Аннотация: Ромеоджульетная, в общем-то история. Он - неоязычник, а она - из фундаменталистской секты.
1.В новом улье
Дома было хорошо - поглаживали, оглаживали деревянные стены, теплые, нажитые, намоленные. И каждая трещинка была родной, моховиночка каждая. И бабушка Анне в темном закрытом сарафане, со своим трубным голосом казалась медведицей в уютной берлоге. Колченогий Нильс с вечно удивленным, подергивающимся лицом сидел в углу, ковырял иголкой грубую кожу на локте, искал неведомых сокровищ в расчесанных и подживших болячках на руках. Отодрав кусочек струпа, жевал его медленно, неспешно, смакуя.
Мортен, долговязый, с пробивающимися усиками, жался в угол, сворачивая втрое долгие руки-ноги, сворачиваясь словно белый червь от дневного света, от взгляда отца Симена. Поглядывал иногда на топорщащиеся под сарафаном коленки средней сестры, Мари. Мортен уже стал безгрешным, как сказал как-то отец Симен - приехавший дядя Пер и отец Симен увезли его и привезли лежащего трупом на заднем сидении машины. И укоротили его на греховность мужскую, поведал дядя Пер. Потому что слаб Мортен и недостоин быть отцом нового роя.
Отец Симен сидел в жестком кресле с высокими подлокотниками - король на троне, Господь Саваоф на престоле. И если не читал из больших старинных книг, то просто смотрел в трещащий, брызжущий теплом и искрами очаг. Очаг швырял в каменные свои стены огненные языки, и маленьким Кристиане и Мари виделось разное: Кристиане - огненные кони и разевающие пасти огнептахи, что слетят и пожрут саранчу в Судный день, как говорил отец Симен; а Мари видела лижущих камень дьяволов и боязливо отползала подальше.
Но как-то раз таким же вечером, принеся дров с улицы, Кристиана захрипела, задыхаясь, и на пол упала. Черным-черно... только огонь пожирающий тянулся к ней. И уже после того, как вместо темени и рож и разевающихся на нее пастей, испещренных очами, показалась бабушка Анне, хлещущая Кристиану по щекам - запомнился тот огонь и темень. Видела их во сне, вскакивая в оторопи, будила Мари и бабушку - а та бралась за флагеллум*, самосделанный Мортеном, и ставила Кристиану на молитву. Потому что, шептала бабушка, вся земля в плену у дьявольского окружья, все проникнуто их сетями, всюду нечистые когти бабушка видит. Дети родятся, чтобы творить козни Сатанаиловы. И конец уж идет, время уже близится... Дьявол и все аггелы его стали явными, ибо скрываться им уже не к чему. Обречена земля, умирают последние праведники, расплождаются, как песок морской, аггелы, саранчой черной.
Мерещились Кристиане усики саранчи, таращащиеся изо всех темных углов, из подпола и щелей.
Скрываться уж не к чему, продолжала бабушка. Сядет Сатанаил на престол, как царь и судия, начнет повелевать и судить от моря до моря рабов своих и царство его есть ад кромешный с огнем неугасимым и червем угрызающим. И с того дня Кристиана стала бояться пламени - мерещились ей в нем дьявольские пасти, и когда снова задыхалась она, мерещилась ей дьявольская рука, стискивающая горло - мягко, жутко и неотступно, сильнее, сильнее, выдавливая пузырьками кровавыми из легких вздохи. Снились эти кровавые пузырьки и превращались в огненные очи.
Пока прошлой осенью не зачастила чужая - из окружного социального управления. Из окружья, как шипела бабушка. Заглядывала цепкими мышиными глазками по всем углам молчаливо топорщившегося дома, вскидывала, взбалтывала его сонную дремотную тишь, шныряла серой мышью в шкафах Кристианы и Мари, осматривала комнатку Нильса. После ее ухода бабушка становилась словно еще строже, а отец Симен словно еще суровее вычитывал из большой книги: "Место это уготовано праведникам, которые претерпят напасти в этой жизни, и душам которых причинят зло, и которые отвратят очи свои от неправды и сотворят суд праведный, чтобы дать хлеб алчущим и покрыть нагого одеждой, и поднять падшего, и помочь обиженным; которые пред лицем Господа ходят и Ему одному служат, - тем уготовано сие в наследие вечное".
Кристиана слушала и с ужасом понимала, что приход мышиной фру это и есть те самые напасти. Но тогда почему никто не радовался - ведь за напасти была обещана вечная жизнь? И бабушка Анне вместе с Сименом часто склонялись над картой, и даже ездил Симен в город, и разговоры велись опасливые, как тараканье шуршание. О продаже их дома и покупке другого - в лесном медвежьем углу, где окружье их не достанет.
Кристиана вытянулась за ту зиму, округлились ее бедра и груди, и бабушка стала следить за ней так же как до того за Мари.
И переезду бабушка радовалась едва ли не больше всех - в медвежьем лесном углу легче "пчелам Господним" блюсти дом свой, и пчелок с трутнями охранять. Нильс переезду не радовался и не печалился - все так же искал червей, сажал их за обшлага, кормил разжеванным хлебом, имена давал. Мари, Мортен и Кристиана учились под руководством отца Симена - всему, по привезенным из города учебникам.
"- Многое в малом" - поднимая палец, говорил отец Симен, преподавая попеременно математику, историю, немецкий, английский, основы биологии и химии. И глядя на его малое, скукоженное тело, Кристиана проникалась благоговейным ужасом, словно он не был человеком, а был как то самое альбедо, которое есть стадия очищения, по словам отца Симена. Как душа освобождается от шлака презренной материи и предстает во всей своей чистоте, так и отец Симен, белый как лебединые перья, с красными глазами, скрывающийся от солнца в жаркие дни, очищался все более от материи.
Тесты окружнинские-сатанинские теперь надо было сдавать в городской школе, бабушка злилась, сжимала губы - но иначе придет другая мышиная фру, социальный работник, сатанинское отродье, и унесет пчелок в лапы Сатанаиловы, в интернат. За три моря, за три неба, как мерещилось Кристиане.
В новом доме этажей было два, окна больше - но под самые окна подступал и бесстыже таращился темный лес. Он покрывал тайны и ворчал глухие угрозы темными февральскими ночами, злился на пришельцев. К весне обогрелись и обжились. И утром Нильс пошел за червями как всегда - глядь, Кристиана набирает картошку в миску. Уууу, Кристиана, светлая, волосы льном, который бабушка ткет и продает потом. Ухватил за косу, которая по спине болтается, завыл, страшным голосом, захохотал заухал.
- Тьфу, дурак, - конечно, она вырвалась, тяжело дыша и кашляя: все же напугал!
- Я во-олк, пойду задом наперед, догоню! Я книга, изукрашенная смирной, я тебя захлопну - хлоп! - завыл Нильс, раскачиваясь, - Пер и Олав познакомиться хотят, - добавил он, вытаскивая из обшлага пару червей. - Тьфу, я отцу Симену скажу, - уже убегая, закричала Кристиана.
Нет нигде отца Симена, пропал отец Симен! Бабушка на ячменном поле с Мортеном, а отец Симен должен в светлой комнатке своей на троне сидеть и в большую книжку глядеть.
А нет, нету - специально Кристиана вскарабкалась по ступенькам, тихо, как воробышек или нильсовы черви. Пусто в комнатке, на столе встопорщенная книжка помахивает страничками - а отца Симена нету. И тогда Кристиана решила заглянуть в клетушку.
В клетушке под лестницей, куда бабушка Анне сносила при переезде светящееся ангельскокрыльное постельное белье, и куда строго-настрого был запрещен вход, слышалось движение. Заглянув в щель, Кристиана увидела, Мари, стоящую на коленях на на застеленном ковром полу, опершись о ложе, скрестив руки на подножке своей скамеечки, положив голову на руки; ее рубашка, старательно поднятая до пояса, открывала ужаснувшемуся, застылому взгляду Кристианы округлые ягодицы и изгиб спины сестры. Отец Симен встал на колени таким образом, что ноги Мари находились между его ногами, и, приподняв длинную домотканую тунику, с которой не расставался, вытащил словно бы голову толстой красной змеи. Она показалась Кристиане горящей огнем - тем же, которым горят глаза в ее кошмарах. Отец Симен издал какие-то нечленораздельные звуки - Кристиана увидела, что глаза его горели тем же самым огнем, лицо исказилось, ощерился зубами рот.
Кристиана затряслась на месте и побежала, полетела, почти не касаясь земли - на ячменное поле, по вспаханной земле, мимо маленького трактора с Мортеном верхом на нем. К бабушке Анне, бабушке-медведице.
- Там... в клетушке... отец Симен... Мари... - сжимают горло пальцы, вытискивая пузыри дыхания.
Медведица распрямляет спину - большая, широкая, сильная как лошадь или как мортенов трактор. Поджала губы, изучая лицо девушки - бледное, все в веснушках, с широко распахнутыми, словно в удивлении, голубыми глазами.
- Ты зашла, куда не следовало, и будешь наказана, Кристиана. Любопытство есть смертный грех, наряду с тягчайшими грехами; любопытство Евы погубило род людской. Враг вступил в беседу с ней, и любопытство же заставило согрешить, и ее грех простерся на весь проклятый род людской. Сними власяницу и иди в лес. И до заката солнца не возвращайся.
Кристиана в ужасе не в силах была пошевелиться. Тогда бабушка сама стащила с ее ставшего соломенной куклой тела темное плотное одеяние. Соломенная кукла осталась в джемпере и штанах, и задрожала - нет больше на ней брони, охраняющей от страшного окружья. Все равно, что голой пустила ее бабушка - прямо в лапы лесные, прямо в сосновый плен. И не вернуться, и не умолить.
Плача и вздрагивая, Кристина пошла по тропинке. Никогда еще она не ходила в лес одна - только с бабушкой и Мортеном, и во власянице, которая, словно доспехи прикрывает и скрывает. А сейчас она видит, как двигаются колени в брюках, как дышит грудь под свитером, чует, как ходят на спине лопатки.
Шелестит, шуршит, оглушает лес. Шерудит ощутимо по коже спины тяжелой косой, водит за нос, запутывает, завлекает. Шепча молитву, Кристина идет по тропинке - шорохи глушат все ее мысли. Вспоминаются пугливые огляды дяди Пера - шшш, нехорошее место. Город близко, и старый хорг,** от язычников оставшийся, тоже недалеко.
Но впереди не только деревья. Впереди - люди. Голоса, звон, стуки, вопли... Молодые, сильные, страшные - закружат, оглушат, как глушит сейчас лес, как тогда, в прошлый раз, в прошлом городе, в прошлой школе. Мортен ушел куда-то, и Мари тоже - а ее обступили окружники, дети и подростки. Дергали, кричали - у нее от страха уши заложило, и она как зверек закрутилась, воя, среди их рук. Хорошо, учитель был близко...
Кристиана, озираясь, шла по тропинке - высоко еще солнце, пробивается сквозь стволы сосен, дразнит, смеется. И стуки-крики-шорохи хлещут, гонят - Кристиана не взвидела света, побежала, очумев, обалдев, задыхаясь. И чуть не врезалась головой, как тараном, в высокого в черном. И даже голос отнялся - только хватать ртом воздух и захлебываться им, и чуять, как утекает в пучину шорохов лесных ее дыхание.
- Эй! Тихо-тихо, сумасшедшая! Куда несешься?
Всю жизнь она слышала, что даже смотреть на посторонних мужчин - грех и геенна, та самая, с огненными глазами. Пчелы смотрят только на своего отца, и только он один в рое пчелином может иметь жен. Огненные глаза... Кристиана захлебнулась - выдох выжал все ее силы, и она бы упала, если бы парень не подхватил ее за плечи. - Успокойся... дыши: раз-выдох, два-выдох, три-выдох... успокойся...
Ее прислонили к стволу, осторожно опустили на землю.
- Ты с хутора? - а у нее нет сил даже кивнуть, она только с хрипом дышит, повторяя про себя спасительные "раз-выдох, два-выдох, три-выдох". Это помогает, так можно не умереть.
- Мне... до заката... надо в лесу... До заката нельзя... домой... - выдыхает, наконец, Кристиана. Он явно ничего не понял, но кивает.
