Нехно Виктор Михайлович : другие произведения.

Брачные одежды, кн. 1 Миражи мира - ч.1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение романа "Кожаные одежды". Юрий, оставив лётную работу, взялся за воспитание малолетнего сына. В стране - мираж, выползший из разлома между ободранной пустыней "рая равных возможностей" и жадно чавкающим болотом "рая свободного предпринимательства". Для Юрия этот разлом оказался тюрьмой со стремительно увеличивающимися перспективами на очень длительный срок и плохой конец. Для выхода на свободу нужно всего лишь отказаться от сына; но Юрий, зная, чем это обернётся для ребёнка, не сдаётся. И происходит чудо.
  Виктор Нехно
  
  БРАЧНЫЕ ОДЕЖДЫ
   трилогия
  мужской роман
  Epipitur persona, monet res (лат).
  (Личина исчезает, суть остаётся).
  
  
  Книга первая
  Миражи мира
  10.34. Не думайте, что Я пришёл
  принести мир на землю;
  не мир пришёл Я принести, но меч.
  Ев-е от Матфея.
  
  Часть первая
  Прививка от ностальгии
  антидетектив
  
  Чем полнее демократия, тем ближе момент,
  когда она становится ненужной.
  В. Ленин.
  Закон для всех один,
  поэтому на всех его и не хватает.
  Р. Смирнов.
  
  Глава 1. Дезинформационное обеспечение.
  1
  Всю ночь над станицей, разлёгшейся в уютной долине между двумя невысокими хребтами, уныло грохотал гром последней летней грозы. К утру атмосферный фронт, цепляясь правым боком за изломы Главного Кавказского хребта, уполз на восток, к только что вспыхнувшему пожару Чечни. Гроза над станицей обессилела и стихла. Солнце, выглянувшее сквозь таявшую облачную дымку из-за восточного хребта, с игривым спокойствием окунало сонные лучи в свежих прохладных лужах. Беспокойный утренний ветерок качнул берёзку, стоявшей у выхода из здания милиции; с её обвисших длинных ветвей на человека, только что сошедшего с порожек, обрушился дождь холодных крупных капель.
  Юрий усмехнулся и зябко вздрогнул: 'Пророчество начальника милиции сбылось: на свободу я вышел 'после дождичка в четверг'. Но вот в том, что случится это благодаря его стараниям, полковник ошибся. Вне сомнений, выпустили меня без его ведома. Как только бравый полковник узнает о проявлении такого к нему неуважения, наверняка воспылает желанием поставить своих обидчиков на должные места; а заодно велит немедленно вернуть на прежнее место меня. И уж тогда ждать спасительного дождичка придётся долго...'
  'Исходя из этого, мне надо бы немедленно удариться в бега. Но без денег и судебного признания меня свободным гражданином далеко убежать не удастся. Да и - не для того я сюда ехал, чтобы с ещё большим грузом проблем мчаться обратно'.
   'Давай рассуждать спокойно. Да, выпущен я незаконно, в нарушение должностных инструкций. Но если чем и хороша советская законность, так тем, что за нарушения твердокаменных инструкций в первую очередь отвечают те должностные лица, которые эти нарушения допустили. Ибо на фундаменте жёстких инструкций и незыблемых правил только и держится родной социалистический строй, и ломать этот фундамент никому не позволительно. Даже Горбачёв, как ни старается, по сути ничего ему не сделал. Для чиновника единственно возможный путь обхода этого фундамента - идти туда, куда хочется, но в должностных отчётах нарисовать путь в точности таким, каким он должен быть по инструкции.
  Исходя из этого, милицейские и тюремные начальники сделают вид, что какого-то сбоя в их работе, как и несогласований между ними самими, не было, нет и быть не может. И постараются свалить вину за моё исчезновение из камеры на меня. Сделают вид, будто я из неё сбежал. И будут очень рады, если я им в этом помогу: и в самом деле побегу. Сразу же будет объявлен план 'Перехват', меня опознают у первой же билетной кассы, или во время обычной проверки документов, и с торжественным шумом вернут к соскучившимся по мне охранникам. И уж тогда следующий освободительный дождик прольётся не скоро.'
  'А если не бежать? Отсидеться до завтрашнего дня дома? Тогда в гости опять приедет следователь со товарищи, и в очередной раз попросит уважаемого преступника съездить на полчасика в отделение милиции. Если же преступник попытается спрятаться от навестивших его представителей власти, или, того хуже, будет им сопротивляться, - ему же хуже. Придётся его хорошенько помять, доставить в тюрьму, а затем всё это должным образом оформить.'
  'Вывод: надо не бежать сломя голову, и не прятать голову в песок, а себя - в подвал, а идти ва-банк. То есть - постараться сделать то, зачем я сюда ехал: оформить техосмотр и получить деньги. И на площадке техосмотра, и в здании сберкассы будет множество свидетелей того, что я веду себя законопослушно, культурно, порядочно, никуда особо не спешу, признаков страха поимки не выказываю. Опытные в таких делах менты наверняка поймут, что в такой обстановке хватать и тащить меня, во избежание слухов и кривотолков среди населения, нецелесообразно; и будут ждать более подходящего момента. Пока этот момент наступит, я, возможно, успею получить новый техталон. Или отметку в сберкнижке. Что явится официальным подтверждением как моей уверенности в законности своего пребывания на свободе, так и того факта, что освободился я именно сегодня. Что тогда уж придётся объяснять не только мне, но и выпустившим меня должностным лицам. А им этого наверняка не хочется. Смотришь, и дадут команду на прекращение погони.'
  'Теперь - конкретный план действий. По пункту первому: наша ГАИ проводит техосмотры именно и только по четвергам. Что, в принципе, удачно. Но что в принципе неудачно - на оплату этой услуги у меня нет денег.'
  'Значит, ва-банк сокращается до размеров сберкассы. Поймать в один день двух зайцев, и бумажно-деревянного, и с двигателем внутреннего сгорания, не удастся. Начинать погоню за каждым из них нужно с раннего утра, а поскольку пасутся они далеко один от другого, то совместить погоню, как и миновать объятий ментов во время перебежек, невозможно.'
  Солнце сонно покачивалось на верхушке восточного хребта, порожки обиталища эгалитарной мамоны, привычно поставившей свой храм спиною к свету нового дня, были ещё в полумраке, но уже напоминали собою лоток улья, облепленный вылезшими погреться пчёлами. Юрию в списке очередников достался номер семьдесят пять. Передав эстафетную палочку семьдесят шестому, он быстрым шагом отправился к родительскому дому.
  Сквозь остекление старенькой деревянной веранды было видно, что ключ торчит в замке входной двери. Но дверь была не заперта, и даже хиленький внутренний крючок свисал с безнадёжно заржавевшей петельки. Юрий, тщательно вслушиваясь, тихо вошёл в дом. Там, как обычно, царил идеальный порядок. Из спальни матери доносилось спокойное мерное дыхание. Юрий, облегчённо вздохнув, отправился в ванную. Он знал, что мать никогда не запирает входную дверь, но никак не мог к этому привыкнуть. Иной раз он пытался её увещевать; но мать, бывшая учительница русской словесности, всегда отвечала одной-единственной фразой: в стране Пушкина, Лермонтова и Толстого не может быть подонков, способных обидеть пожилого человека.
  2
   Солнце уже подкатывалось к зениту, когда в переполненное, тесное и душное помещение клиентского зала сберкассы ввалился Второгод. Одежда на нём была почти что гражданской: серая милицейская рубашка без погон и мышиного цвета брюки без красных лампасиков. Негустая, до рыжины выгоревшая шевелюра была всклокочена, лицо - красно и раздосадовано, вечно сонные глаза - широко открыты, с тёмно-жёлтыми шариками суетливо катавшихся в них зрачков.
  На одну долгую секунду лучи взглядов преследователя и преследуемого соединились в одну линию. За это время лицо первого счастливо расслабилось, лицо второго старательно изобразило вежливую благодарность. Мол, догадываюсь, чьими заботами я здесь, а не там; и если Вы соизволите приблизиться, не смогу не выразить Вам свою громкую и искреннюю признательность.
  Поняв по поскучневшему выражению лица Второгода, что телепатограмма дошла до адресата, Юрий, дабы не провоцировать начальство на активное противостояние, неспешно отвернулся и плавно продвинулся ближе к окошку контролёра. К тому моменту он был уже третьим в очереди. Второгод, внимательно поглядывая на него, постоял пару минут в деловой задумчивости, потом неспешно пошёл к выходу. На полудороге, воровато оглянувшись, он резко свернул к служебной двери и вошёл в операционный зал. Постояв там пару минут за стеной, скрывавшей его от взглядов из общего зала, Второгод вышел на улицу и направился к зелёной 'Ладе' - восьмёрке, стоявшей в гуще других машин на противоположной стороне улицы с односторонним движением. Правая передняя дверца, пряча за собою дородное тело служителя сыска, неторопливо защёлкнулась, но автомобиль продолжал стоять на месте.
  Вожделенного окошка Юрий достиг за полчаса до обеденного перерыва. Контролёрша, открыв его сберегательную книжку, настороженно нахмурилась, сверила своё впечатление с какой-то запиской, лежавшей у неё на столе, окончательно помрачнела лицом и деревянным голосом произнесла:
  -Сегодня такую большую сумму выдать Вам не могу.
  Юрий с пониманием покивал головой: как же, как же. Конечно, конечно. Целых две тысячи семьсот свежеотпечатанных деревянных. Сбербанк опустеет, печатный станок перегреется, бюджет страны обрушится.
  -Но... хоть сколько-нибудь можете? Тысячу? Пятьсот? Сто?
  -Я же сказала: не могу, - сухо возразила женщина, с неприязнью вглядываясь в лицо чем-то подозрительного ей клиента; но, всё же подобрев и немного смягчив тон, пояснила: - Я - человек подневольный. Что мне сказали, то и делаю. Ни рубля ВАМ выдать не могу. Понятно? - И, тихонько проговорив, - Сделайте в соседнем окошке заказ на нужную Вам сумму, и приходите завтра, - выкрикнула: - Следующий!
  'Тактически Второгод сделал гениальный ход. Одного он не учёл: сделанный мною заказ - тоже официальный документ, с указанием даты и времени его производства и личности его заказчика. Видать, в его среде обитания о существовании заказов на получение собственных денег даже не догадываются'.
  3
  Зелёная 'восьмёрка' заурчала мотором в момент выхода Юрия из двери сберкассы. Стояла она, как того и требовал дорожный знак, носом вправо. Именно туда, направляясь в родительский дом, и должен был пойти Юрий. Но он повернул влево. 'Лада' взвыла мотором и, нарушая все правила, вслед за ним задним ходом поехала к перекрёстку. Перекрёсток улиц находился метрах в двадцати от сберкассы, и Юрий достиг его раньше автомобиля, вынужденного притормаживать перед правильно ехавшими машинами. Но на поперечной улице, ведущей к закрытому для транспорта 'центральному проспекту' и располагавшемуся за ним общественному парку, машин не было. Вдоль левой стороны улицы - тыльная стена многоквартирного дома. Там - не спрятаться и не убежать. На противоположной стороне - двухэтажное здание универмага. Далее - небольшой хлебный магазин, с толпящейся подле него очередью изголодавшихся граждан. Очередь, для людей, не знакомых с местными условиями, выстроилась очень странно: не к парадной двери магазина, а к калитке, ведущей внутрь огороженного высоким забором хозяйственного двора.
  Пока 'восьмёрка' неуклюже разворачивалась на перекрёстке, Юрий пересёк улицу и вошёл в универмаг. К его сожалению, всей клиентурой большого магазина являлся один лишь он; в те времена покупать в государственных магазинах было нечего. Подойдя к ближайшему прилавку, поверх которого просматривалась панорама улицы, Юрий попросил продать первое, что попалось на глаза - шариковую авторучку.
  -С... зелёными чернилами, пожалуйста.
  -Где-то есть. Но, наверно, уже засохли, - недовольно буркнула продавщица, наклоняясь под прилавок.
  'Восьмёрка' резко остановилась напротив центрального входа в универмаг. Дружно хлопнули дверцы, наружу выскочили двое мужчин в почти одинаковой почти гражданской одежде.
  -Не торопитесь, ищите спокойно. Я зайду на второй этаж, оттуда вернусь к Вам. А деньги за ручку оставляю на прилавке, - на ходу проговорил Юрий.
  - Нечего на втором этаже делать! Там ремонт. Только грязи оттуда натаскаете! - недовольно выкрикнула с межэтажной лестницы пожилая уборщица. Юрий, благодарно кивнув ей, свернул к чёрному ходу. Изначально именно туда он и стремился.
  Дело в том, что чёрный ход выводил из универмага в хозяйственный двор, принадлежавший двум совладельцам - универмагу и хлебному магазину. У хлебного магазина тоже имелся свой чёрный ход; правда, там он назывался 'служебным'. Через этот ход грузчики заносили внутрь помещения лотки с привезённым из пекарни хлебом. Но грузчикам недоставало сил нести тяжёлые лотки целых четыре метра. И они, вынув лотки из машины-'хлебовозки', сразу же устраивали их на промежуточный отдых. Местом отдыха служили два длинных стола, предусмотрительно вынесенных из магазина во двор. Отдых же обычно длился до тех пор, пока практически вся продукция не уходила 'налево'.
  Технология 'левой' распродажи была продумана до мелочей. Кандидаты в покупатели, войдя через калитку внутрь двора и попав в направляющие объятия двух столов, обязаны были первым делом отчётливо произнести пароль: 'Без сдачи!' Затем каждый кандидат протягивал грузчику кулак с зажатой в нём 'круглой' суммой. За 'кирпичик' ценой шестнадцать копеек нужно было подать не менее двадцати пяти, за два - полтинник. Больше двух 'кирпичиков' никому не давали: лозунг 'застоя' 'экономика должна быть экономной', невзирая на его осмеивание перестройщиками, своей актуальности отнюдь не терял.
  Грузчик, с видимой небрежностью пересчитав деньги, вручал счастливцу его честно переплаченный хлеб, и тот, через служебный ход, шёл внутрь магазина. В итоге многочисленным проверяющим организациям, контролёры от которых то и дело крутились у входа в магазин, просто не к чему было придраться. Ведь покупатели, как и положено, выносили свои покупки через парадную дверь; и никто не жаловался, что его 'обсчитали'; какие могут быть претензии?
  Вот туда, к баррикаде из стоявших за левую выручку столов и стремился Юрий. 'За чёрствым хлебом' можно было пройти внутрь магазина с тыльной стороны баррикады и без очереди. Выйдя из магазина через парадную дверь в составе процессии добропорядочных хлебоедов, можно было бы постараться дойти незамеченным до ближайшего перекрёстка; а уж затем не составило бы сложности затеряться в переулках или в других хозяйственных дворах.
   По бетонным порожкам входа в универмаг зацокотели торопливые шаги крепких ботинок, подбитых металлическими подковами. Такую обувь носили только милиционеры и военнослужащие; мирное населению давно перешло на подошвы из микропоры. Юрий торопливо закрыл за собой дверь чёрного хода - и очутился в абсолютной темноте. Всматриваться в неё времени не было, Юрий сделал резкий шаг вперёд - и наткнулся левым коленом на какой-то металлический предмет. Невольно остановившись и большим усилием воли остановив рвавшиеся наружу комментарии, Юрий всмотрелся: из зловещей темноты по направлению к двери с хорошо продуманной предусмотрительностью торчал толстый прут стальной арматуры.
  Бодро завизжала дверь парадного входа, на весь универмаг прошелестел командный шёпот вбежавшего человека:
  -Где мужчина, что только что сюда вошёл?
  Ответа не было слышно; видимо, продавщица указала направление поисков рукой. Парадная дверь, толкаемая обратно мощной пружиной, уныло заскрипела на закрытие, размашисто приближавшиеся шаги зашелестели по устилавшему пол линолеуму. К радости Юрия, шаги, прошелестев мимо чёрного хода, вновь зацокотели по ступеням бетонной лестницы на второй этаж.
  -Ну чего тебе там надо? И чего в лужу наступаешь? Сейчас обратно кучу грязи принесёшь! - раздражённо выкрикнула уборщица. Парадная дверь, оборвав песнь уныния, вновь радостно завизжала о новом открытии. К тому времени зрение Юрия несколько адаптировалось к местным условиям, и перед его глазами стала прорисовываться гора наваленного в чёрном ходу строительного мусора. Конструкция горы была проста, но прочна и надёжна.
  Посреди узкого помещения, почти до самого потолка, возвышалась куча битого кирпича. Возможные пути её обхода были завалены обломками досок с торчавшими из них гвоздями, обрезками гнутой арматуры и мотками ржавой проволоки. И даже щели между этой опасной ерундой были аккуратно закупорены обрывками содранных со стен обоев.
  'Прыткий помощник следователя обследует второй этаж. Малоподвижный следователь только что вошёл в универмаг, наверняка останется на первом этаже и вот-вот заглянет сюда. О Господи! Я опять оказался в западне...'
  
  Глава 2. Универсальная история.
  
  С точки зрения хронологии, начало описанным выше козням против Юрия (да и не только против него) было положено две недели назад. В тот день неизвестный злодей совершил самое тёмное в истории универмага, до сих пор не раскрытое преступление. А именно - похитил электрическую лампочку в маленьком низком помещении чёрного хода. А поскольку окон там нет, в чёрном ходу вмиг воцарилась воистину чёрная тьма.
  К несчастью для Юрия, он в тот самый день, но несколькими часами ранее был помещён в другую темницу, и потому о данном злодействе и вызванном им последствиях ничего не знал. Отчего и направился прямиком в западню. С другой стороны, то есть - к счастью для него, официальное пребывание в заключении дало ему алиби в деле о похищении лампочки. Но, не будем забывать, в то время всегда и везде присутствовала и третья сторона - сторона интересов государства, Партии и единодушно поддерживающей их решения советской общественности. И, с точки зрения этой стороны, наличие в каком-то статистически небольшом населённом пункте одного опасного, но выявленного, изолированного от общества и активно перевоспитываемого негодяя - вполне нормально. И даже похвально. А вот наличие сразу двух негодяев, один из которых не хочет осознавать и перевоспитываться, а второй не желает даже выявляться - это уже перебор. Хуже того: походит на сговор, а то и на тайную организацию; а также - на недоработки со стороны руководства станицы и района.
  Надо признать, что из всего населения станицы, включая административную обойму и работников универмага, наиболее адекватно и трезво подошла к оценке возникшей ситуации директриса универмага Светлана Ервандовна. Подымать шум, раздувать статистику, писать заявление в милицию она не стала, а просто-напросто вкрутила новую лампочку в осиротевший патрон. И вкручивала её так целых три дня подряд. Но, не успевала заботливая директриса закрыть за собою дверь освещённого ею помещеньица, как неизвестный злодей тут же, у неё за спиной, совершал очередную дерзкую кражу. Мгновенно наступала темнота, в которой преступник незаметно и бесследно исчезал со своей добычей.
  Через три дня таких мучений директриса догадалась, что злодей целенаправленно над нею издевается. Ну не будет же мало-мальски нормальный, к тому же - весьма предусмотрительный, осторожный и расчётливый человек ежедневно так рисковать из-за какой-то дешёвой лампочки? Видимо, он - один из отвергнутых ею любовников. А его коварный план состоит в том, чтобы однажды в темноте овладеть ею насильно.
  И опять Светлана Ервандовна не стала тревожить милицию; но, поделившись своим озарением со всеми сотрудницами, решила ответить неизвестному поклоннику взаимностью. С тех пор она и сама не вкручивала лампочку в патрон, и категорически запретила это делать сотрудницам. Даже если лампочка - их личная. Пусть злодей помучается, поищет отсутствующую лампочку в чёрной темноте; смотришь, и залезет в электрический патрон своим вороватым пальцем. Туда ему и дорога!
  Последствия такого решения и в самом деле оказались трагическими. Но - не для злодея, а для универмага. Дело в том, что как раз в то время в универмаге начался капитальный ремонт второго этажа. Строительный мусор выносили через чёрный ход; не мусорить же там, где могут появиться долгожданные многоуважаемые покупатели? В темноте строители неизбежно цеплялись носилками за стены, из-за чего там и образовался тот затор, что видел Юрий. Поскольку выносить мусор оказалось невозможным, ремонт второго этажа был остановлен - на некоторое время, до поимки коварного похитителя лампочки. Но ведь строителям, чтобы выполнять социалистический план и получать за это зарплату, нужно было работать. А Светлане Ервандовне нужно было пустить в дело ту огромную массу строительных материалов, что предназначалась для ремонта родного предприятия. А то ведь - разворует всё тот же неуловимый злодей. И тогда директриса нашла такое решение, которое спасло всё и всех, а злодея опять оставило с носом.
  Решение же было таковым: пока коварный вор лампочки не будет пойман, строители будут использовать уже имеющиеся и постоянно подвозимые стройматериалы не для ремонта универмага, а для возведения дома самой директрисы. Но чтобы всё было по закону, все бумаги будут заполняться как на ремонт универмага. Наверняка к моменту окончания строительства дома вор либо будет пойман, либо усовестится, лампочка вернётся в чёрный ход, после чего строители смогут возобновить ремонт универмага. Но уж тогда оплачивать их труд будет не государство, а сама директриса. Из своих собственных средств.
  Забегая на полгода вперёд, сообщу, что именно столько времени злодей был неуловим и неусовестим. А за этот срок строители довели домик до совершенства. Если кто хочет посмотреть - сходите, гляньте. Он - в том же хоздворе, что и универмаг, на приватизированной директрисой территории. Ах, какой домик! Если бы архитектурно не напоминал собою купеческий сундук, можно было бы сказать - дворец. Огромный, трёхэтажный, с широченными окнами в железных решётках, с железными дверями в наварных узорах, с мощнейшей светозвуковой сигнализацией. И, говорят, со всеми-всеми удобствами на всех этажах. Стоит-красуется рядом с сереньким невзрачным универмагом, поглядывает на него сверху вниз...
  Да, универмаг так и не был отремонтирован; хотя похититель лампочки после окончания строительства домика директрисы наконец-то усовестился. Причём - очень вовремя, за два дня до совершенно неожиданного появления в универмаге приёмной комиссии. Прошли эксперты только что очищенным чёрным ходом на второй этаж, и удивились: 'Ох, и здорово произведена реставрация здания! Не отличишь от оригинальной, добротной 'сталинской' постройки! Но - всё-таки государству придётся не скупиться, и выделить ещё немножко средств на проведение косметического ремонта'.
  Средства были выделены, но их хватило только на то, чтобы сделать универмаг ещё более ободранным и совсем страшненьким. После чего Светлана Ервандовна опять взяла ответственность на себя, и отдала все накопленные за полгода деньги на то, чтобы приватизировать эту развалюху. И теперь универмаг выглядит вполне прилично.
  Вот такие чудеса происходили в то удивительное время. И порождали их не феи, не ведьмы, не золотые рыбки, а невидимые идеи и сопровождавшие их официальные бумаги. А также - всяческие объекты, а то и мелкие вещицы, прятавшиеся в тёмных, недоступных обычным гражданам местах. Как, в нашем примере, простая, энергию не сберегающая электрическая лампочка. Умным предприимчивым людям оставалось только придумать, как сфокусировать эти чудеса на себя и в свою личную пользу.
  Но в описываемый момент времени до завершения только-только зарождавшегося чуда было ещё далеко. Да и наш герой фокусировал своё зрение и внимание на поиске совсем другого чуда - выхода на свободу через кучу отнюдь не хаотично наваленного хлама.
  
  Глава 3. Бегство в оффшорную зону.
  1
  В самом начале его восхождения на мусорные Альпы дверь со стороны двора натужно приоткрылась. В проникшем через эту щель сереньком свете Юрий окончательно понял, что здесь не прошёл бы и Суворов. Но зато он успел заметить, что наверх, по лестнице на второй этаж, пожалуй, можно пробраться. К сожалению, просканировать этот путь он не успел: узкую и низкую световую щель, и без того затенённую зданием универмага, надёжно перекрыла объёмистая фигура лейтенанта Второгода.
  -А это ещё что? - с сердитым удивлением сказал Второгод. Юрий, сочтя, что вопрос задан не ему, молча развернулся в обратном направлении; но кирпич, на который он ступил, с предательским шуршанием посунулся вниз по битой штукатурке.
  - Кто там? - настороженно спросил Второгод, безуспешно пытаясь прозреть мрак открытого им пространства.
  -Кто надо! А ты кто? - долетел с верха лестницы чёрного хода энергичный ответ его помощника.
  -Это я! Тут ещё кто-то есть. Спустись, проверь! - крикнул ему Второгод. А затем вновь произнёс негромко, но по-милицейски властно: - Эй, не прячься! Ты кто?
  -Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, - с элегической грустью процитировал Юрий строку стихотворения любимого поэта; и, перенеся на силикатного предателя весь свой вес и всю ответственность за возможные последствия, поехал на нём с кучи мусора ко двери. Нешироко приоткрыв на конечной остановке дверь, Юрий выскользнул в зал, быстро и плотно прикрыл за собой дверь, а затем неловко, словно бы не торопясь, как бы не в прихромку, а вразвалочку направился к парадному выходу.
  -Да что там такое? - вскричала продавщица, услышав грохот, вопли и стоны, вылетевшие в зал через тонкую, хотя и очень плотно закрытую дверь чёрного хода.
  -Там мусор, - на ходу успокаивающе сказал Юрий.
  - А то будто я не знаю, что там один мусор! - нервно ответила продавщица.
  - Вот как? Вы - экстрасенс! Но всё-таки, мне показалось, уже не один, а больше.
  -Ой, куда уже больше. А Вы куда? Забирайте свою ручку.
  -Это мой подарок Вам. От всего сердца, - галантно возразил Юрий. Одновременно он вслушивался в происходившее у него за спиной и с раскаянием думал: 'Всё-таки некрасиво я поступил, не сообщив всей информации преследовавшему меня следователю. Не произнеся вторую строку стихотворения: 'синь очей утративший во мгле'. С другой стороны, изучение лирики Есенина входит в школьную программу. А он даже пары его строк не помнит. Наверное, он плохо вёл себя на уроках литературы. И не любит поэзию. Из-за чего и пребывает во тьме невежества и бескультурья. Как таких в милицию берут?'
  -Тут не пройдёшь, беги через верх, - послышался стонущий голос Второгода.
  Юрий заковылял быстрее. Он уже взялся за ручку двери, когда с межэтажной лестницы прилетел громкий выкрик:
   -Стой! Ты куда?
  Затем оттуда же донёсся грохот неравномерных ударов о ступени в сопровождении ехидных слов уборщицы:
  -Я ж говорила: обойди лужу.
  Юрий приостановился и взглянул назад. На нижней ступени лестницы, злобно скрипя зубами, сидел знакомый ему молодой мужчина в почти гражданской одежде.
  -Вы, кажется, о чём-то спрашивали? - вежливо спросил Юрий.
  -О-от ... твою-уу... Да-а... Ка-ак... пройти на второй этаж?
  - Вы оттуда только что скатились, - ещё вежливее сообщил Юрий. Смуглые щёки молодого человека мгновенно залились багровым румянцем.
  -Эй, ты, иди сюда! - с неудержимым юношеским гневом воскликнул он; но опять сумел найти ситуационно подходившие слова и верную интонацию. - Помоги встать.
  -Ай-яй-яй! - покачал головою Юрий, не переставая тянуть к себе тяжёлую, усиленную возвратной пружиной дверь. - Молодой, здоровый, крепкий мужчина - устраивает истерику после падения, в котором сам же виноват. И не просит помощи, а требует её. Ведёт себя некультурно и развязно по отношению к человеку, который в два раза старше его по возрасту и в четыре раза - по званию. Да ещё и - без 'пожалуйста'. Да ещё и - на 'ты'. Нехорошо. Некрасиво. Стыдно. В моё время офицеры так не поступали. - И он неспешно шагнул через порог.
  Младший из двух сыщиков, павших в борьбе с юридически несознательной местностью, с кряхтением вскочил на ноги и бросился вдогонку. Но смог он сделать не более трёх шагов, после чего со стоном остановился и растерянно выкрикнул:
  -Да подождите! Вы куда?
  -Домой. Заждались меня там, - сухо сообщил ему из тамбура Юрий, старательно втягивая махину двери в тесные боковины рамы.
  На входных порожках универмага он, не останавливаясь, взглянул на часы: двенадцать тридцать девять. 'До отправления автобуса - двадцать одна минута. Но на автостанцию идти нельзя. Придётся применить запасной вариант'.
  2
  Юрий уже входил в обширный станичный парк, когда у универмага взревел мотор 'восьмёрки'. Стремительно приближавшийся вой мотора притих до злого урчания у начала той радиальной аллеи, по которой Юрий размашистыми шагами уходил вглубь парка. Но окриков и догоняющего топота ног не прозвучало. 'Понятно. У ментов травмы, несовместимые с бегом'.
  От кинотеатра, в который большевики превратили бывшую станичную церковь, другая радиальная аллея вела к улице, где стоял дом родителей Юрия. Сворачивая на эту аллею, Юрий на мгновение оглянулся: зелёная 'восьмёрка' поспешно разворачивалась в обратном направлении (только так, минуя наглухо закрытый участок центральной улицы, по улице мимо сберкассы можно было приехать к противоположной стороне парка). Оставшиеся позади радиальные аллеи (с той точки они просматривались все) были пусты.
  Юрий свернул за здание кинотеатра и, слегка прихрамывая, помчался под прямым углом к прежней линии пути. Там, в дальней стороне парка, размещалась районная больница. Миновав больничный двор, он, через извечно не ремонтируемый пролом в ограде, прошмыгнул внутрь больничного сада и, не обращая особого внимания на лай и трусоватые наскоки ленивых сторожевых собак, торопливо захромал по заросшему яблонями склону к шумевшей внизу реке. Продравшись сквозь с детства известную ему дыру в ограде, он, через заросли молодой прибрежной вербы, заспешил к мосту, стоявшему километром ниже по течению. Там с минуты на минуту должен был пройти нужный ему междугородный автобус. Его водитель всегда охотно подбирал 'зайцев' - из числа сумевших вдавить себя в уже имевшуюся в автобусе человеческую массу.
  Через пятьдесят минут после расставания с парой сыщиков Юрий вошёл в здание с вывеской 'Почта Телеграф Телефон' в ближайшем ставропольском селе. Ставрополье - это уже не Кубань, это совсем другой край. Для сыщиков районного масштаба - край света. Почти заграница. Хоть виза и не нужна, но без командировки - и думать не смей. А для Юрия - обратная сторона Земли. Здесь никто не знает его в лицо, и никому не интересно, куда и зачем он будет звонить. Цивилизация сюда ещё не доползла, запись телефонных разговоров не производится. Заплатил связистке за пять минут разговора, зашёл в будочку автомата, накрутил номер, сказал несколько фраз, и будь здоров.
  3
  Через два часа после бегства из парка Юрий неспешно, не скрывая, но даже подчёркивая хромоту, подходил к родительскому дому. Что может быть лучшим оправданием для периодических остановок и тоскливого разглядывания вариантов преодоления предстоящего пути, чем болезненная хромота? И что может вызвать чувство удовлетворённости и частичного умиротворения у затаившегося противника, как не зримое подтверждение того, что в предыдущей схватке его враг также не обошёлся без физических травм и моральных потерь.
   Невдалеке от дома, но на противоположной стороне улицы, стояла знакомая 'восьмёрка'. Юрий, используя своё право на краткий восстановительный отдых, приостановился и всмотрелся: внутри кабины - те же двое в полуштатских одеждах. В тот же миг 'восьмёрка' торопливо затарахтела стартёром.
  'Официальной бумажки о моём аресте у них наверняка нет. А любым приглашениям буду сопротивляться. Вплоть до мордобоя. Если отобьюсь, то как-то, хоть пешком, доберусь до Ставрополья. Дальше - как придётся. Не отобьюсь - буду пытаться сбежать из тюрьмы по разработанному ранее варианту'.
  Решив так, Юрий шагнул в прежнем направлении. Машина тоже дёрнулась вперёд, но из-за малых оборотов двигателя тут же заглохла. Вновь затарахтел стартёр, двигатель взревел, машина свирепо рванула с места, но уже не вперёд, в сторону Юрия, а задним ходом. При этом два сидевших в кабине человека старательно отклоняли головы назад, в камуфлирующую тень салона.
  Метров через двадцать решительного отступления машина круто развернулась на сто восемьдесят градусов и помчалась в тупиковый конец улицы. Юрий усмехнулся; столь самоотверженная заботливость о его душевном спокойствии ему понравилась. 'Где был, где был! - вслед удалявшейся машине пробурчал он. - Небось, и сами уже догадались: на речке. После расставания с тюремным уютом посидеть среди ив, подышать свежим речным воздухом, - самое милое дело'.
  
  Глава 4. Мотосамокат.
  1
  После наспех проглоченного обеда и недолгой беседы с матерью Юрий взобрался на дом, менять побитые градом листы шифера на запасённые ещё отцом целые. Тройная выгода: у дома будет нормальная крыша, у него самого будет хороший обзор, у следователей - облегченный присмотр.
  Закончил он работу после того, как в вечернем полумраке наступил на край надколотого листа; и провалился левой ногой сквозь хрустевший и крошившийся шифер. После чего он перестал торопиться, и приступил к медленной и вдумчивой процедуре выемки своей злосчастной конечности из наклонного тесного зазубренного пролома. Благодаря чему и смог обратить особое внимание на ехавший по улице мотоцикл.
  По звукам мерно, гулко работавшего мотора и солидному шуршанию трёх широких колёс он сразу определил, что это - К-750 с боковой коляской. Хороший мотоцикл; надёжный, крепкий, мощный. Если к нему приделать багажники специально разработанных конструкций, на нём десять мешков картошки увезти можно. А кукурузы - и одиннадцать с половиной. Полмешка, на местном наречии - оклунок, на прочный обтекатель переднего колеса пристроить можно. Недаром же хозяйственные селяне предпочитают К-750 (да ещё, пожалуй, очень на него похожий, но более дорогой 'Урал') не только всем другим мотоциклам, но и легковым автомобилям. Ведь автомобиль через канаву, прорытую колхозным бульдозером для отделения проезжей дороги от картофельного или кукурузного поля, ни за что не переберётся. А К-750 - запросто.
  Так что, и в самом деле, недаром нормальные, хозяйственные селяне этот мотоцикл любят, ценят, уважают. И, конечно же, берегут. Особенно - в предосеннее и осеннее время. Ухаживают за ним, чинят, смазывают. И уж ни в коем случае не гоняют его на большой скорости по плохим дорогам. Вдруг с кормильцем что-то случится? Водитель же этого мотоцикла мчался по разбитому гравийному шоссе как ненормальный. Или - как вор, желающий оставить неопознанными себя и угнанное транспортное средство. А с этой целью, несмотря на сгущавшуюся тьму, не включивший на мотоцикле даже 'ближнего' света; ибо, с его включением, загорелась бы подсветка номера и прочая предательская иллюминация.
  Вдруг странный водитель лихо затормозил, почти на месте развернул мотоцикл в обратном направлении и, наконец-то включив ближний свет, аккуратно, наискосок, въехал в придорожную канаву. Там водитель опять выключил свет, но движение по канаве не прекратил. Напротив входа в дом, на крыше которого застрял Юрий, водитель остановился и заглушил мотор. Оба мужчины дружно соскочили с облегчённо вздрогнувшего мотоцикла и гуськом отправились к калитке усадьбы.
  -Эй, хозяин! Выдь на минутку! - на ходу, не очень громким, но звучным, как перед строем на плацу, привычно-командным тоном выкрикнул шедший впереди водитель.
  -Чего надо? - отозвался с крыши Юрий.
  -О, а чего ты туда залез? Боишься кого, что ли? - тем же тоном, но с нотками недовольства и некоторой растерянностью спросил водитель.
  -Дождя боюсь. Крышу чиню.
  -Темно уже чинить. Спускайся. У нас мотоцикл занесло, помоги из канавы выкатить.
  -Не могу. Провалился сквозь шифер, не получается ногу вытащить, - угрюмо возразил Юрий.
  -Ничего! Мы тебе поможем. В момент выдернем. А потом ты нам поможешь, - с наигранной весёлостью сказал пассажир мотоцикла.
  -Не надо. Лучше уж я как-нибудь сам. А то ещё в темноте с лестницы попадаете.
  -Ничего! У меня фонарик есть.
  Вспыхнувший луч электрического фонаря заплясал по приставленной к стене лестнице.
  -Лучше глянь, провалился он там, или дуру нам лепит, - буркнул водитель. Пассажир пошёл назад, к мотоциклу, а оттуда направил пологий луч на крышу.
  -Похоже, что так. Крепко Но всё равно, парень... некстати ты это выдумал...
  -Не выдумал, а не додумал. Поторопился. Да не свети в лицо! Лучше - сюда, чуть в сторону. Гляну, можно ли на этот лист опереться. Проклятие! И тут - две дырки, а между ними - трещина. В общем, извините, но, похоже, я тут надолго застрял. Попробуйте выкатить свой цикл сами.
  -Не получится. Сели в яме крепко, а движок заглох и не заводится, - угрюмо возразил водитель.
  -Так ты же ещё не пробовал его завести, - удивился Юрий.
  -А чего пробовать зря. Я же знаю, что аккумулятор сел.
  -А что эт за мотик, который не от ножного рычага, а от аккумулятора заводится? Первый раз про такой слышу. Ты, наверное, сгоряча забыл, что у тебя не авто, а мото?
  -Да чего ты выделываешься? Выдёргивай свою ногу, слезай и помоги. Или тебя и в самом деле выдернуть? - сменил пассажир игривый тон на угрожающий.
  Юрий недовольно запыхтел, но смолчал.
  -Ну, что? Полезем его вынимать? - обратился пассажир к водителю.
  -Не терпится рядом с ним провалиться? Будем ждать, пока сам вылезет.
  -Угу. Или - пока кто-нибудь из прохожих не поможет толкнуть, - умным голосом поддакнул пассажир.
  -А чего ждать? - подал голос Юрий. - Вон, сосед по двору ходит. Попросите его. Эй, Коля! - выкрикнул он. - Поможешь ребятам мотоцикл из канавы вытолкнуть?
  -Мотоцикл? Гружёный, что ли?- удивлённо отозвался сосед; и заинтересованно спросил: - А чем они его загрузили? Разве что... кукурузу на силос где-то косят?
  -Ладно, мужик, не беспокойся, - сердитым командным голосом прорычал водитель; и, буркнув пассажиру: - Попробую завести, а ты сзади толкнёшь, - пошёл к мотоциклу.
  Через минуту мотор взревел, мотоцикл рванул вперёд и мгновенно выкатил на дорогу. Пассажир, не слишком старательно изображавший из себя толкача, вскочил в коляску, и странные посетители уехали. На сей раз - медленно; но фара загорелась только после того, как мотоцикл исчез за перекрёстком.
  Юрий, подтянувшись выше по коньку, нашёл положение, в котором застрявшая нога чувствовала себя свободнее, и минут через десять выдрал её наружу. После чего кое-как спустился вниз.
  2
  Ранним утром следующего дня, ещё до восхода солнца, Юрий приковылял к сберкассе. На сей раз он получил номер пятьдесят три. Вернувшись домой, он наскоро позавтракал, заодно посмотрел телевизионные новости из революционной столицы, и вновь принялся за ремонт крыши.
  Процесс с виду был прост, но физически тяжёл и даже опасен. Обвязать лист крест-накрест верёвкой; по старой вихляющейся лестнице взобраться с концом верёвки на крышу; привязавшись другой верёвкой к балке и балансируя на краю крыши, по направляющим лестницы затащить на крышу тяжёлый неповоротливый лист. Приспособить его на ремонтируемое место и, скользя по крутому скату, надёжно и точно приколотить к поперечным рейкам. И снова - спуститься, обвязать, взобраться, затащить, приколотить.
  В половине девятого Юрий решил, что пришло время заканчивать с работой и отправляться в суд. Раньше девяти судья на работу не придёт; с одиннадцати начнутся судебные заседания; так что появиться у кабинета судьи минут в пять десятого будет оптимальным вариантом. Но перед спуском с крыши он внимательно осмотрел окружавшую окрестность; и, метрах в пятидесяти-шестидесяти, приметил К-750 серо-синей милицейской раскраски. Мотоцикл стоял на той же улице, но за косым перекрёстком и вплотную к усадебной ограде, и был заботливо спрятан в редкой тени раскидистой уличной вербы, так что увидеть его Юрий смог лишь благодаря тому, что смотрел через ограду и редкую листву старого дерева с южной стороны, сверху и наискосок. Рядом с мотоциклом скучали два крепких парня в одинаковых куртках из жёсткого чёрного дерматина.
  'Странно... Звуков работающего мотора я не слышал. А... не вчерашние ли знакомцы учинили очередной фокус с перекатыванием мотоцикла? Ну-ка, проверю.'
  -Эй, ребята! Привет! - встав на ноги и размахивая руками, громко закричал Юрий. - Что, опять с дороги снесло? Э-э-й!
  Парни, делая вид, что не слышат его, о чём-то заговорили между собой и отвернулись. Но Юрий не унимался. Через несколько минут один из парней приветственно помахал рукой в ответ, потом они сели на мотоцикл и подъехали к дому.
  -Привет! - выбираясь из коляски, знакомым голосом выкрикнул пассажир. - А мы как раз к тебе и ехали. Только адрес перепутали; думали, ты в том доме живёшь. Судья попросил срочно тебя к нему доставить. Тебе же нужно отметиться у него после освобождения. Ты что, забыл? Или хочешь остаться под подпиской о невыезде? Слезай, поехали! Отметишься, и - свободен. Минутное дело. Быстро, быстро!
  -Нет, сегодня не получится. С крыши не могу слезть, - с кислым видом возразил Юрий.
  -Что, всю ночь на крыше просидел?
  -Не всю. Вчера кое-как спустился, сегодня утром опять поднялся. Да напрасно это сделал. Нога совсем разболелась. Распухла, кровоточит, - задрав калошню, показал он ободранную ногу.
  -Видишь, как тебе с нами повезло. Довезём тебя к судейскому крыльцу, и ногу мучить не придётся. А потом, так уж и быть, обратно отвезём.
  -Да некогда мне по судам бродить. Надо срочно крышу чинить. Осень начинается, скоро дожди польют; а дом - саманный. Завалится же.
  -Ты давай не дури. Спускайся. Тебе говорят: судья ждёт. Хочешь ещё один срок за неуважение к суду схлопотать? Или напрашиваешься, чтоб мы тебе помогли? - прорычал водитель.
  -Ой, можно подумать, что судья без меня от скуки умирает. Встретимся, никакой срочности в этом нет. А если и в самом деле хотите помочь - подайте мне наверх те шесть листов шифера, что рядом с вами лежат. Я их тогда сегодня приколочу, за завтрашний и послезавтрашний дни подлечусь, а в понедельник сам, не беспокоя вас, приду к судье. Так можете ему и передать. А? Поможете?
  Милиционеры переглянулись.
  -Не, так не пойдёт, - возразил пассажир. - Вот если мы подадим, а ты слезешь и поедешь с нами, другое дело. И мы задание выполним, и тебе хорошо. Сам подумай: погода стоит хорошая, ну и будешь себе спокойно лечиться; а как вылечишься, прибьёшь свой шифер.
  -Хм... а что... резонно, - задумчиво проговорил Юрий. - Если шифер будет лежать наверху, стоит помучиться, но слезть. Ну, что? Так и сделаем?
  -Вот это другой разговор! - обрадовался пассажир. - А как тебе шифер подавать?
  -Очень просто. Берёшь лист двумя руками за противоположные боковые стороны, поднимаешься с ним по лестнице под самую крышу, там разворачиваешься спиной к лестнице, поднимаешь лист на вытянутых руках над головой, и - аккуратно, не торопясь укладываешь его верхний край на нижний край крыши. А потом потихоньку просовываешь лист вверх по скату. А я отсюда, сверху, буду каждый лист к себе подтягивать, а потом куда надо относить. Только вы, пожалуйста, поаккуратнее. Шифер не побейте и лестницу не поломайте. А то у неё и без того вторая и пятая ступеньки подгнили, вот-вот сломаются. И левый шест посредине подгнил. Так что - вы уж с ней поосторожнее. А то ж, если она сломается, я никогда отсюда не слезу.
  -А-а... а сам ты как эти листы туда затаскивал?
  -Так и затаскивал, - без особых угрызений совести соврал Юрий. - Только заталкивал листы подальше на крышу. Чтобы обратно на голову не упали. Подтягивать же некому. Потом спускался, переставлял лестницу, залезал на крышу и переносил листы куда надо.
  -По-моему, у тебя у самого крыша протекает, - поглядывая то на лестницу, то на Юрия, убеждённо сказал пассажир. - Как ты по этой лестнице с листами поднимаешься? На ней и без листа стоять опасно.
  -Та нет. Мне - нормально. Я же меньше, легче тебя, - успокоил его Юрий.
  -Ты понял? Он нас за ненормальных принимает. Или за дураков, - зло буркнул водитель. - Поехали. Мы ему потом... поддадим. Чтоб на голову не падал.
   'Этого, в коляске, я как-то видел в вестибюле здания милиции, - глядя вслед отъезжавшему мотоциклу, припоминал Юрий. - Он тогда был в сержантских погонах. А мрачный здоровяк за рулём - старшина Сущенко, любимый порученец начальника милиции. Наверняка начальник милиции его и прислал. А это означает, что он отменил 'следственный эксперимент' и вернулся к решению усадить меня в тюрьму для 'дожатия'. Вчерашний наскок этих двух молодцов окончился для них неудачей. Сегодняшняя засада - тоже. Полковник будет очень ими недоволен. Дразнить его эти двое не осмелятся, домой или на рабочие места, к нему на ковёр, не отправятся, будут изображать активную деятельность в таком месте, где есть множество свидетелей из числа сослуживцев. Вероятнее всего - устроят засаду у здания суда. Деваться-то мне некуда, всё равно придётся туда идти. Остаётся одно: попытаться их опередить.'
  Глава 5. Пунктик третий.
  1
  Вышел Юрий из дома уже минут через пять. В руке у него был чёрный дипломат, в дипломате - джентльменский набор всегда готового к бегству похитителя своего ребёнка: паспорт, сберкнижка, шариковая авторучка, канцелярская папка со всяческими справками, копиями документов и листами чистой бумаги формата А4, а также полиэтиленовый пакет с мылом, зубной щёткой и прочими предметами первой необходимости. Шёл он к центру станицы; но не прямой дорогой, а окольной. А в конце этой дороги пришёл не к огромному и светлому зданию суда, а к маленькому, косому, десятилетиями не ремонтируемому зданьицу СОБЕСа - 'Социального ОБЕСпечения трудящихся'.
  Эти два судьбоносных здания, стоявших на параллельных улицах, центральной и почтительно параллельной ей, объединял общий хозяйственный двор. Хозяйственных построек во дворе имелось всего лишь два: очень прочный кирпичный гараж для служебных и личных автомобилей работников обеих контор, да сляпанный из остатков того же кирпича маленький низенький туалет (разумеется, бесплатный) для малообеспеченных и немощных клиентов СОБЕСа. Гараж, хотя вблизи и казался нескромно высоким, состоял всего лишь из трёх помещений, на три машины каждое, и занимал очень скромную часть территории очень большого двора.
  Вне сомнений, среди руководителей учреждений и предприятий (да и среди них же как частных лиц) имелось немало желающих оторвать себе кусок благодатной кубанской земли в самом центре большой южной станицы, к тому же - административного центра большого района. Но и у судейских работников не возникало сомнений в том, что любое строительство в окрестностях гаража плохо скажется на сохранности и маневренности автомобилей, а также на самочувствии их владельцев. Благодаря чему пустующая территория продолжала пустовать. А Юрий, войдя в здание СОБЕСа, а затем выйдя через специальную дверь к туалету, смог без препятствий пройти к чёрному ходу здания суда.
  Ему повезло: дверь чёрного хода была не заперта. На небольшом металлическом балкончике, куда выходила дверь, курили две девицы. Увидев постороннего мужчину, они спрятали в кулачках свои сигаретки и стыдливо отвернулись (напомню - девяносто первый год прошлого века), и против намерения Юрия войти в судейское здание в неположенном месте (напомню - конфликт в Чечне только-только начал разгораться) не возразили.
  2
  Секретарши на рабочем месте не было. Юрий, сунув голову в узкую щель между слегка приоткрытой дверью и очень прочным косяком, одним глазом заглянул внутрь судейского кабинета. Там находился только Севрюжный, главный судья Отрядненского районного суда, полноватый крупный мужчина лет сорока пяти с круглым, слегка опухшим лицом жизнелюба-пикника. Он сидел вполуразвалку на большом и прочном темно-коричневом стуле с высокой резной спинкой и скучающим взглядом смотрел куда-то вверх, в открывавшееся перед ним необозримое юридическое пространство. Каким-то образом чувствовалось, что пространство это, наподобие прозрачного дыма, из которого непременно возникнет ужасный джинн, истекает из небольшой раскрытой книги, лежавшей перед судьёй на массивном чёрном столе из настоящего дерева.
  -Разрешите войти? - спросил Юрий.
  -Разрешаю, - повеселевшим голосом сказал Севрюжный, роняя уставший от безделия взгляд на давно вызубренную книгу. Синхронно со взглядом он вернул в привычное положение голову, кивнув ею с видом сановного хозяина, хорошо знающего цену своего высокочтимого гостеприимства.
  Юрий осторожно нажал на дверь. Высокая, удивительно толстая махина двери недовольно заскрипела, медленно расширяя проход между чёрной сциллой своей огромной массы и белой харибдой обреза очень толстой стены.
  -О, это ты! - снисходительно усмехнулся судья, переводя взгляд с книги на посетителя. - Смелей, смелей проходи. Я сегодня добрый. Ну, с чем пришёл? Что ещё натворил?
  -Да... ничего. Вот, освободился... и, как положено, пришёл... - промямлил Юрий.
  -Как - ничего? - удивился судья. - Ты... что, один пришёл? - наклонил он голову вбок, пытаясь заглянуть чуть дальше за слегка приоткрытую дверь. - Ну-ну... Такие люди - и без охраны... сам освободился, сам пришёл... Да ты, оказывается, и вправду ловок! - заметно веселее усмехнулся судья. - Ну-у... - задумался он, поглядывая то на стоявшего у стола посетителя, то на стоявший на столе телефон, - и что мне с тобой делать? Э-э... ладно. Моё дело - документы и факты. Садись, - махнул судья рукой в сторону обычного канцелярского стула, косовато и колченого стоявшего по другую сторону стола. - Пока что на стул, а там посмотрим, - привычно и даже, чувствовалось, обыденно-стандартно, без особых претензий на изыск сострил он; но улыбнулся с удивительно искренним, свежим и жизнелюбивым удовольствием.
  -Ну, и как тебе в нашей тюрьме? Понравилось?
  'Занятно было бы ответить в предложенном стиле: 'А ты бы сам хоть раз попробовал то, что другим предлагаешь, и спрашивать не надо было бы', - подумал Юрий; но ответил коротко и скучно:
  -В первый раз - любопытно. - И, с видом фатально-оптимистичной покорности судьбе, кивнул головой: не вниз, как кивают тогда, когда хотят выразить своё 'да', и не в сторону, когда сигнализируют 'нет', но куда-то под сорок пять градусов, посредине между двумя стандартными вариантами.
  -А я-то думал: чего ты не захотел полюбовно договориться с бывшей женой? Я бы тогда досрочно тебя освободил. А ты, оказывается, любопытство своё удовлетворял. Что ж, могу помочь тебе удовлетворить его получше, - с ленивой угрозой в голосе, но с благожелательной усмешкой на устах произнёс Севрюжный.
  -Я-то захотел, - со старательной грустью вздохнул Юрий. - Но ей больше нравится существующее положение вещей.
  -Ну... её можно понять, - сделал Севрюжный задумчивый вид. - Ты - по тюрьмам, ребёнок - у её матери, а у неё - ни забот, ни забот. Да ещё и гарантированный доход. Алиментики-то с твоей пенсии всё равно будут ей идти. А вот если ты не в тюрьме, и сын проживает у тебя, то - можешь отказаться от выплаты алиментов. А это ей невыгодно. Вот только сыночек-то теперь, - резко сменив маску задумчивости на горестную, с артистичным надрывом простонал он, - сыночек один останется! Без обоих родителей! - И деловито спросил: - Сколько ему полных лет?
  -Восемь.
  -Уже восемь? - удивился Севрюжный. - А ведь, казалось, только что... - но, спохватившись, с прежним надрывом продолжил: - Всё равно - малыш ещё! Не выживет ведь без обоих родителей... - И - опять деловито: - Может быть, лучше, чтобы мать имела возможность о нём заботиться? Неужто не жалко ребёнка?
  -Жалко. Ещё и как жалко. Потому и взял его к себе.
  Севрюжный, уставившись поскучневшим взором в физиономию, по-настоящему грустную и преисполненную невероятно глубокого уважения к суду, участливо спросил:
  -А там за сыном есть кому ухаживать?
  'Угу. Если 'есть кому', то меня можно сажать. А если 'некому', то - нужно сажать. Ведь тогда те, у кого ребёнок сейчас находится под присмотром, рано или поздно сообщат 'куда следует' о бесхозном мальчишке'; и 'дело' будет закрыто, - мелькнуло мгновенное соображение в голове у Юрия.
  -Как Вам сказать? Сейчас этому человеку верю... вроде бы и к Алёшке относится хорошо, и для меня старается... - раздумчиво и доверительно поведал судье Юрий. - Но... я ведь и Ларисе Витальевне верил не меньше; а видите, что из этого получилось... Одно несомненно: без меня трудностей, конечно, будет гораздо больше. Прежде всего в материальном плане. А как уж она, оставшись одна, - (лишний раз 'оговориться' о том, что ухаживать за ребёнком будет женщина, будет не лишним), - сможет эти проблемы решать... и решит ли... этого сейчас знать я, конечно, не могу.
  Юрий опять кивнул куда-то вбок, а Севрюжный ещё более поскучнел. Полученный ответ своей неверной направленностью и безответственной неконкретностью его сильно разочаровал.
  -Угу. Ну-у... ладно. Это тоже ваши проблемы, - пробурчал он; а затем, небрежно махнув рукой, словно прогоняя безвредную, но надоедливую муху, произнёс ленивым и снисходительным тоном: - Вообще-то я могу отпустить тебя восвояси, да и всё. Сейчас же в нашем государстве из всех ветвей власти осталась только судебная. Так что - никто не сможет мне возразить. Но и, сам понимаешь, никто не захочет меня правильно понять. Все подумают: зазнался Севрюжный. Возомнил себя президентом, ГКЧП и Ельциным в одном лице. Так что, - с видом покорности судьбе вздохнул судья, - хоть какое-то наказание ты должен получить. В общем, на, изучи свою статью, - перевернув несколько страничек, небрежно толкнул он лежавшую перед ним книгу к Юрию, - и сам выбери пункт своего наказания. Что выберешь, то и получишь.
  3
  На развёрнутой странице было напечатан текст статьи, регламентирующей наказания за невыполнение решения суда. Юрий придвинул книгу ближе. Тем временем тяжёлая дверь, возвращённая в исходное положение тугой пружиной, вновь заскрипела и начала отворяться. В кабинет, через её неспешно расширявшийся проём, влетел нетерпеливый, сердитый и очень знакомый Юрию голос:
  -Юлик, ну ты чего натворил? Я же тебя предупреждал: не трогай Лесопяна! Что тебе, некем больше заняться?
  -А пускай твой Лесопян знает, перед кем гонор свой показывать, - скосив глаза в сторону двери, недовольно возразил судья. - А то - ишь ты! - раскукарекался, как бойцовский петух. Будто это здание - его подпольный курятник. А мой кабинет - арена для петушиных боёв.
  -Ну, характером он, конечно, петух. Зато - золотые яйца несёт! - взволнованно воскликнул входивший. - А из-за твоего штрафа обозлился и перестал нестись. Говорит, заведу обычных бройлеров, так что и платить не за что. Ну, и что теперь делать?
  -Это - твои проблемы, - с заметно возросшим недовольством ответил судья.
  -Да как - мои? Ты что, не понимаешь: если у меня не прибудет, и у тебя не прибавится! Тебе тоже хуже!
  -Ничего, я и без твоего Лесопяна проживу! А он, если гонор не уймёт, то пусть хоть весь курятник перережет, всё равно на нарах кукарекать будет, - свирепо прорычал судья.
  Юрий оторвал взгляд от уголовного кодекса: к столу судьи подбегал солидный, прилично одетый и хорошо упитанный, но взъерошенный и потный мужчина. Они встретились взглядами. Юрий приветственно кивнул головой и улыбнулся. Взволнованный мужчина ответственно покраснел и сделал вид, что не узнал подозрительного субъекта. Торопливо переведя стыдливый взор на судью, бывший одноклассник Юрия, а к тому моменту индивидуально процветающий чиновник районного масштаба, невнятно пробормотал:
  -А-а... ты занят... Ну, ладно, я... как-нибудь... позже заскочу,.,
  Резко развернувшись и слегка пригнув голову, одноклассник помчался к медленно сокращавшейся щели между косяком и тяжело надвигавшейся на него дверью. Судья перевёл тяжёлый взгляд на Юрия и угрюмо буркнул:
  -Ну, что? Выбрал?
  Юрий, вежливо развернув книгу текстом к судье, тихим голосом и с покаянным сожалением произнёс:
  -Ой, что-то мне ничто здесь не понравилось. Особенно неприятен, конечно, пункт четвёртый. С годом лишения свободы. Да и остальные... По-моему, чересчур уж они суровы для моей общественно-полезной вины. Но... если уж Вы считаете, что иначе нельзя... то, может быть, пункт первый? Общественное порицание. Честное слово, я его очень болезненно переношу. Тем более что оно ко мне уже не первый год применяется. Так сказать, возмездие без отмены, амнистии и срока давности.
  -Ну-у, - раздражённо прошипел Севрюжный, - это ты слишком уж поскромничал. По тебе четвёртый пункт прямо-таки плачет. А то слишком много вас, таких умных, развелось. Всё норовите не по закону делать. Ничего, найдём на вас управу, - скрипнул он зубами, а затем с минуту помолчал, заставляя себя отрешиться от крайне неприятных ему дум. - Ну... ладно. Так уж и быть... пунктик... третий. Штраф. Платить вы тоже не любите, - опять не удержался он от сарказма. - Пока что, - опять повысил он голос, - всего лишь штраф. Понял?
   'Добряка из себя изображает... Делает вид, будто не понимает, что штраф - не с меня, а с ребёнка...', - понятливо кивнул головой Юрий.
  -Ну, иди. С оплатой не тяни. Как заплатишь, отдашь квитанцию моей секретарше, - настойчиво взглянув Юрию в глаза, с недоостывшим гневом проворчал судья.
  Юрий, вставая со стула, облегчённо выдохнул и охотно кивнул головой. Севрюжный, продолжавший буравить его взглядом, тоже расслабился; и, словно вопреки своей воле и заранее извиняясь, негромко пробурчал:
  - Но предупреждаю: впредь ментам в лапы не попадайся. Тогда уж - пеняй на себя.
  Юрий, пробормотав что-то вежливое, но совершенно неразборчивое, отправился к выходу из кабинета. На третьем-четвёртом шаге его остановил вопрос, исполненный Севрюжным с почти прежним добродушием:
  -Ну, и куда теперь направишься?
  -На крышу родительского дома. Ремонт надо закончить, - опять куда-то вбок кивнул Юрий. Севрюжный нервно раздул ноздри и недовольно нахмурился; он ожидал ответа иной направленности.
   -Но сын-то сейчас не здесь? - усилиями желваков задавив очередной приступ гнева, переиначил он вопрос.
  -Конечно! Я же перед поездкой понимал, что здесь его бы сразу отобрали, - поделился Юрий своим восторгом по поводу догадливости судьи. И, вежливо улыбнувшись, возобновил движение к двери, всей спиной ожидая рубящего окрика: 'Постой, я передумал. Пунктик четвёртый'.
  Но окрика не последовало.
  
