Аннотация: Четвертое место на конкурсе "Рваная Грелка - 10" (560 участников)
СТЕКЛО, БЕТОН, СЛОНОВАЯ КОСТЬ
История первая. Горы.
Сначала Отар со своими джигитами осмотрел периметр - дело непростое, за валунами да по расселинам северного склона можно хоть батальон спрятать. Четверо помощников, по-козлиному перескакивая с уступа на уступ, разошлись веером вверх.
Каждый, добравшись до своей точки, дал знак "Чисто!", и Отар включил рацию:
- Вардзия-один, дорога свободна.
Через несколько минут вереница джипов пыльной змеей выползла из-за поворота. Ржавые ворота пансионата вызвали у Хохлова странные ассоциации. "Пионерская зорька". Чай со слоном. "Оставь надежду всяк...". Сквозь трехсантиметровое стекло Вадим Евгеньевич рассматривал тонированные горы. В окружающем мире бушевал май. Высокогорные травы соревновались в неправдоподобности соцветий. Внутри "лэндкрузера" стоял осенний холод.
Когда кортеж остановился, из головной машины первым вылез Леша Бардяев, глава отдела безопасности. Отар и директор пансионата поспешили ему навстречу. Рукопожатия, торопливые подобострастные кивки вместо хлеб-соли.
Хохлову дверь открыл водитель. Перегретый послеполуденный воздух ударил в лицо, заставил зажмуриться на секунду. Хохлов вдохнул его полной грудью и выбрался наружу.
Дорога, по которой они приехали, доводила до пансионата и обрывалась. Противоположная сторона ущелья - сплошная отвесная скала. В одном месте ее испещряли черные точки и полоски - кельи и коридоры пещерного монастыря Вардзия. Несколько сот лет назад землетрясение обрушило южный склон, вскрыв скальный город как муравейник.
Запахи цветущих трав дурманили голову. Чем станет для меня это богом забытое месхетинское ущелье в шести километрах от турецкой границы, думал Хохлов. Местом почетной ссылки? Надежным прибежищем? Последним пристанищем?
- Вадим Евгеньевич, гамарджоба, здравствуйте! - директор пансионата шел к нему, протягивая обе руки. - Большая честь для нас, не часто в Тбилиси про наш медвежий угол вспоминают. С дороги предлагаю немножко перекусить, в столовой всё накрыто. Обедать будем позже, когда отдохнете, а сейчас - немного сыра, вина, шашлык из ягненка свежайший...
В полутемном зале добротной советской столовой было пусто, лишь за угловым столиком у окна обедали женщина и мальчик лет двенадцати. Отар взорвался длинной тирадой в адрес директора. Говорил по-грузински, но общий смысл улавливался и так: по договоренности здесь не предполагаются другие посетители, когда приходит московская делегация.
Директор умело оправдывался по-русски, рассчитывая на снисхождение гостей. Мол, эта семья уже пятый год приезжает, а мальчику врачами рекомендовано избегать скопления людей - что-то с нервами. Поэтому они с матерью всегда питаются отдельно, чуть позже основного потока.
Водители и охранники с энтузиазмом принялись рассаживаться за отведенный им стол. Хохлов посмотрел на развалы снеди, приготовленной для "перекуса", на крахмальные скатерти и столовое серебро, и, повинуясь внезапному порыву, подошел к соседям. Женщина уже поела, а мальчик без особого рвения гонял по сальной общепитовской тарелке холодную котлету и пересохшую гречку.
- Извините, если помешал, - сказал Хохлов. - У нас там на подходе горячий шашлык, может быть составите нам компанию?
Гульнара Абаевна, то ли казашка, то ли узбечка - Хохлов не очень разбирался - олицетворяла зрелую азиатскую красоту. Иссиня-черные волосы, тонкий нос, полные губы, высокие скулы, гордая осанка, незаметная полуусмешка. На приглашение она ответила отказом, но Чингиз - так звали мальчишку - отреагировал на слово "шашлык" как настоящий мужчина, и теперь, обжигаясь, сдергивал зубами с шампура куски еще дымящегося мяса, с любопыством оглядывая собравшихся за столом серьезных людей.
- Ваш сын - настоящий Чингисхан, - сказал Отар Гульнаре Абаевне, подливая ей "Ашахени", - светлые волосы и голубые глаза. Владыка половины мира.
- У Чингисхана не было папы-немца, - улыбнулась та. - А в остальном всё верно.
В какой-то момент Хохлов с удивлением заметил, что и он сам, и Лешка, и Отар расфуфыривают хвосты, стараясь привлечь внимание неюной уже восточной дивы. Каждый старался выглядеть чуть интеллигентнее и умнее, чем мог.
Чингиз, запив тархуном последний кусочек, дернул мать за рукав:
- Ма, дай палочки.
Гульнара Абаевна достала из сумочки деревянный пенал, и Чингиз отсел за дальний стол.
- Какая-то игра? - полюбопытствовал Хохлов.
- Да. "Микадо", только он никак не запомнит. Вадим Евгеньевич, я хотела вас предупредить... Пока вы будете отдыхать, Чингиз может попросить у вас что-нибудь...