- Мы тут развлекаемся с мечами, - как бы между прочим, говорит парень. Туман с кровавыми глазами наконец рассеивается - раз-выдох, два-выдох, три-выдох... Пропадают демонские хари. Кристиана смотрит на него снизу вверх - высоченным сейчас кажется, длинные волосы темно-русые и схвачены в хвост. Совсем молодой.
- Пошли, хочешь? - куда идти - к голосам, к крикам, к рукам? Кристиана отшатывается.
- Хорошо, хорошо - сиди тогда тут, когда будет темнеть, я за тобой зайду и проведу к хутору. Тут тропинка совсем рядом, - качает головой, ухмыляется, - чокнутая...
Когда солнце уже почти спускается за горы, Кристиана сидит, обняв колени ногами, уткнувшись подбородком в их тепло, сберегая печь своего тела. Удлиняются, шевелятся щупальцами тени - сгинь, нечистый! Уйдите, глаза, прочь, осьминоги из книжки по биологии, таращащиеся из-за деревьев!
- Меньше пространства занимаешь - меньше тепла отдаешь, - парень возникает из шелестов вечереющего леса, как будто, стягивая в себя тени сосен и уплотнив их, формирует из них свой облик.
- Пошли, солнце садится.
Он ни о чем не спрашивает, он молчалив как лес - только идет впереди. Кристиана с трудом поспевает за ним, она почти ничего не видит в сумерках и то и дело спотыкается о корни и сучья. Они хватают ее за ноги, не пускают, тянут остаться - лес не выпускает так просто.
- ..аааррггггггг!!!! - доносится до них крик.
- Идуууу! - отзывается на ходу парень, его голос в конце срывается в петушиный фальцет и это его явно злит. Он оглядывается на Кристиану - не смеется ли, не хихикает?
Нет, поспевает, тяжело дыша.
- Не спеши, не спеши, а то опять будешь задыхаться.
Они доходят до опушки, откуда на Кристиану выпрыгивает хутор с освещенными окнами. Парень резко останавливается и Кристиана почти налетает на него. И сейчас это почти не страшно, хотя он выше и сильнее.
- Как тебя зовут? - тихонько спрашивает он.
- Кристиана, - парень еле заметно вздрагивает.
Хутор светится окнами - одно из них в клетушке... Кристиане страшно - впервые страшно идти домой. Дом был всегда убежищем, раковиной, теплом и сторожем, оберегом. Сейчас он настороженно смотрит на нее всеми окнами, немо вопрошает - с чем вернулась?
Она делает пару шагов по тропинке, вздрагивая от вечернего холода, и, только почти выйдя из леса, оборачивается. Чернота деревьев почти поглотила долговязую худую фигуру парня. Только лицо светлеет.
- А тебя?
- Варг, - чуть помолчав, отвечает он.
2. Просто собрать землянику.
Нильсу жарко, пот струится из-под власяницы, Нильс качает головой и взбрасывающейся своей походочкой шкандыбает рядом с тропинкой, мимо коряг и гнилья. Втягивает носом воздух - ууу, вкусно-то как! Облизывается - такой душистый пар идет от земли, такое солнце позванивает зелеными сосновыми иголочками. Парит земля, парит тело; Нильс то и дело воротит голову набок, нюхает - как оно там от него пахнет? Зверем лесным, гнильем и червями, хорошо! Мортен толкает его в спину - иди давай! Еще в баню его волочь сегодня, крестится Мортен и шепчет молитву. В бане у Нильса всегда откровения бывают - воет он тогда и крестится, а отец Симен с Мортеном вдвоем удерживают его изломившееся в поясе тело, и отец Симен потом записывает Нильсовы откровения в книгу. "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное" Нильс блаженный, говорит бабушка, он видит Господа и Святых. И даже дела Сатанаиловы он видеть может.
Кристиана отделилась от братьев и идет позади, тоже на тропинку не спешит - ищет землянику. Мари с ними теперь не ходит - дома она. Вспоминает Кристиана иногда про клетушку и вздрагивает. А особенно во время вечерних служений, когда возглашал отец Симен из Тайной Книги Иоанна Богослова:
"И сказал я: "Господи, прежде чем пал Сатанаил, в какой славе пребывал он у Отца Твоего?" И сказал Он мне: "В такой славе был, что управлял силами небесными; Я же сидел возле Отца Моего. Сатанаил управлял всеми, следовавшими за Отцом,"
Ежилась Кристиана и вместо белого благообразного бритого лица ей видело то, клетушечное, искаженное и красное как адово пламя. И казалось ей, что это и был тот самый Сатанаил. Или же был это ангел гневный, с поднятым мечом. Алым мечом со змеиной ало-багряной головкой.
Мортен впереди нараспев бормочет "- ...а солнце поворачивает колесницу свою и идет без света, и там возлагают на него венец. И вот, показали они мне порядок солнца и ворот, которыми оно восходит и заходит, - ибо эти ворота сотворил Господь. И солнце смену времен года указывает. А лунный порядок - другой..."
Солнце смеется над ним, зайчики прыгают по хмурому, кой-где поросшему убогой щетинкой лицу. Мортен любит книжки, и они его любят - и даже вот в новом доме на чердаке ни кто иной как Мортен нашел ящик с книгами. Дом больше не дом, и солнце - не солнце Господне, думает Кристиана. И не выполнить ей сегодня бабушкин урок - потому что уже пора Мортену идти баню топить, Нильса мыть, откровения слушать. И будет розга гулять по Кристиане - взбадривая в ней послушание. Березовая - или же просто старый ремень от сидения в машине, со здоровенным карабином. Под власяницей движутся лопатки и дышит грудь, вспоминает Кристиана...
- Когда заканчиваются западные ворота, возвращается и идет к восточным со светом своим. И так ходит кругом день и ночь, и круг ее подобен небу. И колесницу, на которую она восходит, влечет ветер, - произносит она, продолжая слова Мортена. И в ее воображении возникает большая грохочущая колесница, которую влечет ветер в виде шелеста и гомона листьев. И солнце подпрягается туда же в колесницу, подмигивает, тянет за собой. А луна - это она, Кристиана. А у возницы волосы длинные по ветру летят...
- Ты не слышишь, что я тебе сказал? - Мортен уже третий раз дергает ее за рукав, - Пойдем на холм, там земляники больше.
У холма сосны отступают, хохлятся, щетинятся перед лиственным лесом - от него и шелесту больше, и птичий гомон слышнее. И земляникой как кровью обрызгана молодая наглая трава. Кристиана присаживается, ползает, собирает - торопится, пока Мортен не заспешил уходить. Полведра уже есть - ведро пластиковое, синее, чужое траве этой, чужое землянике.
- Проклятики, сгиньте! - зашептал в обшлаг Нильс; ласково шепчет, успокаивает друзей, - Сгиньте, дайте спать Перу с Олавом!
Мортен и Кристиана усаживаются под серым суровым, хмурящимся стволом. С тех пор, как стал Мортен безгрешным, он уж не пытался Мари по коленкам погладить. А Кристиану просил иногда поворошить его волосы - но сейчас они у него коротко стриженные, колючие, как срезанная ячменная солома. И такие же белые.
- Я хочу тебя погладить, я теперь безгрешный, мне можно, - заявил Мортен. Ладони у него вспотели, и Кристиане показалось, что сползают с них воздушные струйки, змеятся, извиваются и заползают под ее власяницу - да и пошли шерудеть-щекотаться!
- Ну тебя!
- Крис! Мне можно! - капризно хнычет Мортен, словно голодный подсвинок, - Я твой брат, в конце концов. И тесты я тебе давал списывать, забыла?
Тяжко, душно от его сопения, от хныканья - Кристиана вскакивает и кричит:
- Уходи, тебя Бог накажет! Тебе баню топить пора, ясно? Баню! - заливается слезами. А за слезами и одышка-задышка идет, спешит вприскочку, ищет Кристианина горла.
Мортен встал, отряхивая наглую цепляющуюся траву с колен - мрачный, стать бабушкина становится, медвежья. Это она, Кристиана, на мать похожа - так бабушка говорит. У Мортена мать другая - темноволосая, тонкая, водяная вся, темная как вода. Сбежала она, когда Кристиане было пять. Сбежала - и дядя Пер, сумрачный, насупленный приходил тогда, и еще много других отцов, которые другими роями управляют. Шепотки, шорохи бегали тогда - когда через месяц бабушка повесила на распятие темную прядь волос...
А Мортен, несмотря на мышиных чужих фру из окружья, у бабушки остался. "- Все поколения человеческие - их души умрут, эти же, они, когда исполнится время царства, и дух отделится от них, их тела умрут, души же их будут спасены и вознесены," - говорил нараспев отец Симен.
- Ну, вот и уйду! Нильс, пойдем, в баню пора, - Мортен оттолкнулся от дерева, с ненавистью, ненавидя и лес, и сестру, и все вокруг - особенно смеющееся это солнце, - Не будь меня - отправили бы тебя в интернат, в геенну! И отправят, попомни!
Ведро только до половины набрано - урок бабушкин еще дразнится ведерной полупустотой. Кристиана отвернулась, перекрестилась, молитву зашептала - и полезла по земляничной своевольной траве, руками загребущими вспарывать глубь земляничного богатства. Таращилось оттуда, из землянично-зеленой топи что-то, большое и сторожкое, как вечность. Вот уж и ведро почти полно - тень облачка закрывает солнце. Кристиана заслоняется ладонью, встает с земли - рука как алый флаг, с пальцев капает сок.
Гулко бухает выстрел, потом еще один, большим грязным звуковым пузырем - и волнами, зигзагами мечется эхо между деревьями, и замирает птичий гомон. Кристиана вспугнуто кидается к холму, взлетает на него и замирает, задохнувшись - тут ветра почти нет, тут замирают все шепоты и шорохи... Выстрелов больше нет, нет ничего, кроме вершины холма с каменным лабиринтом на макушке. И маленькой крохотной Кристианы под опрокинутой голубой миской неба. Нет ничего, кроме ее дыхания, из него ушел хрип и руки демонов отступили, и глаза их погасли. Отпустили они Кристиану, не нужна она им больше. Каменный круг, лабиринт... ноги в кожаных постолах идут, идут вдоль выложенной камнями змеистой дорожки, торопятся - обязательно надо обойти их и выйти в центр. Торопится, бежит - надо, надо, непременно надо, и ведро забыто синеет у подножья, и про выстрельные пузыри забыла.
Но лабиринт хитер, путает, в центр завел, обратно не пускает. Спотыкается о черный рюкзачок ножка в кожаном башмачке - рюкзачок такой, с каким в окружье ходят и парни, и девчонки. Но ведь тихо вокруг! Кристиана присела рядом с чужим рюкзачком, внутри пошарила - пару бутербродов и блокнот нашарила. Крупный остробуквенный почерк.
Наш век захлебнулся в крови Поверженных идолов страха, В холодной крови Детей доброты. Здесь две перекладины - крест, Четыре - решеткой разрежут Лик белого дня. Ты же, серый убийца рассветов, Ведешь за собой караваны Пустынных цветов, Они высекают из мертвых песков Гармонии серого солнца - Твой реквием. Ты пленников кормишь своих Взглядами темных церквей, Пришельцев из сумрачных стран.
Кристиана захлебывалась, тонула в этих строчках, они жалили как маленькие искорки. Спасаясь, она перелистнула страницу.
Рагнарёк
Радужный меч сверкнул В жесткой ладони Светлого князя ночи и дня Темные яды струятся из тела Черного зверя вечного моря. Яростный огнь взметнулся Из пращи сыновей океана. Рушится мост золотой, Чертоги богов Объяты огнем.
"Кликс-кланг!" - сказал ружейный затвор за ее спиной.
- Тебя не учили, что нельзя лазить в чужие вещи?
Тот самый - сейчас он уже не казался таким громадным. Просто высокий худющий парень, лицо почти детское, если бы не неуютный прищур светлых глаз - и не дробовик в руках.
- Опять ты, чокнутая сектантка? - он ощетинился молодым волком, не выпуская ружья из правой руки, левой рванул из ее пальцев блокнот. Кристиана словно смотрела на себя со стороны - в груди покалывало, будто она все еще читала те строчки.
- Что такое "рагнарёк"? - вдруг спросила Кристиана. Это то большое, что таилось в травяной темноте, ответила она про себя. Парень опустил ружье - девчонка даже не выглядит сейчас напуганной. Не так, как тогда.
