодетель французского сироты. Прогрессивная общественность, со всей ее бесчеловечной близорукостью, была, конечно, в полном восторге.
Так меня отправили в Императорскую Школу, пояснив мимоходом что это ''большая честь'' и что мне ''очень повезло''. Как выяснилось позже, я был единственным иностранцем, принятым когда-либо в святую святых китайского духа. Многие местные сановники годами добивались подобной чести для своих сыновей. Мой отец заплатил за мое сомнительное благополучие своей жизнью.
Хочу сразу оговориться, что случай, о котором я хочу рассказать, произошел десять лет назад, в те времена, когда моего китайского едва хватало для того, чтобы попросить плошку риса. Поэтому я постараюсь описать все так, как видел тогда, хотя теперь для меня это совсем не просто - как будто идти с закрытыми глазами, имея возможность в любой момент их открыть и увидеть ясно то, что приходится узнавать на ощупь.
Первое, что мне запомнилось - это чужой язык. Для человека, который привык понимать и быть понятым, это очень неприятная ситуация. По дороге в Школу со мной обращались доброжелательно и несколько снисходительно, как с ребенком в два раза младше, чем я был. Мой проводник-китаец, посланный самим Императором, бегло говорил по-английски, так что мы могли довольно свободно общаться. Будь я чуть посмелее - я о многом расспросил бы его. А так он сообщил мне какие-то туманные сведения из истории Императорской Школы, и несколько раз повторил, что это "a grate honor" и что я "lucky-boy", что я и так уже неплохо уяснил - так, что тошно было от одной мысли об оказанной мне величайшей чести.
Окрестности радовали взор - они напоминали леса родной Франции - все было нежно-зеленое и цветущее, как весной, хотя мне почему-то казалось, что это не весна.
Признаться, я ожидал чего-то замкоподобного, величественного, поэтому не сразу понял, что мы приехали, когда китаец повел меня через простую деревянную калитку в сад, к невысокому двухэтажному зданию, украшенному императорской эмблемой.
На ровной площадке, посыпанной мелким песком, несколько китайцев в черных одеждах медленно и плавно перемещались, как будто двигались в воде. Я засмотрелся на них, так что моему проводнику пришлось дернуть меня за рукав. Мы прошли по гравиевой дорожке к дому и остановились у порога. Китаец велел мне ждать, и я повиновался, стараясь поменьше крутить головой по сторонам. Мой проводник заметно нервничал, переминался с ноги на ногу и со страхом поглядывал на вход. Его настроение передалось мне, так что когда из дверей вышел на удивление высокий статный китаец с густыми бровями и правильным округлым черепом, я был достаточно напуган. Заметив боковым зрением движение моего чичероне, я так же низко поклонился вышедшему человеку.
Высокий господин сказал что-то на китайском и бросил моему проводнику мешочек с монетами. Тот поспешил удалиться, совершенно не заботясь более о моей судьбе.
Я был в отчаянии. Передо мной стоял незнакомый человек - причем, конечно, я сразу же понял, что он Глава Императорской Школы. А я - жалкий, нелепый иностранец, который не знает даже языка Великой Империи.
Однако Мастер едва заметно улыбнулся и заговорил на почти идеальном французском с парижским произношением. От неожиданности я не сразу понял, что именно он говорит. Постепенно до моего сознания дошли слова. Оказалось, он спросил, как меня зовут.
-Мое имя Винсент, господин, - с поклоном ответил я. И добавил, вспомнив о том, что в Китае, кажется, большое значение имеет происхождение, - граф Винсент де Готье.
-Et bien, - задумчиво отозвался китаец.
Все это было настолько дико, что на мгновение мне показалось, что я сплю.
Господин кивнул мне и ушел в сторону площадки, оставив меня одного. Во всех его движениях чувствовалась обманчивая мягкость и скрытая угроза. Поэтому я вздохнул с облегчением, когда он скрылся из вида. Я прислонился к стоящему рядом дереву и перевел дух. Будь во мне побольше авантюрного и романтического, я был бы в восторге. Беда, что я с детства был очень практичным и сознательным ребенком.
Стоя с закрытыми глазами, я услышал легкие шаги по дорожке. Преодолев желание спрятаться за деревом, я приоткрыл глаза и увидел одного из китайцев, которые так странно двигались на площадке за домом. Почему-то он сразу вызвал у меня симпатию. Быть может, мне понравились его старательно скрытая приветливая улыбка или невольно проскальзывающий в невозмутимом взгляде доброжелательный интерес...
Он подошел и поклонился мне. Я в ответ низко поклонился и попытался скопировать выражение лица этого притворщика.
Движением руки он показал мне, чтобы я следовал за ним, и мы пошли по гравиевой дорожке вместе. Мы обошли дом и зашли через вход с другой стороны. Внутри была мятная зеленоватая прохлада и тишина. У стен одной длинной комнаты стояли простые деревянные кровати и кувшины для умывания. Китаец указал мне на крайнюю кровать, поклонился и вышел.
