Фишка открыла глаза и увидела перед собой Лиса. Она заметила на его лице то мечтательное выражение, которое приходило к ее мужу во время воспоминаний. Она заметила, что Лис никогда не думает о будущем мечтательно. Стоило ему заглянуть на пару часов вперед, и на лбу проступала глубокая морщинка, словно ему было не двадцать пять, а сорок лет. Взгляд становился решительным, а губы бледнели. Казалось, что Лис готовился к охоте. Поэтому в юности его и окрестили Лисом. Поэтому, а ее потому что всякий раз он выходил победителем. Фишке нравилось, как легко и неуловимо быстро он избавлялся от проблем. Поэтому несколько лет назад она и вышла за него замуж. Но сейчас, глядя на лицо мужа, она не могла понять, куда исчезла та самая хитрость, легкость и скорость, что так привлекали ее раньше. Он и сам, должно быть, улыбается от воспоминаний только потому, что раньше был другим человеком. А этот новый Лис больше похож на волка. А волки не улыбаются.
--
Доброе утро, Арина.
--
Доброе утро, Лис.
Он стал называть ее по имени, когда они поженились. Фишка упорно отказывалась обращаться к мужу "официально". Целых два года она упорно хранила в памяти образ мальчишки, который воровал цветы из соседского сада, чтобы устроить красивый и беззаботный день рождения для нее. Мальчишки, который забирался на самую разлапистую березу и оттуда кричал глупости прохожим, прячась в густой кроне дерева. Мальчишки, который сделал ей предложение.
Но в последний год в ее обращении появились нотки желчи, ядовитый привкус сарказма. "Лис", - говорила она, словно подчеркивая, как нелепо теперь звучит это прозвище. И, наверное, он понимал ее.
День прошел как десятки других. Она занялась домашними делами, посмотрела любимую мелодраму, приготовила ужин и села ждать его у окна. Ожидание, также как ежедневная уборка и фильмы, стало ее почетной обязанностью в этом браке.
Несмотря на то, что она подолгу сидела у окна, наблюдая за прохожими, он всегда приходил вовремя. Он все делал вовремя, даже если внезапно появлялись трудности. В восемь часов пятнадцать минут он позвонил в дверь, и она открыла. Улыбнулась. Поцеловала в щеку, совсем по-детски.
Вдвоем они съели ужин, изредка перекидываясь незначительными фразами. Потом Лис ушел переодеваться в домашнее и разбирать бумаги, а она накинула любимое пальто, зашнуровала сапоги и отправилась гулять.
--
Куда ты? - донеслось из комнаты Лиса.
--
В магазин.
Это всегда работало. Вот уже четыре месяца почти каждый вечер Фишка уходила гулять. Во внутреннем кармане пальто лежали пачка сигарет и зажигалка. Она курила, а он не знал этого.
В осеннем дворике было уже темно, девушка прошла по знакомой улице и свернула на соседний переулок. Там всегда было тихо. Она не рисковала встретить друзей и легко могла скрыться в парке при желании.
Первая сигарета. Любой, кто курил когда-нибудь тайно, знает, что это такое. Фишка улыбнулась. Кажется, впервые за этот день она улыбнулась искренне. Сразу захотелось ускорить шаг, но она, наоборот, пошла медленнее. В ее распоряжении было ровно два круга вдоль парка, а потом нужно будет возвращаться домой.
Вечер прошел спокойно. Такими были все вечера в обществе Лиса, за исключением случаев, когда он устраивал скандалы. Фишке больше нравился тихий Лис. С ним не нужно было спорить. С ним можно было просто молчать. Закрывая глаза перед сном, она вспомнила события фильма, выражение лица Лиса этим утром, а потом ее сознание отключилось.
--
Сколько уже, Лис?
--
Почти два месяца.
Его голос был теперь таким глухим. В нем было слышно так много эмоций. Это был голос Лиса, настоящего Лиса, только испуганного и как будто затравленного.
