Так невыразимо чертовски холодно, как бывает на калифорнийском побережье только в конце января. И хоть Сан-Франциско закрывает отчасти Окленд от океана, но некоторые самые настырные и зловредные ветра всё-таки добираются до него.
Они носятся сейчас по улицам, швыряя в лица острые капли дождя, и дыхание под их навязчивыми играми превращается в оригинальную пытку.
Неважно, что на тебе надето, и есть ли в твоих руках зонт. Колючие, резкие порывы ледяной сырости настигают тебя прямо посреди улицы. Впечатываются, мгновенно проникая во все щели неплотно прилегающих тканей, равномерно вымачивают одежду, будто из пульверизатора, и вытряхивают из тебя душу.
Этот январь особенно тяжёлый - за все два года обучения в университете. И хоть температура не опускается ниже плюс пяти по Цельсию, это ничего в итоге не меняет. Передвигаться под толкающимися порывами ветра по склизким улицам можно только от помещения к помещению.
И Фило малодушно ёжится, думая о том, что бар расположен не то чтобы через дорогу от кампуса, и им с Майки ещё придётся как-то идти домой. Он бы оправдал любого, кто засел бы на целый долбаный оклендский январь дома. Обложившись чипсами и дисками, замерев, закуклившись перед мерцающим ящиком или проигрывающей установкой, пережидая природные выверты. Это было бы самое правильное, но и самое невозможное из решений.
Хотя его начальник делает именно так. Он сидит под тёплой крышей салона безвылазно с самого Рождества, зато Фило приходится теперь ещё и ходить в магазин, чтобы этот придурок не сдох от голода. Он не просит его ни о чём. Просто между делом, не отвлекаясь от работы с очередным клиентом, кидает в воздух: "Съесть бы чего...". Этого хватает...
Парень грустно ухмыляется, глядя в чайную гладь стоящего перед ним виски. Прикрывает веки, глаза немного чешутся и режут под ними. Усталость и недосып берут своё. Чуть быстрее, чем обычно, открывает их - чтобы уловить краем глаза это зеленовато-фисташковое мерцание справа. Там, где так же молча задумался над стаканом Майкл. Он непривычно серьёзен и тих последние три недели.
Фило сходит с ума.
Эта мысль уже несколько месяцев не даёт ему покоя. Сначала эта глупость вызывает у него улыбку: "Подумаешь, померещилось от усталости, с кем не бывает?".
"Нет, Филли, просто что-то в глаз попало, иди умойся".
"Ты слишком много читаешь и мало спишь. Тебе нужно отдохнуть".
Но цветные, трепещущие коконы не покидают его. Они всё чаще, всё неожиданнее врезаются в его реальность, именно тогда, когда и не ждёшь их увидеть.
Они обволакивают людей. То ли проистекая из них, то ли, наоборот, являясь какой-то преградой между реальностью и физическим телом. Они мерцают. Они неверные. Они играют с его зрением, то не показываясь целыми днями, то вламываясь в его воспалённый мозг лавиной буйных, вышибающих дух красок.
Это страшно.
Не описать, насколько это страшно - в один день потерять своё привычное, такое же как у всех, зрение.
Это панически страшно - осознать, что что-то повернулось в тебе настолько, что ты уже никогда не обретёшь себя прежнего.
Это сводит с ума.
Парень делает глоток и досадливо морщится - лёд давно растаял, и без того не слишком приятная на вкус жидкость стала еще и тёплой. Гадость.
"Как он пьёт это?"
Опять он. Снова он. Можно хотя бы час без этого "он"?
Нельзя. Ухмыляется и осушает стакан до дна. Зачем длить эту пытку. Бармен вопросительно глядит на него. Его окутывает еле заметная серая дымка, но к подобному Фило давно привык и уже не обращает внимания. Он кивает и делает жест: "Повторить".
Безумие парня идёт по двум векторам. Откуда-то из центра груди, если углубиться в ощущения, чего тот старается не делать. Никогда. Один пронизывает душу, проникает внутрь мозга и перекраивает там что-то. Провоцирует. Заставляет чувствовать - к примеру, обдолбанную соседку по кампусу в женском туалете, которая задыхается, подавившись собственной рвотой. С ней давно всё в порядке, Фило успел вовремя. Попробуй не успеть, когда тебя подкидывает на кровати в холодном поту и тянет туда словно спиннингом. Больше месяца прошло. Но сколько подобных историй уже случилось с ним с конца осени? Это безумие, совершенно точно. Расстройство личности.