  Глава 6. Выход из окружения.
  1
  'Понятно. Судья прислушался не к воплям эмоций, а к тихому голосу разума. А разум ему подсказал, что в лапы ментам я всё равно попадусь. Причём - вскоре. Даже - очень вскоре. Так что у судьи есть резон немного потерпеть, показать себя чутким и добрым, чтобы уж потом с полным удовольствием заявить: 'Я тебя предупреждал; пеняй на себя'.
  'От кого же исходила та информация, которой доверился разум судьи? От следователя, поверившего, что исходящее от меня зло на днях будет разоблачено, после чего добро окончательно восторжествует? Вряд ли. Не тот уровень компетентности. И не та скорость восторжествования. Скорее - от полковника, сообщившего судье, что меня сегодня приведут к нему на суд после очередного преступления, которое я вот-вот непременно совершу.'
  'Кстати: не помешает определить, прибыла пара преследующих меня волкодавов на предполагаемое место засады у суда. Такое место всего одно: 'Дом пионеров', стоящий напротив дома правосудия. Из окон пионерского Дома, а также сквозь щели ограды пионерского двора, очень удобно держать под наблюдением всю улицу. В том же дворе можно спрятать средство мобильного передвижения; там оно останется незаметным для прохожих, не имеющих возможности заглянуть поверх ограды; то есть - для направляющихся к зданию суда и, соответственно, идущих по противоположной стороне улицы. Но: для глаз, взирающих на пионерскую территорию через стёкла дома правосудия и с высоты его огромного фундамента, многое тайное может предстать явным. А если наблюдать, стоя не вплотную к окну, наблюдение будет не только законным, но и скрытным.'
  Окно, расположенное правее двери парадного входа, чем-то понравилось Юрию больше. Но, как только он остановился метрах в двух от понравившегося ему окна, с внешней стороны того же окна появился сержант-'колясочник', стремительно поднимавшийся по ступеням входного крыльца к полуоткрытой двери здания суда. Ещё две-три секунды - и 'волкодав' войдёт в холл.
  Оглянувшись по сторонам в поисках какого-то укрытия, Юрий увидел справа от себя скромную дверь современного фанерно-стружечного исполнения с аляповатой стеклянной табличкой 'Судебные исполнители'. Не медля вскочив за эту дверь, он оказался в небольшом помещении, недавно пристроенном к капитальной стене холла.
  2
  Помещение представляло собою нечто среднее между непрезентабельной приёмной для не слишком уважаемых посетителей, комнатой сидячего отдыха для не очень загруженных сотрудников и захламленным хранилищем не крайне важных документов. В центре помещения, напротив двери, за кособоким письменным столом массового производства, в потёртом кресле из коричневого дерматина восседала смуглая полноватая женщина в мятом чёрном костюме. На поверхности стола лежала горка каких-то бумаг, а женщина неторопливо раскладывала их по нескольким папкам.
  -Что, по поводу алиментов пришли? - переведя флегматичный взор с бумаг на Юрия, с изрядной долей скепсиса спросила женщина.
  -У? Угу, - негромко прохрипел Юрий. - А-а-а... как Вы догадались? - с целью затяжки времени и 'не своим' голосом спросил он, продолжая прислушиваться к натужному скрипу парадной двери и застучавших возле неё шагах.
  -А по тому, как Вы суетитесь. Прошлый раз, в судейскую комнату, и входить не хотели, а сюда - прямо-таки влетели. Сразу понятно, что не за наказанием пришли, а ради денег. Уж я-то не первый год здесь работаю. И не первый год знаю нынешних мужчин. Как детей делать - и звать их не надо; сами придут, уговорят, уломают, золотые горы наобещают. А как мать и ребёнка содержать - куда энтузиазм девается. И через суд до них не дозовёшься. Жениться по-хорошему не хотят, хорошо зарабатывать не стараются, только о том и думают, где бы с кем ещё развлечься. Но раньше они хотя бы просто от алиментов бегали. А сейчас хитрее делают. Отберут ребёнка у матери, а потом с неё же алименты требуют. Да ещё и делают вид, будто не понимают, что ни один отец, пусть даже самый хороший, никогда не заменит ребёнку мать. Пусть даже самую плохую. Потому что отец есть отец, а мать есть мать, - продолжая механически раскладывать бумаги, с вялым возмущением ворчала женщина.
  'Повезло, что... на хорошего человека наткнулся... Конечно, недовольна, но... не выгоняет... не ругается... не привлекает ко мне лишнего внимания... не требует объяснить, что я здесь делаю... И говорит хорошо... неторопливо, негромко... долго... - радовался Юрий мерному журчанию женской речи в промежутках между звуками стучавших мимо шагов. - Ага... волкодав ушёл из холла в правый коридор... А оттуда, похоже, пошёл к кабинету Севрюжного... Пора прощаться.'
  -Извините, я...
  Взглянув женщине в лицо, Юрий наконец-то опознал в ней одну из заседательниц того состава 'тройки', что припаяла ему 'неуважение к суду'. Одновременно он услышал стук шагов сержанта, почти бежавшего от кабинета Севрюжного обратно в холл. И, поперхнувшись избытком этой неудобоваримой информации, смолк.
  -Ой, только не надо передо мною извиняться, - догадавшись об одном из мотивов его молчания, раздражённо буркнула женщина. - Мне ваши извинения и даром не нужны. Я их от таких же за свою жизнь обслушалась. Мне нужны от всех от вас только заявления, справки и копии документов.
  -У-гу... Вот... справки...- хрипнул Юрий, расстёгивая дипломат и доставая оттуда картонную папку с матерчатыми завязками.
  -Так чего стоите, как вкопанный? Несите сюда. Развязывайте, открывайте. Ну, и зачем столько справок? Что, не могли отобрать нужные и сложить вместе?
  -Ну-у... я же не знал, какие нужны... принёс все...
  Шаги сержанта застучали по холлу.
  -Так Вы что, пришли сюда, чтобы опять у меня проконсультироваться? Нет уж, хватит. Идите к адвокатам. Проконсультируйтесь, соберите нужные справки, сложите вместе, а потом уж приходите ко мне. Выходите, выходите. У меня и без Вас дел много.
  Шаги сержанта стучали по другую сторону двери.
  -А-а... я уже проконсультировался. У судьи. У Юлия Платоныча. Только что. И он сказал, что у меня есть все условия для того, чтобы отказаться от выплаты алиментов, - негромким, доверительным, но и 'не своим', не известным 'волкодаву', слегка хрипловатым голосом произнёс Юрий. Глаза судейской исполнительницы растерянно заморгали, сигнализируя, что во всемогущество районного судьи она верит безоговорочно.
  - Ох... Юлий Платоныч любит советовать, когда решать и отвечать не ему, - тихонько пробурчала женщина. - Ну... мне-то нетрудно переслать ваше заявление по месту жительства матери... А тот суд пусть решает. Ладно, помогу уж Вам. Ради ребёнка. - Раскрыв папку, она принялась ловко перебирать лежавшие там бумаги привычными к этому делу руками. - Так... копия свидетельства о рождении есть... Акт обследования жилищных условий есть... Ой, да кто ж так печать поставил? Прямо на дату. Не поймёшь, в каком году обследование проводилось. То ли в этом году, то ли в прошлом, в девяностом. Не помните? - оторвала женщина взгляд от справки и направила его на лицо посетителя.
  -Ну как же - не помню? Конечно, помню, - горячо запротестовал Юрий. - Ставила печать директриса семнадцатой школы; она - депутат от нашего участка в сельском совете. А приходили они для обследования втроём: она сама и две заведующие детскими садиками. Приходили сразу после выпускного вечера в школе. Это где-то в конце мая. Ну вот: точно того числа, как здесь написано. В этом самом году. Ещё помню: погода стояла - чудесная...
  С парадного крыльца, полностью заглушив бормотание Юрия, прокричал зычный голос мотоциклетного сержанта:
  -Сущ! Он только что ушёл! Ты его здесь, на улице, не видел?
  -Ой, да какой идиот там так орёт, - недовольно проворчала женщина. - А где заявления на отмену алиментов и на их взыскание?
  -Да... ещё не написал... Не знаю, по какой форме их писать.
  -Так идите в холл и пишите! Там есть всё, что Вам надо. Письменный стол - у стены напротив входа, авторучка и бумага - на столе, образцы заявлений - на стене. Каждое заявление должно быть в двух экземплярах.
  -Точно не было? - опять прокричал сержант. - Значит, где-то здесь прячется. Или через чёрный ход ушёл.
  -Извините, из-за этих криков не расслышал, что Вы сказали, - вежливо, но неколебимо-твёрдо возразил Юрий. И соболезнующее посетовал: - Удивительно, до чего некультурно ведут себя некоторые клиенты в вашем учреждении. А потом сами же жалуются на судебные ошибки. А как не ошибаться в такой обстановке?
  -В самом деле, невозможно работать, - гневно фыркнула женщина; и, выплыв из-за стола, маленькой грозовой тучкой поплыла к выходу из комнаты. Через открытую ею дверь ворвался очередной выкрик сержанта:
  - Постой пока там, а я тут по кабинетам пробегусь...
  'Видимо, этим двум ребятам дана установка - сразу после задержания тащить меня к судье... После чего сюда должен прибыть следователь, и - извольте получить новый срок...'
  -Прекратите орать, не мешайте работать! - оборвало размышления Юрия и крики сержанта резкое чиновное конральто.
  -А если не найду, во дворе и в гараже поищу! А ты минут через пять поезжай к СОБЕСу, и перекрой ту улицу! - пятясь задом через парадную дверь, чуть тише выкрикнул сержант. - Извините; у нас - тоже служба, - пробормотал он, пробегая мимо мрачной статуи судебной исполнительницы к открытой ею двери. Заглянув через порог внутрь помещения, сержант развернулся и помчался наискосок через холл в правый коридор. Послышался скрип поочерёдно открываемых там дверей вперемежку с возмущёнными отповедями, спешно заглушаемыми очередным скрипом противоположной тональности.
  Женщина, оставив дверь открытой, вернулась в покинутый ею кабинет. Юрий стоял вдали от входа, рядом с пристенным книжным шкафом, из-за которого он только что вышел, и увлечённо изучал висевший над шкафом рисованный плакат с краткой надписью 'Бди!'
  -Это не Вас ищут? - спросила женщина, подозрительно поглядывая то на простодушное лицо посетителя, то на коварную физиономию изображённого на плакате шпиона.
  -Нет, мастера гаража, - возразил Юрий. - Этот крикун уже всем, кроме Вас, пожаловался, что час назад поставил машину в гараж, чтобы ему что-то срочно подремонтировали, а мастер замкнул гараж и куда-то ушёл. Вот он теперь и бегает, ищет этого мастера. Или - того, у кого есть ключи от гаража.
  -Ой, а разорался, будто у него жену украли. Скоро мужики из-за этих машин совсем с ума сойдут, - пробурчала женщина.
  Скрипы и возгласы в правом коридоре смолкли, быстрые шаги сержанта застучали оттуда к холлу.
  -У нас хотя бы по одному сходят. А в Америке, с их поголовной автомобилизацией, скоро все сойдут, - политически выверенно поддакнул Юрий, показывая взглядом на перекорёженную и косоглазую физиономию американского шпиона. Одновременно, ради повышения объективности своей точки зрения, он передвинулся подальше от двери и максимально близко к плакату. А тем самым вышел из сектора обзора помещения со стороны холла, к которому приближались шаги сержанта. После чего он негромко, но очень уверенно сообщил. - Уже сошли. И мужчины, и женщины. Если так и дальше пойдёт, и дети сойдут. И поголовно ходить разучатся. Из детских колясок сразу в автомобили будут пересаживаться.
  -Ну, хорошо хоть, что у нас до такого не дойдёт. У нас отцы сами детей из колясок в машины пересаживают и от матерей увозят. Так что - волнуйтесь не за американцев, а за себя. Как бы Вас опять в тюрьму не пересадили. А пока что - идите в холл и пишите заявления, - усаживаясь за стол, тоже негромко, но отнюдь не с таким же патриотизмом пробурчала женщина. - И дверь за собой закройте.
  Шаги сержанта стучали по холлу мимо стола по направлению к коридору чёрного хода. 'Кажется, он её слов не услышал. Или не обратил на них внимания', - перевёл дыхание Юрий; и, покорно кивнув головой, неспешно пошёл к двери. Но закрыл он её не за собой, а перед собой. После чего опять вернулся к начальственному столу.
  -Что такое? Опять хотите что-то спросить? - недовольно спросила женщина.
  -Нет. Забыл взять бумагу из папки.
  -Я же сказала: ручка и бумага есть на том столе. А это можете пока оставить здесь. Не бойтесь, я его не украду.
  -Я не сомневаюсь. Но привык пользоваться своим.
  Шаги сержанта исчезли за поворотом коридора. Юрий, переложив папку со стола в дипломат, но не закрыв его, опять пошёл к двери. Он уже приготовился выронить всё своё имущество перед дверью, когда сквозь дверную щель еле различимо донёсся металлический скрип двери чёрного хода. 'Ф-фу-у... какие хорошие здесь секретарши: всё ещё там курят. Значит, волкодав сюда уже не вернётся', - облегчённо выдохнул Юрий.
  Выскакивая в холл, он отчётливо услышал, как затарабанили металлические ступеньки лестницы, спускавшейся от балкончика чёрного хода на землю двора; а при этом он неловко, уже незапланированно зацепил закрываемой дверью за дипломат, и высыпал его содержимое на пол.
  'Всё равно нет смысла торопиться с ретирадой, - утешал он себя, собирая бумаги, разлетевшиеся по всему холлу из раскрывшейся на лету папки. - Уходить через чёрный ход уже поздновато, выходить через парадную дверь рановато. Шума мотоциклетного мотора вроде бы не было слышно; зачем же отвлекать мотоциклиста от ремонта? или от поездки на место другой засады? Лучше уж я выполню волю пославшей меня чиновницы, и напишу требуемое ею заявление. На получение алиментов писать не буду; как-нибудь и без них выживем. А вот бедная Лара такого удара не переживёт; и ни мне, ни Алёшке этого не простит. Не сиротить же сына, и не делать же его предметом ненависти собственной матери. Но на снятие алиментов с себя напишу. В таком варианте, и в невероятном случае удачи, объектом ненависти Лары буду только я; что мне уже привычно. Зато Алёшке не придётся содержать за свой счёт маму; что, в его возрасте, делать неприлично'.
  Написав два экземпляра намеченного заявления, Юрий вернулся в комнату судебных исполнителей; а по дороге, через то же окно, увидел другого 'волкодава', переходившего улицу от 'дома пионеров' к зданию суда. Пока Юрий передавал заявление судебной исполнительнице и неспешно возвращался к выходу из помещения, 'волкодав' успел пробежать по холлу дважды: от парадного входа до правого коридора и от правого коридора в коридор чёрного хода.
  Юрий, под звуки его шагов за углом на цыпочках выйдя из комнаты и из здания, наискосок перебежал на другую сторону улицы, затем прошёл через проходной двор районного управления народным образованием и, по параллельной улице, направился к зданию сберкассы.
  3
  Он пришёл удивительно вовремя: оказался всего лишь четвёртым по очереди. Минут десять ушло на доказательства законности своего нахождения так близко к заветному окошку, остальные двадцать минут - на ожидание, кто придёт к окошку первым: сам он, или Второгод, или кто-то из 'волкодавов'. Как ни странно, конкуренты опоздали. Благополучно сняв со счёта всё, кроме последней пятёрки, оплатив тюремный сервис и услуги народного суда, он направился в продуктовый магазин. Там он закупил примерно месячный запас продуктов питания для матери и однодневный - для себя, в дорогу. На обратном пути, рассудив, что он обязан оказывать уважение суду, но не обязан делать подарки милицейским сержантам, он зашёл на местный почтамт и отправил на адрес суда, Севрюжному квитанцию об оплате штрафа.
  К родительскому дому Юрий пришёл с параллельной улицы: пробрался через огороды соседей. Весь остаток дня он опять трудился над ремонтом обветшавшего родительского дома: красил изнутри деревянную веранду, выстругивал новые рейки, прибивал их на место сгнивших. За это время зелёная восьмёрка не показывалась на улице ни разу, но милицейский мотоцикл, со скучавшими подле него двумя дюжими молодцами стоял у ближайшего перекрёстка до самой темноты.
  Ночью, после пары часов чуткого сна, Юрий, не включая электроосвещения, встал и оделся. Недолго, но надолго попрощавшись с матерью, он ухватился за ручки двух заранее собранных чемоданов и тёмной окольной тропой, вдоль речки, пошёл на автовокзал.
  В здание автовокзала он даже не заглядывал. На мгновение, без чемоданов подошёл к водителю краснодарского автобуса, договорился о поездке 'зайцем' - и вновь укрылся в тени дерева за пределами привокзальной площади. Загрузка чемоданов в багажник автобуса и посадка прошла удачно. Но затем случилась очень встревожившая Юрия задержка рейса: долго ждали запаздывавшего пассажира.
  Минут через сорок неторопливо и важно подкатила чёрная 'Волга'. От неё важно и неторопливо отделилась в темноту ночи невысокая, но широкая женщина в чёрном костюме. Забегал-засуетился водитель автобуса, лично перенося из 'Волги' в автобусный багажник многочисленные чёрные сумки. Женщина - сравнительно молодая и доброкачественно упитанная, но с аскетически-суровым лицом, неторопливо поднялась в салон. Автобус, пару минут выждав, пока пассажирка уютно устроится, раздражённо рванул вперёд.
  4
   В Краснодар приехали уже под утро. Пассажиры лениво потянулись к выходу, но Юрий, намереваясь выйти последним, не покидал своего укромного кресла.
  В салон, небрежно оттеснив последних выходивших пассажиров, мощной спортивной поступью вошёл молодец с военной выправкой и негромко, но весьма слышимо произнёс:
  -Кто здесь по командировке в краевую прокуратуру? Машина подана!
  Женщина в чёрном неспешно встала с кресла и пошла к передней двери; но у выхода остановилась и, прошипев встречавшему её молодцу: 'Чего разорался?' - пристально взглянула назад, в конец салона. Юрий, ощутив на себе её буравивший взгляд, встал и тоже пошёл к единственному в автобусе выходу. Женщина, круто развернувшись, выдавила грудью молодца из автобуса и вслед за ним самостоятельно спустилась на перрон.
  У выходной двери Юрий, с целью детальной реконгсцировки, на мгновение приостановился. Первой попала в поле его зрения чёрная 'Волга'; точно такая же, как та, что несколькими часами ранее подвезла даму в чёрном к автобусу. Было ещё одно сходство: эта 'Волга' тоже никуда не торопилась. Женщина в чёрном и стоявшие рядом с нею молодцы, оба - в одинаковых серых костюмах, также не торопились. Молодцы, давя зевоту, делали вид, что любуются тем, как прохладный ночной ветер гоняет по безлюдной площади рваные газеты и пустые стаканчики из-под мороженого. Женщина совершенно непрофессионально, без должных сыщицких навыков, то и дело косила ненавидящим взглядом в сторону Юрия, изображавшего крайнюю степень сонливости и очень неторопливо спускавшегося из автобуса на перрон.
  Стоянка автобуса располагалась почти на равном удалении между автомобильным и железнодорожным вокзалами. Юрий неспешно вытащил из багажника автобуса свои чемоданы и, даже не взглянув в сторону автовокзала, побрёл к вокзалу железнодорожному.
   Аккуратно прикрывая за собою вокзальные двери, он мельком взглянул назад. Женщина неторопливо устраивалась на заднем сидении автомашины. Один из мужчин сидел на водительском кресле и, внимательно глядя Юрию вслед, говорил что-то в трубку встроенного телефона. Второй молодец, в стилизованной стойке пойнтера, застыл в нетерпеливом ожидании какой-нибудь из двух команд: 'Пиль' или 'Ко мне'.
  Пройдя через пустое здание ночного вокзала, Юрий вышёл на железнодорожный перрон. Там было ветрено, прохладно и безлюдно. Свернув от выхода вправо и держась в полутени, возле стены вокзала, он настолько быстро, насколько это позволяли тяжело бившие по ногам чемоданы, пошёл в дальний, тёмный угол перрона. Оттуда он, петляя между небольшими служебными строеньицами, прошёл к неосвещённому, закрытому на ремонт зданию бывшего автовокзала. К тому времени отрядненский автобус уже покинул привокзальную площадь, но 'Волга' бдительно скучала на прежнем месте. Юрий, не дожидаясь её отъезда, по выходившей с вокзальной площади улице Мира отправился к центру города.
  Ближайший к вокзалу квартал улицы, как наиболее опасный для движения, был целенаправленно залит светом, изливаемым на него сразу несколькими придорожными фонарями. Чтобы миновать этот предательский участок без риска и потерь, Юрию пришлось установить неофициальный параолимпийский рекорд в беге на сто метров с двумя чемоданами. Едва он очутился на безопасном удалении от фонарей, в густой тени стоявших вдоль дороги раскидистых деревьев, на улицу с площади въехала знакомая 'Волга'. Едва она проехала, в дальнем конце улицы появился ехавший к вокзалу дежурный ночной троллейбус. Троллейбус - 'четвёрка' промчался мимо, а Юрий заторопился в прежнем направлении, к следующей от вокзала троллейбусной остановке.
  Через десять минут он уже загружался в пустой салон развернувшегося у вокзала троллейбуса. Пока троллейбус через весь город доехал до кинотеатра 'Северный', рассвело. Совпадение солнечного расписания с его собственными планами Юрий воспринял как залог удачи: в светлое время суток водители становились менее осторожными, и охотнее подбирали одиноких мужчин с большими чемоданами и сумасшедшими глазами.
   От 'Северного' он, на успевшем проснуться такси, выехал за город, на трассу в сторону Крыма. Оттуда, остановив частника, доехал до автовокзала небольшого городка Крымск. В здание автовокзала он не пошёл, устроился с чашкой кофе и бутербродами в небольшом кафе, стоявшем на краю привокзальной площади.
  
  Глава 7. Свидание третье; или...
  1
  Через час с небольшим автобус Краснодар - Симферополь прибыл к перрону автовокзала Крымска. Из автобуса вышло с десяток пассажиров; двое их них задымили рядом с автобусом, остальные лениво пошли к зданию вокзала. Первым из них шагал невысокий ростом, но широкий корпусом милиционер. Своим внешним видом и неловкой походкой он показался Юрию схожим со следователем Второгодом. Но Юрий сразу же отбросил эту мысль: по его прежним наблюдениям, конструкция Второгода не была приспособлена к быстрому хождению. И всё же он пожалел, что не смог рассмотреть милиционера лучше.
  Вслед за пассажирами на перрон бодро выпрыгнул молодой водитель. Юрий, ухватив ручки своих чемоданов, устремился к автобусу.
  - Билет не брал? - деловито спросил водитель. Получив отрицательный ответ, воспринятый им весьма положительно, водитель лично поставил чемоданы особо ценного пассажира в левый передний багажник, а уж затем довольной походочкой направился к зданию автовокзала.
  Местом походного базирования Юрий выбрал крайнее правое сидение последнего ряда кресел. Там у него имелись наибольшие шансы остаться в неприметном и приятном одиночестве; и при этом он мог наблюдать за всем, что происходит в салоне автобуса и у его входа.
  Минут через пять в правом окне поплыла большая тень. Юрий выглянул наружу: на соседнюю стоянку заезжал автобус с нарисованной на борту голубой надписью 'Тихий Дон'. Ещё через несколько минут заскрежетало и глухо хлопнуло около входной двери: вернувшийся водитель открыл правый передний багажник. К развёрстому люку сразу же устремилось семь - восемь новых пассажиров, спешивших избавиться от своей ноши. Среди них, с небрежной элегантностью ухватившись за локоть невысокого, на полголовы ниже её, грузноватого мужчины в милицейской форме, стояла... Лариса.
  Лариса, оберегая лицо от дуновений поднимавшего пыль ветерка, стояла спиной к Юрию, но ему не обязательно было видеть лицо бывшей жены, чтобы с практически стопроцентной уверенностью утверждать: это - она. Гитарных очертаний фигура, полные стройные ноги из-под короткой юбки, манерно отогнутые вверх ладони, подчёркнуто-горделивый посад головы - всё это было неотъемлемо её. К тому же на ней было уже знакомое Юрию светло-коричневое, с бежевыми вставками по лифу короткое платье. В нём она приходила на встречу с ним в тюрьму. На голове у неё была та же, по образцу причёски одной из голливудских звёзд, высоко взбитая копна крашеных хною и поблескивавших лаком фиксатора волос. С теми же, осветлёнными перекисью водорода, пятнами в тех же, тщательно скопированных с образца, удачных местах. И - как последний, убивающий все сомнения штрих: свисавшая с её плеча уникальная, блестевшая полированным металлом защёлок, очень дорогая дамская сумочка коричневой кожи была тою же самой. Именно с этой сумочкой, точно так же повешенной через плечо, она подошла к нему близ отрядненской гостиницы.
  А стоявший рядом с нею милиционер, судя по росту, фигуре, мясистому загривку и торчавшим из-под фуражки выгорело-рыжим волосам, являлся следователем Второгодом. Хотя между отпечатавшимся в памяти Юрия обликом Второгода и внешним видом этого милиционера имелись несомненные различия. На плечах этого Второгода красовались погоны старшего лейтенанта; к тому же этот показался Юрию более широким в плечах, чем тот.
  'Может быть, и не он... А может быть, его на днях наконец-то повысили. Вот он, на радостях, и сшил для новых погон пиджак на вырост. Наверное, теперь и пахнет от него не водкой, а трёхзвёздочным коньяком. Но для меня эта встреча пахнет тюремными клопами. А для Лёшки... и подумать страшно'.
  И всё же, несмотря на охватившее Юрия волнение и даже, в какой-то мере, смятение, верить своим глазам ему не хотелось. 'Как бы Лариса и следователь смогли одновременно здесь оказаться? - спросил он себя; и сразу же нашёл ответ. - А разве трудно, имея под руками расписания движения автобусов от Краснодара и от Ростова, с помощью телефона согласовать такую встречу? Вполне хватило бы тех сорока минут, на которые был задержан рейс в Отрядной. А Крымск выбран местом их встречи потому, что здесь пересекаются магистральные трассы Краснодар - Крым и Ростов - Новороссийск. Теперь они вместе направляются в Крым. Неужто им стал известен наш евпаторийский адрес? И они едут, чтобы забрать Алёшку?'
  'Нет, вряд ли. Иначе бы меня не выпустили из Отрядной. Но почему Второгод и Лариса не предпринимают никаких мер предосторожности для того, чтобы я не обнаружил их присутствие здесь?'
  'Очевидно, Второгоду сообщили, что я уехал из Краснодара на электричке, и он уверен в факте моего отсутствия в Крымске. А не волнуется о моей судьбе - потому что уверен: как бы я ни петлял по дороге, всё равно попаду в заранее поставленную западню'.
  'Место для надёжной западни только одно: паромная переправа. Вот там, скорее всего - по другую сторону пролива, в Керчи, Второгод и Лариса и будут ожидать моего появления. После чего они отправятся следом за моим автобусом на каком-нибудь легковом транспорте. Им даже не нужно сопровождать меня до порога снимаемой мной квартиры. Достаточно узнать в Симферополе, у кассира или у водителя, что интересующий их клиент едет в Евпаторию. А там - позвонить или заехать в горотдел образования, спросить о месте обучения второклассника имярек, и... 'Здравствуйте, мы - мама и милиция. Вы нам рады?'
  'Что ж; пусть они едут к парому и отдыхают у моря, пока не надоест. А мне нужно незаметно от них забрать багаж и отправиться в Крым северным маршрутом, через Ростов'.
  Выскочив на перрон через дверцу водителя, Юрий перебежал к заднему торцу автобуса и осторожно, чуть ли не выставив глаза перископами на тонких ниточках нервов, выглянул за правую плоскость обшивки автобуса. Водитель стоял у открытого багажника, рядом с ним колыхался расклешённый край коричнево-бежевого платья, далее виднелся приземистый силуэт человека в мышином пиджаке.
  Через пару минут Юрий опять выглянул: багажники уже закрыты, все пассажиры вошли в автобус. Отойдя на шаг вправо от автобуса, он внимательно всмотрелся в наполовину занавешенные, запылённые окна. Лариса и милиционер сидели на креслах, находившихся позади кресла водителя. Рядом с ними, в проходе между креслами, стояли контролёрша и водитель автобуса.
  'Незаметно поговорить с водителем, чтобы убедить его отдать мне багаж, не удастся, - с огорчением подумал Юрий. - С какой стороны ни обратись к нему, хоть от пассажирской двери, хоть от двери самого водителя, Лариса или Второгод всё равно заметят.'
  В этот миг Лариса, словно почувствовав его взгляд, плавно повела головою вправо. 'Она', - откачнувшись к борту автобуса, прошептал Юрий. Его последние сомнения и смутные надежды безвозвратно исчезли.
  2
  На перрон прикатил ещё одни автобус. Некоторые из покинувших его пассажиров через площадь перрона пошли к улице, ведшей в город. Юрий, взглянув на проходивших мимо него людей, на мгновение задумался, а затем затесался в середину их толпы.
  Выходя с площади на городскую улицу, он заметил невысокую раскидистую сливку, которую можно было использовать в качестве наблюдательного пункта. Для постороннего взгляда человек, копошащийся между ветвей деревца - самозваный хозяин этого дикого уголка, пытающийся найти хотя бы одну не обнесённую мальчишками сливу. А 'хозяину', сквозь редкие ветви молоденькой кроны, по-хозяйски видно и слышно всё, что происходит на перроне.
  Вскоре пожилая, но шустрая контролёрша, размахивая какой-то бумагой, выскочила из автобуса и быстрым шагом пошла к правому крылу автовокзала, в сторону располагавшейся там автодиспетчерской. Но автобус продолжал стоять на месте. Послышался многократно усиленный, реверберирующий от стены соседнего с Юрием здания голос диктора автовокзала:
  - Автобус, следующий из Краснодара на Симферополь, отправляется. Отставших пассажиров просим занять свои места.
  Прошло долгих три минуты. Диктор повторил ту же информацию. Автобус продолжал стоять; из автобуса никто не вышел и никто в него не вошёл.
  'Чего тянете? - мысленно вскричал Юрий. - Если пассажир не явился на посадку, водитель обязан его багаж выставить, и только потом уезжать. А я помашу вслед, заберу свои чемоданы и поеду в Ростов'.
  В течение ещё пары томительных минут из автобуса так никто и не вышел - ни водитель, чтобы выставить чемоданы, ни кто-то из пассажиров.
  Вдруг автобус запыхтел мотором и неспешно покатил по площади. Юрий похолодел. 'Почему водитель не выгрузил мои чемоданы? Не понял, что отсутствует самый ценный пассажир? Вряд ли. Может быть, ему велел так сделать Второгод? Но в таком случае он знает, что я - здесь, и понял, что эти чемоданы - мои. Что ж, решение вполне разумное: зачем гоняться за мной по Крымску, если гораздо удобнее доставить чемоданную приманку на место намеченной засады. И там, рассчитывая на то, что я не догадаюсь о ментовской догадливости, дожидаться моего появления. А то и ещё хуже: мышеловкой будут заведовать местные милиционеры, а Лариса и Второгод поедут дальше, потому что знают, куда нужно ехать'.
  'Неужто я прокололся? Но - когда? На чём?' - подумал он; и с сумасшедшей скоростью замелькали в голове картины из череды последних трёх недель.
  
