Аннотация: Мало того, что путь труден и далёк, так никто ещё и не спросил тебя, с кем ты хочешь его пройти. Но идти надо. Так что... вперёд.
Отправляясь к Магистру за заданием, я жду подвоха, но не... такого.
Под сводами торжественного зала парень, которого мне представляют, смотрится особенно неказисто. Тощий, сутулый, небритый.
- Напарник? - в ужасе переспрашиваю я. - Вот этот?
Парень зыркает на меня, и в его глазах читается: "Сам-то лучше, что ли?"
- А можно я один? - уточняю я без надежды.
- Нет, - тяжко говорит Магистр. - Ступайте. Найдёте что нужно, и можешь проваливать на все четыре стороны.
Хорошо бы. Я просто хочу домой.
Фамилия нового, прости господи, напарника - Мартикайнен, имя... Не хватало только называть его по имени. В конце концов, мы не в одной из дурацких историй о непредвиденной дружбе. Тех, где герои начинают с того, что не выбрали бы один другого по собственной воле, но переживают вместе забавные приключения - драма и разрядка юмором в чётко выверенной пропорции - и в конце готовы убить друг за друга...
У нас есть дело. А любить тебя я не обязан.
На крыльце я останавливаюсь и, не глядя на Мартикайнена, говорю:
- Мы не друзья. Ясно?
*
Нифига ему не ясно.
Мартикайнен ведёт себя, как ребёнок на экскурсии. В каждом новом городе, пока я ищу то, что нужно нам (обоим!), он с открытым ртом смотрит на фонтаны и башни, норовит затащить меня в кабак, "сбора информации ради" заигрывает с подавальщицами и торговками. Неужели правда не понимает, что никому не сдался?
У нас нет на всё это времени.
Вне городов мы движемся быстрее: Мартикайнену не на что отвлекаться. Правда, за неимением вариантов он пытается говорить со мной. "Ого, целый табун лошадей пасётся! Люблю лошадей. Только немного боюсь, ах-хах". Или: "Как сиренью пахнет! У нас около школы её столько росло..."
Приятель, с чего ты взял, что мне есть дело до воспоминаний из детства?
Я игнорирую его. Иногда помогает.
На одном из привалов, у чадящего костра, Мартикайнен вдруг спрашивает:
- Что мы всё-таки ищем?
- Ты сам всё слышал, - огрызаюсь я.
Магистр нам объяснил, но легче не стало. Пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что. То ли украденное, то ли потерянное...
Нам пообещали только, что, когда отыщем - поймём.
Надеюсь, так и будет. Время уходит; если я не успею, придётся всё начинать заново.
- Я же просто спросил, - Мартикайнен обиженно сопит. - И чего ты такой злой?..
Он глядит на меня исподлобья; глаза у него... серые? Голубые? У моей матери такие же. И смотрит она ими так же честно. "Милый, что с тобой? Ты можешь рассказать мне, я пойму!.." И ты веришь и рассказываешь. Про то, как не знаешь, когда в последний раз чувствовал себя любимым, про то, как, сколько себя помнишь, бесконечно пытался доказать самому себе, что имеешь право существовать, и перестал только недавно, потому что стало всё равно. Про то, как отстёгиваешь четверть зарплаты психотерапевту и не помогает. Про то, как радости не существует. Нет и всё, как Санты, Бога, пасхального кролика и зубной феи.
А мама выслушивает всё это - и: "Хочешь сказать, я виновата?! Я тебя как-то не так воспитала?! Теперь я плохая мать, да?!" И ты уходишь от неё, вынося в себе ещё один кусочек вины и обиды. Тысяча первый.
Мартикайнен встревоженно подаётся вперёд. Кладёт ладонь мне на плечо:
- Дэниэл...
Я сжимаю зубы и со злостью стряхиваю его руку.
- Не лезь.
Мы. Не. Друзья. Сколько раз повторять?
*
В голых неприютных холмах нас застигают дожди. Мы карабкаемся по скользким каменистым тропам, и на путь, занявший бы по сухой погоде пару часов, уходит чуть ли не весь день.
Мартикайнен окликает меня, и мне приходится ждать - он здорово отстаёт.
- М-может, хватит? - замученно выдыхает он. - На сегодня?
- Ещё не темно, - спокойно говорю я.