Второй вектор бьёт вниз, прорываясь мимо желудка, печени, мочевого, ввинчиваясь в пах. Там теряется, будто из луча превращаясь в восьмёрку бесконечности. Он делает из него животное. Постоянно голодное, потому что ещё ни разу не выпускавшееся на волю. Постоянно внимательное, чуящее, зрящее, готовое сорваться с цепи при малейшей слабине хозяина.
Готовое. Скулящее. Несчастное.
Выжидающее.
Всё это начало накатывать именно тогда - когда он закончил единорога. Фило не дурак, было бы смешно считать это совпадением. Фило не думает о том, что эти два вектора - просто часть чего-то одного, целого. Он вообще старается поменьше думать.
- Мне нравится, как брат переделал тебе руку, - говорит Майкл, разглядывая татуировки, покрывающие кожу на левой руке. Рукава рубашки закатаны до локтей, и большинство из рисунков хорошо видны. - Он добавил в них глубины, цвета и смысла. Теперь я вижу смысл, а раньше это была хрень какая-то.
- Ну спасибо, блин, - отвечает парень, ухмыляясь.
Раньше его самого всё устраивало, но теперь, когда он мог требовать от мастера что-то переделывать - его несло. Он хотел улучшить буквально всё. И ещё больше, до зуда и свербежа - сделать новые татуировки.
- Ну где там твой братец? Мы сейчас уже вдрызг напьёмся, пока он придёт.
Майкл поворачивает немного грустное лицо с уже замутнёнными глазами. Это он пригласил сегодня посидеть всех троих в баре. Такое случается довольно редко. А у Фило выходной. Ещё утром он надеялся выдохнуть сегодня, расслабиться и вообще не покидать комнату. Не встречаться с ним. Но не вышло, Майки был очень настойчив.
- Ты знаешь формулу спирта, Филли? - рот его едва открывается, когда он произносит слова. Смотрит выжидающе, будто верит, что друг сейчас возьмёт и выдаст её.
Фило смотрит в ответ. Молчит. В химии он полный ноль, так же как и друг - в стихотворных размерах. Так что вопрос этот больше риторический, надо просто дослушать мысль до конца.
- C2H5OH, - с совершенно невозмутимым видом продолжает парень, делая после этого большой глоток из стакана. Кадык послушно прогоняет жидкость вниз по пищеводу. - Просто это как про нас с Арти. И про тебя. Спирты. "Spirit" - как дух, душа, как бы это пошло не звучало в наше время. Чистый спирт. Это как мы с Артуром. И ты. Ты - как "О" в этой формуле, а мы - как спаянные "С2". Видел, как это на рисунке? Ай, где тебе, дальше своих букв ничего не видишь. Молекула спирта - как три спаянные частицы, облепленные более мелкими. И ты - душа, понимаешь? "О", кислород, дыхание. Без тебя не будет спирта.
Он замолкает и делает глоток, опрокидывая виски в глотку. У Фило непроизвольно выделяется слюна, кажется, что жидкость должна обжечь и раздразнить слизистые, но друг даже не морщится. Это уже второй стакан.
- Он придёт. Я же попросил. Наверное, тяжело одному, когда ты берёшь выходной.
По больному. Так метко, снова хирургически точно вспарывая только подживший порез на бледном запястье. Фило не знает, что это за хрень несёт полупьяный Майки про спирты. И совершенно не представляет, как выглядит формула. Он вообще не видит смысла в его речи. Он просто рассматривает оплетающее его мерцание - снова неожиданно ворвавшееся после смаргивания и поворота головы.
Страшно, но отводить взгляд ещё страшнее.
Каждый раз боишься до дрожи в коленях, что увидишь это снова.
Каждый раз до замирания сердца и холодного пота по спине переживаешь, что не увидишь этого больше никогда.
Нежно-зелёные, салатовые цвета мягким коконом оплетают младшего Кейна. А сердцевина, тугая и пульсирующая, до которой не дотянуться, почему-то тёмно-синяя, цвета ночного неба. Красиво.
- Я задержался, простите. Привет.
Так буднично. Просто. Засмотрелся и пропустил, а он уже стягивает насквозь промокшее пальто, сматывает длинный шарф с шеи, оглядывается по сторонам в поисках вешалки. Народа в баре мало - сегодня только среда. Вешалки нет. Артур вздыхает и уже хочет повесить одежду на спинку высокого стула рядом с Фило.