- Я весь внимание, Гульнара Абаевна.
- Книгу, газету, журнал. Любой источник информации. Пожалуйста, не давайте. Ему нельзя.
- Чингиз болен? Он совсем не производит...
- Невроз - очень странный и абсолютно неизученный. Из всего что видит, слышит, читает, Чингиз пытается делать какие-то общие выводы, связывать одно с другим. У него бывают галлюцинации, ему мерещится будущее.
- А что советуют врачи?
- Хорошие - минимум внешних раздражителей, минимум общения. Плохие - рекомендуют психотропные средства. Я бы предпочла услышать мнение очень хороших, надеюсь в следующем году отвезти Чика в Стамбул или Москву. Ведь ему нужно учиться, а противопоказаны даже учебники.
- Вы сказали - Чика?
- Так его звал отец.
Хохлов посмотрел на мальчишку, рассыпающего длинные деревянные шпажки.
- Из нейтрального остаются только абстрактные игры, - продолжала Гульнара Абаевна. - Го, шашки, микадо. Карты и шахматы - уже нет, слишком явная реакция на картинки и фигурки. С недавних пор я даже домино спрятала. Про машинки и солдатиков просто молчу.
- Никогда о таком не слышал, - задумчиво сказал Бардяев. - Как же его учить безо всяких книжек с картинками?
- Я стараюсь, - Гульнара Абаевна отставила бокал. - Как по минному полю: результат любого шага заранее неизвестен...
- Ма!
Чингиз позвал ее, не поворачивая головы. Это о многом говорит, подумал Хохлов.
- Извините, - Гульнара Абаевна встрепенулась, - нам пора...
А ситуация в Москве складывалась не лучшим образом.
В отсутствие Хохлова его экономическая империя зашаталась. Трещины наметились в самых неожиданных местах. У основного из четырех банков, откуда инвестировались средства в долгосрочку, отозвали лицензию. На одной из северных шахт произошла крупная авария, к счастью, без жертв, но дело все равно возбудили, и можно было ожидать серьезной встряски. Два сухогруза оказались задержаны в восточной Африке пока безо всяких объяснений.
И главное, на трубопроводе, самой дорогой игрушке Хохлова, купленной в пополаме с американцами, снова рвануло. Все телеканалы вопили о террористах, но Хохлов понимал, кто за этим стоит на самом деле. И даже в грузинском захолустье не чувствовал себя в безопасности.
Звонок из Москвы делался по айпи-телефонии через немецкого провайдера. Встречный звонок в условленное время уходил из Вардзии по сети "Иридиум" через спутник. А где-то в Португалии или на Мальте никому лично не знакомый человек соединял две телефонных линии, оформленных на разные имена и адреса. Коммутатор на дому. Барышня, Смольный!
- Я тебя слушаю, Семен, - Хохлов с тяжелой трубкой вышагивал по каменистой тропе. За пределами видимости люди Отара берегли его одиночество.
Шатугин не замедлил вылить на Хохлова очередную порцию проблем и неприятностей. Сорванные сделки, проекты на грани закрытия, непонятное правительственное шевеление "вокруг трубы". Вадим Евгеньевич чувствовал, что этот негативный вал вот-вот сметет его. Он просто не вытянет ситуацию, и тогда хаос расколет на неуправляемые части ту невидимую сложную машину, на конструирование которой он потратил последние двадцать лет.
За разговором Хохлов добрался до небольшой беседки. Чингиз, встав на лавку на колени, с сосредоточенным видом вытаскивал из рассыпанного на столике вороха палочек одну из-под самого низа.
- Нет, Семен, это неприемлемо. Сам думай: у нашего друга и так большинство в совете. Он торопится, а мы нет. Еще два процента уйдет к нему - и всё. Нам скрутят шеи. Надо ждать хотя бы до осени... Да, черт возьми, я готов здесь зимовать, если придется! Тяни время, путай следы, меняй отмазки - ты сам знаешь, что делать. Да, завтра в то же время. Отбой.
Хохлов резко вдавил клавишу, и подняв взгляд, натолкнулся на взгляд Чингиза. Холодные голубые глаза на смуглом лице под шапкой белокурых волос.
- Привет, ковбой! - Хохлов вскинул руку в приветствии. - А где мама?
- Пошла к источнику за водой. Прямо с графином из номера, представляете?
- Еще бы! Слушай, а как мне тебя называть? Чингизом, или можно Чиком?
- Тогда я должен буду звать вас дядей, - чрезвычайно серьезно ответил мальчик, - Чик - это домашнее имя, не для чужих.
- По рукам. Научишь играть?
Почти час Вадим Евгеньевич и Чингиз тянули разноцветные палочки, смеясь, споря, кто задел остальные, а кто нет, сосредоточенно считая очки, и снова споря. Выиграть у мальчишки не удавалось.
- Дядя Вадя, а у вас много народу работает? - спросил Чик.
Хохлов хотел ответить в лоб: "Сто пятьдесят тысяч", но смутился и ответил проще:
- Много.
