Я никогда не думал, что одно-единственное ругательство, набранное белыми буквами на чёрном фоне, может войти в тебя как музыка и поселиться там, как домашний зверь, который сам выбрал себе дом. Это случилось в кинотеатре, где я прятался от будней: прохладный зал, гул кондиционеров, редкие кашли, и вдруг - вспышка титров, цепочка звуков, как хлыст, шлёпающий по воде:
Nom de dieu de putain de bordel de merde de saloperie de connard d'enculé de ta mère.
Французская ругань развернулась без воздуха, как рулон с резким запахом металла и дыма, и ударила в уши странной музыкальностью. В этой бранной тираде было что-то от арии: связки "de, de, d'" держали ритм, ударные слова выстреливали, как барабаны. Я ловил артикуляцию актёра, как скрипач ловит ход смычка, - и лучшее, что мог, это начать повторять. Тихо, в голове, чтобы не выглядеть сумасшедшим: nom-de-dieu-de-putain-de-bordel...
После сеанса я вышел в ночь - сырую, электрическую. Лампочки над входом моргали с лёгкой аритмией, и мне почудилось: они мигают в такт "de-de-de". Я стоял под навесом, пока дождь подравнивал улицу под один блеск, и шептал на губах чужие слоги, пробуя на ощупь эти "de", "d'", гортанные броски. В метро шаги легли на ступени, и я поймал себя на том, что подставляю подошвы под фразу: между "bordel" и "merde" - как раз три ступени, и это приятно.
Через два дня ругань уже жила в крови. Я просыпался и слышал её не ушами, а костью. Холодильник начинал свой низкий гул, и он попадал в ту же дорожку: d'... d'... d'... На кухне щёлкал выключатель - и щелчок становился запятой в той же бранной формуле. На работе в корпоративном чате кто-то писал "OK", и глаз автоматически разбивал это на "о-кей", подсовывая его туда же, где я весь день разворачивал французскую тираду. Я перестал слушать музыку: любое тактирование превращалось в усилитель для моего частного радио.
- У тебя речь стала рубленее, - сказала Лена, когда мы встретились во время обеда. - Ты же раньше плавно говорил, а теперь как будто запятыми дышишь. Ты норм?
- De, - вырвалось у меня, - да, всё ок.
Мы оба рассмеялись. Я сказал "де" как русскую приставку, и мы с ним на мгновение познакомились - я и мой новый сосед.
Той же ночью сон сломался на повторе. Я шёл по коридору - тёмный ковёр, резко пахнущий пылью, - и каждый дверной проём был "de": разделитель, пауза, дверь. На тумбе мигал зелёный свет - "d'" - тесная связка, где звук и буква слипаются. Я проснулся сухой, словно во мне поменяли фильтры, и понял: это не просто навязчивая мысль. Это автоколебание, в которое меня втянули. Система, где вход порождает выход, а выход снова становится входом, пока комната сама себя не раскачает.
Я попробовал сделать то, что умею лучше всего, - измерить. Записал в блокнот: каждый раз, когда фраза звучит - где я, что делаю, что рядом шумит. Оказалось, она ловит меня на углах - в дверях, в поворотах, на порогах страниц, когда взгляд перескакивает строку. "De" оказалось не просто предлогом, а лестничной клеткой. Сами ругательные ядра - putain, bordel, merde - были как ударные камни: о них спотыкается мысль, за них цепляется язык. А финальное "ta mère" - словно нечестный приём, обидное место, куда всегда попадают дети, даже если они давно выросли.
Одна мысль пришла как подсветка изнутри. В этой грохочущей ругани всё начиналось с "Nom de dieu..." - "Именем бога...". Я поймал себя на том, что слышу там не только залп, но и дверцу - кто-то открывает, чтобы выпустить. Если есть "Именем бога", должно быть и "Именем не‑бога". От этой мысли ругань впервые дрогнула. Она чуть потеряла уверенность, с неё сняли глянец.
Я вышел ночью и дошёл до церкви на углу - маленькой, с каменными львами, которые перестали быть страшными, потому что у них со временем стёрлись носы. Звон колокола пришёл издалека, и я тихо сказал в пустоту:
Nom de l'anti‑Dieu, de paix, de silence, de lumière.
Не крикнул. Прошептал. Слова встали лёгкими камешками. В затылке, где обычно звенело "d'... d'... d'...", вдруг образовалась пустота - не дыра, а просвет. Лишний винт в грудной клетке кто-то наконец-то выкрутил.
Это не отменило ругань. Ничто так легко не сдаётся. Просто у неё появился контрапункт, тихая дорожка, которая шла рядом и не давала одной мелодии разрастаться до крика. Я начал играть с формой. Писал на бумаге всю фразу, как в кино, вырезал ножом "de" и переставлял их, как белые косточки домино. Читал вслух, сначала как диктор, потом как человек, потом как будто это суфлёр, который шепчет мне только предлоги.
Записывал свой голос на телефон - просто нажимал "запись" в диктофоне, потом накладывал вторую запись поверх: шуршание улицы, автобусы, мокрые шины, женский смех у киоска. Оставлял играть в наушниках, пока шёл по двору. Шум города, который я раньше держал "вне текста", оказался тем самым, чего не хватало - мягким войлоком, куда бьются острые слова и не режут.
На третий день случилось "внешнее". На планёрке у шефа у меня впервые за долгое время было что сказать - настоящая мысль про новый интерфейс, как раз на две минуты. Я вдохнул - и на вдохе в голове щёлкнуло "Nom de...". Я почувствовал, как слова в горле слепаются в "de". Я увидел в глазах коллег это маленькое "что с ним?".