  Глава 8. Нагаданное несчастье и загаданное счастье.
  1
  Семнадцать дней назад, ранним утром пятнадцатого августа 1991 года, Юрий выехал из Евпатории на собственных 'Жигулях'. (Правда, сам Юрий, хотя и ухаживал за этой старой 'копейкой' с неимоверным старанием, подсознательно всё ещё считал эту машину отцовской; может быть, потому и стыдился ухаживать кое-как.) По дороге, решив взять попутных пассажиров, он остановился на площади у Симферопольского автовокзала. Вскоре к машине подошла женщина лет пятидесяти - пятидесяти пяти. Из багажа при ней была только небольшая туго набитая дамская сумочка. Хозяйским жестом приоткрыв дверцу автомобиля, женщина произнесла:
  -Мине до Таганрогу. Учти: платить буду стоко, скоко на автобусе. Мине не надуришь, цены я знаю. - И, не дожидаясь ответа, неторопливо и спокойно уселась на заднее сидение. После чего, опять-таки не обращая видимого внимания на хозяина авто, она вынула из своей сумочки помаду, зеркальце и принялась подправлять размазавшиеся очертания уголков своих вяловатых губ.
   Бесцеремонность этой нахальной тётки Юрия не только озадачила, но и несколько возмутила.
  - А почему Вы решили, что нам по пути? - с вредноватой ноткой в голосе спросил он у неё.
  Тётка весело усмехнулась и беспардонно- бесшабашным тоном ответила:
  -А я у карты заглянула, и увидала, што твоя дорожка - через Таганрог. Што, не так?
  - Что-то у Вас дорожные карты кривоватые. Видать, ещё до постройки паромной переправы рисованные, - возразил Юрий, продемонстрировав своей усмешкой, какие, по его мнению, у этой настырной особы карты. - Если по нормальным картам, то через паром дорожка на Краснодар короче.
  -Э-э! Я в энти твои дорожные карты никода не заглядаю, - тем же 'пофигистким' тоном возразила тётка. - Я в них ничё не понимаю. А от как гадальные карты разложу - всё могу узнать!
  Спрятав помаду и зеркальце в сумочку, она уселась поудобнее и пообстоятельнее, явно настроившись на долгий путь и неспешную, обстоятельную беседу.
  -Я, вобще-т, ишо вчера хотела ехать, - не сомневаясь, что данное сообщение её невольному слушателю покажется очень интересным, принялась рассказывать кандидатка в пассажирки. - Уже и собралася, и чуточку накрасилася; ну, от как сичас: рази много? да подумала: надо ж успеть глянуть, как дорожка выпадет. Про то, што будет у Таганроге, я вже узнала; а на дорожку карты кидаю тода, кода из дому выходить.
  Ну от, раскинула. И вышло, што ежели поеду у этот день - ну, ишо вчера, понятно? - то будет мине нещастя. У аварию попаду, а оттуда - у больницу. Представляешь?- нервно хохотнула тётка. - Ну, думаю: не, такого свиданьица мине не надо! А съездить хочется. Хучь и не очень срочно надо. Мужик такой, что не дюже обидится, подождёт. Иде он ишо такую красавицу найдёт? - самодовольно усмехнулась она.
  -Я тода кинула карты ишо разок: а ежели мине поехать завтра? Ну, получается, уже сёдня. Выпало - лучче не придумаешь! Первая ж бубновая машина довезёт мине куда надо. Быстро и без аварий. - И с нагловатой настоятельностью воскликнула: - Понял? Цельных полчаса тибе тута ждала! Не приседала! Так што - до самого дому штоб довёз!
  В голосе её слышались спокойствие и неколебимая уверенность в абсолютной истинности своих слов. Юрий взглянул на неё внимательнее: нет, не похоже на то, что первое впечатление его обмануло. Обыкновенная тётка из базарных торговок. Рыжая, краснолицая, не слишком опрятная. Наверняка - матерщинница и скандалистка.
  И вдруг он подумал: дорога через Ростов длиннее, зато не придётся терять пару часов на паромную переправу. А заодно и платить за неё. В итоге, с учётом тёткиной оплаты 'по цене автобуса', получится даже несколько выгоднее.
  -Чего так смотришь? Не веришь, што мине про тибе карты сказали? - с самодовольно-добродушной усмешкой спросила у него тётка. И хвастовито произнесла: - Я токо у жизни такая, как усе прочие. А возьмуся гадать - и сама не знаю, откудава оно в мине и берётся. Прям будто хтой-тось карты подкладает да на вухо шепчет, што сказать. Хошь, тебе погадаю? Усю правду скажу.
  - Я в гадания не верю,- пренебрежительно отмахнулся Юрий.
  - Не боись, я - не цыганка, у меня в роду токо русаки та хохлы, денег с тя не возьму, - развязно хохотнула тётка, доставая из сумочки колоду карт. - И дурить не буду. Што карты покажут, то и скажу. На-ка, подержи, - нахально-самоуверенным жестом сунула она колоду через спинку кресла в руки Юрия. Юрий, чтобы колода не упала на пол и не рассыпалась под сидениями ('собирай их потом там, в неудобье'), подхватил колоду и незамедлительно подал обратно, сунув её в ладонь самозваной прорицательницы.
  Тётка в тот же миг, всем своим неравномерно загорелым и слегка веснушчатым лицом, чуть ли не до синевы побледнела; глаза, только что болотисто-серые и развязно-весёлые, стали сумеречно-зелёными и сосредоточенно-бездонными; да и вся сделалась как-то строже, суше, и даже, показалось Юрию, похудела и сделалась стройнее.
  2
  -Я готова, - через десяток секунд напряжённого молчания непонятно кому, нараспев и словно каким-то другим голосом, не прежним базарным сопрано, но манерным полуинтеллигентным контральто сказала гадалка. Властным и (что, опять же, показалось Юрию очень в ней странным) элегантным, чуть ли ни светским жестом вынув колоду из ладони Юрия, она несколькими быстрыми и отработанно-привычными движениями перетасовала карты. Сразу по окончанию этой операции лицо её несколько порозовело.
   Раскладывая карты на заднем сидении машины, она (тем же, внезапно прорезавшимся в ней глубоким контральто) принялась рассказывать, как подумалось не слишком-то внимательно вслушивавшемуся в её слова Юрию, обычную и незамысловатую белиберду про него, червового короля, да про интригующих против него двух дам, крестовую и пиковую, сумевших привлечь на свою сторону какого-то важного и влиятельного пикового короля.
  - Вот, смотри: всё точно! Ждёт тебя ближняя дорожка, - указала гадалка не очень-то чистым мизинцем на очередную, только что перевёрнутую ею карту. - А вот и бубновая дама, - перевернув следующую карту, с удовлетворением констатировала она. - Это, конечно, я; я всегда была самой настоящей блондинкой, никогда не красилась, - горделиво тряхнула она редковатыми, завитыми на термических бигудях светло-рыжими кудрями. - Вот, сам видишь: будем попутчиками. А это кто так торопится? Сам из колоды высунулся! - воскликнула она. - Крестовый валет. Значит, будет тебе ещё один пассажир. Как только уберу карты, сразу и подойдет.
  -Неплохо бы. А то что-то привокзальный мент стал на нас поглядывать, - обеспокоенно буркнул Юрий.
  -Та-ак! Что нас в этой дорожке ждёт? - продолжая раскладывать карты, сама с собою увлечённо беседовала гадалка. - Ага! - с удовлетворением воскликнула она. - У меня всё будет так, как я хочу; ну, чего я хочу, тебе знать не обязательно. А валет - тот, что скоро подойдёт - хочет, чтоб имел ты надежду на его интерес; да только не верь ему: обманет. Но - не огорчайся; не знаю, как, но тебе от этого только лучше будет. Для обманщика его обман - грех, и в своё время он за него ответит. А для тебя, если зла в себя не впустишь - тренировка. Чтоб не каждому на слово верил.
  - А теперь, - тасуя карты, интригующе пропела гадалка, - посмотрим, на что ты надеешься. - И, продолжая выбрасывать на сидение очередные порции карт, уверенно произнесла: - А надежда у тебя, что в конце дороги ждут тебя деньги. Скорее всего - ерунда какая-нибудь, мелочь; но для тебя эти деньги - большие. Но надежда эта не сбудется, а...- голос гадалки прервался, она вновь слегка побледнела, - ...да, милый, так, так, - сочувственно и внимательно взглянула она на Юрия, - ждёт тебе тюрьма. Видишь: туз пиковый. А держат его против тебя сразу двое: злая на тебя крестовая дама и помогающий ей пиковый король. Крепко держат. И перекрыли они этим тузом все твои дороги.
   Гадалка, задумчиво шевеля губами, ещё раз тщательно осмотрела все разложенные карты, а затем тихим, но очень уверенным голосом произнесла: - Да. Хочешь, не хочешь, а ждет тебя казённый дом. Надолго. Очень надолго. Нет, не миновать, как ты ни старайся. Лучше б тебе туда и не ехать. Может, не поедешь? - с соболезнованием спросила она; и, в качестве утешения, произнесла: - За меня не волнуйся. У меня сегодня день счастливый, я и без тебя доеду.
  -Нет. Не могу отказаться от такой попутчицы, - усмехнулся Юрий; но в душе у него немного защемило: очень уж совпадали пророчества гадалки с его собственными опасениями. Убеждая и успокаивая самого себя, он серьёзным тоном возразил: - Надо ехать. Обстоятельства требуют. Заодно, - опять усмехнулся он пассажирке, - проверю точность ваших предсказаний.
  -Ой, правда; чего я тебя спрашиваю? Карты уже показали, что с тобой придётся ехать, значит, всё равно поедешь, - укорила и успокоила себя гадалка; но, опять-таки сочувственно взглянув на Юрия, раздумчиво пробормотала: - Ну... Единственное, что могу для тебя сделать - ещё раз, для проверки, карты бросить. Чтоб ты убедился: я правду говорю.
  'В самом деле: надо, для проверки и познавательного интереса, посмотреть повнимательнее: не мухлюет ли дамочка? А то сейчас натасует себе тех же карт, и примется уверять, будто она - не шулер, а волшебница', - подумал Юрий.
  Гадалка, опять взяв карты в руки, принялась не глядя, профессионально-быстро (и, как с некоторым разочарованием отметил Юрий, честно, рубашками вверх) перетасовывать их. Затем, произнеся:
  -Сдвинь-ка своей рукой, на счастье. Узнаем, что тебя по приезду ждёт, - она протянула колоду Юрию.
  Юрий, с задуманной им целью проверки и познания, не просто сдвинул карты, но несколькими движениями дополнительно перемешал их. После чего он с довольной усмешкой просунул руку между спинками передних сидений и положил карты на сидение перед гадалкой. Гадалка, не выразив ни малейшего неудовольствия его самоуправством и не беря карты в руки, двумя пальцами сняла с колоды верхнюю карту и перевернула её вверх лицом.
  -Вот, пожалуйста: пиковый туз, - без всякого удивления по поводу его появления, как о чём-то само собою разумеющемся сказала она. - Видишь? Так что - никак тебе мимо него не проскочить. Тюрьма тебя там ждёт, милок. Тюрьма, - с искренним соболезнованием проговорила гадалка. Затем она, также без всяких искусов, перевернула следующую верхнюю карту и положила её рядом с тузом.
  - Совсем плохо дело. Все друзья от тебя отвернутся, все враги против тебя сговорятся, никто ничем тебе не поможет, - задумчиво сказала гадалка; и со вздохом заключила: - Всё. Дальше гадать нету смысла. Лучше всё равно не будет, а хуже - некуда.- И, после некоторых размышлений, предложила: - В общем, давай сделаем так: я поеду на автобусе, ему аварии не так страшны. А ты, раз я тебя уже разволновала, езжай-ка обратно. А то - мало ли что. Карты тоже могут чего-то не угадать. Чего зря судьбу искушать? И я доеду нормально, и ты в тюрьму не попадёшь.
  -Бум искушать, бум, - возразил Юрий; и скептически усмехнулся. - Что за пассажирка странная попалась? То уверяет, что карты ей сказали - ехать со мной; теперь уговаривает ехать раздельно. Не пойму, кто тут, в машине, туда-сюда тасуется: пассажирка или карты?
  -Не веришь, - с осуждением покачала головой гадалка. - Потом поверишь, да поздно будет. Ну, вольному - воля, а тебе... то, что я сказала.
  Юрий, невольно задумавшись, промолчал, а гадалка уселась вольготнее, встрепенулась, окончательно порозовела лицом, посерела и потускнела небольшими глазками, а затем, словно вспомнив о чём-то очень важном, торопливо схватила свою сумочку и, доставая оттуда зеркальце и помаду, прежним разгильдяйски-базарным голосом сказала:
  -Ну, как хошь. Я тебе прокукарекала, а там - хучь не рассветай. Ты, поки стоим, думай, а я ишо чуть-чуть пантрет себе подправлю. А то, чустую, губы размазалися, поки с тобой болтала. Ой! Чуть не забыла: карты надо убрать, штоб крестовой валет не задерживалси. - И, положив зеркальце и помаду на сидение, она протянула правую руку к колоде; но вдруг вскрикнула:
  -Да ну его, ентого валета! Ничё с ним не случится, пусть трошки подождёт. Как это можна: дажича не глянуть, чем дело закончится? Ну, и пусть тебе неинтересно! Иди, иди три свои окна. Для сибе гляну. Правда, не могу; гляну.
  Юрий, взяв с собою пару чистых тряпок и бутыль воды, вышел из машины, а тётка медленно, но, в отличие от прежних холодновато-элегантных жестов, с заметным волнением и с истинно карточным азартом ухватила двумя пальцами верхнюю карту. На сей раз, сняв карту с колоды, переворачивать её сразу же она не стала, но так, неперевёрнутой, медленно, подрагивавшими пальцами понесла её к двум другим, всё ещё лежавшим на сидении. И лишь когда новая карта оказалась над пиковым тузом, тётка с азартно-бесшабашным возгласом:
  -Замок! Чему бывать, того не миновать! - перевернула карту и положила её поперёк первых двух.
  -Ничё не пойму... И што бы ето значило? - взглянув на открывшуюся карту, с заметно сконфуженным видом, негромко и растерянно пробормотала тётка. Вслед за тем гримаса растерянности на её лице вдруг сменилась отображением глубокого внутреннего испуга, и она голосом, к тому мгновению вдруг резко охрипшим и севшим, прошептала:. - От те и на. А я-то думала: не могёт такого в природе быть.
  -Что? Ещё один пиковый туз в колоде обнаружился? - рассмеялся Юрий по другую сторону лобового стекла.
  -Да ежели б так... Карты легли дюже странно. Мине рассказывали, што такое могёт быть, но сама ишо не встречала... В общем, есть тебе знак: кода будет совсем плохо - проси помощи.
  - У кого просить? У прокурора? Или - дождаться расстрельной команды?
  -У кого, сказать не могу: тута ентого не показано, - продолжая сосредоточенно разглядывать карты, негромко сказала тётка. - Эт тебе самому угадывать придётся. Но ежели угадаешь, то помощь будет. Мине рассказывали: ети карты означають, што - сильная помощь. Очень сильная. Эт - точно. У тюрьму, деваться некуда, всё равно попадёшь: от же он, туз, никуды не делся. Но стоит он теперича непрочно, сильно набок валится. А валит его от та самая помощь. Помощь, я тебе сказала, сильная. Так што у тюрьму тебе посадят ненадолго. Или выпустят до сроку.
  - По амнистии, что ли? - с ироничной деловитостью уточнил Юрий. - В честь праздника Великой Октябрьской революции? Тогда - минимум годик придётся отсидеть. В этом году, на семьдесят четвёртой годовщине, амнистию объявлять не станут: число не круглое. Зато в следующем - ох, и амнистию забабахают! Будем счастливы, как в юбилейном семьдесят седьмом. Тогда урки всю страну на уши поставили. А уж Ростов просто в крови купался.
  - Говорю ж тебе: не знаю, - отмахнулась от его речей повеселевшая вновь тётка. - Одно скажу: помощь тибе будет такая сильная, что всё с ею у тибе будет хорошо. Ежели сам каких-небудь глупостев не понаделаешь. И не попадёсся у капканы дамы крестей та короля пикей.
  -Не знаю, как насчёт дамы и короля, а вот валета что-то не видать, - садясь обратно в машину, скептически усмехнулся Юрий. Тётка, быстро собрав карты, сунула колоду в сумку, затем выглянула в окошко и громко воскликнула:
  -Ну, што я тибе говорила? Токо карты убрала - а тута и попутчик. Заводи свой драндулет!
  3
  К автомобилю важной неспешной походкой подходил пожилой, потрепанный жизнью смуглый мужчина.
  - Куда едешь? - остановившись напротив водительского окошка, небрежно, словно делая одолжение, сказал он Юрию.
  - А тебе куда надо?
  -До Ростова.
  -Садись.
   Сколько хочешь?
  - Сколько на автобусе.
  -О, да ты - жадный. Мог бы и сбросить.
  -Не нравится, поезжай другим транспортом.
  Мужчина изобразил на лице раздумия человека, подсчитывающего неоправданные, но почти неизбежные убытки. Не придя к определённому выводу, он с недовольством спросил:
  -Хоть быстро-то поедешь?
  Милиционер, прогуливавшийся по привокзальной площади, повернулся на его голос и важной неспешной поступью направился к машине.
  - Быстрее, чем автобус, - нажимая на педаль стартёра, сухо сообщил Юрий.
   'Крестовый валет', мгновенно потеряв чопорность, вскочил в машину, усевшись рядом с гадалкой на заднем сидении, и они отправились в путь.
  В Таганроге Юрий подвёз гадалку к дому её жениха: дом этот стоял почти у трассы.
  При подъезде к Ростову 'крестовый валет' тоже попросил доставить его к дому: мол, это в двух кварталах от трассы, но общественный транспорт туда не ходит, а у него что-то плохо с печенью: видно, натрясся в дороге.
  Когда Юрий остановил машину в указанном пассажиром месте, у полуразваленных ворот какой-то полуразрушенной усадьбы, 'крестовый валет' попросил его посигналить, чтобы известить жену о приезде долгожданного мужа. Юрий посигналил. Сразу же на улицу дружно вывалилась, словно давно ожидая этого момента непосредственно за забором близ ворот, целая толпа цыган: трое мужчин в чёрных рубашках, пять женщин в монистах и цветных платках и неподдающаяся счёту орава разновозрастной ребятни.
   'Крестовый валет' перестал с озабоченным видом рыться в карманах, якобы ища там деньги, и с радостным воплем выскочил из машины. Женщины разноголосым хором радостно заголосили. Цыганчата с воплями помчались к машине. Мужчины вначале бросились все вместе обнимать 'крестового валета'; затем принялись поочерёдно, в соответствии с какой-то строгой иерархией, по одному крепко прижимать приехавшего собрата к своей груди и при этом крепко хлопать его по спине и плечам; а потом как-то ловко, все разом, обняли друг друга за плечи, словно впряглись в дружную четвёрку ('крестовый валет' и наиболее уважаемый из встречавших его - в центре, двое остальных - по краям), и крепко спаянной шеренгой пошли к воротам усадьбы.
  - Эй, ромалы! А деньги?- не столько из-за денег, сколько ради познавательного опыта крикнул вслед им Юрий. Одна из четырёх голов безостановочно удалявшегося широкого, многорукого и многоногого симбиотического тела обернулась и возмущённо прокричала:
  - Что? Ты меня своей колымагой чуть до смерти не затряс! До печёнки своими гнилыми рессорами достал! А ещё мои деньги хочешь? На тебе деньги, если такой жадный!
  Поверх четырёх голов взлетела тёмная ладонь и швырнула назад, за общую спину, с десяток рублёвых купюр. Несколько цыганчат, нетерпеливо ожидавших этого театрального действа, вперегонки и в драку бросились расхватывать мятые рублёвки. Затем они, один за другим, подбегали к двери машины и издевательски-дразняще крутили перед лицом Юрия этими бумажками, а при этом норовили вырвать вожделенные рублёвки из чумазых кулачков других конкурентов. Остальные цыганчата, пользуясь тем, что внимание водителя отвлечёно ритуальными плясками в честь цыганской мамоны, старались скрутить подфарники, отломать дворники, оторвать зеркальце заднего вида, открыть багажник и двери машины.
  Посигналив для острастки вертевшимся под колёсами, но отнюдь не испугавшимся цыганчатам, Юрий, не прекращая ухмыляться и удивлённо покачивать головой, на заднем ходу погнал машину обратно. Развернувшись на перекрёстке, он вышел из машины и обошёл её вокруг: не хватало ещё быть оштрафованным из-за отсутствия какого-нибудь подфарника. Всё было в порядке, за исключением надломанного держателя зеркала заднего вида.
  Юрий с облегчением вздохнул, а затем неудержимо рассмеялся: 'Ну-ну; насчёт 'тренировки к вранью' тётка тоже угадала'.
   Поправив зеркало, он развернулся и, помахав ладонью мчавшимся к перекрёстку цыганчатам, отправился в дальнейший путь; и с тех пор о гадалке и её заморочных пророчествах не думал и не вспоминал. Но иногда, при взгляде на следовавшие позади машины через перекошенное и покачивавшееся зеркало, усмехался, покачивал головой, еле слышно шептал: 'Ну и воспитание! Неужели им не стыдно?', даже не догадываясь, что совсем скоро, уже через несколько дней, за очередным поворотом мчавшегося над ним и над всей страной времени такое отношение к другим людям и к чужой, прежде всего - 'общенародной' собственности станет одним из непременных условий личного преуспеяния и быстрого обогащения.
  Затем, по приезду в станицу, в закрутившем его водовороте невзгод и страстей, Юрий ни разу не вспомнил о гадалке и её пророчествах. И только сейчас, в момент напряжённого вглядывания в недавнее прошлое, он вдруг понял, что всё знаковое из того, что произошло с ним после той поездки, практически полностью соответствует смыслу предсказаний его бывшей попутчицы.
  
  Глава 9. Безотказное приглашение.
  1
  В станицу въехал он уже поздним вечером. Первым делом направился не к своей скромной хате, сданной под квартиру (за весьма символическую оплату, лишь бы не пустовала) переселенке из Карабаха, а к большому родительскому дому. Не включая фар, он загнал машину в пристроенный к дому гараж, и больше уж, до самого утра, не выходил из дома: беседовал с матерью, а заодно готовил ужин и будущий завтрак.
  Рано утром, пока соседи ещё спали, он уехал на велосипеде к своей хате: вчера мать передала ему просьбу квартирантки о том, чтобы он, сразу по приезду, починил там покосившийся забор. Хотя сам он хотел начать ремонтные работы с крыши родительского дома, около половины шифера на которой было разбито градом. Но - мать настояла: неудобно перед квартиранткой; всё-таки женщина с двумя детьми, надо помочь в первую очередь...
  Часа два он занимался ремонтом ограды. К его недоумению и даже огорчению, было ясно, что ограда покосилась не случайно. Кто-то её специально завалил, расчётливо и аккуратно надавив на один из столбов задком грузовика или 'уазика'.
   Часа через полтора его работы к нему подошёл пожилой, лет шестидесяти, сосед, переселившийся из Баку сразу после 'сумгаитских событий'. Сосед этот страдал пороком сердца, а также прихрамывал, объясняя первое - последствиями волнения, пережитого им на торговом судне, где он работал коком, а второе - последствиями ранения, якобы полученного им в Великой Отечественной войне. Но для участия в той войне он был слишком молод; а готовить умел, по его собственной оговорке, только яичницу. Да и пенсию (как всем соседям рассказала болтливая почтальонша) получал он не в размере стандартных ста двадцати рублей, а в несколько раз большую; такую, какая полагалась бы военному в чине подполковника. Но получал он её, по утверждению почтальонши, не от военкомата, а от Комитета. Юрий, по совокупности этих настораживавших обстоятельств, профессионально-въедливому дружелюбию соседа не слишком-то доверился. Но отделался он от его въедливых расспросов о житье-бытье на новом месте обитания довольно легко - всего лишь вежливым 'не беспокойтесь, всё нормально'.
  Пожилого следопыта утащила домой встревоженная чем-то жена (было весьма похоже на то, что сработал 'сумгаитский синдром), а во дворе показалась сонная квартирантка. Сделав вид, что только что поняла, кто это стучит во дворе, она подошла к Юрию, поприветствовала, задала в точности в точности те же вопросы, что и ушедший ни с чем чекист. Также уяснив, что 'там' 'всё нормально', она убежала в дом, но вскоре выскочила умытая и принаряженная. Объяснив, что ей нужно срочно сходить на рынок за продуктами, попросила доделать ремонт забора именно в этот день, потому что - 'сколько же можно жить, как на улице?'
   Минут через сорок после её ухода вплотную к забору, едва опять не свалив его, на лихом вираже подъехал милицейский уазик. Из уазика вышли двое: полноватый рыжеватый хмурый лейтенант милиции и сиявший агрессивной радостью чернявый младший лейтенант.
  -Вам нужно на полчаса проехать с нами в отделение для выяснения кое-каких обстоятельств, - пробурчал лейтенант, остановившись в метре от Юрия.
  -Мне нужно? - усмехнулся Юрий. - Лично мне нужно чинить забор. Вы же, наверное, знаете, что квартирантка просит сделать ремонт поскорее. Может быть, можно совместить приятное с полезным? С удовольствием поучаствую в выяснении без отрыва от починки.
  -Мы всего на полчасика съездим, не больше. А потом мы Вас на этом же транспорте обратно привезём, - крайне недружелюбным тоном пообещал лейтенант. Младший лейтенант посуровел и подвинулся чуток ближе.
  -Зачем тратить на меня время и бензин? Починю, сам приеду.
   -Нет, нужно сейчас, - ещё угрюмее возразил лейтенант. Из уазика, с угрожающе - свирепым выражением лица, выпрыгнул молодой, физически развитый сержант и стал в позу 'высокий старт'. Ещё один милиционер сурово поглядывал с водительского сидения. Ноги его, поставленные на порожек приоткрытой дверцы, были напряжены, всем своим видом он, как и остальные члены группы доставки граждан из дому и на дом, давал понять, что отказ от приглашения может сильно повредить состоянию здоровья неуважаемого клиента.
  Драка с представителями власти в планы Юрия не входила, и он молча пошёл к уазику.
   2
  -Это твои полчаса? - часа через полтора после начала допроса спросил следователя Юрий.
  Тот, продолжая заполнять каракулями уже четвёртый лист бумаги, вместо ответа лишь небрежно пожал плечами: мол, так уж у нас принято, привыкай. И вновь, уже по третьему или четвёртому кругу, принялся задавать одни и те же вопросы: где Юрий живёт, где работает, и так далее.
  Юрий, демонстрируя понимание, законопослушание и абсолютную лояльность к властям, охотно делился 'сведениями': спасибо, живём хорошо. Где? Снимаем квартиру в небольшом городке, на одной из его деревенских окраин. Да, работаю строителем; а как уважаемый лейтенант об этом догадался? Нет, не ворую. Увы, трудовую книжку ещё не оформил: в отделе кадров нет соответствующих бланков; но обещали, что скоро будут. Нет, не ворую. Где огород? Там же, при доме. Да; лучок, чесночок, помидорная грядка. Нет, не продаю. Спасибо, на жизнь хватает. Нет, не ворую. Автомобиль? Да, на ходу. Номера? Пожалуйста. Сын? Конечно, учится. Почти на одни пятёрки. Да, оба мы - под своей фамилией; а как же иначе? Ой, спасибо; даже не догадывался, что можно и под чужой. Здоров ли ребёнок? Ещё и как! Такой шустрый... Нет, в поликлинику не обращались. На приёмах в туб-онко-вендиспансерах, в местной администрации и в генеральном консульстве не были. Самолётами не летали, с парашютами не прыгали, кроссы не бегали, ни в каких других соревнованиях не участвовали, в турпоходы не ходили, в вытрезвителях не сидели, в больницах не лежали, на досках почёта не висели. На сохранение не ложились, в моргах не хранились. В кружки кройки и шитья, в отряд юных космонавтов, в народный хор и в народную дружину, в пионерскую и октябрятскую организации, в сберкассу и кассу взаимопомощи не вступали. Родственники? Все законопослушные, все отвернулись, все укоряют, все о нас знать ничего не знают и знать не желают; никому из них, даже родной матери, сообщить свой адрес нельзя. Задержания? Преступления? Суициды? Свидетельские показания? Штрафы? Замены документов? Поездки за рубеж? Гастроли? Попытки сдать сына в детский дом? Нигде, ничего, никого, ни на кого, никем, никаких, никуда, никогда! Ни за что! Весь отчётный период жил без учёта и прописки, в непрерывных бегах - алиби, алиби, алиби.
  Затем следователь предложил Юрию очень выгодную, по его словам, сделку: Юрий должен незамедлительно сообщить адрес своего нового места жительства и дать подписку о невыезде, после чего следователь постарается уговорить начальство не сажать его в тюрьму. Но, это, конечно, при условии, что сообщённые Юрием сведения окажутся верными. А до окончания проверки - что сделаешь? - придётся временно посидеть.
  Юрий, после минуты старательного изображения глубоких раздумий и мучительных колебаний, сказал, что, в принципе, он уже устал от беготни. И с удовольствием ввёл бы процесс передачи ребёнка ему в законное русло. Но и высказал соображение, что, перед тем как сообщить о месте пребывания сына, ему нужно предварительно посоветоваться с ним самим. А как же иначе? Иначе - это будет не продуманным и взвешенным решением судьбы ребёнка в интересах самого ребёнка, а закулисным кулуарным сговором. Элементарным самоуправством. А с его стороны, как отца, и того хуже - прямым предательством интересов доверившегося ему сына. Разве не так? А для того, чтобы посоветоваться, ему придётся к сыну съездить; ведь тот самостоятельно приехать сюда на переговоры не сможет. А вот с отцом, если тот скажет ему своё 'да', незамедлительно приедет.
  Так что, хотя лично Юрию, как советскому гражданину, сделанное ему предложение представляется весьма... и вообще! Ну, просто! Очень, очень! Увы, от практического воплощения его пунктов в жизнь придётся воздержаться. Временно, конечно же, всего лишь временно. До момента встречи с сыном. Во время которой он, подобно уважаемому следователю, также постарается уговорить мальчишку поверить, что обещанию уважаемого следователя можно безоговорочно верить.
  Похоже, следователю такая логика очень не понравилась. Он помрачнел, обиженно насупился, подвинул исписанные им листы к Юрию и, ткнув в низ последнего листа пальцем, невнятно буркнул:
  -Напишите вот здесь: 'С моих слов написано верно'. И распишитесь. Там, где галочка.
  -А прочесть можно? - осведомился Юрий.
  -А чего там читать. Что Вы говорили, то я и писал, - ещё невнятнее пробурчал следователь.
  -Ну что Вы; не совсем то, что я говорил. И даже - совсем не то. Разве я Вам говорил такое: 'Воспользовавшись доверчивостью матери, я противозаконно похитил у неё её ребёнка'? - возразил Юрий, уже успевший пробежать взглядом по начальным строчкам первого листа. - Я Вам говорил: 'Мать самоустранилась от воспитания ребёнка и ухода за ним...'
  -Ну и что? Кто-то же за ним присматривал? Одевал, кормил?
  -Я же Вам говорил: весь присмотр со стороны нанятой за мои же деньги старухи заключался в том, что мальчишка целыми днями сидел рядом с ней на рыбном рынке. А кормила она его только теми селёдками, которыми побрезговали покупатели.
  -Ну, и что?
  -А из одежды на нём имелись только протёртые на попе трусы. Так и ходил всю весну, лето и осень. А всё то, что я ему покупал, мать тут же перепродавала.
  -Это давало Вам право совершить тяжкое преступление? Украсть ребёнка у матери?
  -Ещё раз повторяю: я не воровал ребёнка у матери. Я, по праву и долгу отца, взял своего сына к себе. Поскольку его мать, по её же утверждениям, не могла о нём заботиться.
  -Ну, и что? Вы же сами сказали, что кто-то всё-таки заботился.
  -А то, что подписывать эту липу я не буду.
  Следователь, ещё больше помрачнев, принялся накручивать диск стоявшего на его столе телефона.
  -Александр Стефанович, подозреваемый отказывается идти на сотрудничество со следствием, - негромко проворчал он в трубку.
  -А я тебе сразу говорил, что нечего на его уговоры время тратить. Веди его к мировой судье. Прямо сейчас. С Севрюжным я уже всё согласовал, - донёсся оттуда громкий начальственный ответ.
  -Я понял.
  Повесив трубку, следователь встал и велел Юрию следовать за ним.
  
  Глава 10. Мировое решение.
  Если я виновен, горе мне!
  Если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей.
  Книга Иова.
  Комната судебного зала, зажатая между другими судейскими помещениями, была довольно длинной, метров около восьми, и непропорционально узкой, шириною метра в два с половиной. Вдоль центральной оси комнаты стоял массивный чёрный судейский стол, тяжёлый, как неисправимая вина, и длинный, как путь на Голгофу. У его дальнего торца в недвижных позах располагались три мрачные женщины в чёрных одеждах. Одна из них занимала место во главе стола, посредине его судьбоносного торца. Лицо её было высокомерно-нервным, напряжённо-недобрым и чем-то напоминало изображение карточной пиковой дамы. Поза 'пиковой дамы' была напряжённой, предельно вытянутой вверх. Восседала она на чёрном лакированном стуле с очень высокой 'судейской' спинкой.
  Две другие чёрные дамы располагались хоть и невдалеке от центральной особы, но - и не рядышком с нею; не у торца стола, но и не у боковых сторон; в общем, и не там, и не сям, а в самых неуютных местах - напротив боковых углов. Из чего, в соответствии с давней приметой, возникала догадка, что хоть какого-то брака судья им не позволит. Сидели эти дамы не на тронообразных раритетах из дореволюционного прошлого, а на простых, непрезентабельных и колченогих изделиях современного советского ширпотреба. Позы у них также были не горделиво выпрямленными, как у центральной дамы, но старательно приниженными: спины сгорблены, плечи опущены, тела наклонены к столу. При первом же взгляде на них (и уж, несомненно, при взгляде сверху, с высоты центрального стула) было понятно: обе они полностью осознают статус своих, хотя и высокозначимых, и глубоко ответственных, но всего лишь приближенных к центральной особе и безусловно подчинённых ей фигур.
   Внутри комнаты находилось ещё два человека. Второгод, широко расставив ноги и скрестив на животе руки, олицетворением равнодушного рока стоял у порога входной двери. Юрий, с глуповатой миной Швейка, переминался в полутораметровом пространстве между ближним торцом судейского стола и захлопнутой Второгодом дверью.
  Тяжёлые тёмные шторы на единственном окне были наглухо задвинуты, в узкой длинной комнате царили густой прохладный полумрак и напряжённая тишина. Тишина особо подчёркивалась еле слышным шёпотом, которым судья в дальнем конце стола, дистанцировавшего её от очередного преступника, давала важные государственные указания народным заседательницам, перекрывавшим преступнику оба боковых подхода к судейскому трону.
  Минуты через три центральная дама закончила свои наставления. Боковые женщины синхронно кивнули, синхронно повернули головы, уставили на Юрия пронзительные взоры и грозно нахмурились. Судья неприятным мужским фальцетом и, для маленькой комнаты, слишком громко произнесла:
  -Мы пригласили вас сюда, чтобы в последний раз попытаться решить ваш спор о ребёнке миром.
  -Спасибо... - успев сомкнуть зубы перед яростно рвавшимся наружу пояснением 'за приглашение', вежливо ответил Юрий; и хотел было улыбнуться. Но, увидев, что лицо судьи вдруг ярко вспыхнуло незаслуженной им неприязнью, благоразумно опустил голову на грудь и потупил взгляд. А в зале, как ему показалось, вмиг сделалось ещё темнее.
  -Если мать не жалко, подумайте хотя бы о ребёнке! - резко, громко и наставительно произнесла одна из заседательниц.
  'Я именно о нём и думаю', - хотел было сообщить ей Юрий; но счёл за благо промолчать.
  -И учтите: мы всё о вас знаем! Знаем даже то, что вы переводите свою пенсию на сберкнижку! - ещё громче воскликнула вторая заседательница.
  'То есть - ничего, кроме этого, вы не знаете', - обрадовался в душе Юрий; но внешне потупился и понуро покачал головой. Мол - да... понимаю... профессионалы есть профессионалы. От них ничего не скроешь.
  -Где находится ребёнок? - словно аккумулировав в себе и направив точно в цель отрицательную энергию, излитую в атмосферу предыдущими возгласами её помощниц, истерично выкрикнула судья.
  -Ребёнок находится у меня, - радостным и умиротворяющим голосом сообщил Юрий судье благую весть. - С ним всё хорошо. - И, всем своим видом демонстрируя отсутствие у него сомнений в том, что всем находящимся здесь, понапрасну тревожащимся о ребёнке добрым людям будет приятно разделить с ним эту радость, счастливо улыбнулся.
  Лицо судьи вспыхнуло ещё ярче. Заседательницы, не смея глядеть на его нестерпимое сияние, с неприятным удивлением всмотрелись одна в другую. Было заметно, что каждая из них другой очень не нравится; и что от перебросов взглядами неудовольствие в каждой из них только растёт; но именно это каждой доставляет какую-то странную радость. Быстро переполняясь распирающим сердца сарказмом и раздувающим ноздри гневом, дамы, словно пара раскрывающихся при падении парашютов, синхронно раздавались вширь и вверх, всё шире разгибая плечи, всё увереннее распрямляя спины. Сделавшись величественны ростом и могучи видом, боковые помощницы судьи медленно, но, опять же, абсолютно синхронно повернули свои лица к жертве, вброшенной в их юридический загон; и обе уставили беспощадные прицелы застывших зрачков в лоб безрассудного подсудимого, ведущего себя на арене не по тем правилам, что приняты в обслуживаемом ими колизее.
  Негодяй продолжал сиять своим нахальным счастьем. Заседательницы, переполнившись яростным негодованием, повернули прицельные рамки своих лиц в сторону главной судьи, выражениями глаз, изломами бровей и шевелениями гневных ртов требуя от неё немедленного и грозного возмездия. Судья, словно обожжённая парой высоковольтных разрядов, вылетевших из зрачков младших членов судейской тройки, конвульсивно дёрнулась и ещё громче прокричала:
  - Где сейчас ребёнок?
  Лицо её, искорёженное гневом, с мгновенно встрепавшейся, вздыбившейся причёской из коротких чёрных и, казалось, зашевелившихся волос, было не по-женски страшным.
  Юрий выбрал взглядом ту из боковых женщин, что показалась ему видом не то что добрее, но хотя бы флегматичнее остальных, и тем тоном, каким беседуют о самом сокровенном и дорогом с самыми мудрыми и уважаемыми людьми, обратился к ней с проникновенной речью:
  -Простите... не могли бы Вы подсказать... в порядке консультации... а то я, по дороге сюда, не успел найти себе адвоката... Обязан ли я отвечать на вопросы, касающиеся моих личных интересов? А также - интересов самых близких родственников. В частности, моего сына. У?
  После этих слов с судьёю произошло нечто ужасное. Глаза её хаотично завращались в вытаращенных глазницах; при этом правый зрачок покатился вправо, в угол щели между густо зачернёнными ресницами, а левый пополз вверх. Вмиг левый глаз из темно-карего сделался белым, как очищенное куриное яйцо или ободранный глобус, со слабо прочерченными по нему красноватыми прожилками безнадёжно перепутавшихся параллелей и меридианов.
  Через пару секунд зрачок правого глаза, неимоверным усилием воли его хозяйки, был выкачен в центр глаза. Левый зрачок продолжал хаотично блуждать, то выкатываясь наружу, то вновь закатываясь за веки; но правый намертво застыл посреди смотровой щели, в центре удерживающей его белой ярости. И оно, это перенапряжённое ненавистью и волевым усилием чёрно-коричневое пятнышко, смотрело цепко, внимательно и оценивающе в ошарашенное удивлённым ужасом лицо человека напротив. И видело, что Юрий - всё видит. И стремительно наполнялось всё большей ненавистью.
  -Пятнадцать суток! За неуважение к суду! - истерично прокричала судья. От чрезмерности усилия её правый зрачок опять сорвался со своего места и укатился влево-вверх, на встречу с заблудившимся под надбровный валик левым, так что нельзя было избавиться от ощущения, что в её глазницах всего лишь два переваренных куриных яйца.
  -Что, это и есть мирное решение? - со стремительно испарявшейся вежливостью спросил Юрий.
  -Во-он! - милицейской сиреной взвыла судья; и попыталась вскочить, но, ничего не видя, пошатнулась и чуть было не упала. В тот же миг заседательницы (очевидно, заранее ожидавшие именно такого исхода) с разных сторон схватили судью за рукава и, синхронно потянув за них в стороны и вниз, вернули её в кресло.
  -Во-он! Ещё слово - и год получишь! - вырываясь из их рук, прохрипела судья; и забилась то ли в истерике, то ли в эпилептическом припадке.
  -Во-он! - зашипели пристяжные помощницы, притянув судью за рукава к ограничительному торцу стола и изо всех сил стараясь удержать её на стуле.
  -Замолчи! - прошипел следователь; и, схватив Юрия за рукав, потащил его в коридор. - А то точно сейчас год схлопочешь.
  -Да сколько угодно! Вплоть до расстрела! - с накопившимся бешенством проорал Юрий в сторону закрываемой следователем двери. - Всё равно сына я не отдам! Его жизнь важнее и дольше любого из ваших сроков!
  
  Глава 11. Надлежащее исполнение.
  1
  -Ну, и за что же меня посадили? - выйдя из здания суда, с несколько остывшим гневом спросил Юрий у следователя.
  -За неуважение к суду, - буднично, без тени ухмылки сообщил тот.
   -И в чём оно выражалось?
  -Судье виднее.
  -Интересно, чем, - скептически хмыкнул Юрий. Следователь осуждающе нахмурился.
  -А хотя бы позвонить моей матери, чтобы сообщить, где я, можно?
  -Придём на место заключения, там и позвоните, - с прежнею флегмой возразил следователь.
  Но, как позже выяснилось, честный мент опять соврал. Позвонить из КПЗ Юрию не позволили. Зато следователь, выждав три дня, пришёл 'в гости' к матери Юрия, которая к тому моменту множество раз безрезультатно обзвонила больницу, морг и милицию, и 'сообщил' ей, что её сына Юрия похитили какие-то неопознанные люди. Среди бела дня посадили его силой в машину и увезли в неизвестном направлении. Но, мол, свидетели успели заметить, что номера у этой машины - такие, как в той местности, куда переехал на временное место жительства её сын с её внуком. Так что единственная надежда найти и спасти Юрия - это помочь милиции определить точный адрес его нового обитания. Тогда удастся быстро определить круг новых знакомых Юрия, а затем вычислить, кто из них мог участвовать в нападении. Но узнать этот адрес нужно срочно; счёт идёт уже не на дни, а на часы, может быть, на минуты; ещё чуть-чуть - и её сын погибнет. А внук, не исключено, уже погиб.
  Но мать ему не поверила. 'Зачем Вы рассказываете мне какие-то глупости? - интеллигентно-учительским тоном, но с коммунистической откровенностью и советской убеждённостью сказала она. - Какое похищение? Мы же не в Америке живём'.
  И отказалась отвечать на любые его вопросы. А также не разрешила осмотреть комнату и личные вещи Юрия.
  Но если бы даже разрешила, то ничего полезного для следствия Второгод бы не обнаружил. Ни записной книжки, ни отдельных бумажек с фамилиями, адресами и номерами телефонов, ни каких бы то ни было проездных билетов, ни одного чека Юрий с собой не привёз. И даже одежду надел такую, чтобы в ней не имелось ни ниточки крымского производства.
  Глава 12. Квартет невинно пострадавших.
   1
  Первым делом, по приходу в КПЗ, охранники заставили Юрия вынуть из своих карманов всё в них имевшееся. Но ничего полезного следствию там тоже не было. Затем, великодушно заставив расписаться под протоколом изъятия, его отправили в камеру предварительного заключения.
  Помещение КПЗ по форме представляло собою сырой бетонный куб, с длиною каждой из сторон примерно в два с половиной метра. Над железной, когда-то крашеной в жёлто-зелёный цвет, но с тех пор, пятилетка за пятилеткой, лениво ржавевшей дверью - узкая щель зарешёченного окошка. Через эту щель из тюремного коридора в камеру вливался относительно свежий воздух и, с шести часов утра до двадцати двух вечера, проникал тусклый желтоватый свет шестидесятиваттной электрической лампочки. В остальное время суток в камере долженствовала царить беспросветная ночь.
  Внутренние стены камеры, от пола и до метровой высоты, когда-то были выкрашены зелёной краской, на ровных участках стен обтёртой спинами 'клиентов', в углах - обшелушенной временем и сыростью. Цвет остальной стенной и потолочной поверхности точнее всего подошел бы под классическое определение 'серо-буро-малиновый': замызганная до побурения штукатурка с серыми пятнами цементных заплаток, почти всплошную покрытая необъяснимо-странными (на неопытный взгляд) буро-малиновыми крапинками, густо перемежаемыми более крупными, с булавочную головку, но такого же цвета бесформенными пятнышками.
  Пол в камере был двухуровневым. На двух третях его площади он был выполнен в виде дощатого настила высотою сантиметров в тридцать пять. Настил прилегал к двум стенам из четырёх, оставляя вдоль входной двери и левой боковой стены два прохода шириною по полметра. Настил был крыт донельзя потёртым и местами продранным синим линолеумом. Нижний пол представлял собою небрежно залитую и ещё небрежнее окрашенную бетонную поверхность.
  Все удобства располагались здесь же. В углу у двери, на пересечении двух проходов, стояла большая зелёная эмалированная кастрюля, гуманно прикрытая крышкой - изъеденной, а в одном месте и насквозь проеденной ржавчиной. На крышке кастрюли (из требований гигиены и гуманности - над дыркой в ней), стояло ведро с относительно чистой водой, служившей арестантам для мытья рук после посещения кастрюли, а при особо остром желании - и для питья. Ведро также было эмалированным, одного качества и возраста с кастрюлей. На крышке ведра стояла небольшая эмалированная кружка, почти белая (вследствие её частого ополаскивания), с почти чёрной ручкой.
  В камере, до момента заключения в неё Юрия, обитало три человека. Двое из них - парни лет восемнадцати; один - светловолосый и на полголовы выше Юрия, другой - темнокудрый и на полголовы ниже, но оба одинаковые, словно родились и выросли в каком-то мрачном неухоженном инкубаторе: худосочные, узкоплечие, бледные, с невыразительными мутными глазами, заторможенным восприятием и замедленными движениями.
   По их длинному путаному рассказу, большая часть которого состояла из странных хихиканий, неоправданных повторов и то и дело высказываемой сентенции 'Весь мир - театр, а люди в нём - актёры', понять можно было следующее.
  Попали они сюда из-за холодной погоды на улице и горячей любви к искусству. Мол, культурно пришли в станичный парк, культурно уселись на скамейку, но почувствовали - в театре холодно. Чтобы согреться, курнули 'травки', потом ещё. Всё равно холодно; решили погреться и немного развеселиться в расположенном рядом кинотеатре (весь мир - театр).
  Попали они на детский сеанс. Показывали им какой-то мультик; кажется, 'Ну погоди'. Они решили помочь бедняге-волку наконец-то поймать этого наглого зайца. После долгой погони по залу они его настигли у экрана, но нахальный везунчик вырвался у них прямо из рук. Сделал он это очень хитро: сначала сбил их в темноте с ног своим большим ярким хвостом, а потом скрылся во внезапно наступившем дне. А пока они были в отключке, он за шивороты, одного за другим, вытащил их из смотрового зала и побросал сразу за выходом из зала. Возле той самой вонючей стенки, куда ходят по-маленькой те, кто не знает, где туалет (все люди - актёры).
  Когда они пришли в себя, то сначала опять курнули. Потом вспомнили, что не довели дело до конца, и стали ломиться в заднюю дверь кинотеатра, требуя, чтобы им вернули их зайца. Вышла контролёрша и сказала, что фильм уже закончился, а заяц опять удрал. По лучу проектора. В рубку к киномеханику. (Весь мир - театр!)
  Тогда они по ужасно крутой лестнице (все люди - актёры) поднялись в эту будку. Вдруг заяц сам откуда-то выскочил и очень больно побил их лапами по голове (весь мир - театр.) Потом откуда-то появились менты и потащили их к судье (все люди - актёры). А тот, как будто виноваты они, а не заяц, влепил им по пять суток (весь мир - театр).
  2
  Третьим сокамерником был Сатэра - потрёпанно-похмельной внешности мужичок за сорок, местный забулдыга, мелкий воришка и отчаянный враль. Он целыми днями бродил по местным 'забегаловкам', норовя 'занять' у знакомых и незнакомых людей полтинник на похмелку, или пытаясь пристроиться к какой-нибудь пьющей компании, чтобы под общий шум 'трахнуть стакашку' либо утащить бутылку и закуску. Как можно было догадаться по синякам и шишкам, не сходившим с его лица, такие попытки очень часто заканчивались для него неудачно. Но опытные посетители забегаловок, зная, что он удивительно ловок, весьма остёр на язык, неплохо умеет драться, крепко запоминает обидчиков и, при первом же удобном случае, воздаёт за обиды сполна, Сатэру не трогали, предпочитая откупиться от него двадцатью граммами водки и половинкой пирожка. И обычно к финишу своего похода Сатэра приходил в состоянии изрядного удовлетворения.
  Юрий знал его с раннего детства. Они были практически соседями, жили через две усадьбы один от другого. Тогда, в их дальнем и невозвратимо-счастливом детстве, у Сатэры были отец, мать, два младших брата и нормальное, теперь уж всеми забытое имя Сергей.
  Но когда другу-Серёге стукнуло восемь, глава их семейства умер. Захлебнулся собственной рвотой, когда его, до беспамятства пьяного, везли домой в телеге, уложив спиною вниз в продавившееся под ним сено. Мать, поражённая этим нежданным горем, заболела, и справиться с содержанием и воспитанием трёх сыновей не смогла. Все остатки её сил и внимания доставались младшеньким, а старший был представлен собственным заботам.
  Серёга бросил школу и целыми сутками бродил по станице в поисках пищи. Был он не по возрасту маленьким и худым, ходил в чужих обносках и в драной обуви, и был знаменит среди ребятни лишь одним своим достоинством - умением на спор, не плюясь и не морщась, съесть любую какашку. У него даже такса на какашки была. Куриная - пять копеек, гусиная- десять, козья или баранья - двадцать, человеческая - полтинник, половинка коровьей (вся в его маленький желудок не вмещалась)- семьдесят пять, собачья, как особо противная, - рубль.
  Неудивительно, что с шестнадцати лет Серёга зачастил по колониям и тюрьмам. К сорока годам он приобрёл массу вредных привычек, которые считал естественными, несколько аляповатых наколок, которые считал украшениями, множество моральных пороков, которые считал достоинствами, хронический туберкулёз, который считал безвредным, и непонятную для не умеющих 'ботать по фене' кличку 'Сатэра', которой очень гордился.
  В станицу, после очередной отсидки, Сатэра вернулся с полгода назад. Братья его давно уже покинули эти края, и связей с ними он не имел. Остальные, более дальние родственники также его чурались. Вот и поселился он там, где родился и рос - в бывшей родительской хате, уныло сгорбившейся над забурьяненным участком. Но едва ли не чаще, чем в своей замусоленной койк,е ночевал он либо в станичном парке, либо здесь, на полу КПЗ.
  На этот раз попал он сюда, по его убеждению, не по своей вине. То есть - не из-за воровства, и даже не из-за драки после очередной попойки, а по злобному навету его временной сожительницы, такой же забулдыги и выпивохи, как он сам.
  3
  По его словам, но в адаптивном переводе на культурную речь, дело было так. По окончанию совместного застолья он, по доброте душевной и пьяной доверчивости, сообщил своей даме, что у него в заначке есть ещё полбутылки самогона для того, чтобы утром опохмелиться. Но бесстыжая женщина, вместо восхищения его мудрой предусмотрительностью, стала требовать, чтобы он, как любящий мужчина, немедленно передал эту драгоценность в её личную собственность. Потому что она, как слабая женщина (видели бы вы эту 'слабую') нуждается ровно в таком количестве успокоительного средства именно сейчас.
  Сатэра же даме напомнил, что она и без того вне очереди отпила из горла бутылки, когда он на минутку случайно уснул. И сообщил ей, что если она будет настаивать на своём неправомочном требовании, то он, и по закону, и по понятиям, обязан нанести ей суровое наказание.
  И надо же было случиться, что, когда доводы Сатэры уже начали находить у женщины достойное понимание, её неискренние крики долетели до слуха местного участкового. И приспичило же этому ментяре шлёпать на какой-то там свой вызов мимо хаты Сатэры! Как будто не мог другим путём пойти.
  Опять же, если юридически разобраться в ситуации: ну, кто-то (мент или не мент - неважно) случайно услышал слова 'помогите спасите убивают умираю'. Ну, и что? Мало ли чего пьяной женщине в голову взбредёт. Именно тебя, по фамилии и должности, не звали? Покричат - и перестанут; а ты иди, куда шёл, и не лезь, куда не просят. У тебя же - вызов! Тебя люди ждут! А тут и без тебя обойдутся. Вот когда вправду убьют - тогда и приходи.
   А этот мент сразу же, без спросу, без стуку попёрся в чужой двор. Да ещё и нахально заглянул в окно. В общем, грубо нарушил права на неприкосновенность жилища и на личную интимную жизнь.
  Но бесстыжая женщина, увидев постороннего мужчину, возражать против его присутствия не стала. Напротив, начала ему жаловаться, что Сатэра только что, ни за что, ни про что её избил. Сатэра возразил, что получила она за дело. И в качестве доказательной базы предъявил опустошённую бутылку со следами отпечатков её грязных пальцев. Участковый, зная про уникальную честность Сатэры, с его доводами согласился. И уже повернулся было уходить. Но тут эта... (все последовавшие затем эпитеты и определения придётся опустить) завопила, что Сатэра хранит дома оружие. И что она может помочь следствию это оружие найти.
  На самом деле (здесь тоже многое придётся опустить) она хотела найти заначенную Сатэрой самогонку. И рассчитывала, что участковый не позволит Сатэре противодействовать попыткам задуманного ею ограбления. Участковый от её помощи отказался, но не ушёл. Сказал, что будет искать сам.
  Увидев лестницу, приставленную к наружной стене дома, мент, ради имитации хоть каких-то действий, для отмазки, поднялся на пару ступенек вверх и заглянул на чердак. Где... увидел коноплю, аккуратно расстеленную Сатэрой по всему потолку для технологически необходимой просушки. И, видать, в момент одурев от запаха (какая травка была - ах...), чуть не брякнулся с лестницы на землю.
  А жаль, что не брякнулся. Да покрепче; так, чтобы не смог позвонить со своего матюгальника в ментовку.
  Ой, ой... что тут началось... Понаехали менты целой толпой, разорались на весь квартал, весь дом перевернули, весь двор затоптали... Что теперь там, кроме бурьяна, вырастет? Весь чердак облазили, весь потолок веником подмели... Всю коноплю, до самого последнего, до самого малюсенького листика, до самого мелкого обломочка, сразу же, без всякого стыда, на самом виду, посередине двора, в кучу покидали и подожгли. Варвары! Садисты! Фашисты! Хуже инквизиторов. Те только людей жгли, имущество не трогали. А эти... Даже пыли, хотя бы на раз понюхать, и то не оставили.
  И как ты думаешь, что после этого менты сделали? Думаешь, извинились и ушли? Ну ладно, не нужны их извинения; пусть бы молча убрались; так ведь - ещё больше охамели. Составили протокол, сунули какую-то бумажку, велели Сатэре на протоколе и на этой бумажке расписаться (в отсутствие адвоката!), да ещё и пригрозили: 'Смотри, чтоб завтра к одиннадцати с этой повесткой пришёл в суд. И не вздумай опаздывать! А то...'
  Понятно, какие у нас порядки? Значит, за то, что менты самовольно в чужом дворе натворили, им ничего не будет. А хозяина того же двора... Пролетария! по ихнему - гегемона! за его же труды - никого не эксплуатировал, сам сеял, сам собирал, сам сушил! - на 'кичу'. У него, видите ли, хранятся наркотические средства в больших размерах. То они больших размеров ещё не видали!
  Вечером, едва Сатэра успел прилечь, пришёл к нему с 'пузырём' другой забулдыга. И они устроили грандиозную попойку по поводу предстоявшей Сатэре 'ходки'. 'Загреметь'-то Сатэре, по его прикидкам, должен был лет на шесть; надо же было ему напиться так, чтоб хороших воспоминаний хватило до конца срока? Да и - не оставлять же 'заначку' подлой предательнице!
  Явиться на судебное заседание, да ещё и так рано, к одиннадцати часам утра, Сатэра, конечно же, не смог. Но, опять же, не по своей вине, а из-за давней подлости всё той же сожительницы. Наверняка именно она пару месяцев назад украла и пропила подаренный ею же будильник. Вот он и не знал, что пора на нары, а очень даже мирно спал в своей законной постели.
  И вдруг, ни с того, ни с сего, опять заявились менты. А с ними - ещё и судебные исполнители. Как же, такой преступник! Закоренелый рецидивист! Главарь местной наркомафии! Схватили, скрутили, потом грубо разбудили и, не дав опохмелиться, приволокли в здание суда. Хорошо хоть, что графин воды на судейском столе стоял. Но и тот чуть из рук не вырвали.
  Лето. Середина жаркого августа. Послеобеденный зной. Закрытое, зарешёченное, душное помещение главного судебного зала. С одним-единственным кондиционером. Бакинского производства. А несчастный Сатэра - не похмелившись, а только разбодяжив внутри себя всё вчерашнее. Да ещё и натощак.
  Конечно же, его минут через двадцать и стошнило. А ведь он хотел, и даже, в общем-то, пытался об этом предупредить; просто не смог сказать достаточно членораздельно. Но зато терпел, сколько мог.
  А вышло только хуже. Потому как - время брожения передержал. Не учёл: жара всё-таки... к тому же, видать, атмосферное давление было повышенное... а внутреннее содержание дезинфицирующего спирта к тому времени слишком понизилось.... А главное - закуска была неподходящая. Огурцы и помидоры - они даже в банках взрываются! Крышки во все стороны так и летят. А тут - не механизм какой, а обычный больной человек... ни крышки в горле, как у помидорной банки, ни крошки во рту, как у подзаборной кошки...
  Так что, когда уже не стерпел, то всё, что было скрыто внутри, одним залпом выдал наружу. Ничего от суда не утаил.
  Ой, сколько добра зря пропало! Одной самогонки... уже и не вспомнить, сколько. А ещё бражка. И, вроде бы, полбутылки пива. А продуктов сколько понапрасну в себя умял! Одних соседских помидоров - четверть ведра. И килограмма два огурцов. Зато - всем, кто был на суде, хоть понемножку, но досталось. И защитника заляпало... и прокурора... и даже до этих дураков зевак долетело... Конвоир, так тот вообще мокрый был. Снаружи весь обляпанный, да ещё с полтазика за шиворот залилось. А чего он толкался, выйти во двор не давал? Или, хотя б, в туалет? Что, не видел: человеку плохо? Упёрся дурным плечищем, и не слушает, что ему говорят...И даже не смотрит... мусор поганый. Вот и попался вместо унитаза. На себя хоть стал похож.
  О-ой, как он разорался... ручонками размахался... вон, синячище под глазом. А потом ещё и судья по-своему влепил. Целых десять суток! Струя ж, из-за мусоровой оплеухи, отклонилась, да ещё и ускорилась... до него и долетела.
  Судья этот, Севрюжный, тоже... ещё тот карась. Ну, какой с него судья? Ни северный, ни южный, только ментам да чинушам нужный... Нет, чтобы овчарке этой позорной хотя бы годик впаять за рукоприкладство. А что? Прилюдное избиение во время судебного заседания! Это вам не где-нибудь в подворотне! А он на невинного Сатэру, за все его страдания, волком окрысился. 'Десять суток за неуважение к суду!' Какое неуважение? Подумаешь, обрыгали их. А то будто они сами себя ни разу не обрыгивали. Только, небось, в этом случае и одного часа застираться хватает. Ну, максимум - двух. А тут им , видишь ты, десять суток надо, чтоб на следующее заседание по форме придти. Ладно, приводите себя в форму; но и больному человеку дайте возможность в форму придти! Направьте на эти же десять дней в санаторию. Пусть ему там полечат сердце настойкой валерьяны, поправят нервы настойкой боярышника, укрепят организм чайком - чифирком... А его, вместо санаторной кровати и усиленного питания, на нары определили, чужих клопов кормить. Да потом ещё и отдельно срок за коноплю мотать заставят. А ещё кричат на каждом углу про взаимное уважение, про социализм с человеческим лицом. А получается: как их костюмчики ненароком обрыгаешь, так - 'неуважение'; а сами невинного человека, всего, с лицом и с потрохами, сунут в парашу, и - как будто бы так и надо.
   Затем сокамерники стали расспрашивать Юрия, за что он схлопотал максимальный срок среди всех здесь присутствующих - целых пятнадцать суток. Юрий сказал, что и сам не знает. Наверное, тоже ни за что; только - с особой жестокостью и особым цинизмом. Но это ещё не доказано. После чего расспросы прекратились.
  