Но мало кто из них вспомнит обо мне через пару лет, если меня здесь все-таки достанут. Хохлов всегда чувствовал приближение опасности как зверь, только бежать дальше было некуда - и оставалось полагаться на грузинскую верность армейского друга Отара и профессионализм однокашника Лешки. Да будет так.
- А они вас любят? - спросил Чик.
Как кого они могут меня любить? Как руку дающую? Как икону? Как царя-батюшку?
- Немногие, - ответил Вадим Евгеньевич.
- А вы их?
Уже интереснее. Необъятную массу, безымянных людей у станков, в штреках, за кульманами или на палубах, немногословных водителей и язвительных секретарш, банковских операционистов с нулями в глазах и буровиков с промасленными ладонями. Я же и не знаю их толком - лишь представителей, верхушку, зеленые кончики чайных побегов, тех, кто ближе ко мне, чем к ним...
- Наверное, да.
- Когда вы полюбите каждую палочку в этой куче, - мальчик разворошил пальцем цветные шпажки, - тогда сможете выиграть.
Минное поле, вспомнил Хохлов слова Гульнары Абаевны. У каждого свое.
А на рассвете произошло землетрясение. Собственно, тряхнуло совсем слегка и всего один раз, но огромная глыба, нависавшая над входом пещерного монастыря, распавшись миллионом камней, поползла вниз. По ущелью прокатился гул, который, услышав однажды, не перепутать уже ни с чем, инфразвуковая песня нутра земли.
Поспешно одевшиеся или закутанные в одеяла отдыхающие собирались перед входом в главное здание небольшими группками и молча смотрели на завесу пыли, скрывшую южные склоны.
Чуть в стороне ото всех Чик безудержно рыдал на коленях у Гульнары Абаевны. Даже в свете серого неба можно было разглядеть, как мальчик бледен.
- Напугался? - Хохлов инстинктивно искал их в толпе, и, найдя, сразу почувствовал себя спокойнее.
Женщина отрицательно покачала головой.
- Он говорит "Цейсс"! - Чик вскинул на Вадима Евгеньевича горячечный взгляд. - А я не понимаю! Сам из дерева, ростом до неба, и нос как у Буратино. Стоит по колено в воде черной, и говорит: "Цейсс придет и всё исправит". А потом уже по пояс. По шею. Он деревянный, он всплыть должен, а тонет! Я боюсь его, ма!
Гульнара Абаевна попыталась прижать Чика к себе, но он снова вырвался:
- Дядя Вадя! Вы скажите, я дёрну! Хоть желтую, хоть фиолетовую! Только избавьтесь! Только отдайте! Ламар! Ламар! Ламар! - и обвис на руках у матери.
Засуетились, забегали, на обвал уже и не смотрели...
- Моя вина, Вадим, - Отар с мрачным видом громыхнул о стол чем-то железным, завернутым в брезент.
- Ты, вааще, о чем?
Вадим Евгеньевич пребывал в состоянии серьезного намеренного опьянения. Когда Чика устроили в медблоке и вкололи успокоительное, когда Гульнара Абаевна перестала плакать, а взялась обустраивать комнатку, Хохлов счел допустимым начать необычное утро необычным образом - с двухсот пятидесяти без закуски. Чего, разумеется, оказалось недостаточно, и пришлось дважды повторять. Для уверенности в успехе далее использовалось красное сухое вино и привезенная одним из отаровских стрелков домашняя чача.
Потом Вадим Евгеньевич медитировал на балконе, наблюдая начало нового дня, и размышляя, что ж это ему не жилось в старых. За чем он гнался, к чему стремил свои помыслы. Потом, устав от собственного пафоса, ненадолго вздремнул.
И теперь, мало что понимая, смотрел на понурого Отара и пыльный сверток.
- Он там, видно, с вечера засел. Приехал с группой и отстал. Надо было тебя на виллу, четыре пулемета по углам, и на каждый шорох - без предупреждения.
- Ты о чем, старик? - голова отказывалась слушаться, впрочем, руки-ноги - тоже.
- Вот об этом, - Отар вытряхнул из брезента продолговатую черную железку. Хохлов не без труда распознал в этой неприятной штуке снайперскую винтовку с погнутым дулом и сплющенной оптикой. - Часа через три-четыре ты бы вышел на балкон и словил бы пулю. Мои ребята с инфракраской всю ночь смотрели, да не досмотрели. Он так лежал, что кроме ствола наружу ничего и не торчало.
Хохлов постепенно трезвел.
- Опознали?
- Куда там! Фарш. Если только по ДНК.
Вот так. Хоть желтую, хоть фиолетовую, дядя Вадя. Пока я играл в палочки, какой-то сукин сын с неприметным рюкзачком осматривал трапезную и монашеские кельи, одобрительно кивал на все реплики болтливого экскурсовода, а сам примеривался, как расстелить коврик, куда упереться ногами, как вычислить, откуда смотрят дозорные. А потом в темноте не спеша собирал длинноствольный агрегат, прищелкивал одну деталь к другой, загонял в ствол предназначенную мне пулю.
