- Иногда лучше промолчать, чем говорить правду, - сказал Гай в одной из дружеских бесед своим коллегам Валентину и Женевьеве, понимая при этом, что кто-то из них может возразить ему. - Возможно, эти слова из моих уст вам покажутся странными. Признаюсь, я и сам это осознал сравнительно недавно.
- Да, действительно, - произнесла Женевьева, - весьма странно слышать это, Гай, от тебя. - Как-то это противоречит твоим принципам. Не так ли, Валентин? Интересно, что ты скажешь по этому поводу?
- Честно говоря, не знаю, что сразу и сказать, - ответил Валентин. - Взависимости от той или иной ситуации можно сказать, что лучше говорить правду, чем промолчать. Но бывает, что, и это тоже надо признать, лучше промолчать и даже соврать.
- А я думаю, что при любой ситуации надо не молчать, а говорить правду. Как верно сказано кем-то, лучше горькая правда, чем сладкая ложь, - заметила Женевьева.- Не так ли? - обратилась Женевьева к свои коллегам?
- Между правдой и ложью есть тончайшая грань, - после некоторого зависшего молчания в разговоре, произнёс Гай. - Бывает, что и правда, как и ложь, травмирует, убивает. Необходимо очень тонко чувствовать сложившуюся ситуацию, хорошо знать человека, его психологическое состояние, к которому обращена правда. Ведь, согласись Женевьева, ты же не будешь говорить человеку, что он не красивый, что он имеет непомерно, например, большой нос. Но, допустим, ты и скажешь ему эту правду. Ну, и что, от этого, его нос изменится, он станет красивым? Нет, конечно. Он знает это и без твоей правды. Более того, твой акцент на его физиономических изъянах может привести его к отторжению не только такой правды, но и тебя. Стало быть, возникает вопрос, что даст ему и тебе эта правда? Не лучше ли, действительно, в этом случае её избегать?
- Не понимаю, к чему весь наш этот разговор, если каждый из нас всё равно останется при своём мнении? - спросила Женевьева.
- Не следует так категорично думать, - ответил на вопрос Гай. - Вполне могут происходить некоторые трансформации во взглядах человека. Это не всегда отчётливо заметно со стороны окружающих его людей, но даже и для него самого. Я думаю, что мы достаточно уделили внимания этой теме.
Чтобы как-то снизить степень проблемной темы разговора, Валентин вдруг спросил, улыбаясь, собеседницу: "Женевьева, давно хочу узнать, откуда у тебя такое экстравагантное имя? Почему-то хочется назвать тебя Женей". Все трое тут же расхохотались.
- Много будешь знать, скоро состаришься, - ответила Женевьева.
- Так я уже и так старый, мне терять уже нечего, - улыбаясь, сказал Валентин.
- Ну, хорошо, открою тебе секретик насчёт моего имени, - смеясь, ответила коллега. - В далёкие времена мой отец интересовался международной журналистикой. Ему очень импонировала французская журналистка Женевьева Табуи, о которой говорили её современники, что она провидица. Даже Гитлер говорил о ней, что "мадам Табуи умнейшая из женщин, она знает, что я собираюсь делать, еще до того, как я сам это узнаю". Думаю, если бы она своевременно не улетела в США, он бы эту строптивую журналистку, несомненно, уничтожил. В честь её мой отец дал мне имя.
- Значит, - улыбаясь, спросил Валентин, - ты тоже ясновидящая?
- О, нет, - ответила Женевьева. - Я много сделала просчётов в своей жизни.
- Все делают в своей жизни просчёты, - заметил Валентин. А что ты совершила самое ошибочное в жизни?
- Развелась с мужем.
- И какова была причина?
- Я и он оказались с крутым характером. Мы были слишком амбициозны. Кто-то, как я поняла потом, должен быть уступчивым. У меня не хватило ума понять это вовремя.
- Но и у твоего мужа не хватило ума тогда понять это? - спросил Гай.
- Получается, что так, - ответила Женевьева. Любовь это испытание, которое далеко не каждый способен выдержать.
- Как ни странно это может звучать, пожалуй, большинство людей, имеют смутное представление о подлинной любви, - сказал Гай. - Потому-то и разводов очень много. Хотя, ради справедливости надо заметить, что многие супруги живут вместе всю жизнь, а любви между ними всё же нет. Возможно, им кажется, что они любят, возможно, они играют в некую любовь, возможно, что со временем, надо, видите ли, только уметь ждать, что любовь всё же появится. Не следует их упрекать в этом. Иллюзия любви тоже имеет право на существование, потому что она даёт хотя бы некоторую надежду обречь что-то невероятно душевно захватывающее.
