Темно. Падаю куда то с бешеной скоростью. Туннель летящей темноты заканчивается световым пятном. И всё ярче его белое ослепление. Я падаю или лечу? Нет! Да! Нет! Да! Да! Да! Да! Да!
Ддааа! Ддааа! Ддааа! Какой идиот звонит в такую рань? Сон какой-то опять видел интересный.
- Да!?
- Серёга, ты спишь ещё?
- Нет, нет, всё уже не сплю... - на самом деле сплю, конечно.
- Слушай, ну все готовы, ждём тебя только.
- Всё, всё, выхожу уже... - забыл сон, блин!
Я проспал ещё минут двадцать, когда проснулся, понял, что полный пендык, и на вокзале меня ждут человек шесть. Пришлось ловить тачку, и неловко врать им, мол, троллейбус, метро и прочая фигня.
Билеты на электричку не купили, контролёры лениво просили штраф, ну дали им рублей пятнадцать (на семерых). Во работа! Все тебя не любят, а ты стреляешь у зайцев мелочь, настоящий штраф всё равно не выпросишь, особенно если у тебя самого хоть немного совести осталось.
Компания в меру дурацкая была. Такая типичная поездка на природу. Водки три бутылки купили без меня, я деликатно вёз с собой одну портвейна.
Мы сошли на станции, названия которой я не помню. Какое-то громкое советское оно было. Может "Индустриальное село", может "Красная Деревяна". Вместе с нами из электрички вылезли двое парней, бабка в платке и рыбак в очках со спиннингом. Я думаю, рыболов шифровался, парни бывалые, мы так сяк, только бабулька вне подозрений.
В лес шли недолго, я даже удивился. Такие осторожности, конспирация, место такое и смысл его антисоциальный, а пошли в обычный берёзовый лесок. Рыбак скомпрометировал себя. Он пошёл не в сторону озера, а в тот же лес, понятно, зачем. Парни, не таясь и не глядя на нас, уверенно вошли в чащу, правда, метров за сто от нас. Я заговорил с Пашей, мне не нравилось торжественно-пугливое молчание спутников. Из всей компании я только Пашу и знал. Ещё одного лохматого с виду музыканта-металлиста видел второй раз. Остальные четверо могли бы сойти за стройотрядовцев семидесятых, но скорее понтовых, чем увлечённых идеей подъёма народного хозяйства. В общем и целом, поговорить я мог только с Пашей.
--
Куда идти?
--
А вот, прямо в лес, там дома стоят старые, ну я тебе рассказывал. Лет пятьдесят назад там люди жили, а потом вся деревня уехала, то ли выселили, то ли сами сбежали.
--
Ты который раз уже здесь?
--
Третий.
--
Ну и как? Ну, в смысле получилось что-нибудь?
--
Серёга, ну ты вопросы задаёшь! Пипл вон приехал водяру бухать, смотри сам, про себя ничего тебе говорить не стану.
Я почувствовал в голосе приятеля некую обиду, ну примерно как у продавца помидор на рынке. Ты к нему подходишь, спрашиваешь, где помидоры выросли, свежие ли, сколько за кило, а если три кило, а нитратов нет ли? Уже после всех его терпеливых ответов тебе дураку ты добиваешь парня восточного вида и стати сообщением, что в овощном магазине на два рубля дешевле. Вежливый "прадавэц" расстроится, вспыльчивый скажет: "Э-э, слюшяй, иды в свой магазин, да! Тэбэ там разве памидор дадут, гнильё одын, да! Зачэм на базар пришёл?".
В общем, Паша был прав, то для чего мы приехали у каждого должно складываться по-своему, если конечно это вообще существует. Первый раз я услышал о "деревне" года полтора назад.
Мы сидели ночью на кухне, было нас человек восемь, все, кто остались от шумной пьянки. Всё было выпито, мы курили, травили байки, клеили двух некрасивых девушек. Про "деревню" начал говорить мой соперник по невысокой брюнетке. Я естественно не испытывал к нему особо тёплых чувств, он конечно не питал ко мне симпатий, оба мы конкурировали по, кажется, Свете. Но вот, пытаясь соблазнить Свету эту растреклятую своими подвигами, он завёл разговор, заинтересовавший меня метафизической идеей. Ещё два человека (один уже лежал, но на слове "деревня" проснулся) проявили некое осведомление в этом вопросе. Я конечно тоже не выглядел полным лохом и ввернул несколько цитат из западногерманских философов. Девушка ушла со мной, остальных я тоже больше никогда не видел.