Хохлов брезгливо придвинул к себе винтовку, потянув за брезент. Внутри искореженного прицела болталась стеклянная крошка. Рядом с окуляром легко читались латинские буквы: "Karl Zeiss".
Бардяев всунулся в дверь, протягивая черную иридиумовскую трубку:
- Москва!
Хохлов жестом попросил всех выйти.
- Да, Семен!
Зам был радостно возбужден, как пес, принесший брошенную палку:
- Удалось, Вадим Евгеньевич! Председателя забюллетенили. Вице отправили в Тунис по горящей. Министерские потеряли оригинал экспертизы, теперь расшаркиваются, типа, ищут, но нашему другу тут ближайшее время ловить нечего...
- Молодца, старик. Только теперь послушай. Слушаешь? Подумай хорошенько и ответь вдумчиво: ты знаешь, что такое "ламар"?
На том конце наступила неловкая пауза.
- Ну, - неуверенно ответил Шатугин, - конечно. "Ламар инкорпорейтед", Британские Виргинские острова. Наша главная поганка до следующего года. Вадим Евгеньевич, вы уверены, что линия не прослушивается?
- Не в этом дело, Семен. Операции по "трубе" через нее идут?
- Вадим Евгеньевич, вы же меня сами учили...
- Семен!
- Все до единой.
Хохлов встряхнул головой. Хмель прошел, но осталась дрожь внутри. Что я делаю? Как могу так безответственно швырять на кон... Вадим Евгеньевич хотел опереться о стол, но обжегся о ледяную сталь затвора.
Какими словами объяснить послушному, но упрямому Шатугину... И что объяснить? Да, это с моей легкой руки наш "лучший друг" господин Пеньков навсегда превратился в Пиноккио. Из-за фамилии, из-за несоразмерно длинного носа, засовываемого в любой мало-мальски интересный проект, из-за развеселой сибирской монополии, выстроенной на могилках лесхозов и леспромхозов. Да, нервнобольной мальчик в припадке открыл мне окошечко - не знаю, куда. И если передо мной выбор, окошечко или пуля в сердце, наверное, я выберу первое.
- Теперь, Семен, слушай и не перебивай...
История энная. Горки.
Вадим не дурил, не паниковал, а четко знал, что делает - к такому выводу Леша Бардаев пришел лишь месяцы спустя. На то Хохлов и босс, чтобы принимать парадоксальные решения.
В худший переплет, чем тогда в Вардзии, они еще не попадали. Решение о продаже "трубы" концерну Пиноккио все расценили как слабость. А на самом деле одним неочевидным ходом Хохлов закрыл сразу несколько проблем. Во-первых, полученные от продажи трубопровода деньги помогли выиграть тендер по Плесецку и Байконуру. Во-вторых, избавившись от совместного проекта с америкосами, Хохлов подтвердил свою политическую лояльность текущей администрации, и вскоре был обласкан соответственно.
И, наконец, в-третьих, Пиноккио, захапав вожделенную "трубу", набрал персональную "критическую массу" и без какой-либо помощи Хохлова плавно переместился в Лефортово. Под жужжание мельтешащих вокруг правозащитников.
А Вадим Евгеньевич разве что не на белом коне вернулся в первопрестольную, и вновь зажил в меру спокойной олигархической жизнью.
Только зачем ему понадобилось разыскивать этого припадочного мальчишку?
- Я так благодарна, Алексей Викторович! И Вадиму Евгеньевичу, и вам. Для Чингиза так важен покой, и чтобы природа, и чтобы никого вокруг. Мы словно в сказке. Я уверена, что здесь он будет поправляться.
Ничего не бывает за просто так, дражайшая. По крайней мере, у Хохлова. Бардяев был уверен, что за переселением мальчишки под Москву стоит точный расчет, и бесился от того, что не понимал, какой. Мотаешься сюда в Горки как на работу, персонально следишь за содержимым чертова холодильника, гоняешь чаи с маман, а Чингисхан вместо "спасибо" удостаивает только вопросом: "Когда приедет дядя Вадя?"
Бардяев радушно улыбнулся:
- Не стоит... - нет, на "Гулечку" опять язык не повернулся, - не стоит, Гульнара Абаевна! Шеф у нас необычный. Сентиментальный, можно сказать. Я думаю, ему приятно, что вы здесь. И к Чингизу он очень привязался. Я тоже думаю, что все пойдет на лад.
Церемонно поцеловал Гульнаре Абаевне руку и спустился с крыльца к машине.
- Вам - не скучать! Чингизу - готовиться в ханы!
Эта дурашливая фраза стала шаблоном, формой их взаимоотношений на следующие три года.
Чингиз не спеша раскладывал по коробочкам белые и черные камни го. Он заметно вытянулся, стал уверенней в себе, по утрам крутился на турнике, подтягивался по сорок раз, бегал стометровку за тринадцать секунд.
"Как по минному полю", вспомнил Хохлов слова Гульнары Абаевны. Каждое нововведение - шаг с завязанными глазами. Приходящий учитель? Пробуем. Нормально? Расширим перечень предметов. Газету? Ни в коем случае! Книгу? Может быть... Вальтер Скотт? Прошло. Буссенар? Порядок. Точно порядок? Попробуем сыграть в шахматы? Почему-то страшно. Где грань?
