Аннотация: История древнего, как мир,обмана, рассмотренного под современным объективным ракурсом
ДРАКОНЫ - кто они?
Вера начинается в разуме.
Патриарх РПЦ Кирилл.
Введение
Презрев видимое, не ищи сокровенного.
Менандр.
Слово 'дракон' в четырёхтомном словаре русского языка, выпущенном АН СССР в 1985 году, расшифровывается как 'сказочное чудовище в виде крылатого огнедышащего змея, пожирающее людей и животных'. Большинство других словарей и всякого рода справочников, выпущенных в советское время, приводят ту же словесную формулу; различие лишь в незначительных деталях. 'Советский энциклопедический словарь' 1980 года издания предлагает несколько удалённое от сказок объяснение: 'Дракон - в мифологии многих народов фантастический образ крылатого (иногда многоголового) огнедышащего змея'. В том же словаре: 'Мифология - совокупность мифов (рассказов, повествований о богах, героях, демонах, духах и др.), отражавших фантастические представления людей в доклассовом и раннеклассовом обществе о мире, природе и человеческом бытии'.
Если всё суммировать, а затем изложить в сжатом виде, получится примерно так: 'Дракон - антинаучная выдумка наших далёких недалёких предков'.
А как объясняют смысл и содержание понятия 'дракон' учёные современные, сбросившие непробиваемый шелом научно-исторического материализма, снявшие тесные шоры классового мировоззрения? Откроем 'Большую российскую энциклопедию', её девятый том, увидевший свет в 2007 году и с тех пор исправно отражающий этот свет на нас. Ищем:
Дракон (созвездие)... Драконический год... Драконический месяц... Драконический период обращения... Драконово дерево... Драконовы горы. Но...где же сам дракон? Дракон на страницах энциклопедии отсутствует. Вот тебе и на! Как теперь человечеству понять, из какого чудища выросли и отпочковались перечисленные выше, упомянутые в энциклопедии понятия? Учёные энциклопедисты хоть бы какой-нибудь намёк дали...
Впрочем, пустота на месте сведений о драконе и есть намёк; и понимать до невидимости прозрачный энциклопедический намёк, видимо, надо так: 'Кто или что такое дракон, пока что не знаем. Узнаем - скажем; а до тех пор не приставайте, не мешайте думать'.
Что ж; может быть, и мы подумаем на досуге? Всё ж-таки интересно: с чего это люди разных народов, отделённых друг от друга языками, верованиями, культурой, традициями, противоположными интересами, войнами, а иной раз и громадными расстояниями, вдруг начали фантазировать на одну и ту же тему? Да ещё и так похоже. Может быть, у тех, кто фантазировал, имелись, хотя бы в качестве отправной точки для пробуждения их фантазий, какие-то основания для уверенности в существовании драконов либо подобных им существ?
И уж точно у тех, кто слушал рассказчиков и верил им, имелись основания воспринимать услышанное как более или менее достоверную информацию, а не пустую болтовню. Иначе не стали бы слушать, и вера в существование драконов не превратилась бы во всенародное убеждение.
Давний человеческий опыт показывает: все человеческие придумки строятся на фундаменте уже имеющихся, крепко сложившихся представлений и познаний, неразрывно слившихся с земной почвой нашего бытия и окружающей нас действительности. Нет фундамента - нет и доверия к прочности постройки; и вмиг рефлекс самосохранения велит человеку: держись подальше от ненадёжного сооружения, не заглядывайся на его внешнюю привлекательность и уж тем паче не заглядывай внутрь, потому как оно вот-вот рухнет.
Но построенных людьми легенд, в которых живут драконы и им подобные существа, огромное количество; и эти постройки до сих пор не только не рухнули, но и сами служат фундаментом для множества современных произведений.
А это, во-первых, означает, что древние строители возводили здания своих легенд на основании таких фактов, что были известны им как надёжные и прочные. А во-вторых - подсказывает, что факты эти полуподсознательно, генетической памятью воспринимаемы нами, нынешними людьми, именно как факты; несмотря на то, что ныне глыбы этих фактов, вместе со всем фундаментом былого бытия, неразличимо ушли вглубь земли и времени, оказавшись покрытыми толстыми наносами более свежих 'культурных слоёв'. Из-за чего у нас - у тех, кто вырос и воспитался в почве пока что верхнего, но наверняка не последнего из слоёв - возникает недоверие к прочности древних стен, что до сих пор то там, то сям упрямо торчат из глубин Земли по соседству с нашими легковесными новомодными постройками.
Но, скорее всего, таковое недоверие возникает у нас не из-за строительных ошибок древних архитекторов, а из-за того, что мы, современные дизайнеры окружающего нас мироздания, утратили технологию и навыки строительства из необработанных природных материалов, но привычно используем для своего билдинга и инженеринга взаимозаменяемые, стандартные блоки и панели. Мы отвыкли всматриваться и вдумываться в окружающий нас мир, предпочитаем получать сведения о нём опосредованным образом, в виде отдельных, никак и ничем не связанных между собой, произвольно оторванных от общего мироздания, поданных жареными и под пикантными соусами теле-, кино- и интернетовских кусочков. Да и на эти искорёженные обрывки мы смотрим через узконаправленные очки чисто материалистической науки, а полученные впечатления пропускаем к осмысливанию через вживлённые в нас фильтры, отсеивающие всё то, что плохо согласовывается с так называемыми 'научными и культурными достижениями современной цивилизации'.
Тот факт, что за прошедшие тысячи лет техническая оснащённость человеческой деятельности тысячекратно возросла, ещё не означает, что современный человек намного умнее и развитее древнего. Во всяком случае, нашими же, современными учёными доказано, что мозг человека за последние сто тысяч лет нисколько не увеличился в размерах. А вот мышечная масса намного сократилась; во всяком случае, ни один из наших рекордсменов не показывает тех результатов, что были достигнуты древними атлетами. Наверняка понизился и уровень сенсорной чувствительности, степень распознавания и различения тонких, слабых, похожих между собою сигналов. Так что нам всё ещё есть чему поучиться у наших далёких предков.
Попробуем же хотя бы тщательнее прислушаться, внимательнее всмотреться в развёрнутые ими пред нами события. Попытаемся в куче тех разнородных остатков и обломков, что доплыли к нам через водовороты истории от построек канувших в Лету стран и эпох, сыскать зёрна драгоценной для нас истины. Ибо истина бессмертна; и лишь то, что вырастает из её зёрен, способно давать щедрый и полезный урожай. А всё то, что вырастает из семян лжи, заблуждений, обмана и самообмана, как бы привлекательно или солидно оно ни выглядело, по сути - сорная трава, которая напрасно, а то и во вред нам же отнимает наши труды и наше время на уход за нею. И если нам, благодаря применению современных познаний, удастся найти не обнаруженные ранее зёрна истины, и удастся отличить их от засохших плевел прежних псевдоистин, и избавить от смертельной для них плесени наших предрассудков, и мы, освободив от сорняков малюсенькое местечко на поле своего мировоззрения, посеем их там, то... Как знать? Может быть, окружающий нас мир, благодаря скромным цветам выращенной нами маленькой истины, станет чуточку яснее, светлее и мудрее, а благодаря её плодам - добрее и богаче.
Студент и повелитель Цяньтана
Итак:
Судя по дошедшим до нас сведениям, впервые люди познакомились с драконами (или, если угодно, начали фантазировать на эту тему) на территории древнего Китая. При первом же взгляде на это чудовище (или, если не представится случай встретиться воочию, на любой из его муляжей и макетов, которые в великом множестве появляются на современных китайских парадах и в театрализованных представлениях) становится понятно: главное назначение его облика - внушать человеку чувство непреодолимого страха. Вызывать ужасающее ощущение, что противостоять этому зверогаду человек просто не в состоянии. Внедрить в человеческое сознание полуинстинктивное понимание, что единственным способом спастись при встрече с ним является - пытаться всеми способами умилостивить его.
А как умилостивить то, что изначально хочет страшить и ужасать? Делать то, что оно хочет: изо всех сил бояться его, активно проявлять признаки полного смирения и абсолютной покорности, беспрекословно и старательно выполнять все его указания. И тогда, возможно, чудище, в знак особой милости, пожалеет попавшегося ему человека и не сожрёт его. Или - сожрёт более милостивым образом; как сказано в справочниках и энциклопедиях, 'пожрёт'. То есть - проглотит быстро, целиком, без раздирания на куски и, соответственно, без особой боли.
Как свидетельствуют древние литературные источники и сохранившиеся до наших времён традиции, жители Поднебесной империи со сделанным выше выводом были согласны. Они понимали: драконы намного старше, сильнее и мудрее людей; обмануть, обхитрить, каким-то образом победить их - невозможно, и всецело находились под их мощным и грозным влиянием. Причём, надо особо отметить, влияние это имело облик божественного порядка, вне которого Поднебесная империя просто не смогла бы существовать.
Как любому китайцу, хоть древнему, хоть современному, чуть ли ни с пелёнок известно, все происходящие в мире процессы и отдельные явления есть чередование ситуаций, происходящих из-за взаимодействия и борьбы сил света Ян и сил тьмы Инь. Даже Творец Вселенной Паньгу был извлечён из породившего его хаоса этими двумя силами. Каждой из этих объективных и совершенно неодолимых сил соответствуют неотделимые от них, без них взаимно не мыслимые субъекты, научно именуемые как корреляты.
Коррелят силы Ян - Белый Тигр. А коррелят силы Инь- Зелёный Дракон. Он же - коррелят воды, женской яйцеклетки, женщины; то есть - всего того, без чего и без кого попросту немыслима земная жизнь. Он же - коррелят востока, как одной из четырёх сторон света. Он же - коррелят киновари. А киноварь (по-китайски - дань), в свою очередь, считалась эликсиром бессмертия.
Когда Паньгу приступил к своему творческому труду, одним из четырёх спутников, кроме единорога, черепахи и феникса, был дракон. В созданном Паньгу мире дракон, по своей значимости, занимал третье место после Неба и Земли.
В целом драконы подразделялись на четыре типа: небесный дракон, охраняющий обители богов; божественный дракон, посылающий ветры и дожди; дракон земли, определяющий направления и глубины рек и ручьёв: дракон, охраняющий сокровища.
Немало драконов имелось в пантеоне более древних, чем Паньгу, китайских богов (Паньгу ориентировочно объявил о себе в начале новой эры).. Так, Гунгун, 'Бог разливов', был полудраконом-получеловеком. У его слуги Сянлю было девять голов и змеиное туловище, свёрнутое в клубок. Именно этот Сянлю и устроил всемирный потоп. 'Молодой дракон' Юй запрудил воды потопа и убил Сянлю.
'Веселящийся дракон' Яньлун, один из восьми сыновей 'Предка Выдающегося' Цзюнь, изобрёл лютню и гусли, а вместе с остальными братьями создал песни и танцы.
Занимал дракон весьма важное место и в животном мире. Весь животный мир древние китайцы также подразделяли на пять категорий: пернатых; поросших шерстью; покрытых раковиной и панцирем; чешуйчатых; безволосых. Высшими видами своих категорий считались, соответственно: феникс, единорог, черепаха, дракон, человек.
Властвуя над всем миром, драконы не забывали о браздах управления народом Поднебесной империи. В конфуцианстве насчитывается пять царских драконов. Золотой дракон являлся эмблемой китайской императорской семьи. Трон императора именовался Троном дракона, лицо императора - ликом дракона.
Царский дракон - властитель морей жил он в прекрасном дворце, построенном из драгоценных камней, и обладал несметными сокровищами. Царь драконов Лун Ван был длиною в полкилометра и, кроме власти над другими драконами, властвовал над огромным количеством людей, поклонявшихся ему в десятках тысяч храмов по всему Китаю. И только пролетарская революция смогла облегчить китайскому народу гнёт драконьего владычества.
Но один из китайских драконов по-прежнему бесконтрольно властвует; и не только над китайцами, но власть его всё больше и шире распространяется над миллиардами людей других национальностей и скоро заполонит весь мир; если ещё не заполонила. При этом он не прячется в горах или в море, а является в сиянии на небе - в образе созвездия, входящего в число 'ведущих' двенадцати. Кто сейчас не знает, что каждые двенадцать лет наступает 'год дракона', во время которого всё в мире подчиняется его указаниям? Считается, что родиться в этот год является большой удачей; в восточной астрологии знак дракона - самый счастливый.
Всё эти сведения занимательны и в какой-то мере познавательны, но они не отвечают на интересующий нас вопрос: кем, по своей природной сути, являлись (или являются) драконы: мифом или реальностью? Откуда они родом: из созданных человеком фантазий, либо имели (имеют) обычное земное происхождение?
