Пианистка создавала свои музыкальные произведения спонтанно.
Иногда замысловатые рисунки на обоях или причудливые формы кофейных чашек возбуждали в ней звуковые ассоциации, которые она тут же переносила на клавиши пианино. Сначала получалась музыка похожая на хаотичное звучание хрустящего валежника, по которому ступают ноги лесника, вдруг переходящая в ритмичный стук колёс проходящего поезда, сменяясь через пару минут в плавный шелест листьев деревьев. Заканчиваться музыкальная пьеса могла внезапно, как и начиналась, после чего пианистка долго сидела у пианино, пытаясь осознать, что же она играла. Ей казалось, что играла не она, а кто-то из тех невидимых ею людей, кто нарисовал обои на стене или создал причудливой формы кофейные чашки, потому что в них вложено их настроение, их геометрическое видение окружающих предметов, их душа, а она является лишь их ретранслятором с добавлением в музыке своей частицы души. Пианистка любила создавать небольшие прелюдии, потому что каждая из них давала ей возможность импровизировать, не подчиняясь каким-то строгим музыкальным канонам, и почти в каждой из них чувствовалась некая незавершённость. Но именно это и привлекало пианистку. Более того, она всегда считала, что в настоящем художественном, литературном, музыкальном произведении необходимо для зрителя, читателя, слушателя, как это ни странно, ощущение чего-то недорисованного, не до конца высказанного, выраженного. В разговоре с близкими друзьями пианистка говорила неоднократно, что произведение, при всей формальной тематической, сюжетной, казалось бы, завершённости, должно оставлять ощущение, чувство необъяснимой, филигранной незавершённости. Подобное она испытывает, глядя на картины французских импрессионистов и, например, слушая "Полёт" Альфреда Шнитке. Пианистке ближе небольшие произведения, чем, например, панорамные, эпические живописные полотна или литературные романы того же Достоевского, Толстого, тем более симфонии, истощающие энергетику её души. Каждое её музыкальное произведение даёт возможность ей для дальнейшей импровизации, потому что в нём нет, как уже говорилось, окончательной завершённости, а слушателю дополнять на своё усмотрение, исходя из своего воображения, настроения, возможность того или иного его окончания, хотя, конечно же, её слушатель понимает, что это его лишь предположение, что в любом случае он так и не услышит полного окончания произведения. Но именно за это он и признателен пианистке, ибо она даёт ему самому импровизировать в своей фантазии. Короче говоря, любой зритель, читатель, слушатель нуждается быть не только простым наблюдателем того, с чем он встретился, с тем что услышал в произведении, но и его соучастником, благодаяря именно незавершённости произведения.
Пианистка не занималась концертной деятельностью. Когда-то она, много играя на пианино, перенапрягла кисть правой руки, в результате чего долгое время она не могла играть. Да, пианистка испытала при этом депрессию, но духом не упала и продолжала сочинять небольшие музыкальные пьесы. Она жила музыкой, несмотря на все катаклизмы личной жизни, почти ничего не читала: у неё была проблема с запоминанием больших текстов, не представляла свои работы перед широкой публикой. Её увлечением, помимо музыки, были цветы, растущие и в комнатах, и около окон её дома, среди которых были и ночные фиалки. К удивлению своих совсем немногих друзей, она постоянно, каждое утро делала зарядку, поддерживая свою физическую форму.И ей казалось, что цветы, картины, все предметы в доме одобрительно смотрят на неё в эти минуты и радутся за неё. Философия жизни пианистки состояла в том, чтобы ощущать свою сопричастноть к прекрасному на земле и никому ничем не быть в долгу. Пианистка мало с кем общалась, хотя нельзя было бы и назвать её затворницей. К Богу она относилась согласно, скорее всего, сложившейся традиции, чем по глубокому религиозному убеждению и никогда не вступала в рассуждения на тему религиозности, тем более в споры. Личным её божеством пианистка считала музыку. Сначала было Слово, написано в Библии. "Но ведь, - говорила пианистка, - Слово это не значимость слова, несущее некий смысл, как мы его представляем, а это Звучание, состоящее из звуков, звуков Природы, звуков Вселенной, музыка это же и есть звучание души, язык души". Пианистка никогда не садилась за пианино, чтобы специально сочинять какое-то музыкальное произведение. Она могла делать это внезапно, посмотрев, например, в окно и увидев то, что её поистине заинтересовало, затронуло, взволновало, могла встать ночью и, под впечатлением только что увиденного сна, наигрывать музыкальную композицию. Из музыкальных классиков для пианистки ближе всего были Фредерик Шопен и Ференц Лист, сочинения которых она, как и других композиторов, давно перестала прослушивать, чтобы хоть малейшим образом на подсознательном уровне не заимствовать их в своём творчестве.
