Впервые за все лето было холодно. Дождь отрешенно стучал по стеклу, мелкими шрамами иссекая холодную прозрачную слюду окна. Редкие птицы на улице топорщили перья и поглядывали на смурое небо исподлобья. Некоторые, в ожидании лучшей погоды спрятали клювы под крылья, свернувшись тугим и теплым комком, и только ветер изредка налетавший на холодные кроны деревьев, шевелил и играл пухом, что виднелся на вытянутой шее. Асфальт, промокший и преобретший темный и грязный цвет отсыревшей половой тряпки, стал скользким и неприятно-холодным даже на вид, а на ощупь, если его вдруг вздумалось кому-нибудь потрогать, наверняка был холодным, как булыжник на дне реки.
Таня сидела и бездумно водила пальцем по стеклу. Вот она подышала на него и приложила к запотевшему кусочку окна боковую сторону сложенной в кулак ладони. Отпечаток получался чем-то очень похожим на след детской ножки. Оставалось дорисовать только следы от пяти пальчиков, чем Таня сейчас и занималась. Ножка получилось симпатичной и очень милой. Таня еще немного поколдовала со стеклом и рядом появилась еще один отпечаток, вот только пальчики получились немного разными и чуть смазанными. Запотевшее стекло потихоньку остывало и маленькие отпечатки стали таять, становясь все больше прозрачными и пропуская сквозь себя сырую улицу и холодный мокрый асфальт по ту сторону стекла. Тане было грустно. Грусть, это когда и снаружи и внутри идет дождь, когда все серое и пустое, и не радует вкусный сливовый торт на столе. Именно так сейчас было Тане, и виной тому был то ли дождь, то ли пустынная улица, ощерившаяся мокрыми деревьями, то ли недавно прочитанный рассказ какого-то неизвестного автора, чья книга валялась где-то очень глубоко в полке писателя, запыленная и местами порванная на самокрутки. Девушка вздохнула и приложила горячий лоб к холодной поверхности испещренного каплями и мокрыми потеками стекла. Повесть была небольшая, но очень интересная. Там были и пираты, и прекрасные девушки, и сюжет, и стиль, и даже маленькая веселая обезьянка там тоже была, как бы в насмешку Тане, которая совсем не умела писать и даже придумывать какие-то истории. Раньше Танька как-то не задумывалась о том, что в этой жизни она умеет делать, и как-то само собой ей всегда думалось, что она вообще в чем-то очень неплоха, но вот в чем... Всего понемножку - картинку неплохую могла нарисовать, пост красивый могла настрочить, даже петь немного умела, при практически отсутствующем голосе. А маленькая потрепанная временем и писателем книжка почему-то заставила ее задуматься - а что же она умеет? После того, как под тихий вздох закрылась последняя страница, осталось ощущение потери. Где-то там остались пираты, осталась обезьянка, упорхнули вместе с последними картинками прекрасные дамы, а чувство потери осталось. Хотелось вернуться обратно, но читать, когда уже все известно, было неинтересно. И Таня решила придумать что-нибудь свое, что-то, что не упорхнет с последними страницами и принесет в серую жизнь ощущение праздника. Она села и стала придумывать, но первые полчаса прошли в бесцельном созерцании худых ног и полинялого ковра на полу. Вторые полчаса Таня прожгла в попытке что-то написать, но впервые поняла, что так, как в книжке с обезьянкой все равно не выйдет, а по-другому не хотелось. Тупик.
По блестящему карнизу соседнего дома проскакала ворона, кося голодным черным глазом. Она повертелась, поворачивая голову сначала под одним углом, потом под другим, вспушила перья над клювом, почистила крыло, сипло каркнула и, тяжело замахав крыльями, взлетела. Ветер еще раз облетел кроны деревьев, бросив сотню-другую капель на стекло. Из щели в раме потянуло холодным и сырым воздухом. Таня поежилась, сцепила руки на груди, но с подоконника не слезла. Тихо и ненавязчиво тикали часы на стене. Что-то тихо позвякивало и бренчало на кухне - не иначе как писатель осваивает кулинарную ниву. Усмешка получилась совсем не веселой, и словно поняв это, слетела с губ.
После неудачного опыта с писательством Таня решила что-то напеть под магнитолу - получилось совсем не то, что ожидалось - пришло озарение, что в певицы ее возьмут только если с большого перепою или по очень крупному денежному и родственному блату. Еще один тупик вырос прямо перед носом. Таня пребольно стукнулась об тупиковую стенку лбом и призадумалась. Что же - выходит, она себя крупно обманывала мыслями о собственных талантах? На деле вышло именно так. И вот тут накатила грусть.