Откроем древнекитайский сборник описаний различных областей Китая, известный как 'Книга гор и морей'. Эти описания в восьмом веке до нашей эры составили для императора чиновники, управлявшие теми или иными областями. В третьей книге [каталога] Южных [гор] читаем: 'В ней (в реке Инь) 'много хуцзяо (тигровых драконов). Они имеют туловище рыбы и хвост змеи. Кричат, как утки. Съешь их, не будет опухоли, можно излечить геморрой...'
Может быть, именно эти, до наших времён не дожившие хуцзяо и были далёкими предками известных нам драконов? Хотя, конечно... несерьёзные они какие-то для столь ответственной миссии. Не вызывают доверия и уважения. Потому как - годятся не на роль людоедов, а на место в кастрюле. Блюда из них, с учётом специфических особенностей китайского кулинарного искусства, наверняка были неузнаваемо вкусны, а главное - чрезвычайно полезны для здоровья людей, занимающихся сидячей работой. За что, весьма не исключено, несчастные хуцзяо и были, несмотря на свою численность, все до одного выловлены и съедены.
М-да; похоже на то, что даже в самые давние времена, даже дракону было несдобровать, если у чиновника вдруг вздувалась опухоль корыстного к нему интереса. Объявит раритетное животное обычной уткой, съест, как рыбку, закусит хвостиком, и - никакого геморроя.
Хотя... Если вдруг у древнекитайских чиновников возник низменный иньтерес к необычному лекарству от обычного чиновничьего недуга, и они, с чисто китайским старанием, занялись селекцией хуцзяо в более крупную и внешне оригинальную особь, а затем каждый из властных селекционеров поселил подросших мутантов в подведомственную ему реку или озёро, то...
При любом исходе судеб хуцзяо, сожрали ли их люди, либо они сами приучились жрать людей, ясно одно: во всех произошедших бедах и несчастьях хоть тех, хоть других виноват обычный чиновничий волюнтаризм. На этом промежуточном выводе, к сожалению, придётся остановиться, перенеся момент принятия окончательного вердикта на более поздний срок; а пока что вернёмся к нормальным, стандартным китайским драконам.
Впрочем, называть тамошних драконов именно китайскими вряд ли правильно, потому как они быстро расселились по всем сопредельным с Китаем странам, от Кореи и Японии до Тибета и Вьетнама. Основная масса драконов проживала в глубине многочисленных рек и озёр, и воспринимались они жителями Древнего Китая и соседствовавших с ни стран как благостные боги, управлявшие водной стихией. Именно драконы приносили к полям тучи, осуществлявшие жизненно необходимые поливы сделанных людьми посевов. Но те же драконы могли обрушить на поля затяжные и чересчур обильные дожди. Особенно гневливы и страшны были драконы - божества рек; они устраивали ужасные наводнения, которые сносили дома, посевы и топили в своих водах тысячи людей.
Описание одного из таких драконов даёт в своей новелле 'Дочь дракона' древнекитайский писатель Ли Чаовэй [1]. Нам эта новелла особенно интересна тем, что в ней описывается редкий случай неподчинения китайского человека дракону.
Завязка новеллы такова: 'В годы Ифэн' (676 - 678 гг. н. э.) некий студент Лю И, потерпев неудачу на экзаменах, дававших право на занятие чиновничьей должности, пешочком, а не, как мечталось, на паланкине, возвращался к прежнему месту жительства. По дороге, на одной из глухих лесных полянок, к нему (по типу известного нам способа завязывания разговора 'мужчина, разрешите спросить?') обратилась молодая симпатичная женщина; и рассказала грустную историю своей жизни.
Оказалось, что она - жена молодого дракона. К сожалению, мать дракона, старая ведьма, невзлюбила невестку и настроила против неё своего сына. Глупый злой дракончик разлюбил красавицу - жену и, не желая жить с ней в одном доме, загнал бедняжку в глушь, заставив её пасти там облака. (При этом пастушка указала на пасшихся неподалёку белоснежных кудрявых овечек). Спасти её от изувера-мужа и изуверши-свекрови может только её отец, очень влиятельный и могущественный дракон. И вот, у неё к симпатичному молодому человек горячая просьба: не будет ли он любезен посетить по дороге папин дворец, расположенный в глубине озера Дунтин? Папа его очень щедро отблагодарит.
Лю И пообещал милой драконше, что поможет ей в её горе, и отправился в дальнейший путь. Но, проходя мимо озера Дунтин, в гости к её папе он не зашёл; торопился поскорее попасть домой. У него, в первоочередных планах, имелось намного более важное мероприятие, чем забота о спасении незнакомой попрошайки. Надо было устроить грандиозную попойку с друзьями, хорошенько обмыть свою неудачу. Чем он, по приходу, несколько суток успешно занимался. Но всё хорошее когда-то кончается; и вот однажды утром рано Лю И обнаружил, что всё выпито и съедено, друзья и девочки ушли, а деньги закончились. Но душа требовала продолжения банкета; и несчастный, обездоленный, покинутый всеми Лю И отправился, с больной головой и пустыми карманами, к дракону за благодарностью.
Владелец дворца (он же - государь озера Дунтин), на внешний вид - вполне обычный человек, как-то не очень расстроился из-за несчастий дочери. Куда больше он волновался за то, чтобы речь о них не долетела до слуха его воинственного и вспыльчивого брата; потому как тот непременно помчится спасать любимую племянницу, а при этом натворит много ужасов и несчастий.
Но брат услышал. Далее - длинная цитата.
'Раздался ужасный грохот. Казалось, раскололось небо и разверзлась земля. И тут явился дракон длиной в тысячу с лишним чи. (Для справки, один чи равен тридцати двум сантиметрам). У него были огненно-красные глаза, подобные молниям, кровавый язык, жемчужная чешуя и огненная грива. Гремели громы, сверкали молнии, сыпались с неба снег, дождь и град - всё в одно и то же время. Мгновение - и дракон исчез в лазурном небе'.
Через какое-то время дракон вернулся в покинутый им дворец, но на этот раз предстал уже как
'человек, одетый в лиловое платье, с яшмовым жезлом в руке, с лицом решительным и одухотворённым.
-Повелитель Цяньтана, - представил его государь.
-Покинув залу, я (...) в полдень сразился со врагом и, не возвращаясь сюда, поспешил на девятое небо доложить обо всём Верховному Владыке. (...)
-Сколько же убитых? - спросил государь.
-Шестьсот тысяч.
-Сколько загублено посевов?
-В округе на восемьсот ли. (Один ли равен 576 метрам).
-Где же сам негодяй?
-Я съел его'.
Перед началом роскошного вечернего пира слуги дракона изобразили, в танцевальном представлении, ход победоносной битвы дракона с врагами; при этом 'у гостей, наблюдавших за ними, от ужаса волосы встали дыбом'. Но затем были поданы редчайшие яства, вино полилось рекой, гости успокоились и развеселились; тем паче что братья - драконы также кушали не человечинку, и пили не кровь, а мирно участвовали в общем застолье.
На следующий день пиршество продолжилось; а когда гости (среди них и студент - неудачник) изрядно захмелели, грозный повелитель Цяньтана, 'с лицом, покрасневшим от выпитого вина', торжественно обратился к дозревшему клиенту: 'У меня есть к вам предложение. Если вы согласитесь, мы станем друзьями, а нет - удел наш - вражда не на жизнь, а на смерть!'
После этой вдохновляющей преамбулы дракон предложил студенту взять в жёны любимую дочь своего брата. Но студент вдруг заартачился, жениться на прелестной драконше отказался, да ещё и упрекнул дракона в том, что тот неуважительно относится к нему как к гостю. Мол, я уже начал воспринимать Вас как приличного и вроде бы культурного человека, а Вы, как 'всего лишь водяное чудище', попытались меня запугать. 'Разве это достойно Вас?' - пристыдил Лю И дракона, только что убившего шестьсот тысяч людей и сожравшего с потрохами законного мужа предлагаемой студенту невесты. А в конце своей выспренной и длинной речи разошедшийся студент громко, на весь честной пир повелел дракону: 'Подумайте над сказанным мною!'
Вот как, оказывается, иной раз ведут себя в гостях подвыпившие китайские студенты. Оказывается, они иногда кое-где кое в чём очень похожи на наших подвыпивших студентов. Особенно - когда дипломные экзамены провалены, жить, как душа велит, не на что, самолюбие ущерблено, очередной банкет приближается к концу, а тут ещё и пристают всякие: 'Пора тебе, дураку, жениться. Возьмёшь мою родственницу; её, дуру, только что муж бросил. Бабёнка она завалящая, ленивая да скандальная; но кто, кроме такой, на тебя позарится? А вздумаешь отказываться - морду набью!' Неудивительно, что Лю И возмутился.
Но вот что воистину удивительно: вспыльчивый дракон, вместо того чтобы проглотить нахального студента, как пирожок с пропитанной вином начинкой, проглотил все его оскорбления. Мало того: 'поспешил принести ему свои извинения'. Более того: с пира несостоявшийся жених и оскорблённый сват 'ушли побратимами'.
В дальнейшем Лю И женился на обычной китайской девушке, но жизнь у него отчего-то не заладилась, а жена неизвестно отчего умерла. Лю И познакомился с другой девушкой, которая оказалась... той самой драконшей. И - женился на ней. После чего дела его сразу же пошли в гору. Он стал посредником между драконами и теми из людей, что желали получить от них какую-то помощь, и в глазах обратившихся к нему просителей выглядел весьма респектабельным господином. Но через какое-то время исчез, и с тех пор его никто не видел, и о его судьбе ничего не было известно.
После знакомства с этой новеллой становится понятным, почему именно драконы пользовались таким уважением и почитанием в Поднебесной империи.
Во-первых, более могучих существ в мире нет. Во-вторых, самые сильные и грозные из них вхожи в личный кабинет Верховного Владыки, который тоже дракон и, хотя номинально в иерархии верховных божеств занимает всего лишь третье место, но по сути в своих действиях бесконтролен и всемогущ. В-третьих, драконы, несмотря на свою гневливость, свирепость и ужасающую жестокость, необыкновенно справедливы, глубоко милосердны, высококультурны и кое в чём внимательны и человечны более самих людей, в том числе - и тех, кто клянётся в дружбе.
Если всмотреться в канонический портрет дракона, то можно заметить множество подтверждений того, что дракон, и в самом деле, являлся достойным коррелятом империи.
Огромная страшная голова, похожая на верблюжью, но с зубами, а то и с ноздрями крокодила, глазами быка (по другим вариантам - красноглазого кролика или демона), ушами коровы, рогами оленя и длинными торчащими усами зайца, - всесильный, непререкаемо властный император. Только он, из всего населения империи, в полной мере владел необходимой информацией (имел глаза и уши). Только у него имелись уникальные мозги, способные и единственно верно осмыслить полученную информацию, и сделать из неё мудрые выводы. Только он обладал правом решающего голоса и судьбоносного рыка. Только в его распоряжении находились мощные челюсти послушной ему армии, с плотными рядами крепких и мощных зубов - воинов.
Змеиная шея - императорские вельможи и ближайшее окружение императора. Через них нервные импульсы приказов императора доходит до непосредственных исполнителей, и только они могут как-то воздействовать на него, повернуть его внимание на тот или иной объект; или, напротив, отвернуть от него.
Змеиное тело, покрытое блестящей чешуёй карпа, с гладким скользким брюхом ящерицы - исполнительный, старательный и, где надо для скорейшего и удобнейшего достижения цели, находчивый и изворотливый народ.
Хищные лапы тигра, не столько помогавшие телу передвигаться, сколько направлявшие его хитроумное движение по намеченному головой пути (некоторые виды драконов обходились и без лап) - чиновники. Не втягивавшиеся орлиные когти на концах пальцев лап - воины, предоставленные императором чиновникам для надлежащего обеспечения поставленных перед теми задач.
Небольшие крылья (совсем небольшие, не приспособленные далеко унести, скорее - всего лишь символизировавшие собой гипотетическую возможность оторваться от земли) - весьма ограниченные, практически неосуществимые права и свободы (для низших слоёв населения) и вертикально устремлённые честолюбивые устремления (для студентов - соискателей права на занятие чиновничьей должности; для чиновников, расставленных по ступеням чиновничьей иерархии согласно с достигнутой каждым из них учёной степенью; и, отдельно, для особ из ближайшего окружения императора).
Кроме своего канонического облика, драконы иной раз представали перед людьми и в других ипостасях: в виде огромной змеи, а то и в виде странного животного, похожего одновременно на тигра и лошадь.
Тактика действий дракона также весьма напоминала собой стратегию военно-политических взаимоотношений империи (прежде всего - в эпоху династий Цинь и Хань) с окружавшими её странами и народами.
На севере Поднебесная империя проводила политику выжженной степи, совмещая её с поголовным уничтожением либо обращением в рабство живших там кочевников. Одновременно - строительство Великой Китайской стены методом рабского труда пригнанных туда людей; именно так поступил бы дракон, если бы в его огромной пещере имелся опасный пролом.