Хохлов чувствовал себя должником. Чик спас ему жизнь, Вадиму Евгеньевичу это было абсолютно очевидно. И он не собирался дать мальчишке скатиться в уютное гнездышко умственной отсталости. Шевелил его как мог. Заставлял пробовать и пробовать ранее запрещенные вещи. Музыка? Вряд ли! Если только что-то из классики... Кино? Абсолютно нереально! А может, взять такой старый фильм, что уже и актеры все поумирали... Искать! Стараться! Стремиться! Хохлов, по природе одинокий человек, втянулся в ирреальную битву с несуществующим противником.
А еще он чувствовал себя рабовладельцем. На закрытой вилле, в железной клетке держал он свою жар-птицу. Без рукавиц не тронь, обожжешься! Чик, Чик, Чик, повороши разноцветные палочки! Дай, дай хоть намеком, хоть мычанием верный знак! Я не ошибусь, я догадливый! Поиграем, малыш? Я тебе загадку-вопрос, ты мне загадку-ответ...
Каждый раз, провоцируя Чингиза разговорами, Вадим Евгеньевич больше всего боялся, что перегнет палку. Но, вроде бы, пока удавалось обойтись без эксцессов. Он слишком хорошо помнил, как тащил на руках сквозь сгрудившуюся толпу безжизненное тельце, как моталась на шее-веревочке тяжелая голова, как билось в висках "Ламар!" черным гонгом. Хохлов знал, что никогда не смог бы нарочно сделать мальчику плохо.
Щелк! - закрылась белая коробочка. Щелк! - черная.
- Дядя Вадя, а зачем вам быть президентом?
Вадим Евгеньевич замер, будто ему к затылку приставили ствол. Только сегодня утром он окончательно понял, что даст согласие выдвигаться. Только около полудня на очень закрытом совещании те, от кого зависели подобные вещи, поддержали его решение. Всего час назад сформировался костяк его предвыборного штаба. А потом он приехал сюда. Чтобы получить от пятнадцатилетнего подростка, полностью отрезанного от внешнего мира, очередной вопрос в лоб. Никогда не расслабляйся, Хохлов!
- Знаешь, Чик, появилась возможность сыграть во что-то новое.
- Вы обычно играете всерьез, - грустно сказал мальчик.
- Всерьез было вначале. Когда стоял вопрос выживания. Когда всех, с кем работал, знал в лицо и по имени. Не то, что теперь.
- С кем же вы будете играть?
- С чужими. Своих я почти всех обыграл. Да и надоело. А страна - это такая большая штука... Те, кто сегодня работают со мной, живут достойно - они трудятся и зарабатывают. Могут строить планы на завтрашний день. И, раз я справился с этим, можно попробовать следующий уровень.
Чингиз посмотрел Хохлову в глаза. Пристально, аж холодно стало.
- Я помогу, - сказал мальчик. Не констатировал, но и не спросил, что-то между. Давая понять, что у Вадима Евгеньевича всегда есть выбор. Есть - выбор?
- Спасибо, Чик, но боюсь, что эта задачка тебе пока не под силу.
Мальчик чуть заметно улыбнулся, на мгновение превратившись в Гульнару Абаевну - те же недоуменно приподнятые брови, те же иронически загнутые уголки губ:
- Дядя Вадь, вы мне дайте чуть больше свободы. Хоть капельку.
"Хоть капельку". - "Капельку - дам". Чуть назад. "...свободы. Хоть капельку". - "Капельку - дам".
Бардяев выключил диктофон и бессильно распластался в кресле. Вадим, конспиратор хренов! Маг-алхимик! Олигарх-гадалка! Нострадамчика себе завел, совсем уже ум за разум!.. Хотя... Большое жирное "хотя".
Бардяев трясущейся рукой вытащил из портфеля блокнот и распахнул календарь. Последний год он отмечал нечастые визиты Хохлова на дачу, и теперь лихорадочно сопоставлял эти даты с другими событиями. И матерился, и хватался за голову, не в силах вынести собственной глупости.
Потом достал из встроенного в камин сейфа несколько дисков и, разбив их кочергой в мелкие осколки, смел в огонь. Подслушивать нехорошо. И теперь уже больше не нужно. Теперь у него есть разгадка.
Вычистив все записи в диктофоне, Бардаев чуть успокоился, плесканул себе виски и снова сел перед очагом. Подумать только...
Январь. Рязанская область. Сугробы по окна машин. Четыре черных динозаврика, вытянувшись в цепочку, ползут по бесконечной дороге к химкомбинату. Остановились у заброшенной остановки. "Семен, пересядь-ка в мою машину!" - "Вадим Евгеньевич!" - "Давай-давай, мне с Лешей надо потолковать приватно". - Непонятный, затравленный взгляд Шанугина. Снова снег и снег. Вроде сказал, что поговорить хочет, а молчит. Смотрит, смотрит вперед. Настороженно, пристально. Ожидая. И все равно вздрагивает и зажмуривается, когда срабатывает фугас под второй - его - машиной. Нырок в кювет, цокот пуль по бортам, но Бардяев своих соколов не зря гонял, отбились без потерь. Кроме тех, кто во втором джипе.
