Аннотация: Ну вот я вернулся... Ну теперь попишем-с
Путник 2
(Ведун и Бог)
-Ну, здравствуй, Харон. Как ты здесь без меня? Хошь монетку?
Старик молча улыбался. Он слишком часто и слишком подолгу был со мной, чтобы оставаться сторонним и равнодушным наблюдателем.
- Я вижу ты опять готов к страданиям. Ну, тогда иди...
Голозадое детство.
Я долго терялся - как назвать свой очередной приход в жизнь. Одинаково приемлемы были две фразы: а) Михайло Ломоносов до похода и б) Тарас Шевченко молодые годы. Радовало одно - пусть не привычно искаженная, местами трудно узнаваемая, но все - таки родная русская речь. Оказывается, я родился в лесном, древлянском, языческом поселке. В простой избе, отапливаемой по-черному. Как подарок неизвестного шутника мне осталась память и способности. Навыки само собой придется нарабатывать заново. Радовало, что наряду с нормальным зрением продолжал работать и "третий глаз". Поэтому я видел настроения, намерения и состояние здоровья окружающих как светящийся разноцветный ореол вокруг их тел. Причем это свечение было видно даже в абсолютной темноте, а основные цвета просвечивали даже сквозь бревенчатую стену избы. Лежа в колыбели, я мог пересчитать всех людей во дворе и большинство крупных животных.
Поселение, в котором я родился, назывался Огарыше. И горел наш "огарышек" не менее шести раз, каждый раз отстраиваясь по - новому. Отцом моим был бортник Шульга. Почему Шульга не известно. Он ведь был скорее обоерукий, а не левша, но назвали, да и ладно. Подавляющая часть населения были родичами и представителями древлянского рода Оричей. Что означает это слово, никто толком не знал. Ну, Оричи так и Оричи, назвали, да и ладно. К счастью для своей матери я был восьмым ребенком, четвертым выжившим, и первым пацаном. Мало того самым здоровым ребенком в поселке, с настолько большей тягой к жизни, что ко мне приходили раздаиваться все женщины - первородки поселка. Так что все молодухи Огарыша как-то невзначай стали моими молочными матерями.
Первый год моей жизни я провел на руках матери и в доме, если так можно назвать сооружение, в котором мы проживали. Но лучше я опишу все по порядку. И так, начнем с дома. Раз в 5 - 6 лет хозяин выносил все вещи из старого, обветшавшего дома и сжигал его. На следующий день собиралась "Толока", то есть все жители поселка строили семье новый дом. Для этого выкапывалось в земле "Место" - яма по пояс, по периметру которой потом возводятся бревенчатые стены. Потом закладывался "Очаг", к которому под землей тянулась труба из бузиновых пустотелых веток, так называемое "Тягло". Потом возводились бревенчатые стены. С наружи стены шпаклевались мхом, а изнутри обмазывались штукатуркой, в состав которой входили сухие травы, глина с песком и коровьи лепешки (конечно лошадиный навоз для этих целей был бы лучше и ценился больше, но лошадей было маловато, а вот коровы были в каждом подворье). Штукатурка ложилась слоем до 5 сантиметров. На весь дом делалось пару окон, затягиваемых выскобленными коровьими мочевыми пузырями. Пол засыпался сухой полынью и сверху по полыни вальковался составом сходным с тем, которым штукатурили стены. Крышу делали двухскатную из жердей, покрывали древесной корой и сверху укладывали дерн. Получался однокомнатный дом, с помещением порядка 4 х 8 метров с высотой порядка 2-х метров у стен и 3 - 3,5 метров по центру. В крыше, напротив очага делался "Душник", для отвода дыма. Такой дом сооружался всей общиной буквально за день, но к этому событию готовились несколько месяцев. Главное было заготовить бревна.
Теперь семья. У моего отца было четыре жены. Первая, главная жена - Аглая. Когда Аглая поняла, что ее младшей сестре не выйти замуж ввиду острого дефицита мужиков, она потребовала от мужа взять ее сестру младшей женой. Так моя мать, Марьяна, появилась в доме моего отца. А потом медведь задрал кума, и отцу пришлось забрать и обеих его жен. Нет свального греха небыло Аглая, как старшая жена сама распределяла, кому из жен, когда делить ложе с отцом. Лежанка отца была отделена от остальной комнаты занавесью и располагалась в углу у самого очага. Если не понятно, то объясню по - подробней нравы моих новых земляков.