  Глава 13. Спец-мед уют.
  
  К вечеру, часов с восемнадцати, население камеры стало быстро увеличиваться. Некоторых из 'клиентов' бравые 'слуги народа' в прямом смысле слова вкатывали в камеру; в основном этой чести удостаивались те, кто самостоятельно не держался на ногах. Таких милиционеры, подтащив за руки к камере, с размаху швыряли спиною на порог, затем, стараясь действовать не столько руками, сколько крюками дубинок, задирали ноги 'обслуживаемого' повыше, после чего согласованными, с двух сторон, ударами ботинок по ягодицам и спине перекатывали полубесчувственное тело через голову к параше.
  Сами конвоиры в камеру никогда не заходили; впихнув или вбив в камеру всех 'задержанных', спешно уезжали за новой партией 'товара'. Заботы о дальнейшем кантовании, размещении и информационном обеспечении только что прибывших квартирантов, волей - неволей, брали на себя жильцы потрезвее и со стажем.
  Складировать полежальцев из числа новых постояльцев приходилось как можно плотнее: 'товара' в тот день милиционеры привезли много. Из этих соображений, а также ради того, чтобы кто-то, как отец Сатэры, не захлебнулся собственной рвотой, каждого 'тюфяка' укладывали на бок, подпирая одним телом другое; и непременно - головою в сторону прохода к параше, чтобы рвота лилась вниз, а не растекалась по всей площади общей 'тахты'.
  Лежачих мест на 'тахте' было не более восьми; но в ту ночь разместилось на ней десять человек. Одиннадцатого, привезённого около часа ночи, пришлось уложить за парашей, в боковом проходе. Утром он пытался передраться чуть ли не со всеми сокамерниками, утверждая, что они нарочно, из нежелания дойти до параши, 'такое' с ним сделали; но его дружно убедили, что наибольшую долю налипшей на нём дряни произвёл он сам.
  Юрий той ночью улёгся на тахту предпоследним, близ двери, кое-как приткнувшись головою к стенке, а половиною тела на обрывистом краю настила - в надежде, что сквозь зарешёченное, без стёкол, окошечко над дверью будет долетать из коридора хоть немного более свежего воздуха. Уже через пару минут он почувствовал, что по телу, прежде всего по запястьям рук и щиколоткам ног, распространяется лёгкое, но неприятное щекотание, плавно перерастающее в странный зуд.
  -Что за ерунда? - пробормотал он, прислушиваясь и оглядываясь. - Комаров вроде нету...
  -Что, клопы заедают? - слегка покашливая, подал голос лежавший рядом Сатэра.
  Юрий, вскочив, щёлкнул выключателем. За решётчатым окошком вспыхнула электролампочка, и в тусклом пятне падавшего на настил света стали видны крошечные буроватые пятнышки, торопливо и в огромном количестве перетекавшие оттуда, где только что лежал Юрий, в щели под окаймлявшими настил плинтусами.
  -Э, это ещё - мелкота, - небрежно взглянув на дружно улепётывавших кровососов, расслабленным голосом пробормотал Сатэра. - Мелкие, они всегда первыми ползут. Голодные: расти надо, а чего за ночь в себя насосут, на весь день не хватает. Самый крупняк поползёт, когда все заснём.
  -Чего свет включили? Вы, что ли, за него платите? А ну, выключай! - донёсся из комнаты охраны истошный выкрик.
  -Туши. А то ментяра наш предохранитель у себя в комнате отключит, тогда вообще без света сидеть будем, - лениво кашлянул Сатэра; и утешающим тоном добавил: - Всё равно ничего ты ни клопам, ни ментам не сделаешь. Всех клопов не передавишь, ни одному менту ничего не докажешь. А крупняк - до тех и вообще не доберёшься. Опытных, хитрых даже и не почувствуешь. Подкрадётся тихо-тихо, и первым делом куснёт совсем легонечко, дурманного яду пустит, чтобы ты дальше ничего не чуял. А уж потом пьёт, сколько хочет. Некоторые так раздуваются, что аж лопаются на месте от жадности; а тебе - хоть бы что. Зато потом - ох и чешется!
  -А чего ж менты клопов не выводят? Не знают, что ли? - со злостью и недовольством спросил Юрий. Сатэра насмешливо хмыкнул.
  -Хе! Не знают. Ты прям как на трибуне выступаешь: 'человек человеку - друг, товарищ и брат'. А они их нарочно не травят. Чтоб тюрьма мёдом не казалась. Понял? У себя в дежурке, конечно, травят, а у нас - на яде экономят. Яд-то денег стоит. Туши свет, а то, слышь, мусор уже встаёт, щас будет лампочку выкручивать.
  Юрий взглянул на настил: клопы уже спрятались. Он щёлкнул выключателем; по линолеуму настила опять зашуршал еле слышимый шорох. Он опять включил свет: армия бурых телец, успевшая почти сплошной полоской отделить плинтус от остального синего пространства застилавшего настил линолеума, торопливо поползла обратно.
  -В следующий раз не ложись на краю, - натужно прохрипел Сатэра; и, сплюнув на настил, небрежно растёр плевок рукавом. - На краю они с трёх сторон к тебе ползут. А где-нибудь в серединке - только от ног и от головы. А теперь уж - спи. Всё равно своё отсосут, никуда ты от них не денешься.
  -А ты ж тогда чего не спишь? - ворчливо возразил Юрий.
  -Да чего-то задыхаюсь, - флегматично сообщил Сатэра. - Как лягу, так сразу вроде как дышать нечем становится. А пока сижу или стою - вроде как нормально. Ну, ничего; немного откашляюсь, и пройдёт.
  Юрий опять выключил свет, но лечь на тахту не решился, попытался уснуть стоя. Эксперимент длился недолго. Вскоре он почувствовал, что клопы уже добрались к его ногам, поднявшись от пола. Самые голодные из них сразу же вгрызлись в ступни по периметру верхнего края туфель. Гурманы, не забывая периодически проверять качество пищи, неспешно, но весьма упорно взбирались всё выше и выше.
  Юрий, в задумчивости почесав ноги, затем голову, оттиснул чуть дальше от края вольготно развалившегося на спине Сатэру и улёгся на прежнее место. И не более чем через минуту из храпа, пьяного бормотания, клопиного шуршания и вонючей темноты он провалился в глубокий усталый и такой же мрачный сон.
  
  Глава 14. Спец-мед предыстория.
  
  Пока мои подопечные спят, я, за ними смотрящий, а по совместительству - ваш проводник по закоулкам данного повествования, попытаюсь пояснить, почему нетрезвых граждан в Отрядной помещали не в уютный светлый спецмедвытрезвитель, а в неуютный и мрачный клоповник камеры предварительного заключения для лиц, подозреваемых в совершении уголовно наказуемых преступлений.
  Дело вовсе не в захолустной отсталости нашей славной станицы. Вытрезвитель в советское время положено было иметь в каждом районном центре; а Отрядная, испытавшая на себе большевистские методы борьбы с казачьей вольницей, отнюдь не являла собою дурной пример неподчинения красным властям. Был, был вытрезвитель. Был воздвигнут вскоре после войны, в порядке восстановления разрушенного общенародного хозяйства и укрепления социалистического строя. С началом общенародной кампании по борьбе с алкоголизмом и пьянством он, к тому же, был тщательнейшим образом отремонтирован, реконструирован, расширен, снабжён приличными койками с простынями, одеялами и матрасами, оснащён душевой установкой с холодной водой усиленного напора, обзавёлся аптечкой с бинтами, ватой и какими-то препаратами. Кроме того, администрация района торжественно вручила медицинско-милицейской команде вытрезвителя новенький автомобиль класса 'воронок'. Благодаря мобильной перестройке и антизастойной автомобилизации наш вытрезвитель превратился в один из передовых форпостов общекубанского фронта борьбы за всеобщую трезвость. И, соответственно, сделался поводом для гордости нашей администрации перед администрациями других, не столь качественно перестроившихся районов.
  Надо признать, усилия нашей администрации получили достойный ответ. С приданием старому ободранному зданьицу нового цивилизованного облика статистические показатели посещаемости клиентами данного учреждения резко пошли в гору. Если старый вытрезвитель частенько пустовал и, соответственно, приносил станичному бюджету лишь убытки, то обновлённый, словно по щучьему велению, стал приносить чёткий, прямо-таки запланированный доход. Складывалось впечатление, что станичники, вместо того чтобы взяться за перевоспитание и бросить пьянку, стали специально напиваться и нарочно буянить, лишь бы получить возможность переночевать в условиях комфортного спецмедобслуживания, а не в собственном опостылевшем доме.
  Показатели были настолько хороши, что ими всерьёз заинтересовалось высокое краевое руководство. И даже послало в Отрядную специальную комиссию - для изучения передового опыта и распространения полученных знаний среди обслуживающего персонала подобных учреждений. Увы, до трезвого осмысления отрядненского опыта борьбы с пьянством дело не дошло. Приключился же этот конфуз из-за удалённости станицы до краевого центра.
  Дело в том, что из-за этой самой удалённости высокая комиссия прибыла в Отрядную в аккурат к обеду. Во время обеда принимающая сторона, естественно, поставила на стол графинчики с образцами той продукции, с которой обе участвовавшие стороны вели кампанию бескомпромиссной борьбы на безусловное уничтожение. Борьба была долгой, упорной, но, благодаря разнообразной экологически чистой и весьма качественной закуске, закончилась сравнительно лёгкой победой. А там и ужин наступил. Не идти же среди ночи на объект? Не тревожить же сон пленённых бойцов противника? Пришлось продолжить борьбу. Но когда пришло время завтрака, пришлось не похмеляться, а посыпать головы пеплом. Ибо, пока побеждённая комиссия отлёживалась на поле боя, здание вытрезвителя полностью выгорело и частично рухнуло.
  Версия у следствия была одна: данный акт антигосударственного вандализма произвели местные 'алконавты'. Мотив? Намерение сделать свой порок безнаказанным, а пьянки - безоглядными. Сразу же начались допросы подозреваемых. И сразу же версия если не заговора, то крупномасштабного сговора нашла множество подтверждений. Так, почти все допрашиваемые в один голос утверждали, что вытрезвитель сожгли его собственные работники. И даже аргумент у всех этих клеветников был один и тот же:
  -Загорелось-то изнутри! За железными дверями и решётками! Где не было никого из посторонних. Те клиенты, что были задержаны и доставлены на излечение в первой половине дня, после приезда комиссии были вышвырнуты на улицу недолеченными. А во второй половине того же дня, впервые за многие годы работы вытрезвителя, его работниками не было задержано ни одного клиента.
  -А электричество вы куда отнесёте - к посторонним или к своим? - с ехидной усмешкой спрашивали их следователи; и всерьёз утверждали: - В тот день был санитарный день.
  Тем не менее слухи о трезвом, обдуманном самоподжоге вытрезвителя продолжали будоражить станицу. К сожалению, и кое-кто из администрации поддался общему настроению. В частности, один из руководителей среднего звена в частной беседе намекнул, что приехавшая комиссия имела своей целью не только распространение передового опыта сотрудников вытрезвителя, но и кое-что иное. А именно - проверку анонимных жалоб тех граждан, что, по их утверждениям, незаконно пострадали от произвола милицейских медбратьев (которых некоторые малообразованные жители безграмотно называли в письмах 'ментбратьями').
  Мол, эти ментбратья систематически на тёмных улицах хватают одиноко идущих граждан, хоть трезвых, хоть слегка не совсем, затаскивают их в 'воронок' и ставят перед выбором: 'Либо сейчас же -большие откупные или, по крайней мере, расписка о взятии денег взаём, либо сегодня - принудительное лечение, с обязательным мордобитием за пьяное буйство, а завтра - уведомление по месту работы, месту жительства и в партийную организацию. А дальше - уж сам знаешь, что с тобой в наше время за такое позорное поведение произойдёт'.
   Если гражданин начинает протестовать, пытается доказывать, что он не пьян, ему силой заливают в горло полбутылки водки, а сумму откупных увеличивают вдвое - 'за оказание дополнительных услуг'.
  Имелись ли реальные основания у этих пьяных доносов, и какие конкретно лица являлись авторами анонимок, выяснить не удалось: пофамильные списки посетителей, результаты тестовых проверок на алкоголь и прочие документы сгорели вместе со зданием вытрезвителя. Остались только чёрные стены, куча медленно догоравших углей и гора копчёных бутылок. Вроде бы водочных. Но с точностью установить это не удалось, потому как уже следующей ночью все бутылки были кем-то похищены. Очевидно, теми же алкашами, для целей реализации пустой стеклотары в обмен на наполненную. Оставалось только удивляться глупости тех, кто рассчитывал эти бутылки отмыть до должной прозрачности. В самом деле, вскоре гора закопчённых бутылок была обнаружена на местной свалке. А возле свалки сами себя обнаружили методом подачи голоса из шалаша к следователю некие бомжеватые провокаторы, утверждавшие, что бутылки привезли на свалку на своём 'воронке' вытрезвительские ментбратья. Другие же провокаторы упорно утверждали, что пожар только потому упорно возгорался ещё три ночи подряд, что начальник вытрезвителя самолично и системно, часа в два ночи, поливал тлевшие угли керосином.
  К счастью, комиссия к тому времени кое-как уехала и всего этого вздора не слышала. А следствие сразу же квалифицированно отвергло все инсинуации в адрес медицинских собратьев по милицейской профессии как плохо сфабрикованную неумную клевету. В самом деле: какой нормальный начальник будет где-то искать и за свои деньги покупать поливной керосин? Ведь он может спокойно, бесплатно, из бака подведомственного ему 'воронка' лить сколько ему угодно чудесно горящего служебного бензина в костёр, расположенный рядом с гаражом этого самого воронка.
   Да и зачем начальнику светиться на пожаре? Глупость какая-то. Что у него, подчинённых нет? Таких начальников нет и быть не может, потому что такому дураку никогда не стать начальником. А уж кто-то, а начальник сгоревшего вытрезвителя, хотя в обращении с клиентами конкретен, прям и довольно грубоват, в культурной компании вышестоящих лиц - застенчив, неразговорчив, охотно откликается на простое закавказское имя Ваня и никогда не спорит с начальством. А значит - далеко не дурак.
  Так или иначе, дело о поджоге осталось нераскрытым. А пока искали виновных (а заодно тех, за чей счёт можно отстроить заново столь необходимое нашим людям здание), лишившиеся крова ментбратья стали доставлять своих клиентов под крышу местной КПЗ. Что, в принципе, было очень удобно. Для самих ментбратьев. А также для их ментсобратьев - охранников из КПЗ. Судите сами: если преступники, утверждающие, что они невинны и трезвы, и пьяницы, уверяющие, что они трезвы и невинны, содержатся вместе, то никакая комиссия не разберётся, кто за что сюда попал. Если ей не помогут умелыми пояснениями компетентные лица из охраны,
  Решение о территориальном совмещении двух разных учреждений было, разумеется, тактическим и временным; до окончания строительства нового здания вытрезвителя. Но дело, увы, не дошло даже до рытья канавы под фундамент. До алкашей ли, если даже для партийной и государственной администрации района не всё сделано?
  Вот с тех пор местная КПЗ и совмещала в своих стенах суровую функцию безвозмездного тюремного перевоспитания с гуманной миссией платного медицинского обслуживания.
  
  Глава 15. Первое свидание.
  1
  В семь утра, сразу после побудки, тюремная охрана всех поступивших ночью 'суточников' выставила на улицу: 'Хватит дрыхнуть, опоздаете на работу'. А четвёрка 'постоянного состава' принялась за уборку изгаженной камеры.
  Наступивший день был длинным и скучным, а последовавшая за ним ночь являлась повторением предыдущей. Таким же был и третий день заключения. Но ближе к вечеру третьего дня, часов в пять, конвоир вызвал Юрия из камеры в тюремный коридор: 'На свидание'. За решётчатой дверью входа в тюрьму, со стороны здания милиции, стояла Лариса.
  Теперь, задним числом, стоя за деревцем в конце привокзальной площади, Юрий аккуратно и дотошно сопоставил в памяти: она была именно в том же, что и в Крымске, коричневом с бежевыми вставками платье. И с тою же вычурной укладкой на голове именно так, как и в Крымске, пышно взбитых и беспощадно начёсанных волос. Единственное отличие 'той' Ларисы от 'крымской' - в тот раз на её плече не было коричневой дамской сумочки. Сумочка появилась у неё позже; а в тюрьму она почему-то пришла с объёмистым мужским портфелем.
  Юрий последнему обстоятельству несколько удивился: раньше она ничего, кроме дамских сумочек и дамских зонтиков, в руки не брала. А при взгляде на её общий внешний вид он, от невольного разочарования, ещё больше поджал губы: раньше, во время их совместной жизни, она не позволяла себе столь откровенного декольте (в тюрьму она пришла без сегодняшнего, 'крымского' платочка на шее). Да и раньше лаком для волос она тоже редко пользовалась.
   Лариса, хорошо изучившая его мимику, это неприятие её внешнего облика сразу же почувствовала; и, в свою очередь, высокомерно поджала губы и раздражённо нахмурилась.
  -Он? - спросил у Ларисы стоявший рядом с ней невысокий рыжеватый милиционер в звании старшего лейтенанта. Она сделала вид, что раздумчиво всматривается.
  -Он, - с демонстративным неудовольствием определилась Лариса.
  Старлей кивнул охраннику, стоявшему по другую сторону входной решётки, и они вдвоём, каждый со своей стороны, принялись отпирать на ней замки.
  -Я предлагаю пройти в столовую. Там Вам будет гораздо удобнее, - войдя в тюремный коридор и повернувшись спиною к Юрию, словно к совершенно пустому месту, гостеприимным тоном сказал старлей. Лариса молча кивнула. Старлей повернулся и, едва не наступив Юрию на ногу (тот успел отодвинуться к стене), пошёл к видневшемуся в конце коридора повороту направо. Лариса, принципиально глядя только в спину старлея, пошла следом; но глаза её были широко раскрыты, ресницы тревожно трепетали, и Юрий знал, что видит она всё.
  -Там кто? Тюремщики? - внезапно остановившись, испуганно вскрикнула она, указывая подрагивавшим пальцем на выглядывавшего из полуоткрытой камеры и нахально ухмылявшегося Сатэру, за спиной которого корчили умильные рожи два юных наркомана.
  -Коля! Ну что ж ты их не закрыл? - недовольно-увещевающим тоном пожурил старлей сержанта - охранника. И, улыбнувшись Ларисе, успокаивающе пояснил: - Нет. Тюремщик - это Коля, а эти уроды - заключённые и подследственные. Так, мелкота всякая. Типа...-наконец-то заметил он Юрия, - ... бывшего вашего мужа. А вот в этой камере, - кивнул он на следующую по коридору дверь, - преступнички покрупнее сидят. Один - за убийство, второй...
  -Не-ет! Пойдёмте обратно! И вообще... не о чем мне с ним беседовать! Всё, что он скажет, я и так знаю! - вскрикнула Лариса и испуганно попятилась назад.
  -О, не беспокойтесь! Мы Вас в обиду никому не дадим! - великодушным тоном и мужественным голосом произнёс старлей; и продолжил путь по коридору.
  Лариса, нерешительно оглянувшись назад, увидела, что решётка входной двери уже заперта; затем ещё раз споткнулась взором о скорчившего зверскую рожу Сатэру и, резко встрепенувшись, торопливыми широкими шагами устремилась за единственным человеком, казавшимся ей более или менее надёжным гарантом её хрупкой безопасности.
  Сатэра удовлетворённо усмехнулся, затем звучно отхаркался и смачно сплюнул в сторону параши. Юрий пошёл следом за Ларисой.
  -Вот здесь и беседуйте, сколько Вам будет угодно,- войдя в столовую, сказал старлей; и, повернувшись лицом к Ларисе, расплылся в доброжелательной улыбке и широко развёл руками, словно бы презентуя даме весь этот неуютный полуподвальный зал с двумя низенькими зарешёченными окнами и четырьмя пластмассово-металлическими столиками. - Тут никто не помешает! А я... по-шёл? - полуутвердительно - полувопросительно протянул старлей; и, заговорщически улыбнувшись Ларисе, неторопливо вышел в коридор.
  -Ну, что... где сядем? - испуганным голосом спросила Лариса у Юрия; теперь он оставался самым близким к ней человеком и единственным её защитником. Юрий молча сел за дальний от входа стол; Лариса села напротив, спиною ко входу.
  2
  -Я вообще-то могла приехать ещё позавчера, в пятницу. С вечера даже будильник на пять утра поставила, а потом подумала: куда торопиться? Всё равно суббота и воскресенье у судьи и прокурора - выходные; поеду с утра в воскресенье. Вечерком к тебе зайду - мне по телефону обещали, что пропустят; а в понедельник можно и..., - затараторила было Лариса; но вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, осеклась, затем, старательно закашлявшись хорошо знакомым Юрию поддельным 'аллергическим' кашлем, хрипловатым голосом, сквозь кашель, произнесла:
  - Ой... кха-кха... что-то мне нехорошо... кха. Наверно, в автобусе продуло.
  Наклонившись к портфелю, поставленному ею между своим стулом и стеной, она подчёркнуто-небрежным движением расстегнула его. В щели чёрного зева портфеля показался растянутый на всю его ширину огромный мужской носовой платок, прикрывавший какую-то небольшую коробку со скруглёнными краями.
  -Ой, да где же мои носовые платочки? - озабоченным и излишне громким голосом проговорила Лариса, аккуратно засовывая руку под платок; и опять громко натужно закашлялась. Но Юрий, сквозь её старательный кашель, всё же услышал, как в портфеле что-то негромко щёлкнуло; а затем, показалось ему, еле слышно зажужжало.
  - О, вот один! - вскрикнула Лариса, с ловкостью фокусника выдёргивая из-под огромного и тёмного мужского платка другой, маленький, светлый и изящный. - Надеюсь, он ещё не слишком засопливился, - сказала она, взглядывая на Юрия озабоченно и внимательно; но Юрий успел сделать вид, что ни степень засопливленности абсолютно немятого платочка, ни странное внутреннее содержание портфеля, явно чужого Ларе, его нисколько не интересуют.
  Лара, оставив портфель широко открытым, плавно повернулась бочком к столу, лицом к стене и портфелю, аккуратно положила одну ногу на другую и заговорила голосом театрально взволнованным и столь же театрально громким:
  -Ах! Ну что же ты молчишь? Расскажи скорее о Лёше! Я же его больше года не видела! Я же по нему так соскучилась! Я так за это время настрадалась!
  -Я тебя так понимаю! - с глубокой искренностью, но лишь ненамного тише возразил Юрий. - Я вот не видел его всего несколько дней, а уже...
  -Да что ты о себе? - нервным шёпотом перебила его Лариса. - Ты о нём расскажи!
  -О, с ним всё так же по-прежнему прекрасно, как и в тех письмах, в которых я тебе его подвиги описывал. Жаль, что ты не отвечаешь; может быть, тебе эти мелкие подробности неинтересны? Если бы ты хоть раз ответила, я бы знал, о чём тебе ещё подробнее рассказать, - невинным голосом сказал в портфель Юрий.
  -Но... но...- несколько растерялась Лариса, - но куда же мне вам писать? Оставь адрес, и я напишу!
  -Ты, видимо, не до конца читаешь мои письма, - с благожелательной догадливостью произнёс Юрий. - Или, ещё не прочитав, отсылаешь их следователю? Напрасно: он тоже их не читает. Перед тем как вести меня на суд, он показал их мне, все четыре моих и два Алёшиных, и тоже интересовался точным адресом; а ведь адрес есть в конце каждого из писем...
  -Нет его там! - выкрикнула в портфель Лариса.
  -Есть, - обнадёжил её Юрий. - Там есть адрес моей матери. А дальше уж доставят. Так что даже не волнуйся: любое твоё послание дойдёт в целости и сохранности, нечитанным и даже не помятым, - торжественно заверил её Юрий.
  Из-за дверного косяка входа в столовую показался верхний краешек красного околыша милицейской фуражки. Затем, медленно-медленно, высунулся чёрный козырёк, за ним - кончик красноватого носа и редкие белесовато-рыжие усы.
  -Но... что толку писать? Ребёнок ещё и читать не умеет!
  -Ну, обижаешь. Раз уж писать умеет - письма же пишет? - то и читать умеет. Всё-таки во второй класс перешёл. На пятёрки учится.
  -Да не хочу я писать! - истерично выкрикнула Лариса. - Я его видеть хочу! Обнимать, гладить, разговаривать, а не писать! Ты что, один у него родитель? Ты что, его рожал? Я рожала, не ты! Как ты посмел забрать ребёнка у родной матери?
  Голос её звучал с экзальтацией и театральным надрывом, но уголки губ были приподняты в довольной и горделивой улыбке. Она была довольна собой. Довольна тем, что в нужный момент вспомнила нужные слова и привела неотразимые доводы. Глаза её с расширенными зрачками смотрели куда-то в пустоту, но с тем выражением, с каким смотрят в зеркало - она видела себя. Вернее, представляла себе, как удачно и эффектно она в сей момент слушается ушами и смотрится глазами других людей: и тех, чьи уши спрятаны в портфеле, и тех, что прячут глаза за углом. Все они, все без исключения, по окончанию этого спектакля просто обязаны будут стать поклонниками и её неотразимой красоты, и её виртуозного актёрского таланта. А значит, надёжными защитниками её женских интересов.
  Юрий грустно усмехнулся.
  -Лара, ты же знаешь, почему я взял Алёшку к себе. Ты же сама вынудила меня сделать это. Потому что тебе так выгоднее. Иначе пришлось бы думать, во что одеть и обуть пацана, как и чем его накормить. Нужно было бы следить за его здоровьем, тратить время на посещение поликлиники, и так далее. Пока я его не забрал, любому знавшему тебя было ясно, что мать, посещающая сына не чаще раза в неделю не более чем на час - плохая мать. А теперь все шишки, все хлопоты и траты - мне, а все права и доходы, а также почётный статус неутешной матери - тебе. Ведь ты именно этого и хотела! Разве не так?
  -Да что ты... мелешь! - прокричала Лариса. -Я - вынудила? Чем это я тебя вынудила?
  -Чем? А ты вспомни свои собственные слова: 'Я...
  -Я всё помню! - торопливо и заглушающе выкрикнула Лариса; а Юрий, не обращая на её выкрик внимания, продолжил:
  -...знаю твоё больное место: это - Алёша. Я буду на него давить, и ты... (Лариса, торопливо и неэлегантно сбросив одну ногу с другой, потянулась рукой с платочком в портфель и принялась торопливо шарить в нём ) ...дашь мне всё, что я от тебя потребую'. И ведь как давила бедное больное место! Что только у пацана не болело: гастрит, дисбактериоз, грыжа, водянка, пролом черепа - помнишь, как твой сожитель по пьянке хряпнул его головой об угол шкафа? А как твой очередной сожитель, застав тебя с другим, Лёшку чуть ли не до смерти избил, когда пацан бросился тебя же защищать? А когда другой парень твою фазенду поджёг, а Алёшка тем только и уцелел, что не взаперти сидел, а один по улице бегал? Один, по вашим хулиганским трущобам, где то и дело дети гибнут и пропадают! Хотя ты и уверяла меня, что опять наняла женщину по уходу за ним! Кстати, на те деньги, что я тебе специально ради этого дополнительно высылал. А он, пятилетний ребёнок, целыми днями, а часто и целыми ночами - один! Не считая крыс, что ты развела в своей 'фазенде', из-за которых он спал на столе и которых до смерти боится! И пожар тот он тоже начал тушить один, и наверняка обгорел бы или погиб, если бы соседи на его крики вовремя не прибежали да не потушили!
  -Ты что...городишь? Какой... пожар? Какой... головой об угол? Его... он... сам упал! - нервно вскричала Лариса; одновременно в портфеле раздался щелчок, и жужжание стихло.
  -А ты Алёшке, когда подрастёт, так вот скажешь; я об этом в основном от него-то и знаю. Или привези и всем, в том числе и суду, покажи Алёшкину медицинскую книжку. Зачем ты её скрываешь? Или, если хочешь, я покажу результаты обследований, которые я сделал сразу после того, как его у тебя забрал.
  Лариса, схватив портфель в охапку, решительно вскочила и повернулась к выходу из столовой. Навстречу ей из-за косяка двери вышел тот же старлей и с кривоватой усмешкой спросил:
  -Ну, что? Побеседовали?
  Лариса остановилась.
  -Да... нет... мы... ещё немножко...- поняв, что старлей всё слышал, в растерянности проговорила она; и, развернувшись обратно, неловко опустилась на стул.
  -Ну, как наговоритесь, скажете сержанту (из-за косяка высунулась и невозмутимо кивнула любопытствующая физиономия сержанта Коли), он выведет отсюда, - пропустив уважительное 'Вас', сказал старлей. Затем он, ещё раз ухмыльнувшись, повернулся спиной и вышел в коридор.
   Вслед за старлеем исчезла и голова сержанта; но по коридору застучали шаги всего одной пары ног.
  3
  -Лара, давай хоть на этот раз поговорим всерьёз, без вранья, - со вздохом сказал Юрий. - Уж мы-то всю правду и друг о друге, и об Алёшке знаем; и одному другого обмануть уже не получится. Так зачем терять время впустую? Мы же оба специально ради этой встречи ехали сюда...
  -Ты что, тоже ради встречи ехал? - скептически хмыкнула Лариса.
  -Да. Мне позвонили четыре дня назад, сказали, что ты здесь; я и приехал. Надеялся тебя застать; но ты к тому времени уже уехала.
  -Да вот же. Не успела от одной поездки отдохнуть, опять вызвали. Сколько денег на одну только дорогу ухлопала. Кто мне их теперь вернёт? - недовольно буркнула Лариса; и посмотрела в лицо Юрию внимательным выжидающим взглядом. - Ты-то и не подумаешь расходы мне оплатить?
  Юрий усмехнулся.
  -К сожалению, мой банк своего отделения в этой тюрьме ещё не открыл. Но если ты посодействуешь моему досрочному освобождению... то, в качестве оплаты твоих адвокатских услуг...
  Лариса, посмотрев на него взглядом ещё более долгим, со значением произнесла:
  -Вообще-то я могу тебя освободить. Чтобы ты сходил в свой банк. Да-да, я не шучу. Во время своего прошлого приезда я разговаривала с вашим главным судьёй...
  - С Севрюжным?
   -Да, с Юлием Платонычем. И он обещал, что, как только тебя поймают, сразу же посадят. А если мы с тобой придём к взаимоприемлемому соглашению, то он тебя освободит. Сегодня, конечно, ещё посидишь; в воскресенье заниматься тобой он не будет. А завтра, в понедельник - если, конечно, мы сейчас договоримся - вместе составим у судьи все документы, и ты выйдешь на свободу. А иначе... сам понимаешь, закон не на твоей стороне. Но я надеюсь, что ты и другое понимаешь: я соглашусь на твоё освобождение только в том случае, если ты пойдёшь на мои условия.
  -Внимательно слушаю.
  -Во-первых, ты должен переехать сюда. И жить здесь один.
  -Что, без Алёшки? - насторожился Юрий.
  -Ой, при чём тут Алёшка? Не делай вид, что не понимаешь, - фыркнула Лариса; и, как обычно для неё в минуты раздражения, резким жестом выбросила пальцы приподнятых ладоней вверх и в стороны. - С ним, конечно. Но без женщины, с которой ты там сейчас живёшь. И не говори, что ты живёшь один! А то я вас, мужиков, не знаю. А я не потерплю рядом со своим сыном никакой другой женщины! Только я - его мать! Ты меня понял? Ещё не хватало, чтобы он её 'мамой' стал называть. Да я за это... любой глаза выцарапаю, так и знай. А тебя опять посажу.
  Юрий внутренне усмехнулся: 'Кажется, она начала игру с того, что сдала мне лишний козырь'.
  -Угу. Ты думаешь, я не понимаю, что если я перееду один, без женщины, тот же Севрюжный вмиг оформит новое судебное решение в твою пользу. Ты же сама мне как-то объясняла, что по существующей судебной практике все наши суды отдают детей только туда, где обеспечен женский уход.
  -Ой, да некогда мне с Лёшкой возиться,- поморщилась Лариса. - Я и об этом с Юлием Платонычем говорила, и он меня прекрасно понял. У меня и без того личная жизнь никак не складывается. А если ещё и эта обуза... Сейчас мужчины - знаешь, какие? И одиночек не очень-то содержать хотят. А если узнают, что женщина - с ребёнком... И знакомиться не станут. Так что - можешь не бояться. Останется твой сын с тобой. И даже алименты за него, так уж и быть, не будешь мне платить; толку от твоих крох. Так, разве что на Новый год, на день рождения да на женский праздник подаришь что-нибудь... но, конечно, ценное. Главное - чтобы у меня никаких расходов на него не было. Понял?
  -То есть,- даже растерялся Юрий от недоверия в возможность такого счастья, - если я не буду требовать от тебя материальной помощи, то Алёшка будет со мной?
  -Ну, я же могу и сама... ну, там... поздравить с днём рождения... конфет прислать... -уклончиво заговорила Лариса. - Но, - стал строже её голос, - смотри: чтобы никаких исполнительных листов. Сам должен понимать: если вдруг какой мужчина узнает, что я плачу алименты - сразу уйдёт! А на работе? Это же всем станет известно! Все на меня пальцами показывать будут! В общем, так, - решительно заключила она. - Если тебе вот это, насчёт отказа от алиментов, не подходит, то и разговаривать нам не о чем. Я уеду, а ты останешься здесь сидеть, пока не сдохнешь. Или - пока не скажешь, где Алёшка. Понял? Мне это ещё в прошлый раз и Юлий Платоныч, и Александр Стефаныч точно обещали.
  -А этот, второй, кто?
  -Ты что, начальника своей милиции не знаешь? - пренебрежительно усмехнулась Лариса; и с двусмысленной улыбкой произнесла: - Если не договоримся, то познакомишься. И очень быстро признаешься, где ты Лёшку спрятал. Но уж после этого я тебя к Лёшке и на пушечный выстрел не подпущу. Это я тебе точно обещаю. Понял?
  -Ну, решить вопрос с алиментами, мне кажется, очень просто, - стараясь не выдать охватившего его радостного волнения, негромко промолвил Юрий. - Я ведь и раньше, когда Алёшка легально жил у меня, на алименты не подавал; а теперь уж - тем паче не стану.
  Лариса недоверчиво фыркнула.
  -Но, чтобы ты не волновалась, - с готовностью отреагировал Юрий, - можно будет составить что-то типа мирового соглашения, одним из условий которого был бы примерно такой пункт: 'Мать оказывает материальную помощь отцу в тех размерах и в той форме, в которых сочтёт это нужным'. Конечно, предварительно посоветуемся с юристами, - упредил он её очередное фыркание, - пусть подскажут, как это понадёжнее оформить. Чтобы у тебя не было волнений и сомнений.
  Лариса задумалась.
  -А насчёт того, чтобы Алёшка звал мамой только тебя, то это я тебе обещаю выполнить. Если, конечно, будет заключён договор, - бросил Юрий быстрый взгляд на лицо Ларисы. - В принципе, можно и такой пункт в него включить. Насчёт того, чтобы приехать одному, - тяжёлым вздохом изобразил он горькие раздумья. - Мм-да-а... с этим, конечно, сложнее... естественно, оставаться одному не хочется. Но... если уж таковы твои условия... то, конечно... если именно так договоримся... что делать, придётся пойти и на это.
  -Ой, как он прямо весь из-за своей бабы испереживался, - взглянув Юрию в лицо, саркастическим тоном произнесла Лариса. - Неужто такая красавица? Если так, то сильно за неё не переживай: найдёт она себе другого и будет счастлива.
  Оба замолчали; каждый обдумывал что-то своё. Первой встрепенулась Лариса.
   4
  -Ты бы лучше об Алёшке подробнее рассказал: где он учится, с кем дружит, чем после уроков занимается; в общем, всё-всё-всё. Ты же понимаешь, что мне любая подробность интересна?- прежним громким голосом произнесла Лариса.
  'Подробнее, нам всё интересно'; с этой фразой я в последнее время чересчур уж часто сталкиваюсь',- подумал Юрий. А Лариса опять сымитировала бурный приступ кашля. После чего, истомлённо прошептав:
  -Ой, где мой платочек? Опять простуда душит, - она вновь опустила правую руку в портфель. При этом прежний, так и не использованный платочек она старательно прятала в левом кулачке.
  В портфеле она опять чем-то щёлкнула, и снова там что-то зажужжало. Вынув правую ладонь пустою, Лариса ловко, как фокусник, всунула в неё комочек платочка из левой ладони. После чего, элегантным жестом поднеся к лицу платочек, беззвучно выдохнула в него носом, одновременно вглядываясь в лицо и глаза Юрия взглядом строгим и испытующим: 'Не заметил? Не догадался?'
  Юрий сделал вид, что не заметил и не догадался.
  Лара сделала вид, что совершенно случайно, неловким движением ноги, подвинула портфель вдоль щели между стеной и столом: так, чтобы портфель стал поближе к Юрию, но при этом стол не мешал портфелю запоминать услышанное.
   Юрий сделал вид, что, совершенно случайно, и сам сместился влево, поближе к портфелю, и начал свой вдохновенный рассказ.
  В рассказе этом всё из того, что касалось Алёшкиных дел, проказ и подвигов, он передавал сжато и точно, без излишних эмоций, восторгов и похвал; высокая реклама особой ценности объекта могла возбудить в Ларисе недремлющее чувство собственности. А вот в описаниях географического антуража и бытового колорита он не стеснялся на обилие искажений и системных поправок.
  Начал он с восторженного описания той чудесной местности, где они, якобы, сейчас живут. Мол, главное, что ему в этой местности нравится - что она гористая; Лариса же знает что ему, выросшему в предгорье, жизнь на однообразной равнине - не в жизнь. Правда, уровень местности там пониже, чем здесь в родной Отрядной. Из-за этого, как ему кажется, звёзд на том небе, в сравнении с отрядненским, несколько меньше, и светят они не настолько ярко. Да и днём небо там не такое чистое и высокое. То и дело на нём какая-то дымка. Хотя, возможно, это из-за того, что воздух там сыроватый. Зимой - так вообще... плесень на стенах. Но зато в целом климат - мягче и теплее.
  Единственное, мол, неудобство - тяжело туда добираться. Хотя географически недалеко, но ехать приходится с несколькими пересадками. Да и дороги, особенно на последнем перегоне, очень уж плохие и опасные.
  Лара спросила, далеко ли от их населённого пункта до моря; мол, хочется знать, имеет ли ребёнок возможность для полноценного летнего отдыха. Юрий ответил, что море от них - примерно в часе езды; но из-за плохой дороги поплескаться удаётся не очень часто. И с удовлетворением отметил, что Лара с удовлетворением кивнула.
  Как он туда попал? И почему именно туда поехал? Однажды, ещё во время его лётной работы, посылали его на несколько суток в командировку на расположенный там аэродром, обучать технике пилотирования группу только что прибывших из училища вторых пилотов. Целыми днями круги над аэродромом наматывали; скукотища - жуть. От скуки подружился с местными парнями, даже съездил с одним из них в гости к его родителям. А затем, в Краснодаре, возвращаясь с несостоявшегося заседания кассационного суда, случайно, во время ожидания троллейбуса на остановке близ агентства Аэрофлота, столкнулся носом к носу с этим кунаком. Разговорились; и, мол, этот парень предложил ему: 'Приезжай, в пустом родительском доме будешь бесплатно жить, сколько захочешь' Ну, и поехал.
  Лариса его подробным рассказом осталась довольна. Она даже улыбнулась, представив себе, как будет изумлён следователь ловкостью и артистичностью, с какими ей удалось вытянуть столько сведений из его упрямого и несговорчивого подследственного.
  Юрий своим рассказом был доволен ничуть не меньше. Он не сомневался, что следствие без особых трудов сможет установить, что Юрий, во время своих инструкторско-тренировочных командировок, от недели до двух бывал в аэропортах: Адлера, Анапы, Геленджика, Кутаиси, Майкопа, Махачкалы, Новороссийска, Сухуми, Поти. Местность, окружавшая каждый из этих аэропортов, в общих чертах соответствовала описаниям Юрия; так что искать там его следы можно было очень, очень долго. Он даже улыбнулся, представив себе Второгода в качестве горовосходителя, карабкающегося вверх по крутому ущелью.
  Но тут же огорчённо вздохнул. Увы, карабкаться по горным ущельям Второгоду не придётся. Наводить справки и выспрашивать местное население будут местные менты. Но зато (подбодрил он себя), те же менты хоть что-то типа весточки по аэропортам передадут, хоть знакомых лётчиков своими расспросами посмешат.
  Лариса заметила и его задумчивое огорчение, и последовавшее за тем оптимистичное успокоение; и то, и другое ей тоже понравилось. И вскоре между ними установилась почти что тёплая и чуть ли ни доверительная атмосфера неспешного и обстоятельного разговора.
  Через полчаса этой проникновенной беседы в портфеле вдруг что-то самостоятельно щёлкнуло, а затем громко зашелестело.
  5
  Лариса, словно зазевавшийся спринтер, увидевший, что рефери уже положил палец на курок стартового пистолета, из позы 'нога за ногу' на стуле мгновенно переместилась в позицию 'низкий старт' на полу. Не дотянувшись рукою до портфеля, далеко и старательно задвинутого её собственной длинной ногой, она, подгоняемая всё усиливавшимися звуками шелеста и треска, поползла на четвереньках под стол.
  - Ой! Это... пружина во французской пудренице лопнула! Вот, бракоделы, делают! А ведь такая дорогая! - донёсся из-под стола её сокрушённый выкрик, заглушавший очередной щелчок. После щелчка шуршание исчезло.
  - Может быть, вдвоём будет удобнее её чинить? - заглядывая под стол, галантно предложил свои услуги Юрий, умалчивая о том, что до сей поры ни одной французской пудреницы он и в руках не держал, а о существовании пудрениц с долгоиграющими пружинами и слыхом не слыхивал. Зато он был уверен, что в несложной кинематике портативных магнитофонов вполне смог бы разобраться. И знал, что Лариса всегда испытывала непреодолимое отвращение к изучению внутреннего устройства любого организма, хоть живого, хоть технического.
  - Не надо, я уже сама починила! - громко вскрикнула Лариса, торопливо прикрывая съехавшим в сторону платком чёрную пластмассовую коробку с плоскими красными клавишами.
  - Хорошо, - тоном бывалого джентльмена выразил Юрий безусловное одобрение декларируемого дамой желания. И придвинулся телом вплотную к крышке стола, чтобы Лариса нисколько не сомневалась: он никак не сможет увидеть, что она делает под столом. Иначе она заподозрит, что он её в чём-то подозревает; и этого аргумента будет вполне достаточно для прекращения мирных переговоров и возобновления военных действий.
  Его размышления были прерваны приглушёнными звуками шагов двух пар ног, приближавшихся по линолеуму межкамерного коридора к тюремной столовой. Из-за косяка двери тихонько выдвинулось по-джентльменски вежливое лицо Второгода. Ещё через мгновение выражение вежливой предупредительности сменилось выражением возмущённого удивления, губы обиженно выпятились и еле слышным, остаточно-джентльменским шевелением спросили у Юрия:
  -Это ещё что такое?
  Юрий так же, одними губами, ответил:
  -Пудреница поломалась.
  На звуки этих еле слышных перешёптываний в проём двери, с разных его сторон, торопливо вплыли ещё две милицейские головы, так что со стороны могло бы показаться, что в комнату заглянул некий трёхглавый тюремщик, тело которого так велико, что попросту не может протиснуться внутрь комнаты через узкий для него дверной проём. У одной из добавившихся голов было интеллигентное лицо замполита, у второй - нахальная физиономия сержанта. Судя по выражениям всех трёх лиц, ответа Юрия они либо не поняли, либо не поверили в истинность такого объяснения, либо также не имели опыта общения с французскими пудреницами; но, весьма на то похоже, не возражали бы против его получения.
  Из-под стола донеслось огорчённое бормотание Ларисы:
  -Вот гадство! Бесполезно. Ладно, на сегодня хватит и этого.
  Из-под стола стала выдвигаться обтянутая коротким платьем наиболее округлая часть Ларисы, привлекавшая к себе особо пристальное внимание незамеченных Ларисой наблюдателей. Юрий, почувствовав себя джентльменом, строго и холодно посмотрел в глаза лиц милицейской принадлежности: мол, что это вы, с такими наглыми рожами, пялитесь на интимные подробности строения моей жены? Пусть даже - бывшей? А?
   Два милицейских лица офицерского звания, сделав вид, что их любопытство имело характер обычного следственного эксперимента, возвели непослушно подрагивавшие прицелы своих зрачков чуть выше привлекавшего их объекта. Сержант сделал вид, что округлый объект, в общем-то, его не так уж интересует; но взгляда не отвёл. Тем временем Лариса наткнулась передней частью задней части своего тела на оставленный ею стул; и, оттолкнувшись героически вытащенным портфелем от пола, с усталым кряхтением встала на ноги.
  Все милицейские головы дружно уползли за косяк. Но Лариса успела не только услышать их разочарованные вздохи, но и, мгновенно повернув в их сторону голову, увидела их в конечной фазе уплывания из рамки триединого портрета. Деловито встрепенувшись, она устремилась вдогонку, покачивая при каждом широком шаге башню своей высокой сложной причёски. Юрию, провожавшему её грустным взглядом, вдруг показалось, что на самом деле башню раскачивало изнутри какое-то косомордое остроухое существо, выглядывавшее из окна белого пятна, наведённого перекисью водорода у верха скрученного из волос сооружения. Всмотревшись, Юрий догадался, что искорёжённую мордочку, издевательски ухмылявшуюся щелью подковообразного рта, образовал собою круто завитой и неглубоко, лишь поверху протравленный локон; и ему, как ни странно, сделалось легче и спокойнее.
  Достигнув порога столовой и убедившись, что милиционеры не покинули её на растерзание прятавшимся за стенами бандитам, Лариса сочла возможным обернуться, чтобы бросить бывшему мужу нечто типа подводившего итоги резюме:
  -Всё! До завтра.
  -До за... Ой, подожди! Возьми Алёшкины фотокарточки! - вскричал Юрий, пытаясь достать из-под подкладки куртки спрятанный там конверт из чёрной светонепроницаемой бумаги.
  -Нет, я... я всё равно не смогу как следует их рассмотреть, - приостановившись на мгновение, капризным голосом сказала Лариса. - Тут...темно. И... вообще... я уже устала.
  -Да я ж тебе их не на показ, а совсем отдаю. Придёшь в гостиницу, включишь настольную лампу и посмотришь, - вставая со стула и протягивая вырванный с треском конверт, сказал Юрий.
   -Нет, - решительно отмахнулась Лариса. - Некогда. Устала. Идти пора. Я же всё равно завтра сюда приду. Тогда и посмотрю. Ну, пока.
  Лариса одним широким шагом миновала порог и, резко развернувшись, устремилась к выходу из тюрьмы. Юрий последовал за нею. Когда он миновал дверь столовой, Лариса, крепко держась за локоть Второгода, частыми шажками семенила по тюремному коридору. Рыжий замполит уже щёлкал ключами в замке решётки выхода в здание милиции, сержант отпирал дверь камеры Юрия.
  -Ну, как? Сказал он что-нибудь интересное? - услышал Юрий любопытствующий голос следователя.
  -Я думаю, много интересного. Сами послушаете и решите, что пригодится, что нет, - деловито ответила Лариса.
  