--
Что говорят врачи?
--
Бесполезно. Они говорят, бесполезно ждать.
Обреченность. Покорность? Нет, просто глухая грусть. Такая же глухая, как его голос.
--
Может, что-то произошло? Ссора? Скандал?
--
Нет. Мы просто легли спать.
Легли они оба, а проснулся он один. Она лежала совсем рядом, но была уже невообразимо далеко. Врачи сказали, что Фишка спала в кому. Вот так внезапно, без причин, поводов.
Он приходил в больницу каждый вечер. Иногда приходили их общие знакомые, друзья. Сегодня это была Лида.
--
Неужели, ничего нельзя сделать?
--
Ждать.
--
Но ведь врачи говорят....
--
Все равно, - решительно оборвал ее Лис. - Она должна проснуться.
Каждый день он вспоминал их совместную жизнь. То, как бесцельно она проводила свое время. То, как плохо она готовила, как неумело скрывала, что курит. То, какая пропасть раскинулась между ними после брака и как отчаянно они оба боялись нарушить хрупкое равновесие, негласный сепаратный мир, балансируя над бездной.
Она называла его Лисом, хотя они оба понимали, как мало общего теперь у него с этим зверем. Он перестал был лисом, став человеком, а она так и осталась Фишкой -- беспечной девчонкой, которая могла целыми сутками наблюдать из окна за соседями. Она всегда и во всех искала хорошее, доброе. Поэтому друзья назвали ее Фишкой. Это прозвище было отражением ее способности находить удивительное в обыденном. То, чего ему всегда так не хватало.
Через сорок дней он впервые увидел возле ее палаты Олега. Медсестра рассказала, что он приходил к Арине каждое утро. Они с Лисом не встречались так долго лишь потому, что Лис мог быть в больнице только вечером, а Олег уходил сразу после обеда.
Когда-то они были хорошими приятелями -- Фишка и Олег -- но после брака Лис настоял на разрыве знакомства. Ему казалось, что все это напоминает шаблонно-литературный любовный треугольник.
Они поговорили.
--
Давно не виделись, Олег.
--
Я просто хотел убедиться, что это она. - Мужчина оправдывался, выглядел смущенным.
--
Ничего, я понимаю. Если она проснется, позвони.
Они обменялись телефонами и с тех пор больше не разговаривали.
Олег, Лида... множество лиц превратились для него в один образ Человечества. День за днем Лис говорил с Человечеством, выслушивал сочувствие, сожаление. Ощущал чужую боль, но свою собственную уловить не мог.
Теперь она была его. Полностью. Он не опасался, что придется делить ее с кем-то. Постепенно Человечество отступало, и даже Олег стал приходить один раз в неделю. А он, Лис, ходил в ее палату ежедневно.
Она больше не могла возражать ему, спорить с ним. А иногда он замечал на ее губах улыбку. Теперь Фишка не уходила от него по вечерам, и ему не приходилось стоять под дверью подъезда, ожидая наступления точного времени, в страхе, что если сейчас она с другим, он застанет их. Будет неловко, неудобно. И пропасть, над которой они ходят по канатам молчания, станет чуточку ближе.
Все это закончилось. Ее дыхание было ровным, сердце билось спокойно и размеренно. Она была рядом, в его власти. Иногда он ловил себя на неприятном ощущении удовольствия, оттого что чувствует себя хозяином ее жизни. От этого ныла совесть.
Спустя год он в первый раз пропустил один вечер. Коллеги пригласили его в бар на общий праздник, и он не смог отказаться. Через полтора года он перестал приходить совсем. Фишка осталась одна.
--
Иногда кажется, что всю свою жизнь ты пытаешься убежать от смерти. Есть столько преданий, сказок про это. Наверное, ты тоже сейчас бежишь, Фишка.