На юге - политика мощных десантов вглубь территорий, населённых сопредельными народами, с обращением местного населения в рабство, с изъятием у него земель и скота и созданием в наиболее удобных и благоприятных для жизни местах укреплённых военных поселений. Змееобразный дракон, залетевший в чужие владения, вёл бы себя так же. Вначале он бы свернулся плотным защитным клубком, а затем, по мере поедания врагов и, соответственно, ослабления их сопротивления, расширял бы свои кольца на всё большую и большую территорию. И так же, как при встрече с драконом, действовало коренное население: пряталось от захватчиков в глухих джунглях и болотах, где вымирало от голода и болезней. А тем временем Китай, говоря словами историка той эпохи, 'постепенно поедал чужую территорию, как шелковичный червь ест листья'.
Но лишь внешнего сходства мало для того, чтобы какой-то организм, в том числе - и государственный, мог принять в себя какое-то существо в качестве своей неотъемлемой, симбиотической, органической составной части. Для этого существо, стремящееся вживиться в донорский организм, должно изначально, генетически быть родственным этому организму. Удачнее всего - если оно является его отпочковавшимся созданием; тогда и у него самого, и у принявшего его организма не возникнет взаимного отторжения.
Если же оно не является генетически родственным заинтересовавшему его организму, то должно суметь стать этому организму безусловно полезным; наподобие того, как полезны бифидумбактерии для нормальной работы человеческого желудка. Иначе организм или отторгнет присосавшееся к нему, паразитирующее на нём существо, либо ослабнет и, рано или поздно, погибнет.
Да, Китай периодически, а иной раз и весьма долгое время находился в ослабленном, словно анабиотическом состоянии. Но - не погиб, и в настоящее время он является единственной в мире страной, дожившей от древнейших времён до наших лет на том же историческом месте и с тем же народом (не считая некоторых полностью истреблённых) . Значит, драконы, хотя бы на тех стадиях существования китайского государственного организма, что совпали с периодами развития и расцвета Китая, были ему полезны. И, в общем-то, не так уж сложно понять, в чём эта польза состояла.
Драконы помогали императору и его окружению держать собственный народ в страхе и повиновении. В самом деле: если уж дракон разгневается на жителей той или иной провинции, снесёт во время наводнения их дома и посевы, или, напротив, замучает засухой, то кто, кроме императора, сможет спасти бедолаг от голода и смерти? Никто. А вот император, с помощью своих учёных, может заранее предвидеть и наводнение, и засуху; и в случае нужды милостиво поможет своим подданным от грозящей им либо уже случившейся с ними беды. К примеру, заблаговременно разрешит части крестьян переселиться в те области империи, прогноз погоды в которых, на предстоящий отрезок времени, окажется более благоприятным. Или прикажет выдать крестьянам зерно из государственных резервов. Но сделает император так только в том случае, если жители проблемной провинции не разгневали также и его.
В свою очередь император и его вельможи, в ответ на прямые либо виртуальные услуги со стороны драконов, спасали их от обид со стороны людей, прививали своим гражданам уважение к драконам, воспитывали в них чувства страха и почитания этих удивительных и ужасных существ. Благодаря чему они, возможно, и выжили. Ведь что было бы, если бы император, напротив, поставил бы перед своим народом цель поголовного уничтожения драконов? Зная целеустремлённость, настойчивость и исполнительскую аккуратность китайского народа, можно не сомневаться, что в течение года - двух вся популяция драконов была бы истреблена.
Конечно, дракон - не муха и не воробей, зато попасть в него какой-нибудь драконобойкой не в пример легче. К тому же, именно люди - его основная пища, а значит, и самая лучшая приманка; так что, в общем-то, не было нужды особенно его искать. Как только проголодается, сам прилетит; в крайнем случае, приползёт. Его ловцам только и забот, что изредка проверять расставленные вокруг дома ловушки.
Правда, подобные рассуждения имеют право быть, если драконы были реальными, живыми, не придуманными существами. А сомнения в этом, после ознакомления с их пространной генеалогией и странной анатомией, опять-таки лишь усиливаются. Наибольшее недоумение возникает даже не от их свойства 'огнедышать'; мало ли на какие фокусы способна природа? Допустим, из форсунки своего железного зуба дракон выпускает метан, отводимый по выхлопной трубочке из желудка с медленно, некачественно, холоднокровно перевариваемыми там людьми. А из форсунки зуба, сделанного из кремня, выдувает сжатый воздух, скопившийся в самом низу громадных лёгких. Остаётся только вовремя клацнуть зубами, выбить ими искру, и вот вам - огненный выхлоп, сигнализирующий о плохой работе поджелудочной железы.
Наибольшее недоумение возникает от непонимания, каким образом столь громадным существам удавалось летать. Ведь, чем крупнее животное, чем больше масса его тела, тем большая часть общей массы приходится на долю поддерживающих эту массу костей, и тем меньшая - на долю мускулатуры (которую тоже надо поддерживать). С древних времён известно, что муравей, по соотношению силы к массе, намного сильнее слона. А мы, люди эпохи научно-технической революции, знаем, что никакое существо, превышающее по своей массе массу человека, совершать мускульные полёты над матушкой - землёй просто не в состоянии. Ну - не позволяет наука физика летать существам с массой больше семидесяти, максимум - восьмидесяти килограммов. Что сделаешь: именно на этих цифрах линия графика вероятностного полёта бессильно валится на ось абсцисс, показывая тем самым, что никакой естественной, природной силы земному организму для того, чтобы взмыть в воздух, уже не хватит.
Можно предположить, что у дракона есть какой-то мощный, но пока что неизвестный людям источник внутренней энергии, а сам он состоит из клубка невероятно сильных мышц; но при этом возникает другой источник недоумения. Смущают крылья. Достаточно взглянуть на любое изображение дракона работы китайских мастеров, и сразу же в глубине вживлённого в нас технического сознания возникает ощущение, что крылья, для столь громадного чудовища, непропорционально малы. Нет ни малейших сомнений, что с помощью их дракон не сможет не то что летать, но окажется неспособным хотя бы на мгновение оторвать своё тело от земли.
А как же тогда отнестись к свидетельству Ли Чаовэя? Ведь он утверждает, что 'повелитель Цяньтана' вполне зримо взлетел. Причём взлетел не так, как самолёт Пржевальского или братьев Райт, трудно и нудно оторвавшись от земли после длинного разбега, а - через мгновение 'исчез в лазурном небе'. Неужто новеллист, мягко говоря, нафантазировал?
Или - крылья дракону нужны были лишь для камуфляжа, а необходимую для полёта подъёмную силу он создавал себе каким-то другим способом? В самом деле - начальный этап взлёта спонсировавшего Лю И дракона весьма похож на старт ракеты: громы, молнии, какая-то непонятная ерунда то ли взметнулась вокруг, то ли посыпалась с неба...
А в таком случае - являлся ли повелитель Цяньтана (как и является ли любой дракон) обычным земным созданием? Кто он? Ловкий фокусник из древнекитайского цирка? Или - инопланетянин? Из числа тех, что умеют использовать в повседневно-бытовых целях энергию 'холодного' термоядерного синтеза. Или - какую-нибудь другую, пока что не постигнутую земными учёными научную хитрость.
Увы, в Китае, как и в ближайших к нему странах ответа на этот вопрос нам уже не найти. Придётся отправляться с востока (по китайской терминологии - от Дракона) на запад (к Тигру), дабы найти сведения об интересующих нас чудищах в других местностях и народах.
Валтасар и машхушш
В древние времена Индия, по отношению к Китаю, также находилась по другую сторону Гималаев. Но тогда её земля располагалась на тысячеголовом белом змее по имени Шеша. Также Шеша охранял сон и покой бога Вишну, когда тот, отдыхая от трудов праведных, устраивался у него на спине. Ещё в служебные обязанности змея входило - уничтожить Вселенную не когда ему вздумается, но строго в середину кальпы (кругооборота) .
Несмотря на все эти полезные свойства, драконы в Древней Индии не прижились. Возможно, случилось так из-за сильной конкуренции со стороны теплокровных и, в силу этого, вечно голодных тигров, охотно пополнявших своё меню за счёт кормовой базы драконов. Хотя, не исключено, драконы просто не справились с трудностями собственной внешней идентификации. Не смогли стать символом и аналогом индийского общества, разделённого на четыре касты, каждая из которых жила по своим законам. А возможно, причина всего лишь в том, что не нашлось индийцев, согласных реинкарнировать в это агрессивное, хлопотливое, непонятно к какому роду животных относящееся существо. И понять их можно: как бы не пришлось по нескольку раз, за каждое из составлявших дракона животных, в него воплощаться. Так и до нирваны раньше середины кальпы не дойдёшь.
Впрочем, индийцам самим решать, чем драконы не пришлись им ко двору. Мы же лишь можем за них порадоваться; и - отправиться дальше.
А вот в Месопотамии проживало и даже, можно утверждать, весьма благоденствовало чудище, являвшееся симбиозом змея, льва и орла. Что подсказывает: чудище тоже было драконом, но - не китайским. На местном наречии оно называлось машхушш.
Проживал машхушш не где-нибудь на задворках, в каком-нибудь глубоком озере или далеко в горах, а в самом центре древнейшего Вавилона; конкретно - в знаменитой Вавилонской башне. И там, по свидетельствам записей о расходах на его содержание, за ним ухаживали не хуже, чем за царём. Старательно наводили порядок в жилище. Ухаживали за его постелью. По строгому расписанию, торжественно, уважительно, учтиво подавали пищу (догадываетесь, какую?), а при этом пели ему хвалебные гимны.
Происходили эти (и многие прочие) почести и привилегии из того, что машхушш являлся символом, а если точнее - зримым воплощением верховного вавилонского бога Мардука. Соответственно огромная башня, с центральным открытым двориком для божества и его пиршественного стола (алтаря), а также с боковыми пристройками для жреческой прислуги являлась храмом Мардука. На шумерском и аккадском языках слово 'храм' означает 'дом'; так что машхушш жил в башне на полном юридическом основании. Мало того, что жил; он был владельцем огромного поместья и имеющихся там богатств - запасов хлеба, ремесленных изделий, стад скота и всего прочего, включая работавших на него людей.
Кроме устраиваемых ему питательно-развлекательных мероприятий, машхушш (возможно, в виде искусно выполненной статуи) принимал участие во всяческих церемониях и торжественных процессиях. Но свой любимый праздник Нового года (акиту, или загмук) машхушш всегда проводил дома. И в число его новогодних развлечений непременно входил обряд унижения царя.
Вначале царя в течение нескольких дней не впускали в храм. Когда же царь, босой, почти раздетый, наконец-то допускался к божеству, верховный жрец отбирал у него атрибуты царской власти и принимался его унижать и колотить: давал ему пощёчину, таскал за уши... Тем временем царь, пав ниц, уверял машхушша Мардука, что весь год вёл дела царства в полном соответствии с его мудрыми требованиями и ценными наставлениями; и клялся, что ни разу не нарушил порядок выполнения посвящённых Мардуку ритуалов.
Надо отметить, что такое послушание номинального главы государства шло и Вавилону, и его царям, и самому Мардуку на пользу. Вавилон, действуя методом драконовских налётов на ближайшие к нему территории, последовательно закабалил все окрестные народы, превратившись в столицу огромного царства. А машхушш Мардук, из бога-покровителя одного города, превратился в верховного бога множества городов и целых народов, оставаясь при этом покровителем вавилонских царей и гарантом нерушимости их самодержавной власти.
Но, судя по действиям Мардука, лично ему власти всего лишь над одним государством, пусть даже и огромным, было мало. Он жаждал власти над всем миром; и ради этого решил состязаться с самим Создателем.
Впрочем, если вспомнить библейскую историю о том, как и для чего возводилась Вавилонская башня, становится понятно, что безумная идея занять место единственного, истинного Бога овладела им ещё в те незапамятные времена. Вдумаемся: кто внушил древнейшим, по-детски простодушным и по-детски, незатейливо тщеславным людям безумную и преступную мысль построить башню до неба? Любой детектив скажет: тот, кому это было выгодно.
А кому было выгодно, чтобы были потрачены время, средства и невероятные усилия на столь грандиозное и нелепое сооружение? Неужто - простодушным и малоразвитым потомкам Ноя? Нет; эти виноградари и пастухи вовсе не намеревались жить в условиях городской многоэтажной цивилизации; в планах у них было - 'рассеемся по лицу всей земли'.
Выгодна затея строительства была тому, кто намеревался жить в башне; то есть - Мардуку. Он и был организатором строительства и архитектором башни. Он и спланировал её высотою до неба; то есть - до того уровня, где, как он думал, обитает Бог. На вопрос: зачем намеревался добраться туда кровожадный дракон? - ответа не требуется.