  Глава 16. 'Просите, и будет дано вам'.
  Если бы я воззвал, и Он ответил мне,
  -я не поверил бы...
  Книга Иова.
  
  
  В тот вечер ментбратьям не повезло: 'на излечение' поступило всего лишь четверо немолодых мужчин. По недоумённо-сбивчивым рассказам последних, 'отметились' они, каждый грамм на сто пятьдесят с хорошей закуской, у одного из своих коллег по поводу рождения его внука. Распрощавшись с хозяином и его закапризничавшим потомком, они неторопливо, тихо, мирно, без революционных песен и анекдотов про перестройку отправились домой.
  Идти было далеко; но им повезло: на тёмном шоссе, метрах в пяти от тротуара, по которому они вышагивали, остановилась какая-то машина. Внешне похожая на пустой неосвещённый автобус. Водитель машины дружелюбно предложил подвезти их до места назначения; причём - бесплатно и быстро. Всё равно, мол, туда еду. Они обрадовались и, даже не спросив, откуда этот добрый человек знает, куда им надо (вдруг он обознался и передумает?), быстренько загрузились. И очутились в КПЗ.
  В двадцать два часа, как обычно, охранник приказал выключить свет. Юрий на этот раз лёг в центре тахты, рядом с многоопытным Сатэрой. Новоприбывшие мужики долго не ложились, чесались, ругались, размышляли и спорили, что и как им делать завтра. Примерно через час унылых дебатов они угомонились, и камера заполнилась мерным сопением и негромким храпом.
  И лишь Юрий никак не мог заснуть. В сумбурно метавшемся внутри него потоке неясных мыслей, неконкретных предположений и неуловимо-инстинктивных ощущений то тонули, то вновь поочерёдно всплывали самые разные чувства - кроме одного: того, что, как принято утверждать, умирает последним. Оно умерло после 'доверительной беседы' с матерью его сына.
  Из мозаики информации, полученной по итогам этой беседы, перед Юрием выстраивалась следующая картина. Выйти из заточения он смог бы только в том случае, если бы согласился на 'легализацию' места их с сыном проживания и на последующий переезд сюда, в Отрядную, под власть местных правоохранителей. И - под произвол решений Ларисы. Если же он на это не согласится, то срок его заточения будет продлён на весьма неопределённое время. В этом он не сомневался.
  Но также он не сомневался, что 'мирная инициатива' Ларисы есть не более чем блеф. Элементарная, привычная для Ларисы уловка. Очередная попытка убедить его взять на себя роль доверчивого глупого Буратино, с тем, чтобы заманить на поле местных юридических чудес. А заодно - 'кекс, пекс, фекс!' - 'развести' его на показ, где именно прячет он своё золотое сольдо. Затем его и Алёшкину судьбы, как надоевших мух вентиляторной мухобойкой, прихлопнут круглой печатью стандартного решения, и - нету 'дела'.
   Но и, отказавшись от сделки с Ларисой, Юрий не только не сможет помочь сыну, но сделает ему, да и себе только хуже. Его самого, вне сомнений, хотя бы на несколько дней оставят в тюрьме. За это время с места его работы (всё-таки - авиационный завод, там не шутят) будет сообщено в милицию о пропаже такого-то ФИО такой-то даты рождения, прописанного там-то. А с места его проживания будет сообщено и в милицию, и в органы опеки об оставлении ребёнка отцом. Сразу же соответствующие запросы уйдут в соответствующие органы по месту прописки, Алёшку немедленно идентифицируют и столь же немедленно отдадут матери. И уж тогда, в далёком, по меркам детства, будущем, его 'бессердечный похититель' не только не будет иметь шансов приблизиться к своему сыну, но, вполне вероятно, вообще лишится права называться отцом.
  Юрий, не чувствуя укусов клопов, не слыша храпа сокамерников, не обоняя пьяного смрада и застарелой вони, безмолвно лежал на холодном влажном линолеуме настила, смотрел широко открытыми глазами в беспросветный мрак замуровавшего его бетонного куба, и бесконечно мучил себя безнадёжным выбором между двумя бедами. И не мог выбрать, ибо достойного выбора не видел. И не мог с кем-то посоветоваться, ибо не видел рядом с собой никого, с кем имело смысл советоваться, и кому можно было довериться. Как и не было во всём мире никого, кто мог ему и его сыну в их беде хоть чем-то помочь...
  Никого... Никого, кроме...
  -Господи! Господи! - в глубине своего сердца отчаянно вскричал он, и крупные слёзы внезапно набухли в углах его широко распахнутых глаз. - Отец наш небесный, - ещё раз в исступлении беззвучно выкрикнул он, - помоги нам!
   И хотел сказать далее: 'Сделай так, чтобы Лара не отказалась от данных ею обещаний, потому что нет у меня другого шанса хоть на какое-то время остаться с моим сыном и хоть чем-то ему помочь'. Но сразу же мысленно поправил себя: 'Мне ли указывать Ему решение, как в созданном и устроенном Им Мире сделать лучше? в том числе и для меня же?' И продолжил:
  -Господи! Отец наш небесный! Прошу, сделай так, как, в мудрости Твоей знаешь Ты, будет лучше для нас троих. Но, прежде всего, лучше для сына моего Алексея. Господи! Только на Тебя уповаю, на Твою справедливость и Твоё милосердие. Молю Тебя, яви их, ибо не хватает у меня ума и понимания осуществить волю Твою. Аминь.
  А затем вновь повторил свою импровизированную молитву, и вновь, и вновь, и так бессчётно, но не слово в слово, а так, как каждый раз выливалось из сердца и души.
  И вскоре он уже не только звуков и запахов не чувствовал, но даже и тела своего не ощущал; оно словно растаяло в охватившей его беспросветной тьме, и воспарило невесомой дымкой над холодными жёсткими досками. Остались ощутимыми только широко открытые глаза, безотрывно смотревшие вверх, в абсолютный мрак камеры, да слёзы, что, холодя узкие дорожки на щеках, непрерывными струйками текли от уголков глаз к мочкам ушей, а оттуда беззвучно капали в лужицы, тихонько растекавшиеся по обеим сторонам шеи.
  Постепенно он стал проваливаться... Нет, не в сон; в некое полузабытье. Глаза его были по-прежнему широко открыты (зачем закрывать их в абсолютной темноте?), да где-то глубоко в груди беспрерывно звучало: 'Господи...Господи...'
  Но вот, в какой-то момент, приметил он, что нависший над ним беспросветно-чёрный потолок вдруг начал светлеть, всё быстрее делаясь тоньше и прозрачнее. Вначале, наподобие тому, как тает под лучами солнца прихватившая прорубь льдинка, наиболее тонкой и светлой сделалась середина потолка. Ещё несколько мгновений - льдинка потолка, словно даже не тая, а испаряясь, превратилась в еле заметный слой чего-то наподобие утренней дымки. Ещё миг - дымка рассеялась, потолок окончательно исчез. Сверху, из открывшегося безбрежного пространства, явственно пахнуло свежим, прохладным и удивительно приятным воздухом, а в квадрате образовавшегося проёма засветилось небо.
  Такого неба, сразу понял Юрий, он ещё никогда не видел. Несмотря на ночь, опустившуюся здесь, на данном участке Земли и Вселенной, это небо (сразу и без сомнений ощутил Юрий), не было ночным. И не было дневным. Не было утренним. Не было вечерним. Оно непостижимым образом вмещало в себя все эти временные ипостаси, и вместе с тем ощущалось вневременным, как остановившееся мгновение и перетекающая сама в себя вечность.
  Оно было не просто высоким, но - неизмеримым. Оно виднелось не более чем в проёме только что исчезнувшего потолка, но ощущалось во все стороны безграничным, по всем направлениям бесконечным и воистину всеобъемлющим. В него можно было бы смотреть бесконечно долго, и всё равно стремительно улетавший вдаль взгляд не долетел бы до его края. И оно не было низким; у него не было нижней границы; и тем не менее, чувствовал Юрий, оно в первое же мгновение своего появления уже находилось здесь, вокруг него.
  При первом взгляде на него оно воспринималось синим; необыкновенно красивого, насыщенного густо-синего цвета. Но по мере устремления взгляда ввысь и вдаль, в непостижимую бесконечность этого неба, его цвет постепенно сгущался в мощный и тёплый фиолет. И приходило понимание, что это небо - объёмное и, вне сомнений, живое. И что там, где люди определили место пустоте и назвали это космосом, на самом деле - оно.
  Но самое удивительное и непонятное: на этом небе, несмотря на его абсолютную ясность и прозрачность, не было ничего. Ничего, что можно было бы отдельно отметить, за что можно было бы зацепиться взору. Ни малейшей дымки или облачка. Ни одной зарницы или далёкого всполоха. Ни одной, хотя бы самой маленькой звезды. Ничего, кроме спокойной, густой и теплой синевы, плавно переходившей в бесконечные глубины величественного фиолета.
  И вдруг в фиолетово-синей глубине этого неба, точно в центре квадрата исчезнувшего потолка, мгновенно возникла, словно бесшумно взорвалась, огромная и необыкновенно яркая восьмиконечная звезда. Сколько у неё концов, Юрий в тот момент не считал, сделал это намного позже, припомнив, что в первый момент звезда, по симметрии своего строения, напомнила ему его профессиональный штурманский символ - розу ветров. Но, в отличие от розы ветров, ни один из боковых, строго треугольных боковых лепестков не отличался по внешнему виду и размерам от остальных.
  Взрыв, в процессе которого возникла звезда, был неожиданным, стремительным и кратким, но Юрий успел заметить его этапы. Вначале возник очень яркий, но нисколько не ослепляющий жёлто-огненный шар. Затем, без видимого промедления, из шара вылетели мощные треугольники протуберанцев. У своих оснований протуберанцы состояли из ярко-жёлтого света, по силе и цвету свечения почти тождественного свечению самого шара. К краям и остриям образованной протуберанцами абсолютно симметричной, необыкновенно прекрасной короны жёлтый свет постепенно сгущался до мощного и торжественного фиолета. На верхних оконечностях протуберанцев фиолетовый свет плавно сливался с сиянием ближайших участков осветившегося неба.
  Необыкновенно яркие, но не обжигавшие и не слепившие жёлтые и фиолетовые лучи, в местах их пересечений превращавшиеся в белый, с виду - обычный свет, мгновенно осияли камеру; а Юрий вдруг почувствовал, что в глубине его собственной груди, в центре её, словно бы ответным пламенем вспыхнуло необыкновенно приятное, восхитительнейшее тепло. Сразу же оттуда по всему его организму, по всем жилам, нервам, кровеносным сосудам, коже и внутренним органам, по всем без исключения клеточкам, молекулам, атомам и отдельным электронам разлилось... точнее, переизлучилось, светоперенеслось - такое счастье, такое невероятное, живительное и щедрое блаженство, какого ранее он ни разу даже и частично не испытывал, никогда не ощущал и даже предположить не мог, что подобное возможно.
  А с неба, из центра ровно, без перепадов и колебаний сиявшей звезды, раздался властный, мощный и величественно-спокойный голос, произнёсший: 'Совершилось по слову твоему'. Одной непрерывной фразой; но первое слово прозвучало громче и торжественней. Каждый звук в этом слове был неразрывно соединён с другими звуками, но и нёс в себе могучий заряд именно ему, этому звуку, порученного смысла и передаваемой им энергии: 'СОВЕРШИЛОСЬ'. Не 'свершилось', как сразу же полуподсознательно отметил Юрий, а именно 'СОВЕРШИЛОСЬ'; уравновешенным, уверенным и мощным Словом. А потом, через краткую, едва заметную, но ёмкую паузу - 'по слову твоему'; чуть тише и быстрее, как сопутствующее предупреждение и уведомление.
   'СОВЕРШИЛОСЬ по слову твоему'.
  'Что это? Чудо? Наваждение? Реальность? Сон?' - ошеломлённый увиденным и услышанным, без слов, единственно поиском достоверно опознаваемых ощущений спрашивал себя Юрий - и не мог решиться ни на один ответ.
  Между тем звезда продолжала сиять, но потолок камеры, вначале незаметно и плавно проявившись в виде тонкого прозрачного тумана, всё быстрее утолщался, сгущался и темнел в некое подобие плоского слоя застывавшей, превращавшейся в лёд дымки.
  Из оцепенения Юрия вывел толчок в правый бок.
  -Что, опять клопов гоняешь? - приоткрыв один глаз, недовольно буркнул Сатэра.
  -Ты слышал? - со смятением спросил его Юрий.
  -Кого? Ментяру? Что, уже развыступался? Туши лампочку, а то вообще без света останемся, - пробурчал Сатэра, неуклюже переворачиваясь на другой бок, лицом в тень.
  А Юрий в этот момент наконец-то понял, что он и сам-то ничего не слышал, хотя и услышал. Услышанная им фраза была воспринята не ушами, и даже не слухом, а чем-то срезонировавшим у него где-то внутри; но - непонятно, чем. Возможно, услышанная Юрием фраза прозвучала у него в голове, непосредственно в мозгу; но, по его ощущениям, больше было похоже на то, что в голову, в мозг эта фраза пришла уже в качестве готовой информации, и пришла туда только для того, чтобы быть записанной в привычной, обыденной памяти. А первоначально эта фраза была воспринята в груди; там же, в том же месте, откуда разлилось по телу блаженное тепло, возникшее от света чудесной звезды и усилившееся при звуках исходившего от звезды голоса. Голова же, своими попытками понять и осмыслить, лишь отвлекала Юрия от ощущения понимания, покоя и счастья, лишь вносила в чувства и мысли суету и сумятицу.
  -Да не включал я ... - растерянно возразил Юрий, показывая рукой в ту сторону, где привычно должна была висеть лампочка. И - осёкся, увидев, что лампочки, на её законном месте, в тот момент ещё не было. Она только-только начинала материализовываться, сгущаться из быстро окутывавшего её мрака, едва заметно прорисовываясь своими контурами на фоне тёплого полупрозрачного льда потолка. Но Сатэра, даже не взглянув вверх, уткнулся лбом в настил и вновь устало, с хрипом и бульканиями, засопел носом.
  -Что, уже утро? - с левой стороны от Юрия всполошенно вскрикнул один из привезённых вечером мужчин. Быстрым движением подняв вверх руку, он взглянул на наручные часы. - Одиннадцать сорок. Что, я проспал на работу? Да... как же так? Только что ж легли. А... а почему светло? А?
  Между тем потолок сгустился почти до непрозрачности. Ни чудесной звезды, ни исходившего от неё сияния, ни синевы неба уже не было видно. Внизу, у настила, сделалось совсем темно, причём граница света и тьмы была не рассеянной, как то бывает в привычной нам природе, но чёткой, словно бы прочерченной невидимой, строго горизонтальной гранью, и грань эта плавно, со всё ускорявшейся стремительностью поднималась к потолку, строго и бескомпромиссно отделяя тьму от света. При этом жёлтые и фиолетовые лучи, в местах пересечений неспешно переливаясь жёлто-бело-фиолетовыми бликами, не рассеивались и не гасли, как обычный свет, под серой и, казалось бы, непроницаемой массой потолка, но без всяких усилий втягивались вверх, возвращались сквозь его загустевший бетон к пославшей их и управлявшей ими звезде.
  -Ты что-то видишь? - торопливо спросил Юрий мужчину.
  -Ну... а-а... что? Ну... эти... молнии. Ничего особенного... бывает... Видишь, туча какая нашла? - смятенно пробормотал мужчина, показывая заметно вздрагивавшей рукой на едва просвечивавший мрачно-серый потолок с уходившими сквозь него последними бликами света. - Видать, гроза будет... - смятенно пробормотал мужичок, словно оправдываясь перед самим собой за свой испуг. - Надо... это... успеть выспаться, пока не гремит... А то... завтра же на работу...
  Последние блики света проскользнули наверх, камеру безраздельно захватила непроницаемая тьма. Слева от Юрия слышались шорохи укладывавшегося на настил соседа и его испуганный шёпот:
  -Во, допился! Нет, теперь - всё... Буду завязывать...
  А Юрий только тогда окончательно понял, что всё увиденное и услышанное ему не приснилось, не привиделось и не прислышалось. И он вновь зашептал молитву Господу, как рождалась она в сердце; но теперь уже не со словами тоски и отчаяния, а благодарности и возродившейся надежды. И слёзы вновь хлынули из глаз, но были они слезами не боли и печали, а умиления и счастья.
  А затем он вдруг провалился в благодатный и целительный сон.
  
  Глава 17. Второе свидание.
  1
  Утром Юрий, несмотря на краткость ночного сна, был бодр и свеж, а главное, уверен в неминуемо-счастливом исходе предстоявших переговоров. Вот-вот договор будет заключен, после чего всё в его и в Алёшкиной жизни пойдёт чудесно и прекрасно.
  Но вот миновало девять часов утра - время, назначенное Ларисой для решающей встречи. И десять. И одиннадцать. Но Лариса так и не пришла.
  В половине двенадцатого охранник-сержант открыл дверь камеры и зычно крикнул:
  -Эй, наркоманы-хулиганы, шагом марш за хавкой!
  Но юные охотники на мультяшного зайца, сочтя себя оскорблёнными названием 'хулиганы', идти за продуктами для заключённых наотрез отказались. Они, мол, до этого дня одни пахали! Всё делали: утром хавку носили, вечером полы и сортир мыли; а теперь они - 'деды', им до дембеля всего ничего осталось. Пускай теперь 'салаги' пашут.
  Сатэра, в ответ на предложение сержанта сходить в магазин за хлебным пайком, охотно согласился. Какой блатной откажется пойти туда, где нахоляву дают съестное?
  Юрий от похода в столовую решительно отказался, объяснив при этом сержанту, что Лариса должна вот-вот, с минуты на минуту, придти сюда для заключения мирного соглашения. И что он намерен её здесь дождаться.
  Сержант усмехнулся с таким видом, будто всё сказанное Юрием - несусветная глупость.
  -Ха-ха. Если бы хотела придти, давно бы пришла, - скептически хмыкнул он. - Ей этот поход - до фени. Ей бы сейчас рассольчику, чтоб голову полечить. Так что пусть и у тебя голова зря не болит.
  -Чего эт ты так решил? - с неприязненным чувством буркнул Юрий.
  -Я не решил, я знаю. Могу и тебе по секрету рассказать: вчера, часов в пять, сразу после службы, приходил к ней в номер следователь твой, Второгод. А ушёл аж в половине двенадцатого, в усмерть пьяный. А ты уж сам соображай: нужен был бы ей этот Второгод, если бы она хотела с тобой мир заключать. Просто-напросто: стала бы она на него тратиться? А?
  -Ты откуда об этом знаешь? - недоверчиво спросил Юрий.
  -У меня жена в гостинице администраторшей работает. Так что, если хочешь хотя бы узнать, тута твоя ненаглядная или, может, уже - тю-тю, то хватай - во-он, за дверью - пустые бачки, и дуй со мной в столовую. Подождёшь меня там, а я, так уж и быть, пойду покалякаю со сменщицей моей законной половины. Только - смотри, на полном серьёзе предупреждаю: не вздумай бежать. Теперь шутки с такими деятелями, как ты, кончились. По всей стране объявлено чрезвычайное положение, так что далеко не убежишь.
  -Какое положение? - вскричали наркоманы.
  -Ка-ак - какое? Ой, я ж и забыл, что вы - изолированные от общества враги народа, - с насмешливым удовольствием хмыкнул сержант. - Мишка ж наш, Горбач, ещё с утра то ли головой заболел, то ли в штаны наложил, а всю его власть забрал себе ГКЧП - государственный комитет по чрезвычайному положению.
  -Весь мир - театр! - с патетическим восторгом воскликнул высокий наркоман.
  -А люди в нём - актёры, - уныло и опасливо возразил ему низенький.
  -Театр не театр, а скоро с такими актёрами, как вы, валандаться не будем. И уговаривать хорошо себя вести тоже не будем. Шагом марш в светлое будущее! - и все разговоры. Без всякого театра. Стоять - только по стойке 'смирно'. Лежать без дела - только в гробу. Бежать - только с криком 'ура'. Шаг влево или вправо - выстрел на поражение. Поняли? - мстительно возразил сержант паре вытаращивших глаза 'дедов'; и ухмыльнулся скупой, но весьма самодовольной улыбкой.
  -Не трёкайте, пацаны. Не пачкайте зря штаны, - ленивым голосом подбодрил Сатэра растерявшихся зайцефобов. - Это для чиновника и мента суета да маята, когда власть то ли эта, то ли та. Это у них головы летят, когда шуры-муры с властью заканчиваются. А нам-то чего терять, кроме своей драной шкуры? Для ободранной души все власти хороши. Больше сумы не возьмут, меньше тюрьмы не дадут, дальше Колымы не пошлют.
  - Ох, и везёт же некоторым. Сидят себе и в ус не дуют, - с почти искренней завистью вздохнул сержант. - А тут прямо голова раскалывается: кому теперь подчиняться? Той же непьющей тройке - Мишке, Райке, перестройке? Или пятёрке этих алкашистов, министров - гекечепистов? Э-эх... Ладно, разберёмся. Кто будет платить, тому и будем служить. А не будут платить - перейдём на самообслуживание, - нашёл верное решение сержант, и сразу же сделал не менее верный вывод: - А пока вчерашняя власть ещё кормит - айда за хавкой.
  2
  Через несколько минут разношерстная провиантская команда выступила в поход. Но уже через два квартала она разделилась на две неравноценные части: Сатэра покинул общий строй и самостоятельно, без руководящего и направляющего конвоирования, направился в хлебный магазин, а сержант и Юрий продолжили неспешное путешествие к столовой.
  Если рассуждать отвлечённо - теоретически, то сержант, выдавший Сатэре такое распоряжение, несколько нарушил свои служебные обязанности.
  Но можно понять и сержанта. Уж очень конкретно он почувствовал, что - лень ему, ради пары булок чёрствого хлеба, делать крюк в два лишних квартала. К тому же он понимал, что, чисто практически, такая тяжкая жертва с его стороны абсолютно не нужна, а то и вредна.
  В самом деле: до хлебного магазина, с момента разветвления дорог, оставалось чуть больше квартала пути. Квартал этот, по сути, всего лишь безлюдный и скучный закоулок, спрятанный за задами станичного дома культуры. Кого там, за этими задами, встретишь, если сейчас и у самого что ни на есть переда никакой культуры нету? А если и встретишь - то лучше бы не встречал: идя рядом с этим бомжарой Сатэрой, и поздороваться-то, обратить на себя внимание будет стыдно.
  А главное: куда этот Сатэра денется! Сбежит, что ли? Спрячется где-то? Ха-ха. Его ж любая собака знает. Никуда он, дальше первой забегаловки, не скроется; нигде он, со своей-то пропитой рожей и неодолимой привычкой к пьяным скандалам, не спрячется.
  Да у Сатэры даже мысли сбегать и прятаться не возникнет. Для него кичман - дом родной.
  Так что - о Сатэре беспокоиться не стоит. А вот за вторым арестантом, за сынокрадом, нужен глаз да глаз. Вот его-то не резон водить по всяким переулкам и закоулкам. Безопаснее откоивоировать самым коротким путём к месту назначения. Тем более что этот путь - самый приятный, поскольку проходит через оживлённый центр станицы. И лучше уж пройти его с внешне более приличным арестантом, чем с забулдыгой Сатерой.
  В силу этих веских причин провиантский конвой и сократился до двух действующих лиц.
  Впереди, всем своим начальственным видом показывая, что о возлагаемой на него обязанности таскать судки с арестантской пищей он и слыхом не слыхивал, расслабленной вальяжной походкой шёл щеголеватый сержант. Сержант часто приостанавливался, то с важным видом делая указания неправильно, по его мнению, ходившим по тротуару гражданам, то покровительственно либо подобострастно кого-то приветствуя, то обмениваясь со встречавшимися сослуживцами парою многозначительных дежурных фраз. Он прямо-таки излучал несомненное удовольствие от самого процесса перевоплощения простого похода за арестантской похлёбкой в подобие триумфального шествия победоносного полководца, гордо и неторопливо демонстрирующего восхищённым и почтительным толпам свободных (пока ещё свободных!) сограждан жалкое стадо обращённых в рабство врагов, согнутых под тяжестью собственных богатств, что сами они, добровольно и покорно, несут в необозримую сокровищницу победителя.
   Шагах в двух позади него и чуть сбоку (так приказал сержант) шёл Юрий, нагруженный двумя замызганными сумками. В одной из сумок произвольно болтыхался чумазый и битый алюминиевый судок, ёмкостью литров на десять, с плотно закрывающейся крышкой. Судок этот предназначался для переноски вторых блюд. В другой сумке, зажатые в её тесном объёме и надёжно удерживавшие друг друга в вертикальном положении, располагались две посудины: такой же точно судок, предназначенный для доставки жидких первых блюд, и большой, литров на шесть, алюминиевый термос для чая или компота.
  Вскоре, во время первой же кратковременной остановки сержанта, он почувствовал на себе острый и очень внимательный взгляд; и, рефлекторно взглянув в ответ, увидел бывшую одноклассницу, шедшую навстречу ему по тротуару. Он радостно улыбнулся и вежливо поздоровался с ней; но на её лице вдруг изобразилось полное безразличие. Словно не видя его и не слыша обращённого к ней приветствия, она молча и круто перешла на другую сторону тротуара и, повернув голову к какому-то очень заинтересовавшему её объекту в противоположном от Юрия направлении, торопливо ушла прочь.
   Юрий вначале подумал, что она его не узнала. Но вслед за тем ещё один из знакомых одностаничников, явно увидев и даже внимательно рассмотрев и его, и сопровождавшего его конвоира, но не менее явно желая упредить возможность нежелательной встречи, резко развернулся в обратном направлении и быстро, не оглядываясь, пошёл к перекрёстку. Свернув на перекрёстке, он с тем же темпом прошёл ещё с десяток метров, а потом вдруг резко остановился и тревожно задумался; а когда провиантский конвой миновал тыл его засады, он более или менее успокоился и неторопливо побрёл прежним путём.
  Юрий решил, что, на всякий случай, с этого момента он ни с кем не будет здороваться; кроме тех случаев, если, паче чаяния, к нему самому обратятся с приветствием.
  Но уже через десяток метров Юрий чуть не столкнулся с пожилой семейной парой, издавна дружившей с его родителями, и не удержался от вежливого кивка; хотя и сумел заставить себя не произнести приличествовавших случаю слов. И тут же поздравил себя с такой предусмотрительностью, поскольку на лицах достойной четы практически одновременно отразился страх, мгновенно перешедший в воспитывающее непонимание самого факта его недостойного, недопустимо панибратского поведения.
  'Сталинский синдром, - понимающе усмехнулся Юрий. - А я - враг народа, пытающийся активно вербовать невинных граждан в свою преступную организацию'.
   И, ради профилактики досадных рецидивов собственных ошибок, решил не смотреть по сторонам, но лишь себе под ноги.
  Так, в полном соответствии с общественно-тюремной субординацией (тюремщик - с гордо поднятой головой, арестант - с опущенным на землю взглядом), они миновали узкие два квартала оживлённого отрядненского бродвея и оказались на следующем, почти безлюдном отрезке той же улицы. Там уже не было привлекательных магазинов и неумолимо затягивавших к себе чиновничьих офисов, но располагались всего лишь два малозаметных и мало популярных здания: небольшая гостиница, следом за ней - общественная столовая. Гостиница обычно пребывала в ленивом анабиозе, оживляясь только во время приезда краевых комиссий, а столовая в основном кормила собственный персонал, выживая только за счёт буфета, в который по выходным привозили пару бочек разливного пива.
  Сержант, лишившись зрительского внимания, сразу же поскучнел и тоскливо завертел по сторонам головой. Юрий, проходя мимо здания гостиницы, также не утерпел и, разогнув согбенную голову, пробежал взглядом по гостиничным окнам: вдруг в каком-то из них мелькнёт лицо Ларисы? И вдруг она, увидев его, сама выйдет на улицу и всё ему объяснит?
  -Не туда смотришь, - насмешливо сказал сержант. - В парк смотри.
  3
  Юрий повернул голову вправо, в сторону раскинувшегося вдоль улицы парка. Там, в процессе поспешного разворота от движения к гостинице в обратном от неё направлении, находилась Лариса. Лица её уже не было видно, но фигура, платье, причёска и коричневая сумочка через левое плечо, несомненно, принадлежали именно ей.
  Юрий, мгновенно забыв о минутами ранее данном обете молчания, громко окликнул её. Лариса только прибавила ходу. Тогда он небрежно швырнул на тротуар вверенное ему государственное имущество, но, прежде чем бежать вдогонку, крикнул гораздо громче.
  Лариса, по его рёву поняв, что намерения у него - самые серьёзные, вздрогнула и приостановилась. Затем, после секундного размышления, она медленно развернулась холодным лицом к бывшему супругу - и застыла всем телом, словно жена Лота, внимательно вглядывавшаяся в тлеющие развалины оставленной ею Гоморры.
  -Лара, подойди пожалуйста; а то неудобно товарища из милиции заставлять идти к тебе. Он всё же при исполнении, - чуть громче и более нервно, чем хотелось бы, сказал Юрий. Лариса, замерев в настороженном и безмолвном выжидании, смотрела так, словно этого, непонятно чего требовавшего от неё бывшего супруга она видит в первый раз.
  Молчание слегка затянулось. Сержант, которому надоело стоять на скучном безлюдном тротуаре, осуждающе покосился на Юрия и лениво пробурчал:
  -Ну что, убедился? Пойдём, дело ждёт.
  -Никуда я не пойду, пока с ней не поговорю, - тихо и упрямо возразил ему Юрий; и тоном, мало похожим на просьбу, сказал: - Позови её. Ты - в погонах, тебя она послушается. Или я пойду к ней.
  Сержант взглянул на него властно и строго, но выражение лица конвоируемого сделалось ещё неуступчивее. Сержант свирепо сжал челюсти, по-бычьи нагнул голову, зло сузил глаза... и споткнулся взглядом об огромные грязные сумки, брошенные Юрием на асфальт. Те 'по щучьему велению, по сержантскому хотению' самостоятельно ступать в столовую не хотели. Бросить их здесь - нельзя: имущество записано на сержанта, ему и придётся платить. Придётся либо лично пронести их целых десять метров, либо...
  Сержант, поняв, что у этой ситуации имеется лишь один достойный его выход, строго посмотрел на Ларису и не очень громко, но очень сердито сказал:
  -Эй, гражданка! Подойдите сюда.
  И поманил её к себе властным движением правой ладони.
  Лариса, ещё раз вздрогнув, сомнамбулически шагнула вперёд; но, пару секунд покачавшись на одной ноге, с лицом, отражавшим приближение победы свободомыслия и осознания своих гражданских прав над навязываемой ей рабской покорностью, вновь отшагнула назад.
  Сержант, ещё более свирепым голосом и энергичным жестом, повторил своё приглашение. Юрий сделал пару разгонных шагов в направлении к парку. И только после этого Лариса предприняла долгое, неравномерное, зигзагообразное и весьма осторожное путешествие через пустую проезжую часть неширокой улицы.
  -Тебя что, уже и без меня отпустили? - ступив на тротуар, но предусмотрительно не дойдя метров пяти до живописной группы 'элегантный конвоир - измятый конвоируемый', холодно и неприязненно спросила она Юрия.
  -Нет. Просто конвоируют... на место принудработ, - счёл Юрий нужным утешить свою бывшую половину. Лицо её, и в самом деле, несколько разгладилось. - А ты почему не пришла? Что-то случилось? Или - передумала?
  -Ну-у... Я думаю, этот разговор - не для посторонних...- полуотвернувшись, неохотно протянула Лариса.
  -Две минуты, не больше, - недовольным голосом буркнул в сторону Юрия сержант. - Но помни, летун: я в тебя и на лету попаду. И не один патрон выпущу, а всю обойму. Понял? - со свирепым видом пригрозил сержант, громко хлопая правой ладонью по пустой кобуре.
  После столь эффектного проявления своей власти сержант, с лицом, исполненным самого глубокого уважения к себе и неудержимого презрения к совершенно неинтересным для него чужим секретам, повернулся к Юрию спиной и сделал четыре демонстративно-широких шага в сторону проезжей части улицы. В результате он оказался во главе тупой (но отнюдь не глупой) вершины равнобедренного треугольника, составленного из трёх представленных там лиц. Где, повернувшись к основанию треугольника безразличной спиной, а к его противоположным сторонам - чуткими ушами, он и застыл в чуткой стойке далеко не рядового пойнтера.
  Но Лариса, к облегчению Юрия, не разгадала всей хитрости проделанного сержантом манёвра, поскольку всё своё внимание направляла не на местоположение самого воинственного жандарма, а на кобуру, висевшую на его правой ягодице. Она явно не поверила, что свирепый вояка сможет всадить все пули именно в Юрия. Более того: была почти уверена, что - промахнётся. Причём - самым роковым для неё образом.
  Но вот сержант остановился, и Лариса торопливо затараторила:
  -Ну... в общем, я вчера сама, без посторонних, - зачем-то опять выделила она понравившееся ей определение, - ещё раз очень тщательно всё обдумала... почти что до самой полуночи прикидывала и так, и этак... а без двадцати двенадцать - я даже время запомнила, как раз перед тем, как ночник выключить - прямо как в голову ударило: а зачем мне с тобой договариваться? А уж сегодня, когда новая, более строгая власть пришла - мне это вообще ни к чему. Ты сидишь? Вот и сиди. Алёшку мне и без тебя вот-вот найдут. Мне Саша... ну, следователь, это точно обещал. Так что у меня и без договоров с тобой скоро всё образуется. А с такими, как ты, теперь церемониться не будут. Вот и хорошо. Что заслужил, то и получишь. Зачем мне тебе помогать? Тем более что - себе же во вред.
  -А если Алёшку не найдут? Или - найдут не скоро?
  -Ничего, я подожду. Может быть, за это время личная жизнь наладится. А теперь, извини, мне пора собираться; у меня автобус через час, - с язвительной вежливостью сообщила она и, резко развернувшись, по широкой дуге в обход сержанта, оставшегося между ней и Юрием, пошла к гостинице.
  -Но я тоже кое-что очень для тебя интересное сообщу! Пусть даже и при посторонних! - с несколько наигранным гневом выкрикнул вслед ей Юрий.
  Лариса, не оборачиваясь, неспешно приостановилась, замерев в недвижном, но чутком прислушивании; и лишь коричневая сумочка нервно покачивалась у неё на плече.
   - Если бы ты заключила договор, - с тою же старательной экзальтацией продолжил Юрий, - то, как я тебе и обещал, алиментов бы ты не платила. Но теперь, как только Алёшке десять стукнет, сразу на алименты подам. Так и знай: будешь участвовать в его содержании!
  Лариса круто обернулась, намереваясь ответить чем-то ещё более резким и злым; но не успела она приоткрыть губы, как по её лицу пробежала тень какого-то очень умного и хитрого размышления.
  Не сказав ни слова, Лариса ещё круче и стремительнее, словно торопясь спрятать от Юрия своё лицо, развернулась в обратном направлении, но шагала уже гораздо тише и задумчивее. Юрий, давно изучивший её манеры, по одной этой скоротечной гримасе успел понять: она поверила. Если бы кто-то стал её уверять, что действует бескорыстно и не из мести, она бы не поверила; а вот 'информации' о намерении как-то отомстить, а при этом ещё и получить какую-то материальную выгоду - поверила. И наверняка сразу же 'догадалась', как этими сведениями воспользоваться.
  Она, безусловно, давно знает то, о чём Юрий узнал лишь совсем недавно: в судебной практике, то есть в реальных судебных разбирательствах, ребёнок получает право высказать своё мнение о том, где и с кем ему лучше жить, с одиннадцати лет. С одиннадцати, а не с десяти, как то прописано в законе; хотя, естественно, об этом практическом отступлении от прописанного в законе порядка ни в одном официальном справочнике даже не упоминается.
   То есть: если Юрий объявится со своими претензиями на алименты до того момента, как сыну исполнится одиннадцать лет, то мальчишку сразу же, без лишних к нему вопросов и в полном согласии с уже имевшимся судебным решением, отдадут Ларисе. И уж тогда её месть отцу-недотёпе, попавшемуся в капкан собственной жадности, будет ужасна. Предвкушаемую собственную радость по этому поводу она и пыталась скрыть от взгляда непонятливой и глупой жертвы.
  'Если эту дезу Лариса приняла всерьёз, - подумал Юрий, - то года два беспокоить нас она не будет: 'не до того, личной жизнью заняться надо'. После того как Алёшке исполнится десять, она с полгода будет выжидать, в надежде, что птичка сама залетит в клетку. И лишь потом начнёт суетиться: писать заявления, теребить милицию... Так, смотришь, до одиннадцати и дотянем. А дальше - видно будет'.
  -Чего стоишь? Бери сумки и пошли. И так из-за тебя минут двадцать потеряли. Уже двенадцать, опаздываем, - с недовольным видом прикрикнул на него сержант.
  -Да что тебе эти минуты, срок службы удлиняют, что ли? - потянувшись ладонями к лямкам сумок, с остаточным напряжением огрызнулся Юрий. И вдруг вспомнил: Лариса несколько минут назад сказала, что решение об отказе от договора 'ударило ей в голову' без двадцати двенадцать ночи. А именно в это время, в двадцать три сорок, в его камере вспыхнула необычная звезда. И прозвучало: 'Совершилось...'
  А лично для него всё это означает: его путь, вопреки всем предсказаниям земных вершителей судеб, отнюдь не окончен. Но дойдёт по нему он сам, и сможет довести сына, если не будет гневить Бога.
  
  Глава 18. Административный ресурс.
  
  Обратный поход из столовой прошёл без каких-либо приключений.
  Приключения ждали по приходу. Едва Юрий сдал охранникам принесённые судки с пищей, как по внутреннему телефону поступило распоряжение доставить его в кабинет начальника милиции.
  Начальник милиции, седой шестидесятилетний полковник, с очевидной целью наиболее полной демонстрации подследственному своего ужасного гнева, встретил Юрия стояя за начальственным столом. Но Юрию его напыщенная ярость показалась плохо сыгранной и попросту бутафорской. Красное лицо сибарита, любящего выпить, закусить и побалагурить, выглядело не очень-то серьёзным и не слишком ответственным. Напряжённая поза выдавала, что бравый офицер, помимо участия в акции устрашения подследственного, не слишком успешно борется с приступом радикулита; и Юрию, глядя на его мучения, очень захотелось сказать: 'Ничего-ничего, садитесь; я и так пойму'.
  -Ты что это себе позволяешь? - дождавшись, когда Юрий дойдёт до середины большого кабинета, зычно прогрохотал полковник. - Ты что, думаешь, отсидишь свои пятнадцать суток, и на этом - всё? И снова спрячешься, а мы опять тебя ищи? И не надейся. Ты хоть знаешь, что с сегодняшнего дня у нас в стране - чрезвычайное положение? Что началась беспощадная война с преступностью? И ты думаешь, что мы, всей страной, тебя не победим? Ошибаешься! После дождичка в четверг ты отсюда выйдешь, а не через пятнадцать суток! Я лично об этом постараюсь. Понял? Так вот, - удовлетворённый удачно проведённой вступительной частью представления и решив, что можно чуть-чуть передохнуть, более тихим и спокойным голосом заговорил полковник, - или ты сейчас же скажешь, где ребёнок, и-ли... - эффектно протянул он это зловещее 'или', - вообще отсюда не выйдешь. Понял? Сначала припаяем тебе попытку побега. Потом - избиение охранника, - загибая пальцами правой руки пальцы левой, с удовольствием начал перечислять полковник будущие грехи Юрия. Одновременно Юрий, для большего актёрского и начальственного удовлетворения полковника, синхронно с неспешными сгибаниями начальственных пальцев безвольно опускал плечи, покорно сгибал колени и уныло наклонял голову.
   - Потом усадим тебя в другую камеру. Не с такой шантрапой, как ты сейчас сидишь, а с настоящими преступниками, - уже чуть ли ни отеческим голосом продолжал живописать полковник. - С такими уголовниками, что воем взвоешь. Вмиг расскажешь и то, что знаешь, и то, что не знаешь. Просить будешь, криком кричать, чтоб мы показания с тебя сняли. Да поздно будет. Понял? Ну? Чего молчишь?
  -Я понимаю, что хорошо мне, конечно, не будет, - с философической грустью вздохнул Юрий; и, дабы извергаемый его глазами злой блеск не обжёг полковника, плавно подпёр лоб поникшей головы старательно расслабляемой ладонью. - Понимаю, что доставляю и лично Вам, и вашим подчинённым неприятности: вам настоящих преступников ловить надо бы, а тут - со мной возись...
  -А ты - что, не настоящий преступник? - раздался у него за спиной сердитый голос. - Украл у матери ребёнка - и не преступник? Да это... вообще... в голове не укладывается!
  'Может, полочки слишком узкие?' - мысленно возразил Юрий; и, уважительно по отношению к полковнику не двигаясь с места, развернул корпус и голову вправо и чуть назад, в сторону голоса. В правом от входа углу комнаты, за стоявшей там невысокой ширмочкой, отгораживавшей тайного наблюдателя от взглядов стоявших у порога людей, сидел следователь Второгод.
  'Молодой лейтенант сидит в присутствии стоящего навытяжку пожилого полковника... Плохая примета. По службе не повезёт', - внутренне усмехнулся Юрий; но сказал голосом почти что спокойным и едва ли ни смиренным:
  -Лейтенант, у тебя дети есть?
  -Да. Дочь. И что с того? - напряжённым голосом ответил лейтенант. - Я же не собираюсь...
  -Вот когда, не дай тебе Бог, мать твоего ребёнка запьёт и загуляет, - невежливо перебил его Юрий, - а твоя дочь, как мой сын недавно, одна, голодная и раздетая, будет целыми днями и ночами плакать на столе, потому что мамы вторые сутки дома нет, а ей пить и кушать хочется, но сойти со стола она боится, из-за того что на полу и по кровати крысы бегают... - задохнулся он на мгновение вставшим в горле комом, - вот тогда приходи, и мы с тобой откровенно поговорим. Поделимся мыслями, что можно сделать и как это делать. А пока что тебе меня не понять, а мне тебе нечего сказать.
  -Ох, какой несчастный! Ты что, один из-за своего ребёнка переживаешь? А мать, что, меньше твоего своего ребёнка любит? Она, в конце концов, его рожала! И теперь она подозревает, что ты убил этого мальчика! Потому и скрываешься, чтобы этого никто не узнал!
  -Ты смог бы убить своего ребёнка? - стараясь говорить тихо, спросил лейтенанта Юрий.
  -Я - нет. А вот твоя жена утверждает, что ты - смог бы!
  -То, что она так утверждает, характеризует не меня, а её.
  -А где доказательства, что ребёнок жив? Что, можешь его показать?
  -Конечно, - с готовностью кивнул головой Юрий и, достав из потайного кармана пару цветных фотографий, подал одну из них полковнику, вторую отнёс лейтенанту. После чего дисциплинированно вернулся на прежнее место.
  -А может быть, ты три года назад его снимал! Когда он ещё живой был, - едва взглянув на снимок, скандальным голосом выкрикнул лейтенант.
  'Теперь понятно, почему Лара отказалась взглянуть на Алёшкины фотографии. Чтобы иметь возможность утверждать, будто нет доказательств того, что Лёшка жив', - подумал Юрий; и, не оборачиваясь к резко опротивевшему и давно надоевшему ему лейтенанту, угрюмо возразил:
  -Он ещё ребёнок.
  -И что с того? - взъярился лейтенант.
  -А то, что детям, в отличие от... взрослых, - едва не сказал он 'от некоторых лейтенантов', - свойственно расти. И по этим фотографиям можно догадаться, что мальчишке уже не пять лет, а восемь.
  Полковник, пренебрежительно хмыкнув в сторону лейтенанта, ещё больше нахмурился в сторону Юрия и с достойной случая наставительностью произнёс:
  -Вот и подумал бы, как теперь сын расти будет. Без обоих родителей.
  Юрий, покорно вздохнув, смиренно поддакнул:
  -Конечно, этого не хотелось бы. Да только - что делать? Мать ребёнка только что отказалась от предложенного ею мирного договора, хотя я на все её условия согласился, - тяжко вздохнул Юрий; и огорчённо развёл руками.
  -Ну вот, другой разговор. Ничего, не переживай! Всё будет хорошо. Не договорился с ней, договоришься с нами. Давай, рассказывай, где ребёнок, и я лично обещаю тебе, что выйдешь свободу. Только не вздумай юлить и обманывать, - то ли обрадовался скорой победе, то ли разочаровался в слишком слабом противнике полковник. Затем он, с неостывшим неудовольствием взглянув на лейтенанта, приказал ему: - Дай человеку стул! Видишь же, еле на ногах держится, - и, ещё не договорив до конца, рухнул в заждавшееся его кресло.
  Лейтенант торопливо оглянулся вокруг, но поблизости от него стульев не было. Все свободные стулья, числом около пяти, стояли вдоль противоположной стены, а идти к ним нужно было мимо начальнического стола. И тогда он, выдернув стул из-под себя, торопливыми шагами понёс его к Юрию.
  Юрий, старательно копируя посадку полковника, ослабевшим мешком свалился на стул. Медленно, с усталым усилием подтянув под стул вялые ноги, он по одной уложил на колени безвольные руки и негромким голосом исповедующегося грешника сказал:
  -Ох. Что уж тут юлить. И хотел бы обмануть, да понимаю: Вас не обманешь. Уж у Вас-то умение и опыт отличать правды от вранья - ого какой.
  Полковник важно и с достоинством кивнул головой; такая объективность ему очень понравилась.
  -Так что, думаю, надо честно признаться: - тем же покаянным тоном продолжил Юрий, - в том, что от правоохранительных органов мне надо ждать только неприятностей, я никогда не сомневался.
  -Наконец-то дошло, - буркнул из-за шторки стоявший там лейтенант.
  -И что ещё тогда, когда забирал сына к себе, думал: а ведь, в моём-то возрасте, большая, лучшая и самая интересная часть жизни уже прожита.
  -Да, - как в знак скорби и вечной памяти о чём-то своём, тайном, уронил голову на грудь полковник; и тихо вздохнул; и размяк, и погрустнел. - Надо хоть остаток дожить по-человечески; а то всю жизнь суетимся, суетимся... - прекрасным актёрским голосом, но чуть ли ни с пониманием и сопереживанием, едва ли ни с мужской солидарностью сказал он. И опять с нескрываемо искренним чувством вздохнул.
  -И если уж осталось ради чего жить, то - чтобы хоть сыну сделать детство счастливым, - поддакнул полковнику Юрий. - И чтобы жизнь у него сложилась нормально. Ведь, по какой дорожке начнёшь идти по жизни, по той, скорее всего, и придёшь к концу. И вот тогда ещё я решил: - не разгибаясь телом, но с непокорно распружинившимся металлом в голосе сказал Юрий, - 'Если будут репрессии, придётся терпеть. Ибо грех обречь невинного ребёнка, единственного сына на страдания - пересилит все мои возможные будущие удовольствия. Если уж хоть какие-то, в моём-то возрасте, мне ещё остались'.
  -Да ты что... городишь? У меня же... дело не закрыто! Я из-за тебя уже год премиальных не получаю! - с горькой обидой вскричал лейтенант.
  Юрий мрачно усмехнулся.
  -Ты свою дочь отдашь на муки ради чьих-то премиальных?
  -Всё, разговоры окончены, - разгневанно вскочив с кресла, скомандовал им обоим полковник; и зычно крикнул: - Сержант!
  Дверь кабинета открылась, на порог ступил красавец-сержант и, расслабленно привалившись спиной к косяку, сделал вид, что стоит навытяжку.
  -В общем, так: этого, - кивнул полковник в сторону Юрия, - сейчас отведёшь в прокуратуру, пусть его там как следует допросят. А ты его подождёшь за дверью. Смотри, чтоб от двери - ни шагу! Потом отведёшь его в камеру. Будет клопов кормить, пока не заговорит. И скажи охране, чтоб сами выполняли и передали по всем сменам: никуда его из камеры не выпускать! Ни в сортир, ни на мытьё полов - никуда! Запомнил? Передашь: это - мой приказ. И пусть только кто попробует нарушить! Лично голову откручу. Всё! Забирай его, и - шагом марш.
  Сержант, делая вид, что вытянулся в стойку 'смирно', лениво потянулся рукой к фуражке. Юрий дисциплинированно пошёл к двери. Полковник повернул лицо к лейтенанту:
  -А ты приведи ко мне Марата. В наручниках. Но один не веди, вдвоём. Возьми с собой какого-нибудь сержанта. Как это - откажутся? Доложишь мне, я им... А лучше всего - от моего лица позови Сущенко. Ну, того мордоворота, что приволок Марата в обезьянник. Понял? Давай, срочно!
  Обе Алёшкины фотографии остались в кабинете. Юрий не сомневался, что следователь попытается использовать их для розыска; но особенно на этот счёт не волновался. На обеих этих фотографиях (как, впрочем, и на тех трёх, что остались лежать у него в кармане) Алёшка, довольный и счастливый, кувыркался у бережка в накатывавшихся с моря волнах. Но никаких конкретных наземных ориентиров, либо общего пейзажа, на фотокарточках не было: ничего, кроме ряби волн и отлетавших от Лёшки брызг. Даже дно не проглядывало.
   К тому же, на всех без исключения снимках, Алёшкино лицо было донельзя дурашливое, перекошенное, всё в брызгах и потоках воды. Да и съёмки, сознательно и нарочно, производились Юрием ракурсом сверху и в полуанфас. Человек, хорошо знавший Алёшку, смог бы поверить, что на фотографии - именно он; но достоверно опознать - вряд ли.
  