- А ты не знаешь?
Он прошел к рюкзаку, сунул в него блокнот, вытащил из кустов большой кусок брезента и замотал в него ружье.
- Кому-то проболтаешься - убью.
Нет, она сейчас не убежит с этого холма - все уже совсем не так, после того, как она без власяницы побывала в лесу, после того, как заглянула в клетушку. Кристиана вспомнила, что вчера луна была почти круглой - сегодня должно быть полнолуние. Возница вывезет луну через врата на своей повозке, запряженной ветром, и по ветру будут лететь волосы. Сейчас они просто свисают ниже плеч...
- Это ... красиво, Варг... то, что там написано...
Светлые глаза прицелились в ее переносицу - неуютно, холодно. Но не страшно, не так, как окружники в школе. От него не отскакивали серые грязные мячики презрения и не прыгали в нее, и не растекались по ее телу липкими кляксами. Она просто снова зашла на чужую территорию. Но тогда, ранней весной, она рискнула поверить, и это изгнало из нее страх.
- Пошли отсюда. Ты знаешь, что это за место? Это место - древнее святилище. На нем...
- На нем тихо. Даже ветра нет. А я тут выйти не могу.
Он подхватывает рюкзак и брезентовый сверток, в который превратилось ружье, потом спокойно берет Кристиану за руку и ведет за собой по лабиринту.
- Конечно, не можешь. Я тут тоже не сразу вышел, когда первый раз был.
И тогда Кристиана поняла: лес знает Варга, Варг тут свой. А она чужая. И кто позволил ей сейчас набрать земляники - он, конечно. Она перекрестилась свободной рукой.
- Ты из города? - Варг кивнул. У него шершавая ладонь и сильные пальцы, и по ним не бегут змейки, и не забираются под власяницу, и не щекочут. Он просто держит ее ручку. Просто.
- Что такое "рагнарёк"? - снова спросила Кристиана.
- Сумерки богов.
Дохнуло от его слов тем, о чем и не говорили ни бабушка, и отец Симен. Они-то все больше говорили о том, что, даже просто стоя рядом с мужчиной из окружья, пчелки Господни рискуют попасть прямиком в геенну. Но какая геенна, если даже демоны не душат, если солнце звенит в листьях и нет даже тех безобидных щекочущих змеек, которые расползаются от Мортена? Звенит солнце, смеется - и Кристиане весело идти вдоль лабиринта, откуда ее выводит человек, которого знает этот лес.
- Ведро свое не забудь, - его голос словно сливается и со звоном солнца, и тысячью шепотков крошечных существ под ее постолами и его тяжелыми бутсами на рифленой подошве. Они уже спустились с холма и подхватили кристианино ведро с земляникой.
- Хочешь? - Кристиана протягивает Варгу горсть земляники. Он чуть улыбается - непривычно даже для самого себя - и протягивает ковшик ладони, и туда вмещается много ягод. Которые он высыпает в рот и по-волчьи облизывается, проглотив.
- Хочешь... с ветчиной... - Варг полез в рюкзак и извлек помятый бутерброд.
"И еще повелел Сатанаил земле, чтобы она произвела животных, питающихся плотью и кровью. А морям повелел, чтобы произвели они рыб плоть пожирающих и птиц, небесных падалью питающихся. Для того повелел он это, чтоб пожирали они все живое созданное невидимым Отцом"
Но ветчина сейчас не имеет отношения к прочитанному сегодня утром отцом Сименом. Мало что из говоримого отцом Сименом держится сейчас в льняной головке с тяжелой косой, и Кристиана взяла бутерброд, и съела.
- Мне пора... - вскочила и побежала Кристиана. И ведро подхватила, и тяжелое ведро словно тянуло ее вперед, будто легче пуха было или тем газом наполнено, который легче воздуха.
3. День под знаком кошки
Каждое утро, пять дней в неделю путь в школу лежал мимо дома Момсенов. А старый Момсен каждое утро выгуливал своего здоровенного волкодава. И почему бы ему не выходить на полчаса раньше или на полчаса позже?
Песье рычание бывает слышно еще от крыльца - натренированный охотник чует дичь, все его ДНК, каждая молекула, играет яростью. Ррррррр - потому что чует! Варг из гордости всегда старался не прижиматься к противоположной стороне улицы, шел посередине, засунув руки в карманы и не глядя на собаку и хозяина. Конечно, можно было бы выходить в школу пораньше - но уж нет! Он не сдавался.
Утро, мать, хлопья на завтрак, молоко, жевать, глотать... Школа, слушать, делать задания быстрее всех в классе, скучать, рисовать руны в тетрадке, писать на последней страничке стихи вместо конспекта, на перемене читать, слушать болтовню одноклассников, не обращать внимания на насмешки... И только после школы начиналось "жить" - в своей комнате с гитарой и синтезатором (отец откупился, очень удачно!), с книжками, с приятелями на взморье под соснами... И "жить" было написано в лесу и на священном хорге, и на тех развалинах, где они дрались в прошлый раз. Когда в ладонь ложилась деревянная рукоять - пусть деревянная, пусть невзаправдошняя до тошноты! - что-то в нем переключалось, как в телевизоре. Меч был антенной, по которой в его тощее тело шел сигнал откуда-то из давно забытых времен, из мира его снов.
Варг встряхнулся, услышав рычание - утро, момсеновский волкодав уже на прогулке. Но кутающаяся в жакет коротенькая юркая фигурка Герды Винге, опасливо поглядывающей на волкодава - это уже хорошее начало дня, Варг даже руки из карманов вытащил. Фру Винге с лицом потрепанной жизнью старой персидской кошки, вот уже год как она была его проклятием - с тех пор, как пришла сюда работать в социальный отдел. Ну и что, что он, Варг, живет с матерью? Мало, что ли, таких, у кого родители развелись?
- Доброе утро, фру Винге... - бормочет он в ворот своего темного худи. Если б назвала по фамилии - было бы лучше, а то "Кристиан"...
- Как дела дома? - черт, она не может без вопросов! Ну, ничего, ее испуг перед собакой поднял Варгу настроение, он не позволит теперь ей его испортить.
- Все великолепно. Отец нас навещает, недавно он подарил мне синтезатор. А еще я подал заявку на участие в школьном турнире по волейболу и на региональный конкурс по английскому... (правдой был только факт дарения синтезатора)
От потока слов, извергаемого на ее голову, Герда растерялась - угрюмый, вечно топорщащийся острыми гранями мальчишка еще никогда не изливал на нее столько информации сразу. Юный Ольсен представлял собой загадку - облик записного хулигана, практически социопат, если верить казенным тестам, но учится лучше всех по всем предметам, и не имеет никаких конфликтов с законом, что необычно для трудных подростков. Мальчик просто не социализирован - так она решила после первого обследования семейных условий.
Варг действительно учился лучше всех в классе - из гордости и пренебрежения ко всем этим недоумкам, окружающим его.
Сегодня в классе он, как всегда, скучал. Кроме истории, на которой вынул книжку и под мерный голос учителя углубился в чтение. Историк прекрасно знал, что Кристиана Ольсена лучше не трогать - он предмет знает едва ли не лучше преподавателя. И, если ему попадет вожжа под хвост, способен неудобными вопросами сорвать урок к чертям собачьим. Поэтому на истории Варг пользовался свободой.
***
Коридоры полны глаз - коридоры только притворяются веселыми и светло-зелеными, как лес. Кристиана прекрасно видела, как со стен облезала зеленая краска и под ней светились глаза. Смотрели, шушукались. А власяницы не было - отец Симен велел снять, и поехала она в город в простом длинном платье.
Окружники умеют помещать свои глаза в стены. Когда она писала тесты, их глаза упирались в спину, подталкивали под локти и делали все, чтобы Кристиана ошиблась, сбилась и запуталась. "Раз-выдох, два-выдох, три-выдох" - успокоиться! А то собьешься и останешься тут, среди глаз.
"Какие у тебя красивые волосы, Кристиана!" - сказала здешняя фру. Она тут не была мышью, она была большой хищной кошкой, жирной и сытой, по-кошачьи вымяукивала слова, кругло, словно клубки катала. Мортен сегодня с Кристианой не поехал, он молельню строит, отдельностоящий сруб под молельню,- стучат топорами бабушка, Мортен, дядя Пер да еще двое безгрешных братьев-пчелок, недавно прибывших. Стучат, торопятся - к лету бы успеть. Потому и тесты сдавать Кристиану раньше отправили. Мортен с Мари потом поедут, они старше, но сдавать будут то же самое, потому что в прошлом году завалили почти все. Зря Мортен ей угрожал - она и сама, с Господней помощью, может все написать!
С Кристианой поехал отец Симен. И она заметила, как мячиками отскакивают от отца Симена страхи-перепуги, когда вышла ему навстречу из пасти Вааловой - из отдела социальной службы - фру Винге. А после слов фру Винге про красивые волосы, прозрачные глаза отца Симена едва в ней дыру не просмотрели.
Она написала все тесты - она торопилась, глаза в спину толкали, подгоняли. Но фру Винге заявила, пристально и страшно глядя на превращающегося в мышь отца Симена:
- Пока наши преподаватели проверят тесты, девочка посидит в классе, ей полезно общаться со сверстниками.
Ног просто не было, когда Кристиана под конвоем фру Винге вошла в класс. Тишина сгустилась и глаза обступили ее, она опустила голову, чтоб не видеть - власяницу бы, зарыться, забыться! В подкрышевую духоту старого сарая забиться, где Мортен нашел сундучок с книгами. Там была одна, без переплета, разъятый труп книжки, практически только ее сердце... на английском языке, с такими странными словами. Отец Симен, который учил их с Мари английскому, таких слов не говорил никогда. И спрашивать его она побоялась.
Но слова перекатывались на языке, пели райскими птицами - Кристиана перечитывала стихотворение, поразившее ее, несколько раз, вслух и про себя, пока слова не стали выпеваться в ее голове и без книжки. Другие стихи и рассказы были столь же необычны и прекрасны, но вместе пугающи, как душные сладкие кошмарные сны.
...Глаза снова обступали со всех сторон.
- Садись вон туда, Кристиана, - выкатилось, будто кошка снова заиграла клубками, - Кристиан, к тому же, твой тезка и лучший ученик в классе.
Почти не глядя, прошла она по проходу почти в самый конец. И замерла оттого, что глаз тут не было - был давешний волчий прищур из-под упавшей на лицо темно-русой пряди.
***
Фру Винге пора зачислять в разряд черных кошек. Приносящих несчастье, когда они перебегают дорогу, подумал Варг, когда увидел входящую в класс Кристиану. Он бы не удивился, узнав, что у волкодава Момсенов случилось расстройство желудка после встречи с фру Винге - как не удивился сейчас тому, что старая кошатина велела девчонке сесть рядом с ним.
- Проболтаешься - убью, - прошипел ей Варг, видя, что узнан. Она только мелко закивала, словно ее дергал нервный тик.
Учитель, удостоверившись, что все успокоилось и перестали бегать по классу шушуканья, продолжил вещать о предпосылках Второй мировой. Варг, пытаясь не обращать на соседку внимания, снова зарылся в книгу. И не сразу понял, что она осторожно дергает его за рукав.
- Ты по-английски читаешь?
Варг от удивления смог только кивнуть головой. Девчонка смотрела на него так странно - словно он был не-человеком и существенно отличался ото всех, находящихся в классе. Без тени испуга и замешательства.
- Что значит... - она полезла в свою кожаную сумку и осторожно извлекла блокнот, - "With a love that the winged seraphs of heaven Coveted her and me"?
Переписано было в строчку, но с сохраненными заглавными буквами. Варг был вполне шокирован - девчонка-сектантка, читающая Эдгара По?!
- Что значит "сovet"?
- Это значит - "жаждать получить что-то, что принадлежит другим", - он не сразу нашел подходящие слова, - а... откуда у тебя это?
- Я нашла книжку без обложки.
Варг хотел еще спросить, почему она вдруг решила узнать это именно у него, но не решился.
- Это из стихотворения "Аннабел Ли" Эдгара По. Он американец, конечно, но стихи писал вполне ничего, и рассказы тоже.
