Они, женщина с изумрудными глазами, в голубом платье и с браслетом на руке, с лазерной гравировкой "Мы из прошлого" и мужчина в тёмных очках, в рваных фиолетовых джинсах, в белоснежной рубашке с коротким рукавом и с точно таким же браслетом на руке, очень давно не видевшись, зашли в кафе с порхающим названием "Стрекоза"
- Не знаю, Венера, осталась ли ты той, которуя я тебя знал раньше. Хочется надеяться на это, но всё могло произойти за прошедшее долгое время.
- Не сомневайся, я осталась прежней. А ты изменился?
- И да, и нет, - с заразительной улыбкой, как всегда, ответил Венере её собеседник. - Больше изменился внешне, характер остался прежним.
- Это хорошо, что характер твой остался прежним, что не подстраиваешься ни под кого.
- Всё, конечно, в короткой встрече невозможно рассказать о себе. Давай-ка так начнём, Венера, наш разговор: ты задаёшь мне вопросы, а я отвечаю на них. И таким образом кое-что узнаешь обо мне, а мне будет достаточно узнать тебя сейчас по твоим вопросам ко мне. Когда я учился, у нас был один профессор, который оценки на экзаменах ставил не за ответы студентов, а за их вопросы, по которым он узнавал их подлинные знания. И к тому же он экономил своё время.
- Забавно, забавно, - улыбаясь произнесла Венера. - Может, ты первый начшёшь задавать мне вопросы?
- Не знаю, Венера, бывает ли у тебя такое, иногда перед моими глазами всплывает какой-нибудь предмет или лицо человека, которые я видел мельком много лет назад. Например, красные яблоки, что видел рядом с автобусной остановкой в одном маленьком белорусском городке, где был лишь пару часов. Или же вижу лицо женщины, работающей в химчистке, в которой находился всего-то минуты три. Я бы мог привести множество подобных примеров, начиная с детских лет, когда запомнилось, казалось бы, самое незначительное, нисколько не повлиявшее на мою последующую жизнь. Моя память, точнее сказать, моя избирательная память очень интересная штука. Она фиксирует неожиданные моменты, окружающие меня: например, серые, обшарпанные стены подъезда, при выходе из которого рано-рано утром, когда ещё совсем темно, в небольших лужах воды на тротуаре, на дороге отражается свет уличных ламп, нет никого рядом, ощущаешь себя как-будто инопланетянином, только что прибывшим в большой город без людей. Понимаешь, что ещё совсем немного и город начнёт просыпаться, появятся идущие куда-то люди, автомобильный транспорт. Это особенные минуты короткого ожидания: хочется, чтобы ещё продлился конец ночи, чтобы город ещё немного поспал, давая возможность наблюдать отражение в серебристых лужах серебристо-голубоватый света уличных фонарей. Но вот-вот начинает медленно-быстро рассеиваться тьма, постепенно исчезает ночное таинство. Гаснут уличные светильники, лужи перестают быть мерцающими, а я уже не инопланетянин. Нет уже никакого волшебства, всё буднично, блекло. Но это почему-то запоминается на долгие годы, вместе с серыми воробьями и с сизо-фиолетовыми голубями, пьющими воду из луж.
- У тебя какой-то особый мир, - сказала Венера. - Ты живёшь явлениями, которые для многих людей являются настолько обыденными, что они не обращают на них внимание. Слушая тебя, мне кажется, что тебе совсем мало надо в этой жизни.
- И мало, и много, - произнёс Пётр, при этом улыбнувшись.
- Я тоже, конечно, что-то помню, но более значимое для меня, чем у тебя.
- Да, давно мы не виделись с тобой. Всё хотел спросить ещё в те давние времена, почему тебя назвали Венера?
- Маме понравилось это имя, красивое. А почему ты носишь сейчас имя Пётр?
- Мой отец дал мне это имя в честь Петра Первого и одного американца Питера.
- Ну, в честь русского царя, совершившего большие реформы, продвинув Россию намного вперёд, это можно понять, но Питер, почему?