  Глава 19. Добрый прокурор.
  
  В здании прокуратуры Юрий пробыл около часа. Допрос... нет, не допрос, но спокойную доброжелательную беседу вела очень милая и симпатичная женщина, так что Юрий в отдельные мгновения с трудом верил своим глазам, что на ней - майорские погоны. Она участливо и обстоятельно выспрашивала обо всех подробностях и перипетиях умыкновения Юрием своего сына, а тем временем обстоятельно и литературно-грамотно записывала его рассказ на стандартном листе бумаги.
   Заполнив несколько листов, она очень вежливым тоном попросила Юрия прочесть ею написанное и, если у него не будет возражений, расписаться в низу листа.
  -Пожалуйста, не торопитесь, читайте внимательнее; я подожду.
  -Одно предложение вызывает у меня сомнение, - прочитав, высказался Юрий. - Вот это: 'Я вынужден был выехать с сыном за пределы Отрядненского района'. Я Вам этого не говорил.
  -Но ведь Ваш следователь и без того точно знает, что Вас и вашего сына в пределах этого района нет. Они, милиционеры, здесь всё уже перепроверили. Зато, написав так, мы сможем сделать вид, что Вы хоть что-то сообщили следствию. Понимаете? - мягко и доброжелательно произнесла майор. - Но, конечно, если Вы принципиально возражаете, - поскучнела и даже слегка нахмурилась она, - то я, конечно, могу и переписать... хотя... ой... даже не знаю... водитель уже полчаса ждёт, пора в командировку выезжать... может быть, оставим? Я же как Вам лучше хочу...
  Юрий застыдился и подписал. И всё же, вплоть до возвращения в тюрьму, какое-то неясное сомнение так-таки не давало ему покоя.
  
  Глава 20. Марат.
  1
  В камере, к моменту возвращения туда Юрия, появился 'новенький' арестант: коренастый и смуглый парень лет двадцати семи, среднего роста и кривоногий, но, чувствовалось, по-звериному сильный, дьявольски ловкий и нечеловечески жестокий. По тому, как перед ним лебезили юные наркоманы, и с каким несчастным видом забился в дальний угол Сатэра, украшенный свежей ссадиной под левым глазом, парень этот в местной уголовной иерархии был фигурой довольно значимой.
  -Кто такой? - едва за Юрием закрылась дверь, властным и агрессивным голосом спросил парень. По его тону, напоказ сжатым кулакам и широко расставленным ногам Юрий понял: это и есть обещанный уголовник. Тот самый, что заставит рассказать всё.
  -Я - Юра, - спокойно ответил он. - А ты кто?
  -Ты что, меня не знаешь? - шагнув вперёд, с ещё большей агрессивностью спросил парень. Юрий дружелюбно улыбнулся:
  -Но ведь ты ещё не представился.
  Парень в некоторой растерянности остановился; похоже, он не привык к тому, что его не боятся.
  -Я - Марат. Что, не слышал? Попадёшь на рынок, сразу услышишь. Я там за порядком смотрю. Первый разряд по боксу, второй - по борьбе. Сюда - одиннадцатая ходка. Сейчас - за то, что двум козлам морды поразбивал. Чтоб не жадничали. А ты - за что?
  -Говорят, за неуважение к суду, - флегматично пожал плечами Юрий; и, обращаясь к Сатэре, спросил: - А вы чего ещё не обедаете? Сегодня обед неплохой. Кухарка по твоему заказу вместо горохового супа борщ дала. И шницеля вместо котлет.
  Но Сатэра только глубже втянул голову в плечи, а ответил Марат:
  -А из-за этого ж козла и не кормят. Поменял хлебные талоны на пачку чая. Чифиру ему, бомжаре, захотелось. Ну, ему я морду уже начифирил. Теперь пойду с ментами поговорю, чтоб ему жрать не давали. - И громко крикнул:
  -Сеня, открой! Кое-что уточнить надо!
  Сержант, молча стоявший по другую сторону двери камеры, сразу же залязгал засовом. Дверь открылась, Марат вышел наружу.
  -Что, этот Марат и в самом деле такой крутой? - задумчиво произнёс Юрий.
  -Ты что, не знаешь Марата? - удивлённым шёпотом воскликнул высокий наркоман.
  -Все люди - актёры, - с недоверием взглянув на Юрия, поддакнул ему низенький.
  -Да Марат - он же родной брат самого Хачика! - прошептал высокий наркоман
  -Был брат. Двоюродный. Но уже не брат, - скептическим тоном уточнил с пола Сатэра.
  -Как это - не брат? - возмущённо вскричал высокий наркоман.
  -Родной, двоюродный - какая разница? - возразил Сатэре низенький. - Зато Хачик за Марата стоит - знаешь как? А Хачик - это сила! У Хачика - самая лучшая травка во всём районе. Только в Армавире есть такая, и то - всего у двоих. А знаешь, сколько у Хачика башлей? Не меряно! А сколько у Хачика быков? Пацанов пятнадцать, не меньше. А Марат у Хачика - начальник охраны. Он сам всех этих быков набирал, сам ими командует. Да Хачик и Марат... они ж весь рынок в руках держат! Со всех башли берут! - продолжал информировать низенький. - А Марат - вообще беспредельщик. Любому может сделать что угодно, хоть убить, и никто даже не пикнет.
  -Ага. Держали и брали, пока вместе были. А теперь передрались, - с плохо скрываемым злорадством сказал Сатэра. - Хачик Марата чуть не убил, два раза стрелял в него. Марат еле смог убежать. Но, говорят, Хачик поклялся, что всё равно его убьёт.
  -Во дают! Весь мир - театр! - с удивлением проговорил высокий наркоман. -Чего это они?
  -А то не знаешь: все люди - актёры, - возразил ему низенький. - Играют. Хотят кого-то надурить. А потом - прищучить.
  -Какой там надурить! Там раздрай - на полную катушку. Говорят, Марат Хачикову жену пытался изнасиловать. Но не успел: Хачик ни с того, ни с сего домой вернулся. Заходит к жене, а та, среди бела дня - полураздетая. Как Хачика увидела, давай орать, что это Марат её заставил. А тут Марат, то ли в одной рубашке, то ли в штанах без рубашки выскакивает из-за двери - и бежать. Хачик сразу - в сейф за пистолетом, а Марат впрыгнул в свою машину и - по газам. Хачик сначала в него через окно стрелял, потом на улицу выбежал, там ещё одну обойму вслед ему высадил, но так и не попал. Видать, - огорчённо резюмировал Сатэра, - Хачик и сам подсел на какую-то дрянь круче травки. Был бы нормальный да умный, первым делом бы кнопочку нажал, чтобы ворота со двора на улицу закрылись. Вот тут бы Марат и попался, как крысак в клетку.
  - Весь мир - театр! - патетически прошептал высокий наркоман.
  -Все люди - актёры, - опасливо возразил ему низенький.
  -И какая обстановка теперь? - спросил Юрий.
  -Перед моей посадкой две трети пацанов уже ушли от Марата к Хачику. Скоро и остальные уйдут, - компетентно заявил Сатэра. - Бабки-то у Хачика, а не у Марата. Марат ещё бегает по рынку, хорохорится, но ему уже недолго осталось. А пока они между собою дерутся, весь рынок менты под себя подмяли. Теперь почти все торгаши им платят. Хачику - мало кто, а Марату - почти никто. Того-то он и бесится.
  Вскоре в камеру вернулся Марат. В руках у него была сумка с двумя судками. Поставив сумку в центре настила, Марат уставился угрожающим взглядом на Юрия и зловещим голосом произнёс:
  -Эй, ты. Менты сказали, ты здесь за то, что ребёнка у матери украл. Это так?
  -Прямо так и сказали? Наконец-то они в этом признались, - приятно удивился Юрий. - А то врали: 'за неуважение к суду'... - скептически хмыкнул он. - Кстати, ты не подскажешь: правда ли, что в Армении дети, в случае развода, остаются не с матерью, а с отцом?
  -А почему мне не то сказал? - после некоторого замешательства прорычал Марат.
  -О чём? О том, как принято поступать в Армении? Я думал, ты и сам знаешь. Разве ты - не армянин?
  -О том, что сидишь за похищение ребёнка!
  -Так я же сам об этом только что от тебя узнал.
  -Ну... ладно, с этим мы потом подробнее разберёмся. Сначала надо пожрать, - сделал Марат вид, что эта тема ему уже поднадоела; и, присев на корточки и опустив руку в сумку, с мрачным видом приказал Юрию: - Пошли со мной. Надо борщ и тарелки-ложки принести.
  -Да ну, лень, - скривился Юрий. - Я эти судки один от столовой до дежурки пёр, никто не помогал. Имею теперь право отдохнуть.
  -Я сейчас всё занесу! - шагнув вперёд, заискивающим голосом сказал Марату высокий наркоман.
  -Не лезь не в своё дело, - рыкнул на него Марат. - Я хочу, чтобы он со мной пошёл.
  - Ну, мало ли, кто чего хочет. Я вот хочу отдохнуть; но никому не приказываю принести мне матрац и подушку, - флегматично возразил Юрий и, отшагнув в угол камеры, лениво прислонился правым боком к стене.
  -Что-о? Ты не понял, с кем имеешь дело? Да я тебя...
  Резким движением правой руки выхватив из сумки спрятанную там крепкую и толстую палку, по всей видимости, наполовину укороченный черенок от лопаты, Марат вскочил в левостороннюю боксёрскую стойку и злобно прошипел:
  - Значит, не пойдёшь? Может, и жрать, вместе с этим бомжарой, не будешь? Нет, врёшь. Пойдёшь. И жрать будешь. Из параши. Понял? Или сейчас же полпараши сожрёшь, или... или, подлюка, расскажешь, где этого несчастного пацана спрятал. Ну, говори!
  'Стыдится, подлец. Делает вид, что требование сказать 'где пацана спрятал' - собственный экспромт, - холодно усмехнулся Юрий, фокусируя взгляд на лице Марата. Лицо у того было яростное, но глаза холодные, внимательные и слегка трусоватые. Это Юрию не понравилось.
  -Да пошёл бы ты в парашу сам, - небрежно, негромко и с подчёркнутым пренебрежением сказал он.
  Лицо у Марата ещё больше исказилось, щёки вспыхнули злым румянцем, глаза бешено выкатились. 'Вот теперь - порядок. Теперь он будет не дистанцию держать, а буром переть', - подумал Юрий. И, с подчёркнутым презрением усмехнувшись, переключил зрение с направленного на периферийное. Так уж его тренер по рукопашному бою, бывший разведчик Алексей Алексеевич научил: 'надо видеть всю боевую обстановку, а не только узкой сектор пространства перед собой.
  -Дай ему по морде! - взревел Марат и, прыгнув влево от себя, сильно толкнул левой рукой высокого наркомана в спину. Паренёк, не ожидавший столь мощного толчка, полетел, головою вперёд, прямо в Юрия. Следом за ним, взметнув вверх палку, прыгнул Марат; а одновременно Юрий, переместившись на шажок влево, ушёл с трассы пролетавшего мимо наркомана, а затем правой ногой нанёс прямой удар 'мае - гери' в живот опускавшегося на настил Марата. Тот, с какою-то звериной цепкостью устояв на ногах, с силою опустил вниз правую руку с зажатым в ней деревянным черенком, целясь противнику в голову. Но палка, скользнув вдоль мгновенно поднятой и затягивающе крутнувшейся правой руки противника, непонятным для Марата образом вырвалась у него из рук и, оказавшись в руках у Юрия, ткнула Марата точно в солнечное сплетение.
  Марат крякнул, но тут же широким размашистым крюком запустил в живот противника левый кулак. Кулак, слегка подбитый мгновенно взлетевшим и резко крутнувшимся правым предплечьем противника, с хрустом врезался в стену. Марат взвыл, вначале от боли, а потом, ещё громче, от понимания, что он уже лежит на животе, лицом в воняющий клопами и рвотой угол, а его левая рука больно закручена ему за спину.
  - Ты что-то говорил насчёт обеда из параши, - хватом за волосы задрав голову Марата чуть выше, негромко, в самое ухо сказал ему Юрий. - Начнёшь обедать? Или прощения попросишь?
  -Отпусти, - сквозь зубовный скрежет, но по-прежнему командным тоном прорычал Марат.
  Юрий ещё крепче прижал его руку.
  -Ладно... всё... мир, - прохрипел Марат.
  -Мир будет после того, как ты захлебнёшься в параше. Или - попросишь у всех прощения и пообещаешь вести себя хорошо.
  -Ладно... буду вести хорошо... - еле слышно и со скрываемым бешенством прошептал Марат.
  -Неубедительно, - скептически возразил Юрий. - Ну - ладно уж, обещанию поверю. Если обманешь, пробулькаешь то же самое в параше. Но просить прощения придётся по всей форме. Ну-ка, в полный голос, с выражением, попроси простить тебя вот этого пацана, - кивнул он в сторону корчившегося неподалёку высокого наркомана. - И поклянись, что впредь никогда не будешь его обижать.
  -Нет... не надо... не заставляй его... а то мне же хуже будет... - испуганно простонал тот.
  -Ну да. Ты же только под дурью, против зайцев да при детях - герой, - презрительно усмехнулся Юрий. - Впрочем, как хочешь. Тогда, - приказал он Марату, - громко, разборчиво и через 'пожалуйста' извинись перед Сатэрой. И тоже поклянись...
  - Я лучше его убью! Я всех вас здесь поубиваю! - дико взвыл и бешено задёргался Марат.
  Из комнаты охранников долетел в камеру громкий и хозяйственный голос Второгода:
  -Эй, Марат! Ты там не переусердствуй! Мне не труп, мне адрес нужен.
  Затем опять прозвучал его же голос, но более тихий и торопливый.
  -Коля! Открой камеру. Гляну, что там этот псих вытворяет. А то вдруг и в самом деле кучу трупов нам наваляет.
  2
  В коридоре послышались шаги, приближавшиеся к двери камеры. Юрий, вначале резким толчком в затылок воткнув Марата лицом в угол, а затем сильно, но без рекламного хлопка, тугой лодочкой ладони ударив Марата по спине, быстро откатился в невидимый из глазка, правый от двери угол настила.
  Залязгал засов, дверь отворилась. В камеру, вначале осторожно заглянув внутрь, а затем аккуратно и бочком переступив через порог, вошёл следователь Второгод.
  Марат, корчась на середине настила и пытаясь глотнуть воздуха в лёгкие, рычал, хрипел и шипел, словно израненный, но не побеждённый варан, отползавший от более удачливого соперника по раскалённой сковороде пустыни. Следователь, не обратив на эти нечеловеческие звуки особого внимания (очевидно, сочтя, что в исполнении Марата они вполне естественны), первым делом отыскал в полумраке камеры Юрия.
  -Ну как? Случайно, никто не обижает? - с непроницаемым лицом спросил Второгод.
  -Оби-жа-ает, - жалобным тоном сообщил Юрий; и, для пущей убедительности, тихонько простонал. После чего, для вящего следовательского удовольствия, слегка, словно бы конвульсивно дрыгнул ногой.
  -Ай-яй-яй, - с радостным ехидством восхитился следователь; и, как умудрённый опытом и знающий учитель глупенькому, но весьма самонадеянному ученику, с насмешливым уважением проговорил: - А Вам, случайно, не кажется странным одно обстоятельство, что, где Вы ни появитесь, там, как Вы утверждаете, сразу же Вас начинают обижать? То бывшая жена, то милиция, то судьи. То, теперь вот, такие же, как Вы, сокамерники. А Вы при этом, наверное, думаете, что только Вы один - хороший, а все те, что вокруг Вас - плохие. А Вам не приходит в голову, что, может быть, Вы сами в чём-то неправы? Может быть, Вас потому и обижают, что Вы сами неправильно себя ведёте? Вот хотя бы на этот раз: чего Вы с Маратом не поделили? Может быть, можно было и не доводить до конфликта? Взять да и уступить? Сделать то, о чём Вас просили? А?
  -Как? Дать себя убить? - деловито поинтересовался Юрий. - Но от этого ни лично Вам, уважаемый следователь, ни оберегаемому Вами обществу не будет никакого проку, кроме увеличения коэффициента преступности. Что, опять же, лично Вам не принесёт никаких дивидендов, кроме служебных неприятностей и ненужных хлопот.
  -Убью! - наконец-то сумев усесться, злобно прохрипел в сторону Юрия Марат.
  -Вот, пожалуйста: опять конфликт, - сделав вид, что из двух конфликтующих сторон услышал только одну, с радостным удовлетворением констатировал лейтенант. - И ведь убьёт. Поверьте мне, я его уже давно знаю: запросто может убить. А зачем Вам это надо? Сами себе хуже делаете. А я Вам хочу помочь, хочу Вас избавить от этих неприятностей. А Вас прошу только об одном: подумайте, как нужно поступить, чтобы Вас не обижали.
  -Да этот Марат не только на него накинулся, - раздался возмущённый, с типично блатными подвывами голос Сатэры. - Что, не видите? Вон, пацана ни за что ни про что головой в стенку воткнул. А меня за что два раза по лицу ударил? Вот, гляньте, гляньте!
  Сатэра вскочил с пола и, держа голову подбитым левым глазом вперёд, пошёл по направлению к следователю; но уже после второго шага круто развернулся влево и, размашисто ударив ногой Марата под правое нижнее рёбро, с теми же подвывами заголосил:
  - Я тебя, гад, трогал? Ты кто такой, чтобы мне морду бить? Я всю жизнь настоящую тюремную парашу нюхал, и через пять дней опять к ней возвращаюсь! А ты несколько раз клопов тут покормил - и уже, думаешь, крутой? - И он ещё раз хлёстко и расчётливо ударил Марата в то же уязвимое место.
  Марат опять свалился на настил. Следователь закричал и, забежав между Маратом и Сатэрой, оттолкнул Сатэру в сторону. Тот, недовольно ворча, но с видом весьма самодовольным, гуляющей походкой вернулся к дальней стеночке камеры.
  -Ну, что можете сказать? - обернувшись к Юрию, с некоторым раздражением спросил лейтенант.
  -Могу только повторить: такими методами вы ничего от меня не добьётесь.
  -Что ж, через пару суток посмотрим, кто чего добьётся, - холодно возразил лейтенант; и, круто развернувшись, вышел из камеры.
  3
  Вслед за лейтенантом из камеры вышел Сатэра, напросившийся принести из дежурки посуду и судок с борщом. Но вернулся он в камеру не скоро, примерно через полчаса, и принёс не только судок и прилагавшиеся к нему алюминиевые тарелки и ложки, но и алюминиевую кружку с только что заваренный им чифирём. Чаю в кружку он вбухал половину пачки; вторую половину, 'в благодарность за услугу' и разрешение воспользоваться электроплиткой, забрали себе охранники.
  Поставив судок посредине камеры, Сатэра принялся 'по-честному' (лишь немножко больше, 'на ух, ты!', плеснув в свою чашку), разливать весь имевшийся борщ по четырём тарелкам. Но перед началом дележа он с нескрываемым злорадством объявил, что отстраняет Марата от участия в обеде. Потому как тот прибыл в камеру после похода в столовую, и пища получена на четверых заключённых, без Марата. Конечно, нормального братана можно было бы и подкормить; но Марата, по причине его плохого поведения, кормить вообще нельзя. Наевшись, он сделается ещё сильнее и ещё дурнее. А вот если он хотя бы дней пять поголодает, это будет всем только на пользу. Он ослабнет, остальные братаны за счёт его пайка сделаются сильнее, и смогут научить его правилам хорошего тона.
  После данного сообщения два юных волкофила в один голос уныло провыли об отсутствии у них аппетита. Сатэра, и не думая возражать, спешно придвинул одну из их чашек себе, другую - Юрию.
  Юрий с удовольствием и без особых зазрений совести съел две порции борща и два шницеля. Перловой каши, служившей гарниром, он съел совсем немного, а чифирь ему и вовсе не понравился: 'Как это можно пить? Ни вкуса, ни запаха'.
  Зато Сатэра воистину блаженствовал. Он проглотил всё, что, кроме съеденного Юрием, оставалось в судках и чашках. Первым делом он, то и дело поглядывая на Юрия, как на единственного из действующих конкурентов, торопливо, без применения ложки, всосал в себя две миски борща. После этого, 'на всякий случай', он ещё раз заглянул в судок; и с изумлением обнаружил, что в судке, несмотря на тщательность произведённого им же дележа, каким-то непонятным образом осталось ещё кое-что. 'Так, пустяк, кости да шкурки. Но доесть придётся', - с покаянным видом, но весьма решительным тоном произнёс он, давая понять, что прав на исправление его собственных грехов он не отдаст никому.
  Проглотив шницеля и старательно запихнув в себя всю перловую кашу (включая ту, что осталась в мисках Юрия), Сатэра приступил к демонстрации блаженного распития чифиря. Последние глотки вливались в него в сопровождении явственно слышимого плеска не уходившей из пищевода жидкости. К тому времени Сатэра изрядно осоловел, но приступил к осторожной и трудной процедуре перевода своего тела в горизонтальное положение лишь после того, как весь чифирь перетёк к нему в желудок.
  Предусмотрительно оперев голову на примыкавшую к настилу стену, чтобы она располагалась как можно выше тела, Сатэра бережно обхватил руками живот и прикрыл глаза; а вскоре булькающе захрапел. Но из-под полуприкрытых век похрапывавшего зэка были заметны его зрачки, цепко и настороженно посматривавшие в сторону Марата.
  Юные зайцененавистники во время разыгранного Сатэрою праздника чревоугодия смиренно сидели у стеночки, грустно вздыхали и тихо переговаривались на тему театральной жизни. Марат недвижно лежал в углу настила близ двери, смотрел ненавидящими глазами в бетонный потолок, сопел разбитым носом и презрительно молчал. Юрию было ясно: жаждет Марат не пищи, а мести. В дневное время (точнее, при свете лампочки) Марат повода для схватки не даст; а в случае агрессии со стороны Юрия будет взывать к помощи охранников. Догадаться, как те себя поведут, и какие санкции затем на Юрия обрушатся, было не так уж сложно. Недаром же Марат так настойчиво вызывал Юрия в дежурку.
  Сейчас он ждёт ночи. И если улучит момент... А улучить его, рано или поздно, не так уж сложно...
  Оставалось ждать ночи.
  
  Глава 21. Ночь чрезвычайного спецмедобслуживания.
  1
  Часов с шести вечера битком набитый 'воронок' стал подвозить в КПЗ новые партии недостойно, неустойчиво и не вертикально ведущих себя граждан. Почти все 'задержанные' были простыми рабочими местных госпредприятий и колхозных мастерских. Более половины из них являлись работниками камнерезной фабрики, превращавшей белоснежный алебастр в аляповатых птичек и зверушек.
  Как то ни покажется странным, произошёл сей антипролетарский инцидент благодаря успешному внедрению в жизнь актуального решения местного райкома самой пролетарской в мире партии. Решение это провозгласило на весь предгорный сельскохозяйственный район: 'Сделаем первый день чрезвычайного положения днём всенародной поддержки ГКЧП!' Так сказать, давайте-ка вместе, по приказу сверху и благодарной инициативе снизу, заложим первый камень будущего великого праздника. А заодно, вроде бы ненароком, но очень прозрачным намёком напомним подзаевшимся и подзазнавшимся чрезвычайным правителям о том, что, несмотря на все инсинуации, пертурбации и обструкции, именно Партия является умом, честью и совестью нашей эпохи. А также единственной надёжной опорой самих чрезвычайщиков.
  С этой дальновидной целью райком обратился ко всем руководителям-коммунистам (а некоммунистов в руководителях тогда ещё не было) и принялся их совестить: 'Выдайте трудящимся заработанный ими аванс не завтра, двадцатого, а уже сегодня, девятнадцатого. Всего на день раньше, зато революционная поддержка самого передового класса современности будет на нашей стороне. Не волнуйтесь, деньги на это найдутся, банк Нам не откажет. А когда новая власть окончательно устаканится, на её постаменте будут выбиты не только наши, но и ваши сознательные имена. А все несознательные имена будут навсегда выбиты из обоймы номенклатурных руководителей'.
  Наибольшее давление райком оказывал на банк. Банкиры, хотя и не сразу, после тяжёлых осадных боёв, уже к концу рабочего дня, сдали-таки свой финансовый ум в плен партийной совести. И открыли ворота защищаемой ими государственной казны.
  Ближе всех к банку располагалась камнерезная фабрика. Туда и пошёл первый транш. Директор фабрики, в согласии с рекомендациями райкома, объявил о досрочном прекращении работы ввиду начала коротенького митинга в поддержку ГКЧП, со сбором подписей трудящихся. А также ради выдачи досрочного аванса. Для сокращения процедуры каждый из участников митинга будет расписываться сразу в двух местах. Первый раз - под обращением в поддержку новой власти, второй - в ведомости на получение аванса.
   Камнерезы бурно возрадовались, единогласно одобрили ГКЧП (аббревиатура которого сразу же была расшифрована как 'Гони Кредит на Чекушку с Прицепом') и, подобно труженикам многих других местных предприятий, всем дружным коллективом направились в ближайшую пивнушку. Тем более что для этого конкретно им нужно было всего лишь перейти на другую сторону улицы.
  Обычно жёны пьющих пролетариев в по-революционному ответственные дни выдачи аванса и получки ожидали своих кормильцев у ворот их производственных предприятий, и настойчиво конвоировали их в тихий семейный уют. Но в тот день женщины, не имея своевременной информации, приступить к спасению тонущего в пиве семейного ковчега не смогли или не успели. А в результате перечисленных недочётов и перегибов местный пролетариат получил возможности и средства для обмывки резко возлюбленного им ГКЧП.
  2
  Но классовый враг тоже не дремал. Причём разбудил его, опять же, тот самый райком партии пролетариата. Кто-то из его недальновидных секретарей додумался попросить милицию обеспечить порядок во время голосования и выдачи аванса. Эта просьба была доведена до сведения обслуги вытрезвительского 'воронка'. 'Экипаж машины боевой' хотя и являлся немногочисленным (пятеро боевиков, включая водителя), но был мобилен, решителен, лишён моральных комплексов и сплочён общей жаждой наживы. К тому же он исповедовал очень разумную тактику: в грандиозные баталии не вступал, действовал методом скрытных партизанских налётов.
  Пока пролетарии сплочённо 'закладывали за воротник', отряд скорой спецмедпомощи находился в засаде в каком-нибудь из неприметных переулков. Но вот армия приверженцев чекушки с прицепом, потерпев очередное поражение от зелёного змия, приступила к беспорядочному отступлению к местам домашнего базирования. Шли потяжелевшие от пива мужички медленно, с частыми остановками, разрозненными мелкими группами, по хаотичным, значительно удлинявшим путь зигзагообразным маршрутам. А тем временем отряд милицейских конкистадоров, предательски забывших о своём рабоче-крестьянском происхождении, производила опустошающие поражения в их нетрезвых формированиях.
  Обычно происходило это так. 'Воронок', тихонько подъехав к месту намеченной схватки, ставился в укромном месте, а 'санитары станицы', прячась за деревьями и углами домов, перекрывали пути отступления граждан от очередной 'точки' общественного беспорядка. 'Групп захвата' обычно было две. Основная группа, в количестве трёх ментбратьев, контролировала главную тропу миграции подвыпивших сограждан. Вторая группа, в количестве двух бойцов, осёдлывала окольную. В нужный, долгим опытом оттренированный момент та или иная группа выскакивала из засады и, не слишком церемонясь, гнала всех прохожих к воронку - 'для проверки степени опьянения'. Если кто-то пытался убежать другой дорогой - тут же попадал в объятия другой группы.
  В зарешёченный салон 'воронка' проверяемых клиентов заводили по одному; а там уж мягко, деликатно, без преждевременного применения чрезвычайных мер воздействия предлагали чрезвычайную услугу: 'Гони Кошелёк и Чеши Прочь'. Умные и опытные соглашались сразу; у таких изымали пятьдесят рублей (подумаешь, около трети зарплаты), а остальное (если уж оно оставалось) гуманно возвращали владельцу.
  Глупых клиентов приходилось обыскивать; при этом, естественно, иногда толкать, слегка ломать, немного мять, и изымать уже не по чуть-чуть, а всё найденное. После чего ещё и с боем гнать.
  Труднее всего было работать с дураками. То есть - с теми, кто проявлял все признаки алкогольной интоксикации, как то: сквернословил в присутствии работника милиции, клеветал на присутствовавшего представителя законной власти, высказывал безответственное и бредовое желание кому-то жаловаться, куда-то писать, звонить, о чём-то рассказывать, чего-то несбыточного добиваться ... Таких приходилось обыскивать гораздо тщательнее, пинать, ломать и мять гораздо сильнее. А если они и после этого не смотрели на жизнь трезвее, то их, педагогично обобрав до копейки, увозили на дополнительное обследование и соответствующее перевоспитание в КПЗ (с неизбежно следовавшими штрафами, извещениями по месту работы и организованным на государственном уровне общественным осуждением).
  Таким образом, творческая унификации своего нелёгкого труда приносила доходы не только самим 'воронятам', но и официальному бюджету района. Благодаря чему коллектив медвытрезвителя был на весьма высоком счету у руководства района, и постоянно занимал призовые места в соцсоревновании по производительности труда (с соответствующими весомыми премиальными). И, само собою разумеется, носил почётное звание 'коллектив коммунистического труда'.
  Но бригада, не зазнаваясь от заработанных званий и регалий, с тем же старанием продолжала трудиться без выходных и отпусков. И, несмотря на клевету завистников и недоброжелателей, всегда и всюду, словно жена Цезаря, оставалась вне любых подозрений.
  3
  Из 'воронка', по его приезду к КПЗ, работнички ломки и скрутки почти каждого из клиентов тащили вдвоём - втроём. Самых непокорных переправляли в камеру своим излюбленным способом: швырнув спиною на порог, задирали жертве ноги вверх, после чего тяжёлыми ударами ботинок по спине и ягодицам перекатывали тело за дверь.
  В числе первой партии 'клиентов' ментбратья привезли высокого, ширококостного, физически очень крепкого, на вид - совершенно трезвого мужчину лет тридцати пяти. Доставить его до камеры они смогли только впятером, да и то - с большим трудом. Но, едва один из ментбратьев отвлёкся на отпирание двери в камеру, как этот здоровенный казачина, с криками: 'Та виддайтэ ж мэни гроши за корову! Це ж я у долг брав!' - расшвырял повисших на нём милиционеров - и остановился в растерянности, сам перепугавшись собственным противодействием представителям власти и не зная, что ему с собою и с ними делать дальше.
  В этот момент милиционер, ранее бывший начальником сгоревшего вытрезвителя, резко ударил его ногой в промежность. Казачина захрипел и упал навзничь, а конвоиры всей стаей, впятером, набросились на него и принялись избивать его ногами. Сначала били просто из удовольствия, а потом - уже и со смыслом. Смысл состоял в том, чтобы согласованными ударами двух - трёх ног понемногу приподнимать полубессознательное тело на порог, а уж оттуда вколотить его в камеру.
  Больше всех старался тот же милиционер Ваня. Он, трусливо выскакивая из-за спин других конвоиров, со всего размаху бил лежавшего парня носками острых туфель (специально и со знанием дела обшитых толстыми железными полосками), каждый раз стараясь попасть по самым больным и уязвимым местам. Парень вначале пытался хоть как-то защищаться, но после нескольких Ваниных ударов потерял сознание. Руки его, которыми он старался прикрывать голову, соскользнули на пол и, уже там, конвульсивно задёргались; а в этот момент Ваня опять выпрыгнул из-за спин и с особой, потерявшей опаску силой ударил парня железным носком в лицо.
  Юрий, оттолкнув в сторону одного из только что прибывших, стоявших между ним и дверью 'клиентов', и перепрыгнув через другого, упавшего у порога, ухватил избиваемого мужчину за куртку у плеча и попытался втащить его внутрь камеры. Но казачина был очень тяжёл, а к тому же обмяк и стал попросту неподъёмен; а тем временем Ваня, предварительно отступивший назад для разбега, опять по-петушиному скакнул вперёд, намереваясь на следующем шаге ещё раз ударить беззащитную жертву в лицо.
  Юрий, привычным периферическим зрением заметив летевший рядом с его рукою туфель, чисто рефлекторно, многократно отработанным на тренировках вращательным движением запястья отвёл удар немного в сторону. Нога Вани пролетела мимо головы парня; а сам Ваня, по инерции замаха, крутнулся на второй ноге и, не удержав равновесия, упал на спину. Левая его нога, на которой он только что стоял, неловко и болезненно подвернулась; правая, с окровавленным во время предыдущего удара носком туфли, неуклюже заболталась в воздухе.
  -Ты - труп, понял? Труп! - лёжа на спине, истошно заорал на Юрия Ваня.
  Четверо его подельников, молча и понятливо переглянувшись, мгновенно перестроились в шеренгу и хищными шажками, с разных сторон стали подкрадываться на убойную позицию к Юрию.
  -Ребята! Затаскивайте парня в камеру, - скомандовал Юрий сокамерникам, а сам, впрыгнув широко раздвинутыми ногами на порог так, что тело казака оказалось у него между ног, стал в низкую боевую стойку 'киба - даччи'. Милиционеры приостановились, искоса поглядывая друг на друга: 'Кто первый? Я потом'; а Юрий, с привычным глубоким выдохом, вскинул руки для нападения. Милиционеры попятились и, несмотря на команды кричавшего на них с пола Вани, в настороженных позах замерли на дальних позициях.
  Как только Сатэра и ещё один сокамерник, из 'новеньких', втащили парня в камеру, Юрий также переступил с порога на настил. Один из конвоиров, осторожно приблизившись к двери, стал неторопливо её прикрывать. Когда осталась лишь узкая щель, он, глядя Юрию в глаза, зловеще пообещал:
  -Мы тебе ещё объясним, насколько ты неправ, - и, резко захлопнув дверь, с грохотом задвинул засов.
  Юрий развернулся спиною к двери. Избитый конвоирами казачина лежал на краю настила. Всё его лицо было в ссадинах и потёках крови, из-под которых прорывались бульбы пенистой рвоты. Лежал он в той же позе, в которой и подвёргся избиению: скорченным, с согнутыми в коленях и прижатыми к груди ногами. Два полупьяных парня пытались разогнуть ему ноги; но, как ни старались, не могли этого сделать.
  Юрий знал, что этот симптом означает; и сильно ударил ногою в только что закрытую дверь.
  -Парень умирает! У него - острый инсульт! Срочно вызывайте скорую! - громко закричал он. Засов тут же нервно лязгнул; дверь слегка приоткрылась.
  -Ты что, сам в скорую захотел? - заорал на Юрия конвоир.
  -Видишь? Человек умирает! Что, сам с нами посидеть захотел? - показывая рукой на натужно хрипевшего парня, заорал ему в ответ Юрий.
  -Ничего с ним не случится! А если ты ещё хоть раз стукнешь или вякнешь, сдохнешь раньше него. Понял? - свирепо прошипел конвоир; и толкнул дверь на закрытие.
  Юрий, не менее свирепо, толкнул дверь обратно, отчего она открылась во всю ширь. В её проёме, кроме конвоира из 'воронка', оказался стоявший сбоку от него тюремный охранник - тот самый красавец-сержант, с которым Юрий ходил в столовую.
  -Точно, помирает, - взглянув на лежавшего ничком казачину, задумчиво сказал сержант; а затем яростно закричал на милиционеров 'воронка': - А ну, вытаскивайте его отсюда! Ишь, какие мудрые! Я, что ли, буду за него отвечать?
  -Что за шум? - долетел снаружи, из-за входной решётки двери в КПЗ, чей-то грубый и хриплый голос. - А почему входные двери не заперты? Что за бардак? - громче, ближе и с негодованием прокричал тот же голос. - И камера открыта! Да вы что тут, совсем с ума посходили!
  За спиною охранника появился толстый, с апоплексической внешностью и грубым лицом милицейский майор лет пятидесяти. Ещё дальше, уже за спиною майора, показался следователь Второгод, флегматично смотревший вечно сонными глазами не в камеру, но куда-то в стену.
  -Матвей Степаныч, да Вы гляньте: они трупака хотят нам подсунуть! - обернувшись к майору, возмущённо закричал охранник.
  -Ишь, чего удумали! Нет, я такого принимать отказываюсь. Везите его обратно! - закричал майор на конвоиров 'воронка'.
  -Нельзя его куда-то везти! Умрёт! Надо сюда 'скорую' вызывать! Срочно! - выкрикнул Юрий.
  -Вытаскивайте его, вытаскивайте! - ещё громче прокричал майор.
  Но конвоиры, опасаясь заходить в камеру, осторожно мялись перед порогом. Тогда Сатэра и ещё один из 'клиентов' ухватили парня за руки, а Юрий - за ноги, и перенесли его обратно в коридор. Тем временем майор продолжал давать наставления конвоирам 'воронка':
  -Отвезите его точно туда, где брали. А то родственники раскричатся, что он в другом месте не мог сам оказаться. Да не кладите куда-нибудь в кусты! А то знаю я вас. На видное место положите. А потом не забудьте позвонить в 'скорую'. И объясните, где его искать. Но объясняйте так, чтобы нашли! Понятно?
  Четверо младших конвоиров угрюмо и зло молчали. Ваня, недобро сверкнув глазами, приказал Юрию:
  -Эй, ты! Не уходи. Бери этого урода за ноги, поможешь донести его до машины.
  Юрий не двинулся с места. Ваня, словно бы потеряв весь к нему интерес, отвернулся к майору, не слишком стесняясь, хорошо слышным Юрию шёпотом заговорил тому:
  -Начальник, ладно, не шуми. Пойдём мы тебе навстречу, заберём у тебя этого трупяка. Нет, он уже не наш; он твой. Он уже у тебя в камере, так? Но и ты посодействуй, чтоб мы могли сегодня больше клиентов привезти. Ещё хоть одну камеру открой. У тебя же ещё три пустыми стоят. Сегодня такой улов - как никогда. Путина пошла! Все с 'икрой'... И с тобой, само собой, поделимся.
  -Нет, другую камеру открывать не будем. А то будто не знаешь, что те камеры - неприкосновенный запас. Если Стефаныч про это нарушение узнает, столько затребует, что себе же дороже обойдётся, - рассудительно возразил майор. Но, взглянув на огорчённое лицо товарища по профессии, всё-таки несколько 'смягчился'.
   - Ладно; вези всех, кого поймаешь. Сели в эту камеру. Ничего, как-нибудь поместятся. Но - смотри, - с особой строгостью взглянул майор на подобострастно вытянувшегося Ваню, - с тебя причитается. И не каким-нибудь пузырём, а 'икрой'. Сам проговорился, я тебя за язык не тянул.
  Ваня радушным жестом воздел руки вверх.
  -Смотри! - настойчиво повторил Ване майор, а затем обратился к охраннику.
  - Коля, видишь: надо помочь ребятам поселить сюда как можно больше народу. Ну-ка, вспомни: есть у тебя такие, кого нужно завтра выпустить? Есть? Будем считать, им повезло, что начальник тюрьмы здесь. Выводи; буду оформлять их на освобождение. Завтрашним числом. Понял?
  Начальник тюрьмы ушёл в комнату охраны. Сержант Коля позвал на выход пару юных наркотеатралов. Ваня, в качестве аванса перед освобождением, приказал им помочь нести избитого парня в машину, а затем с ещё большей яростью заорал на Юрия:
  -Эй, ублюдок! Я что тебе сказал? Бери этого урода за ноги и тащи в машину! А то, если мы сами тебя вытащим, хуже будет!
  -А что? Хорошая идея, ублюдок, - холодно восхитился его предложением Юрий. - Заходи, тащи. Смотришь, вместе с тобой, уродом, и этого парня в больницу отвезут.
  Толпившиеся вокруг Юрия пьяные мужчины вдруг разом разъярились, осерчали, закричали, некоторые стали прорываться к выходу. Ваня, мгновенно побледнев, отскочил подальше от двери. Сержант Коля закричал:
  -Хватит бузить! Тащите мужика в машину! Помрёт же!
  Два крепких, относительно трезвых мужика ухватили казачину за руки, юные наркоманы взялись за не разгибавшиеся, по-прежнему сведённые судорогой ноги, и так, вчетвером, поволокли его тяжёлое, цеплявшееся за пол тело к выходу. Запрокинутая назад голова казачины, сверкая закаченными белками глаз, болталась, как неживая, изо рта редкими бульбами вырывалась пенистая слюна.
  
  Глава 22. Чистосердечное признание.
  
  Едва процессия миновала порог камеры, в ракурсе проёма двери, не дойдя с метр до порога, появился Второгод и скучным голосом выкрикнул:
  -Марат! Выйди-ка на минутку. Побеседовать нужно.
  Марат, с безразличным видом стоявший у дальней от входа стены, заметно вздрогнул и, после некоторой заминки, пошёл к двери. Лицо его, когда он, абсолютно не замечая Юрия, проходил мимо него, было очень бледным, а зрачки неестественно, чуть ли не наркотически расширенными.
  -Ты тоже выходи, - приказал Юрию Коля-охранник. - Слышал, наркушек на волю отправляем? Теперь будешь вместо них полы в коридоре мыть.
  -Не могу. Мне начальник милиции запретил камеру покидать.
  -Для мытья полов - можно. Под мою ответственность. Заодно и в моём кабинете помоете, - с флегматичной ехидцей произнёс Второгод. - Если помоете хорошо, буду считать, что становитесь на путь исправления.
   -Иди, не бойся, - покровительственно усмехнулся Коля, - Ванина команда уже в машине. Им сейчас не до тебя: 'путина'. Время - деньги, - с иронией сказал он; и завистливо вздохнул. - Вон, в углу ведро с водой. За ведром - видишь? - тряпка, швабра, веник и совок. Хватай всё - и за мной.
  В тюремном дворе раздался рёв мотора удалявшегося 'воронка'.
  'Что ж, - подумал Юрий, внимательно взглянув на равнодушно-флегматичное лицо следователя, - если уж запланирована ещё одна акция устрашения, то лучше поучаствовать в ней сейчас, чем целую ночь ждать подлости'.
  К кабинету следователя, впереди всех, независимой спортивной походкой шёл Марат; сбоку и чуточку сзади него, домоседкой - уточкой переваливаясь с ноги на ногу, неспешно топотел лейтенант; метрах в двух позади них дисциплинированно вышагивал Юрий, а замыкал шествие охранник Коля.
  -Садись, - войдя в свой кабинет, показал лейтенант Марату пальцем на стул, стоявший сбоку от письменного стола. Сам он плюхнулся на своё привычное место во главе стола, и, тоном полупросьбы - полуприказа, произнёс словно бы в пустоту: - А Вы вначале хорошенько прометите, а уже потом - шваброй. - И добавил чуть ли не со смущением: - Тут, конечно, грязновато. Уборщица приходит, когда меня уже нету, так что самому приходится. А времени на всё не хватает.
  Юрий огляделся вокруг. Марат и следователь мирно сидели на своих стульях, старший сержант скучал в коридоре напротив открытой двери в кабинет, посторонних шагов по гулкому пустому коридору не было слышно. И - взялся за веник.
  Следователь опять повернулся к угрюмо смотревшему на него Марату и без особой надежды на успех спросил:
  -Час назад произошёл взрыв в доме у твоего брата Хачика. Один человек погиб. Ты не знаешь, кто бы мог это сделать?
  -Что? - хриплым голосом выкрикнул Марат. Лицо его исказилось странной гримасой, весьма похожей на выражение восторга; но он тут же повернулся лицом в тёмный угол и, с размаху грохнув обеими руками о стену, голосом уголовного плакальщика завыл:
   -На Хачика? На брата?! Кто посмел?!! Брата убили... сволочи-и... узнаю, кто - что я с ними сделаю!!!
   И, мгновенно на этом успокоившись, повернулся лицом к следователю и деловито спросил:
  -Как это произошло?
  -Посылка во время вскрытия взорвалась. Полдома разнесло, - внимательно глядя ему в лицо, проинформировал следователь.
  -Фу-у, - с облегчением выдохнул Марат, - подумаешь - полдома... Что я, семье брата дом не отремонтирую? Да я на этом месте новый дом выстрою! Ты скажи, как там сам Хачик? Погиб? Или только ранен? Как его семья? А дом - тьфу! Ерунда!
  -Сын - сколько ему, восемь? - ранен сильно, может, и не выживет...
  -Ничего, сына можно ещё родить, - с оптимизмом возразил Марат. - Ты скажи, как Хачик.
  -Да как? Никак. Переживает, но на нём самом - ни царапины...
  -Как это? Ты же сказал - посылка взорвалась, - напрягшимся голосом спросил, словно бы возразил Марат.
  -А вот так. Его дома не было. А жену - в клочья. Собрать нечего.
  -Что-о? - страшным голосом взревел Марат и, смертельной схваткой схватив лейтенанта за отвороты кителя, яростно закричал ему в лицо: - Ты... сволочь... врёшь! Ты на понт меня берёшь!
  -Да какой там понт, - пытаясь оттолкнуть Марата, раздражённо возразил следователь. - Открывала посылку, бомба и взорвалась...
  -Врёшь! - ещё более страшным и громким голосом прокричал Марат. - Она не стала бы её открывать! Там было написано: 'Лично!' Лично Хачику! Лично! Только ему! Она не стала бы открывать его посылку! И он не стал бы при ней открывать, если там 'лично'! Ты врёшь, гад!! Убью-у!! - схватил он лейтенанта за горло.
  В кабинет вбежал старший сержант Коля, стал отрывать Марата от его занятия, а заодно и от Второгода, но, несмотря на все усилия сержанта, весьма зрелищное мероприятие по удушению следователя успешно продолжалось. Вскоре Второгод захрипел и перестал сопротивляться. Юрий, покаянно вздохнув, подошёл к боровшимся и опять хлопнул Марата ладонью по тому же участку спины. На сей раз Марат задохнулся не так быстро, и чуть было не додушил Второгода. Но сопротивляться удивительно слаженным действиям товарища по камере и охранника он уже не смог. Вдвоём они его, вывшего и рыдавшего, быстро скрутили, согнули и чуть ли ни волоком препроводили в отдельную камеру. Где он с тех пор и обитал.
  Сержант Коля, после близкого общения с Маратом почувствовав себя физически уставшим и морально опустошённым, остался в комнате охраны, попивать бесплатный чаёк и рассказывать товарищам по оружию о своём подвиге. Одновременно он почувствовал особое доверие к Юрию, как к надёжному соратнику в сражении с бандитизмом, и поручил ему следить за собственным поведением самому.
  Юрий, после передислокации Марата на новое место жительства, возобновил уборку кабинета ожившего следователя. Убирать было нудно и трудно; к тому же мешала мысль, что если бы он, не поддавшись приступу человеколюбия, не вмешался в процесс удушения, то и возиться с отходами прижизненной деятельности удушенного ему бы не пришлось.
  Тем временем Второгод, кашляя, охая и отчаянно матерясь, самоотверженно занимался крайне важным делом оформления папки нового 'дела'. Забегая немного вперёд, сообщу, что тем же делом он занимался и последовавшую пару дней. Затем, в награду за проявленные в тот вечер мужество и героизм, а также за высокий профессионализм в деле раскрытия дела об убийстве, Второгоду была представлена неделя неафишируемого отпуска на восстановительный отдых и активное лечение горла спиртсодержащими растворами.
  В итоге Юрий в одночасье лишился мер воспитательного воздействия и со стороны хитрого следователя, и со стороны честного вора. Но тюремная Фемида на этом не успокоилась...
  Глава 23. Чистота - залог свободы.
  