Он стоит передо мной, серый, мокрый до нитки, бесконечно жалкий. Тяжело дышит.
- Но я устал.
Я тоже. Все устали. Всем трудно. Но никто же не жалуется. Кроме тебя.
Неужели мне правда нужно объяснять, что мы не можем себе этого позволить? Что пережидать этот дождь нет ни времени, ни смысла? Он может идти неделями. И спрятаться всё равно негде.
- Это неважно, - говорю я. - У тебя есть задание. Отдохнёшь, когда закончишь.
Он отбрасывает со лба мокрые волосы. Улыбается криво.
- Говоришь совсем как мой отец.
Я делаю глубокий вдох, несильно размахиваюсь и бью его по лицу.
Мартикайнен едва удерживается на ногах. Хватается за щёку, смотрит на меня широко открытыми глазами; в них - недоумение и обида, как у ребёнка, которого наказали, и он не понимает, за что.
Я сжимаю и разжимаю пальцы ушибленной об его челюсть руки, дышу глубоко и размеренно. И понимаю: если он ещё хоть как-то покажет слабость - если заскулит, шмыгнет носом, - меня сорвёт с катушек, и я буду бить его, пока не рухну сам. До крови, до треска костей, до смерти, если вдруг смогу.
Откуда во мне столько злости?
Слава всем богам, Мартикайнен не даёт мне повода.
*
Носом он начинает шмыгать только назавтра: холодный дождь не проходит для него даром. Даже я вижу, что он не симулирует, и нам приходится остановиться в деревеньке на краю леса.
Один из местных пускает нас в дом; греясь у очага, я слушаю хриплое дыхание спящего Мартикайнена и внезапно думаю: а ведь он, кажется, правда старался. Да, всю дорогу бесил меня одним тем, что был рядом, но... шёл ведь. Не предлагал всё бросить и вернуться назад.
Наверное, любой имеет право на усталость?
Я вздыхаю и осторожно касаюсь горячего лба Мартикайнена. Стараюсь не разбудить, но он просыпается всё равно.
- Пытаюсь понять, как скоро мы сможем двигаться дальше, - сухо говорю я. - Спи.
*
Пока он лежит с температурой и кашлем, я пытаюсь разузнать дорогу. Без успеха.
Я понимаю, что Мартикайнен вполне здоров, когда несколько дней спустя он заявляет:
- Ты всё делаешь неправильно! Они же тебе не доверяют!
И тащит меня в трактир.
- Предлагаешь с ними пьянствовать?!
Впрочем, почему бы и нет? Я устал терять время, бродя наудачу.
Здешнее пойло мерзкое на вкус и сразу шибает в голову. Оно и впрямь развязывает местным языки, но они не говорят ничего путного. Травят какие-то байки, предупреждают, что дальше лучше не ходить, потому что лес, мол, кишит болотниками - тварями, которые, если поймают, сожрут за милую душу. Какой-то мужик закатывает рукав рубахи и гордо демонстрирует шрам на плече - якобы от их зубов.
Мартикайнен, уже почти готовый, начинает хвастаться собственными увечьями.
- Вот это... - он показывает внушительный шрам на колене, - я упал с веси... в-велосипеда. А это - бродячая собака... в десять лет...
Его никто особо не слушает, и в поисках внимания он поворачивается ко мне. Протягивает руку с рядом параллельных белых полос между запястьем и локтем.
- А это...
- Знаю, - таким же заплетающимся языком перебиваю я. - Эт-то сам. На первом курсе... к-кухонным ножом.
Мартикайнен пьяно смеётся.
- Больно тогда было, правда?
- Ага... До смешного.
Он вдруг мрачнеет.
- А мне... мне... всегда больно. Между прочим.
Словно ударил.
- П-прости, - бормочу я в кружку с выпивкой. - Ты думаешь, я нарочно? Ты думаешь, мне так хочется, чтобы ты... тебя... Я не умею, Дэни! По-другому... не умею... Не научили меня, понимаешь?..
Мартикайнен залпом опрокидывает свой стакан.
- И что? - хмыкает он. - Мне должно стать от этого легче?
Не должно. И не станет. Я знаю.
*
Потом, глубокой ночью, когда меня выворачивает за трактиром, меня забирают болотники.