А потом - несанкционированный обыск в квартире Шанугина. Хохлов сам опрокидывает на пол ящики, ворошит бумаги, словно ищет что-то конкретное. "Ах, Сема-Сема-Сема..." - И ведь нашли же. И восстановили по шагам всю цепочку. Счета, куда от Пиноккио деньги шли. По какому каналу уходила информация. Много всего другого, чего Бардаеву бы ввек не раскопать. Грузинское дело стало достоянием истории...
Март. Заехали на минутку в Башню - посмотреть, как идет ремонт. Вдруг Хохлов замер, и смотрит за окно: самолет на посадку уходит. "Леш, а у нас "Шереметьевские" акции остались еще? Продай их к черту!" - Зачем? Почему? Бес его знает! Продал, конечно, приказы шефа не обсуждаются. Не прошло и недели - алжирский "Боинг" распахивает взлетную, жертвы, компенсации... Только это головная боль уже для новых акционеров...
Апрель...
Июнь...
Август...
Сентябрь. "Что всё не женишься, Вадим Евгеньич?" - "Да вот - принцессу жду, а вокруг одни принцесски". - "Не староват еще - для принцессы-то?" - "Да я, Леш, максималист. Если без любви, тогда зачем? Для галочки?" - Сам за рулем, сопровождение дуется, но не перечит. Весело летят по Кутузовскому. Ночь, холода ранние. Свернули на Дорогомиловскую. "Так бобылем и останешься со своим максимализмом!" - "Да что ты?" - Удивленно так, и с ехидцей в глаза смотрит. А потом по тормозам, Бардяев щекой о стойку, Хохлов чертыхается, тормоза визжат, и - тюк! хлоп! хлоп! - одна пострадавшая малолитражка и две белоснежных подушки. Из машины, в которую врезались, выскакивает девчонка - хотя какая девчонка, лет тридцати, наверное. Бардяев еще не знает, что ее зовут Серафимой. А Хохлов сидит в обнимку с опадающим белым тюком, молча смотрит на будущую жену и улыбается во весь рот...
Подумать только... Бардяев опрокинул виски одним глотком, отставил стакан и, уже спокойнее...
Конечно, Хохлов прорвался во второй тур. Вспрыгнул на подножку уходящего поезда. Лишней долей процента пролез на вторую - и последнюю - ступеньку пьедестала. И то - полдела сделано.
И не история это вовсе была. Так, интерлюдия.
История последняя. Город.
- Вот, посмотрите! - Вадим Евгеньевич первым вышел из лифта. - Сто десятый этаж, полностью в нашем распоряжении. Слоновой кости мне на башню для мальчика не хватило, зато стекла и бетона - в избытке.
Гульнара Абаевна слегка улыбнулась.
- Смотрите, - продолжал Хохлов, - мы на полпути к облакам. Мой офис - этажом ниже. Чик всегда будет под присмотром.
Женщина нерешительно шагнула к панорамному окну. Отсюда, почти с вершины делового центра Москвы, город не казался ни каменными джунглями, ни суетливым муравейником. Скорее, створкой доисторической раковины, открытой любопытному глазу.
- Я не уверена...
- Гульнара Абаевна, вы же сами хотели показать Чингиза врачам. Настоящим, серьезным. Это занятые люди, здесь даже не вопрос денег - просто они не могут наблюдать пациента в Горках. Если наши профессора ежедневно будут стоять в загородных пробках, мы скоро недосчитаемся академиков, правда? Курс займет всего две недели...
- Он никогда не оставался без меня.
- Помилуйте, Чику уже шестнадцать! Переходный возраст позади, симптоматика в норме. Мы же так и не знаем, что с ним произошло четыре года назад! - Хохлов умел быть настойчивым. Только сейчас он не мог понять, имеет ли на это право.
- Почему мне нельзя пожить здесь с ним?
- Его хотят понаблюдать в изолированном пространстве. Без влияния не только посторонних, но и родных. Как в любой больнице, предусмотрены посещения - по часу в день. Всего две недели.
- Как у вас на всё хватает времени, Вадим Евгеньевич! Через две недели - выборы, а вы возитесь с нами! - Гульнара Абаевна хотела добавить еще что-то, но передумала. - Спасибо вам!
Не за что, с тоской подумал Хохлов. Врачи, конечно, будут. Лучшие. Но хватит ли мне сил воздержаться от искушения, и не перегрузить Чика тем, что он сам просит? Господи, убереги!..
И Чик переехал в Башню.
И Хохлов улетел на севера.
А перед этим они снова сыграли в "Микадо". Чингиз рассыпал палочки и предложил Вадиму Евгеньевичу первый ход. Хохлов вытащил подряд три дешевых, на четвертой дрогнула рука.