  Опять-таки забегая несколько вперёд, отмечу, что с тех пор Юрию пришлось раз в сутки, с двадцати до двадцати двух часов, мыть полы в коридоре здания милиции и в конференцзале, а также в кабинетах милицейских чинов. Так уж было заведено в отрядненской районной тюрьме. Ежевечерне два 'добровольца' из числа заключённых 'постоянного состава' выходили из камеры на уборку: один - на мытьё полов, второй - на уборку служебного туалета. Требования эти, конечно же, были незаконны и даже представляли собою некоторое неудобство для самой охраны: ведь преступника, покинувшего камеру, нельзя было оставлять без надзора. К тому же охранников КПЗ чистота чужих полов особенно не волновала. Но мытья их они требовала неукоснительно, поскольку данная борьба за чистоту осуществлялась с санкции и по приказу всевластного начальника милиции. Ему же этот принудительный труд давал возможность 'экономить' на зарплате уборщицы; проще говоря, присваивать эту зарплату.
  Сатэра, как истинный блатной, даже после воспитательной беседы в тюремном коридоре (после чего его лицо украсилось ещё парою синяков), убирать за 'мусорами' их мусор категорически отказался. Двух юных защитников мультяшного волка и самоотверженных рыцарей швабры и тряпки в описанный выше вечер досрочно отправили домой. О том, чтобы выпустить из камеры-одиночки Марата, и речи быть не могло. Так что на должность полуночного полудобровольного борца за чистоту милицейских полов мог претендовать только Юрий.
   Но в одиночестве проработал Юрий всего лишь один вечер. Уже на следующий день после судьбоносных событий появления ГКЧП и разоблачения Марата в камеру поместили дисциплинированного, крепкого и удивительно трудолюбивого хуторянина - казака: десять суток за хулиганство. К удовольствию и везению Юрия, хуторянину (по месту работы в колхозе - скотнику свинофермы) процесс уборки одного-единственного, к тому же 'одноочкового' туалета, в сравнении с мытьём полов всего здания милиции, показался куда более предпочтительным.
  -Чтоб было всё по-честному, давай так. Ты будешь мыть полы в милиции, а я буду убирать в туалете, а потом ещё и в тюрьме, - совестливо поглядывая на Юрия из-под добела выгоревших бровей, во время ознакомительного похода по местам будущей трудовой славы предложил ему Стёпа (так звали молодого, лет двадцати пяти, но вдумчивого и любящего порассуждать хуторянина). - Тут делов-то - раз плюнуть. Полов в тюрьме мало. 'Парашу' из камеры у туалет отнести я и сам смогу - она ж совсем лёгкая, килограмм на двадцать; не то что пятипудовый чувал с зерном, как у нас на ферме. А в туалете - вообще делать нечего. Всех забот - на четверть часа. Ты бы поглядел, сколько дерьма мне кажин день на свиноферме выгребать приходится! От то - работа; а тут - так, баловство.
  Юрий, чтобы не обижать Стёпу, сразу же согласился на его условия; тем более что ухаживать за собственными тюремщиками ему очень не хотелось. К тому же он догадывался, что в предложении с виду добродушного и простого, но, несомненно, хитроватого хуторянина есть какой-то замаскированный личный интерес.
  Достигнутым соглашением оба они остались очень довольны; хотя Юрий обычно возился не менее двух - двух с половиною часов, а Стёпа управлялся минут за сорок.
  Комнату отдыха охраны Стёпа всегда убирал и мыл в последнюю очередь. Перед тем как приступить к уборке, он деловито напоминал охранникам, что ему, как обдышавшемуся вредными запахами ликвидатору их дерьма, для восстановления дыхания настоятельно необходима сигаретка. А чтобы суметь убрать тщательно, даже две.
  Жадные охранники каждый раз пытались уйти от оплаты. Они то примитивно угрожали расправой, то пытались урезать пищевой паёк, то хитрили, уверяя, что курево у них уже закончилось. Но Стёпа на все их уловки и оправдания подробно и обстоятельно сообщал, что от расправы он совсем лишится сил, от недостатка питания сил у него станет намного меньше, а без курева он просто не сможет свои силы собрать вместе. И при этом безмятежно и ласково поглядывал на них своими синими глазками. Каждый раз хотя бы один из охранников, как то ни странно и непривычно ни было ему самому, вдруг смущался, отводил взгляд в сторону и, достав из ящика стола, молча протягивал Стёпе раскрытую пачку дежурной 'Примы'. Стёпа честно вытаскивал ровно две сигареты и, стоя в коридоре напротив двери в дежурку охранников, минут пять неторопливо потягивал сигаретный дымок. А заодно милостиво калякал о том-сём с заслужившим его внимание охранником.
  Покурив, Стёпа по-хозяйски, как то привык делать в родном свинарнике, выгонял охранников из убираемого помещения, после чего споро, ловко, но и очень аккуратно производил уборку. Вымыв тряпку и выплеснув в туалет грязную воду, Стёпа прикуривал вторую сигарету, но на сей раз докуривал её не в коридоре, а отправлялся с нею в камеру, на восстановительный отдых в положении лёжа.
  Когда Юрий возвращался в камеру, Стёпа уже мирно посапывал. Но Юрий нисколько Стёпе не завидовал; ему вовсе не казалось преимуществом лодырничанье в вонючей камере, но представлялось гораздо более приятным времяпрепровождением неторопливое, в качестве лёгкой вечерней зарядки, таскание обмотанной тряпкой швабры по скользкому, крытому синим линолеумом полу. При этом можно было вовсю дышать чудесным (в сравнении с камерным), свежепропрысканным воздухом, спокойно и без помех обдумывать самые длинные мысли и наиболее затаённые планы, а заодно неприметно, в обеспечение мыслей и планов, высматривать возможные пути для побега.
  И он очень скоро нашёл такой путь: через хозяйственный двор, расположенный за зданием милиции. Двор служил в качестве автостоянки для служебных 'УАЗ'ов и личных автомобилей начальника милиции и его заместителей. В том же дворе, прилепившись к зданию КПЗ, расположилась кирпичная будочка общественного туалета. Двор был огорожен кирпичным забором высотою метра в три, но никем из милиционеров специально не охранялся. Заезд во двор осуществлялся через высокие деревянные ворота, закрываемые железным засовом и запираемые огромным висячим замком. Технология заезда была проста по задумке и затейлива по исполнению. Водитель, подъехавший к воротам со стороны улицы, сигналил клаксоном; при этом особо нетерпеливые (а в милиции таковых было абсолютное большинство) и не слишком культурные (вы не поверите, но такие там тоже встречались) дополнительно сообщали о своём прибытии самым жутким матом. Через какое-то время шум, производимый данными двумя способами (особенно неприятен был второй, наносивший тяжкие оскорбления чести и достоинству работников охраны и их ближайших родственников), кому-то из охранников надоедал. Он, схватив свободно висевший в коридоре ключ, отправлялся к воротам, на ходу не забывая поминать ответными оскорблениями чересчур здоровых и незаслуженно счастливых предков надоедливого просителя.
  Отомкнув замок и открыв ворота, охранник отдавал ключ приехавшему водителю, а сам возвращался на своё рабочее место. Водитель, загнав машину во двор, вновь закрывал ворота на засов и висячий замок, а затем направлялся в коридор, отделявший тюрьму от здания милиции. Там, не извещая оскорбивших его охранников, он вешал ключ на его законное место и отправлялся куда наметил.
  Но так происходило только в тех случаях, когда приезжали чернорабочие менты на своих битых 'УАЗ'иках. Представители милицейского руководства, считая делом для себя унизительным возню с закрытием и замыканием ворот, сразу же направлялись в здание и, вешая ключ на стену, начальственно кричали:
  -Сержант! Сбегай закрой ворота.
  А за то время, через которое сержант, лениво ковыряясь с открыванием трёх замков на решётке двери в КПЗ, появлялся во дворе, мойщик туалета через незапертые ворота смог бы незаметно покинуть двор.
  Тот же нехитрый фокус мог бы сделать и мойщик полов. Для этого ему нужно было предварительно, по сигналу начальственного мата, но до выхода сержанта из комнаты отдыха, перейти из обрабатываемого коридора в дворовой туалет.
  Правда, начальники по ночам, во время уборки помещений, приезжали редко - только в случае каких-то чрезвычайных происшествий либо внеплановых попоек; так что рассчитывать на то, что именно в нужный, расчётный момент представится возможность воспользоваться их начальственной халатностью, было бы чересчур оптимистично.
  Но, не сомневался Юрий, для него не составило бы особого труда покинуть двор и другим способом. А именно - элементарно перебравшись через стену. Главная сложность состояла в том, как суметь прыгнуть так высоко, чтобы уцепиться за верхний край стены; но, очевидно, именно для облегчения этой задачи по всему двору были разбросаны протёртые шины от 'УАЗ'ов. Юрий не сомневался, что, если одну из этих шин, в качестве трамплина, приставить к стене, то выполнить требуемый прыжок не составит для него особого труда.
  Единственно тревожившая его проблема состояла в том, что, даже выбравшись наружу, идти в дом матери за деньгами и документами наверняка означало бы быть тут же схваченным. К тому же - хоть сколько-нибудь значимой суммы денег там не было. Но и попытка добраться без денег и документов до места назначения вряд ли удалась бы. А если бы и удалась, то эта удача могла оказаться весьма кратковременной.
  Проблему документов и денег нужно было решать до момента побега. Но - как?
  
  Глава 24. Мнения и меры.
  1
  Когда Юрий после праздничного (в честь победы ГКЧП) мытья полов, в двенадцатом часу ночи, вернулся в камеру, в её скромный объём уже было впихнуто человек двадцать пять - тридцать. Почти все они вынуждены были стоять; лишь на крышке 'параши' сидело трое человек, да на крышке ведра с водой ещё двое; эти пятёро мужичков были особенно пьяны и не смогли бы держаться на ногах. Им и сидеть-то более или менее вертикально удавалось только потому, что их сдавливали со всех сторон и удерживали за воротники стоявшие рядом с ними относительно трезвые товарищи по несчастью.
  Юрию крупно повезло, что он явился в камеру последним. Хотя охранники и слегка помяли его, вдавливая закрываемой дверью в толпу, зато у двери было намного больше свежего воздуха; да и основная масса клопиного поголовья уже успела распределиться по ногам остальных посетителей.
   В камере было темно, шумно и сутолочно. В воздухе царили запахи устоявшегося перегара, застоявшегося пота и свежей рвоты. Но, как ни странно, из буйных и малоприятных компонентов этой смеси как-то сама собою, органично и бесконтрольно, невзирая на страшную тесноту и воистину тюремные условия, возникала жизнеутверждающая и свободолюбивая атмосфера новгородского вече. Или, если угодно приверженцам классического стиля и западного образа жизни, властвовала демократия афинского народного собрания.
  Стоики, прислонившись к стенам камеры или облокотившись о спины товарищей, мудро молчали либо бесстрастно похрапывали.
  Платоники, грустно вздыхая в окружавшую беспросветную темноту, жаловались сами себе на удивляющее неразумие местных властей и удивительное несовершенство всего современного государственного устройства.
  Мистики, то громко вскрикивая, то невнятно бормоча, всё глубже погружались в свои спиртуальные видения.
  Пифагорейцы задумчиво и точно, до копейки, подсчитывали суммы произведённых ими трат и предстоявших им утрат.
  Аристократы, протестуя против стихийных норм безнадёжно зажавшей их демократии, высокомерными голосами поучали соседей из числа ближайших к ним и уже тем недостойно себя ведущих.
  Киники писали в штаны и на стенки, пукали на соседей, стоявших сзади, блевали на соседей, стоявших спереди, а в остальное время посылали в разные места аристократов, пытавшихся ограничить их в способах самовыражения.
  Громче и агрессивнее всех проявляли себя народные трибуны. Одни из них выкрикивали гневные филиппики в адрес местных ментов, и грозили им пожизненным неуважением. Другие с пьяной необдуманностью проклинали предавшую и не уважающую их советскую власть. Третьи, более трезвые, кричали, что будут жаловаться родной, но не извещённой об их тяжкой участи власти на заточивших их сюда врагов народа - ментов.
   И только трое эпикурейцев, по удачному стечению обстоятельств наконец-то встретившиеся в столь тёплой, тесной и приятной компании, были беззаботны, веселы и счастливы. Двое из них, обнявшись, нестройными распаренными голосами пели 'Ой, мороз, мороз', а третий под этот аккомпанемент, вопреки тесноте и сбивавшим с ритма пинкам соседей, пытался плясать вприсядку.
  Вскоре истошные выкрики и свирепые угрозы стихли, бессмысленные попытки наклониться и почесать изгрызаемые клопами ноги прекратились, а звуки нестерпимо фальшивого пения сменил разноголосый храп, то и дело прерываемый раздражёнными выкриками: 'Да стой ты! На меня валишься!'
  В половине седьмого утра дверь камеры широко распахнулась, и старший сержант Коля громко прокричал:
  -Эй, хватит дрыхнуть! Все, кто не хочет писать жалобы - в колонну по одному и на выход! Жалобщикам остаться, будем заводить на них дело.
  Люди, безмолвно потупив головы, один за другим потянулись к выходу. Юрий с недоумением всматривался в их не выспавшиеся стыдливо-скучные лица. Ведь несколько часов назад чуть ли ни все они клялись, что 'это' не сойдёт ментам с рук; а теперь, избитые, обобранные, униженные, измученные, покорно, затылок в затылок, строятся в колонну по одному, чтобы, подобно лошадям к их хомутам и коровам к их стойлам, брести к пожизненно надетым на них лямкам... И каждый, каждый перед небрежно распоряжавшимся сержантом, словно забитый и заезженный конь перед злым подпаском, смиренно опускает голову, не смея ответить взглядом на его презрительно-свирепый взгляд... И даже не решается непокорно сжать челюсти, но безвольно распускает в виноватую улыбку разбитый в кровь рот - для демонстрации, что и теперь он всем доволен, и в следующий раз будет так же послушен, безропотен и покорен... 'Так что - не обижайте, а? Не бейте, не штрафуйте, не сообщайте...'
  Так сколько же, с каким старанием, с какою ненавистью и с какой трусливой беспощадностью надо было мордовать - расказачивать, раскулачивать, раскрестьянивать, расстреливать... унижать, без вины сажать, в бесправии держать - кого? Казака! Умного и умелого хозяина, предприимчивого путешественника и трудолюбивого старателя, отважного и непобедимого воина, чтобы он за привилегию считал - быть приравненным к покорному скоту. За удачу принимал - прожить день не избитым и не обворованным. Как счастье ощущал - мимо ментов добраться к своему дому и там свою удачу законно (а не в 'общественном месте', загонно) и втихомолку 'обмыть'.
  2.
  После выдворения 'суточников' и окончания завтрака для постоянного состава в камеру заглянул старлей-замполит и 'пригласил' Юрия в столовую охраны 'на беседу'. Улыбка у старлея была настолько неискренней и блудливой, что Юрий сразу заподозрил неладное. Но, подумав, что в камере, при её сиюминутном безлюдье, в случае милицейского нападения ему лучше не будет, он беспрекословно пошёл туда, куда вёл его любезный собеседник. Он же - профессиональный воспитатель тюремщиков.
  Зайдя в столовую (как и положено арестанту, первым), Юрий, быстро пройдя в конец помещения, услужливо отодвинул для замполита стул (тот же, на котором ранее сидела Лариса) у дальнего от входа стола. Сам же он чинно сел напротив милицейского чиновника, на краешек стула, стоявшего у самой стены (опять-таки - того же, на котором он сидел в прошлый раз). С этого стула был хорошо виден и вход в столовую, и всё её внутреннее пространство.
  Старлей поморщился: такая дислокация ему не понравилась.
  -Зачем так далеко? - приостановившись, спросил он.
  -Боюсь, у меня это уже синдром: чем дальше от камеры, тем чище кажется воздух, - весело усмехнулся Юрий. - Но если Вам тут не нравится, я с удовольствием побеседую в камере.
  В камеру старлея явно не тянуло. И он, решив, что никакая дислокация конечного итога не изменит, с въедливой улыбкой профессионального борца за счастье всего передового арестантства уселся на приготовленное для него место.
  -Ну-у... что же это Вы вчера? Драку в камере устроили. Потом - ещё хуже: ударили работника милиции при исполнении им его служебных обязанностей, - мягким увещевающим тоном начал старлей психологическую артподготовку. - Вынужден сообщить: избитый Вами милиционер ещё вчера заявил о своём желании написать на Вас заявление в суд. А для Вас это - тюрьма. Лет на шесть, не меньше. Сами понимаете, в каких условиях придётся Вам его отбывать. Какой охранник будет хорошо относиться к тому, кто обидел его коллегу?
  Между тем в помещение столовой неспешно вошли двое уже знакомых Юрию конвоиров 'воронка' - и в задумчивости приостановились. Судя по синкопическому выражению недовольства на их лицах, диспозиция предстоявших им действий казалась им ненадлежащей. Старлей, с виноватым видом оглянувшись, еле заметно пожал плечами: мол, сделал, что мог; не взыщите.
  -Поищи утюг на окошке. А я вон в том углу посмотрю, - с непроницаемым видом сказал один конвоир другому; и неспешными, но цепкими и настороженными шагами пошёл в правый дальний угол комнаты, за спину Юрию. Второй, деловито кивнув в знак согласия и одобрения, затоптался посреди комнаты, кося взглядом вправо, на Юрия, и при этом умудряясь делать вид, что смотрит влево, на подоконник.
  -Ну, что Вы! - с вежливым удивлением произнёс в адрес замполита Юрий. - Что Вы. Я никого не обижал. И, уж тем более, не ударял. Этому есть множество свидетелей. Из числа сокамерников. И все прямо-таки требовали, чтобы я, если понадобится, пригласил их на суд, - пламенно соврал он. - Вот Вы сами посмотрите и оцените: я тогда стоял вот так, - не обращая внимания на шипение старлея: 'Сядьте!', неторопливо поднялся со стула Юрий, и, повернувшись спиной к стене, плавно переместил своё тело в боевую стойку 'киба - дачи'. - А тот нехороший милиционер стоял примерно так, как этот хороший, - с приглашающей свирепостью улыбнулся он конвоиру, озадаченно застывшему метрах в двух от него, - и меня ударить бы не смог; так зачем бы я его бил? Хотя, конечно, ударить его лично для меня сложностей не представило. Проще всего, в той ситуации, было бы провести йоко-гери. - И, выстрелив правой ногой вдоль стены, вбок от туловища, мгновенно вернул своё тело в прежнюю стойку.
  -А можно и проще. Примерно так, как сам Ваня любит бить: ударом мае-гери, - проконсультировал Юрий конвоира, за время демонстрации 'йоко-гери' чуть заметно придвинувшегося поближе к нему, и выстрелил тою же правой ногой по направлению к его хищной физиономии. Конвоир испуганно откачнулся, а затем, не удержавшись на месте, вынужденно отшагнул немного назад. - Или - маваши; этим ударом можно достать ещё дальше, - с невозмутимым видом продолжал консультировать Юрий.
  -А ты что, думаешь, мы тебе тут - тюфяки? Да ты бы и не попал; а вот тебе попало бы так... - слегка сконфуженно, но с профессионально отработанной угрозой прорычал конвоир.
  -Если бы, что маловероятно, не прошёл маваши-гери, - не конвоиру, но старлею сообщил Юрий, - то было бы очень эффективно послать вдогонку, с разворотом, ушира-гери. Но, надеюсь, этого бы не понадобилось. Потому что у меня любой из перечисленных ударов - так уж тренировали, я не виноват - из-за автоматически закреплённых навыков получается чересчур сильным. Человек получает значительные травмы. И зачастую, из-за болевого шока, теряет сознание. А Ваня же сознания не терял! Значит, я его не бил. Если хотите проверить, правду я говорю или нет, то пусть кто-нибудь из этих хороших милиционеров на меня нападёт. Вы же, наверное, именно для этого следственного эксперимента меня сюда и привели? Я Вам продемонстрирую, и Вы сразу же со мною согласитесь.
  -Да ты что! - возмущённо и далеко не столь, как ранее, изысканно-вежливо прокричал старлей. - Совсем с ума сошёл?
  -Наоборот. Очень хорошо подумал. Сами судите: мне хоть за одного милиционера, хоть ещё за двоих, - аккуратными кивками головы пересчитав, не включая старлея, находившихся в помещении тюремщиков, возразил ему Юрий,- тот же срок дадут. Правильно, да? Зато удовольствия - в три раза больше.
  Замполит, плотно захлопнув рот, откинулся телом на спинку стула. Конвоиры растерянно переглянулись. На пару секунд воцарилось напряжённое молчание.
  -По-моему, в этой комнате нет утюга, - плавно перемещаясь в атакующую стойку 'зенкутсу - даччи', настойчивым тоном подсказал Юрий ближнему конвоиру; и кивнул в сторону выхода, как бы подсказывая направление дальнейших поисков. - Или, может быть, вам помочь?
  На лице его сияло холодное благодушие; он и в самом деле чувствовал себя комфортно. Чистый воздух. Прекрасная позиция: сразу за спиною и в полутора метрах справа - стена, слева - стол с конвульсивно вцепившимся в него хлюпиком - замполитом, рядом - стул, который очень удобно использовать в качестве щита, дубины либо четырёхштырькового копья, а неподалёку - пара ублюдков, которых уже несколько дней подряд нестерпимо хочется поколотить. Всё хорошо и даже весело!
  -А... н-нет... я вспомнил: он в комнате отдыха, - отступив на полшага, торопливо согласился географически ближний конвоир и, быстро развернувшись, пошёл к выходу. Второй конвоир, тронувшийся с места ещё раньше первого, уже ждал коллегу у выхода. Секунд пять постояв там вдвоём и пытаясь по профессиональной привычке задавить Юрия своими растерянно-злобными взглядами, ментбратья неохотно развернулись и, досадливо опустив головы, скрылись в коридоре.
  3
  -Вот видите? Они фактически подтвердили, что всё происходило именно так, как я Вам рассказывал, - сказал замполиту Юрий; и неспешно, чтобы зря не волновать собеседника, уселся на прежнее место.
  -Ну... знаете ли... мы судим не по рассказам, а по фактам! - нервно возразил ему старлей. - А факты такие: от суда Вы бегаете... от следствия скрываетесь... а к представителям закона... да и к закону вообще... отношение - абсолютно неуважительное!
  'Хорошо тут, - подумал Юрий, удобно устраиваясь на мягком сидении стула. - Куда лучше, чем в камере. Из-за полуподвальных окон чуть темновато, но всё же - естественное освещение. И - ни клопов, ни параши... Опять же - чудесная позиция для обороны. А вот в коридоре, если с двух сторон нападут с обрезками держаков, будет гораздо сложнее... Пожалуй, лучше ещё здесь посидеть, поболтать с умным человеком о чём-то душеполезном. А те уроды, если уж захотят подождать в коридоре, пусть чуть-чуть поволнуются, поразмышляют, поищут альтернативных решений. Им это очень полезно'.
  -Напротив, - с блаженной улыбкой, мягким успокаивающим тоном произнёс он, - я закон настолько уважаю, что даже его боюсь. А представителей закона, особенно - работников пенитенциарной системы, настолько боюсь, что даже уважаю. Наверное, это - врождённое качество. Я ведь по происхождению - украинец; а в украинском языке слово 'увага' означает 'внимание'. А к чему можно быть внимательнее, 'уважнее', чем к тому, что чревато большими и неотвратимыми неприятностями? А именно таковым, в моём понимании, и является закон. Причём (давно и не мной замечено), что, чем больше от какого-то закона неприятностей, тем на более долгий срок этот закон приживается.
  -Ага. Значит, в вашем понимании закон создаётся только для того, чтобы вредить людям.
  -Не только, - вежливо возразил Юрий. - В моём понимании закон - нечто наподобие грозовой тучи с управляемым дождём и включаемыми громами и молниями. Чем грознее такая туча, чем она огромнее, чернеее и, соответственно, водонасыщеннее, тем большее количество низлежащей флоры и фауны она сумеет напоить. А заодно - промочить дождём, напугать громом, пригнуть ветром, поколотить градом, изломать ураганом, унести смерчем, а то и шандарахнуть в затылок молнией. Но что делать, скажем, маленькой травинке, если над нею вдруг нависла такая громадина, которая ни в её скромное понимание, ни в её крохотное небо не вмещается? Просить тучу о пощаде? Бесполезно; она даже не услышит. Протестовать? Бессмысленно. Бороться с нею? Глупо: она вмиг сомнёт, сломает, вобьёт в землю, испепелит - и даже не заметит этого. Травинке остаётся только одно: спрятаться под какой-нибудь лопушок и ждать того момента, когда туча рассеется, или уползёт на другое место, унося с собою сопутствующий ей ужас.
  Слегка успокоившийся замполит неопределённо хмыкнул.
  - А человеку что делать, если над ним подобной тучей нависнет закон? - скорбно вопросил его Юрий. - Скажем, мне? Крыши, или хотя бы лопушка, ограждающего от воздействия закона, у меня нет. А ведь страшно, до уважения страшно! И жить хочется! И жизнь сына спасти хочется! А - под законом не получается. И хотел бы, чтобы - под законом, но - не получается.
  -Отчего же так? - осведомился замполит.
  -А 'так' началось от того момента, как приехал сюда на пару дней абсолютно неизвестный моим землякам человек, внешние привычки и внутренние качества которого, из всего местного сообщества, весьма всесторонне знаю только я. Потому что это - моя бывшая жена. И вот этот человек (а я берусь утверждать, что человек этот - бессовестный и бесчестный), начал этот человек во всех властных структурах и околовластных инстанциях клеветать на меня. И принялся просить местную грозовую тучу обрушить на меня все возможные громы и молнии. И стал уговаривать местную общественность не брать себе в земляки моего хорошего, умного и доброго сына, но отдать его на сторону для того, чтобы там его вырастили на помойке, во зле и в небрежении. И - что? Хоть один из громовержцев власти и титанов педагогики оградил меня от потоков клеветы, а моего сына - от уготованной ему злой участи? Хотя для этого любому из них достаточно было бы спросить клевещущего на меня человека: что, кроме злых слов, имеется у Вас для подтверждения ваших утверждений? Но - никто его не спросил, никто меня не оградил, никто моего сына не защитил. Так что же мне оставалось, как не бежать к другому небу, иным небожителям и чужим пенатам?
  -И где же оно, это небо? - невинным голосочком поинтересовался старлей.
  -Небо у меня теперь, как у любого кочевника, бескрайнее.
  -И долго Вы намерены кочевать?
  -Думаю, не так уж долго. До тех пор, пока сыну не исполнится десять лет.
  -Ну, сбудутся ваши думы или нет, говорить ещё рано. Но всё же посоветовал бы Вам подумать о кое-чём другом, - криво усмехнулся замполит. А затем уже не притворно-доброжелательным, а сухим, высокомерным и подчёркнуто-официальным тоном сказал:
  - Вынужден Вам сообщить: избитого Вами милиционера до сих пор нет на работе. Его коллеги высказывают опасения, что он серьёзно заболел. И, весьма возможно, получит инвалидность из-за полученных от Вас травм. Из-за чего Вам придётся пожизненно выплачивать ему содержание. В том числе - во время отбывания Вами длительного срока в тюрьме. В настоящей тюрьме строгого режима. Уверяю, Вам там очень не понравится.
  -Ох он и подлец, - сообщил Юрий замполиту своё частное мнение.
  -А Вы думали, что здесь все - дураки? А я вот думаю, что это Вы только что сотворили глупость. Коллеги пострадавшего от Вас милиционера намеревались побеседовать с Вами, хотели поискать пути для возможного компромисса и взаимовыгодного решения. А Вы от беседы уклонились. А при этом - и я лично могу это подтвердить - вели себя крайне вызывающе. И даже агрессивно. И теперь Вам если о чём и мечтать, то лишь о том, чтобы суметь хоть как-то договориться с пострадавшим от Вас милиционером. Вам всё ясно?
  -Нет, не всё, - потемнел от подавляемой ярости Юрий. - Вы, я вижу, очень заботитесь о здоровье и самочувствии этого... милиционера. Но я что-то не услышал от Вас хоть что-нибудь о самочувствии того человека, которого он откровенно убивал. На глазах у множества свидетелей. И убил бы, если бы я этому не препятствовал. Человек-то этот хоть жив?
  -Ни о каком таком придуманном Вами человеке я не знаю, - деловитым тоном возразил замполит. - Предупреждаю: это - клевета на правоохранительные органы. За что, в случае её повторения, Вы также ответите по всей строгости закона.
  -Да жив он хоть или нет? - яростно прошипел Юрий. Замполит испуганно откинулся телом на спинку стула.
  -Я знаю только, - гораздо более тихим и торопливым голосом заговорил он, - что этой ночью работниками 'скорой помощи' под забором камнерезной фабрики был найден гражданин, жестоко избитый неизвестными хулиганами. По дороге в больницу гражданин скончался. Ещё я знаю, что никто из нашего исправительного учреждения какого-то отношения к этому случаю не имеет, - сухим тоном завершил старлей. Затем, не поворачивая головы и не сводя напряжённого взгляда с Юрия, он громко выкрикнул: - Сержант! Отведи задержанного в камеру.
  В коридоре, вопреки ожиданиям Юрия, никого из соратников пострадавшего милиционера не было.
  Глава 25. "Наша взяла".
  1
  Часа через два в камеру опять заглянул сержант и приказал Сатэре идти вместе с ним в столовую. Сатэра начал привычно отказываться: мол, пусть лётчик идёт, ему, может быть, повариха опять вместо свинских котлет свиных шницелей даст. Но сержант на него наорал, причём в настолько грубой и неприличной форме, что содержание им сказанного можно передать лишь весьма приблизительно. Мол, пусть неуважаемый человек без определённого места жительства замолчит. Потому что если он продолжит отказываться от культурно сделанного ему приглашения, то ему будут оказаны изысканные по садизму услуги. После принятия которых уровень его разочарования своими некстати выпущенными неприличными звуками намного превысит уровень того огорчения, которое оный омерзительный субъект доставил весьма уважаемому всеми зэками человеку.
  На Сатэру эта красочная речь произвела должное впечатление, и он, хотя и с невнятным бурчанием, незамедлительно вышел из камеры.
  Вернулся он весьма весёлым, и уже с порога закричал скучавшему в камере Юрию:
  -Что, сидишь и ничего не знаешь? Наша взяла! Задавили нахрен эту гекачепу! Токо я пришёл в столовую, а там по телеку - его посреди зала на стол поставили - показывают какого-то мужика. На танке. А может, на этой, на самоходке. Или на бэтээре; я в них не разбираюсь. Что за мужик? А хрен его... Я его на броневик не подпихивал. Что он говорил, я тоже толком не расслышал - и в телеке, и в столовой ор, гогот, все уже пьяные... Вроде бы - что-то про революцию. И про правительство. И, по-моему, про свободу. Точно: про свободу. Про то, что надо всех заключённых из тюрем освобождать. Понял? Может, и нас скоро выпустят. А что? Всё могёт быть!
  Так у Юрия с тех пор и осталась в сознании весьма смутная и чисто описательная картина события, кардинально изменившего судьбу страны, да и всего мира: телешоу, устроенное пожилой разъевшейся кухаркой и молодой смекалистой директоршей для возбуждённой, малосведущей и нетрезвой толпы. Некоторые из участников и свидетелей шоу напоминают собою бравого сержанта, другие - блатного Сатэру, а большинство безлики и просто жуют, пьют, бестолково шумят в пока что не приватизированной и не крышуемой общественной столовой. А при этом с вялым любопытством взирают на такого же безликого человека, непонятно кем непонятно зачем поставленного то ли на танк, то ли на броневик, чтобы более или менее трезво и внятно произнести торжественную речь в ознаменование и утверждение начала очередной 'новой эпохи':
   'Господа свиньям не товарищи!
  ПроЭлитарская революция, о необходимости которой постоянно говорили наши бывшие враги, а ныне - лучшие друзья, свершилась! Значение этого переворота состоит в том, что угнетённые классы коррупционеров и теневиков, а также созданные ими преступные сообщества, объединившись в класс новой буржуазии, возьмут всю власть в свои руки и создадут своё правительство.
  Понимаешь ли'.
  2
  После обеда один из охранников повёл Юрия к следователю на допрос. Юрий почти не сомневался: речь пойдёт о 'расследовании' его нападения на несчастного Ваню; как и мало сомневался, что будет полностью изобличён и достойно наказан. Будущее, и своё, и Алёшкино, представлялось ему весьма мрачным; все его мечты и планы рушились.
   В кабинете Второгода, вопреки ожиданиям Юрия, Вани не оказалось; зато, как он и ожидал, там находился тюремный замполит. Лик у замполита был кладбищенски-постным, движения - суетливо-возбуждёнными. 'Ясно. Несчастный милиционер не может встать с больничной койки', - подумал Юрий; и приготовился к самому худшему.
  Второгод, в немом сопровождении нервных подёргиваний замполита, свойственным ему полусонным голосом принялся расспрашивать Юрия о подробностях произошедшего ночью прискорбного инцидента, во время которого некий гражданин оказывал активное сопротивление работникам спецмедвытрезвителя. Больше всего интересовал следователя вопрос, кто из задержанных, помимо самого Юрия, активно помогал сопротивлявшемуся нарушителю; и кто, в то время или впоследствии, выказывал намерение отомстить работникам милиции. В том числе - изъявлял желание дать на суде свидетельские показания.
  Юрий заявил, что ничего уже не помнит; но если ему предоставят заявление якобы пострадавшего от него милиционера, а также список лиц, проведших ту ночь в заключении, то он постарается вспомнить.
  Следователь, после весьма задумчивого молчания, сообщил ему, что заявления на него от милиционера не поступало. Но именно поэтому он обязан отвечать на все вопросы, поскольку вызван не в качестве обвиняемого, а в качестве свидетеля.
  -Свидетеля по поводу расследования убийства, - впервые и очень мрачным голосом вклинился в допрос замполит.
  -Какое там убийство. Обычное самоубийство, - скосив на замполита скептический взгляд, с наставительностью опытного профессионала сказал оперативный следователь своему тюремному коллеге.
  -Как это - самоубийство? - протестующе вскричал тюремный замполит. - А его лицо? На нём же - следы зверских побоев!
  -Каких там зверских? Так, пара ссадин. Может быть, он сам упал. Лицом вниз. Выпил он той ночью всё-таки изрядно, - флегматично возразил следователь.
  -Это ещё надо проверить, выпил он или не выпил! - взвился замполит. - Анализы сделать! Может быть, ему специально залили в рот водки, чтобы замести следы.
  -Вы что, хотите наказать вашего Ваню за убийство того парня? - со смесью удивления и уважения спросил замполита Юрий.
  Реакция замполита и следователя наконец-то была одинаковой: оба сурово нахмурились. Разница состояла лишь в том, что следователь недовольно опустил свой взгляд на стол, а замполит возмущённо упёр зрачки в лицо Юрия.
  -Насчёт убийства какого-то парня мне ничего не известно. Если Вы имеете в виду того нарушителя, о котором шла речь, то его мы гуманно отпустили домой, и что с ним случилось дальше, это не наше дело, - весьма настойчиво и чуть ли ни по слогам произнёс замполит. - А вот того милиционера, с которым у Вас был конфликт, этой ночью кто-то зверски убил. Вы не догадываетесь, кто это мог быть?
   -Так вот в чём дело! - с ещё большим удивлением воскликнул Юрий. - Ваня понёс заслуженное наказание... Надеюсь, вы не подозреваете, что это сделал я?
  -Не подозреваем. На момент убийства мы сами создали Вам алиби, - с лёгким огорчением произнёс замполит.
  -Не подозреваем, - с тяжким сожалением подтвердил следователь; и не удержался, уточнил: - Потому что это - самоубийство.
  -Да как это - самоубийство? - опять взвился замполит. - Ты что, хочешь сказать, что Ваня ни с того, ни с сего в петлю полез? Да он бы лучше... вместо себя... любого!
  -Вот проверят верёвку на особенности растяжения, и будет ясно, - уклончиво ответил следователь.
  -Да как бы он повесился на двери, если при этом - ты ж сам говорил! - ногами до пола доставал? Наверняка ему кто-то ноги приподнял!
  -Как, как. Очень просто. Надел петлю, чтобы побаловаться, да и заснул. По пьянке чего не бывает, - флегматически пробурчал Второгод.
  -Как это - заснул? С петлёй на шее? Ты что, Ваню за идиота принимаешь?
  -Ну, не заснул. Споткнулся, упал. Или инсульт его долбанул. Опять же, по пьянке. Вскрытие покажет.
  -Да что ты заладил: по пьянке, по пьянке! - гневно вскричал замполит. Версия злодейского убийства одного из его героических соратников явно импонировала ему гораздо больше того предположения, что воспитуемые им работники запойно пьют, а затем кое-кто из них кончает жизнь самоубийством. - Тогда найди: - с кем он пил? Расследуй: может, что-то пропало. Деньги, ценности - всё на месте?
  -Откуда я знаю, - опустив голову к лежавшим на столе бумагам, невнятно буркнул следователь.
  -Это кто так говорит? Следователь? - с издевательским оптимизмом прокричал замполит. Второгод громко скрипнул зубами; похоже, наконец-то его 'достало'.
   - Жил-то он один. Никогда никого из наших к себе не приглашал, - сердито возразил он замполиту. - А денег - все полки в шкафу и во всех тумбочках ими завалены. Ребята уже два часа считают, никак пересчитать не могут. Говорят, не меньше чем тысяч двести будет. Как узнать - пропало или нет? А если и пропало, то - сколько?
  -Ох-го! Ничего себе! - охрипшим голосом прошипел замполит. - Чего ж он, дурак, в сберкассу их не сдал?
  -А того, что не дурак, - мстительно буркнул Второгод.
  -А... ну да... - задумчиво покачал головой замполит; и вдруг суетливо вскочил со стула. - Ой, надо мне всё же туда сходить, ну... ознакомиться, в каких условиях он, так сказать... ты звякни своему помощнику, чтобы он там мне не мешал... осматривать. Хорошо? - деловито сказал замполит; и быстрыми шагами помчался из кабинета.
  Следователь, после ухода подстрекавшего его коллеги, вновь впал в меланхолию и словно бы утратил всякий интерес к расследованию. Во всяком случае, с того момента задал он Юрию всего один вопрос, и тот - из давно надоевшего им обоим дежурного перечня:
  -Вы ещё не надумали, как помочь следствию вернуть матери её ребёнка?
  Юрий вежливо промолчал. Второгод вызвал охранника и приказал ему отвести подследственного в камеру.
  3
  В тот вечер 'воронок' не доставил в КПЗ ни одного клиента. То ли отрядненцы пить перестали, то ли конвоиры 'воронка', надев траур, о вечном задумались, то ли новая революционная власть, совершая радостные возлияния в честь победы над пьяницами из ГКЧП, решила продемонстрировать своё 'и я тебя уважаю' горячо поддержавшему её пьющему народу... автору не известно.
  Зато известно: как установило следствие, причиной гибели милиционера Вани явился несчастный случай. С милиционером, смертельно уставшим после напряжённого трудового дня, случился небольшой обморок. Типа лёгкого головокружения. Отчего милиционер потерял равновесие и сильно ударился лицом об дверь. Падая и теряя сознание, он инстинктивно ухватился руками за верёвку, по несчастному совпадению обстоятельств зачем-то висевшую на двери, и конвульсивными движениями рук, совершенно случайно, надел её себе на шею. После чего окончательно потерял сознание, упал и задохнулся.
  Расставание с трагически погибшим сотрудником затягивать не стали. Уже через трое суток состоялись скромные похороны, на которых присутствовали лишь самые близкие соратники усопшего; не считая пары местных алкашей, что, хотя и на известном удалении, с издевательской радостью распивали спиртное в данном скорбном общественном месте.
  Имущества после себя одинокий холостяк-милиционер оставил немного: пара расшатанных стульев, ободранный стол, замызганный диван, платяной шкаф, две служебные тумбочки, да лежавшие в одной из них, накопленные честным трудом тысяча двести рублей. Вся эта сумма, до последнего рубля, была незамедлительно отдана милицейским руководством в руки его законной наследницы - дочери от первого брака.
  А вот о том, как прошли похороны умершего в те же дни забулдыги, пропившего либо потерявшего деньги, занятые им для покупки коровы (по странному совпадению, также суммою в тысячу двести рублей), и какое кому досталось после него наследство, - автору, к сожалению, опять-таки не известно.
  К Юрию каких-то официальных претензий по поводу его нападения на упокоившегося милиционера не предъявлялось. Поскольку уж бедолага не успел написать соответствовавшего заявления.
  В последующие дни пьяные сограждане доставлялись в камеру уже не в массовом количестве, а всего лишь по одному - по два. Да и те не приезжали в тюрьму, как раньше, на комфортабельном транспорте медвытрезвителя, а были приводимы туда за шиворот простыми милиционерами, не имевшими никакого отношения к благородной службе народного отрезвления, но решившими под шумок 'сбить шабашку' на обслуживании кстати подвернувшихся нетрезвых граждан. А обслуга 'воронка', сочтя себя в чём-то очень сильно обделённой и обиженной тюремным и общемилицейским начальством, ушла в протестное девятидневное поминовение памяти возлюбленного усопшего; с плавным переходом в месячный запой. Оформленный премудрым руководством как отпуск без содержания.
  С тех пор жизнь в КПЗ окончательно обрела характер тихого, неспешного и почти что комфортного течения.
  
  Глава 26. Свободный поллитркаторжанин.
  
  Прошло несколько суток. Сатэра, отстрадав несправедливо назначенный ему срок за неуважение к суду, вновь отправился на судебное заседание. На сей раз, по его прогнозам, за сроком гораздо более длительным. Но второе решение судьи оказалось несравненно более справедливее первого: Сатэру, не найдя в его действиях особого криминала, а также учтя его хорошее поведение во время заключения в КПЗ, освободили из-под стражи в зале суда.
  В самом деле: как, в свете революционных воззрений пришедшего к власти всенародно возлюбленного борца с 'антиалкогольным застоем', можно лишать свободы простого пьющего человека? Разве за это мы только что боролись - и заслуженно победили?
  Хотя, возможно, судья решил не отправлять Сатэру в тюрьму из гуманных соображений. Вдруг он там загнётся от своей болячки? Скандал! А какие выводы могут быть сделаны? В свете только что произошедших в стране кардинальных изменений? Преступное бездушие судьи. Бездушная недоработка пенитенциарной системы. Принципиальные ошибки, требующие строгого разбирательства и безусловного наказания всех виновных.
   А вот если старый алкоголик загнётся где-нибудь здесь, 'по жизни', за углом, в кустах, - никто и не заметит.
  С тех пор Сатэра вновь целыми днями бродил неспешной зигзагообразной походкой от одной станичной забегаловки к другой. В каждой он первым делом громогласно предлагал согражданам выпить с ним (разумеется, за счёт сограждан) в честь великой победы демократии и свободы, а затем начинал животрепещущий рассказ о своём славном пути борца с подлыми гэкачепистами, прятавшимися под обличиями судей и ментов.
  Обойдя к вечеру все питейные 'точки', и растеряв на этом пути все силы, до дому он, чаще всего, не добредал. Но и на земле не валялся; укладывался на заслуженный отдых на какой-нибудь деревянной лавочке. Обычно - на той, что надёжно зацепилась всеми четырьмя столбиками за землю близ открытой волейбольной площадки, располагавшейся в обширном станичном парке. Что несло Сатэре дополнительные удобства, поскольку парк находился поблизости от местного пивзавода.
  Пожалуй, мало кому надо пояснять, что пиво заслуженно считается наилучшим средством 'глянцовки' результатов, полученных после употребления более крепких напитков. Вот и в нашей станице все бывалые борцы с зелёным змием, из числа устоявших на поле боя, к вечеру подтягивались к пивзаводу.
  Конечно, они не выстраивали и не выкладывали себя в боевые порядки там, где их могли обнаружить исконные враги любого подвыпившего человека. Они собирались в ивовой рощице, выросшей на пойменном болоте между то и дело разливавшейся горной речкой и стоявшим на высоком пригорке пивзаводом. Туда, в мусорный неуют и болотно-липкую грязь, ни брезгливые менты, ни утяжелённые 'пивным животом' администраторы предприятия лёгкой промышленности и носа не казали. А вот некоторые морально неустойчивые работники из цеха разлива готовой продукции ни грязи, ни мусора не боялись. И они, по окончанию рабочей смены, охотно ныряли в рощицу, неся к истомлённым жаждой людям грелки со свежайшим пивом, согреваемым теплом их меркантильных сердец. Но чаще - других, расположенных несколько ниже и не столь поэтично звучащих органов и частей тела.
  Выйти из болотно-лесной глухомани сухим и чистым - для нетрезвого, уставшего за день человека задача практически невыполнимая. Не в последнюю очередь по этой причине в тёплое время года Сатэра укладывался на лавочке, предусмотрительно оставляя личный матрас нетронутым, а понапрасну бегавших по матрасу и, тем самым, вентилировавших его домашних клопов - голодными.
  Волейбольная площадка была огорожена трёхметровым сетчатым забором, с запираемой на замок калиткой. Замок и забор старого зэка не смущали и нисколько ему не мешали. Он, в удалённом углу площадки, подкопал и выдернул из земли нижний край сетки, и даже в усмерть пьяным умело прокатывался под сеткой туда и обратно. Зато стоявшая там лавочка, в сравнении с другими, имела ряд довольно значительных преимуществ. Там никогда не прогуливались неумолчные охаиватели любого изысканно неопрятного и в полное удовольствие пьяного человека - настырные малоинтеллигентные старушки. Не беспокоили там Сатэру и другие его недоброжелатели из числа особо настырных и неумолчных - собаки. Своей сообразительностью, проявленной в столь удачном подборе места отдыха, Сатэра очень гордился; и не упускал случая словно бы мимоходом похвастаться перед собутыльниками: 'Ты не смотри, что я такой худой; это - оттого, что всё свободное время на спортплощадке провожу'.
  Но очень скоро его откровенность стала ему же вредить. Другие пьянчуги, убедившись в правдивости его бескорыстной рекламы, повадились то и дело укладываться на ночёвку на его излюбленную, фактически приватизированную им лавочку.
   Обнаружив очередного захватчика на своей исконной территории, Сатэра, если был в состоянии произносить связные речи, какое-то время пытался того усовестить; но в активные боевые действия не переходил. Предпочитал взять полагающееся ему воздаяние несколько позже, в виде материальной контрибуции и в форме стаканчика. И мирно, не доводя будущего должника до озлобления, брёл к другой, не столь удобной лавочке. Но при этом, в качестве мести, он никогда не забывал подпереть нижний край сетки парою крепких палок; по себе знал, как противно просыпаться с лицом, стянутым в перекорёженную маску вязкой слюной бродячих собак.
  Словно бы в награду за такое миролюбие в отношениях с пьяными собратьями, милиционеры, обнаружив Сатэру спящим на какой-то из лавочек парка, в КПЗ его не доставляли. 'Навара' от него никакого, а вони - не оберёшься. Максимум, что делали они ему плохого - иногда, по просьбам особенно брезгливых любителей посидеть вечерком в парке, сбрасывали его с лавочки под рядом стоявшие кусты. Обычно при этом Сатэра даже не просыпался; или делал вид, что спит.
  Укладывался Сатэра на отдых вскоре после захода солнца. Спал (если раньше срока не будили нахальные спортсмены) часов до девяти-десяти утра - чтобы не слишком долго мучиться жаждою похмелья, и чтобы успеть заблаговременно, за час-два до открытия винного отдела местного продмага, занять место в длинной очереди за водкой. В эпоху 'перестроечной' борьбы с алкоголизмом место в очереди можно было выгодно перепродать за пятёрку, а то и за десятку наличными; а этой суммы вполне хватало на бутылку (а то, опять же, и две) водки плюс полбулки хлеба и плавленый сырок.
  Если же Сатэре приходилось спать вне спортплощадки, он вскакивал с восходом солнца и мчался будить своего лавочного квартиранта - чтобы тот не успел уйти самостоятельно. Утром, при беспощадно-ярком стыдящем свете солнца, с больной головой и дрожавшими конечностями, захватчик становился много мягче и податливее; а Сатэра сразу же сообщал ему, что знает адрес, по которому можно прямо сейчас, задолго до долгожданных одиннадцати часов, взять на похмелку самогонки - дешёвой и в долг. Но, конечно же, с условием, что - и на долю Сатэры.
  И если устыдить бывшего соперника удавалось, то Сатэра, уже с раннего утра, бывал в зюзю пьян и вдрызг счастлив.
  