- Миллионы людей, - снова вступил в разговор со своими коллегами Валентин, - так и не встретили свою любовь, но ничего катастрофического с ними не произошло: живут, трудятся, создают свои ценности, радуются ими, отдыхают, веселятся.
- Всё сложно, очень сложно в этой жизни, - сказала Женевьева, смотря в окно, за которым красовалась осень.
- А как сложилась дальнейшая жизнь твоего, Женевьева, мужа?
- Не знаю. Первое время мы переписывались, но потом он замолчал. Может быть, он умер, но вероятнее всего погиб мгновенно в угольной шахте, ибо по характеру был смелым, отчаянным человеком, чему я могла привести примеры, очень похожим крутым своим нравом на норвежского короля Харольда Сурового, правившего в начале 11 века. Не знаю. Но, мне кажется, что в некоторых случаях неизвестность предпочтительнее известности. Возможно, и мой муж также считал, а потому и прекратил нашу переписку. Признаюсь, он верно поступил, оставляя некую надежду мне, что он жив, а ему, что я жива.
- Интересно, почему ты, Женевьева, сравнила его с этим воинственным норвежцем, а не с кем-то другим, например, с Иваном Грозным? - спросил пытливый Валентин.
- У меня так мозг устроен, ассоциативность мышления, так сказать, - улыбаясь ответила Женевьева. - Смотри в окно, там начало осени. Переписка с моим мужем прекратилась осенью, Харольд Суровый погиб мгновенно от пущенной в него стрелы, не то в шею, не то в голову. Но как показали последние исследования английских историков Харольд погиб от меча, вонзившего в его грудь и сразу же этим мечом отсекли ему голову. Это произошло осенью. Иван Грозый же медленно умирал весной. Понятно, что я вспомнила норвежского короля, а не русского царя. Ладно, дорогие мои коллеги, я покидаю вас, иду дышать хрустальным осенним воздухом.
Женевьева любила прогуливаться одна там, где мало было людей. О чём она думала? Скорее всего, о многом, что когда-то было в её жизни. Каждый человек наедине с самим собой, думает о своей прошлой жизни, в которой, вполне возможно, Женевьева была знакома ещё с самим Тутанхамоном, мощи которого, как рассказывала она когда-то своему мужу, видела в Киеве.
Прогуливаясь, Женевьева шла на юго-запад, где перед её глазами открывался горизонт с огненным солнечным закатом. Внезапно она увидела Кассандру с распущенными огненными волосами, которая, подойдя к ней, едва слышно промолвила:
- У твоего мужа интересная, но сложная судьба, которую нагадала его матери одна цыганка, о чём он тебе, думаю, говорил.
- Он разве жив? - спросила Женевьева, обомлев от услышанных слов Кассандры,
- Этого я тебе не скажу, - ответила Кассандра. - Ты же сама сказала, что "в некоторых случаях неизвестность предпочтительнее известности".
Ясновидящая внезапно исчезла, как и внезапно появилась. А Женевьева в который раз подумала, что в жизни есть что-то необъяснимое, какая-то вечно неразгаданная тайна - тайна из тайн, спрятанная в глубочайших тайниках, находящихся либо в непроходимых джунглях, либо глубоко под землёй, либо в невидимом пространстве Вселенной, куда никогда не добраться, даже если бы кто из людей попытался это совершить. Возможно, когда-то об этом думал и её муж, находясь на километровой глубине в заполярной шахте, рассматривая отпечатки листьев папортников и других непонятных оттисков многомиллионной давности или же рассматривая большую ракушку, поднятую им с глубин Антлантического океана.
Женевьева думала о многом, в том числе и о выбранном для неё отцом имени, таким же как и у Табуи, о том, что в каждом выбранном имени, и её мужа, и Валентина, и Гая, и Ирины, о которой как-то рассказывал он, есть тоже, как и в любви, как и в памяти, непостижимая тайна, закодированная судьба человека.
Женевьва шла около Ботанического сада, что находится в Москве рядом с высотным зданием МГУ, впрочем, она любила также прогуливаться и около Ботанического сада любого другого города, атмосфера находящейся там флоры всегда влияла на неё благотворно, наступая невольно на жёлтые, оранжевые, пунцово-красные, светло-коричневые, зеленоватые листья, большие и малые кленовые, тополиные, дубовые, каштановые, невольно втаптывая их во влажную землю от только что прошедшего дождя и не думая о том, что внезапно может наступить стихия, катастрофа и тонны пепла на века накроют эти чудесные листья, а кто-то через миллионы лет будет рассматривать их отпечатки на кусках горной породы и удивляться непостижимой тайне жизни.