Тогда совершить задуманное Мардуку не удалось; помешал Бог. Вначале Он сделал так, что строители перестали понимать друг друга, вследствие чего и разошлись в разные стороны. А затем Бог наслал ветер, разрушивший башню почти до основания. И вот, когда в лапы Мардука попали сосуды из Храма Господня, он решил 'воспользоваться' возможностью ещё раз досадить Богу; а заодно проверить Его силу. Из учебника истории древнего мира мы знаем, что произошло это в 539 году до нашей эры; а как произошло и чем закончилось, знаем из 'Книги пророка Даниила'.
Вавилонский царь Валтасар, привычно зацепившийся за хвост агрессивно взметнувшегося дракона, оторвался от жизненных реалий и лишился Божьей помощи. 'Мене, текел...' Беспомощный возок не управляемого должным образом царства, вместе с его никчемным возницей, рухнул под колёса персидской колесницы. Мардук, лишившийся слуг и паствы, ослаб, захирел, а через какое-то время бесследно исчез; возможно, скончался от досады, людского невнимания и элементарного голода.
Хотя, возможно, и выжил - если догадался эмигрировать за пределы Персии. Наверное, всё-таки догадался. С персами, старавшимися говорить только правду, боровшимся со злом, стремившимися достичь царства Справедливости и поклонявшимися только мудрому Ахура-Мазде, машхушшу было явно не по пути.
Если машхушш Мардук и в самом деле эмигрировал, то - куда он мог направиться?
Наилучшая для него, вполне привычная обстановка с распределением портфелей богов-покровителей практиковалась в Древнем Египте: в каждом городе - свой покровитель; и нередко - в виде зверообразного симбиотического чудища. Только в том и разница, что месопотамцы предпочитали поклоняться богам, имевшим тело животного и голову человека, а египтяне - наоборот. Оттого создаётся впечатление, что их боги, в целях экономии сил и средств, просто-напросто разменивались с коллегами из соседнего цеха отрезками использованного материала: я тебе - мужскую голову, ты мне - тело шакала. Экономика даже в самых верхах, даже у богов должна быть экономной.
Но в Древнем Египте Мардук наверняка не нашёл себе достойной экологической ниши, а вместе с нею - жилья и питания; в очень, очень древнем Египте все дома, предназначенные для проживания богов, были давным-давно заняты. А если египтянам вдруг начинало казаться, что тот или иной многотысячелетний бог обленился и устарел, и пора бы его заменить на другого, более молодого и внимательного, то сакральный хитрец просто-напросто менял имя и/или внешность (был наполовину зверем, стал совсем человеком; или наоборот). Но при этом он продолжал жить в прежней квартире; да и жертвоприношения по праздникам и подношения по будням назначал себе, с верующих в его помощь вкладчиков, столь же настойчиво, как нынешние банкиры - бонусы и зарплату.
Мардук мог попытаться напроситься хотя бы на временный постой к египетским родственникам; но из зажиточных родычей у него имелся там только один, да и тот - двоюродный: ночной змей Апоп. У Апопа была репутация неприятного, неуживчивого и крайне эгоистичного существа; проистекала она из его, всему Египту известного хобби - глотать по ночам Солнце. Жить с таким проглотом в его беспросветно - тёмной, до состояния хаоса захламленной квартире было бы чересчур опасно даже для дракона. А просить Апопа составить протекцию в деле трудоустройства где-нибудь поблизости, с предоставлением жилья по месту работы, не имело смысла; слишком уж все - и боги, и люди, и звери, а прежде всего - сам Ра, крепко не любили змея за его тёмные намерения. С рекомендацией от него дела Мардука пошли бы только хуже.
Аналогичная обстановка царила в Финикии; к тому же боги там были настолько бесстыжими, лживыми, жадными и кровожадными, что даже Мардуку рядом с ними не поздоровилось бы. В Израиль, которому покровительствовал Яхве, только что наказавший Мардука, ему и соваться не стоило. Аккада, Шумера, Ассирии в то время уже не существовало - сам Мардук об этом и постарался. А сделать печальной участь Урарту во времена своего расцвета постаралась Ассирия.
Из сравнительно ближних стран Мардуку, в качестве объекта для рассмотрения, оставалась только Древняя Греция. Зато в ней влиятельных драконов он обнаружил бы без труда. Начать хотя бы с того, что сам Зевс в то время, когда скрывался в критской пещере от своего отца Кроноса, безжалостно проглатывавшего собственных детей, имел облик дракона. Дракона же прислал Зевс ахейцам в качестве знамения перед осадой Трои. Дракон Пифон, посланный богиней Герой, преследовал Латону; за что и был убит Аполлоном, сыном Латоны и Зевса.
Кроме драконов, в Древней Греции, во время её эпох архаики и классицизма, проживало огромное количество и других чудищ и страшилищ. Основное количество их на устрашение людям создали популярнейшие в древнегреческом народе боги; а нескольких, зато - самых страшных, породила ужасная семейная парочка: Эхидна, полуженщина - полузмея, и Тифон - огромное, ужасное порождение Тартара, обладавший невероятной силой и энергией и имевший сто драконовых голов.
При последних словах предыдущей фразы возникает недоумённая мысль: если головы Тифона (как и головы некоторых других древнегреческих чудовищ) названы драконовыми, то не означает ли это, что древнегреческие драконы вовсе не являлись составными симбиотическими существами, как тот же машхушш, а имели свою, сугубо индивидуальную анатомию? И, соответственно, свои собственные головы; не заимствованные у других животных, и не скопированные с чужих голов, а неповторимо свои, непохожие ни какие другие; в том числе и на змеиные. Иначе головы Тифона были бы названы по имени их первообладателей; не драконовыми, а, скажем, крокодильими или львиными. Или, хотя бы, так: 'головы такие же, как у львов и драконов'.
В последнем варианте было бы ясно, что у машхушша есть ближайшие родственники в Древней Греции; а значит, имеется шанс его там обнаружить. А вот в фактическом варианте приходится утверждать, что древнегреческие драконы машхушшу совсем не родня. Или - не совсем родня.
А поскольку никто из известных нам, современных животных таких же голов, как у древнегреческих драконов, не имел, то остаётся высказать робкое предположение, что родня им - вымершие к тому времени динозавры. Либо - что драконы были последними из динозавров.
Что ж; думается, и нам, в целях нашего исследования, не мешало бы всмотреться в древнегреческих чудищ чуточку внимательнее, чем то принято делать. Уж если не машхушша, и не китайских драконов, то нечто не менее интересное найдём обязательно.
Герои и чудища Эллады
1
Первое впечатление, возникающее после ознакомления с обширным количеством древнегреческих мифов, состоит в том, что смертные древнегреческие драконы не только охотно общались с бессмертными богами, но и безропотно выполняли все их опасные просьбы и указания; а вот от обычных, смертных людей усиленно прятались. Довольно условное исключение из этого правила представлял собою лишь Зевс, который, в детском возрасте, имел внешность дракона; но видели его тогда и в этом облике только охранявшие его нимфы. Повзрослев и обретя способность принимать любую внешность, Зевс охотно являлся людям в зримом облике. Точнее, в ощущаемом; ибо являлся он лишь по ночам и только женщинам. Те же чудища, что позволяли себе смелость появиться днём и при большом скоплении людей, имели внешность либо огромных рыб (потрогать которых находившимся на суше людям было проблематично), либо громадных змеев (трогать которых было страшно и противно).
Так, не дракон (как о том иной раз говорят исследователи), а кроваво-красный змей на виду предводителей войска ахеян сожрал восьмерых птенцов и их мать-птицу, а затем превратившегося в камень; что было расценено греками как благое предзнаменование и укрепило их в решнии отправиться на Трою. Также не драконами, а змеями (и также - с кроваво-красными гребнями и светившимися пламенем глазами) были чудища, умертвившие Лаокоона и его сыновей; что подвигло троянцев к гибельному решению втащить деревянного коня внутрь своего города. Чудищ же, имевших форму драконов, люди из числа контактёров либо видели мельком и издали, либо встречались с ними в полной темноте, так что описания встреч сводятся к кратким словам об издаваемом драконами ужасном рычании и выдыхаемом ими из пастей огне. Из чего можно сделать вывод, что либо кроваво-красный змей отличался от прочих чудищ наибольшей самоуверенностью и силой, либо драконы, в те давние времена и в тех местах, просто-напросто не отработали каноны своего внешнего облика, не довели его характерные черты до совершенства, не стандартизировали их и, как видимое следствие, не решились на зримое обнародование. (Кстати говоря, первое описание внешности дракона появилось в Китае лишь в эпоху Хань - во втором веке до н.э.). Так или иначе, ни в одном из мифов нет ни подробных описаний внешности драконов, ни достаточно точных указаний их размеров, ни объяснений способов их передвижения, ни упоминаний о методах отлова ими своих жертв и приёмах потребления последних в пищу. Если в каком-то из упомянутых планов и встречается какая-то конкретика, то, опять же, отображается ею либо не совсем драконы, либо совсем не драконы.
Так, не совсем драконом был мифический основатель Афин Кекроп, имевший, как и его подземные родственники-кекропы, тело змеи, а к нему - человеческие торс и голову.
Совсем не драконом был составитель знаменитых, 'писаных не чернилами, а кровью' 'драконовских законов', по которым чуть ли ни за любое из преступлений, включая праздный образ жизни и кражу овощей и фруктов с соседских огородов, полагалось одно и то же наказание - смертная казнь. Хотя принципиальной основой этих законов являлось воистину драконовское устрашение во имя всеобщего повиновения, составителем их был не настоящий дракон, а человек - архонт афинского ареопага, носивший имя Драконт.
Зато подробные описания множества чудовищных, необыкновенно страшных химер встречаются довольно часто. Складывается впечатление, что в несчастной Древней Греции их проживало столько, что даже названия перечислить трудно; тем не менее внешний вид каждого из этих чудищ резко отличался от внешности других. Самые знаменитые из чудищ имели собственные имена, а остальные - прилагавшуюся к видовому названию географическую приставку: немейский лев, лернейская гидра, стимфалийские птицы и так далее. Что подсказывало любому умному греку: к полисам Немеи, Лерна и Стимфала, хоть они мелкие и невзрачные, ты, неуважаемый посетитель, хоть мирный странник, хоть вооружённый воин, не вздумай и приближаться: там тебя в момент сожрут. А если и не сожрут, то - всё равно можешь пропасть без вести. У чудища же не спросишь: оно виновато в пропаже, аль сработавшие под него местные рабовладельцы и грабители?
Основная масса этих чудищ селилась в глубоких горных пещерах; некоторые обитали в морях. В озёрах, а тем паче - в реках достаточно крупные и опасные особи не селились: страна - маленькая, озёра - мелкие, реки - короткие и неглубокие. Многие из чудищ были, так сказать, всеядными: пожирали, опустошая прилегавшие к их логовищам окрестности, не только встреченных или пойманных людей, но и домашних животных. Но были среди них и гурманы, потреблявшие только человечину. Наибольшим аристократизмом отличались горгоны: они даже мяса не ели, питались исключительно человеческой кровью, которую пили из разорванных ими тел.
Но всё же во взаимоотношениях древних китайцев и древних греков с пожиравшими их чудовищами было кое-что общее; по крайней мере, весьма сходное. Первое и самое заметное сходство состояло в том, что ни правители, ни рядовые жители обеих стран не предпринимали достаточно действенных усилий по противодействию поедавшим их чудовищам; или, хотя бы, по заметному уменьшению их аппетита.
О возможной причине такого поведения древних китайцев и их властей мы уже говорили. У древних греков, в силу их иного образа жизни и государственного устройства, причина была иной. Ведь Древний Китай в 221 году до новой эры стал единой громадной империей, а Древняя Греция как была маленькой страной, разделённой крутыми горами и бурными речками на множество обособленных территорий и самостоятельных полисов, так до конца своей истории, до вхождения в состав Македонии, ею и осталась. Но понять причину феномена древнегреческого непротивления драконьему злу и насилию тоже несложно. Стоит только представить себя на месте обычного древнего грека, и подумать: о чём тогда люди думали?
А о чём они могли думать, как не о способе добыть хлеб насущный? Это сейчас в Греции есть всё; а в те времена, по нынешним меркам, там не было ничего. Даже электричества. Из развлечений - только неигровые спортивные состязания, бесконечные песни бродячих гомеров и непрекращающиеся войны. Из предметов роскоши - только оружие и кустарного производства домашняя утварь, в основном - хрупкие глиняные горшки. Из вредных пристрастий - только сухое вино, разведённое наполовину водой. Не разводить было нельзя: жарко, жажда будет мучить. Опять же - опьянеешь, будут соседи презирать, алкашом называть. Так что у древнего грека, по сути, имелось только два древних удовольствия: сытно поесть, а поевши - заняться увеличением количества детей. Которым тоже кушать хочется.
