И вот я снова в компании моих друзей - крепко блядующих и пьющих экзистенциалистов. Все, как один дхармоеды - ничего не отдают назад. Жадные, злые нытики, не способные понять мою ранимую строку. Наползая друг на друга, они читают мне свои стихи и умудряются вызывать мой минутный восторг. Точно цитируют меня и совершенно не верят в то, что я никогда не цитирую их.
У них вечный творческий запор, оттого что они не знают, что им надо делать. То, что надо всем. И поэтому пьют. Мне немного грустно, ведь я вижу: сейчас я - это тоже они. Мы зажали в себе слишком много вечности. Мы захлебнулись.
... А там, в забытье, всегда светло, и кто-то бьет ледяным камнем по голове. Стеклышки льда ссыпаются за шиворот и в ботинки. Но причем здесь боль, если это такое увлекательное занятие, я вас спрашиваю?
Разговоры на кухне. Обрастая корками отрицалова и легендами о своей собственной неотразимости, мы выкладываем себя на витрину безделья, мы сервируем алтарь пошлости. Все-таки я люблю этих людей, у них очень милые морды. И если нам всем разом взяться что-нибудь строить, мы наверное построим. Только влом жить.
И возможно ли отсюда уйти, не забыв не одной вещи? Шляпа, зонт, шарф, часы. Пусть будут. Можно и без них обойтись. Только обязательно этот звонок назавтра - приходи скорее, ты же забыла здесь свои очки. И я иду. Потому что так двигается сюжет моего бытия. Пусть не в глубь, но хотя бы в длину. А потом будет развязка. Стол, уставленный ландышами в маленькой закрытой, непроветриваемой комнатке на Монмартре. И меня больше нет. Давно это было - детская мечта красиво умереть.
Когда люди умирают, их очень легко забываешь. Самки никогда не оплакивают своих самцов - как и самцы своих самок. Остальное - романтические истории для зоофилов и детей. Зачем подходить к мертвому телу, если с него больше нечего взять? Когда ты умрешь, ничего не останется. Да и если не умрешь, то ничего не останется, потому что ничего не было. Нет ничего своего, кроме чести и имени. Честного имени. Как в кодексе бусидо. Даже смерти нет.
Дхармоеды наступают. Они излагают мои мысли. Я составляю диалоги. Они подливают в стакан еще топлива. Я вещаю:
- Всем хочется, чтобы что-то осталось после них. Что-то такое на земле. Кучка мусора. Пепла. Говна. Горка трупов. После меня останутся окурки. Пустые немытые чашки. Ну, может, еще компьютер с фотографиями. Несколько приличных текстов. И сомнения.
Дхармоеды аплодируют. Еще часок посидим, и будет нам один на всех третий глаз. Возмутительно. Что я тут делаю? Наверное, просто мне всегда хотелось, чтоб со мной кто-то был. То есть не то, чтоб по вечерам или в одной постели. Не то, чтоб всегда под моим окном. Просто у меня чтоб были люди. Мои персональные исторические личности.
Которыми можно гордиться и за которых можно переживать. Помогать. Кормить, стричь, водить гулять. Не имея за то ничего, кроме верности. Но у людей есть любопытство и дух мятежника. А я наверное всегда, еще с детства хотела быть богом. Скромненько так. Даже не просто хотела, а готовилась к этому. Очень любила играть в куклы. И до сих пор люблю все это. Ядерная кнопка - отстой по сравнению с настоящей режиссурой.
Мой дед как-то посмотрел на меня. Маленькую еще, и сказал: о, эта директором будет. Он много пил, а потому был почти просветленным человеком. И оказался прав. Но директор - тоже кукла. Поэтому мне хочется быть богом. Нет-нет, я совсем не собираюсь стеснять других богов. Пусть будут. Мне бы только мою персональную свободу. Когда я стану, я буду творцом. Я буду доброй богиней. Я буду помогать людям. А сейчас я слаба и невежественна. Хотя уже не настолько, насколько вчера. Насколько невежественны и слабы многие люди. Большинство. О ужас, у меня паранойные идеи по поводу сверхчеловека. Я же просто хотела честно прожить свою короткую жизнь.
В этом городе попытка прийти к просветлению карается медикаментозным вмешательством в психику и алкоголизмом. Это я знала очень рано, потому мое чувство страха пряталось в темноту, видимо от ужаса перед моим упрямством. Быть психонавтом сложно. Но еще сложнее смеяться псевдоинтеллектуальным шуткам:
- Все эти беспонтовые страны. Ну те, в которых нет черного моря. А- ха-ха? Понимаешь?
Не понимаю. Как-то некрасиво, как-то тоскливо хромая, шутят эти люди. Обсуждаем новый фильм. Какое убожество, мать его. Мы все перепачканы этим поносом. Он называется "иное кино". Он называется "альтернативная литература". Он называется "музыка девяностых".
Он называется "мы пьем все подряд и даже иногда курим травку, если повезет". Он называется "восхищенные глаза пятнадцатилетних мальчиков и девочек, которые вырастут такими же как мы". Если повезет.
Все, домой. Засесть за клавиатуру. Что-нибудь изобрести. Под сумасшедших "Дрезден доллс" я пишу эссе о ничто. О ничте.
Так было всегда. А еще этот странный ритуал - на секунду выключить музыку, потому что кто-то мог звонить.. И понять, что и никто и не звонил, а просто старые телефонные звонки прочно впечатались в канву этих уродских песен. В то время, пока я писала этот бред, мне мог позвонить кто-то очень важный. Легкая утренняя паранойя, и ничего больше. Как же я люблю тебя, жизнь.