- Я хочу посмотреть новости, - сказал Чик, ловко вытягивая двадцатиочковую. - Мне мало газет, дядя Вадя. Мне мало десяти минут интернета в день. - Десятку, десятку, пятерку, сбился. - Посмотрите на меня - что может случиться? В двенадцать лет организм растет быстрее сердца, отсюда у многих детей и обмороки, и всякая другая ерунда. Не только у меня одного, понимаете?
- Понимаю, - Хохлов извлек из груды шпажек двадцатку и две пятерки, - что ни по какой причине не сделаю того, что может быть для тебя опасным. Знаешь, что в школе после болезни освобождают от физкультуры? Так же и с тобой - только у тебя физкультура другая.
- Вы думаете? - Чик вскочил и с места сделал заднее сальто. - Я здоров! Я научился отделять себя от того, что вижу.
Странная фраза зацепила Хохлова. Он никогда не расспрашивал мальчика, что или как он делает, элементарно боялся. По правилам минного поля.
- А что ты чувствуешь, когда?.. - решился Вадим Евгеньевич.
Чик прошелся по комнате колесом:
- Раньше! Я! Пугался! Потому что! Слишком! Мало! Знал!
Встал, подошел к столу, и легкими и точными движениями вытянул три палочки по пятнадцать очков. Потом тронул верх кучи, передавая ход Хохлову.
- А теперь мне становится легче узнать главное среди второстепенного. Может быть, через несколько лет я смогу вам писать инструкции в текстовом файле! - Чик радостно захохотал.
Вадиму Евгеньевичу стало неуютно. Он потянул на себя шпажку, и вызвал настоящий обвал. Чик издал победный вопль.
- Когда придет мама, я похвастаюсь ей, что разгромил кандидата в президенты!
- А ты сам понимаешь, что видишь?
Мальчик вдруг замер, глядя на оставшиеся в игре палочки.
- Мне и не надо понимать, - сказал он, не поднимая глаз. - Вы, взрослые, слишком связываете задачу, действие и результат. А это никому не нужно. Поэтому я ничего не понимаю. А просто вижу. И делаю...
Внезапно он схватил верхнюю шпажку и подбросил ее вверх с криком:
- Вихрь!
Низкие тучи нависли над Москвой фиолетовыми бурдюками. На севере вспыхивали молнии, демонстрируя, что в современном климате грозы бывают и в марте.
- А дядя Вадя скоро приедет?
Чик за своим любимым столиком выкладывал из палочек зигзаги и спирали. В углу с плазменной панели тихо бубнил диктор Би-Би-Си.
Бардяев едва сдержал рвущуюся наружу неприязнь.
- Должен прилететь через три дня. Но вряд ли сразу приедет. Ты же знаешь, в воскресенье у него важное событие.
- Сегодня только понедельник. И потом, его шансы все равно исчезающе малы.
Бардяев напрягся. За последние месяцы он так привык к благоволящей шефу планиде, что начал всерьез рассчитывать на этого маленького мерзавца.
- Почему ты так думаешь?
- Телевизора насмотрелся, - нагло ответил мальчишка. Чингиз взаимно не любил Бардяева и в последнее время особенно этого не скрывал.
- Слушай меня, Чингисхан! - Алексей навис над столом, опираясь на сжатые кулаки. - Я предполагаю, что ты обо мне думаешь и как ко мне относишься. Но Вадиму Евгеньевичу я хочу добра как и ты. Я знаю его почти сорок лет. И он давно рассказал мне, в какие игры вы играете.
- Он не мог... - Чингиз инстинктивно отодвинулся от стола. - Зачем?
- Затем, что я - его друг. И ты - его друг. И если ты знаешь, что еще можно сделать для его победы, и молчишь, то это не самый дружеский поступок.
Чингиз едва не заплакал от несправедливости обвинений.
- Вы думаете, у вас тут Хоттабыч завелся? Джинн Трах-Тибидох? Волшебник Изумрудного города? Я иногда, изредка, случайно вижу... Да что вам говорить, вы такой же, как моя мама! "Выпей таблеточку и успокойся!" Спуститесь этажом ниже, вырубите свет, чтобы погасли все экраны, чтобы нельзя было прочесть ни строчки, и спросите своих аналитиков: "Верной дорогой идем?" Много они расскажут? Я хочу подсказать дяде Ваде, что делать, а он связал мне руки! "Нельзя, мальчик, будет головка бо-бо!" Алексей Викторович, помогите, а не издевайтесь!
Бардяев опешил. Но мальчишка впервые за четыре годы говорил дело, а не занимался чревовещанием.
- Так что тебе нужно, юное дарование?
На Бардяева взглянули прозрачные как вода глаза:
- Информация.
За четыре дня до выборов небывалый магнитный вихрь вывел из строя около трех десятков спутников. Пошатнулись незыблемые основы общества: телефон, телевидение и предсказание погоды.
Вся восточная часть России на несколько дней осталась без Хрюши и Степашки - главные государственные каналы уже несколько лет транслировались только через космос. Забили тревогу аэропорты Дальнего Севера - приходилось переходить на работу по старинке.