И он забормотал, опустив голову над партой, так что свисли длинные пряди и почти скрыли лицо:
"Прочь! - воскликнул я, вставая демон ты иль птица злая. Прочь! - вернись в пределы Ночи, чтобы больше никогда Ни одно из перьев черных, не напомнило позорных, Лживых слов твоих! Оставь же бюст Паллады навсегда, Из души моей твой образ я исторгну навсегда!" И ответил Ворон: "Никогда".
И увидел благоговейный ужас в лице девушки. Она хотела что-то сказать, но тут прозвучал сигнал конца занятий, и все вокруг задвигались и засобирались.
В дверях показалась фру Винге и высокий сутулый мужчина средних лет, беловолосый и белокожий, с прозрачными глазами альбиноса. При виде его у Варга по спине пробежал холодок - этот, возможно, был еще хуже, чем фру Винге.
- Пока...- он уже готовился сказать "чокнутая", когда снова поглядел на беловолосого и губы сами произнесли, - Кристиана...
***
Машина успокоительно ворчит, пробираясь через лес "Не бойся, Кристиана! Дыши - раз-выдох, два-выдох, три-выдох"
Тесты она написала хорошо - все, кроме математики.
"социальная служба не может допустить, чтобы девочка не получила того развития, какое могла бы... остаться среди сверстников... пожить в интернате... психологически недопустимые условия изоляции... ваша подмоченная, прямо скажу репутация, господин Янсен... месяц, проведенный в приюте социальной службы... можете забирать ее на выходные... жду вас завтра, не забудьте ее медицинскую карточку..." - кошачьи мяукающие клубки не имеют для Кристианы смысла.
Бормотание отца Симена "И спросил я Господа: "Доколе Сатанаил будет властвовать над людьми в этом мире, и над сущностью людской?" И сказал мне Господь: "Отец Мой предоставил ему властвовать, над этим миром, вплоть до семи дней, которые суть семь эпох"" также не волнует Кристиану, потому что нет уже вокруг нее глаз, и не тянутся к ней руки демонов.
Вечер собирает тени и бесконечной кажется Кристиане вечернее моление. Мортен, Мари и бабушка как-то странно поглядывают на нее - они долго говорили с отцом Сименом, выгнав Кристиану вон.
После моления, где о сознание разбиваются слова про греховность плоти, она готовится ко сну. Расчесывает длинные, густые льняные пряди, пробегают они сквозь гребешок. У них нет зеркал, ибо облик людской есть творение Сатанаилова и греховен он до последнего волоса. Но Кристиане не нужно сейчас зеркало - она гладит, оглаживает, пропускает сквозь гребень свои густые волосы, полузакрыв глаза, шепча, выпуская в полумрак комнаты райских птиц:
It was many and many a year ago, In a kingdom by the sea, That a maiden there lived whom you may know By the name of ANNABEL LEE...
Пурх! Разлетаются испуганно птицы! Вошли темными тенями Мортен, бабушка и отец Симен. У бабушки Анне в руках большие ножницы.
- Сядь, - отец Симен придавливает ее плечи, опускает на табурет, - сказано "Кто привык засматриваться на телесную красоту, уловлять прелестные взоры, услаждать таким зрелищем свою душу и не сводить глаз с миловидных лиц, тот уже любодействует"
Что он говорит? Красота - это что? Красота - это лес, в который она больше не ходит. Это размах солнечного рассвета над верхушками. Но что значит красота в этой тесной комнатке?
Мортен стиснул ее запястья - потные ладони, дрожит, лыбится в ее лицо. Змейки-щекотушки от него так и бегут. Отец Симен сзади стоит, глазами в спину толкает хуже окружников. А бабушка дергает за волосы и отбрасывает прядь за прядью и ложатся они на пол бело-золотой пряжей...
- Не будет пчелка Господня приманкой для окружников, - торжествующе трубит бабушка. Кристиана замирает, она еще не поняла - но тут в темном стекле появляется большеглазое лицо, знакомое и чужое, остриженное выше плеч, пряди неровные, рваные, топорщатся, хихикают, как те девушки в классе...
4. Не задохнуться
События пошли в темпе анданте после того, как Герда Винге переехала в этот небольшой город из другого, тоже небольшого, но университетского.
Они с фру Ольсен одного возраста и обе в разводе, но у той двое почти взрослых сыновей, а Герда бездетная служащая женщина. У нее много друзей и в университете, и тут, сейчас. У нее все правильно, а фру Ольсен все порхает, порхает...
А как Герда начинала карьеру тогда, двадцать лет назад - подумать только! Газетные заголовки, черные хвастливые газетные заголовки, гласящие "Секта в университете выведена на чистую воду", "Молодого профессора философии обвиняют в совращении малолетних"! И все это было ее, ее заслугой.
Симен Янсен после этого исчез - просто исчез прямо после суда. Он получил три года условного срока - увы, прямых улик добыть не удалось, а свидетели отказались давать обвинительные показания. Да, университет, уважаемый в стране и с международным признанием, да, знаменитый профессор-энциклопедист - и университет встал на защиту коллеги. Наш Леонардо да Винчи, как угодливо называли Янсена. Но еще чаще за глаза его называли Гриффином* - скорее всего, из-за альбинизма. Он всегда был "не таким", думала тогда Герда. Эта детская травма исключительности... И вот теперь объявился здесь - и снова сектант, подумать только!
Герда стремилась к круглости и точности во всем, и даже снежки неправильной формы причиняли ей душевный дискомфорт. Но она этого не показывала, Боже упаси! Она выдержанная и терпеливая. Все должно быть правильно и на своих местах. Как тот конструктор "Лего", который она ежегодно дарила племянникам на Рождество - все правильное и точное, правильное, состоящее из деталей.
В ее теперешних владениях забот было немного - неправильные и трудные подростки все же держались в рамках, по крайней мере, пока находились в ее юрисдикции. Когда они вырастали, - как правило становились добропорядочными отцами и матерями семейств. И Герда тихо гордилась этой правильностью - еще одна деталька конструктора встала на место. Маленький город, все на виду...
- Да, хорошо, фру Винге, я поговорю с Кристианом. Я думаю, все будет в порядке с вашей девочкой, - серебристый голосок фру Ольсен почти не страдал, пробиваясь по жилам телефонных проводов, оставался все таким же серебристым.
Дуплет - так это, кажется, называется у охотников. Одним махом семерых убивахом... Нет, дуплет - это что-то не то, это не одним... Герда так задумалась об этом чертовом дуплете, что едва не пропустила поворот к зданию социальной службы.
...Кристиана сидела на заднем сидении маленького гердиного "жучка" и словно пыталась занимать меньше места. Глядя в зеркало заднего вида на ее пухлогубое веснущатое лицо, на вжавшуюся в плечи голову, покрытую косыночкой, Герда вдруг уверилась, что девочка - дочь Янсена. И в ней все передернулось от сознания неправильности этого обстоятельства.
***
Кошачья фру привела ее в свой дом - она что-то говорила про неготовность районного приюта для несовершеннолетних, но Кристиана почти не слышала ее из-за шума в ушах. Все звенело пуще, чем в лесу - зажать уши и заорать, заорать, завыть! Чтобы не слышать звонов и окриков. Город обступал ее со всех сторон - люди, лица, глаза, машины, витрины, отражения... кошмар зеркальной комнаты.
"Кошмар зеркальной комнаты"- повторила она про себя и почуяла, как волосы на загривке становятся дыбом. Месяц... раз-выдох, два-выдох, три-выдох... вдохнуть и не выдыхать? Страшно - ощерится город, ощетинится геенной огненной, снова приползут демоны.
... своя комнатка... ты рада? ... полки, развесить одежду... что существует невероятное количество возможностей... роста и развития...
"...роста и развития" - эти слова она от фру Винге чаще всего слышала. Они казались Кристиане мужем с женой - "Рост" весь такой представительный, в мундире, как на картинке, которую она видела в учебнике у Варга, а "Развитие" - маленькая такая женщина, остренькая, суетливая как курочка.
В классе, куда ее привела фру Кошачьи Слова, ее уже ждали глаза... пятнадцать пар глаз, светлых и темных. Она, не поднимая головы, прошла за ту же третью у окна парту, за которой сидела вчера, забилась в уголочек - от кошачьих круглых глаз, от непривычного сладкого будоражащего запаха, который полз от фру...
- Кристиан, твоя мама передала тебе мою просьбу? - круглые слова покатились сейчас не к ней, они плутали между столами и подбирались к ногам в тяжелых армейских бутсах на рифленой подошве, ползли вверх по синим узким джинсам, темному худи с надписями диковинного вида - вверх, по волосам прямо в уши. Здесь не лес, здесь нет у него власти, здесь он такой же, как сама Кристиана...
- Да, - ответил короче, чем надо, резче. Потому что фру Кошка сразу выгнулась и Кристиана наяву увидела встающие на ее загривке завитые короткие волосы - вот-вот кинется!
Он плюхается на стул рядом с ней, откидывает волосы - кончик пряди хлещет по ее плечу. Фру Кошка отходит к двери, натыкается на входящих в класс парней и девушек, высоких, ногастых - и сразу съеживается, становится маленькой и старой. И совсем нестрашной.
- Вот, держи, будет, чем заняться, - Варг толкает к ней по гладкому столу книжку. "Э.А.По. Избранные стихотворения и рассказы".
И сразу она для него пропадает - как только что пропал для нее хозяин леса, повелитель земляники, прогнавший кровавоглазых демонов. Есть сейчас просто парень вроде Мортена, сгорбившийся над тетрадкой.
Она раскрыла книжку - и провалилась в нее как в пропасть. Это был перевод, не английский, из которого она понимала лишь каждое третье - это был родной язык. На нем переливались огнями и кровавыми каплями слова, и струился такой же синеватый дымок, каким, бывало, бабушка Анне окуривала их временную молельню. Слова спасали от глаз...
Время уроков пролетело быстро - Кристиана все читала и читала. На перерывах она поднимала голову - как пловец, чтобы вдохнуть воздуха между гребками, что-то бормотала в ответ подходившим к ней окружникам. Нет, все в порядке - демоны не появлялись, она не была добычей Сатанаила.
Когда ударил последний на сегодня звонок, Кристиана вышла из-за парты, впопыхах воровато сунув книжку в свою сумку. Варг проследил за ее движением - вполне звериным, чтобы оно было здесь всем чужим.
Кристиана в коридоре прижалась к стенке - пусть там глаза, зато не попасть под поток тел, несущихся мимо. Шум, гомон, бурлит поток, водоворот... Голос Варга:
- Я в своей стране и говорю на своем языке, понятно?
- You fuckin` dwarf! Nerd!** - голос другого парня. Чернявого, высоченного.
- Пошли, - это Варг ей, - фру Винге велела провести тебя. Чертов янки! - а вот это уже не ей.
***
Во дворе, когда они уже свернули за здание школы, Варг, идущий чуть впереди нее, вдруг почувствовал удар и согнулся, схватившись за голову обеими руками. Кристиана бросилась к нему - издалека какие-то голоса, смех. Небольшой камень, испачканный землей, торжествующе покатился по земле.
- Скотина, знает, что ему ничего не будет... - Варг ощупывал голову и осматривал пальцы - нет ли крови.
- Кто это?
- Да... один тут, приехал в мою страну и думает ему все можно, - рычит Варг,и, в ответ на ее прикосновение, - А тебе-то что? Чего ты ко мне лезешь? Смотри, в аду сгоришь!
Он натужно смеется, выдавливая то ли смех, то ли лай.
- Господь всегда дает мне знать, если я делаю что-то дурное, - Кристиана не слышит насмешки в его словах, пытается осмотреть его голову, - я тогда задыхаюсь и демоны тянут ко мне руки, и душат.
- А что ты тогда в лесу сделала дурного? - он с трудом выпрямился, - Поцеловалась с кем-то, сбежала на дискотеку?
Она явно не совсем понимает, о чем он. Но в глазах ледяная твердость.
- Господь все знает и предупредил меня. Если я не стану грешить - я не стану задыхаться. Так говорит бабушка, так пишут в священных книгах, которые отец Симен читает.
- А от книг ты никогда не задыхалась? А от Эдгара По сегодня? - Варга начинает бесить ее твердость, таких девчонок он еще не встречал. Да и парней, в общем, тоже. Обещание фру Винге не настаивать на том, чтобы он проводил месяц с отцом в обмен на присмотр за этой чокнутой сейчас показалось чересчур малой платой.
- Нет. Никогда, - неожиданно обезоруживающе улыбается Кристиана.
