Ты позвонил мне в полдень и попросил скрестить руки на груди, свести
глаза к переносице, расставить ноги на ширине плеч, губы свернуть трубочкой
и навсегда забыть твоё имя. В тот момент, когда я проделала последнее, ты
уже стоял на стене. Твои перебинтованные щупальца напоминали о
случившейся катастрофе. Когда зелёная молния рассекла мне череп, оголяя два
полушария раненого мозга, как гусеница под кошачьим языком, на твоих плечах задрожала щетина. Оставшись незамеченными, два вопроса стекло на персидский ковёр. Мы помолчали часа три, а затем ты попросил чего-нибудь
выпить. Наливая тебе сироп, я ощутила движение в пропасти больной головы,
где образовался мохнатый клубок впечатлений зеленоглазой девушки. Её губы
потрескались, её глаза расплавились, растворились в лобовом стекле, размокли
в твоей слюне, а открытый перелом бедра понравился мне намного меньше
раскрошившихся, как песочное печенье, пальцев.
Она уже не дышит, и тем не менее, возбуждается, притворяясь живой. Животная страсть всё ещё освежает полопавшуюся на щеках кожу. Я не успеваю увернуться, не успеваю даже вскрикнуть, как зелёная молния, в очередной раз вырвавшись из её неподвижного тела, пронзает мой язык. В стакан с сиропом падает капля яда.
Не знаю, заметил ли ты её, но твои жабры вмиг наполнились азотом, ногти
помутнели, глазные яблоки завертелись вокруг своей оси, а кончик носа,
затвердев, заговорил шёпотом: "Я пришёл для того, чтобы ты больше не
боялась, просыпаясь с утра не там где заснула вечером. Твои розы вянут,
пожирая диких ос, твои кошки стонут от безделья, а в твоём кошельке не
осталось ни одной серебряной монеты. Ты видишь зелёную молнию всякий раз,
когда думаешь, что я мёртв. Но присмотрись повнимательней, распахни
настеж все свои безумные глаза и загляни мне в рот. Там внизу ты заметишь
кирпичный забор, который должна успеть перепрыгнуть пока я сосчитаю до 120-ти. Ведь именно эта цифра срастается в тебе с моей смертью. 120 миль в час. Зеленоглазая девушка за рулём... Тебе кажется, что ты физически ощущаешь мою влажную руку под её короткой юбкой... Моё прерывистое дыхание у неё на плече... Ещё немного, и требовательные пальцы проникнут в зону чёрного хлопка и розовой кожи... В зону мутнеющих глаз и напряжённых мускул... Надо ли уметь водить машину, когда твой водитель достигает оргазма прямо здесь, за рулём? Надо ли учиться петь, когда из горла может вырваться такой стон, такой крик, такой рёв?.. Такое молчание... Надо ли уметь жить, когда тебя поймала между ног такая смерть?.. Отвечай, так или нет? Отвечай, Анна, не молчи. Не пей из этого стакана. Не надо. Анна, что с тобой, ты покрываешься кожей? Почему, Анна? Почему ты становишься похожа на женщину? На всех женщин? Иди сюда. Садись. Вот так, умница. А теперь рассказывай всё, что ты ещё помнишь. У тебя есть пятнадцать с половиной минут до того, как яд поразит нервную систему".
Я с трудом срываю с себя чешую. В моих руках она покрывается слизью с
запахом тмина. Слизи намного больше, чем я могу съесть, и тем не менее, я
жую её тщательно, медленно, осторожно. Так, как я жевала бы твои вены, если
бы они не полопались под колёсами нашего автомобиля, если бы не свились
клубком на коленях зеленоглазой покойницы. Странным, незнакомым клубком.
Извлекая его из горла, я подолгу всматриваюсь в его недра, ныряю в
зашифрованную реку, берега которой рассекает зелёная молния. Я знаю, что
именно там кроется тайна, которую я не способна узнать. Знаю, что именно на
дне этой реки находится ответ на два вопроса, которые возникают при любой
мысли о тебе, при любой попытке присмотреться и увидеть тебя здесь, в нашей
квартире, сидящим в кресле со стаканом сиропа в руке.
Ты позвонил мне в полдень и сказал, что тебе нужно срочно уехать в
Бостон на пару дней. Ты возмёшь нашу машину? Кто поведёт? Твоя напарница? Ты
смеёшься, когда я ревную. Я ревную? Нет, конечно, нет. Зачем ты меня
передразниваешь? Мой голос? Да, он дрогнул, ну и что! Я совсем не ревную. Но буду волноваться. Ну конечно. Дорога - это всегда волнение. Ну хорошо, не буду. А где вы там остановитесь? Отдельные номера? Почему ты опять смеёшься?! Ты всегда надо мной смеёшься. Да, я её помню. Зеленоглазая такая, хорошенькая. Нет, меня не привлекает. Ты же знаешь, меня они больше не интересуют. Совсем. Я буду скучать. Обещаю не курить. Ни одной. Обещаю. Береги себя. Позвони, как только приедешь. Целую...