Животное глухо взрыкивает, переворачиваясь внутри. Оно не спит, было бы глупо рассчитывать на это. Оно не заснёт, пока не получит своего.
Фило пожимает руку Артуру. Лишь на секунду сталкивается взглядом. Этого хватает, чтобы мужчина, совершенно естественно поприветствовав и пожав руку брату, повесил пальто на стул по другую от него сторону и сел на него. Майки - как преграда между ними.
Фило ухмыляется своим мыслям. Не преграда. Защита и облегчение. Тяжело держать зверя на привязи, когда добыча греет твой бок и напивается так близко. Всё правильно, Артур, ты молодец.
Парень незаметно наблюдает. Алые волосы слипшимися мокрыми прядями свисают по обеим сторонам лица. Такие живые и тёмные глаза у него сейчас. Влажная кожа - на улице так и не перестаёт лить. Тени от чёрных ресниц делают цвет радужки глубоким и ещё более странным. Мужчина совершенно естественным для него жестом убирает волосы назад, наверх, запуская в них тонкие пальцы. Это настолько просто и столь чувственно, что у Фило сводит зубы. Эта идиотская кофта, которая еле держится на острых краях худых плеч. И вся шея, опирающаяся на хрупкие ключицы, выглядит до безумия незащищённо и вызывающе, настолько, что у парня непроизвольно выделяется слюна, и он сглатывает снова и снова, проталкивая её в пересохшее горло.
Мужчина закуривает и поворачивает голову к брату и Фило, на его губах лёгкая улыбка.
- Задержался. Хотел закончить сегодня с татуировкой того толстого парня. Помнишь, Фил?
Тот кивает, жестом прося сигарету. Майки, который почти не курит, также решает затянуться и, прикуривая у брата обе сигареты, одну передаёт Фило.
- Мне не нравится, как он пахнет. Поэтому я закончил быстрее, чтобы он больше не приходил.
Фило понимающе ухмыляется. Толстый верзила и правда странно пах. То ли не мылся, то ли бельё не стирал, да и какая разница теперь.
- Мороженое и двойной виски. Льда не надо, - красноволосый мужчина делает заказ у проходящего мимо бармена.
Фило морщится, потому что не уверен, ел ли Артур сегодня хоть что-то или опять только работал и заливался крепким.
- Разве ты заказываешь мороженое к виски? - улыбка едва касается губ Майкла, когда он поворачивает голову к брату.
- Сладенького хочется. Так что там у тебя? Что за спешка и важный разговор? Я заинтригован.
"Значит, не меня одного сегодня огорошили внезапным сбором в баре. Это не похоже на Майкла".
Трое мужчин сидят и курят, иногда поглядывая друг на друга. Высокий, со светлой косой чёлкой, которую он едва не топит в виски, посередине. Справа от него красноволосый мужчина выливает часть алкоголя в розетку с мороженым и, отколупывая последнее десертной ложечкой, отправляет в рот. Слева, с краю, сидит парень, чьи волосы подстрижены асимметрично и выкрашены в монохромные цвета - чёрный на длинных волосах сверху и светлый по бокам - просто курит, стряхивая пепел в опустевший стакан.
Майки допивает третью порцию, докуривает сигарету и с какой-то злостью давит её в пепельнице.
- Я женюсь, кажется, - его голос твёрд и тих. Он замолкает на секунду, и потом добавляет:
- Элис беременна.
Ложечка выскальзывает из пальцев Артура и звонко брякается на пол, оттеняя повисшую, даже повесившуюся между ними тишину.
___________________________
nella nebbia - в дымке (ит.)
Часть вторая. Глава 15. Legame
- Майки, братишка, спокойнее. Я не отговариваю и не учу тебя...
- А звучит именно так. Какое тебе дело до этого, мы давно живём каждый своей жизнью, - парень пьяно поднимает голову в сторону красноволосого мужчины, опирающегося руками и бёдрами о кушетку. - Скажи ещё, что это не так.
Разговор выходит неприятный. Майкл порядком пьян, а Артур - раздражён. Хорошо, что Фило по собственной воле ушёл домой. Ошивайся он тут под рукой, мужчина бы сорвался.
- Ты говоришь обидные вещи.