Я даже не успеваю сообразить, что происходит. Все, кто остался в доме, слишком осторожны или пьяны, Мартикайнен мирно спит за стойкой; мне прилетает по голове, я отключаюсь и могу разглядеть этих тварей только позже, в их логове в сырой ложбине в лесу.
Бородавки, перепонки, склизкая кожа. Ну да, болото же. Даже скучно.
Может, я схожу с ума, но страха нет. Вообще.
Наверное, потому, что и надежды тоже. Они держат меня связанным и не сводят с меня глаз. Без труда пресекают вялую - для порядка - попытку сбежать. Их много, я безоружен и понимаю, что ничего не могу.
От этого мне становится спокойно.
Больше некуда спешить. Мартикайнен, если у него есть мозги, пойдёт дальше один.
Я бы пошёл.
Почему они меня не едят? Долго ещё? Мне холодно, сыро, больно, мерзко... и совершенно всё равно.
На третий рассвет в их логове я просыпаюсь от воплей.
Болотники носятся в беспорядке, словно поражённые чумой, косящей их на месте. Я не успеваю до конца проснуться, как вокруг не остаётся ни одного - те, кто не убежал, мертвы. Кто-то подходит ко мне и разрезает путы.
Я вскакиваю. Вместе с осознанием, что меня спасли, возвращается и тревога: дело не сделано, а времени осталось всего ничего!..
- Где тебя носило?! - зло бросаю я.
Мартикайнен смотрит на меня так, словно не узнаёт. Он где-то добыл меч; его одежда в пятнах крови, зелёной и красной.
- Серьёзно? - странным тоном говорит он. - Я обшарил весь лес, победил стаю чудовищ, спасая твою шкуру, и всё, что ты можешь мне сказать - "почему так долго?"?!
Он встряхивает головой, мёртво смеётся. С размаху втыкает свой меч в землю.
- Как же меня от тебя тошнит, - выдыхает он. - Что? Что мне нужно сделать, чтобы ты был хоть чуточку мной доволен? Надо было просто оставить тебя здесь гнить. Какой смысл вообще делать хоть что-то, если тебе всё равно скажут, что этого недостаточно?!
Я невольно делаю шаг назад.
- Дэни, я...
- Помолчи! Почему я должен тебя слушать?! Ты ведь мне не друг. Этот чёртов мир и так полон, - он пинает тушу болотника, - всяких тварей, в нём никому нельзя верить, не от кого ждать помощи, и единственный, единственный, кто у меня есть, мне не друг, так? Так?!
Его бьёт крупная дрожь.
- Ты не обязан меня любить, - кричать ему больше не хватает дыхания. - Да, знаю. Можешь мне не рассказывать. Никто в этом мире не обязан нас любить. Но, чёрт побери, мы с тобой в одной лодке. Нам друг от друга никуда не деться, и... друг без друга никуда не деться, и... Пусть мы не друзья. Пусть ты меня презираешь, пусть. Но почему мы не можем хотя бы быть заодно? Почему мы не можем п-просто...
Он вдруг замолкает. Всхлипывает, тяжело и больно, закрывает лицо руками и медленно оседает наземь. Я бросаюсь его подхватить, не могу удержать, и мы оба оказываемся на сыром мху.
Он рыдает, уткнувшись в моё плечо. В голос плачет от усталости, боли, обиды на то, как всё это нечестно.
И, что бы я о нём ни думал, что бы к нему ни чувствовал, я знаю одно: он такого не заслужил.
Я, Дэниэл Мартикайнен, обнимаю его, Дэниэла Мартикайнена.
Себя.
Обнимаю так крепко, как только могу, и мир исчезает.
*
Я часто моргаю, лёжа на кушетке, и медленно прихожу в себя. Провожу рукой по лицу, мокрому от слёз.
Неужели меня не было всего час?
Доктор Браун кажется уставшей, но довольной. Эта процедура требует немалых сил и от неё, хотя работа по созданию декораций полностью ложится на мой мозг. Не зря с детства зачитывался фэнтези...
- Кажется, мы сдвинулись с мёртвой точки, не так ли, Дэниэл? - она тепло улыбается мне, и, всё ещё не совсем здесь, я киваю, в первый раз чувствуя, что не зря плачу ей деньги.
- Вот и славно. Обсудим ваш опыт через неделю. Следующий сеанс во вторник в пять, как обычно.