Мальчик рождался и воспитывался до трех лет матерью. При рождении он получал два имени - тайное (для богов) и людское. С трехлетнего возраста он поступал в помощники к отцу. К семи годам он менял свое детское, людское имя на прозвище, которое носил, пока не заслуживал другое. К двенадцати годам мальчик начинал посещать "Вечерницы" на дому у самой молодой вдовы. Вдова же и ознакамливала отрока искусству общения с противоположным полом. После вдовы на мальчика имели право все девочки, посещавшие это мероприятие. Молодежь пела песни, травила байки, между делом девчата изготавливали нити, или вышивали, а парни плели корзины, лапти, делали конопляные веревки или жильные тетивы к лукам. Но главная задача - доказать обществу свою возможность иметь детей. Дети были главным богатством. К замужеству молодуха имела 2х - 3х "детей вечерниц". Выйдя замуж, она имела право потребовать от мужа не разлучать себя со своей лучшей подругой или сестрой. Тогда он обязан был взять в дом указанную девушку младшей женой. После этого брак был еще не полным. Полным он становился после рождения первого общего ребенка. Это означало, что покровительница семьи и защитница беременных женщин богиня Купава благословила эту семью и после этого развод уже не возможен. Муж-отец с роженицей посещал капище, где возлагал требу богам. С собой глава приводил самого надежного друга, а рождения - подругу и произносили ритуальную фразу - "Если я где денусь, он будет тебе за мужа, а моим детям за отца", "Если я где денусь, она будет тебе за жену, а моим детям за мать". Так у семьи появляются кумовья (запасные папы и мамы для детей). Встречались изредка женщины, имеющие двух мужей, и это никого не удивляло, как и наличие нескольких жен. Поэтому же в общине и не имели понятия о беспризорниках. А вдовами считали женщин потерявших и мужа и кума. Но даже вдова имела право на любого мужчину общины раз в год на три недели, на любого мужчину. Проходя по улице, она могла взять за руку любого мужчину и отвести к себе в дом мужем на три недели. И никто в общине не имел право ей возразить - на три недели она в своем праве, это потом целый год она не будет иметь право поднять на него глаза. В прочем в году существовали два дня для снятия напряженности любого взрослого члена общины. В день Мужской животворящей Силы (весеннее равноденствие, и одновременно начало посевной) ни одна взрослая женщина (оросившая землю кровью) не имела права отказать ни одному взрослому мужчине. В этот день брачные узы считались не действительными. А самым шиком считалось лишить девственности на поле - ближайшие годы после такой жертвы замечательный урожай с поля гарантирован. Но с девственностью наблюдалась понятная напряженность. Вторым веселым днем был праздник Матери Купавы - хранительницы домашнего очага и покровительницы беременных женщин. В этот день ни один взрослый мужчина не имел права отказать ни одной взрослой женщине. Брачные узы, опять же, по понятным причинам, в этот день тоже считались не действительными.
Я не буду описывать первые два года своей жизни, когда по понятным причинам, приходилось (во избежание палева) перемещаться только плотно ухватившись за материнский подол. А начну с открытия в лице деда Кукиша, ежедневно преподававшего подрастающему поколению историю Руси и последние новости поселения, а также историю основных семейных кланов Огарыша.