Майкл усмехается из удобного кожаного кресла, где обычно располагаются клиенты.
- Ну уж извини. Это ты хотел поговорить - а я ничего не хотел. Я вообще спать хочу...
На минуту в воздухе зависает тишина. Потом стоящий у кушетки произносит:
- Может, тебе татуировку набить?
- Иди нахрен со своими татуировками. Ты знаешь, я не люблю...
- Я тоже не люблю, - перебивает брат. - Любить и уметь - разные вещи. Я просто делаю то, что должен, максимально хорошо. Меня, блять, никто не спрашивал, хочу ли я это делать. Мне просто перекрасили весь мир, перетянули его нитями и кинули в самый центр этой путаницы за шкирку как только разлепившего веки слепого котёнка. Выродка. Меня бросили в него и сказали: "Делай! Делай, Артур, а иначе сдохнешь от разрывающих тебя неосуществлённых возможностей!" - мужчина расходится всё сильнее и сильнее, под конец совершенно повышая голос.
Майкл смотрит на него удивлённо и настороженно, даже высокая концентрация алкоголя в крови не мешает ему понять, что брат ведёт себя совершенно не привычно для себя. Материться, повышать голос... Это больше привилегия его друга Фило, но уж точно не мизантропа - Арти.
Мужчина будто выдыхается и заканчивает чуть тише:
- Меня никто не спрашивал... Никто не спрашивал... Никогда. Я ведь не кусок мяса.
- О чём ты, Арти? Ты перепил? Всё в порядке? - растерянно интересуется совершенно опешивший Майкл. Он даже порывается встать с кресла, но брат легонько толкает его в плечо, и тот оседает обратно. Смотрит в ответ.
- Ни о чём, чувак, ни о чём. Забыли. Ты прав, татуировки нам не помогут, мы для них как слепое пятно. Нас нет. Я просто... я не думал, что это произойдёт так рано. Мне казалось, что у тебя больше спокойного времени, чёрт...
Артур закрывает лицо руками, указательными пальцами массируя веки и глазные яблоки под ними. Потом глубоко вздыхает.
- Ты несёшь какую-то херь, брат. Я, блять, не планировал ребёнка в двадцать. Так вышло. Значит - так надо. Она уже хотела идти в медцентр, дура. Думала - я какое-то дерьмо. Я же люблю её...
Майки как-то оседает, сдувается, спина его становится вялой и круглой, а голова утыкается в сложенные на коленях руки. "Я бы не простил её", - бормочет парень. Артур смотрит на него через раздвинутые пальцы, заслоняющие лицо. Ему так горько сейчас. Жалко брата. Дело не в ребёнке или свадьбе. Точнее - и в ребёнке, и в свадьбе, но... Этого не объяснить. Это можно только видеть глазами Артура или заткнуться и молчать.
Он делает пару шагов до спинки кресла, нависает над парнем и, перегибаясь вперёд, обнимает сгорбленного Майки, укладывая щёку на его тёплую спину. Эта поза до идиотизма неудобна, мягкая спинка кресла упирается в живот и давит на больные органы. Но так он может обнять своего родного, единственного оставшегося в живых человека.
- Я горжусь тобой, - так просто и тихо произносит мужчина, не открывая глаз, ухом слушая, как под кожей, рёбрами, тканями, сокрытое мягкостью лёгких, бухает сердце.
Те же хромосомы, тот же биологический материал, всё одинаковое. Но сложенное совсем в другое существо. Превратившееся в отличного от тебя человека. Не описать, что Артур испытывал к брату. Это как фатум - не уйти, не убежать. Это своя кровь, и он чувствует её зов внутри: бегущей по венам, поддающейся мощным толчкам мышцы.
- Спасибо, - тихо бубнит в сложенные руки Майкл. - Только от этого нихера не легче.
- А кто сказал, что будет легче? - удивляется Артур. - Скоро начнётся такая свистопляска, что тебе будет не до грёбаной меланхолии. Я просто скажу тебе - готовься, чувак.
- И это говорит мне тридцатипятилетний мужик без семьи и без детей...
- Заткнись, - Артур обрывает брата грубо, поднимается, распрямляет спину и уходит в направлении кухни. Раздаются чуть нервные звуки открываемых шкафов и звяканье посуды.
Майкл вздыхает, спьяну запоздало понимая, что сморозил обидную глупость.