- Это в честь Питера Джефферсона, который воспитал замечательного сына, Томаса Джефферсона, написавшего Декларацию независтимости, третьего президента Соединённых Шта
тов Америки. Интересно, что Питер Джефферсон был малообразованным человеком, но он приложил все усилия, чтобы его сын, начиная уже с пятилетнего возраста, начал получать образование. Мой отец, Венера, всегда считал самым важным, самым приоритетным в своей жизни, чтобы дети были образованными. Поэтому он и дал мне имя даже не самого Томаса Джефферсона, а именно Питера Джефферсона, - ответил Пётр. - У меня есть ещё одно имя, ты его знаешь, это мой псевдоним.
- Видимо, твой отец, видимо, был необычным человеком. Впрочем, ты тоже такой же.
- Почему же?
- Ну, кто может помнить красные яблоки, что продавались какой-то тётенькой много-много лет назад рядом с автобусной остановкой, если только не ты, - улыбаясь, произнесла Венера.
- Да, помню не только это. Периодически мелькающие одни и те же лица, предметы несут в себе какой-то смысл, нет, даже не смысл, это некие символы, сигналы, как мне кажется, сигналы памяти, напоминающие о когда-то давно, возможно, сто, двести, тысяча лет, происходящем в моей жизни. Иногда происходят интересные события, которые начинаешь понимать как символическое значение в судьбе человека.
- Например? - спросила Венера.
- В моей жизни было несколько символических значений... К примеру, я невольно стал замечать, что те люди, которые относились ко мне с недоброжелательностью, пытались принизить, унизить меня, через некоторое время уходили из жизни, хотя я ни в коей мере не способствовал этому. Нет, я никогда не был рад такому событию. Мне не доставляет удовольствие смерть любого человека. Более того, мне даже становилось их жаль. Но такова была судьба этих людей. Возможно, их наказывал бог за нехорошие умыслы и деяния. Не в моих силах было изменить их судьбу. Если я еще живу, несмотря на все трудности и опасности, несмотря на то, что несколько раз был на краю гибели, которые происходили в моей жизни, значит, это Кому-то нужно.
Наступила некоторая пауза. Пётр, продолжая пить кофе, устремив в окно свой взгляд, который Венера пыталась понять, разгадать.
- Или же в связи с эти показательна история моего рождения, о которой я как-то писал, - продолжил говорить Пётр. - Сразу же после рождения, я внезапно чем-то заболел и был уже при смерти. Через месяц мама и бабушка приготовились меня хоронить. К ним в дом привели целительницу, которая, посмотрев на меня, ребёнка, сказала, чтобы мама выкупала меня в корыте вместе с маленьким щенком. Эта женщина сказала, что кто-то из нас, я или щенок, после этого умрет. Щенок умер после купания со мной, но я остался жив. Я связываю это с тем, что щенок через воду впитал мою болезнь и умер, а я остался жить. Видимо, я не случайно родился в год собаки. И целительница об этом, думаю, знала. Мне очень жалко того щенка. Для меня, как я потом понял, в то время произошло символическое событие: Кто-то решил, что, несмотря на опасную болезнь, ребенка следует оставить в живых.
- Да, это, действительно, удивительно! - воскликнула Венера.
- Как можно, спросишь, жить много, ведь человек физически столько не живёт? Не знаю, как ответить на такой вопрос. Допускаю лишь, что человек, его душа существует в иной своей форме, и до его физического рождения и после исчезновения своей физической оболочки.
- Но это же чистейшей воды мистика, бред, что ты должен понимать, - сказала Венера, при этом несколько настороженно посмотрев на Петра.
- Ты имеешь полное право так считать. У меня, Венера, исследовательская природа ума. В своих поисках понимания каких-то интересующих меня вещей, процессов, я вынужден рассматривать самые невероятные варианты их происхождений, не имею права их отвергать.
- Пётр, не кажется ли тебе, что таким образом ты усложняешь себе жизнь?