Голос Олега был гораздо мягче. Лис всегда жил дичком, как и остальные в их детском доме. Фишка помнила, как дети постепенно превращались в щенят и волчат, становились котятами, лисятами. Она стала Фишкой, а Олег. Олег так и остался Олегом, будто вся жестокость, несправедливость и взрослость целого мира не смогли сломать его. Для него не придумали прозвища, хотя он никогда не держался особняком и участвовал во всех проказах своих одногодок.
--
Я тебя помню совсем маленькой. Было весело бегать с тобой и Лисом за яблоками к Митяю. Таких яблок я больше нигде не ел. Мы же совсем не боялись тогда, правда? Ни смерти, ни жизни. Теперь как-то сложнее. Я тоже бегу, Фишка.
Яблоки. Да, яблоки были их летней традицией. Пока им не исполнилось восемнадцать лет, пока их не отправили по крохотным комнатушкам в комуналке, они каждое лето бегали за яблоками к пожилому садоводу, которого окрестили Митяем. Может быть, его действительно звали Дмитрий, никто не знал. Важно было не это. И даже не сами яблоки. Важно было, что они могли это сделать и делали. Через пару лет они все еще могли, но уже не ходили в чужой сад. А теперь она лежит в больничной палате под номером 47, а он работает грузчиком. Им больше не до яблок. Олег понимал это. Он вообще понимал очень многое, и ему пророчили, что он далеко пойдет. Но как только Фишка вышла замуж, он остановился.
--
Фишка, ты ведь слышишь меня. Я не верю в бога, в дьявола, в судьбу, в чудеса. Я даже в людей не верю. Но кого и когда это интересовало. Самое главное, что ты все еще тут, по эту сторону. Возвращайся, пожалуйста. Мы все тебя ждем. Я жду, Лис ждет, Лидка и Танечка.
Он приходил очень редко. Видеть, как она лежит неподвижная, безвольная и бледная, было невыносимо. Ему нравилось, что Фишка всегда поступала по-своему. Она была самой независимой, но никогда не использовала это во вред. Ей доверяли, к ней прислушивались. Лиса тоже привлекла эта свобода, которую многие принимали за ветреность. Лис влюбился в Фишку, а он, Олег, по-настоящему любил ее. Иногда они с Лисом встречались в коридорах больницы, но разговаривать было не о чем.
С каждым днем внутри него крепла уверенность, что Фишка проснется. Она все так же лежала в палате, не реагируя ни на что. Даже зеленая линия жизни, которую чертили мудреные приборы, оставалась размеренной.
Но эта иррациональная уверенность крепчала от вечера к вечеру. Он приходил к ней без гостинцев, не приносил цветов, не оставлял записок, как все остальные. В отличие от них, он приносил надежду, старательно развевая по ветру ту обреченность, которую они заносили в комнату вместе со своими сожалениями.
Когда она проснулась, рядом не было никого. Медсестра вежливо спрашивала, как она чувствует себя, сохраняя спокойствие то ли из-за природной твердости, то ли из-за привитого терпения. Больные из отделения Фишки очень редко выходили на улицу на своих собственных ногах, без черного пакета вокруг тела. А она открыла глаза и глубоко вздохнула, улыбнулась, пошевелила руками и стала оглядываться.
Возле нее в вазе стояли цветы. На карточке рядом было написано: "От Люды". Люда когда-то была ее лучшей подругой. Конечно, ее не могло быть в палате, Фишка понимала, что произошло что-то очень плохое, и не ожидала, что кто-нибудь окажется рядом. Но ей стало приятно, что Люда помнила о ней, несмотря на три года одиночества в обществе Лиса.
Медсестра проследила за взглядом девушки и рассказала, кто из постоянных посетителей был в палате недавно.
--
Приходил Виктор Анатольевич, неделю назад, спрашивал о вашем здоровье, просидел почти полчаса. Он приходил раньше часто. А это Людочка, замечательная девочка, она каждый месяц ходила, приносила маргаритки. Я все никак не могла ее отговорить, уж очень настырная.