Они идут дальше - и под зацветающей липой ее начинает бить кашель, разом посиневшие губы отчаянно хватают воздух. Так же как мама... только на маму так действуют розы, вот почему она ненавидит ухажеров с розами... Варг с трудом оттаскивает кашляющую Кристиану подальше, напоминая ей дышать поглубже.
- Опять согрешила? - не удержался, - Черт, тебе в больницу надо!
- Не надо... в больницу! - она кашляет и плачет, - Не надо! Это оттого,... что я засмеялась. Сказано... смех и скоктание... греховны... пред очами Господними...
До их дома тут совсем ничего - там есть мамин запасной ингалятор. Мамы, как обычно, дома нет, на холодильнике записка "Ланч готов, буду поздно. Целую, мама" Все как всегда, в общем. Варг усадил ее на диван в гостиной, быстро нашел запасной ингалятор, трясущимися руками зарядил его и осторожно вложил в руки Кристиане. Губы, отчаянно обхватившие пластиковую трубку, приобрели свой природный цвет, ушла с них синева, и страх отступил из взгляда.
- У моей матери астма, она тоже так иногда задыхается, - сказал Варг, стараясь быть спокойным, - Дыши, дыши, медленно и ровно... вот...
- Почему ты называешь себя Варг, если тебя нарекли Кристианом? - неожиданно спрашивает девушка, вытащив трубку изо рта. Варг улыбнулся - во-первых, неожиданному вопросу, а во-вторых - с ингалятором в руках она похожа на гостя индейского племени, курящего трубку мира.
- "Варг" -значит "волк" - снисходительно пояснил он, - а "Кристиан" значит "христианин". Зачем мне так зваться, если я не христианин?
- Не христианин? - ее лицо побелело, и Варг даже испугался, что сейчас ее снова накроет.
- Не-а.
- А кто? - точно ей не все равно!
- Я верю в древних богов нашей земли, - это прозвучало пафосно, у него даже рот свело, как будто лимона куснул. Но по-другому выразиться не получилось.
- Христианство... оно чужое, в общем...
Кристиана от волнения стягивает с себя косынку. Варг замолк на полуслове, глядя на неровно обкорнанные пряди. Не удержавшись, хихикнул.
- А ты, оказывается, панк? С длинными было лучше.
Она ошалело поглядела на косынку, потом пощупала пряди и опустила голову. Молча. И вот тут у Варга что-то защемило в груди - любая девчонка устроила бы истерику. Любая - но не эта.
- Так, видно, надо... - услышал он ее шепот.
- Садись! - он грохотнул табуреткой, сдернул ее с дивана и усадил посреди гостиной. Побежал в мамину спальню и вернулся оттуда с пульверизатором для цветов, щеткой и большими ножницами.
Бишоп и Инферно, если б увидели его сейчас, задразнили бы до конца жизни. Пофиг, сейчас его никто не видит, а эта чокнутая точно им ничего не расскажет!
- Сядь ровно и не вертись! - Кристиана хлопает глазами, ничего не понимая. А он пшикает водой на ее голову и расчесывает пряди, а потом аккуратно подравнивает. И рассказывает про Одина, Тора и Фригг, про Асгард и ванов, про Мьелльнир и Иггдрассиль - взахлеб, между взмахами щеткой.
- Нет, лучше не так, лучше ... я тебе потом книжку дам, хорошо? Не вертись, а то выйдет хуже, чем есть. Странное вдохновение находит на Варга, он старается срезать поменьше, но подстричь поровнее. И чувствует, как девушка старается не слушать то, что он говорит, но расслабляется под его осторожными движениями щеткой.
- А Эдда! Черт, это же необыкновенно! И представь, когда викинги умирали, их клали на ладью, поджигали ее и огненный корабль гордо выплывал в океан... - он рассказывал и орудовал ножницами, не заботясь о том, слушает она его или нет.
- Но ведь ты будешь гореть в аду! - в ее голосе такое горе, как будто это она сама идет сейчас прямиком в ад.
- Ничего подобного. Я буду делать свою музыку... ну вот, готово!
На полу гостиной обрезки светло-льняных волос. Варг потащил Кристиану в спальню матери и подвел к большому, в рост, зеркалу.
Оттуда на них глянули высокий длинноволосый парень и девчонка чуть выше его плеча - влажные волосы острижены по шею, но теперь уже довольно ровно, старательно расчесаны на прямой пробор. Пристально глядят в отражение и отчего-то этот взгляд будоражит... может, оттого, что каждый смотрит на второго?
***
Слов фру Винге она теперь не слышала - ни когда та спрашивала о сегодняшнем дне, ни когда говорила с вернувшейся матерью Варга, ни когда вела Кристиану в ее теперешнее обиталище. Нет ни голосов, ни глаз - есть только маленькая комнатка с узкой кроватью и окошком. И книга со странными строчками, которую дал ей Варг. Там были куски из "Эдды" которые она быстро и опасливо перелистала, а в конце...
"Мне снился город на небесах, Всех городов светлей. Я Сигне в объятиях держал, Сквозь тучу летел я с ней".***
Сквозь тучу... Глядит в маленькое окошко Кристиана - луны не видать, но там где-то она есть, она едет на своей колеснице... в объятиях возничего... и колесница запряжена ветром... и по ветру летят волосы. Подушка горяча... спи, Кристиана, спи... луна ушла.
___________________________________________ * - герой романа Уэллса "Человек-невидимка" ** Ты сраный карлик! Урод! *** фрагмент поэмы "Песня о Хавборе и Сигне"
5. Сделайте их правильными!
(пять лет спустя)
...сегодня опять не будет солнца, так неудачно расположено это окошко - солнце в нем только с рассвета до одиннадцати. Если есть. Все остальное время - полумрак. Все боятся "одиночки", ее зарешеченого окна, но в ней наоборот спокойнее... тише... Тихонько выпеваются строчки из старой баллады
Небесный город снится к добру, Сигне тебе суждена. А туча пророчит тебе беду На вечные времена
Кладутся на новый мотив - эту мелодию непременно надо будет записать... Не сейчас - сейчас хорошо просто лежать и стараться не думать о казенном запахе чистых простыней...
***
- Молока? - фру Ирма Ольсен священнодействует над чашками и молочником. В ее гостиной нет идеального порядка - так и хочется поправить неровно висящие на стенах эстампы, а пара складок на покрывале дивана причиняют Герде почти физические страдания.
- Да, пожалуйста.
- Они еще дети, милая фру Герда, - Ирма Ольсен легко переходит в общении с острого ребра безупречной вежливости на покатый песчаный берег теплой фамильярности. Тем более, что они с Гердой общаются уже довольно давно. Два года без малого, как только Герду перевели сюда на работу, - Но я согласна - девочке нужна социализация. Да и моему Кристиану она не помешает. Вы знаете, он впервые общается с кем-то помимо тех жутких длинноволосых парней, с которыми они играют в викингов.
Герда хмыкнула - об играх она знала хорошо. И, в общем, вполне одобряла бы их, если бы все это было в каких-то... рамках. Скажем, костюмированный фестиваль или клуб по интересам. Ведь можно же все сделать цивилизованно, правильно...
- Он очень стеснительный, - серебристо журчала дальше фру Ольсен, - прямо иногда не верится, что мой сын! Я всегда верховодила парнями, всегда была... популярна - вы понимаете? А этот как дикарь, да что там - впадает чуть ли не в истерику, если даже я его увижу в боксерках или с голым торсом. Ужас какой-то! Я, конечно, проводила с ним беседы - по вашему совету - и о безопасном сексе и о здоровье. Но, боже мой - он и слушать не хочет. Такое впечатление, что это его просто пугает - и это в шестнадцать лет!..
"Я знаю, как использовать вас к своей пользе"
Она комически заломила руки. Фру Винге наконец решила прервать этот серебристый колокольчиковый поток.
- Вот почему я считаю, что им следует как можно больше времени проводить вместе. Это пойдет к пользе обоим - девочку надо вырвать из ее среды. К сожалению, пока я могу это сделать только на месяц, но и за месяц можно успеть многое изменить в ее сознании.
Обе женщины откинулись на спинку дивана и некоторое время в молчании смаковали кофе.
"Я своего не упущу и накрою всю шайку - на сей раз университета, чтоб защитить выродка-альбиноса, здесь нет"
***
Почти привыкла быть без власяницы - чуять все движения, чуять глаза на себе, от них уже почти не больно. Без ежедневного чтения отца Симена горящая огненная пасть потускнела и словно припала пылью, и Сатанаил, князь и творец мира сего, отступил на мягких лапах и затих.
- Прочла? - почти обвинением звучал вопрос Варга каждое утро, и упирались в нее светлые волчьи глаза, оценивая: стоит ли возиться? Может, оттого он и не улыбается почти - боится, что увижу клыки...
Кристиана прочитывала все, что он ей подсовывал, а потом они уходили на взморье под сосны, садились на траву. Разговоры, разговоры - так много, и все важные. Сидеть, в море глядеть, волны считать.
И ветер затихал в верхушках сосен, и, кажется, плыла в зеленых верхушках потерянная душа, и замки на вратах запирались все крепче - Кристиана слышала иногда скрежет огромных ключей неведомых запоров, хранивших от них нечто сокровенное, из других времен. И казалась она себе тогда сильной и могучей как ветер и море, более сильной, чем бабушка - возьмет ключи и откроет. И выпустит.
Каждый нашел свободные уши на свои слова - уши без осуждения. И они говорили взахлеб, как дышали, почти не слыша друг друга. Оргия общения, думал иногда Варг.
Лес - в лесу он будто оживал, разворачивались плечи, движения становились по-волчьи мягкие. Они приезжали в лес на маленьком мотоцикле; туда приезжали и другие парни, длинноволосые, одетые в черное. Немногие, прячущиеся от мира - так знакомо. Кристиана чувствовала себя с ними почти дома - не было когтей, не было глаз, не было давящих стен. Лес шевелил отросшие волосы, оглаживал ласково, и звенело солнце, и звери кружились на полянке с мечам и щитами, сторожкие и ловкие, и просыпалась в них та же седая вечность, какая виделась Кристиане иногда дома в неспешных пальцах Мортена, шьющего кожаные постолы.
Вечность в их доме была кашляющей, больной и отравленной спертым воздухом клетушки, она уродливо корчилась, пресмыкаясь перед отцом Сименом и его сухим голосом, и шелестом книжных страниц.
Здесь же вечность была сильной и свободной, дикой и устрашающей, как бросающиеся друг на друга молодые волки.
Вот они обходят друг друга по кругу, ловя каждое движение - Варг и его противник. Волчий прищур, губы сжались в нитку. Бросок вперед! Он наталкивается на щит, отлетает - и снова кружение. Пока не прозвучит неведомый сигнал и не сшибутся двое в схватке, безоглядно рубя друг друга мечами, в дереве которых Кристиана почти видит блеск стали.
Отважен Хагбард, сын короля, Крепка его рука. Доской от ложа дрался он, Пока не сломалась доска.
- Ну конечно, из всей книжки ты прочла только эту христианскую девчачью поделку, - раскраснелся, в волосах уцепился мох, лицо блестит от пота, и тяжело ходит грудь под стеганой плотной рубахой, которую они надевают вместо кольчуги, чтобы смягчить удары.
- А ты вот знаешь, почему он не мог просто посвататься к ней? Ну конечно, девчонки принимают весь романтический поток as it is, даже не задумываются.
Кристиана хочет что-то сказать - но куда там!
- Потому что он убил ее братьев в викингском походе! И вообще это героическая поэма была, а христиане на нее розовых соплей понавешали, - выплевывает слова почти с ненавистью, словно отгоняет от себя строчки, прочитанные и в воздухе висящие. Дразнящие.
- А знаешь, зачем Сигне зажгла свою светлицу и сама в ней сгорела? Вовсе не потому, что решила покончить с собой! Просто она хотела послать сигнал приближавшимся кораблям брата Хагбарда. Который потом и отомстил, истребив весь род...
- Выходит, она предала своих, из-за любви? - неожиданно приходит в голову Кристиане, - И ты еще говоришь, что это христиане туда вставили романтику!