- Но я не могу иначе жить. Исследователь это преследователь того, в чём желает разобраться. В тоже время, и это тоже очень занимательно, преследует меня и то, кого-что преследую я. Получается, что существует два преследователя, я и окружающий меня мир. Например, перед моими глазами воз
никают ложечка для обуви или же носовой платок, которые мне когда-то подарили. Возникает вопрос, стоит ли думать о таких повседневных мелочах в своей жизни? Да, может быть, и не стоит. Но вот же думаю, более того, пытаюсь вспомнить более отчётливо цвет этой ложечки и рисунок носового платка. Несомненно, эти бытовые предметы вызывают те или иные ассоциативные расплывчатые моменты, которые трудно определённо, рельефно обозначить. Для чего, почему трачу на это своё драгоценное время, задаю сам себе вопрос? Возможно, Венера, через цвет ложечки для обуви, через рисунок носового платка хочу воспроизвести детально один из периодов своей жизни, то есть как бы заново прожить это ушедшее время. Удаётся ли мне это? Можешь не верить, но я проживаю такой период, на несколько секунд проживаю.
- Да, очень интересно.
- Почему я об этом тебе, Венера, рассказываю? По-большому счёту, делюсь своими ощущениями даже не столько с тобой, сколько .... Не будь тебя, на твоём месте, вполне возможно, был бы другой человек. Хотя, кто его знает, может быть, на твоём месте и не было больше никого. Ты собирательный образ тех немногих людей, хорошо знавших меня. Разговаривая с тобой, я как бы говорю сейчас и с ними, что тоже является желанием вернуть время. Хотя и понимаю, что они давно уже и не думают обо мне, более того, совсем забыли, что я был такой в их жизни. Но меня это не смущает и не волнует. Я не ставил себе цель, чтобы остаться в чьей-то памяти. Для меня достаточно того, что я их помню. Я могу лишь предполагать кое-что. Разумеется, это игра, игра моего воображения, без которого мне скучно было бы жить. Кстати, не могу не сказать, если бы можно было реально вернуть то ушедшее время общения с ними, не уверен, что между нами мог бы состояться прежний доверительный разговор.
- Почему же? - спросила Венера.
- Следует понимать, что разлука между некогда бывшими близкими людьми часто разъедает взаимопонимание, меняются жизненные ориентиры, приоритеты.
- Значит, ты допускаешь, что мои жизненные ориентиры, как ты выразился, изменились, правильно я тебя поняла?
- Да, допускаю. И не потому, что ты изменила им, а изменились, возможно, жизненные обстоятельства, в которых ты находишься.
- Но это же не так, я никогда не изменяла своим приоритетам! - воскликнула Венера.
- Я этому рад, очень рад. Рад, что ты не поддалась жизненным обстоятельствам. Это значит для меня, что ты, действительно, осталась прежней личностью. Лишь немногие люди обладают решимостью, способностью сохранять себя в этом мире.
- А ты сохранил себя?
- Да, сохранил. Но это стоило мне невероятных усилий и многих утрат. Всю жизнь я сопротивляюсь стереотипам, трафаретам, шаблонам и в самом себе, и со стороны внешнего мира, потому что они замораживают мою сущность, тормозят динамику моей жизни, делают её застывшей и, стало быть, неинтересной. Что мне сложнее, оказывать сопротивление в этом плане внутри себя, самому себе, или же противостоять воздействию со стороны окружающей среды? Трудно сразу однозначно ответить на это. Всё же, мне думается, учитывая мою постоянную требовательность к себе, бороть трафареты в самом себе чуть проще. А вот стереотипы мышления значительной части общества, признаюсь, выводят меня из состояния равновесия намного чаще. Когда я впервые, лет 30 назад, прочитал у Кортасара, что его один из центральных персонажей "патологически чувствителен к давлению всего, что его окружает, к давлению мира. Одним словом, обстоятельства слишком угнетают его,... всё в мире причиняет ему страдание", то я был ошарашен. Ведь это же, подумал я, про меня. И мне стало, нет, не радостно, мне стало страшно. И страшно не потому, что такое со мной происходит, я человек, без всякого преувеличения, не сочти, пожалуйста, за нескромность, мужественный и отчаянный, а потому, что я не один такой. А если не один, если я не исключение, значит, внешний мир, действительно, агрессивен. Я часто задавал себе вопрос, почему он к одним агрессивен, а к