Я сел на кровать, которая оказалась абсолютно жесткой. Но усталость после долгой дороги была так велика, что я не заметил, как уснул на голых досках, едва успев подложить под голову свой старый парижский плащ.
Разбудил меня все тот же китаец. Он подождал, пока я умоюсь водой из кувшина, и повел меня на другую половину дома. Там было что-то вроде гостиной, единственная комната, в которой наблюдалась хотя бы видимость простого человеческого уюта - по стенам висели вышитые ткани, на полу лежали маленькие разноцветные коврики. Мне дали чашку с рисом и палочки. Конечно, это не было для меня неожиданностью: готовясь к путешествию, отец купил нам палочки, и мы иногда ели ими французские салаты. Но теперь все было по-другому. Я был обречен делать то, что делаю, не задумываясь о смысле. Или научиться есть палочками, или умереть с голода - другого выхода мое дрессированное правилами сознание не находило.
Обладая, ко всем прочим недостаткам, еще и завидным упорством, я научился есть палочками, вставать в пять утра, делать бесконечные упражнения и познавать премудрости "стиля тигра", практикуемого в Императорской Школе, сохранять постоянное непроницаемое выражение лица, понимать китайский язык, а затем говорить и писать на нем...
А еще узнал, что имя Учителя - Хигаонна, что он патриарх стиля тигра и может убить человека одним прикосновением, что китайца, с которым у нас возникло некое подобии дружбы, зовут Цао Хэнлу, что он действительно очень хороший и немного знает французский, что в клетке на заднем дворе живет настоящий тигр, что учение даосов не лишено смысла...
Мало того, я полюбил многое из своего нового образа жизни: ощутимое физическое и духовное развитие, эстетику аристократического аскетизма, образ Учителя-бойца Хигаонны, рис и зеленый чай.
У меня даже появилась иллюзия понимания того, что происходит вокруг. Однако случай, который я сейчас расскажу, расставил все по местам...
Меня определили в самую младшую группу. Мои китайские сверстники казались обычными детьми, пожалую, чуть более дисциплинированными и серьезными, чем европейцы. Я держался в стороне и ни с кем не общался. Сначала - по незнанию языка, а потом по привычке. И все равно, я узнал все имена и выделил тех, с кем можно при случае попытаться заговорить. Среди них был Ван Вэй - жизнерадостный ловкий мальчишка, который хоть иногда улыбался и даже пытался жестами подбадривать меня, когда мне не удавались очередные мудреные движения "стиля тигра".
И вот как-то утром, в недолгий промежуток между рассветной тренировкой и завтраком, я заметил, что мои сверстники столпились у забора и за чем-то увлеченно наблюдают. Оказалось, это был всего-навсего маленький рыжий котенок, который неизвестно как забрел во двор Школы и охотился за бабочкой, пока не прижался к земле, заметив, сколько страшных существ за ним наблюдает. Ребята неумело попытались вернуть его в первоначальное игривое состояние, стали легонько подталкивать несчастного котенка и тормошить его. Ван Вэй даже невысоко подкинул животное, которое, конечно же, ловко приземлилось на четыре лапки. Зрителям это очень понравилось, они закричали, и Ван Вэй стал снова и снова подкидывать котенка, в азарте не замечая, что подкидывает все выше и выше. Я попытался вмешаться, возмущенный такой нечуткостью к животному. "Он ведь боится!" - между прочим, одна из первых фраз, сказанных мной по-китайски. К сожалению, меня не услышали, или не обратили внимания.
И случилось то, что должно было случиться: Ван Вэй в очередной раз подкинул котенка, слишком высоко и не в том направлении, так что котенок при падении ударился о каменный фундамент, отлетел в сторону и остался лежать неподвижно. Разом притихшие ребята подбежали к маленькому рыжему комочку и поняли, что он разбился. Все в ужасе уставились на Ван Вэя, как будто это не они минуту назад своими дурацкими криками подзадоривали его.
С противоположной стороны двора к нам приближался Учитель Хигаонна.
Ребята застыли в ужасе, не догадавшись даже отойти от мертвого котенка.
Учитель взглянул на разбитого животного, на меня и Ван Вэя, стоящих в стороне, и спокойно спросил по-китайски:
-Кто это сделал? (по крайней мере, так перевел я)
-Учитель, это Ван Вэй, - без тени сомнения ответил целый хор голосов. "Вот предатели!" - подумал я, хотя мне было безумно жалко маленького котенка, и я был ужасно зол на Ван Вэя.
Рядом с Учителем неслышно появился кто-то из старших учеников.
-Оставьте его в клетке с тигром до завтра, если ему так хочется поиграть. Это тоже котенок, только большой, - бесстрастно произнес Учитель в сторону старшего ученика.
Я сразу решил, что ошибся в переводе. Тем более что ученик в ответ только поклонился и ни одна - ни одна! - мышца на его лице не дрогнула.