Мы шли уже минут сорок, когда показались первые дома, прямо среди деревьев. Места были довольно дикие, и мне даже показалось, что в этом месте берёзы были толще и выше, впрочем, скорее это я нафантазировал. Привычных для российских деревень заборов вокруг бревенчатых останков изб не было. Зато, ранее обжитое, но уже истлевшее, изъеденное насекомыми и мхом дерево, чьих то жилищ, обросла вокруг крапива. Это было похоже на лысую голову: в роли черепа сам дом, а вокруг короткий густой ободок волос крапивы. Правда, непонятно откуда на таком "ленинском" лбу или затылке проявлялись чёрные глазницы окон. Я думал об этом, и меня передёрнуло от неприятно жуткого омерзения. Моя компания тем временем расположилась на поляне. Я присел с ними на землю, и, осмотревшись, понял, что наше место, свободное от зарослей травы, крапивы и прочих среднерусских джунглей, ранее вероятно было деревенской площадью. Возможно, именно здесь по красным дням календаря председатель, а то и представитель райкома призывал крестьян перевыполнить нормы по трудодням. А что? И перевыполняли. Слава труду! А мои спутники начали поглощать первую бутылку, да резво так. Я отказался, сославшись на портвейн. Вечно я отделяюсь от коллектива, это мне портит жизнь в социуме.
Мимо нас независимо прошли двое парней, тех, что вместе с нами вышли из электрички. Ещё через пятнадцать минут в кустах мелькнул силуэт рыбака, он даже здесь маскировался и заметил я его только по тому, что он запутался спиннингом в сухих ломких ветках. Если б он не прятался, никто бы не обратил на него внимания. Кусты затрещали неожиданно, мои уже подвыпившие приятели оживились, музыкант-металлист закричал, махая рукой: "Мужик иди к нам, водки выпьем!". Рыбак с силой дёрнул удочку и скрылся среди зелени.
Я не был пьян, но портвейн и заходящее темно-желтое солнце расслабили меня. И тут появилась бабка. Её видел только я, остальные что-то обсуждали, матерясь, а бабка проплыла в мареве заката, мне был виден только силуэт, это, конечно, могла быть другая бабка, но что здесь делать другой бабке? А что здесь делать той бабке?
Я подумал, что пора, тем более, двое уже пошли куда-то. Я решил спросить у старожила.
--
Паш, куда лучше пойти?
--
А заходи в любой дом. Но чтоб ты там один был. Ну, ты же знаешь.
--
Ладно.
Я встал, взял сумку с одеялом в одну руку, четверть бутылки вина в другую и пошёл в ту сторону, где исчез силуэт старушки в платке.
Дом выбрал большой. В крапивном ободе была протоптана узкая тропа. Я вошёл внутрь, там уже не было пола и следов обустроенности жизни. В углу чернели гнилые доски, когда-то служившие дверью, на них я и расстелил одеяло. Ночевать одному в этой могиле деревенского уюта было жутко, но я знал, зачем приехал.
Темнело мгновенно. Я пытался представить себе жителей брошенной населённой точки. Наверное, они пахали всю жизнь, их отцы и деды, тоже пахали. А затем пахать здесь стало не надо, по крайней мере, это логично связывается с тем, что все куда-то пропали, бросив дома, площадь и пашни свои. Кстати где эти пашни, вокруг только лес?
Я поймал себя на том, что глаза мои закрыты минут уже двадцать, а может и больше. Или я спал несколько часов? Я боялся открыть глаза. Преодолев животный страх перед неизвестностью темноты в одиночестве, я всё-таки взглянул в пол, а после и в ширину внутренностей дома. Стояла полная тишина! Пока глаза были закрыты, я не понимал, как тихо в доме, а значит и в лесу вокруг.
Я осознал всеми мурашками страха по коже, что стены и крыша не спасают меня от черноты ночного леса. Но самое страшное было в тишине. Я сказал себе, что наплевать, я, может быть, только сплю.
В этот момент из более светлого, чем стена провала двери вылетела длинная полупрозрачная юбка. Под ней семенили ноги в невидной мне обуви, но верхней части тела не было! Затем появилась верхняя часть дородной пожилой женщины, она тоже плыла в воздухе, на том уровне, где и положено торсу. Женщина догнала свой низ в юбке, схватилась за него и, приближая его, словно пытаясь воссоединиться, потащила свою нижнюю половину обратно в тёмный серый проём двери.
Всё это произошло так быстро и естественно, что я не смог напугаться. Наверное, я был в некоем шоке. Из дверного проёма показались две женщины, первая уже составленная из двух ранее автономных половин, вторая двигалась следом и была примерно той же модели. Они миновали комнату вдоль стены в трёх метрах от меня и выскользнули в противоположный проём. Я даже сейчас не могу сказать точно, что в тот момент было со звуками. Слышал ли я их речь, или всё это было сном глухого с детства.