Перед глазами гадкими призраками из прошлого встают воспоминания - яркой расцветшей и перемешавшей всё хризантемой - авария, умершие родители, такие молодые и красивые в этих чёрных унылых деревянных рамках гробов. Он навсегда запоминает их как фотографии. Просто фотографии красивых людей, спящих на буйно цветущей белыми лилиями поляне. И только эти чёрные росчерки прямоугольных рамок там совершенно не к месту.
Он вспоминает тёплую руку брата - такого же молодого, как он сам сейчас. Непередаваемо сосредоточенного. С покрасневшими глазами и будто собранным к центру поджатых губ лицом. Ещё черные волосы, ещё ощутимое, а не обтянутое кожей по костям, тело. Он сжимает его короткие детские пальцы и маленькую ладонь. Он единственно свой тут. Он не бросит его, никогда не бросит.
Но сейчас Майкл уже отчётливо понимает, - и никакой алкоголь, расползшийся внутри него, не может этому помешать, - что Артура сломала та авария и смерть родителей. Он боится привязываться к людям. Он не подпускает к себе никого. Он не хочет ничего обретать - ни своей семьи, ни детей, ни любимых.
Он не хочет обретать, потому что жгуче и до глубины души боится, что у него потребуют отдать это.
Этим и объясняется то импульсивная теплота и нежность, то жгучий холод чуть ли не на год, которые постоянно сменяются в их отношениях с братом.
Он словно пытается перехитрить судьбу?
Артур возвращается к креслу с двумя дымящимися кружками. Большую оставляет себе, а чуть поменьше, полностью красную с чёрно-белым символом "инь-янь" в центре - протягивает Майклу под нос.
- Спасибо, брат.
Кофе неуловимо отдаёт кардамоном. Именно тот кофе, который Артур варит всегда, когда Майки плохо, страшно, грустно. Это их секретный рецепт.
Они молча потягивают из кружек, и Артур присаживается на мягкий подлокотник массивного кожаного кресла.
- Просто послушай и не перебивай, - говорит он между глотками. - Тебе лучше быть готовым к тому, что будет очень тяжело. С твоей дочерью не всё так просто, Майки...
- Дочерью? С чего ты взял? Мы даже на УЗИ ещё не ходили.
Артур хмыкает, пряча нос за паром из кружки:
- УЗИ, говоришь... А меня Фил месяц назад силой и шантажом водил на него в ваш медицинский комплекс при университете. Глотать трубку я отказался, и мы сошлись на УЗИ. Они сказали - у меня язва, и что нужна особая диета. Идиоты...
Майкл поворачивает голову к брату и таращит на него глаза. Явно, он слышит об этом впервые. Фило умеет хранить тайны.
- Какого хрена я ничего не знаю про это?
- Теперь знаешь, и что изменилось?
- Блять, я волнуюсь.
- О себе лучше поволнуйся. Я тебе обещаю, скоро ты забудешь про мою ерунду и рухнешь в пучину брака и заботы о маленьком орущем ребёнке, я надеюсь... - как-то странно скисает к концу фразы сначала такой бодрый Артур.
Майки молчит и прихлёбывает кофе. Потом спрашивает:
- И что за диета?
- Они хотят, чтобы я перестал есть жирное, жареное, слишком острое, перчённое, солёное, сладкое, очень холодное или горячее, перестал пить, курить и вести блудный образ жизни.
- Чем им твой образ жизни-то не угодил? - удивляется Майки, - От него язва разрастается? Обычно с блудом связывают геморрой, а уж никак не...
- Заткнись, знаток, - фыркает Артур и ерошит волосы младшего. - Лучше расскажи, как умудрился ребёнка заделать. Резинка порвалась?
Майки усмехается и отставляет пустую кружку на стоящий неподалёку стол, прямо на пухлую тетрадку с непонятным содержимым. Артур бдительно убирает с неё кружку и опускает рядом на столешницу.
- Это я виноват. Уговорил попробовать без резинки. Я успел вовремя, честно, - на этом месте Артур уже хохочет, чуть не падая с подлокотника:
- Ты идиот, Майки...
- Блять, я же сказал, что успел. Не знаю, как так вышло...
- Конечно. Охотник за острыми ощущениями, "дон-жуан" недоделанный... Столько геморроя из-за десяти минут удовольствия, о Господи, чудны дела твои... - Артур на горьком выдохе-стоне прячет лицо в ладони, ещё похихикивая.