Но когда Ван Вэй всхлипнул и тихо произнес:
-Учитель, сжальтесь... - я понял: произошло именно то, что я услышал. Рой мыслей и ощущений разом налетел на меня. Не раздумывая, я кинулся в ноги Учителю и сказал:
-Пожалуйста, не убивайте его! Он не виноват! (вторая моя фраза по-китайски).
На меня посмотрели с недоумением. Столько недоуменных взглядов я не чувствовал на себе больше никогда. И что самое удивительное, больше всех неприятно удивлен был сам Ван Вэй, как будто я по невежеству оскорбил его.
Учитель развернулся и ушел. Старший ученик взял обмякшего Ван Вэя за руку и повел на задний двор. А я, кажется, заплакал от бессилия, продолжая стоять на коленях.
Неслышно, как всегда, ко мне подошел Цао Хэнлу и тихо сказал по-французски, чтобы я успокоился.
Тогда я заговорил - на смеси китайского и французского: о том, что я этого не понимаю, что это бессмысленно и бесчеловечно, что так нельзя, что тигр может съесть человека, что Ван Вэй не виноват, что...
Мой китайский наставник слушал молча, а потом сказал, что это не мое дело.
-Не мое дело? У меня под носом убивают человека, и это не мое дело? Вы дикари, варвары! - я полностью перешел на французский, вскочил на ноги и побежал на задний двор.
Человек в клетке с настоящим тигром - это зрелище похоже на гипноз. Кажется, что время балансирует на тонкой леске, один неверный вздох - и разобьется на миллиарды непрожитых мгновений. Так я стоял и смотрел на китайскую гравюру, тщательно нарисованную черной тушью тонкой кисточкой по ткани.
Ван Вэй сидел, обхватив колени руками, и слегка раскачивался из стороны в сторону. Тигр лежал в царственном спокойствии, изредка зевая и помахивая веселым полосатым хвостом.
Я был совершенно лишний. Наблюдатель. Вечный наблюдатель. На мгновение, задушенное уверенной хваткой здравого смысла, я позавидовал Ван Вэю. Как завидуют детям, с увлечением играющим в непонятную взрослым игру.
Когда ноги окаменели, я осторожно опустился на землю, стараясь не шуметь. Впрочем, на меня никто не обращал внимания. Даже - и тем более - если бы я стал кричать и топать ногами, я не смог бы сдвинуть равновесие песочных часов ни на песчинку.
Стемнело. Я не уходил. Мне казалось - именно казалось, потому что это было не так - что до тех пор, пока я смотрю на китайскую миниатюру, ничего страшного не случится. Фигурки не сдвинутся, не столкнуться в западной очевидности действия, останутся в изящной многозначной неподвижности.
А ночью мне стало страшно. В Китае очень темные ночи без теней. Я закрывал и открывал глаза - и ничего не менялось. Мне стало казаться, что тигр неслышно выбрался из клетки и бродит на мягких лапах, вдыхая мой страх и незаметно выпуская в траву острые ножи когтей. Потом тигр превратился в Учителя Хигаонну и сел рядом со мной. Как всегда, послышался легкий шелест смертельной угрозы, который ни с чем не спутаешь, разве что с металлической бесстрастной дрожью вынимаемого из ножен оружия. В ужасе открыв глаза, я посмотрел туда, где сидел Учитель. Нет - этого нельзя было увидеть - но он тоже смотрел на меня, изучающее и снисходительно.
Так мы сидели, пока не случился рассвет.
Пришел Цао Хэнлу и, зевая, поманил Ван Вэя. Тот затравленно оглянулся, медленно подобрался к дверце и открыл ее. Все это время клетка, оказывается, была не заперта, а просто прикрыта. От этого открытия у меня мгновенно разболелась голова, я понял, что ужасно устал и голоден.
И тут - едва я отвернулся - послышалось грозное рычание. Тигр очнулся и кинулся вдогонку за своей ожившей добычей. Ван Вэй в последний момент выскочил из клетки и изо всех сил захлопнул дверцу, повернул жалобно скрипнувший замок. А тигр все продолжал в слепой ярости кидаться на хрупкую дверцу горой животной плоти.
Цао Хэнлу равнодушно наблюдал за происходящим. "Мой китайский друг" - с нежностью подумал я, испытывая одновременно тошноту, головокружение и дрожь в коленях - всего этого стоило скромное желание подняться на ноги.
Бесшумно, как всегда, подошел Хигаонна. Он по-китайски велел Ван Вэю отправляться спать. Бесстрастно взглянул на меня и по-французски с улыбкой пожелал спокойной ночи. Это было невежливо, но я ответил по-китайски, очень серьезно (по-другому я до сих пор не могу говорить на китайском):
-Спасибо, Учитель.
И ушел спать. И мне, впервые за столько дней, приснилась Франция - печальная, как платаны Парижа.