Я целую твои губы... Медленно, запоминая каждое прикосновение, как
отдельный снимок, сделанный нашим новым фотоаппаратом. Ты не закрываешь
глаз, когда твои пальцы сжимают мои бёдра. Ты не закрываешь глаз, когда твой
язык вонзается в мою грудь. Ты вообще никогда не закрываешь глаз. Ты дышишь
громче, чем я могу кричать, и от этого мои ушные раковины засыпает тёплым
песком. Твоё дыхание делится на миллиарды влажных песчинок. Я собираю их
кончиком языка, раскладываю у тебя на животе. Образуется всё тот же клубок,
вмещающий в себя два вопроса, не оставляющий и тени надежды на то, что ты
вернёшься. Капля яда уже растворилась в фиолетовом стакане. Сироп уже выпит.
Или вылит. Не всё ли равно?
Два дня не могут изменить вечность, конечно, если это не специальная
двухдневная вечность, которую можно купить в любом продуктовом магазине. Два
дня не могут остановить время, конечно, если это не особое двухдневное время,
которое я часто вкладываю в твои карманы. Два дня не могут усмирить страсть,
конечно, если это не случайная двухдневная страсть, которую можно наблюдать в
любом автомобиле...
Спать без тебя - это значит смотреть в зеркало и видеть стену. Голую
стену. Обнажённую стену. Стена сжимается, растекается, разлетается, сотрясается, разбивается вдребезги. Размножается. И вот их уже три, четыре, пять.., бурлящий поток торжествующих стен. Я успеваю только запоминать их оттенки и размеры. Они слишком похожи друг на друга. И каждая посягает на меня. Я хочу скрыться. Путём погружения в горячую воду, я невидима. Я незначительна, незаметна, не мишень. Отключив телефон, я недосягаема для твоего звонка, которого всё равно не будет. Не может быть. Отключив телефон, куря сигареты одну за другой
я неуязвима, Я обманщица.
Я отрываю окно и вижу свет. Свет в окне напротив. Силуэт в центре
мутной комнаты. Тонкий, почти прозрачный, хрустальный силуэт
девочки-подростка. Что это с ней? Почему она танцует одна? Где её партнёр?
Партнёр не вернулся с охоты. Охота начинается осенью, когда листья пахнут
убитым оленем, а живой олень ест мёртвые листья. Как красиво она это делает.
Ей, пожалуй, даже и не нужен партнёр. Партнёрша?.. Нет. Меня они больше не
интересуют. Я захлопываю жалюзи, как ты захлопываешь дверь, когда я покидаю
твой офис. Мои каблуки, соприкасаясь с полом, издают звук раненого оленя. Я -
раненый олень.
Она всегда поливает уродливые горшки, в которых увядают ещё более уродливые хризантемы. Её руки похожи на корни, а губы, растягиваясь в приветливой улыбке, - на праздничный пирог с малиной. С днём рожденья тебя, с днём рожденья, дорогая Анна. Посмотрите, как она бледна, да на ней лица нет... Ну и что, что нет. И не будет. Надо ли иметь лицо, когда тебе изменяет такой любовник, когда тебя ненавидит такая самка, когда у тебя перед глазами маячит зелёная молния... Надо ли иметь лицо... Я прохожу мимо. Она искосо смотрит, готовая в любой момент выхватить из-под юбки самодельный кинжал и добить раненого оленя.
Цок, цок, цок... В метро сегодня не кормят. Во дворце сегодня не топят. В постели сегодня не любят.
Ты позвонил мне в полдень, три дня спустя. Нет, это не ты. "Кто это?
Говорите, я слушаю." Да, это она. Зелёная молния закручивается спиралью,
увеличиваясь в размере, нарушая скорость. Начальная точка - большие пальцы
на ногах, конечная - клубок между двумя полушариями раненого мозга. Клу-бок.
Оленю в бок стальной кинжал. Дом стал больше, провод тоньше, длинней. Двоих
людей нашли в пыли. Вра-ли. Мне всё наврали, это неправда! Правда, правда,
- шепчет зелёная молния, извиваясь, изощряясь в движениях, в совпадениях.
Страх уже в горле, страх в костях. Главное - ни во что не верить (наврали,
всё наврали). Главное никогда не терять чувства юмора. Никогда не терять
чувства превосходства (фиолетовый стакан на столе, сироп в холодильнике,
яд...). Я превосходна! Я превосходно просижу здесь (два вопроса стекли на
персидский ковёр), пока ты не войдёшь. Пока твои щупальца не коснутся
окаменевших век на моём лице (надо ли иметь лицо?), пока твои жабры не
прогрызут дыру в моей памяти (я ничего не помню). Я наливаю в стакан сироп.
Ты стоишь на стене, точнее висишь, примагниченный к глянцевой бумаге. Я
поливаю тебя сиропом, чтобы ты не задохнулся. Я поливаю тебя сиропом и делаю
два глотка. Зелёная молния впервые замерла и задрожала. Ты не поверишь, как
я устала. Как я ждала твоего возвращения, до которого остаётся всего