Аннотация: Это выплеснулось после бабушкиных похорон.
Он был главным трансплантологом страны. Она была просто бабушкой.
Ему было 76 лет, ей - 91.
Сердечная недостаточность уравняла их в один день.
Наш маленький и грязный автобус с табличкой "ритуальный" не мог подобраться к моргу из-за машин провожавших Валерия Шумакова. Наконец нас пустили в маленький зал.
Я с трудом узнала маленькая старушку, лежавшую в гробу. Лицо её было спокойным, каким никогда не было при жизни.
Она всегда беспокоилась о ком-то - о детях, племянниках, внуках, правнуках. Ей хотелось, чтобы у нас у всех всё было хорошо, чтобы мы были в безопасности.
Она никогда не думала о себе. Она жила для других.
Я снова и снова перелистываю свои воспоминания о её воспоминаниях.
Вот семилетняя дочка мельника-арендатора бежит одна в школу через лес.
___
Вот девушка, затаив дыхание, идёт по доске, перекинутой через котлован. Это молодая выпускница института проходит практику на стройке. Где-то внизу, в котловане, матерятся зэки-уголовники. Матерятся изощрённо и громко, чтобы новенькая не пропустила ни одного слова. Матерятся три дня, пристально наблюдая за реакцией. На четвёртый они объявляют: раз не испугалась, не побежала жаловаться, испытание прошла. Теперь будем материться только "по делу".
___
41 год. Война. Бабушка моет окно и с удивлением смотрит на грузовик, въезжающий во двор дома на Крестовском острове в Ленинграде. Из грузовика выскакивает её брат Коля.
- Вы уезжаете в эвакуацию, - объявляет он.
- Я никуда не поеду, - отвечает бабушка. Она уже пробовала эвакуироваться к дедушке. Их "эвакуировали" навстречу бомбёжкам, и бабушка в ужасе вернулась домой.
- Не смотри, что сейчас по Невскому ходят в туфельках, - говорит Коля. - Скоро здесь всё будет по-другому.
Не слушая никаких возражений, он запихивает в грузовик бабушку с дочкой, родившейся в феврале 41, бабушкину сестру Елизавету с 2х-летним сыном, и своих стареньких родителей. Они уезжают "как стояли", без тёплых вещей и с 2 пачками печенья в дорогу.
Поезд везёт их на Урал.
Когда в начале 44 года дедушка вызвал бабушку обратно в Ленинград, видавшие виды воспитательницы садика, пережившие блокаду, с ужасом смотрели на ребёнка "с Большой Земли".
Там, на Урале, в колхозе на маленьком полустанке, для приезжих горожанок не было ни работы, ни еды. Немногие вещи, чудом захваченные в дорогу, были сразу выменяны на продукты...
Потом их перевели в небольшой город по соседству. Там для Елизаветы, бывшего главного экономиста Ленисполкома, нашлась работа. Там в столовой давали тарелку жидкого супа. Суп доставался малышам. Ложка Томе, ложка Алику, ложка Томе, ложка Алику. Если бабушка ошибалась, тот, кому доставалась ложка "без очереди", отталкивал руку с ложкой.
Бабушка тоже попыталась устроиться на работу. Её "как грамотную" приняли на "хлебную" работу начальника отдела кадров. Через три дня бабушка с этой работы сбежала.
- Я должна была выгонять в поле женщин, - объясняла она, - а они плачут, у них дети маленькие...
Так вот и получилось, что Тома, вернувшаяся из эвакуации, выглядела вполне блокадным ребёнком. До 3 лет Тома ни разу не улыбнулась. Улыбка появилась после того, как она съела весь мешочек с сахаром, который дедушка каждый день откладывал для неё из своего армейского пайка.
А потом родилась мама. Сколько же ей было месяцев, когда бабушку заставили вернуться на работу?
- Какой из меня работник? - объясняла она начальнику. - Мне же надо домой ездить кормить, час на трамвае туда, час обратно. Это не работа, а чистое мучение.
- Ничего, работник ты хороший. Помучаешься, а потом будешь нормально работать. Я тебя не отпущу, - стоял на своём начальник.
Сейчас, чтобы уволиться, достаточно проинформировать компанию за две недели, а тогда... Дедушка ходил по каким-то инстанциям, упрашивал, уговаривал... В конце концов, кто-то сжалился и подписал бабушке "вольную".
___
1953 год. "Дело врачей". Тройки готовятся по всей стране к высылке евреев. Страна гудит. Бабушка часто вспоминала, как она боялась в те дни садиться в троллейбус.
С тех пор в ней сидел неистребимый страх и ненависть к своему еврейству.
Мне это всегда казалось проявлением "синдрома страуса". В глазах антисемита еврей, как бы он не старался демонстрировать свою ассимилированность, всё равно останется евреем.
Бабушка всегда подчёркивала, что её любили даже самые отъявленные антисемиты. Её невозможно было не любить. Рядом с ней было светло...
Не знаю, как ко мне относятся антисемиты. Меня их чувства никогда не интересовали.
Когда человек говорит, что у него есть друзья-евреи, для меня звучит сигнал внутренней тревоги. Я не делю друзей по национальному признаку, и с подозрением отношусь к тем, кто ведёт статистику.