другим лоялен? В чём провинились первые? И пришёл к тому, что проблема заключается в существовании инакомыслия. Кто-то, возможно, скажет, что инакомыслие может быть разным, несущим в себе тоже агрессивность. Это верно. Но я речь веду об инакомыслии, которое не нарушает конструкцию мира, не приносит ему катастрофу, а лишь желает, чтобы в нём ему было право иметь место. Мой же жизненный опыт показывает, что только стоит выразить мысли, которые не входят на данный момент в искусственно созданную сильными мира сего струю массового психоза (я не буду приводить здесь многочисленные примеры из социально - политической сферы), как будешь осмеян и предан анафеме. Ещё Авиценна писал:"Что делать в обществе ослов? Коль не осёл, сочтён неверным будешь". Люди, выражающие чётко и ярко своё инакомыслие, как правило, погибают. Они уничтожаются даже не королями, не императорами, не царями, не диктаторами, не президентами. Их отвергает и убивает в первую очередь продажная толпа, составляющая значительную часть общества. Вспомним Евангелие по Луке: "Но Пилат, желая отпустить Иисуса, опять обратился к ним; Но они кричали:Распни, Распни Его!". Больше всего толпа боится инакомыслие.
- Мда, - задумчиво произнесла Венера. - Есть люди, которые неожиданно приходят к тебе из далёких времён и остаются в твоём сердце навсегда. Ты, Пётр, первый человек для меня, пришедший из далёкого времени.
Пётр задумчивым взглядом смотрел на стоящую рядом вазу с белоснежной лилией.
- Я не один такой человек. Людей, приходящих из другого времени, не так уж и много, но они всё же появляются в нашей жизни. Для меня такими людьми явились английская поэтесса Эмили Бронте и американская поэтесса Эмили Дикинсон, жившие в девятнадцатом веке, оставившие огромный след в мировой поэзии, хотя Эмили Бронте прожила всего лишь тридцать лет. Её стихи, как говорят, превосходят некоторые поэтические творения Байрона и Шелли, входят в число сорока шести самых лучших поэтов в мире. Но дело даже не официальном признании их поэтического творчества. Я бы назвал поэзию Дикинсон и Бронте космических масштабов. Недаром в честь их названы кратеры на других планетах. Две Эмили... две величайшие звезды в мире глубочайших чувств. Просыпаясь ночью, Венера, открываю глаза, перечитываю стихи этих замечательных женщин и сердце моё наполняется одновременно грустью и радостью. Их стихи будоражат душу до такой степени, что остаются в ней навсегда. Послушай стихотворение Эмили Бронте, которое было самым любимым для Эмили Дикинсон:
No Coward Soul Is Mine
By Emily Brontë
No coward soul is mine
No trembler in the world's storm-troubled sphere
I see Heaven's glories shine
And Faith shines equal arming me from Fear
O God within my breast
Almighty ever-present Deity
Life, that in me hast rest,
As I Undying Life, have power in Thee
Vain are the thousand creeds
That move men's hearts, unutterably vain,
Worthless as withered weeds
Or idlest froth amid the boundless main
To waken doubt in one
Holding so fast by thy infinity,
So surely anchored on
The steadfast rock of Immortality.
With wide-embracing love
Thy spirit animates eternal years
Pervades and broods above,
Changes, sustains, dissolves, creates and rears
Though earth and moon were gone
And suns and universes ceased to be
And Thou wert left alone
Every Existence would exist in thee
There is not room for Death
Nor atom that his might could render void
Since thou art Being and Breath
And what thou art may never be destroyed.
- Замечательно! - воскликнула Венера.
- Это стихотворение выражает сущность единства мироощущения великих поэтесс.
- А почему ты, Пётр, - после минутной паузы спросила Венера, - выбрал именно это кафе для нашей встречи?