Я не успел обдумать произошедшее, вокруг возник полный чёрный матовый вакуум. Сколько длилось вливание меня в его смысл, тоже не знаю, но вскоре я понял, что мне предлагается какая-то пробная роль в процессе. Видимо, я её принял. Меня никто не инструктировал, но я оказался на какой-то ступени чёрного вакуума, а на плечах моих лежал длинный кусок тёмно-зелёного плаща, никаких вопросов у меня не было. Сзади из темноты ко мне шагнула бабка, вроде той, что сошла с нами с электрички, но совсем другая. Она была похожа на чиновника. Её лицо было сосредоточено пусто, для того, чтобы я узнал в ней смерть, не хватало только косы. Я накинул на неё свободный правый край тёмно-зелёного плаща, мы оба накрылись сверху его краями, и эта процедура перенесла нас на другой уровень матового вакуума. Вот видимо в этом и состояла моя задача. Причём, я был не просто лифтёром, старухи похожие на смерть несли в себе какой-то смысл. Возможно, я составлял из них что-то. Старухи и уровни матово-чёрного вакуума были единым, единой, единственным. Я носил их и носился в нём, чувствуя шевеление пространства и разницу этажей времени, но не в часах, а скорее в пластах. Последнюю, неисчислимую старуху я перенёс в огромный зал с высокими колоннами и светом из щелей купола-потолка. Этих непонятных, похожих на студенток факультета смерти, созданий в зале было несколько сотен, может и тысяч. Они ходили под небоподобным, но каменным куполом, будто в огромном городе. И не было страха, непонимания, удивления...
Жирная туша ленивого безразличного солнца уже поднялась над развалиной-домом, когда я перестал быть не здесь. Меня звали по имени. Выйдя из под обломков чужих стен я даже не осмотрелся.
Крапива обожгла руки. Это даже удивило: ночь, проведённая в чёрном вакууме и утро, что так по бытовому жжёт руки жалом пошлого растения. К стойбищу моих приятелей я подошёл криво усмехаясь. Они истолковали мою ухмылку по-своему. Почти все мучились похмельем, только Паша смотрел на меня странно, тогда я подумал, что понимающе. Ночь мы ни с кем не обсуждали. Рыбака, двух парней и бабку на перроне не встретили.
Семь лет назад в 21 год мне попалась в руки книга Карлоса Кастанеды. За два года я прочёл восемь его книг. Примерно на четвёртой части меня пробило на то, что Кастанеда называет сновидением. Практика реального существования во сне увлекла меня. Я действовал как по учебнику. Все опыты я помню лучше, чем любимые фильмы Питера Гринуэя, Жана Люка Годара и Луиса Бунюэля (я смотрел их по нескольку раз). Я на самом деле чувствовал реальность этих существований-как-бы-во-сне.
Чаще всего места, где я оказывался, были знакомы. Улицы моего города, несколько изменённые сном, были самой привычной ареной сновидений по Кастанеде. Но были и очень необычные ситуации.
Однажды я увидел, что нахожусь на палубе корабля. Море вокруг было лазурным и ярким, солнце высоким и жарким. Парусник имел только одну мачту, вокруг меня были люди в чалмах, они не обращали на меня внимания, хотя, видимо не сомневались в моём существовании. Я долго наблюдал их жизнь на этом судне и даже успевал размышлять о том, что, вероятно, живут они очень давно относительно меня. В какой-то момент я перестал соблюдать кастанедовские правила поведения в осмысленном сновидении, и всё превратилось в обычный сон.
В другой раз я осознал себя в чердачной будке своего девятиэтажного дома. У меня был выбор, спуститься по лестнице в подъезд или выйти на крышу, я выбрал второе. То, что я увидел вокруг обычного панельного дома, трудно описать. Нечеловеческий город и сегодня чётко стоит перед моими глазами, только слов, чтобы рассказать о нём я так и не нашёл. Я оказался в толпе горожан. Это были не люди, но законы их поведения были схожи с нашими. Видимо, я проявил излишнее любопытство. Меня заметили, окружили и повели в серое (я не уверен, что цвета соответствуют нашим) здание. Когда я вошёл в то, что было дверью, я оказался последним в шеренге пленников людей. За мною и впереди первого человека шла охрана. Коридор, по которому нас вели, был узок, стены его были живыми, малахитового цвета и рисунка. Из стен постоянно выступали лица, перекошенные от страдания гримасы, были ужасны. Я прекрасно осознавал, что всё это сон, но мне стало не по себе. Вместо того, чтобы заставить себя проснуться, я выбрал момент и выбежал в какой-то боковой коридор. Даже не знаю, гнались ли за мной, каким то чудом я нашёл то место, откуда вышел. Войдя в тёмный прямоугольник бетонной будки чердака, я проснулся.