Закрыв дверь, я некоторое время стою около нее и пытаюсь услышать твои шаги. Ты уходишь неслышно. Может быть, так даже лучше. Так я могу не верить в то, что ты спускаешься по лестнице и удаляешься на бесчисленное количество ступеней, отделяешься от меня лестничными пролетами, подъездными дверями и проезжающими автомобилями.

А когда я все-таки поверю в то, что тебя больше нет здесь, я попытаюсь представить себе то расстояние, которое разделяет нас сейчас. Как оно увеличивается медленно-медленно. Я буду чувствовать, как истончаются от натяжения и рвутся паутинки, соединяющие нас. Рвутся о каждый встречный взгляд, обрываются каждым новым запахом и каждым проходящим троллейбусом. Не навсегда, конечно нет. Разве кто-нибудь уходил от меня навсегда? Уходящие возвращаются снова и ищут следы этих тоненьких паутинок на своем пути и тех деревьях, которые сходились вершинами над головой и страшно и чувственно. Эти деревья будут ухмыляться деревянными своими улыбками, вечные обездвиженные боги. И качать ветвями, самыми высокими и недосягаемыми, крепко уцепив ими бессчетное количество смешных человеческих привязанностей. Они живут вечно, эти деревья, они впитывают нас своими корнями, когда мы умираем, и смеются над нами, когда мы спим. И тебе сейчас невдомек, что ты обречен всю жизнь бродить под ногами неподвижных ухмыляющихся богов и искать в их ветвях то, что оставил когда-то сам, и что они никогда не вернут.

Мой дом высоко. Так высоко, что я вижу их смехом изломанные руки. По вечерам они машут мне в окно призывно и томительно. Они всей жаждой своей зовут меня погрузиться в землю. Они хотят единения со мной, плотоядные божества с деревянным смехом. Они склоняются к моему окну, чтобы подглядеть за мной. Но у них, познавших высшую чувственность, нет глаз. И в окне я вижу влажно переплетенные руки и голодные рты. Этими голодными ртами они жадно рассматривают меня, небрежно помахивая воспоминаниями о людях и ночах. Они же живут вечно и давно познали все, что случается по ночам. Оттого меня так завораживает покачивание светлых паутинок в их бесстыдно переплетенных влажной страстью руках.

Зачем же ты сейчас спускаешься по тусклым ступеням, как странный паук, бездумно оставляя на перилах бесценную серебристую нить? Ты обладаешь движением и видишь смысл. И оттого ты знаешь сильную мудрость в себе. Но тихая искренность сотни таких же сильных и мудрых людей бессильно колышется невидным серебром в плотоядных ветвях, оборванная и невозвратная, больше не нужная тем, мудрым и сильным тогда, а после отчаявшимся и уже мертвым.

Тихая искренность нашей связи - это самое большое, что у тебя еще есть.
Но ты ценишь пока только ласки. Те глупые ласки, которые предназначены были мне и будут отданы многим. Потому что твой дом где-то в пустом далеке. И окна его пусты и голодные боги не обещают тебе наслаждения абсолютного и последнего, самого сладкого. Ты не видел их многознающих пальцев и не содрогался во сне от чувственной жажды в ласковой губительной сети бледных от слепоты и жадного обожания их корней.

Ты не сможешь понять, как сильно искушение познать это наслаждение распада и растворения в абсолютно искушенных и божественно вечных. И радость агонии, когда пути назад уже нет - ту, что обещают мне они, склоняясь к окнам и усмехаясь влажными губами.

Мне недолго казалось, что тихая искренность в теплых твоих руках грустным светом моих улыбок освещает мой день. До тех пор, пока ты не увидел в моих глазах отражение сырых жадных корней из самых сладких и самых пугающих снов. И теперь ты уходишь с удивленным испугом где-то в самом центре красной мякоти жадного твоего тела, уходишь тихо, чтобы я еще несколько минут недоверчиво прислушивалась у дверей. Желающий освободиться от меня, ты не знаешь, что хочешь выгнать из себя липкий комок тяжелого страха. Тихая искренность теперь унылыми нитями тянется за тобой, и обрывки ее запутаются в ветвях моих видений.

Однажды ты полюбишь свой страх и вернешься сюда, где вечные плотоядные божества бесстыдно зазывают в самую глубь земли, размахивая обрывками человеческих историй. Но только отдаленным, пронзительно-неосознаваемым напоминанием шевельнется что-то в ветвях на ветру, как прядь моих волос. В недоуменном ужасе безвозвратной потери и неожиданной измены ты будешь стоять у дома с чужими занавесками на знакомых окнах, осененный смутной, нелепой догадкой.

О ТОМ, ЧТО Я НЕ СМОГЛА УСТОЯТЬ