Вот и думал среднестатистический житель крупного и развитого, но невероятно перенаселённого полиса: 'Неплохо бы, под каким-нибудь предлогом, устроить войну с соседним мелким полисочком. Разграбить его, жителей - продать в рабство или разогнать, а их земли и утварь - отобрать себе и своим подросшим детям. Да вот незадача - бродит там по полям страшное чудище, губит целыми толпами людей, загоняет целыми стадами скот в свою пещеру. Нет уж; лучше податься на край Ойкумены, к диким, но глупым и добродушным варварам, чем заполучить себе такого соседа'.
А о чём думали жители и правители малого слабого полиса или отсталой местности, где проживало то или иное чудище? 'Ну, какое-то количество людей и скота мы ежегодно теряем; зато никто из соседей ни нас самих не трогает, ни на наше имущество особо не зарится'.
Для драконов данная особенность межполисных взаимоотношений имела то неприятное следствие, что жители тех или иных местностей охотнее доверяли себя и свои судьбы чудовищам, внешне отличавшимся от тех, что жрали людей по соседству. Таковы уж люди; страшилище, ставшее обыденной принадлежностью повседневного быта, кажется не таким уж и страшным: 'Сожрёт так сожрёт; что ж теперь, ничего не делать и с голоду умирать?' А вот чужое, незнакомое, не такое зелёное и неприятно лохматое, с необычным тембром рычания и непривычным прикусом - ой до чего ужасает!
При таком подходе драконы, хоть и изрядно страшны, а - все на одну морду. Живёшь рядом с одним - не так уж страшно пожить рядом с другим. Оттого услуги драконов заметным спросом у древнегреческого населения не пользовались; а те чудища, что походили на драконов, носили другие имена и прозвища. К примеру, проживавшая возле города Лерны озёрно-болотная тварь с телом змеи и девятью драконовыми головами называлась не драконом, а гидрой.
Второе сходство, куда менее заметное, а скорее - старательно не замечаемое, состояло в том, что чудища, в свою очередь, также вели себя весьма сдержанно, если не сказать - неоправданно лояльно, с агрессивно настроенными по отношению к ним людьми. Мы помним, как милосердно обошёлся могучий дракон с гонористым китайским студентом; но степень милосердия древнегреческих чудовищ была ещё более удивительной.
В это трудно поверить, но внимательный анализ подвигов, произведённых древнегреческими героями над современными им химерообразными чудовищами, заставляет сделать однозначный вывод: ни одно из пострадавших чудовищ достаточно серьёзного сопротивления нападавшим на них героям не оказывало. Более того; весьма похоже, они просто-напросто не желали сопротивляться собственным убийцам. Они жаждали победы, что и подтверждали методом угрожающих телодвижений и ужасающих звуков типа громкого рычания или пронзительного шипения. И были очень даже не против остаться в живых. Но сопротивляться производимому над ними убиению с достаточным для спасения эффектом - не сопротивлялись, неизменно предпочитая активному отпору упомянутые выше пассивные формы видео-аудио устрашения.
К примеру, в битве со страшной и могучей лернейской гидрой Геракл просто-напросто наступил ногой на её туловище, а потом методично и по многу раз поотшибал ей палицей все головы. Включая бессмертную; которая, устав себя бесконечно отращивать, в конце концов тоже сдохла. Из всего организма гидры сопротивлялся процессу производимого над нею зверства только её толстый, длинный и, если верить первоисточнику, весьма сильный хвост; но - без какого-то толку.
Может быть, это - современный снобизм, но почему-то кажется, что если бы Гераклу попалась под ногу не ужасная древнегреческая гидра, а обычная бразильская анаконда, то устоять на ней ему было бы намного труднее. Или - дело не в Геракле?
А что делали в это время пособники ужасной людоедки? Соседи по явочному болоту, они же - сообщники по преступному бизнесу? Подстрекатели и пособники? Потребители оставленных гидрой человеческих объедков и прочих полезных отходов? Почему не пришли на помощь своей свирепой атаманше и доброй кормилице? (Отличительные признаки остальных семи лиц гидры назовите, пожалуйста, сами).
Как же; пришли. Правда, всего один. Заметив, что безрукая бандерша оказалась в беде, на помощь к ней поспешил её многорукий кавалер, местный болотный рак. Конечно, гигантский по размерам и чудовищный на вид; какому ещё доверили бы местные сказители и всемирная история великую честь щипать великого героя?
Но хитиновый злодей, как ни старался, почему-то так и не смог как следует ухватиться своими гигантскими клешнями за заднюю, опорную ногу героя. (Напоминаю: другой ногой, поднятой высоко верх и выставленной далеко вперёд, Геракл прижимал к земле огромное туловище гидры. Если бы рак дёрнул хоть разок - гидра была бы освобождена, а герой, приняв положение 'шпагат', неминуемо оказался бы сразу под двумя чудовищами.) Хотя ковырялся рак довольно долго - вплоть до того момента, когда на призыв Геракла прибежал из соседней рощи его племянник, Иолай. А вот Иолай, в отличие от нерасторопного рака, быстро прикончил этого беспринципного беспозвоночного негодяя.
Кстати говоря, есть основания упрекнуть древнего повествователя в том, что он недостаточно отразил весьма важную роль скромного Иолая в благополучном завершении той битвы. Надо было бы отметить, что труда и стараний он положил немногим меньше, чем Геракл. Ведь шеи чудовища имели громадную толщину; и прижигать их Иолаю пришлось не чем-нибудь, а горящими стволами деревьев.
Для этого он вначале зажёг соседнюю рощу. (Напоминаю: спичек и зажигалок тогда ещё не было). Затем пришлось довольно долго ждать, когда деревья наконец-то хорошенько разгорятся. Конечно, тем временем у гидры, вместо отшибленных Гераклом голов, активно отрастали всё новые и новые. Но - что делать! Сами судите: до того момента, пока не обгорел, не ослаб ствол у самого комля, ломать дерево было нельзя: оно бы сломалось не внизу, а в верхней части. И что тогда с ним делать? Быстро перегоравшими веточками шею чудища не прижжёшь; а вот пылавшая крона дерева могла обжечь Геракла.
Но вот комель дерева достаточно обгорел. Что ж - хватайся за пылающий ствол, навались на него всем телом, гни к земле, ломай, да смотри - не потуши собой пылающий вековечный дуб или древний грецкий орех; он нужен горящим. Сломал - не ленись, не отдыхай, не дуй на обожжённые места, не окунай их и всего себя в воду, неси пылающее дерево к месту сражения. Торопись, иди не шагом, а бегом: поросль стремительно отраставших драконьих голов всё гуще и гуще!
Прижёг то место на шее гидры, с которого только что слетела очередная драконья голова, потушил ствол в потоках запёкшейся на нём крови - бросай ствол в сторону, беги в рощу, ломай следующее дерево. И так - почти до бесконечности; головы отрастают целыми букетами, как ни старайся, а на каждую притащить дерево не успеешь...
Что ни говори, а трудов и самоотверженных стараний приложил Иолай немало. Ну, понятно: всё-таки - не чужой Гераклу человек, а родной племянник. К тому же - единственный. Остальных-то племянников, детей своего брата, как и всех троих собственных сыновей, Геракл, в приступе гнева, убил. Гнев на него навела 'богиня' Гера, но... если гнев сильнее родственных, а тем паче - отцовских чувств, это уже характеризует не столько 'богиню', сколько самого человека... Так что Иолай вполне искренне был озабочен тем, чтобы никто и ничто дядюшку понапрасну не сердило; видать, любил его, уважал, ценил за подвиги и деяния. Да и - жить хотелось.
А вот гидре, как и каждой из её голов, жить явно не хотелось. А головы вообще только то и делали, что подставляли свои лбы и затылки под удары палицы. Словно уверены были, что выросшие вместо них дубликаты окажутся активнее, сообразительнее и попросту злее, чем они сами.
Но дубликаты, судя по их действиям, рождались такими же, как и валявшиеся на поле боя оригиналы: с отшибленными мозгами. Ни один из них ничего не смог придумать лучше и умнее, как утомлять героя всё той же нудной однообразной работой.
Прямо-таки недоумение и оторопь берут: как, почему свирепые, ужасные, опытные в делах пожирания людей драконовые головы допустили до такого развития событий? Почему ничего не сделали для того, чтобы вовремя отразить наступление на своё туловище? Почему, уже во время не очень-то устойчивого стояния героя одной ногой на скользкой чешуйчатой спине чудовища, не повернулись на длинных гибких змеиных шеях в сторону агрессора, чтобы разорвать его на индивидуальные клочки вполне съедобной мышечной массы?
Не проснулись, не разобрались, не поняли, что происходит? Не может такого быть. Методичное одностороннее избиение продолжалась настолько долго, что и у гидры в целом, и у каждой из её голов в отдельности было предостаточно времени не только для того, чтобы осмыслить бесперспективность такого способа ведения боя, но и чтобы элементарно проголодаться. Да что там проголодаться! Почувствовать зверский, неутолимый голод. Ведь сколько внутренних ресурсов организма израсходовано на регенерацию отшибленных голов; пора бы пополнить запасы белкового материала. Тем паче что далеко ходить за ним не надо: вот он, объёмистый образчик великолепного, нежирного, рельефно оформленного белка, сам пристроился на спине гидры, словно на обеденном столе. Старается, пыхтит, потеет, усиленно разогреваясь и для большей гастрономической приятности поливая всего себя свежим солевым раствором. Хороший клиент; внимательный, учтивый; как его не съесть?
Неужто ни у одной из голов гидры не возникло в мозгу такой вдохновляющей идеи? Невероятно; тем паче что, с течением времени, голов у гидры, по их боевому количеству, становилось всё больше и больше; ведь, после каждого отшибания одной из них, на том же месте вмиг вырастало две. Соответственно этому, больше становилось и суммарного количества мозгов, соображавших про способы самовыживания, и общего для всех голов чувства голода...
Эх, вспомнить бы формулу суммы членов геометрической прогрессии! Нет, лучше не вспоминать; очень уж много у гидры голов получится. Настолько много, что за всеми не уследить даже сыну Зевса; хоть одна да тяпнула бы ядовитыми зубами. С соответствующим летальным исходом для смертного героя. Но, как ни странно, все головы гидры оказались беззубыми дурами, и ни одна не сообразила устроить в битве лёгкий перекус типа полуденного ленча.
В конце концов чудище заскучало от такой жизни и сдохло, а Геракл оказался единоличным владельцем воистину удивительного подвига. О дальнейшей судьбе Лерны, оставшейся без мучителя и защитника в девяти драконьих лицах, можно только догадываться.
2
На поединок со стражем подземного царства Аида, Кербером, Геракл почему-то отправился один, без своего любимого последнего племянника. Но поначалу в одиночестве он не остался. Сына Зевса, впервые оказавшегося в мрачном, незнакомом ему царстве, любезно провели к трону царя сразу двое богов: суровая немногословная воительница Афина Паллада и острослов Гермес, озорной покровитель путешественников, воров и торговцев.
По дороге на героя накинулась тень ужасной горгоны Медузы, причём - в полном боевом облачении: отрубленная Персеем голова - на конструктивно заданном ей месте, и даже змеи на голове шипят и шевелятся. Геракл испуганно ухватился за меч, но весельчак и острослов Гермес усмешливо успокоил его: 'Это - бесплотная тень! Она не грозит тебе гибелью!'
После встречи с царём Аидом Гераклу пришлось отправиться на поиски Кербера уже самостоятельно. К тому же Аид запретил ему пользоваться оружием; и потому, найдя Кербера, Гераклу ничего не оставалось, как поступить с ним примерно так, как ранее он проделал с немейским львом: обхватить его руками за шею и придушить.
Но немейского льва он предварительно оглушил палицей; а вот как, каким образом он, мимо сплошного забора из трёх пар широченных зубастых челюстей, добрался до шеи громадной свирепой псины - абсолютно непонятно. Во всяком случае, вразумительных объяснений этому чуду в рассказе о данном подвиге нет. Остаётся только предполагать, что доверчивое, соскучившееся по ласке и человеческому обращению чудовище позволило понравившемуся ему герою подойти к нему вплотную и крепко, по-братски обнять его.
Удивительно добродушны были древние сторожевые собаки! Трудно представить, что с современной московской сторожевой или, хотя бы, с обычной лагерной овчаркой удалось бы проделать то же самое.