Вот некоторые из почерпнутых откровений:
"Вы спрашиваете - где энто мужи наши? Так ведь энто тридцать годков тому как, когда князь Игорь да убил господаря нашего Гостросмысла. Да и взял силой, супротив всех законов человеческих, его дочь, а после рек, что тепереча он не тока князь и оборонитель наш (козел он ентакий), но и господарь земель наших. Вся Русь поднялась да и ушла в леса дикие. Но ведь нет на земле места пустующего. В лесах, где мы новые города да веси наши заложили, жили люди дикие, огня не знающие. Да и начали они на нас охотиться. И много мужей погибло, защищая семьи свои. Но мы людишек ентих поизловили то, взяли их боем в рабы, да поставили им веки на челе ихнем. Ась? Что за веки? Совсем баран что ли? Да клеймо по давнишнему так называлось. Вот так и появились у нас "русские чело веки" - рабы с клеймом русичей на челе. А ты думал за околицей, в землянках гости наши живут? Запомни, бестолковщина, гость (по закону предков) три дня гость, а дальше либо платить за гостину обязан, або работой должон отдячиться. Ну, за исключением немочи какой, то ли болезни, то ли раны тяжелой. Да и в том случае семья три дня сама кормит, а потом все-таки община кормеж да правку одежи на себя взять должна! А по большему счету энто лишь лет с десяток как утихло. Да, да! Лет десяток как дикарей повывели. Да и то - на неполную сотню мужей три сотни рабов имеем. Да из той неполной сотни Славунов семь мужей всего будет. Оно понятно каждый Славун, хоть Горислав, хоть взять того же Огнеслава, вои знатные, не гляди что увечные. Упокоить в случае чего всемером и сотню рабов запросто смогут. На том страхе и держим пока в покоре выселки. Оно ведь как - раб в душе у человека произрастает. Как бурьян на непаханом поле. Оно же как легко, кода за себя не отвечаешь, и за других не в ответе, и за завтра голова не болит. Кажын божий день накормят, напоят, работу дадут. А й ту работу делать можно спустя рукава. Ну же, выпорют для порядку, так ведь шкуру то портить все одно не будут. А там глядишь - кому другому твой урок поручат. Бают - самую тяжелую ношу тянет не самая сильная лошадь, а самая глупая. Но я вам такого не говорил! Ишь расселись то! А ну марш по домам!"
"Нонча можно и посидеть, и языком потрещать, день нонча знатный. А вот через три недели-то беда придет. Придут литерты в славуны брать. Ась? Что прашивашь? Литерты - люди войны. Есть по реке Рось потайной остров. Он как бы остров, да не совсем. Речка Рось петляет как мужик опосля меду. В одном месте земля с трех сторон рекой этой омывается, а с четвертой болотом непроходимым заперта. И проход в том болоте окромя литертов никто не знает. Литерты же тайну пуще ока берегут. Непросто они люди-воины. Жрецы богини Славы они. И законы у них свои, нашим по строгости не чета. И берут они в кажном городе ли, деревеньке ли, аль другом каком поселении, кажный год по три мальчонки о трех лет. Такую страшную дань наложили они от имени Славы на нас. И эти мальчонки меняют имя свое на такое, в котором есть упоминание Славы. И после этого поступают они в обучение к литертам на десять лет на обучение. А обучение то только треть из них и переживет. Но опосля обучения попадает славун в рать господаря. И не имеет права та рать проливать кровь родичей. Для ентого нанимали издревле варягов пришлых. Дань там для господаря собрать, бунт какой усмирить. У нас же месть кровная до третьего колена. А их варягов и не жаль. Коль подохнет какой - нового наймут. А за старшего у них князь. В рати нашей - воевода, а у мытарей ентих - князь. Князь по-нашему. А у других народов-то у кого конунг звучит, у кого когут, а у кого и коган. А все одно - мытарь. Только перевернулся мир. Наш нонешний господарь - Святослав, для нас вроде бы и господарь, а для варягов он и князь, потому как единственная кровинушка он окаянного Игоря".
Наступила промозглая осень, и калейдоскоп летних дней сменился томительными, унылыми осенними дождями. Мозги по-прежнему не хотели анализировать. Черт возьми! Как это достает - феноменальная детская память, способность запоминать огромные пласты информации с эмоциональными перепадами закоренелой истерички. "Все пройдет..., все пройдет..." - в который раз повторяю себе, чтобы не разреветься. В углу у очага замечаю какую-то возню. Подбираюсь поближе...
- Бася! Прекрати немедленно!
- Асенька, ну что ты такое говоришь! Я же отвел глаза! Нас никто не видит. Не видит и не слышит. А если увидит и услышит, то все равно никто ничего не поймет! Они все давно забыли наш язык!
- Ой, Бася, Бася! Не с твоим счастьем!
В углу копошились два серых, лохматых комочка величиной с белку и удивительно напоминающие маленьких чертенков. Но при этом они изъяснялись на чистейшем чустоназе - языке Чухонстана, одной из стран моей предыдущей Родины. И к чему бы это...
- И кто это здесь у нас? И чем это мы здесь занимаемся?
- Ой!... Ася!.. Оно нас слышит!
- Олух! Не только слышит, но и видит. И не ОНО, а ХОЗЯИН. Прости его СТАРШИЙ! Вы так давно не приходили в наш мир, что многие из нашего народа уже и забыли, кому принадлежат!