И тогда сделал странное: намеренно вставил паузу - ровно такую же, как между "de" и следующим словом - и вместо "я считаю, что..." сказал: "Именем тишины - по пунктам".
Мысль спаслась. Ругань сзади зашипела, как чайник, но не взорвалась.
Лена потом сказала:
- Ты это специально придумал? Про "именем тишины"?
- Да нет, - сказал я. - Это ругань сама придумала.
- Ты точно норм? - Она смотрела без насмешки.
- Норм - это как "de", - сказал я. - Иногда нужно, иногда мешает.
Она засмеялась. Мы выпили по кофе, и я поймал себя на том, что впервые за несколько дней слышу такт своих шагов отдельно от французской брани.
Я заметил, что ругань любит зеркала. В ванной на запотевшем стекле пальцем сам собой выводил "nom". Один раз дописал до "merde" и тут же стёр - опасался, что стекло заговорит. На улице наткнулся на граффити - непонятное "bordel" на дверце трансформаторной будки, синий баллончик, почерк подростка - и в животе коротко свело. Я не герой фильма, я простой человек: у меня есть дни, когда я храбрый, и дни, когда я просто закрываю глаза и считаю до десяти.
В один из таких дней, на углу у метро "Маяковская", я встретил девушку у старого киоска с журналами - того, где ещё продают бумажные кроссворды. Она просматривала старые французские издания - глянец с чьими-то лицами.
- Вы франкофон? - спросил я, удивившись собственному слову.
- Скорее, фанатка слов, - сказала она. - А вы, видимо, фанат ругани. Вы проговаривали её про себя.
- Это так заметно?
- Вы губами уважаете "de". Это мило.
Мы разговаривали пятнадцать минут, и я впервые услышал, как правильно звучит "enculé", - она произнесла, пожав плечом, легко и без злобы. Звали её Мария. Она научила меня одному трюку: когда язык бежит быстрее мыслей, надо специально поставить в фразу слово, которого там быть не может. И ругань спотыкается.
- Скажи между двумя "de" слово "напротив", - сказала она. - И тебе станет легче. Это как вставить ложку между дверью и косяком, чтобы она не захлопнулась.
Я шёл домой и шептал: nom de - напротив - dieu de - напротив - putain... Это было смешно и работало. Система в моей голове, которую бранная формула завела, продолжала жужжать, но ложка между дверьми скрипела и не давала створкам стукнуться.
Я не стану врать: были откаты. В подземном переходе у меня закружилась голова, и я повёл себя, как человек, который вдруг встретил прошлую любовь: ускорился, шарахнулся, заговорил сам с собой. Были ночи, когда ругань возвращала себе громкость, и я ощущал её как чужой мотор за стеной, который решил, что ему снова можно. Тогда я доставал телефон, включал запись "Nom de l'anti‑Dieu, de paix, de silence, de lumière..." поверх плеска дождя и сидел у окна, пока стекло не успокаивало меня своим ровным "дзззз".
Странная вещь: чем дольше это длилось, тем яснее я понимал, что ругань меня... оберегает. В ней была своя защита - грубая, но честная. Кто-то швырнул на меня покрывало из слов, чтобы я не увидел чего-то ещё. Мы обычно думаем, что ругательства - про нападение. Иногда они - про щит. И когда я перестал сражаться с ней как с врагом, а начал относиться как к инструменту - пусть и опасному - мне стало легче ловить себя на краю: вот здесь я выхожу в коридор повторов; вот здесь возвращаюсь.
В кинотеатр я вернулся через месяц. На афише были другие фильмы - кто вообще пересматривает одно и то же? - но я всё равно купил билет. В зале было полупусто, кондиционер опять пел свою ноту, и я вдруг понял, что научился слышать её отдельно.
Фраза Меровингена - эта лавина из "de", "putain", "bordel", - развернулась на экране, как тогда. Я улыбнулся. Мы поздоровались. Я про себя сказал "напротив", а дальше - "paix, silence, lumière", и впервые за всё время почувствовал: я не дирижёр и не солист. Я - зритель. А звук - всего лишь звук.
Если эта история заканчивается, то только фоном. Ругань не исчезла. Она сидит у меня где-то в затылке и иногда выходит покурить. Я разрешаю ей - пока мы понимаем правила. Иногда, когда кто-то в очереди обзывается, мне больно слышать, как это режет рядом; иногда я встречаю в чужих разговорах такую мастерскую, чёрную, густую ругань, что завидую - как меткому удару в теннисе - и тут же печалюсь, потому что прекрасно знаю, что за такие попадания платят. В редкие минуты я сам шепчу что-то отборное, и в этом есть краткое ни с чем не сравнимое облегчение - как будто присел на корточки под тяжёлой сумкой.
А иногда - чаще, чем раньше - я вместо этого открываю окно. Слышу дождь, который не умеет ругаться, и трамвай, который ругается только рельсами, и голос из соседнего двора: "Ты где?" - и смешной ответ: "Здесь же". И этого достаточно, чтобы ругань стала не криком, а частью шума - большого, обычного, ободряющего.
Если вдруг где-то в титрах вашей жизни вспыхнет длинное французское ругательство - резкое, вязкое, как плохо заваренный кофе, - не спешите зажимать уши. В нём есть ключ. В нём есть лестничные площадки - эти "de", на которых можно перевести дух. В нём есть обратная сторона - "анти‑бог", который не противник, а педагог: он показывает тёмную стену, чтобы ты заметил дверь.
И есть простая хитрость: вставьте своё слово-ложку между дверями. Скажите вслух "напротив". Или "тише". Или "домой".
И, возможно, как и у меня, звук не уйдёт, но станет вашим фоном, а не вашим хозяином.