Процесс удушения адского пса сильно затянулся, что вовсе не удивительно; шейка-то у мощного пёсика - одна на три громадных головы. Такую хотя бы просто обхватить - весьма проблематично; а ведь надо было как следует пережать. Удивительно другое: почему в процессе длительного постепенного удушения ни одна из вывших на весь Аид, вырывавшихся из смертельных объятий собачьих голов не грызнула героя? Герой-то держал собаку не за уши, как то делают с волками смелые и опытные охотники, а за круглую шею; значит, какой-то диапазон для движений и вращений у голов был.
Ещё более удивительно поведение ядовитых змей, проживавших на шее Кербера и обвивавших её со всех сторон. Почему ни одна из них не укусила героя за сдавливавшие их руки, не впилась ему в шею или в бок? Неужто впали в зимнюю спячку? Но ведь в царстве Аида нет ни зимы, ни лета! И ведь - только что, при виде приближавшегося Геракла, угрожающе шипели и грозно извивались!
Не менее удивительно другое: почему злобный адский пёс, поскольку уж он, весьма на то похоже, плевать хотел на вопросы жизни и смерти, не плюнул хоть разочек и на душившего его героя? И вовсе не обязательно в лицо; ну хотя бы капнул хотя бы из одной пасти стекавшей оттуда слюной на голую ногу агрессора. Этого было бы вполне достаточно, чтобы избавиться от его навязчивых объятий. Неужто глупый Кербер в пылу борьбы совершенно позабыл о том, что его слюна смертельно ядовита? Тьфу на надоевшего агрессора - и начинай спокойно дышать, растирать когтистыми лапами шею и понемногу откашливаться.
Нет; псина выла, страдала, но - терпела до тех пор, пока не потеряла сознание. А ведь могла и совсем сдохнуть! Мужик-то - куда как крепок и здоров; вдруг, в пылу боевого гнева, силёнок бы не рассчитал.
Так и просится диагноз: у чудища - полная атрофия чувства самосохранения. А также - служебная характеристика: безответственность, безалаберность, разгильдяйство, халатное отношение к исполняемым обязанностям. И как злобный Аид доверил должность стража своего ужасного учреждения такому увальню и добряку?
В самом деле: неужто сторожевая псина просто-напросто пожалела молодого красивого атлета? Неужто решила, ценою самопожертвования, сохранить ему жизнь и зловредный избыток здоровья?
Или - и в самом деле ничего не могла сделать, кроме как истошно выть?
Кстати, в мифе для такого предположения можно найти довольно веские доводы. Взять хотя бы такой факт: во время боя задняя, драконья голова Кербера, несмотря на полную бездеятельность остальных частей его составной конструкции, старательно и честно исполняла свои должностные обязанности. Видать, маленько взбунтовалась, восхотела под шумок не выполнять решения главенствующего собачьего триумвирата, решила воспользоваться собственным умишком. Да и - соскучилась по живому общению с людьми. Шутка ли: тысячи лет безмолвно и одиноко, в адской тьме и невыносимой вони никем не убираемых собачьих фекалий свисать макушкой вниз на собачьем хвосте с собачьей задницы. За это время бесчисленные толпы народу прошли мимо, и все испуганно шарахались от повёрнутых к ним собачьих морд; а ей никто даже слова злого не сказал.
И вот, наконец-то, дождалась. Дорвалась. Вцепилась в тёплое человеческое тело, принялась грызть ноги и туловище героя!
Но почему-то так и не смогла хоть что-нибудь отгрызть. Да что там отгрызть - укусить не смогла. Во всяком случае, Геракл, сразу после боя, без всякого отдыха и лечения, лично повёл покорившегося ему Кербера на свидание с царём, пославшим героя на этот бессмысленный подвиг. Никаких намёков на то, что герой во время дальнего перехода недомогал или, хотя бы, прихрамывал, в повествовании нет.
Во время свидания смертельно перепуганный царь приказал Гераклу вернуть Кербера (как и многих других чудищ из числа ранее приводимых ему Гераклом) туда, где тот его взял. Так что самым заметным и, пожалуй, единственным итогом большинства подвигов Геракла было - путешествие с чудищем, а то - и с несколькими, через всю застывшую от ужаса Грецию, к пришедшему в неописуемый ужас царю. Затем насмерть перепуганный царь приказывал Гераклу отпустить чудовищных людоедов на свободу, и те, к ещё большему ужасу народа, отправлялись, обычно - самостоятельно, к месту нового базирования. Где успешно терроризировали обезумевшее от страха окрестное население. Через какое-то время зов отчаянных воплей долетал до слуха очередного героя, и тот успешно расправлялся с каким-то из обнаглевших чудовищ.
И вся эта ужасающая бессмыслица - по советам и прямым указаниям 'богов', непременно сопровождавших либо инспектировавших каждого из действовавших лиц. Не правда ли, весьма похоже на то, что 'богам' (которых сейчас мы называем бесами) зачем-то очень нужно было приводить людей (причём, в первую очередь - царей и правителей) в состояние ужаса и смятения?
А иначе - зачем было затевать все эти хороводы? Неужто для того, чтобы выполнить чей-то тайный заказ на переселение чудовищ из пункта А в пункт Б?
Немногим отличались от подвигов Геракла подвиги других греческих героев, имевших смелость поднять оружие на химерообразных чудовищ. Каждый раз сражения завершались победой героя; разница состояла лишь в количестве ударов, безответно нанесённых героем чудищу, но чаще всего бой оканчивался после первого же удара. Тот же исход имели сражения героев с морскими или пресноводными чудовищами. Разница состояла лишь в том, что герой не отрубал голову киту или рыбе, а попросту дырявил чудовище; либо, как Персей, пугал его чем-то ещё более страшным, чем оно само. После чего водное чудо-юдо безвозвратно тонуло (точнее - исчезало в водной глуби) и на повторную экзекуцию (по крайней мере, в том же месте) больше не всплывало.
К глубокому исследовательскому сожалению, узнать о подробностях сражений древнегреческих героев с 'настоящими' драконами не представляется возможным ввиду отсутствия сведений о таких сражениях. Так, у Геракла имелся шанс посражаться с драконом Ладоном, охранявшим сад Гесперид; ради этого, собственно, он и пришёл на самый край Земли; но яблоки ему, без всякого боя, принёс Атлас. Есть описание боя, проведённого героем Кадмом; но нет уверенности в том, что убитое им чудище было драконом. В конкретном повествовании о Кадме оно именуется змеем; а в повествовании об аргонавтах зубы этого самого змея (из которых, после посева их в землю, вырастали воины) называются драконьими.
Возможно, данная путаница возникла из-за того, что само слово 'дракон' произошло от греческого слова 'драон' - змей. (Кстати: китайцы считали, что дракона породила громадная змея, жившая в реке Янцзы). И всё же создаётся впечатление, что настоящие драконы не желали появляться на свет божий непосредственно в Греции. Предпочитали рождаться и набираться сил где-нибудь в варварских, далёких от тогдашней цивилизации краях. Змей Кадма проживал в далёкой Беотии. Латон вообще забрался аж на край света (именно там Геспериды устроили свой сад). Судя по мифам, впервые встретились греки с настоящими, не идентичным змеям драконами не у себя на родине, а в далёкой Колхиде. Но тоже утверждать это трудно, поскольку единственный участник и свидетель тех встреч, Ясон, по сути, драконов не видел.
На тех драконов, что выли где-то во тьме во время появления, он не смотрел: присутствовавшая на концерте ужасная трёхголовая Геката, богиня ночной нечисти и колдовства (не правда ли, в привычном нам понимании звучит не слишком божественно), ему это запретила; иначе, мол, умрёшь. А дракона, сторожившего золотое руно, сопровождавшая героя Меде ещё на подходе к пещере усыпила. Одновременно погасли и все источники ночного освещения - светившиеся глаза дракона и изрыгаемое им пламя; так что Ясон опять-таки толком ничего не увидел.
Если уж откровенно, то - трудно отделаться от впечатления, что многие, если не все ужастики из числа тех, что приключились с Ясоном в Колхиде, являлись довольно простой мистификацией, не слишком сложными фокусами Медеи. Весьма похоже на то, что хитрая провинциалка проделала весь этот спектакль только для того, чтобы женить на себе красавца грека и уехать с ним из болотно-комариной Колхиды в самую цивилизованную и обеспеченную страну тех времён.
Что касается Ясона, то лучше бы он честно схватился с драконом, чем тайком обвенчался с ведьмой; смотришь, и прожил бы дольше и счастливее, и не было бы у него ещё одной встречи с драконами - с теми, что увезли от него колесницу с Медеей и двумя убитыми ею сыновьями. А мы бы, возможно, получили от него какую-то информацию по изучаемой нами проблеме.
Но Ясон пошёл кривой дорожкой соглашательства с нечистой силой; и теперь нам ничего не остаётся, как пытаться отыскать сведения о драконах в более близких к нам временах.
3
Насколько можно судить, с включением Греции в состав Македонского царства, а затем и Римской империи химеры и, в частности, драконы то ли практически безвылазно спрятались в своих норах, то ли почти все вымерли. Правда, множество драконов входило в состав римских легионов; но - лишь в качестве символов воинских когорт и в виде изображений на знамёнах. Из чего можно сделать вывод, что драконы чётко поняли: не потерпят македонские цари и римские императоры никого, кто осмелится конкурировать с ними во власти и могуществе. Соответственно, и для простых греков взаимоотношения с опостылевшими и, в новых условиях, бесполезными чудищами стали простой обузой. Оказалось, что македонские фаланги и римские легионы - куда страшней и действенней любой гидры.
Из чётко оформленных свидетельств о существовании драконов в Восточной Римской империи можно привести только православное предание четвёртого века. Согласно нему, в озере, расположенном в ливанских горах, появилось чудище в виде огромного змея, вознамерившегося питаться тамошними красивыми девушками. Но Георгий Победоносец (будучи тогда уже в качестве вознесённого на небо мученика за веру) предназначенную на съедение девушку спас, а змея вначале усмирил, а затем принародно убил.
Поскольку змей этот имелся в единственном числе, проследить его происхождение довольно проблематично. Возможно, он был китайским озёрным драконом, прибывшим из великой восточной империи в великую западную для реконгсцировки и оценки условий возможного будущего проживания. Опыт оказался неудачным; вот и не последовало повторных визитов.
Вместе с тем, можно предположить, что драконы вполне вольготно проживали на Кавказе, у границ Византийской империи. Так, согласно преданиям из армянского эпоса [18], драконы - 'вишапы' живут в высоких горах, в озёрах и в грозовых облаках. Когда они спускаются с гор, слышен страшный грохот. Большие вишапы иной раз проглатывают солнце, из-за чего случаются затмения. Вишап, доживший до тысячи лет, может проглотить весь мир.
Энциклопедии дают иную расшифровку слова 'вишапы'.
'Вишапы - каменные изваяния рыб до 5 м высотой, олицетворявшие в древности (2-е или 1-е тысячелетие до н. эры) божества воды и плодородия. Известны на Кавказе и в Монголии'.
Из этого можно сделать два вывода. Первый - что вишап издревле являлся водным божеством, но первоначально, задолго до нашей эры, он выглядел как рыба, и только потом перетрансформировался в дракона. Второй - изваяния, скорее всего, сделаны одним и тем же народом; надо лишь выяснить, откуда и куда произошло его перемещение.
И, наконец, можно сделать предположение, что в горах малоазийского полуострова также водились драконы; в том числе - трёхголовые. Во времена византийского правления они прятались, а потом - выползли. Подтверждение этой гипотезы - в турецкой сказке 'Храбрый сын султана'. Там юный герой сражался именно с трёхголовым драконом. И, конечно же, быстро и уверенно победил его. Юноша умел ловко вращать саблю над головой, и, кажется, сам не заметил, как 'в одно мгновение' перерубил сразу две толстенные шеи страшилища. А через какое-то время перерубил и третью.
В ретроспективе проделанного нами исследования впервые мы встретились с трёхголовым драконом именно в этой сказке. Но автору данного обзора кажется, что упомянутая сказка - всего лишь сказка; к тому же - придуманная в сравнительно недавние времена. Скорее всего, трёхголовые драконы впервые появились не на малоазийском полуострове, а в каком-то другом месте. А вот на малоазийский полуостров они, много позже по времени и уже в виде сказочных пугал, прилетели из Европы. Слишком уж вторичен, откровенно надуман сюжет этой сказки, слишком уж далёк он от реалий былой османской империи, слишком похож на современную компиляцию из сказок братьев Гримм с европейскими легендами о Беовульфе и о Зигфриде.
Ознакомлением с этими легендами и продолжим поиски. Но прежде ещё раз предложу: давайте не будем считать древних людей дураками. И не будем забывать, что по части наблюдательности они были куда развитее нас - хотя бы потому, что направляли своё внимание на реальную действительность, с её реальной пользой и реальными угрозами, а не на телевымыслы или компьютерные игры. А то получается: в малейших нюансах следов на земле и на растениях они разбирались так, что нашим шерлокам и не снилось, любую мелочь подмечали и учитывали, а нечто более громадное и заметное - воспринимали в искажённом виде. Но при этом дружно, согласованно видели одно и то же.