Варг пораженно молчит. Опасливо поглядывает на нее - нет, та же стриженная девчонка. Ничего не поменялось, они сидят на траве и сами становятся травой, лесом, деревьями, врастают в землю как древние дольмены, вплетаются в кружево веток, синее по зеленому, зеленое по синему, их дыхание уносят тысячи суетливых ветерков, мечущихся между ветвями. Что-то совсем рядом - грозное и неотвратимое, Варг замер с полуоткрытым ртом, прислушиваясь. И Кристиана притихла, словно наблюдая, как ее слова витают между ними в густом летнем воздухе, теряя очертания и смысл.
Что-то большое, странное укрыло их словно пушистым облаком и не выпустило до самого города. До самых слов матери Варга, встречающей их у дома вместе с фру Винге.
- О, наконец-то! - и было такое ожидание, хихикающее, потирающее ручки в их улыбках, что Варг моментально ощетинился, а Кристиана почувствовала, что сейчас просто растворится в теплом воздухе от сжигающего ее стыда.
***
(пять лет спустя)
"- Сынок, ты не забыл, о чем я тебя просила утром - взять их с собой, просто на всякий случай! Ты опять оставил коробочку в ванной...
- Мама, перестань! Я не... мы просто ездили в лес!!"
Даже сейчас, лежа на узкой жесткой койке, он вспомнил это и покраснел как рак. Так гадко! Это старая кошатина тогда мать надоумила - а та и рада! "В твоем возрасте юноше уже положено..." Кем положено?! И почему это вообще должно кого-то касаться?!
Это его дело! Его ... и Кристианы. Самая смелая девушка, кого он встречал - и песня о Сигне была песней о ней. Вот только он сам на Хагбарда не тянул никак. Да и сейчас вряд ли потянет...
6. Наказание
Солнце падает комьями, бьет по голове, гулко бухает в висках - неуютно Нильсу на солнце, жарко. Солнце рычит, как бабушка, Нильс трясет головой, чтоб рычание выпало через уши и ноздри. У бабушки глаза от солнца становятся совсем маленькие, нарочно такие не сделаешь, в нильсовы глаза солнце залазит без спросу.
Он прячется под трактором и оттуда наблюдает за курами. Кур трогать нельзя, и маленьких черно-желтых цыплят тоже - а то придет бабушка и надает по рукам. Белому отцу до цыплят дела нет, он ведет Мари в дом, дрожит, торопится, семенит за поважневшей, задравшей нос Мари. Мари медвежевеет, руки у нее загребущие становятся, как у бабушки, бедра под власяницей круглые, ходят и дразнятся. Нельзя, тсссс, говорит себе Нильс, вытягивает червей из-за обшлага - пусть и они на бедра посмотрят. На руки круглые, на новую старшую пчелу. Он видит, как смотрят на Мари приехавшие громкоголосые, в таких же балахонах как у отца Симена. День-деньской топоры - стук да стук, пилы - вжжиккк! Перепиливают белые тела деревьев, Нильс нюхает стружки, считает кольца на стволах. Да не сосчитать - кольца хитрые. Нильс-то, правда, умеет глазами приближать к себе все, что видит - но и тогда кольца сливаются, прячутся друг за дружку. Успокаиваются кольца только, когда отец Симен из книги читает - хорошо читает, слова идут ровно, дойдут до конца вдоха и снова пойдут.
"И сказал Ездра: "Лучше для человека не родиться, лучше не жить; твари бессловесные счастливее против человека, ибо не имут они наказания. Нас же взял Ты и предал суду. Горе грешникам в грядущем веке, ибо бессрочен суд над ними и пламя неугасимо!"
Приполз черный жук-автомобиль - Нильс боится их, они пахнут тошно и сладко, смертью пахнут. Брюхо разверз, как адскую пасть, и вытряхнул маленькую и круглую женщину-кошку - нос приплюснут, глаза круглые, волосы кучеряшками. Нильс смеется, широко разевая рот - как же, притворишься ты тут кошкой, тут место святое, все насквозь козни Сатанаиловы видят.
- Аааа, изыди! Кошка с глазами огненными по земле побежит, и когти вонзит - мяяяяууу! - воет Нильс, крестясь, открещиваясь от кошачьей круглюхи-пухлюхи.
Бабушка выходит - она выше и сильнее кошачьей, но внутри у нее царапается маленький такой страшок-червячок, Нильс знает его, такой же у него живет; когда чужих много вокруг - просыпается и царапается, наружу рвется, дырку процарапывает. Воет тогда Нильс - а ну как процарапает, и все наружу вывалится из нильсового живота? А следом Кристиана вылезла. Белая да ровная, и светится, как свечка.
- Девочке вашей было бы... в компании сверстников... лучше... рост и развитие... - доносятся слова кошачьей, и бабушка начитает дергаться, так и видит Нильс, как дрожит в ней все.
- Я должна сказать, у нее появился хороший друг, очень приятный парнишка. Они все дни проводили вместе. Поэтому, фру Борк, подумайте хорошенько. Вашей внучке нужно общество сверстников, они действуют на нее благотворно.
Слова кошачьей как буквы в увеличительном стекле - четкие-четкие, большие- пребольшие. Выпуклые как бедра Мари. Задрожала свечка-Кристиана при этих словах, забегало-заметалось пламя. А бабушка почернела, и видит Нильс, как загорается в ней черный огонь.
- Всего наилучшего, фру Борк. До свидания, Кристиана.
Дальше ничего не видит Нильс. Занимается Пером да Олавом - Пер спит и все проснуться не может, Олав тоже в спячку впадает. Подружек им нужно - роется Нильс в земле, но ничего не находит. Надо в сарае поискать, сыро там. Там у Нильса уголок есть укромный - там коробочки, стружки, пахнущие остро как салатовый цвет, так что аж насквозь пронзает запах. Нильс каждый день свежие приносит - и носом в остроту эту. Острота скоро тупится, уходит, пронзительная белая новизна тускнеет.
Пока нарылся в земле вдоволь, пока стружек собрал, пока до сарая доковылял - уж и солнце склонилось и не грохочет так, угомонил его Господь. А в сарае весело - лежит Кристиана спиной вверх, а бабушка Анне розогой на спине полоски рисует.
Рисует весело - хлоп и хлоп! Кристиана плачет - не может, видно, уже смеяться. А на белой ее спине все новые полосочки, нету места уже. И сил нет у Кристианы - легла она и уснула. И отец Симен тут и еще двое новых в балахонах. Сердит отец Симен - Нильс к стенке жмется, становится плоским, как всегда в таких случаях.
- Дура, прости Господи... это отродье Сатанаилово... вызывает тебя на гнев... смиряться... заявятся ...
Но бабушка Анне не слушает - черное в ней горит и полыхает. И выплевывает злые серые слова "Блудница! Блудница!" - и "у" в этом слове кажется Нильсу цвета старой крови, унылого такого, темного, коричневатого, как бывает после того, когда сожмешь украдкой шарик цыпленка, а потом полежит он в укромном уголке. Только слово тусклее еще и пахнет гуще.
Повисло облако над хутором, кажется на следующий день Нильсу. С раннего утра он не видит Кристиану. День сегодня плохой - много туч, они давят, голова тяжелая, Нильс царапает голову, выдавливает из нее боль. Царапает, пока кровь не начинает литься по вискам и щекам.
Голоса, голоса - в голове, снова с ним говорит блаженный Ездра, чью книгу вчера отец Симен читал.
"И увидел я там мужей преклонных лет, и входили им в уши, вращаясь, коловороты огненные. И сказал я: "Кто эти люди и в чем прегрешение их?"
Пришли мужи и вращают коловороты в нильсовых ушах. Просверливают насквозь словами.
***
- Я должна обследовать условия, в которых пребывает несовершеннолетняя Кристиана Борк. Поступил сигнал о жестоком обращении.
Фру Винге стояла возле фургона - черного минивэна, а рядом с ней вытянулись двое крепких парней из местного полицейского управления, врач, лицензированный социальной службой, сотрудник интерната для лиц с психическими отклонениями. Маленький боевой отряд в борьбе за правильность.
И конечно, она увидела то, чего и ожидала. На что и надеялась. Кристиана вышла сама, чуть пошатываясь. Глаза запавшие, губы искусаны. Маленький искореженный кусочек паззла, снисходительно подумала фру Винге, - вид девочки порождал досадное ощущение неправильности, вроде морщин на простыне или криво висящего эстампа. Паззлик был не на месте и дело фру Винге - встроить его туда, где ему надлежит быть.
- Ыыыыы!!! - завыл Нильс, вывалившись откуда-то из-за трактора, - Свееерлааа!!! Коловорооотыыы!!! Фру Винге вздрогнула от его вида - кровь по всему лицу, развороченный в крике грязный рот с пенечками зубов.
- Вам это так не пройдет! - гневно воскликнула она, устремляясь к застывшим поодаль бабушке и отцу Симену, радуясь наличию еще одного повода. Еще одну детальку можно вернуть в здание миропорядка. И тогда все-все будет правильно.
Врач меж тем завела Кристиану, все еще с трудом двигающуюся и плохо осознающую реальность, в минивэн. Через короткое время она вышла и что-то вполголоса проговорила фру Винге. Та с трудом сдержала победную улыбку.
- Мы забираем девочку, - торжествующе проговорила она.
Минивэн уносил застывшую рядом с фру Винге Кристиану и бьющегося в руках полицейских, воющего Нильса. Кристиана, не в силах выносить его вой, прикрыла глаза - и увидела как наяву постаревшую, согнувшуюся, утратившую стать и твердость бабушку Анне, ее сморщенные шепчущие губы и такие глубокие морщины, пролегшие от носа до уголков этих самых губ. Трапеция скорби... Мари теперь будет медведицей, подумала Кристиана.
***
Варг наблюдал, как мама смешивает ингредиенты для пирога и то и дело пробовал вишневую начинку. Неплохо все же - отец приедет только сегодня, Варгу не надо будет проводить с ним и старшим братом целый утомительный месяц каникул. Его ждет чудесное лето!
- Как там гусь? - задорно спросила мама. Она тоже была в приподнятом настроении, несмотря на визит бывшего мужа.
- Не улетел, ведет себя пристойно, - доложил Варг, украдкой сунув палец в начинку и быстро облизав его.
- Крис, начинки не хватит, если ты все время будешь пробовать!
- Я за нее беспокоюсь. Что-то кисловата.
Телефонный звонок отвлек фру Ольсен от завораживающего процесса размешивания.
- Да! Добрый день, Герда! - Варг поморщился, - Да, он дома... Что?! Господи, какой ужас! Изверги!.. Да, я думаю, это возможно, я его попрошу. Всего доброго.
Варг насторожил уши - что еще от него нужно старой кошатине?
- Крис, ты представляешь, твою подружку сегодня привезли в больницу! Звонила фру Винге и спрашивала, не смог бы ты подойти туда и хоть как-то ободрить девочку.
Именно сегодня... Варг глянул на противень, готовый к приему пирога, потом вспомнил, что его ожидает беседа с отцом - опять будут вопросы о его волосах, о его будущем, о том, что он неудачник... Хвала Одину, он может быть от этого избавлен! Хотя пирога ужасно жаль, конечно.
- Да, конечно. По крайней мере, лучше чем сидеть с этим придурком и моим братцем!
- Кристиан Юхан Ольсен! - строгость трудно давалась Ирме Ольсен. Но она приложила все усилия, - Он твой отец и без него ты не появился бы на свет. Точка.
Варг возвел глаза горе, но не нашелся, что возразить.
- А пирог я подвезу вам обоим попозже, - пустив эту парфянскую стрелу, мама отвернулась в миске.
Старая кошатина встретила его у больницы и провела в палату.
- Ты не мог одеть что-то поприличнее, Кристиан? Что-то не черное и без пентаграмм? - проговорила она, впуская Варга в маленькую белую комнатку.
Но закипевшее в нем раздражение сменилось испугом - светлая комнатка, белые простыни. Бледное личико белой щекой приминает подушку...
(пять лет спустя)
- Нам пришлось почти сразу по прибытии посадить его в мягкую палату, фру Винге. Он все время старался зарыться в грязь, а когда сестры стали выдворять его оттуда - впал в неистовство. С тех пор - никаких улучшений. И он все время зовет каких-то Пера и Олава.
Голос врача округлый и мягкий, как ее собственный. Мы воины одной армии - бьемся за правильность и нормальность, подумалось Герде.