--
А Олег?
Наверное, все из детского дома приходили к ней. Интересно, был ли здесь Олег? И сколько месяцев она лежит тут, если Люда так много раз носила ей цветы?
--
Олег Сергеевич приходил два дня назад. Просил повесить занавески другого цвета. Мы их уже купили, но еще не повесили. А Татьяна Алексеевна вам шоколада оставила. Но вам его пока есть нельзя. Скоро придет врач, он вас посмотрит. Так что вы не волнуйтесь, я сейчас схожу и позвоню всем, что вы пришли в себя.
--
Постойте. Сколько я тут?
--
Почти три года, Ариночка.
--
Из-за чего?
--
Мы не знаем. Доктор придет и расскажет.
Она вышла из палаты обзванивать тех, кто был записан в графе "родственники", а Фишка разглядывала комнатушку и пыталась представить себе, как можно пролежать вот так без сознания целых три года. Палата была удобной. Маленькой, бело-зеленой, но все-таки удобной. Только занавески выглядели здесь неуместно-желтыми. Их хотелось немедленно снять. Кажется, Олег был прав на этот счет. А еще он был прав по поводу смерти. Вот только ошибался, что она бежит.
Сознание постепенно возвращалось к обычному ритму, и она поняла, что порой слышала их разговоры. Слышала, как Лис ждал ее пробуждения целый год, а потом оставил наедине с медсестрами. Как Лида рассказывала ей про своих ухажеров, приносила ее любимые цветы и обещала заглянуть при первой возможности. И всегда заглядывала. Как несколько раз приходила Таня и тихо плакала те пятнадцать минут, которые полагались ей для общения с Фишкой.
Она помнила, как много и часто говорил с ней Олег.
--
Ну, что, Арина Витальевна, с добрым утром.
У врачей какой-то особенный юмор.
--
Здравствуйте. Мне сказали, что я здесь уже три года. Когда можно будет выписаться домой?
Но дома больше не было. Медсестра еще несколько дней помогала ей освоиться с обычным распорядком, и все это время Фишка пыталась понять, что дома у нее больше нет. А когда пришла пора выходить из больницы, на ступеньках стояли Олег и Таня с огромными букетами маргариток.
--
Люда рассказала, да?
--
А то мы не знаем, что ты любишь эту экзотику, - Таня шутила, а в ее глазах Фишка видела слезы. Те самые, что она так и не смогла оставить в палате. Их не хватало на пятнадцать минут.
--
Поживешь с нами первое время, а потом посмотрим.
Олег. Кажется, сейчас нужно броситься ему на шею, расцеловать, поблагодарить и выйти замуж. Но однажды она уже поступила так, и с тех пор так и не смогла понять, когда и как исчезла лисья хитрость, обернувшись волчьей подлостью. Он забрал все. Ее собственный муж забрал у нее все, что было, через суд выцепив даже те немногие сбережения, что остались еще с детского дома. Он верил слишком отчаянно, а потом все с тем же отчаянием потерял веру.
Поэтому она просто кивнула и забрала два букета. Целовать, бросаться на шею и выходить замуж никогда не поздно.
--
А Лида?
--
Ну, от нее тебе пламенный приветище, и еще вот он.
Возле Тани стояла корзинка. Внутри что-то пищало и скулило. Фишка с трудом присела на корточки, мышцы до сих пор слушались ее очень неохотно. В корзинке лежал щенок. Милый, обаятельный и невообразимо забавный, как все звериные детеныши.
--
Лида обязательно приедет, но не скоро. Она в столицу отправилась. Очень жалеет, что так вышло, но...
--
Да ладно, я же не на один день в себя пришла, еще увидимся. - Фишка взяла щенка на руки.