Так я познакомился с двумя бездомными лешачками, которые от безысходности подались в домовые. Вам так кажется, что жизнь домового на много комфортней и сытней чем жизнь лешего. На самом деле эти маленькие хищники тяготились необходимостью постоянно скрываться, выживая в селениях охотой на мышей, воровством яиц и кражей молока. Дворовые псы старались делать вид, что не замечают малышей, приютившихся в доме хозяев, но при первой же возможности, пытались цапнуть домовенка. Короче говоря, домовые занимали нишу, которую, впоследствии, в сельской местности, заняли кошки. Но в отличие от котов домовые имели интеллект 3-4 (в редких случаях - до семи летнего) ребенка. И небольшую магическую силу, которую использовали с большой виртуозностью. Освоение человеком лесных угодий привело к резкому сокращению ареала проживания леших. Сын Аси и Баси привел невестку из соседнего леса. Фактически две семьи леших могли бы прожить в нашем лесу, но это привело бы к гибели лесной мелкоты и к полному разорению птичьих гнезд. Кому-то нужно было уходить. Лешие живут 300-400 лет и за всю жизнь имеют 2-3 детей, которые до 75 лет считаются у них несовершеннолетними, 25 лет - ограниченно полноправными, и по достижению 100-летнего рубежа получают право завести собственную семью. (Сами подумайте, откуда пошли слухи о скверном характере лешаков - сто лет без секса - святые сорвутся!)
И любящие родители ушли из родной норки, подавшись в домовые. Но и здесь судьба подшутила над ними - встреча со мной. Не знаю, за кого они восприняли меня, но я не стал их разубеждать.
Не знаю, как бы я поступил дальше, если бы не чудесная способность Аси и Баси маскироваться. Они наотрез отказывались отходить от меня далее чем на полсотни шагов и то при условии нахождения меня в прямой видимости. Им как - то удалось убедить окружающих в том, что они ласки. Если кто не знает - это мелкий хищный зверек с не шибко ценной шкуркой. Отец лишь спросил: "Как добыл?" А я ответил: "В разоренном гнезде взял...". Батя хмыкнул и отошел. Ручные ласки и горностаи были не редкостью в Огарыше. Так что моя парочка прописалась в нашем доме. Окружающих не боялись, но в руки (понятное дело) не давались.
В виду плохой погоды дед Кукиш все реже и реже устраивал ликбез: "Ась? Что спрашивашь? С какой стати тавро векой называть? А то, мил человек, значца, смотря какая скотина метится! К примеру, ежели домашняя лошадь али бык, то понятное дело - то самого хозяина и дело. И он не перед кем не отчитыватся, и знак свой на подворье ставит. А вот ежели вольного мужа неволячи, аль добычу в бою взятую, аще на рынке кака скотина або раб купленые - то тода, значится, на самом видном месте да на виду у всех, дабы самая последняя рвань знала за шо и кода вызжено! Вон смотри - Михась свово коня купленного метил где? На вёке! Значится у коня не тавро а веко. А Сенька свому барану ухо на подворье дырявил - так то - тавро! Понимать надо-ть!
А мы соседей с бою брали. Как осели здеся, не успели толком и обжиться, как полезли дикие ядвяги... Печеночки им захотелось... Ась? Так ведь дикие - в шкуры одевались, огня не знали. Это щас они пузыри с носа выдувают. Хоть и скоты-то порядошные. Другой раз как зыркнет, так по неволе нож рукою ищешь... да... так тода-че, как побили мы их крепко, то мужи пошли да приволокли их жен да детишек всех как есть запаршивевших... М-да. В порядок привели, отмыли, откормили, векой родовой принародно, как есть, всех пометили. А про меж себя селить славуны не позволили. Да без нас-то они и пропали бы! Жили - то они - чисто звери лесные. Вшивые да глиставые. А щас - кабы не клеймо - так чисто бояре! А ленивые-то! Висляне чистые! Пока страх имеют, пока и людьми живут. Как без нас останутся - вымрут начисто. И зачем их то держим - вырезать их всех да и делов то. Жрут больше чем зарабатывают. А зависливые, а вороватые-то! Еще хлебнем за них лиха... не к добру будь помянуто... а еще не пойму сам зачем мы жрецов Еговых к ним допустили. Все славуны: "Добро! Рабский бог! Пусть проповедуют на пользу нам!" Да кака - така польза чтоб в один дом второго хозяина подселять?! Да при таком укладе малой то кровушкой не обойдется! Мы здесь, стало быть, здесь токо Сварожим детям место! А чужие боги пусть у своих детей пригреваются! Какими бы добрыми не были - все одно при чужих богах люди - что сироты неприкаянные. А от своих богов орекшись вообще - тати проклятые. Ну все домой детки, а то глядь, моросит - то."