Маленький глазок - за ним светло-бежевое пространство, такое мягкое, что в нем незаметно углов. Но в одной из точек этого пространства - маленькая фигурка, сгорбленная, синие промытые как стекла глаза, взгляд застыл на двери и, кажется, проникает за нее...
- Вы все сделали тогда правильно, фру Винге, - успокаивающе произносит врач, заметив ее застывшую позу. Герда удивленно поднимает на него глаза.
- Ну, разумеется, правильно! Я не могла по-другому. Нильсу Борку здесь много лучше.
Она, прихрамывая, пошла по коридору - хромота делала ее похожей на шлюп-плоскодонку в бурном море. Железная женщина, с восхищением подумал врач. Столько пережить - эти покушения... И теперь вот собирается свидетельствовать на суде против убийцы-сатаниста. У него было чувство, что ее неожиданный визит как-то связан с этим.
- В федеральную тюрьму, - спокойно сказала фру Винге, садясь в машину. Жаль, она не может больше водить, скрюченная рука и полупарализованная нога не дают. Но зато шофер ей положен теперь по должности и благодаря физическому состоянию.
***
Посещение... что ж, это интереснее, чем адвокат.
Старая кошатина стала еще старее. Варг почти не слушал, что она говорила, даже трубку держал на отлете. Ее лицо было из прошлого, казавшегося далеким. Да, он знает, что его мать попросила ее свидетельствовать в суде в его пользу. Он загляделся на ее шарф, оборачивающий изуродованную шею, он даже заметил краешек маленького шрама, выглядывающий оттуда.
... Шарф белый, молочно-белый (" Благородный цвет, будящий ощущение тепла!") -белый, как казенные простыни. Они тогда в больнице тоже были белыми. И дрожала испуганная улыбка с белых простыней.
- Ты?
- Да.Опять согрешила? - попытался пошутить, думал, опять просто астма. Она угасила улыбку, лицо сделалось взрослым и серым. Для нее все всерьез. Вся жизнь. Она взрослая.
- Это наказание.
Вошла медсестра и попросила Варга выйти - ей надо было сделать перевязку. Варг послушно вышел, но дверь закрыл неплотно. В щель он видел, как сестра снимала со спины Кристианы примочки, видел исполосованную спину,... у него подкатило к горлу, и он порадовался, что не ел...
... - Ответь мне только на один вопрос - где Кристиана Борк? - голос фру Винге каким-то образом пролетел расстояние в пять дюймов от трубки, лежащей на его плече, до его правого уха, и даже в волосах не запутался.
- Вам до нее не добраться, - в торжестве Варг не мог себе отказать.
7. Кто не с нами...
На гладкой поверхности стола не было ни трещинки, ни пятнышка - ничего, за что можно было зацепиться взглядом и немного отдохнуть. И поэтому Кристиана старательно разглядывала ткань собственных джинсов, стараясь потеряться в переплетениях синих нитей. А в глазах - перекошенный рот бабушки, изрыгающей проклятия через этот самый гладкий стол.
- Ты хорошо помнишь - к отцу Симену не приходили другие девочки?
Молчит Кристиана, качает головой, съёживается в просторном длинном джемпере, в собственной коже.
- Ни сейчас, ни раньше? Вспомни хорошенько, Кристиана. Ведь их привозили отцу Симену, правда? Маленьких девочек? А, может, мальчиков?
Качает головой Кристиана. Сидящий у другого стола полицейский сержант не поднимает головы от бумаг.
- Послушай меня, - фру Винге кошкой протягивается вдоль стола, голос ее твердеет как черствеющий хлеб, скрежещет колючими острыми сухими крошками, - двадцать лет назад, когда тебя еще не было на свете, Симен Янсен был профессором в университете. В том городке, где находился университет, произошло несколько изнасилований и зверских убийств.
Она впивается круглыми бесцветными кошачьими глазами в оцепеневшую Кристиану. Потом лезет в ящик стола и вытаскивает несколько фотографий, раскладывает их веером как уличный торговец на лотке.
- Смотри! Смотри хорошенько! - шипит она, - Вот что произошло тогда! Он тогда ушел от суда, но ведь это может повториться... Посмотри, наконец, что сделала с тобой твоя бабушка - ведь она такая же, как Янсен.
Кристиана очень старалась не глядеть на черно-белые страшные снимки - на них смерть, самая жуткая и неприкрытая, жутче всего того, что она видела в снах - ибо она знала, что это не сон... Глаза, глаза - они смотрели с фотографий, белые, остановившиеся.
- Это сделал отец Симен? - Кристиана впервые прямо смотрит в круглые глаза фру Винге, с этим маленьким зрачком с намеком на кошачью вертикаль.
- Это не мог сделать никто другой.
- Это сделал он или не он?
- Кристиана, дорогая, - от этого слова Кристиану передернуло, словно ее коснулись нильсовы черви, - это мог сделать только он.
Она воздела руки, точно в молитве. "Кто не со мною, тот против меня" - дыши, Кристиана, раз-выдох, два-выдох, три-выдох...
- Вы точно знаете, что все ... это сделал отец Симен? - вспыхивает в глазах Кристианы огонь, сапфировое мерцание, тверд сапфир и ясен как правда. Меркнут кошачьи глаза...
- Кристиана, пойми, Симен Янсен фанатик. Он должен быть остановлен! Это ... не мог сделать никто другой, он много общался с подростками, его работа была посвящена...
Кристиана не слушает - горят два сапфира, хранит камень сапфир человека от лжи и оговора.
- И он не твой отец! - почти выкрикивает фру Винге.
На улице Кристиана выпрямляется. Расправляет плечи, видя тощую фигурку возле мотоцикла. Фру Винге матерински улыбается, оглаживает Кристиану по плечам. Та вздрагивает - еле заметно, но фру Винге чувствует.
- Ах, извини, я не подумала... - преувеличенно ахает она, - конечно, шрамы ведь еще не зажили. Итак, спасибо тебе за информацию... И тебе спасибо, Кристиан, что подождал свою подругу.
Фру Винге шустро шмыгает обратно в здание. Длинноволосый парень передергивается - всей шкурой, как волк, стряхивающий снег или грязь.
***
Кристиана сидит на траве в парке, положив подбородок на колени.
- Я виделась с бабушкой. Ее будут... - трясет головой, - не помню, не знаю, не понимаю!!
Варг смотрит на ее спину - под тонким свободным джемпером сложенными крылышками отдыхают сейчас покрытые поджившими шрамами лопатки.
- Судить? И этого... белого?
Текут слова, слушает ее волк, уши насторожил.
- Она права. Это вполне мог сделать ваш чокнутый.
- Но ведь у них нет никаких доказательств!
Варгу вдруг захотелось ее подразнить.
- А вот представь, - начал он таинственным шепотом, встав перед ней, - что это действительно сделал он. И тени убиенных детишек начнут на тебя охоту. О, они будут являться в твоих снах...
Кристиана подняла на него ставшие вдруг огромными и совсем темными глаза, но Варг не заметил сейчас ужаса, плескавшегося в них. Он увлеченно продолжал:
- Их лица будут преследовать тебя и взывать к тебе "Кристиа-ана! Кристиа-ана! Иди к на-ам!"
-Аааааааа! - Кристиана кинулась на землю, зажмуриваясь и зажимая уши, - Нет, не надо, нет! Аааааа!!
Крик перешел в хрип. Варг бросился к ней, нащупал в ее сумке ингалятор, крепко схватил за плечи и сунул трубку в распахнутый в уже беззвучном хрипе рот.
- Дыши, дыши... успокойся, дыши. Чокнутая! - последнее помимо воли он произнес почти с нежностью.
- Я видела их,... детишек... девочка без ног,... она смотрела белыми глазами... фру... фотографии... - отдышавшись и цепляясь судорожно сжатыми пальцами за его футболку, прошептала обессиленная Кристиана.
- Старая сука! Ебать конем таких стерв... - выругался Варг, изо всех сил прогоняя мысль, что и сам только что вел себя как подонок. Он осторожно прижал ее к себе, поглаживая по голове. Она еще вздрагивала, как после удара током или как ребенок после долгого плача.
- Пошли завтра ночью смотреть на костер, - вдруг выпаливает Варг.
- Костер?
- Ну конечно, День Середины Лета...
Кристиана поднимает голову, смотрит на него снизу вверх - не осознавая, что только прижималась к его плечу. Вот зачем голову подняла - Варг чуть краснеет, но мягко притискивает ее к себе снова, усаживается поудобнее.
- Знаешь балладу про Филлемана и Манхильд*?
Его плечо чувствует движение - нет, не знает она такой баллады.
Филлеман и его дева-краса Играли в тавлеи в беседке златой...
- начинает Варг, откашлявшись. Кристиана затихла под его рукой, неосознанно поглаживающей ее голову.
Хоть строй из железа, из камня построй - Не выстроишь мост, что судьбу отвратит. Построй его ввысь и построй до небес - Не выстроишь мост, что судьбу отвратит
(пять лет спустя)
- Фру Герда Винге, клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
- Да, Ваша Честь.
Варг чуть заметно усмехается - в правдивости ей не откажешь. Во время того второго посещения, которого она добилась (а как же, она всегда добивалась своего!) - они говорили не в трубку, они сидели в комнатке для посетителей. Фру Винге выглядела очень уверенной, и даже рослый охранник, маячивший за спиной Варга, тушевался перед ней.
- От того, что ты мне сейчас расскажешь, Кристиан, будет зависеть, смогу ли я помочь тебе, - начинает она, откинувшись на жесткую спинку казенного стула, - твоя мама (да, вот именно, "мама", а не "мать" - фру Винге психолог) просила меня дать показания в твою защиту. Но ты должен мне рассказать, куда после пожара исчезла Кристиана Борк.
"... Виллеман вышел к ревущей реке, Арфу златую умелой рукой Взял он, играл он легко и хитро - Замерли птицы на диких ветвях, Умело, легко он на арфе играл - Горы откликнулись эхом с небес..."
- Ты меня слышишь, Кристиан? - непроницаемые светлые голубовато-серые глаза на совсем мальчишеском лице раздражали фру Винге, это было неправильно, - Я знаю, что она исчезла из приюта перед пожаром, потому что ее тела мы не нашли. И я знаю, что ты не участвовал в акте вандализма (Варг закатил глаза, рассматривая матово-белый потолок)
- С яростью, злобой и страстью играл, Вызволил Манхильд из рук водяного.
- отчеканивая каждый звук, артикулируя как актер, произнес Варг, пристально смотря в кошачьи глаза, -
Играл он, и арфа сияла его, И камнем твердеющим стал водяной
***
... - я убеждена, что Кристиан Ольсен, будучи еще несовершеннолетним, был причастен, как минимум, к одному акту вандализма. А также к исчезновению при невыясненных обстоятельствах несовершеннолетней Кристианы Борк.
- Протестую, Ваша Честь! - его адвокат заводным щелкунчиком подпрыгнул на стуле, - Убеждения свидетеля не могут служить доказательствами вины моего подзащитного.
Быстро сориентировался, подумал Варг - ожидалось, что фру Винге будет его защищать и то, что она сейчас говорила, должно было быть для адвоката полной неожиданностью. Взгляд с адвоката скользнул на разом постаревшее дрожавшее сейчас в сдерживаемых слезах лицо его матери...
... Он опоздал тогда на место встречи - парни уже успели уйти, а у него, как на беду, не хотел заводиться мотоцикл. Против уговора и предосторожностей он поехал через центр их городка и только потому заметил высокое пламя - самый высокий дом в городе, с башенкой, старинный. Недавно его переоборудовали под городской центр социальных программ и Кристиана жила сейчас там. Он успел только накрыть голову капюшоном худи и разбить полное дыма окно.
Кристиана лежала у самой двери в холл - даже сквозь дым в полутьме огненных сполохов он увидел ее остановившиеся, остекленевшие глаза. Он сразу понял, что опоздал не только на место встречи с друзьями, он опоздал и теперь.
___________________________
Норвежская средневековая баллада "Виллеман и Манхильд" переведена автором с английского подстрочника, найденного в иссследовании Heidi StЬa "Triumphant Orfeo: Spiritual Allegory in Sir Orfeo", McGill University, Montreal
8. Глупая романтичная баллада
Кладбищенской земляники Крупнее и слаще нет (М. Цветаева)
До прихода старой кошатины Варг почти не вспоминал Кристиану. Вернее, вспоминал, но как часть потока прошлого, не более... Мир задул, замыл, занавесил другими событиями горящий дом с высокой башенкой и обмякшее на его руках легкое девичье тело.