- Мне всегда, ещё с детских лет, нравилось наблюдать за стрекозами, за их быстрым полётом, за их удивительно красивой окраской. Ведь это красивые и умные насекомые, возраст которых насчитывает не одну сотню миллиардов лет. Идя в это кафе, не исключал, что могу увидеть в
нём хоть одну стрекозу, - улыбаясь, ответил Пётр.
- Теперь ты здесь, в "Стрекозе" наблюдаешь за мной, несколько более по возрасту молодой стрекозой? - смеясь, спросила Венера.
- Не совсем так, лишь отчасти, - лукаво улыбнувшись, ответил ей Пётр. - Как наблюдать за тобой, если за окном опускается расползающий везде туман, проникая уже и в кафе, закрывая постепенно от моего взора столики и тебя вместе с ними?
- В таком случае, представь, что меня нет, но ты разговариваешь со мной.
Они вместе тут же расхохотались.
- У меня к тебе ещё два вопроса, - сказала Венера. - Ты продолжаешь что-то писать? Если да, то для чего ты это делаешь?
- Пишу много текстов и через некоторое время их уничтожаю: что-то не так, не та тональность, не успеваю совершить то, что должен сделать в этой сложной, непредсказуемой жизни, пребывая одновременно и в прошлом, и в настоящем времени и пытаясь, насколько это возможно заглянуть, хоть одним глазком, в будущее время. Перед сном мелькают с молниеносной скоростью разные кадры из жизни: "пластичная" Вселенная, молчаливая Луна, пролетающие облака...В эти минуты в душе сочетаются странным образом и огорчение, и успокоение. Так происходило всегда, ещё с детских лет. Но с возрастом это стало происходить значительно чаще. Иногда записывая свои мысли, чтобы зафиксировать состояние своей души, сделав это, тут же снова приходится уничтожать записи, не доверяя им, только потому, что они могли быть излишне сиюминутно эмоциональны. Однако через некоторое время снова сажусь писать тексты. Примечательно, что они иногда идут потоком, волна за волной, но потом вдруг по непонятным причинам для меня записи прекращаются. Психика любого человека так устроена, что есть желание как-то оправдать самого себя. Как известно, время неумолимо летит вперёд и его мало остаётся, чтобы многое ещё успеть сделать. Быстрота времени и, соответственно, всей жизни наблюдается во всём: в окружающих людях, в близких и незнакомых, часть которых вдруг исчезает навсегда, во взглядах и деяних современного общества, в изменении окружающей среды, природы, в появленни новых шокирующих сленгов, в охватившей молодое поколение паутины компьютеризации, жизнь настолько стремительно изменяется, что уже, можно чуть-чуть отстать от неё, несмотря на всю свою продвинутость, говоря тем же языком из новоявленных сленгов, а этого очень не хочется. Нет, при этом не омрачаешься, не сетуешь на то, что вокруг происходит модернизация жизни. Проявляя любознательность к миру, в котором живёшь, пытаешься, иногда успешно, иногда безуспешно, всё же хоть на миллиметр опередить в своём движении время. По-большому счёту, это забавная игра со временем, похожая, при всей понятном различии, на игру, которую вёл, например, в своём знаменитом романе аргентинский писатель Хулио Флоренсио Кортасар Дескотте, к слову сказать, и не только он. Огромный интерес, ценность любой игры, особенно игры со временем, имеющая широкий диапазон самых разных аспектов жизнедеятельности, состоит, несмотря на её основные каноны, в наличии возможности проявления удивительной изобретательности тех, кто в ней участвует, дающей получение неописуемого восторга, даже если вдруг игра будет в самом конце проиграна, от чего никто не застрахован. Этот восторг компенсирует все неудачи, потому, как кажется, он и есть лейтмотив всего человеческого существования. Важно в любой игре уложиться по времени, которое даётся на её проведение, чтобы, как в шахматах, не попасть в цейтнот или в цугцванг. Время это своеобразная аренда, которую соизволил дать нам, людям, сам Бог. Люди всегда испытывают дефицит времени, которого, как и денег, много, как им кажется, не бывает. Но чтобы многое успеть сделать в жизни, необходимо сделать точные акценты, направления, что равносильно было бы выбрать на длительное пользование только две-три книги из 170 миллионов изданий в The British Library, и последовательно, рационально стремиться к ним, что далеко не всегда получается. И это тоже хорошо понимаетс
я. Однако такое полное понимание приходит лишь тогда, когда времени становится, как говорится, в обрез. И как ни странно, при этом не паникуешь, а наоборот, успокаиваешься, понимая, что мало кому удаётся правильно жить. К тому же, ещё неизвестно, что такое правильная до конца жизнь. И существует ли она, правильная жизнь, на самом деле? Возможно, это миф, созданный людьми, чтобы присвоить себе ореол непогрешимости. Прежде чем заснуть, смотришь в калейдоскоп времени, видя в нём забавные, грустные и радостные картинки прожитой жизни.