Лучше уж попробуем разобраться: что конкретно они видели, и что из увиденного множеством свидетелей является реальным фактом, а что - иллюзией, фокусом или обманом. И задумаемся: может быть, не столько они, сколько мы находимся в плену надуманных стереотипов?
Беовульф и дракон
2
Профессиональные исследователи средневекового эпоса утверждают, что англоязычная поэма 'Беовульф и дракон' была записана в десятом-одиннадцатом веке, оформлена в седьмом-восьмом, а восходит к началу шестого века [БСЭ, БРЭ]. То есть - воспеваемые ею события происходили вскоре после окончания 'великого переселения народов', во время переселения основной массы англов с Ютландского полуострова (откуда они были вытеснены пришедшими туда данами) на Британские острова. Но англоязычное племя гаутов, из которого происходил Беовульф, продолжало жить по соседству с данами; хотя обитало и не в Ютландии, а на южной оконечности Скандинавского полуострова, по другую сторону разделявшего их пролива. Что, судя по сведениям о том, что позже там поселились даны, и отсутствию сведений об окончательной судьбе гаутов, закончилось для них печально.
Также исследователи утверждают, что действия в германской легенде 'Песнь о нибелунгах' происходили примерно в тех же краях, но намного позже, в начале тринадцатого века.
Упомянутые выше произведения, в плане понимания нравов и быта германских племён и Европы в целом, очень интересны и познавательны; но тех, кто хочет ознакомиться с моим личным, непредвзятым и предельно объективным видением их содержания (и, в частности, с оценкой дел и подвигов описанных там героев), я жду на страницах двух дополняющих данный текст обзоров. Поверьте, там будет над чем поразмышлять. Здесь же я буду говорить лишь по выбранной теме: о том, что напрямую связано с драконами. И вот что для нас в этом особенно интересно: герой Беовульф, воспеваемый поэмой, сражался с огромным трёхголовым драконом - и погиб. А герой Зигфрид, воспеваемый 'Песнью', сражался со сравнительно мелким одноголовым драконом - и, как мы уже и раньше подмечали, без особых усилий, одним ударом решил исход битвы в свою пользу.
Что же получается? 'Великое переселение народов' дало положительный толчок развитию драконов, а затем наступил период их генетической деградации?
Безусловно, чем больше бед у народов, тем больше питания у курирующих их драконов. И всё же - не будем торопиться с однозначными выводами. Для начала вспомним, что германская 'Песнь о Нибелунгах' выросла, отпочковалась от скандинавской 'Саги о Сигурде'. Правда, некоторые исследователи утверждают, что это - разные истории, поскольку каждая из них отражает разные миры. Скандинавский вариант описывает причудливый мифологический мир, в котором, помимо людей, живут и действуют сказочные персонажи - боги, валькирии, подземные карлики. Именно в скандинавском варианте имеется описание битвы с драконом, в которого превратился один из особо жадных и злобных карликов. Германский вариант же достоверно и точно отображает вполне реальный мир средневековой придворной жизни; почему и отнесён к тринадцатому веку.
Правда, окончательно поверить в такую датировку мешает одна несуразность. В германском варианте описывается битва, произошедшая в 436 году между бургундами и гуннами Аттилы. (Причём описание это приведено уже в конце повествования, хронологически - через десяток лет после смерти Зигфрида. Кстати, в повествовании упоминается, что в битве, на стороне гуннов, участвовали даны; как оно и было фактически).
Напрашивается вывод: 'Песнь о Нибелунгах' является ремейком гораздо более ранней 'Саги о Сигурде', с соответствующим привнесением в повествование примет новой эпохи. Для нас это означает, что Сигурд сражался с драконом примерно сотнею лет ранее Беовульфа. А значит, генетического сбоя в развитии драконов не было, оно шло по восходящей траектории. А впервые встретился в бою с модифицированным трёхголовым чудовищем именно Беовульф.
Дракон, попавшийся Беовульфу на меч, весьма заметно отличался от всех встреченных нами ранее; причём - в худшую для людей сторону. И не столько потому, что него было три головы, сколько потому, что он имел невероятно большие размеры. 'То не грозовая туча солнце закрыла, то дракон высоко летит, землю с облаков оглядывает. То не молнии небесные бьют, а дыханье дракона опаляет...'
Таких чудовищ даже в Китае не встречалось.
Но Беовульф, вождь племени гаутов, проживавшего на юге Швеции, не особенно задумывался, когда отправлялся на бой с этим ужасным чудищем. Причём, несмотря на советы и возражения своего окружения, он вознамерился сражаться с драконом по-честному, один на один. И даже воспретил воинам своей княжеской дружины сопровождать себя к пещере дракона!
Причина такового решения в поэме не только не скрывается, но даже подчёркивается: в пещере находился огромный клад. Мол, Беовульф был вовсе не дурак; он понимал меру грозившей ему опасности; но мысль о кладе 'затмила разум' князя. Беовульф просто-напросто не захотел ни с кем делиться; вознамерился, по праву единственного победителя, сразу после драки переложить все сокровища в свою личную кладовую.
Не правда ли, весьма рискованное решение? Если не сказать - безрассудное. А ведь Беовульф, к тому моменту, был далеко не прежним юнцом, бедным, амбициозным и не в меру горячим, но уже вполне состоявшимся человеком, князем племени. К тому же - многоопытным пожилым человеком в возрасте за семьдесят; а если без обиняков - довольно глубоким стариком. В этом возрасте люди обычно полагаются не на глупый авось, не на слепую удачу, а на выверенный опыт и твёрдые знания.
Кстати, к тому времени опыт встречи с драконами у Беовульфа имелся; хотя и не с сухопутными, а с морскими. Если верить словам Беовульфа, сказанным им в запальчивости и ради того, чтобы уязвить Унферта (воина, пытавшегося конкурировать с Беовульфом в борьбе за звание непревзойдённого героя), он, во время одного из своих плаваний, убил сразу дюжину морских чудовищ, являвшихся 'грозой для мореходов'. Причём - сделал это один, в тумане, качаясь в маленькой одноместной лодчонке, без каких-то помощников и лишних свидетелей. Правда, уточнений, позволявших определить, что уничтоженные им чудовища были именно драконами, и что были они именно уничтожены, и даже что - просто были, он не привёл.
На следующий день после данной словесной перепалки отличился уже Унферт; и не на словах, а на деле; к тому же - при свидетелях. Морской дракон погнался за воинами, находившимися вблизи воды, а Унферт выстрелил из лука и - убил его, как белку, точным попаданием в глаз.
Видимо, знал и слышал Беовульф и о прочих подобных сражениях, завершившихся для драконов быстрой смертью, а для победивших их героев - почётом и славой. И, видимо, на основании имевшихся у него сведений он не сомневался, что дракон лишь на внешний вид - страшен; справиться с ним умелому воину не так уж и трудно...
Вот и решил герой: почему бы не продемонстрировать свой героизм, коли плата за него так щедра? Причем - щедра во всех смыслах.
Правда, через некоторое время Беовульф несколько остыл. Сначала он позволил следовать за собой дюжине своих лучших, испытанных дружинников. Затем он позволил присоединиться к дюжине избранных и своему юному воспитаннику Виглафу. Всем им он, перед началом будущего сражения, велел затаиться рядом с пещерой, в роще, почему-то не сожжённой драконом (хотя приютившая дракона гора характеризуется в поэме как 'чёрная', выжженная).
Кроме того, Беовульф велел местному кузнецу изготовить изобретённый им большой щит из железных полос, за которым можно было укрыться от изрыгаемого драконом огня; поскольку, по уверениям очевидцев, огонь этот был настолько силён, что быстро прожигал любой деревянный щит.
Подкараулил Беовульф дракона в тот момент, когда 'дракон из своей пещеры выползал, в три глотки позёвывая'. Вначале ход сражения складывался в пользу Беовульфа. Старый воин ловко, одну за другой, срубил дракону две головы; но при этом, похоже на то, маленько устал. Всё-таки - возраст далеко за семьдесят; некомфортные условия жизни в огромном, сыром, неостеклённом, насквозь продуваемом замке; несбалансированное питание с преобладанием жирной мясной пищи... Атеросклероз, гипертония, ревматизм, простатит, остеохондроз, окостенение хрящей и суставов... А за спиной - тяжкий груз боёв, пиров, походов, плаваний,недоеданий, недосыпаний, перееданий, переживаний, нервных стрессов...
Дракон, вмиг почувствовав слабинку в действиях своего врага, бросился на него. А Беовульф то ли, подобно сыну Хигелака (о котором будет рассказано позже) споткнулся, то ли упомянутый груз превысил критическую массу, то ли... Неважно; какова бы ни была причина - герой всем телом рухнул на спину. Как говорят борцы, 'туше'. И тогда раненый, совершенно озверевший дракон...
Что? А вот и не угадали: всего лишь прижал Беовульфа к земле своими огромными когтистыми лапами.
Представляете? Могучий герой, только что отрубивший дракону две головы, но обессилевший и, наверное, слегка перепуганный, в огромных лапах чудовища; и ничего не может сделать, кроме как взывать к своим спутникам о помощи. Но трусливые дружинники - в панике и готовы к бегству. Каждый из них думает: 'Сейчас кровожадное чудовище разорвёт и сожрёт вождя, а затем бросится на нас... Может быть, не ждать атаки, отступить заранее? К чему лишние жертвы!!'
Что сделало бы в такой ситуации любое звероподобное создание? Если оно, и в самом деле, злое и кровожадное? Или - хоть чуточку умное?
Конечно, начало бы зверствовать! А если бы сил для зверств не хватило, то просто убило бы свою жертву - чтобы убедить дружинников, что рисковать жизнью ради спасения этого бедолаги уже ни к чему.
Но дракон (не верят своим глазам дружинники) не раздирает Беовульфа на части своими когтистыми лапами; не рвёт его на порционные клочки огромными кривыми зубами; не жарит его, для улучшения вкусовых качеств, на извергаемом изо рта пламени; и даже, по имевшейся у этих чудовищ отвратительной привычке, не глотает его живьём. Вместо любого из этих позитивных действий дракон аккуратненько, стараясь не раздавить и не помять уважаемого противника, но и не решаясь требовать от того примиряющих извинений, стоит передними лапами у него на груди да изредка рычит на своём непонятном наречии пятящимся от него дружинникам.
Немая сцена. Дружинники замерли, смотрят на бестолковое чудище и думают: 'Что это с драконом? Несварение желудка? Отсутствие аппетита? Или - что-то с мозгами? Ведь наш вождь - мужчина видный, ухоженный, в теле... Для любого людоеда обед - лучше не придумаешь... Э-э; видать, дракон - совсем больной. Или - очень ослабел от ран. Так, может быть, есть смысл рискнуть? Проявить мужество и героизм, добить дракошу, а заодно - спасти вождя? Пока не поздно. Пока кто-то из них сам не помер. Вот только... Если б кто-то другой первым вперёд двинулся, чтобы можно было со стороны посмотреть, как дракон себя в драке поведёт. Вдруг он не совсем ослабел, а просто немного передыхает, аппетит нагуливает? Чтоб потом, уже с аппетитом, не одного врага съесть, а сразу двух или трёх. Или - чтобы всех убить. А потом - в холодную пещеру утащить, сложить там в штабель, про запас, да и питаться по мере необходимости.'
Все поглядывают друг на друга, ободряюще кивают: 'Ну что, может быть, ты у нас сегодня - герой?' Но с места никто не двигается...
И тогда воспитанник и приёмный сын Беовульфа, Виглаф, наконец-то вспомнил о данном им обещании не жалеть жизни за любимого вождя, учителя и отца неродного. И - 'схватил свой меч' (он до того момента даже в руки его не брал!). А затем, подскочив к заскучавшему дракону, одним махом снёс ему и третью голову. Чудовище упало на землю и 'с протяжным криком' издохло.
В этом месте повествования возникает лёгкое недоумение: может быть, сказители что-то напутали? Или переводчики неправильно перевели? Надо было написать, что издохло чудовище с булькающим хрипом, или с затихающим шипением, а они написали - с протяжным (то есть - с долгим и монотонным) криком. Какой может быть крик, если все три комплекта звукомодулирующих органов, как то: голосовые связки и языки, уже, вместе с головами и верхними частями шей, напрочь отделены от потоков воздуха, исходивших из лёгких чудовища! Чем и как могло чудище кричать? Да ещё и - протяжно? Непонятно!