--
Велела сказать тебе, что его зовут Лис, и никаких возражений она не примет. Этот Лис, цитирую, самое преданное существо на свете. А если не будет денег кормить, она пришлет целы грузовик "Чаппи". - Таня растирала глаза, передавая слова подруги, и не могла избавиться от глупой улыбки. Олег тоже улыбался.
Жить одной было непросто. Теперь вечерами она могла курить, не скрываясь. Ее новый Лис, которого она ласково называла Лисенком, действительно был очень предан и грустно чихал всякий раз, когда она доставала сигарету и прикуривала. Виктор так и не позвонил. Она ждала, что он наберется храбрости и позвонит, потому что в груди поселилось устойчивое ощущение незавершенности. Будто все закончилось неправильно. Два человека жили вместе так долго, были рядом с самого детства, а расстались, когда она заснула. Так не должно быть.
--
Так не должно быть, Лис, - говорила она щенку. Тот понимающе скулил и прятал голову ей подмышку.
Первые месяцы Олег и Таня не отходили от нее дольше чем на пару часов. Постепенно они свыклись с мыслью, что Фишка не собирается еще раз засыпать на три года, и после этого позволили снять квартиру. Она работала, ежедневно посещая офис и заполняя сотни чрезвычайно важных бумажек. Это была хорошая работа, она позволяла не думать о прошлом.
--
Знаешь, Олег. Я так и не поняла, что произошло с Лисом.
--
Да чего тут понимать-то. Женился он второй раз. Развод с тобой получил через суд, а...
--
Нет, это я знаю. Мне же все объяснили умные дяди-юристы. Я не понимаю, как так вышло, что мы с ним три года прожили, а он не пришел встретить меня из больницы. Не позвонил даже.
--
Арин, так ведь ты сама говорила, вы мало общались.
--
Общались мало, но жили-то вместе. А как я впала в кому, он...
--
Погоди, Арин, - мужчина, как всегда в таких случаях, неторопливо закурил и стал объяснять. - Вот ты говоришь кома. Кома -- это когда ты живешь, но при этом никого не слышишь и не видишь, так?
--
Почти. Говорю же, я иногда вас слышала, я даже помню кое-что.
--
Так даже лучше. - Он тут же поправился. - Я имею в виду, что так для моего объяснения лучше. То, что ты на три года пропала, это плохо.
--
Да-да, знаю, ты говори.
--
Так вот. Кома. Значит, когда ты в коме, ты может и слышишь, но ничего не говоришь, не делаешь. Вот так вы и жили оба, в коме.
--
Это ты мне сейчас народную мудрость пытаешься объяснить, да?
--
Эх, Фишка, ты все иронизируешь. Он тебя любил?
--
Да, любил.
--
Ну, ладно. Допустим, любил. Ну, а ты его?
--
Вроде тоже.
--
Вот то-то и оно, что вроде.
Они не стали устраивать свадьбу. Даже в ЗАГС не пошли. Олегу не нравились шумные компании, а Фишка отмахивалась, что сыта по горло одной свадьбой, и вторая ей без надобности. Приехала Лида, долго извинялась, радовалась, что щенок подрос. Они собрались вчетвером и выпили водки, а потом Фишка перевезла свои вещи в квартиру Олега. Лисенок радостно прыгал по чистым диванам.
--
Арин, а вот скажи, если бы не эта болезнь, ты бы когда-нибудь решилась?
--
Нет. Наверное, никогда бы не решилась, Лид. Когда я там лежала, Олег все уговаривал меня проснуться. А Лис, он за все время так ни разу и не попросил. Или я просто не помню. Он еще сказал тогда...
--
Лис?
--
Нет, Олег. Сказал, что я бегу от смерти. А я еще подумала, после пробуждения, когда вещи свои раскладывала. Я не от смерти бежала, я все пыталась ее найти. Даже вот курить начала.
--
Так бросай, у тебя же теперь Олег есть.
--
Это да. У меня теперь любовь.
--
И чего, бросишь?
--
Ну, зачем. Смерть-то от этого никуда не денется.