Хохлов, как и многие тысячи путешественников, застрял там, где его застал вихрь. Залы ожидания аэропортов походили на лагеря беженцев. Беспросветная пурга мела от Архангельска до Чукотки.
Но были у этой форс-мажорной ситуации и положительные стороны. Будучи кандидатом номер два, Вадим Евгеньевич в регионах опирался в основном на местные телерадиокомпании, его оппонент - на ОРТ и РТР. Избирательный штаб Хохлова не преминул воспользоваться появившимся преимуществом, и влил в ненавязчивый пиар своего кандидата последние оставшиеся деньги.
Из Домодедово Хохлов проехал прямо на свой избирательный участок. Без пяти восемь под вспышки камер опустил в урну бюллетень, бросил репортерам несколько скупых слов, и поспешил в Башню. Улицы были завалены сугробами, никакие проблесковые маячки и ревуны не спасали от пробок. Точнее, от одной большой пробки.
Самое высокое здание квартала Москва-Сити утыкалось шпилем в небеса. Сотни окон горели там и тут, и только почти на самом верху сияло вкруговую яркое колечко сто девятого и сто десятого этажа.
У входа тоже было не продохнуть от репортеров. Чуть в стороне мигала красно-синим реанимационная машина.
Повинуясь интуиции, Вадим Евгеньевич сразу поднялся на сто десятый. Двери лифта еще не открылись, а он уже услышал резкие голоса. "Камфора!" - "Разряд!" - "Еще разряд!"
Он вбежал в главный зал. Врачи и санитары сгрудились в углу, только один здоровяк в белом колпаке устремился Хохлову наперерез. Но Вадим Евгеньевич смотрел в другую сторону. С дрожью и ужасом он переводил взгляд с одного на другой телевизионный экран. Как на концертах, панели были собраны в стык. Шесть в высоту и десять в длину. И на каждом шла своя передача. Мелькали изображения, лица, логотипы, бегущие строки.
- Что это? - заорал Хохлов. - Что это такое, я вас всех спрашиваю!
Крепкие руки охватили его поперек туловища.
- Выйдите! - рявкнул санитар, уверенно отпихивая Вадима Евгеньевича назад к лифту. - Сюда нельзя посторонним. Сейчас нельзя.
На сто девятом этаже царил хаос. Столы лишь угадывались под стопками листовок, коробками из-под пиццы, сваленной верхней одеждой. Все дружно игнорировали запрет на курение, и сизые дымовые завитушки то тут, то там всплывали к потолку. Только что поступила новая подборка информации. Аналитики в азарте лупили по клавишам. И без них Вадим Евгеньевич уже мог сказать, что всё состоялось.
Дальний Восток, Сибирь, Урал, Поволжье, Кавказ, Нечерноземье - везде кандидат Хохлов шел почти с двадцатипроцентным отрывом от конкурента. Досчитывались Москва и Питер, здесь тоже всё проистекало как надо. При таком преимуществе более точные подсчеты, на которые уйдет еще пара дней, картины принципиально не изменят.
Кто-то принес серпантин и хлопушки. Золотые ленты перечеркнули пространство, серебряный снег заискрился на клавиатурах, распечатках, в пепельницах и полупустых стаканчиках. В соседней комнате хлопнуло шампанское. Общее напряжение сменялось предвкушением праздника.
- Уже не догнать! - повторяла Серафима, тыкая и тыкая острым кулачком в кожаную спинку стоящего перед ней кресла. - Не догнать, не...
Вадим Евгеньевич, пока его не заметили, снова вызвал лифт. Закрыть глаза. Вдох. Выдох. От нового взрыва смеха его отгородили сомкнувшиеся стальные двери.
Реаниматоры на сто десятом работу уже закончили. Санитары суетливо паковали электрошок, врач у окна машинально царапал небритую щеку, что-то неразборчиво говоря в телефонную трубку. На шестидесяти экранах бесновались музыканты, дикторы разевали безмолвные рты, репортеры отчаянно жестикулировали, пингвины прыгали в ледяное море, форвард в красной майке корчился на траве, хватаясь за щиколотку. Мылились шампуни, лились соки, разглаживались морщины, отстирывались пятна, и красивый шеститурбинный джамбо таял в безоблачном небе.
Вадим Евгеньевич подошел к закрытому белым телу. Коснулся, отдернул руку. Потом, так и не решившись убрать простыню, протянул вперед обе ладони и прижал их к щекам Чингиза. Сквозь ткань проступили скулы, брови, нос, подбородок.
- Чик! - тихо позвал Хохлов. - Как же так?
Бардяев, как обычно, появился бесшумно. Вадим Евгеньевич увидел лишь мутное отражение, нависающее над огненной паутиной города. Обернулся. В глазах помощника читалось что-то не то, что-то серьезно неправильное.
- Вадим Евгеньевич, - отстраненным голосом ничего-не-решающего-в-этой-фирме-младшего-сотрудника сказал Леша, Лешка Бардяев, одноклассник, сосед, правая рука и единственный настоящий друг. - Там внизу... Эта женщина. Гульнара Абаевна. Ни пропуска, ни документов, охрана остановила. Приглашать?