Вслед за откричавшим своё драконом умер и Беовульф. В легенде утверждается, что произошло таковое несчастье из-за того, что дракон отравил его прикосновением своих ядовитых когтей. Что вызывает большие сомнения: драконы с ядовитыми когтями и до тех пор, и в последующие времена людям не встречались. Да и вообще нет в природе существ, которые бы выделяли яд из когтей на лапах; ведь, в таком случае, при каждом шаге, при каждом соприкосновении когтей с почвой яд обильно и бессмысленно стекал бы в землю. Где столько яда набрать? Чем, какой железой, из каких компонентов такое редкостное и дорогое вещество в таких огромных количествах вырабатывать?
Правда, у фаланг, да ещё у некоторых трупоедов когти ядовитые; но это потому, что они лапы не моют после еды. Но привиреда дракон трупов никогда не касался, жрал людей живьём, проглатывал их целиком, не жуя, без малейших остатков; так что, если бы он даже и имел некультурную привычку ковыряться пальцами во ртах, не должно было остаться у него яда на когтях.
Так что - больше похоже на то, что у Беовульфа просто не выдержало сердце. А утверждение о смерти героя от яда всего лишь доказывает, что более или менее опасных для жизни травм или ран на теле Беовульфа не имелось. Так, несколько малозаметных царапин; возможно, что и от когтей....
И что, после осмотра тела, должны были утверждать смущённые и обескураженные соратники Беовульфа? Что отважный герой умер от страха? Да ни в коем случае! Кому из вассалов, хоть в прежние времена, хоть в нашу цивилизованную эпоху, не известно: о погибшем сюзерене - или очень хорошо, или необычайно хорошо. Вот, за неимением других, более удачных версий и пришлось вассалам Беовульфа обнародовать первый пришедший на ум необычайный вариант его смерти: от царапин, нанесённых ядовитыми когтями дракона. Современных нам средств для определения степени ядовитости драконьих когтей у них ведь не было. Не на себе же проверять?
И всё же, думается, соратники Беовульфа, как и поверившие им местные летописцы, были правы: герой умер не от страха. Он умер от радости. В самом деле: только что имелась чёткая перспектива превратиться в большой кусок драконьего дерьма (легко опознаваемого ввиду его содержания в не переваренной драконом кольчуге и прочих доспехах), и вдруг, ни с того, ни с сего - великая слава, великое богатство и небывало могучая власть! Вот сердце старика и не выдержало.
Так или иначе, но факт остаётся фактом: именно Беовульф открыл собой печальный список героев, погибших в битве с драконом либо с какой-то иной химерой. И - собой же его и закрыл, оставшись в нём в почётном единственном числе.
---
Поэма заканчивается весьма нравоучительной сентенцией: 'Из всех земных вождей Беовульф более всех был щедр, милостив к своим людям и жаден до славы!'
С нею нельзя не согласиться. Как же Беовульфу удалось бы сотворить свои подвиги, если бы он не платил с достаточной щедростью своим людям из числа тех, кто фактически эти подвиги подготовил и содеял? А насчёт жадности, в том числе - до славы, так это - непременная и общая черта всех встреченных нами героев из когорты победителей драконов. Как говорится, с кем поведёшься, от того и наберёшься...
И, кстати, отметим: воздушный дракон злодействовал над полями и селениями тех англов-гаутов, которые не захотели бежать от данов на неуютные Британские острова, но предпочли вести осёдлый образ жизни на прежней родине. При этом - не забывая днём изъясняться данам в уважении и любви, а по ночам устраивая им всяческие ужасы.
А вот морские, водные драконы в изобилии водились у берегов воинственных бродяг данов. Не благодаря ли их влиянию даны превратились в ужасных морских разбойников?
Но - оставим право разбираться в этом жителям Западной Европы. Пусть сами решают, кто тогда был прав, кто - виноват, кто действовал, а кто - злодействовал. Им это ближе, а значит, и виднее. Нам же пора попытаться взглянуть на изучаемый предмет глазами свидетелей, имеющих родственную с нами ментальность и привычные способы реагирования на действительности. Для этого отправимся вглубь собственной истории, во времена Киевской Руси. Думается, там нелепое прилепится, хаотичное упорядочится, абсурдное обретёт смысл и содержание, а драконы предстанут в своём истинном обличии.
Варяги и славяне, драконы и флористоны.
1
Судя по свидетельствам былин, как наиболее достоверных источников информации о драконах, драконы появились на Руси в девятом - десятом веках; то есть - в самом начале правления династии Рюриковичей. Из чего возникает естественный соблазн возложить вину за это на варягов. Не своих же собственных предков ругать за все их беды и несчастья? Им и без того несладко пришлось. А если согласиться с утверждением, что Рюрик был никто иной, как ужасавший всю Европу вождь викингов, конунг Рорик Ютландский, то такой соблазн приобретает воистину ужасную силу. А если вспомнить об утверждении Богданова: 'Варяги по своему происхождению были гунны, выходцы из Монголии', то такое желание становится практически неодолимым.
Схема рассуждения проста: гунны привели за собою из Китая в Европу драконов. Драконы, очутившись на омываемом Гольфстримом благодатном атлантическом побережье, разъелись до генетического перерождения в трёхголовую популяцию. Именно к этой популяции и относились 'наши', отечественные Змеи Горынычи. Именно с таким, судя по описанию - неотличимым от Змея Горыныча трёхголовым драконом сражался Беовульф. Так что перебраться на Русь трёхголовые драконы могли только из Ютландии, и только вместе или вслед за варягами.
Всё бы так, если бы не одно 'но': Рорик Ютландский был не гаутом, над полями которых барражировали тучеобразные драконы, а даном. Данов же, как мы выяснили, курировали морские драконы. К тому же - во время правления Рюрика драконы ничем заметным себя не проявили. А вот когда Олег, захватив Киев и возглавив Полянское княжество, принялся облагать данью окрестные племена и присоединять к своим владениям соседние княжества, драконы вдруг появились; да ещё и в изрядном количестве.
Для начала предположим, что оное чудище издавна проживало в землях восточных славян. В какой-то мере подтверждает такую версию научный вывод, что слово 'Горыныч' информировало вовсе не о склонности Змея к поджигательcкой деятельности, а о том, что он, по мнению славян, был 'сыном Горы'. Ведь Змей, как и все сухопутные драконы, селился в горных пещерах; а для глаз стороннего наблюдателя зрелище огромного Змея, выбирающегося из пещеры, вполне могло восприниматься как акт его рождения горой. То есть Горыныч - отчество (если, конечно, в данном случае можно так его назвать, поскольку, ввиду отсутствия сведений об отце Змея, приходилось величать его по матушке). А называли друзей и недругов по именам и отчествам именно восточные славяне.
Попытаемся найти Змея Горыныча или, хотя бы, его родственников в восточно-славянском эпосе. А где искать чудищ, если не на полном чудес острове Буяне?
Остров Буян в допушкинские времена находился не в обычном океане, а в небесном. Достичь острова могли только боги, потому что пути к нему охранял от людей и прочих незваных посетителей огромный двенадцатиголовый змей, плававший в небе-океане под видом огромной чёрной тучи.
На самом Буяне, в качестве возможного кандидата в родственники Горынычу, можно отметить Громоносного змея. Одно время жил там и Огненный змей по имени Змиулан - до тех пор, пока он не похитил жену Перуна Додолу, облачно-дождевую богиню лета и молодости. Но Перун поймал злодея, отобрал у него Додолу, а самого Змиулана истерзал молниями, разорвал на куски и разбросал куски по всему свету. Из этих кусков впоследствии народилась всякая нечисть.
Как считали славяне, радуга - тоже небесный змей. Этот разноцветный змей пьёт воду из озёр и рек, а возможно, и из небесных колодцев, а как напьётся досыта, превращается в грозовую тучу.
Что ж, можно констатировать, что Змей Горыныч имел родственные черты и определённое сходство с любым из перечисленных змеев. Во время полёта он, подобно двенадцатиголовому охраннику и пьяной вдрызг радуге, походил на чёрную грозовую тучу. Он мог рычать, словно Громоносный змей, и извергать огонь, как Огненный Змиулан. Если говорить о внутренних качествах, то ими он, в первую очередь, весьма напоминал коварного, злобного, дурно воспитанного Змиулана. Но тот умел менять обличия, обладал свойством превращаться во что угодно, чем и пользовался, прячась от Перуна. А Змей Горыныч даже свои собственные обличья, в случае отсечения их вместе с головами, восстанавливать, вновь отращивать не умел.
Нет, не приняли бы его за своего на Буяне. Там тем, что чудес делать не умеют, делать нечего. И на должность трёхголового помощника двенадцатиголового змея тоже не приняли бы. За что ему платить целую четверть оклада охранника, если он только во время полёта кажется страшным, а как сойдётся в бою с каким-нибудь смельчаком (а только такие и могут решиться на посещение божественного острова), вечно ему все головы оттяпают. А это уже не чудо, и не служба, а обычное головотяпство.
2
А хотя... Именно то, что людям казалось головотяпством, и являлось чудом. Просто древние люди, из-за отсутствия у них опыта воздухоплавания, не обращали должного внимания на то, что это, воистину величайшее (в прямом смысле слова) в мире чудо происходило у них на глазах. В отличие от них мы, люди современные, знаем: во время нахождения высоко в небе летательный аппарат, например - самолёт, кажется маленьким - маленьким, меньше комарика. Но, в процессе снижения с высоты, слабо жужжащий комарик превращается в крикливую и быстро увеличивающуюся в размерах птицу; а в момент приземления он уже огромный, как дракон, и так же, как дракон, изрыгает пламя из сопел своих двигателей, и ревёт не хуже чем гром, а иной раз ещё и машет перед собой огромными мечами острых лопастей...
А вот Змей вёл себя строго наоборот. Он, во время высокого полёта в виде тучи, нередко закрывал собою половину неба. Страшно себе представить, что произошло бы с флорой и фауной Земли, в том числе - и с людьми, если бы он, к моменту посадки, претерпел воздействие тех же законов физики, что и любой другой летательный аппарат. Он просто раздавил бы своей массой всё и всех.
Но Змей, по мере снижения, не увеличивался, а постепенно уменьшался в размерах и, в конце концов, ужимался до вполне уязвимых габаритов. Что и давало шанс отрубить ему головы; иначе ведь дотянуться до его шей мечом не удалось бы. Из чего можно сделать вывод: Змей Горыныч, подобно его иностранным родственникам, целенаправленно помогал людям убить его. Причём делал это тонко, тактично, незаметно для сражавшихся с ним людей. Зачем совершало это чудо чудовище, явственно желавшее слыть злобным и кровожадным?
К тому же, ради производства чуда во время снижения, Змей Горыныч вынужден был производить аналогичное чудо во время набора высоты, но в обратном порядке: не уменьшаясь в размерах, а увеличиваясь; не скрываясь с глаз наблюдателей, но становясь для их восприятия всё более огромным и страшным.
Невольно возникает вопрос: он что, вопреки законам сохранения массы и энергии увеличивал толщину и длину костей, массу и силу мышц, площадь кожных покровов, размеры внутренних органов и уровень их секреции?
Как, с прагматической точки зрения науки физики, можно объяснить все эти чудеса? Только одним способом: предположить, что Змей есть нечто типа весьма эластичного пузыря. К примеру, метеорологический зонд тоже, для пущей заметности, чёрный, и он тоже, с подъёмом на высоту, из-за уменьшения давления атмосферы постепенно расширяется. На высоте тридцати километров от земли зонд настолько раздувается, что лопается. Но если, из-за производственного дефекта или конструктивной доработки, до достижения критической высоты шар начнёт потихоньку 'травить' из себя газ, то зонд начнёт плавно снижаться. Остаётся прицепить к шару камуфляжные крылья, подвесить ножки, приклеить к дырочке краник в форме драконьей головы с зажигалкой вместо губ и дуделкой в горле, и - вот вам макет дракона. Открыл краник - дуделка зарычала или засвистела; чиркнул зажигалкой - полыхнуло пламя. Спасайся, кто может, у кого коленки от страха не подогнулись!
С точки зрения физики такая версия, пожалуй, сгодилась бы. Но ведь Змей - не механизм, а живой организм! И, по внутренним ощущениям нашей родной, субъективно напрягшейся и болезненно вздрогнувшей биологии, такой жестокой глупости - делать из живого и довольно умного существа воздушный шар, готовый лопнуть от случайного сучка или загореться от молнии из соседней тучи - законы эволюции живого мира никому не позволят. Остаётся привычно воскликнуть: 'Сказки! Фантазии!'; как то и делали вплоть до недавних времён учёные энциклопедисты.
Но нынешние, уже не советские, а российские энциклопедисты так уже не восклицают; неужто ищут объяснение вне пределов сугубо материалистической науки? Неужто осмелели до осторожного предположения, что марксистко-ленинский подход к естествознанию весьма ограничивает обзор и понимание действительности?