Вечером Бася меня потянул на улицу. За засекой, на опушке леса, на берегу речки молодой парень из ядвягов (а их легко отличить от нашенских даже при отсутствии клейма по отсутствию волос на щеках) держал связанного, с кляпом во рту, болгарина-попа и что-то ему усиленно втолковывал, чередуя слова зуботычинами:
-Ты говоришь всякая власть от бога? Стало быть если я возьму власть я стану божьим избранником? Ты говоришь возлюби врага своего яко самого себя? Стало быть пришлые меня, врага своего, возлюбить обязаны, а если противу меня пойдут стало быть пойдут против бога? Речешь - ударили по правой щеке подставь левую? Стало быть если я их убивать стану, а они тому воспротивятся значит против бога пошли, и уже этим смерти повинны? Ты говоришь без покаяния не приимет меня царствие небесное? Стало быть грешить я обязан, да поболе, дабы преуспеть в покаянии, и заслужить спасение? Люб мне бог такой! Бог ненависти и мщения! Ибо не осталось в душе моей ниединого светлого пятнышка. Я не звал сюда ни их ни тебя! Будьте вы прокляты изверги! У нас была родина, у нас были свои боги, у нас было свое прошлое, а стало быть будущее. Мы были веселым, храбрым народом. Молились своим богам, уважали чужих. А теперь нашим детям рассказывают, что их предки бегали за дичью безоружные, убивали ее голыми руками и рвали ее одними зубами. Что вы все знаете о нашем прошлом? Чем вы все лучше нас? Мы жили здесь века. Эта земля нас кормила все эти годы. А сейчас? Да вы, пришлые, засрали вокруг себя все, что можно засрать. Зверье разбежалось, спасаясь от вашей неуемной жадности и безразсудности. Земля оскудела. Пройдет немного времени и вы уйдете от сюда, а мы останемся и все вернется на круги своя. Древляне поработили нашы тела. Нащи души им не интересны. Ты же, изверг, порабощаешь наши души, и поэтому сейчас уйдешь к своему непойми-какому богу!
С этими словами молодец притопил священника в илистом прибережьи и держал под водой, пока тот не перестал дергаться.
Убедившись в смерти попа, молодец сорвал с шеи трупа увесистую серебряную цепь с тяжелым крестом, и наотмашь ударил труп как кистенём по голове:
- Не сотвори себе кумира! Грех смертный! Хи-хи...
Это было последним, на что прореагировала моя, пока ещё детская психика. После такой близкой насильственной смерти я неожиданно провалился в полнейшую апатию...
Я не помню, как Ася с Басей увели меня от туда домой, но в Огарыш я попал на рассвете. Там царила резня. Выселки напали на поселенцев и резали всех подряд. Мои домовята вели меня домой, отводя людские глаза. Метающиеся люди, натыкаясь на меня, останавливались и ничего не понимая, начинали смотреть какое-то время перед собой. Потом, вздрогнув, бежали дальше по своим, понятным только им делам. Кто-то бежал спасаясь, кто-то бегал ища кого-то. Перед самым порогом моего дома воздух разрезал призывный вой волка - характерник Огнеслав, умирая, призвал родичей. Находясь в ступоре, я на автопилоте зашел в дом, прошел в самый дальний угол к очагу, и там, свернувшись в калачик, отрубился...
Пришёл в себя от того что меня кто-то (а это была Ася) отливает водой. Волки закончили резню на улице и начали подкапываться под бревенчатые стены жилищ. На уровне пояса в стене моего жилища осыпалась земля и из открывшейся норы на меня уставились два зеленых, не мигающих глаза. Целую вечность мы играли с волком в гляделки, потом что-то внутри меня оборвалось, и из горла раздался тихий рык. Волк заскулил и попятился назад.
Ребенок умер. У очага поднимался на ноги маленький, трех летний мужчина. Взяв в руки нож, я открыл входную дверь. В Огарыше царствовали волки, едва волоча по земле переполненные человечиной животы.