Ветер задул с такой силой, что трава на газоне совсем легла к земле. Из щели дуло все яростней и холодней, так что бок, на который попадала струя воздуха из щели, очень скоро стал ледяным. Но Таня все сидела, скребя пальцем прозрачное стекло. Она еще раз вздохнула. Пустота внутри стала увеличиваться в размерах и объемах, занимая теперь не только живот и грудину, она подкрадывалась к мыслям и те, словно их полил дождик, стали серыми и размокше-непритными.
- Ну и чего мы стекло пачкаем? - осведомился Сашка, возникший в дверном проеме с ложкой в руке и в своих выцветших голубых джинсах.
Таня покосилась на писателя. Отрешенно поглядела сквозь него и вернулась к пяточке на стекле. Но та очень скоро растворилась, как и внимание девушки ко всему внешнему.
- Грустно мне, - вздохнула она, свесив ногу с подоконника.
Писатель, не спрашивая разрешения, прошелся по комнате и уселся на диван, достав сигареты. Ложка перекочевала в карман не застегнутой рубашки.
- Бывает, - бросил он небрежно и чиркнул зажигалкой. Кончик сигареты заалел цветной точкой на фоне серой комнаты, заполненной темным воздухом и тенями облачного дождливого дня. Мужчина глубоко и с наслаждением затянулся, выдохнул тонкую струйку тумана, размазавшегося об воздух. Тени ползли по комнате, хватали ножки стульев, дивана, подминали под себя Танины тапки, наползали на босые писательские ноги и уползали под кровать.
- А с чего вдруг? - спросил Сашка.
- Книжку прочитала.
- Да, это повод задуматься, - кивнул головой писатель. - Неужели "Капитал" Маркса?
- Вон у вас на полке валялась, - неохотно отозвалась Таня, неопределенно махнув куда-то в сторону комнаты мужчины.
- И? - не унимался голос писателя за спиной, скользя по сумрачной комнате.
- Ну и грустно мне стало, - раздраженно ответила девушка, не желая дальше продолжать бессмысленный разговор.
Сашка пожал плечами и снова затянулся, замолчав. Потом он нагнулся и вытащил из-под кровати книгу, кончик которой виднелся. Прошуршал страницами, проглядев ее мельком. Бросил обратно на диван.
- Если ты о той, что лежала под твоей кроватью, то не удивительно. От таких книг мне тоже грустно становится.
- Чего вы понимаете.
- Для жизни хватает.
- Она мне глаза открыла!
- Хорошо бы еще мозги вставила.
- Я поняла, что так никогда не напишу!
- А тебе надо?
- Что?
- Именно так?
- Блин... - Таня снова отвернулась к окну, разговор становился все более бессмысленным, а мысли гаже и гаже.
В комнате запахло ментолом и, кажется, пригорелым. Ощущение высокой грусти, выпихиваемое обыденностью и бытом, потихоньку уходило.
Писатель согнулся и положил локти на колени, на спине, под натянувшейся рубашкой, обозначились острые лопатки. Запах ментола стал щекотать нос и Таня громко чихнула.
- На кой черт тебе писать, как этот мужик? - поинтересовался писатель, указав сигаретой на книгу, ничком валявшуюся на рыжей обивке дивана. - Пиши как умеешь.
- А я никак не умею, - мрачно отозвалась Таня с подоконника.
- Учись, - парировал Сашка, указав пальцами с зажатой между ними сигаретой на тетрадку, упавшую под стол и смятую в порыве злости. - Практикуйся. Или (писатель развел руками) сиди и лей слезы на подоконнике. Красиво, патетично, люди проникнутся. Может, даже пожалеют.
- Нафиг мне их жалость, - Таня слезла с холодного подоконника и потерла заледеневший бок. Бухнулась рядом с писателем и поджала под себя ноги, раздосадовано поглядывая по сторонам.
- Вот и замечательно. Тогда хватит уже мне гнать патетичную телегу, - сказал Сашка и встал, указав сигаретой на входную дверь. - Вали в магазин, а то у нас сгорел последний кусок мяса, который ты выклянчила у Алики.
Он встал и, не обращая внимания на гневное сопение человека, жаждущего крови, вышел из комнаты.
- И вообще слава Богу, что ты не читаешь нормальных книг. - Послышалось из коридора. - Это ж страшно представить, что будет с тобой после Дюма, если ты от книжки по сценарию Пиратов Карибского Моря так впечатлилась и огорчилась.
Таня кинула в писателя подушкой, но та шлепнулась о стену. Грусть сползла с подоконника вместе с очередной тенью и уползла под кровать. Таня поерзала и потянулась за смятой тетрадкой.