По утрам пианистка принимает душ, после чего, приготовив творог со сметаной и чёрное кофе, она начинает завтракать. Время до обеденного часа она проведёт в музыкальной школе, где преподаёт. Затем совершает короткую прогулку в парке. Вернувшись домой, обедает и ложится немного отдохнуть, после чего занимается домашними делами. Так и проходит её жизнь, как, впрочем, и у миллионов людей. Однажды один из её знакомых спросил, счастлива ли она? На этот вопрос пианистка ответила ему:"Говорить о счастье всегда сложно. Всё в жизни относительно. Для меня возможность самовыражаться через музыку это один из самых значительных стимулов в жизни. Я не испытываю волнения, беспокойства по поводу восприятия моей музыки другими людьми. У каждого слушателя свои музыкальные пристрастия, вкусы. Ведь я, когда приходит вдохновение, сочиняю музыкальное произведение, не думаю о тех, кто её, возможно, будет слушать. Я вообще в такие минуты ни о чём не думаю, а слышу только звуки, из которых составляю свою музыкальную мозаику, которая может слышаться для кого-то непонятной, сумбурной, странной, причудливой, что для меня совершенно безразлично. Мне просто нравится сам процесс создания музыкальной мозаики".
Пианистка ложится спать рано. Ночью часто просыпается, открывает глаза и смотрит в темноте, слегка освещаемой матовым светом луны, смотрящей в окно комнаты, на очертания предметов, находящихся в доме, которые, как ей кажется, уже давно не предметы, а живые существа, но только молчат. Поэтому она молча или вслух иногда разговаривает с ними. Пианистка встаёт с постели, медленно прохаживается по комнате и дотрагивается рукой до шкаф-пенала, до комода, до комнатной двери, нежно прикасается пальцами руки к большим листьям фикуса, бережно гладит их, словно живых явлений, передавая им тепло своей души. Пианистка давно принимает цветы живыми существами, имеющих, как и люди, как и животные, как и рыбы, дельфины, свою душу. Зайдя на кухню и включив свет, она включает электрический чайник, насыпает в небольшую кружку чайную ложку кофе "JACOBS MONARCH". Вскоре, дождавшись кипения в чайнике, пианистка заливает сублимированное кофе горячей водой, но сахар не добавляет; медленно помешивает кофейный напиток ложечкой, невольно прислушиваясь к дребезжащему её стуку, напоминающего ей плавный звук церковных колоколов. Она, подойдя к окну и смотря на ночные огоньки, пьёт кофе небольшими глотками и ощущает проходящее через её кожу ночное время, которое вместе с горячим кофе разливается по её телу, проходит через многочисленные сосудики её организма, полностью проникая в её мозг: пианистка, выключив ночной светильник, становится тоже частью этого ночного времени, как и всего дома, в котором она давно живёт. Роднее этого дома у пианистки, пожалуй, ничего нет. Он это её крепость, это её самый прекрасный, чудесный замок, её надёжная защита, это её любовь, это её память, это её святилище. Для неё дом это тоже живое, родное существо. Она любит его стены, его паркетный пол, его мебель, убранство, его двери, его запах. Ей кажется, что дом тоже любит её, о чём никогда никому не говорит. Всегда, возвращаясь домой, пианистка испытывает радостное волнение, что, наконец-то, войдёт в него, который встретит её, как всегда, с теплотой и уютом. Закончив пить кофе, она покидает кухню, проходит в комнату, где стоит пианино, садится на стул перед ним, руки ложатся на крышку пианино, но не открывает её, а наклоняется головой на неё, как бы пытаясь обнять весь музыкальный инструмент. Через две - три минуты она встаёт, идёт ложиться снова в постель и, думая о том, что как хорошо иметь свой дом и пианино, закрыв глаза, засыпает.
А в это время, в три часа ночи, в городе Мар - дель - Плата - Серебряное Море - аргентинский журналист тоже ложился спать, но так и не может уснуть, неоднократно вставая, чтобы в который раз дописать рассказ о пианистке, живущей в доме, окна которого выходят на Атлантический океан. Закончив, наконец, казалось бы, писать рассказ, где в конце его пианистка закрывает глаза и засыпает, он почувствовал всё же в нём опять некую незавершённость. Терзаясь в поиске логического конца рассказа, журналиста вдруг осенила мысль: пусть конструкция рассказа завершится на усмотрение читателя. Ведь всегда, уж точно, интригует то произведение, которое завершает сам читатель, слушатель, зритель.
Успокоившись, аргентинец стал засыпать, не подозревая, что где-то один какой-то русский, надо же случиться такому совпадению!, тоже написал рассказ о пианистке и тоже не довёл его до завершения. Неизвестно, прочитает ли пианистка когда-нибудь этот рассказ. Но в жизни всё может случиться. И, несомненно, узнав о том, что двое мужчини, не зная друг друга, написали о ней один и тот же незавершённый рассказ, на лице пианистки появится счастливая улыбка, и она произнесёт, продолжая смеяться: "Невероятное совпадение! Прямо-таки, одна фантасмагория! Хотела бы я вас обоих, думающих обо мне, сразу увидеть. Ну, ладно, хотя бы одного. Возможно, только тогда рассказ был бы завершённым".