Нет, не сегодня. Сегодня должна закончиться эта вся тягомотина с судом. Хотя бы не придется дергаться снова и снова от термина "сатанист", который прилагал к нему каждый второй свидетель и каждый первый газетчик. Пару раз он пытался исправлять их, но затем просто устал от этого.
Сегодня нехороший день для воспоминаний о горящей башенке, и о своем отчаянном вое, когда он вспомнил давешний разговор с Кристианой о Хагбарде и Сигне - когда он сказал, что Сигне подожгла свою светлицу, чтобы подать сигнал кораблям... И о долгом пути по пустынным ночным улицам и еще более пустынным лесным тропинкам. Свет фары его мотоцикла жалобно подмаргивал ощетинившемуся темному лесу, словно умоляя о снисхождении. И лес снизошел - Варга и его мотоцикл никто не увидел ни на пути туда, к холму хорга, ни на пути обратно. Сегодня, Кристиана, он бы лучше вспомнил День костров, День Середины Лета
- Мне кажется, я как тот повешенный, из-под которого палачи вот-вот выбьют табурет, - тихо говорит Кристиана, на ее лице пляшет пламя большого костра. Они сидят в сторонке, на покрытой вечерней росой сырой траве парка, глядя, как другие прыгают вокруг пламени, визжат, орут и смеются. - Может, даже лучше, если выбьют поскорее...
И что он мог сделать? Мать должна была сегодня остаться у своего бойфренда, их дом был пуст и свободен... Ночь Середины Лета - сейчас это ночь цвета смерти, а не любви. У Варга дрожат руки, когда он ведет мотоцикл. Дрожат они и тогда, когда он пытается разорвать квадратик кондомной упаковки, рвет ее зубами, как чеку гранаты.
Кристиана сидит на его узкой кровати, смотрит снизу.
- Зачем? - у нее странно спокойный голос.
- Ну,... это чтобы... детей не было, - отвечает Варг. Хорошо, что он так и не зажег свет, Кристиана, потому что его щеки пылают, кажется, ярче того праздничного костра.
- А я хочу, - так же спокойно говорит она. Тянет его к себе, прижимается, греет, забирает его дрожь - спокойная как луна. И Варг тычется в ее волосы ослепшим от неожиданных слез лицом. Прочь эти тряпки - чувствовать ее всю, такую же, как те, что провожали черные драккары в дальний поход. Чувствовать, знать, владеть!..
...- Больно? - Варг с удивлением слышит свой чужой, охрипший голос.
- Нет, только чуть-чуть.
Они тихо лежат рядом как чужие, и это невыносимо. Варг первый притягивает ее к себе, шепча что-то в ее чуть отросшие волосы, целуя жадно и неумело, точно прося прощения. Но за что, во имя Одина, ему просить прощения? Он мужчина, он воин, он... Кристиана прерывает его сбивчивые мысли, ложась ему на плечо и скользя ладонью по его груди. И он вдруг ясно понимает, что она умрет, что она уже мертва и только оттого так сильна и спокойна. От этого приходит такой ужас, что Варг стискивает девушку в объятиях, что есть силы.
У них было всего несколько ночей. Дни между этими ночами Варг не помнил совершенно - какое-то полупьяное-полублаженное мерцание, возня и суета. Мать, казалось, напрочь забыла о нем, как и фру Винге забыла о Кристиане.
А ночи - в них не было блаженства, было только сумасшедшее цепляние утопающих в попытке взобраться на спасительную шлюпку.
Кроме последней ночи, которая была, собственно, почти днем. У матери что-то случилось на работе, они пришли к Варгу домой и нашли ее обычную записку на холодильнике "Буду поздно."
Кристиана умело приготовила ланч. Они медленно хлебали сваренный ею суп - первая девчонка, которая умеет варить суп, подумал тогда Варг, - и молчали. А потом пошли в его комнату, словно были супружеской парой.
На этот раз не было голодной суматошной возни - было ровное биение ритма, уносящего их все выше и выше. Варг пару раз, тяжело дыша, останавливался, чтобы сдержаться, затем продолжал и продолжал двигаться в полную силу. Дыхание Кристианы стало рваным, судорожным, она начала всхлипывать, крепко обнимая его за плечи и не в силах остановиться. И все дурные предчувствия Варга исчезли. А потом пришел момент, когда не стало ни дня, ни ночи, ни земли, ни неба, ни его, ни ее. Было только биение одного, слитого из двух, сердца. И билось оно везде, в каждой клеточке их общего тела, билось даже вокруг них, билось в стенах и в сердце варговой гитары, и громче его звучал только стон - тоже общий, один на двоих...
- Ольсен, на выход! - охранник деловит и спокоен как норны*.
Зал суда такой же, как и всегда - ни на йоту не поменялся. И седоватый адвокат так же прыгает вокруг. Варгу забавно сознавать, насколько он не вписывается в эту чистую и чинную обстановку. Он далек от того, чтобы ощущать себя мучеником - Варг сразу запретил себе думать о событиях в сослагательном наклонении, всякие "что было бы, если бы"...
... умрем Сегодня иль завтра -- Никто не избегнет Норн приговора!**
Он убийца и ему мстят. Как в древности. Все правильно - Варг удовлетворенно улыбается.
***
Это было как-то совсем неправильно. Фру Винге очень внимательно всматривалась в лицо Ольсена, когда судья зачитывала приговор. Сколько же ему сейчас лет, вдруг подумалось ей - что-то совсем не то происходило с головой в последнее время, иногда она начинала забывать простые вещи.
Двадцать... нет, двадцать один уже, должно быть...
"Кристиан Юхан Ольсен... совершении убийства ... поджоге культовых сооружений... двадцать один год с правом..." Он улыбается - это ненормально. Вот Ирма все правильно делает - зарылась лицом в ладони, плачет. Они ровесницы с Ирмой, но та всегда стройная, моложавая, ни одного седого волоса в каштановых волосах (или она их так удачно тонирует?)
Фру Винге, прихрамывая, вышла из здания суда и потихоньку принялась спускаться по ступенькам. После того покушения, пять лет назад, ступеньки стали проблемой. Но она не сдавалась - напротив, полупарализованные конечности стали чем-то вроде почетного ордена, она носила их гордо. И даже, казалось, стала с тех пор более прямой и подтянутой. И никогда не вспоминала Симена Янсена, бросившегося на нее со старым пистолетом в вытянутой трясущейся руке. Янсен успел разрядить в нее всю обойму, прежде чем его расстреляли полицейские. Ее не раз угрожали убить родители детей, переданных под опеку другим, но ни у одного не поднялась рука на ее несомненную правоту. А, может, им, в отличие от Янсена, было что терять - все они надеялись вернуть своих детей...
Нога предательски поехала на предпоследней ступеньке, фру Винге успела подумать, что стоило воспользоваться пологим круговым спуском, когда удар гранитного угла ступеньки в висок выключил ее из мира.
Мир включился ослепительными огнями бестеневой лампы. Мысли были на удивление ясными - вот только выразиться она никак не могла, хотя слова так красиво, четко и гладко укладывались в линию где-то внутри ее забинтованной головы. Но язык не слушался. Ни тогда, ни позднее, когда она лежала в палате, ни когда увидела в случайно попавшемся на пути ее коляски зеркале свое перекошенное неузнаваемое лицо.
Ничего, думала фру Винге - внутри нее все оставалось по-прежнему правильно. До того момента, когда в крошечную ослепительно чистенькую комнатку загородного заведения для ухода за престарелыми вошла новая нянечка. Высокая и широкая, крепкая и непроницаемая.
Вместе с нянечкой вошел страх, не покидавший отныне фру Герду Винге ни на минуту - потому что в нянечке она тут же узнала Анне Борк. Сектантку. Отсидевшую срок за издевательства над несовершеннолетней внучкой. На бейдже нянечки значилось "Анне Штелльсен" - и от этого пытка страхом только усиливалась. От этой сильной старухи можно было ждать чего угодно. Фру Винге пыталась говорить, пыталась написать что-то - но ее рот выдавал только невнятное мычание, а руки не желали слушаться. И так должно продолжаться долго - сердце у нее как у морского пехотинца, как шутил приходивший по утрам врач...
***
Стройная моложавая женщина и высокий мужчина, осторожно озираясь, шли по лесной тропинке. Они не любили леса, и все их вылазки на природу ограничивались пикниками к парке. А тут вдруг надо было идти в самую чащу. Мужчина раздражался все больше, но женщина упорно шла по тропинке, и ему нечего делать было, как только следовать за ней.
- Долго еще до этого чертового холма? - прорычал мужчина.
- Недолго, дорогой, - по привычке ласково ответила Ирма Ольсен. И прикусила губу - так она прежде говорила своему младшему сыну.
"- Мама, можешь сделать для меня одно одолжение?"
Ей разрешили свидание с сыном после вынесения приговора. Мальчик держался очень спокойно, словно получить срок, равный его возрасту, было пустячком, не стоящим внимания.
Холм, поросший невысоким кустарником, выпрыгнул на Ирму и ее спутника совсем неожиданно, - словно маленький Кристиан, любивший прятаться в ванной и выпрыгивать на нее с диким индейским воплем.
Холм молчал. А у его подножия Ирма нашла те самые заросли земляники, о которых говорил ей сын.
- О, сколько ягод! - снисходительно удивился мужчина. Это немного подняло его настроение, испорченное долгим путем через лес, - Особенно тут.
Клочок земли футов в шесть длиной и пару футов шириной казался новее и ярче других земляничных зарослей. Маленький земляничный оазис.
Ирма достала из рюкзачка книжку, а потом уселась на рюкзачок, изящно подогнув длинные стройные ноги. Раскрыла книжку и начала читать, близоруко щурясь на солнце.
"Небесный город снится к добру, Сигне тебе суждена. А туча пророчит тебе беду На вечные времена". Если вправду по воле небес Сигне будет моя, Мне никакая смерть не страшна, Готов погибнуть я".
По мере того, как Ирма читала, ей казалось, что ветер затихает в верхушках деревьев, и что-то робкое, как утренний прибой, начинает прислушиваться к ее голосу.
Она читала глупые романтичные строчки, как их называл ее бойфренд, погрузившийся в землянику, словно свинья в кормушку, - и тишина слушала ее все внимательнее.
"Скажи мне, Сигне, начистоту, Покуда мы вдвоем, Есть ли кто-нибудь на земле, Кто властвует в сердце твоем?" "Нет никого на всей земле, Кроме рыцаря одного. Это Хавбор, сын короля, Но мне не видать его".
Ирма, конечно, не могла знать, что одной глупенькой девочке умная фру Винге когда-то говорила, прищурившись, словно кошка на мышь:
- Я точно знаю, что сегодня твой друг и его приятели планируют поджечь церковь - ту, что строят ваши, из секты. И если ты, Кристиана, хочешь, чтобы твой друг не получил срок за поджог - тебе придется дать такие показания, какие нужно. Поверь, это все делается к твоей же пользе...
Сын короля и дочь короля Легли, как муж с женой, А злая служанка тихо ждала У двери в их покой.
А потом глупенькая испуганная девочка вспомнила старинную балладу и полезла на башенку. И ярко горел огонь, охвативший деревянную старинную башенку, самую высокую в городе... Потому что огонь - это был сигнал кораблям, уносившим воина к его судьбе. Вернитесь, корабли, вернитесь! Верните ей ее викинга!
Сигне увидела красный плащ И сразу все поняла. Она подожгла светлицу свою -- Пускай горит дотла. Солому на крыше она подожгла, Дала она пламени взвиться И со служанками заперлась В пылающей светлице.
Нет, она не хотела умирать - она хотела сбежать вниз и выбежать на улицу. И только дым помешал - лез в горло, душил, перехватывал, цеплялся за клеточки легких, выбивая дыхание, будил уснувшую было болезнь. И болезнь взвилась, радуясь обретенному серому душному союзнику, и вдвоем они выдавили жизнь из хрупкого человеческого тела...
- Что за чушь ты все читаешь... Омн... какая здесь все-таки земляника вкусная! - промычал мужчина, ползая по заповедному клочку. Шесть футов в длину, два в ширину...