Венера поднялась со стула, подошла к окну, за которым медленно опускался туман с небес, с гор, обволакивая своей пеленой здания, деревья, постепенно растворяя в себе едва видимые их контуры. Исчезали дороги, пруд, парк, золотистым цветом отсвечивались лишь в туманном облаке купол храма, крест, возвышающийся над ним. Повсюду расползался густой туман, заполняя всё на своём пути: жилые дома, офисы, кафе, рестораны, вокзалы. Всё исчезало: не было прошлого и настоящего. Но у неё была надежда, что туман всё же рассеится и появятся небеса, горы, здания, деревья, дороги, пруд, парк, величественный храм, жилые дома, офисы, кафе, рестораны, вокзалы, люди, птицы, животные, цветы, всё то, что именуется жизнью.
- Да, всё равно туман исчезнет, - как бы читая мысли своей собеседницы, произнёс продолжавший сидеть за столом Пётр. - Но и он нужен, чтобы после него ещё больше ценить окружающий красочный мир, мир без войн, без стрельб, без крови, мир, где нет деления людей на своих и врагов, где нет пленных, раненых, замученных, изнасилованных, убитых, бездомных, униженных, оскорблённых.
- Таким образом мы приветствуем туман и одновременно, как это ни парадоксально, желаем, чтобы он рассеился, - улыбаясь, сказала Венера, возвращаясь к столику.
- Ты не ответил на мой второй вопрос, причина написания твоих текстов?
- Где-то я уже писал об этом, - сказал Пётр. - Тексты это тоже моя своеобразная игра, захватывающая игра в прятки не только со временем и пространством, но и с самим собой. Как бы тебе это коротко и доступным языком обьяснить? Через свои тексты я открываю что-то всё новое и новое, находящееся в глубинах моей души, что я раньше не видел. Короче говоря, через тексты мне интересно познавать, открывать самого себя. Но почти весь наш разговор касается моей персоны. А как ты живёшь сейчас? Появились ли у тебя новые друзья?
- Моя жизнь проходит без особых изменений. Честно говоря, друзей у меня уже нет. Но я не страдаю от их отсутствия, потому что, по-большому счёту, у меня их и не было, кроме тебя, Пётр. После ухода родителей из жизни я ограничила круг своего общения, занимаюсь больше своей работой.
Пётр поднялся из-за стола и подошёл на то место, где прежде стояла Венера. Глядя в окно, он видел лишь густую пелену тумана. Внутри кафе тоже образовалась плотная завеса тумана. Пётр развернулся от окна в сторону столика, где сидела Венера. Но и столик, и Венеру уже не было видно из-за густого тумана. Через две-три минуты туман начал вдруг рассеиваться, появились первые контуры внутреннего интерьера кафе. А вскоре туман и совсем улетучился, как и исчезли куда-то Пётр и Венера, люди из прошлого, как гласила надпись на их браслетах.
В опустевшем кафе появилась грациозная, с изумрудно-голубыми крыльями стрекоза, прилетевшая неизвестно откуда, возможно, прожившая триста или сто миллиардов лет на земном шаре, и уселась на фиолетовую вазу с белой лилией.