  Глава 27. Невертиси.
  1
  Как уже упоминалось, Юрий, с выходом Сатэры на свободу, долго в одиночестве не оставался. Его новый сосед - высокий, блондинистый и поджарый хуторянин Стёпа, был посажен на десять суток за мелкое хулиганство, выразившееся в совершении аморальных действий в общественном месте.
  По рассказу Стёпы, очутился он в тюрьме, в конечном итоге, из-за того, что к нему на свиноферму пришла эта непутёвая Невертиси.
  -Вообще-т звать её Нефертити, - охотно объяснил Юрию Стёпа. - Нет; никакая она не египтянка. Чистопородных египтянок наверняка и в самом Египте уже нема. Не, и не арабка. Я обоих её родителей хорошо знаю. Отец, Ференц - коренной дончак. Мать, Неждана, наполовину - донская, на четверть - кабардинка, и только на оставшуюся четверть неизвестно кто. В общем, Нефертити - наша, местная. Коренная казачка.
  А назвал её так чудно наш зоотехник. После того как роды у Нежданы принял. Прямо в поле, возле нашей свинофермы. Она там споткнулась, упала - и давай рожать. А я гляжу - что такое? Все бабы полоть перестали, собрались в кучу, и давай охать да взвизгивать. Я - туда. Подбежал, и слышу, зоотехник заорал: 'Ох, и красавица! Надо её 'Нефертити' назвать. Чтоб начало имени было, как у матери, а продолжение - как у отца'. Ещё и начал объяснять, что так по традиции положено. А то мы не знаем. У нас в колхозе завсегда так называют.
  -А впрочем, - засомневался вдруг Стёпа, - кто её, эту Неждану, знает... может, и блуданула она с кем на стороне... Нефертити эта, вообще-то, мордой и вправду на арабку смахивает; да и ростом мелковата... А норовом - так и вощще... чистая бедуинка. Только и жди от неё бед да неприятностей. Может, и есть в ней маленько арабской крови...
  -Нет. Откуда?- поразмыслив, возразил самому себе Стёпа. - В нашем колхозе арабов отродясь не бывало. Уж если и есть в ней какая посторонняя кровь, то - цыганская. Через её бабку. Ту, что, ещё маленькой, цыгане украли. Потом наши ребята её у них нашли и обратно вернули; да, видать, перепутали. Или сами цыгане нарочно подменили. Очень уж она, бабка её, крученая была. Вот и Нефертити - такая же. С виду, хоть и худая, а - симпатичная: рыжая, шустрая, длинноногая. Но нравом - страх какая горячая да вредная. А характером - ужас какая своевольная. С такой не всякий справится. Мишка-чабан, у которого она уже года два, так тот с нею просто замучился. Бывает, по утрам, когда тихо, так - на всю округу слыхать, как он на неё орёт: 'Да не вертиси ты! Не вертиси!' Так к ней и прилипло: 'Невертиси'. А сам Мишка что только с нею не делал, чтобы она спокойнее стала. Чтоб не вертелась под ним чересчур сильно. И бил её, когда вертеться начинала; и привязывал - туго за шею, чтоб, если сильно дёрнется, петля её душила; а - всё без толку. Так он, в конце концов, вот что придумал: стал её недокармливать. Мол, это она разъелась, с жиру бесится; а сбросит жирок - будет лучше себя вести. Но я думаю, - осуждающе произнёс Стёпа, - что голодом он её морит просто по злобе да по пьянке. Он же - запойный; как больше стакана выпьет, потом суток двое похмеляется. А пока при памяти и в сознании, овец своих, чтоб не разбежались, соберёт в загон, Невертиси привяжет к столбу, а сам целыми сутками самогонку сандалит.
  -Но Невертиси, - одобрительно усмехнулся Стёпа, - всё равно умудрялась от него удрать. То верёвку порвёт, то о столб её перетрёт, то зубами развяжет или перегрызёт. И тогда первым делом - на свиноферму. Но к другим скотникам и близко не подходит. Если зовут, даже внимания не обращает; меня ждёт. Но - недолго. Понимает: раз я не выхожу, значит, на выходном. Или ещё по какой причине на ферме нету. Час-два покрутится, да и уходит. Голод же - не тётка.
  -Напарники даже смеяться надо мной стали: говорят, она в тебя влюбилась. Ну, а что? - со смущённым удовольствием улыбнулся Стёпа. - И это может быть. Всем нравится, когда к ним - по-хорошему; а я её первым делом холодной водичкой напою, потом чем-нибудь покормлю. А пока она ест, я ей раны да ссадины противовоспалительной мазью мажу - знаешь, такая, как солидол? Только вонючая. Холодненькой эта мазь на ранке даже и приятная; вот Невертиси ко мне и идёт. Она вообще-то добрая, хорошая; только забитая очень; вот всех и боится. А что хорошего от людей она в жизни видела? Только труд да побои. И вечно голодная. Мишка-то почти что ничего, кроме баранины, не ест, и ничего, кроме самогонки, не пьёт. А она - вегетарианка, а самогонку и на запах не переносит. А вегетарианской пищи ни в загоне, ни километров на пять вокруг него - ничего, кроме здоровенных колючек с акаций, что в лесополосе. А всё остальное, до последней травинки, Мишкины овцы съели да вытоптали. Он же, лодырь, их далеко не гоняет. А всё остальное, до чего овцы не добрались, солнышко выжгло. Сам, небось, знаешь, какое пекучее оно в этом августе было.
  -А в тот раз дело было так. Качу я своим хрюшкам тачку комбикорма. И вдруг, откуда ни возьмись, из-за моей спины, на уровне его плеча, высовывается её унылая мордуленция. Глаза - красные, вовсю слезятся. Верхняя губа от жажды потрескалась и обветрилась. Нижняя чем-то сильно разбита. На шее - обрывок верёвки. А подошла - тихо-тихо; но не подкрадывалась, а просто - еле ноги волокла. Опять же - моя тачка своими железными колёсами по кочкам гремела, её шаги заглушала. Но я так удивился, что даже матюкнулся от неожиданности; хотя вообще-то таких слов не употребляю. Тем более - при особах женского пола. А Невертиси, не обращая это внимания, мимо меня - к тачке; и давай комбикорм хватать. В момент полный рот себе набила, давится, задыхается, а - не выплёвывает. Так, непрожёванным, и глотает. Совсем, бедняга, изголодалась. Ну, мне-то комбикорма не жалко; пусть ест, если так уж хочется. Но и таскать без спросу из тачки - тоже нехорошо. Некультурно. Хочешь поесть - подойди, попроси; будешь себя хорошо вести - тебя отведут, куда надо, и накормят, чем смогут. А если каждый, кому вздумается, будет прямо из тачки таскать, да ещё и сыпать изо рта на землю, то мне, чтоб хрюшки голодными не остались, придётся целый день туда-сюда с этой тачкой бегать.
  -Ну, это я поначалу недовольно про неё думал. А потом вдруг такая мысля пришла: эту ж Невертиси можно использовать по её прямому назначению! Поставил я тачку, но только повернулся к Невертиси - а она как бросится убегать! Совсем от побоев одурела, раз даже меня стала бояться. Но бежать быстро не смогла: ноги-то у неё, оказывается, были спутаны. В общем, догнал я её... Вот с этого и начались все мои несчастья...
   2
  Пока Нефертити грызла сахарную свеклу, Стёпа в летнем душе готовился к встрече с любимой женщиной.
  Влюбился в неё Стёпа, когда ему было года четыре. Она уже тогда была удивительно красивой. Но в школе между ними ничего не было. Она не обращала на Стёпу ни малейшего внимания, а Стёпа слишком уж хорошо понимал, что ей, отличнице и общепризнанной красавице, он просто не ровня. Но после окончания школы ему повезло: они вместе поехали в Краснодар. Он хотел поступить в сельскохозяйственный, она - в медицинский. Но оба не поступили; всё-таки уровень подготовки в сельской школе была низковат... К тому же Стёпа думал не столько об экзаменах, сколько о свиданиях. А она, напротив, всё время тратила на подготовку к экзаменам, а про свидания и намёков не терпела. В итоге Стёпа не добрал двух баллов, она - всего одного. Зато это несчастье их настолько сблизило, что он её наконец-то соблазнил. Хотя, если честно... Ну, и чудесно, что так. Иначе бы он не решился.
  Но по возвращению в хутор всякие отношения между ними прекратились. Она твёрдо заявила, что на ближайшие годы планирует не замужество, а получение высшего медицинского образования, и очень просила Стёпу не отвлекать её от подготовки к очередным вступительным экзаменам. К тому же и возможностей для встреч у них практически не было. Стёпа практически безвылазно работал скотником на далёкой свиноферме (другой работы просто не было), а она - библиотекаршей.
  Сейчас невозможно поверить, но в те времена, когда мы были самой читающей нацией в мире, библиотеки имелись чуть ли не в каждом хуторе. И так уж совпало, что, когда Стёпа и его возлюбленная вернулись из Краснодара, в их хуторе тоже открылся филиал колхозной библиотеки. Библиотекаршей, опять-таки - по удачному совпадению обстоятельств, назначили именно её. Правда, всего лишь на полставки (библиотека, из-за малого числа читателей, была открыта только до обеда). Но её эта должность удовлетворяла по всем параметрам. Зарплата её особенно не волновала, все материально-денежные проблемы по-прежнему лежали на плечах родителей, зато она практически всё рабочее время могла посвящать самоподготовке к экзаменам.
   Следующей осенью они опять поехали поступать в вузы. И опять вернулись ни с чем. Но на этот раз шанса добиться у неё взаимности Стёпе не представилось. Затем Стёпа отправился в армию, а она продолжала работать в библиотеке. Стёпа пытался завязать с нею переписку, но за первый год службы получил лишь два коротких сухих ответа. В последнем из них она сообщала, что опять не поступила в вуз, и находится в полном отчаянии. Вскоре после этого Стёпе, за высокий уровень воинской дисциплины и успехи в боевой и политической подготовке, был предоставлен отпуск для поездки домой. По прибытию он счёл своим первейшим долгом навестить и утешить её. Особых надежд на успех своей мисси он не питал; но, совершенно для него неожиданно, всё получилось так, как он в душе мечтал. Утешила его она; и, к сроку окончания его службы, родила ребёнка. Девочку.
  Как только он вернулся из армии, сразу же сыграли свадьбу. Медовый месяц длился недолго - всего одну неделю; а затем Стёпа отправился на ту же свиноферму. Ведь у него теперь - жена и дочка; их содержать и кормить надо. А другой работы на хуторе не было.
   Тщательно отмыв себя от всех фирменных ферменных ароматов, что могли бы испортить удовольствие от их встречи его жене (сам-то он к ним уже привык и практически их не ощущал), Стёпа оделся в чистую сменную одежду. Потом, из верёвки и куска толстой проволоки, соорудил подобие поводьев и удил. Поводья получились коротковатыми; но искать более длинную верёвку было некогда. Путы с ног Невертиси он снял ещё раньше; так что для начала намеченной им важной поездки оставалось осуществить лишь одно, но самое сложное и хитрое мероприятие.
  Поездка эта была очень важна для Стёпы тем, что только таким образом он смог бы вернуть себе утраченное душевное равновесие. А также восстановить привычный ритм и смысл жизни. Дело в том, что уже трое суток Стёпа не имел обеденного перерыва. И за это время окончательно и остро, до сердечной боли, до непреходящей тоски, до ночных кошмаров понял, что без него попросту не мыслит своего существования.
  Обеденный перерыв всегда являлся единственной свежей отдушиной в его дурно пахнущей и грязной работе. В обеденный перерыв он сбрасывал в себя одежду и облик скотника, бесконечно таскающего тачки с комбикормом для колхозных свиноматок и убирающего за ними то, во что они, кроме мяса, сала, поросят и хрюканья переделывали привезённый им корм, и преображался в современного джинсового рыцаря, мчащегося на свидание с нетерпеливо ожидающей его прекрасной дамой. Которая, когда он приедет, усядется рядышком с ним за столом, на котором уже парит его тарелка вкусного борща, и будет обещающе поглядывать в сторону уже разобранной постели.
  Одолевать препятствия и расстояния Стёпе помогал заведующий его фермой. Во время обеденного перерыва он, по дороге в станицу, 'подбрасывал' Стёпу на своей машине в его хутор, делая ради этого дополнительный крюк километра в два -три. А часа через полтора (опять сделав тот же крюк, но в обратном направлении) 'подхватывал' его обратно.
   Завфермой, коренастый, упитанный и с ног до головы обросший звериным волосом мужичок лет сорока пяти, был хитрован, колхозный вор и взяточник-вымогатель; но к Стёпе питал сочувствие и понимание. Причём, в дополнение ко всем своим остальным благодеяниям, и несмотря на все уговоры Стёпы и его жены, не брал с него ни копейки. Разве что иногда, зная, что в машине оставалось слишком мало бензина, или что в этот день домашний обед его не ждёт, он обедал вместе со Стёпой. Приготовление и кулинарные способности хозяйки он всегда очень хвалил, и вообще был любезен и очень вежлив. Тем не менее Стёпе совместные обеды очень не нравились. Он предпочёл бы платить за свою доставку, как за такси, лишь бы ему не пришлось вместо отдыха в постели с женой нудно рассуждать с надоевшим ему заведующим на тысячу раз обговоренные производственные темы. А при этом смотреть, как сконфузившаяся жена, отчего-то сильно стеснявшаяся Стёпиного шефа, торопливо укрывает разостланную постель вынутым из шкафа покрывалом с приметными, улежавшимися складочками.
  Но так было раньше, давным-давно тому назад. Уже трое ужасных, нескончаемо длинных и нудных суток Стёпа безвылазно проводит на ферме. Началась эта мука с того злосчастного дня, когда в производственной жизни фермы произошло дикое, нелепое и катастрофическое совпадение сразу нескольких непреднамеренных обстоятельств.
  Первое - один из трёх, включая Стёпу, скотников, положенных на ферме по штату, ушёл на пенсию. Второе - второй скотник ушёл на больничный. Третье - у завфермой, на его личной усадьбе, началась грандиозная стройка. И он, пообещав Стёпе грандиозные премиальные за переработку, на ферме появлялся лишь на несколько минут - только чтобы убедиться, что здесь всё в порядке.
  Завфермой и в этот день, минут сорок назад, появился здесь, но пробыл не более пятнадцати минут. Он, как обычно, пересчитал свиное поголовье, проверил, достаточно ли в зернохранилище кормов, похвалил Стёпу за усердную работу и опять умчался на свою стройку. Но перед отъездом пообещал, что часа через два вернётся, поскольку аврал на его стройке уже заканчивается. У нанятого им мастера начинает получаться и без квалифицированных указаний самого хозяина; так что скоро, не больше чем через два-три дня, он, так уж и быть, станет, как простой скотник, трудиться наравне со Стёпой. Вначале им придётся меняться через день. А когда ещё один скотник выйдет с больничного, то всё пойдёт по почти что обычному распорядку.
  Стёпу в этот раз (как, впрочем, и в предыдущие двое суток) завфермой с собою не взял. Очень уж он опять торопился на свою стройку, было просто не до крюков на хутор. Мастер-штукатур ведь ждёт; а простой мастера - за счёт того, кто его нанял. А главное, почему Стёпе обязательно нужно остаться на свиноферме (высказал своё твёрдое решение завфермой), - нельзя оставлять животных без присмотра. Вдруг воры нагрянут? Кто расплачиваться за кражу будет? Хорошо, если обойдётся всего лишь кражей; а вдруг они пожар устроят? Или напугают свиноматок, те со страху подавят поросят. Да мало ли что может случиться. Уж лучше потерпеть, чем из-за одного часа отдыха на несколько лет в тюрьму угодить.
  Тогда Стёпа вынужден был с начальником согласиться. Но сейчас он сообразил, что с помощью Нефертити можно обернуться туда-сюда до возвращения того на ферму. А сама лошадь получит шанс честно отработать за всё здесь съеденное.
  Вдев кобыле в рот только что изготовленные удила, Стёпа поставил перед её мордой ведро с килограммом комбикорма, а сам поспешно влез на стоявшую рядом телегу. И, как только голова лошади по самые уши опустилась в двенадцатилитровое ведро - вскочил лошади на спину.
  К его удивлению, Нефертити не только не стала под ним вертеться, но словно не обратила на его коварный поступок особого внимания. Стёпа даже испытал некоторое разочарование: неужто его хитроумная комбинация с ведром и телегой была не хитрой и не умной? Неужто Нефертити, в порядке исключения, доверяет ему садиться на неё обычным способом?
  В благодарность за проявленную лояльность Стёпа позволил лошади ещё с минуту похватать зерна - уж очень жадно она ела; хотя и понимал, что лично для него счёт идёт уже именно на минуты.
  Уехал завфермой полчаса назад. Значит, через полтора часа он, как и обещал, может вернуться. Быстро скакать на этой кляче не удастся: она измучена и истощена. Зато можно ехать не объездной дорогой, а напрямую, по бурьяну, кустам и буеракам. А это - минимум вдвое короче. Но всё равно на езду, туда - обратно, уёдёт не меньше часа. В итоге - на личное мужское счастье останется каких-то жалких полчасика. Можно толком и не успеть...
  Со стыдливым вздохом решив, что, Нефертити, пожалуй, вот-вот объестся, Стёпа дёрнул за верёвку и поскакал домой. Но скакала измученная лошадка не более двух-трёх минут, далее еле плелась. Гнать её быстрее Стёпа не решался: вдруг упадёт да сдохнет... Пришлось ему, для сокращения пути и времени, не заезжать в хутор, а ехать напрямую, через собственный огород - бог с ними, с картошкой и огурцами! Но всё равно провёл он в пути целых тридцать семь минут.
  Накинув удила на кол ограды, отделявшей огород от дома, Стёпа с лошади прыгнул через ограду к дому и через три размашистых шага, вполне достойных быть зафиксированными в качестве кубанского рекорда по тройному прыжку, с криком: 'У койку! Времени мало!' - ворвался в хату.
  Где, сквозь марево заполнявшего хату душного полумрака, увидел, что жена его уже разделась, и уже в постели. Но при этом она зачем-то прикрыла верхнюю часть тела небрежно скатанным одеялом. Стёпа, несмотря на спешку, с какой он срывал с себя одежду, успел-таки удивиться: чего это она решила париться? И - где, у кого она взяла это чёрное ворсистое одеяло? Не было же такого в их доме, он точно знает!
  Вдруг одеяло повернуло к нему лохматую голову и сердито прокричало:
  -Ты почему ушёл с работы? Марш обратно! Там поговорим!
  3
  Вскоре завфермой, с обширными потёртостями на ягодицах и свежими проплешинами в причёске, оказался во дворе. Стёпа, ухватив его за волосы на голове, вначале сдёрнул со своей жены, а затем так же, за волосы, дотащил до порога и вышвырнул во двор. Завфермой, застеснявшись своего внешнего вида перед сбежавшимися на шум хуторянами, стал активно пытаться вернуться в хату за одеждой. Стёпа ещё активнее его туда не впускал. И даже, кажется, несколько раз ударил. Не хотел, чтобы этот посторонний мужчина увидел его жену раздетой.
  Увы, позже эти его попытки защитить честь и уберечь скромность дорогой ему женщины были сочтены судьёй аморальными действиями в общественном месте.
  Самым обидным для Стёпы из всего выяснившегося на суде явилось то, что защищать жену от повторного посещения не званым Стёпой гостем не имело смысла. Пока Стёпа гонял его голого по двору, жена, быстренько натянув платье, выскочила в окно и помчалась в подведомственную ей библиотеку. Где, набрав '02' на диске своего служебного телефона (кстати, единственного в хуторе), сообщила, что её муж сошёл с ума. Конкретно сейчас он убивает собственного начальника, заехавшего за ним, чтобы отвезти его на работу. А заодно захватить для него же пакет с огурцами и литровую банку с борщом. А когда окончательно его убьёт, будет убивать её. Спасите!
  Милицейские спасатели приехали удивительно быстро, и вмиг одели Стёпу в наручники. Потом надёжно убедились, что голых женщин в доме нет. Услышав это, Стёпа успокоился, и даже разрешил заведующему фермой войти в хату. Хотя оперативники намекали, что он имеет право запретить, и что заведующему фермой, прежде чем одеваться, надо через суд доказать, что одежда эта - его. Тем не менее Стёпа разрешил гостю одеться во что только тот пожелает; но - в обмен на предоставление свободы. Не для себя, для Нефертити. Ну почему она, бедняжка, опять ни за что, ни про что на привязи мучиться должна? А вдруг сдохнет?
  Завфермой нагло оделся, но к Нефертити даже не подошёл. Менты тоже освобождать кобылу не стали: вдруг она побежит не к хозяину, а попросту сбежит. Кто отвечать будет? Кто искать? Опять милиция окажется во всём виноватой? А вот если она сдохнет в стёпином огороде, то виноват в этом будет сам конокрад. И пострадает не авторитет милиции, а нерадивый хозяин лошади.
  Пока шли эти разговоры, Нефертити в панике рванулась и, оставив импровизированную уздечку на колу ограды, убежала. После чего Стёпа окончательно успокоился, и молча полез в милицейский 'УАЗ'.
  Во время следствия Стёпина жена, узнав, что за попытку убийства её мужу грозит не условный срок, который она воспринимала как попытку его испугать, а многолетняя и вполне реальная отсидка, от первоначального обвинения отказалась. Но от желания посадить ревнивого мужа за решётку не отказалась; попросила назначить Стёпе срок поменьше. Примерно с недельку. Потому как дольше не на что будет содержать ребёнка. Мол, Стёпа только сгоряча такой нервный да свирепый. Через недельку остынет - и снова станет паинькой. А вот если не остынет, если будет продолжать подозревать и ревновать, тогда... опять посадить можно...
  Судья оказалась гуманной, и снизошла к просьбам несчастной, но доброй женщины. Ещё трое суток, сверх запрашиваемой недели, судья накинула для пущей уверенности в должной степени Стёпиного остывания.
  Так в КПЗ появился второй постоялец. Что, как ни покажется странным, имело крайне неприятные последствия для жильца одной из одиночек - для Марата.
  
  Глава 28. Путы освободителей и узы охранителей.
  1
  Через пять суток после перемены Стёпой места жительства, около часа тихой ночи с воскресенья на понедельник, в районе дальнего угла тюрьмы стали раздаваться звуки глухих размеренных ударов. В КПЗ в тот момент находилось шесть человек; но первым услышал эти странные звуки Стёпа. И сразу же стал стучать в стену, отделявшую КПЗ от дежурки охранников. Сделал он так не из современного рефлекса настучать на ближнего, а из морально устаревшей генетически-казачьей потребности охранять и спасать. Дабы спасти своих тюремщиков от угрожавшей им таинственной опасности.
  Стучал он долго, не менее получаса. И уже больно набил костяшки пальцев, когда к двери КПЗ, упреждая своё появление громкими и очень некультурными словами, неторопливо подошёл уже известный читателям сержант Коля.
  Стёпа в щёлочку двери и шёпотом (чтобы таинственные злодеи не догадались о том, что их коварный план раскрыт) сообщил охраннику о характере и ориентировочной локализации подозрительных звуков. Коля, голосом громким и очень сердитым, ему возразил, что у Стёпы просто со слухом нехорошо; и что все ненужные стуки, как и прочие отвратительно пахнувшие звуки, исходят только от самого Стёпы. И, если он немедленно не уляжется, но продолжит мешать нормальным людям спать, то охраннику придётся хорошенько постучать по самому стукачу. До полного его успокоения и долгой отключки.
  Охранник, проорав ещё пару прощальных пожеланий Стёпиной маме, ушёл, громко топоча железными подковами ботинок по визгливому и скрипучему полу. Стёпа опять прислушался: подозрительные звуки прекратились.
  Примерно через полчаса Стёпа всё же провалился из изнурявшей его бессонницы сквозь дощатый настил камеры в свою хату. Но, едва он, оказавшись за столом, потянулся ложкой к тарелке с борщом, как от койки, накрытой толстым ворсистым одеялом, вновь понеслись ритмичные звуки. Стёпа в ужасе проснулся.
  Прежние гулкие звуки не просто возобновились, но сделались более громкими и мощными. А к ним добавились треск и шорох, словно от мелких камешков, падавших с высоты на гулкий бетон.
  Неугомонный Стёпа опять принялся стучать и звать. Охранники опять упорно не откликались; хотя и было слышно, что они о чём-то тихонько, но очень нервно между собою переговариваются. Но через четверть часа всё более настойчивых Стёпиных стуков они вдруг засуетились. Забегали по коридору, зашумели неизвестно зачем и неизвестно на кого... Похоже, искали не дававшего им спать Стёпу. Но Стёпу они (видимо, спросонья) так и не нашли; и только понапрасну заглушали своим топотом и ором всё усиливавшиеся звуки из дальнего угла тюрьмы. А чуткому Стёпе, в череде их сумбурных выкриков, послышалось, будто старший сержант пару раз сердито прокричал в дальнем углу тюремного коридора: 'Марат, скажи своим идиотам: пусть или тише стучат, или совсем убираются! Уже, наверно, полстаницы разбудили!'
  Это, конечно, было преувеличением. Научно говоря, гиперболизацией объективных фактов. Как позже стало известно, разбудили неназванные сержантом идиоты вовсе не полстаницы, а (не считая вольных и невольных обитателей тюрьмы) всего лишь двух свободных долгожительниц из соседствовавшего с тюрьмою частного дома.
  2
  Разбуженные среди ночи и насмерть перепуганные сёстры-пенсионерки (обе - в возрасте за восемьдесят), со страху и сглуху решив, что кто-то ломится к ним в дом, принялись звонить по номеру '02'. Но, как ни старались, дозвониться до дежурного по милиции не смогли. Тогда они позвонили самому ближнему из всех своих дальних родственников. Одна из сестёр была почти что уверена, что он - четвероюродный внук её свояченицы по материнской линии, вторая склонялась к мнению, что он, скорее, внучатый троюродный племянник первой жены её второго, давно усопшего мужа. Но главное, что роднило сестёр с внуком/племянником, - они жили на соседних улицах. По профессии упомянутый молодой человек являлся милиционером. Правда, пока что лишь теоретически, поскольку он, находясь в законном отпуске после окончания среднего учебного заведения МВД, ещё не приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Тем не менее данный факт явился решающим фактором в трудном деле выбора старушками того героя, что спасёт их от грозившего им ужаса.
  Молодой человек, в свою очередь не дозвонившись до дежурного по милиции, решил испросить совета у своего соседа, как у человека более взрослого и в таких делах весьма опытного. К тому же, возможно, его родственника по какой-то запутанной линии, ни одним из своих изгибов и изломов не задевавшей упомянутых достопочтенных старушек. Молодой милиционер считал себя его племянником, а тот охотно соглашался считаться дядей. Трудился он сторожем на хлебоприёмном пункте, и неоднократно имел дело с ночными ворами.
  Дядя, хотя по званию был всего лишь ефрейтором запаса, решительно скомандовал младшему лейтенанту: 'Вперёд!' - и оба духовно близких родственника, выпрыгнув из своих постелей, помчались на выручку пожилых дезинформаторш. У обоих - никакой достоверной ориентировки, никаких подручных вязательно-нападательных средств или оружия. Хотя бы обычных палок или резиновых рогаток. У каждого из одежды (или, скажем так, из боевой экипировки) - только маскировочные (под цвет ночи) тёмно-синие семейные трусы.
   Ещё по дороге они поняли, что вызов ложный: стучали вовсе не по стене дома их весьма дальних, но очень дорогих им родственниц, а по потолку совсем другого здания. А здание это принадлежало не каким-то немощным и практически бесправным частникам, а государственному, всесильному и тщательно охраняемому учреждению.
  Казалось бы: иди домой, досматривай сны. Нет; увидев лестницу, приставленную от улицы к стене местного исправительного учреждения, дядя-сторож, по инерции хода и мышления, взобрался по ней наверх. Высунув голову поверх стены, слоем в три кирпича окаймлявшей плоскую крышу, он увидел там двух парней лет двадцати пяти. Один из полуночных трудяг мерно колотил молотом по залитой гудроном бетонной плите, служившей потолком и крышей зданию местной тюрьмы, второй старательно бил ломом в образовавшиеся трещины, расширяя уже пробитое в потолке отверстие до заранее намеченных параметров.
  Вслед за дядей и племянник полез вверх по лестнице. Дядя, приняв его немой вопрос методом толчка в спину как офицерский приказ, бросился в атаку. Племянник - за ним. В результате внезапного натиска ночные труженики были схвачены, повалены и связаны противоположными концами отнятой у них же верёвки.
  А уже после этого полуголые и запыхавшиеся, но начавшие быстро остывать победители, по исконно русской привычке, стали соображать да думать: 'А что же мы натворили? Что теперь с этим полонянами делать?'
  Пришедшие в себя полоняне, упирая на общечеловеческие права, самостоятельно спускаться вниз не соглашались. 'Не хотим попасть в тюрьму через дверь. Хотим через крышу'. А спускать их с крыши на грешную землю силой, хоть по лестнице, хоть на верёвке, - без человеческих жертв не обойтись.
  Одному из родственников (скажем, племяннику, как более молодому и шустрому) сбегать к двери здания милиции, постучать и попросить помощи? Если уж дежурный ни звонков, ни грохота не слышит, то и стука в дверь не услышит; а если и услышит, помощи у него не найти. А вот дядю можно потерять: один на крыше не воин.
  Оставить этих полуночных дятлов на какое-то время одних, хотя бы для того, чтобы сбегать домой за более тёплой одеждой? Не исключено, что те буду освобождены дозорной синичкой, что ранее сплоховала, но всё ещё прячется где-нибудь неподалёку. После чего либо упорхнут, либо, ещё вероятнее, заклюют своих ловцов. И с новыми силами возьмутся за старое.
  Оставалось одно: всей неразлучной четвёркой сидеть до утра тут, на крыше. Некультурно общаться между собой, отчаянно мёрзнуть и ждать начала освободительного штурма со стороны 'братанов' незаконно связанных освободителей.
  Вначале двое спортивно раздетых рейнджеров, дабы спастись от холода, пытались делать гимнастическую зарядку. Но скоро поняли, что силы таким образом тратятся слишком быстро, нагревается организм чересчур медленно, и чем скорее будет достигнут момент оптимального нагревания, тем раньше начнётся процесс безвозвратного остывания. От охватившего их безысходного ужаса они взвопили дикими голосами - в продолбленную преступниками дырку, требуя, чтобы находившийся в камере гражданин немедленно позвал к ним на помощь своих охранников.
   Орали они долго, но, несмотря на все их отчаянные усилия, ответа не было. Кроме, разве что, какого-то странного, словно бы механического храпа, на выдохе звучавшего хрипло, грубо и напористо: 'Хррен вам!', а на вдохе - задумчиво, грустно и протяжно: 'Аа-ли-би...'
  Что, в принципе, свидетельствовало не столько о наличии в камере жизни, сколько о том, что надежда не умирает и в заточении. Хотя (беру читателей в свидетели) абсолютно непонятно, на что, или на кого, в той ситуации, можно было Марату надеяться.
  А неугомонные родственники, дрожавшие от холода и нервного напряжения, отжимаемые от дырки к краю крыши двумя мастерами - силовиками, ломовиком и молотобойцем, безостановочно подкатывавшимися к ним, норовившими ударить ботинками по их голым ногам и столкнуть вниз, упорно продолжали орать. Хотя и уже по очереди: один, пока не выбивался из сил, откатывал и оттаскивал бандитов, а второй, пока не терял голос, орал и швырял через дырку обломки бетона в направлении источника храпа. А вконец утомившись, менялись местами и ролями.
   После особенно сильного и особенно точного броска особо крупного обломка источник взвыл, перестал храпеть и откликнулся. На предложение позвать охранников он ответил в очень грубой отрицательной форме, и сразу же, в той же форме, сделал ответное предложение. Мол, немедленно, развяжите моих пацанов и тихо, молча идите домой. И тогда я вам - полной чашей... А не развяжете, не уйдёте, навеки не заткнётесь, тогда я вас - полной мерой! Лично! Длинным и острым ножиком!
  Но пара упрямцев, хоть и тряслась от холода, а - упёрлась неколебимо: 'Нет уж! Что связано, то связано! Перевязывать не будем! Даже за те сумасшедшие бабки, что ты предложил'.
  И вот тогда-то тюремные охранники, что совершенно случайно, всей сменой, в тот самый момент стояли у двери в камеру, вдруг обрели слух. Два сержанта сразу же выбежали на улицу (лейтенант, как начальник смены, ответственно остался в дежурке), и давай кричать-командовать: 'Эй, вы, два идиота с дурдомского пляжа! Хватит там загорать. Совсем уже стыд потеряли! Совсем разболтались! На всю станицу всякие глупости орёте. Спускайте-ка преступников... своих сообщников с крыши, будем со всеми вами разбираться'.
  3
  Пришлось-таки молодцам - добровольцам, вопреки высказанным ранее клятвам, по одному освобождать преступников от навязанных им пут. Но (это принципиально!) развязывать свои узлы они не стали, а перерезали их финским ножиком, брошенным им наверх одним из охранников. После чего опять связывали только что освобождённого от пут злодея, но уже руками не назад, а вперёд; чтобы преступник мог во время спуска цепляться за лестничные перекладины.
  После того как преступники оказались в руках профессиональных служителей Фемиды, начали спускаться её заштатные помощники. И тут вдруг произошла непредвиденная неприятность: лестница, старательно поддерживаемая одним из охранников, ни с того, ни с сего резко качнулась и поползла в сторону. Второй охранник бросился помогать своему товарищу; а преступники, воспользовавшись возникшим замешательством, бросились наутёк.
  Тем временем младший из добровольных тарзанов, цепляясь не столько за уползавшие лестничные перекладины, сколько за попадавшиеся под ногти выщербины между стенными кирпичами, висел метрах в двух от невидимой сверху земли. И, несмотря на старания охранников ему помочь, в бурьян, усеянный осколками битого бетона, падать не желал. Видимо, больше, чем на чужих охранников, надеялся на родного четвероюродного дядю. И - не зря. Тот, самоотверженно ухватившись с края крыши за верхний край лестницы, сумел остановить падение лестницу в колючую проволоку, напутанную на стыке оград тюремного участка и усадьбы двух старушек. После чего охранники, оставив лестницу на усмотрение пары синетрусых родственников, перешли к обмену посылами за преступниками. В каждом из посылов вслед за конкретным пожеланием 'сам беги...' следовало будто бы конкретное по форме, но совершенно бессодержательное по сути указание, куда бежать. Видимо, из-за этой смысловой путаницы ни один из них никуда и не бежал, хотя оба продолжали посылать.
  Но вот удивительно сильный дядя сумел-таки вернуть лестницу на её первоначальное место. В тот же миг его невероятно ловкий племянник соскользнул вдоль боковой стойки лестницы на землю - и ринулся вдогонку за преступниками.
  Но охранники успели его поймать и остановить. 'Ты чего, парень? Хочешь, чтобы тебя убили? Передохни; подтяни трусы; мы и без тебя справимся', - великодушно произнесли они; и решительно, без тени страха и сомнений потопали вслед за злоумышленниками.
  В самом деле, догнать преступников не составило труда. Те, полежав не менее часа на холодном бетоне, крепко связанными по рукам и ногам, передвигались крайне медленно и очень неуклюже. И, тем не менее, умудрялись не даваться в руки мастеров тюремной скрутки.
  Но вот один из негодяев, получив, в качестве ускорения, пару крепких пинков милицейским ботинком под зад, всё-таки, наконец-то уковылял за угол здания милиции. А там, судя по остолбенелому состоянию отчаянно матерившего его милиционера, внезапно исчез в неизвестном направлении. Говоря юридическим языком, бесследно скрылся с места происшествия.
  Скорее всего, скрылся бы и второй. Уже и охранники остановились, решив, что его не догнать. И вдруг он, упав на землю, стал корчиться и стонать. Наверное, наркотическая ломка началась. Или эпилептический припадок приключился. А может быть, и сердце прихватило; если, конечно, оно у него имелось.
  Но это - вряд ли. Какой-то кровенасос, наверное, был; но сердце... вряд ли. Иначе бы даже такой негодяй не смог не отреагировать на просьбы и рекомендации охранников. А уж как настойчиво они его убеждали: 'Вставай, скотина, а то мы те щас всего прихватим!' 'Беги, урод, а то сдохнешь на нарах!' А при этом старательно массировали ему грудную клетку носками своих ботинок. Ничто не помогло.
   Посоветовались между собою охранники, посоветовались, да и, скрипя собственными сердцами, преступника этого опять связали (оказывается, негодяй неизвестно когда и непонятно чем умудрился разрезать верёвку на своих запястьях) и потащили в здание милиции. Не бросать же его на улице - ведь рядом два подозрительных типа в грязно-синих трусах крутятся. А уж кому, как не милиционерам, лучше всех известно: раздетые и неимущие - самые жадные и жалостливые; только увидят того, кто плохо лежит - враз подберут. А там, смотришь, вместе с преступником и всю боевую славу его поимки себе присвоят.
  Пришлось, для профилактики их будущих преступлений, обоих продрогших добровольцев, под предлогом 'угощения для сугреву', заманить в здание милиции. А как же? Надо же выяснить, кто такие, чем дышат, какой информацией располагают, какую клевету намерены распространять.
  Расчёт охранников оказался верным. В тепле, после ста грамм без закуски языки у самозваных борцов с преступностью развязались, и принялись они ими всякую ерунду молоть. Мол, соблазнял их тот, кого преступники собирались вызволить из камеры, очень большими деньгами. Сначала пятьдесят тысяч рублей сулил. Потом - сто. А когда охранники побежали от его двери на улицу, то он, мол, закричал, как бешеный, что всё, что у него после расходов на побег осталось, им двоим отдаст. Все свои кровные сто семь с половиной тысяч рублей!
  Эти двое ненормальных и потом, уже в брюках и в рубашках, на незаслуженной свободе, пытались кое-кому эту байку рассказывать. Некоторые станичники пересказывают её и сейчас; но каждый рассказчик считает нужным добавить своё резюме: 'Да, в то время встречались отдельные идиоты, недопонимавшие истинную цену тогдашних денег. Но - чтобы настолько! И - чтобы такими оказались оба! Сразу два! Невероятно...'
  (На всякий случай сообщу: в то время рубли на рынке шли по четыре 'деревянных' за доллар, а в банке, полновесными золотыми, - один рубль за восемьдесят центов. Ещё тех центов! Не современных!)
  Но самыми первыми догадались о слабоумии сельского сторожа и не нюхавшего жизни курсанта доблестные жандармы; и, благодаря такой догадке, заманили этих двоих, якобы для продолжения банкета, в одну из пустовавших камер. Да там их и заперли. Дабы дать им время осмыслить меру их глупости, а также для отчётности перед начальством. Вот, мол, извольте удостовериться: на одного преступника, использованного в качестве наживки, поймали ещё трёх. Один - в наркотической ломке, двое - в алкогольном опьянении. Виктория!
  4
  В ранние девять утра тяжёлого дня понедельника пришло высокое начальство, в лицах начальника милиции (уже известного читателю седого осанистого полковника) и начальника тюрьмы (крупного рыхлого майора неопределённо-заслуженного возраста). К тому моменту в дежурке находилось шесть охранников: прежняя смена уже сдала дежурство вновь прибывшей, но в полном дружном составе оставалась ждать справедливого суда и милосердной награды. В таком сопровождении начальство и отправилось на осмотр камер с вновь прибывшими клиентами.
  В камере Марата милицейско-тюремный начальствующий тандем единогласно решил, что предыдущее решение охранников подсадить к Марату его неудачливого освободителя было ошибкой. Ведь преступники могли сговориться о том, какие показания давать на следствии. И приказало немедленно развести клиентов из этой камеры по разным одиночкам. Марат, вопреки своему обыкновению, сопротивляться и возражать не стал. Не то, что был согласен - просто не было сил даже на разговоры. Он до последнего момента с помощью лома, который каким-то странным образом очутился у него в камере, пытался расширить дыру в потолке. Бедолага до крови ободрал себе руки, до нескончаемых слёз запорошил глаза, ломом, выскользнувшим из ослабевших рук, набил страшный синяк на одной ступне и чуть не проткнул своего сообщника, но превзойти в мастерстве и старании великого Гудини (а также строителей, воздвигших здание этой тюрьмы) не смог.
  Затем высокое начальство тепло побеседовало с двумя продрогшими поборниками ответственной помощи государству. Полковник лично объяснил каждому из членов этой ОПГ, что всяким разным посторонним шляться среди ночи по чужим крышам, тем более по крыше тюрьмы, и уж тем более - устраивать там самосуд, строго-настрого воспрещается.
  -На этот раз мы сделаем вид, что ничего не заметили. Скажите спасибо, что среди вас есть вроде бы наш сотрудник. Но если ещё раз вздумаете позволить себе подобные штучки... пожертвуем и сотрудником, - с заметной угрозой закончил полковник свою воспитательную речь.
  А майор, как бы в исполнение указания полковника, буркнул стражникам:
  -Запомните и всем остальным передайте: если кто-то из этих двоих опять полезет куда не надо, и хоть раз стукнет по нашей крыше, или по стене, или... В общем, куда б и когда б он ни стукнул, приказываю стрелять как во время защиты от нападения. Лично прослежу за качеством исполнения.
  На этом тюремная эпопея неудачливых защитников местной Бастилии закончилась, и они, маскируясь под юных легкоатлетов, вприпрыжку побрели к дому дяди. Ибо тот сумел убедить племянника, что сейчас нужно принять кое-что для успокоения и согрева; и это дефицитное 'кое-что' у него в доме имеется.
  5
  Если уважаемому читателю интересны имеющиеся у автора скудные сведения о дальнейшей судьбе этих борцов за нерушимость тюрем, то могу сообщить, что сразу же после официального выхода на работу младший лейтенант был, в прямом смысле дальнейших слов, отправлен на повышение. Стал трудиться не следователем в районном отделении милиции, как то значилось в его направлении, а был назначен на должность участкового милиционера в глухой окраинный хутор, что зачем-то, невзирая на бездорожье, через речки, леса и ущелья взобрался далеко в горы, поближе к прекрасной, но холодной и безлюдной вершине Эльбруса. Где этот стенолаз, назначенный в скалолазы, и провёл несколько чистых воздухом и возвышенных местностью лет - вплоть до неожиданного сокращения численности отдельных категорий милицейских штатов.
  Правда, сокращению, по задуманному верховному плану, не подлежали участковые милиционеры. Как, впрочем, и сотрудники прочих силовых служб, в чьи обязанности входило присматривать за тем, чтобы освобождённый народ соблюдал нормы приличий по отношению к освободившей его власти. С такого рода вниманием к народу у нас всегда было на должном уровне. Столь же мудро не сокращалось тогда (как, впрочем, и позже) изрядно раздутое количество милицейских чиновников. Зато, благодаря достигнутой лояльности милицейских управленцев, удалось без особых хлопот обескровить, а затем и вообще удалить, вырезать из правоохранительных органов одну из важнейших государственных желез - ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности). Строгий научный анамнез (а во главе правительства рефоматоров, напомню, был доктор наук) показывал, что железа эта, как и многое из произведённого при Советах, была слишком железной. Плавиться в горниле новых перемен она не спешила, а вот при соприкосновениях с особо горячими фактами, особенно - в кислороде вольнолюбивых общественных перемен, то и дело окислялась и болезненно воспалялась. При этом частенько распространяла по всем СМИ-каналам свои дурно пахнувшие выделения, вредно действующие на ментальную среду обитания доверчивых избирателей. Фактически - чадила в лица и гадила в кошельки кормивших её высоких чиновников.
  Вспомним: в то время первоочередной задачей новой власти было - настроить процессы оздоровления экономики. Процессы эти сводились к ускорению переваривания и утилизации социалистической собственности в тот конечный продукт, что послужит дешёвым и легко усваиваемым удобрением для произрастания щедрой на отдачу нивы частной собственности. Задачи перед реформаторами стояли важные, срочные и очень выгодные. А тут - засели в слепой кишке пищеварительного тракта кроты-сыщики, борцы с хищениями ничейной социалистической собственности, и слепо мешают осуществлению планомерного перетекания питательных веществ в нужном направлении. Пытаются переадресовать их на подпитку того, что должно отмереть или обесцениться. А тем самым - мешают грандиозным планам нового руководства по созданию передового общества и государства.
  Новая власть поняла: нужны сыщики с новыми, передовыми воззрениями на свободу хищений. Такие, чтобы не хватали и сажали, а защищали и поощряли людей, осуществляющих свою деятельность в соответствии с новой прогрессивной проэлитарской установкой 'кто смел, тот и съел'.
  Конечно же, нашлись, нашлись среди сыщиков оборотистые умницы в погонах; но, для масштабов страны и объёмов развернувшейся тогда деятельности, ни их самих, ни широты их взглядов на всё не хватало. Основная же масса сыщиков ОБХСС продолжала придерживаться регрессивных взглядов на эту проблематику, рассматривая дела и делишки новой элиты под устарело - пролетарским углом зрения 'кто спёр, тот - вор'. В большинстве своём ссылались они на то, что, мол, приучены действовать по закону; дайте нам другие законы, и мы дадим вам другие результаты расследований; а пока - что можем...
  А были и такие, что чуть ли ни по любому поводу становились в позу правдолюбцев, пытаясь обратиться за поддержкой этой позы к общественному мнению. А то и попросту жаждали покрасоваться с очередным разоблачением на экранах телевизоров, не понимая, что прогресса им уже не остановить. Ибо время популярности всяких там гдлянов кануло в Лету ещё летом девяносто первого.
  Понятно, что бесцельная мышиная возня вокруг огромного государственного пирога солидным координаторам реформ изрядно надоела. Время, в то время, было - деньги; и деньги очень, очень, очень немалые. Соответствующими были и желания. И координаторы разрубили проблему непослушания следователей быстро, просто и эффективно: издав указ об их 'сокращении' - 'поскольку у нашего государства, обедневшего от повсеместного воровства и грабежа, не хватает средств на оплату затрат по борьбе с воровством и грабежом'. А при этом намекнули для особо бестолковых из небольшого числа оставшихся, что увольнения будут продолжены.
  Теперь представьте себя на месте начальника районной милиции, которому пришёл приказ: в течение двух недель сократить следовательский отдел на четыре человека. А кого из следователей увольнять, если некого увольнять? Если и без того до полного штата двоих не хватает? Если в подведомственном подразделении, благодаря умелой и продуманной селекционной работе, все следователи давно поумнели? К тому же - показателей по раскрываемости преступлений то же министерство не отменило!
  Не догадались? Слабо? А выход-то - элементарно прост. Нужно вызвать пару каких-нибудь откровенно глупых лейтенантиков из далёких хуторов и, для начала, обласкать их: 'Герои! Заслужили перевод на более квалифицированную работу!' После чего оформить их следователями, а сидевших в тех же кабинетах капитана и майора перевести в оставленные лейтенантиками хутора. (Здесь, для особо непонятливых, нужно повторить: Иванова и Петрова нужно не отправить в хутора, а перевести; по документам, только по документам! Пусть числятся там, а работают на прежних местах. Дел-то, 'дел' - невпроворот!)
  Затем, через неделю или полторы, можно сообщить лейтенантикам, что - придётся обоих их сократить. Да не забыть при этом им посочувствовать: 'Рад бы вас оставить, но - что поделаешь? Не этих же двух заслуженных следаков, капитана и майора, перед самой пенсией сокращать? А вы - молодые, здоровые; неужто не найдёте себе места в жизни?' После чего можно смело рапортовать наверх: приказ выполнен, следователей в отделе на четыре человека меньше.
  С помощью именно такой двухходовки ретивый молодой милиционер был опущен из горного хутора в предгорную станицу, а затем и вовсе отпущен восвояси.
   Его дядя опустился сразу после весёлой утренней пробежки из тюрьмы - на больничную койку. Но отделался он всего лишь лёгкими неприятностями: односторонняя пневмония из-за переохлаждения во время ночного отдыха в камере. А через год и он был отпущен на вольные хлеба: до хлебоприёмного пункта. где он трудился, докатилась очередная волна трудностей и, соответственно, сокращений сторожей (преимущественно - из числа чересчур бдительно охранявших чужое имущество).
  Когда племянник вернулся под влияние своего отчаянного дяди, они, недолго думая, взялись фермерствовать. Но (что было тогда вполне естественно) всего за год прогорели и куда-то уехали. По слухам, на Север, качать 'чёрное золото' и 'голубое топливо' для иностранцев, чтобы суметь вернуть своим землякам занятые у них, но сгоревшие на предпринимательстве деньги.
  О дальнейшей их судьбе история умалчивает. Зато она же авторитетно утверждает, что с той давней поры и вплоть до наших времён никто ночью в нескромном виде на крыше тюрьмы физзарядкой не занимался.
  6
  Успешно приструнив добровольных охранителей тюрьмы, начальство приступило к профилактике преступной халатности среди её штатных сотрудников. Вначале оно долго журило охранников за недостаток бдительности; затем, вскользь, упрекнуло за её избыток; а завершило свой содоклад краткой похвалой за то, что, хоть у преступников ничего из их планов и не вышло, но всё, в общем-то, вышло нормально. Как говорится, и мы сыты, и волки целы. В том смысле, что - уже в кармане. То есть - тьфу ты! Всё ещё - в камере, никуда не сбежали.
  Быстренько покончив с моральными поощрениями (даже, пожалуй, несколько скомкав этот процесс), начальники куда как более основательно взялись за материальное обеспечение будущей безопасности тюрьмы.
   Вначале майор милостиво пообещал своим подчинённым, что, хотя они и провинились, задержали всего одного опаснейшего преступника из двух этих недотёп, он не будет лишать их ранее обещанных им индивидуальных премий.
  Но начальник милиции речь начальника тюрьмы тут же скорректировал: какие бы то ни было премии, выплаты, и так далее, будут гарантированы только при одном непременном условии. А именно: что все повреждения, нанесённые зданию милиции во время неудавшегося побега, будут отремонтированы силами данной смены охранников.
  -Как и на кого наряды о производстве ремонта будут закрываться, дело не ваше, а моё; и я с ним, будьте уверены, справлюсь, - счёл полковник нужным отмести все будущие инсинуации в свой адрес, а затем решительно перешёл в наступление. - А вот что потолок понапрасну пробит - ваша прямая вина. Вину нужно отмазать, а дырку - замазать. И делать это, не размазывая время попусту, и не на соплях, а так, чтобы было лучше и крепче, чем раньше.
  Взглянув на скисшие лица подчинённых (включая лицо майора, де-факто только что отстранённого от участия в закрытии нарядов на ремонт его собственного учреждения), полковник всё же смягчился и 'на сладенькое' проинформировал:
  -Цемент, реквизированный у одного из незаконных застройщиков, через час будет здесь. Вообще-то я его заказывал для себя; у самого ещё двор не забетонирован; но, так уж и быть, велю один мешок сбросить для вас. Песок и гравий добудете сами. Небось, уже не маленькие, догадаетесь, как. На всякий случай подсказываю: на соседней улице ремонтируют дорогу. Не поленитесь, сходите да скажите, чтоб сгрузили под стенку вашего клоповника того и другого. Как это - пошлют? Скажете им - я приказал. А потом мне донесёте о результатах. Сами тоже не жадничайте; пусть шофера не по целому кузову сгружают, а чуть меньше. Им тоже пригодится. Но - чтоб не меньше, чем по полкузова ссыпали. Что после ремонта останется неиспользованным - пусть потом те же строители грейдером разровняют. А то вечно у вас там, в яме под стенкой, бурьян растёт. Что, ждёте, чтоб комиссия приехала да сказала, что вы место укрытия для бандитов устроили? Чтобы сегодня же на месте ямы было чисто и ровно, как на плацу! И ещё: с этого дня еженедельно устраивать там прополку и уборку.
  Все, включая майора, усердно закивали головами, а полковник задумался.
  -Та-ак ...что ещё я не сказал? Ага. Рубероид и смола - уже в разработке, к обеду обещают подвезти. Всё. А теперь, - взглянул полковник грозным взглядом на проштрафившихся жандармов, - слушайте приказ: чтобы к концу дня, без лишнего трёпа и шума, всё было сделано. Какой ещё отдых? Может, ещё и на ка-нары вас отправить? А? То-то. Всё понятно? А мне вот - непонятно. Как нужно отвечать? То-то.
  
  Глава 29. Всяк сверчок знай свой шесток.
  1
  Длинная деревянная лестница, приставленная к стене тюрьмы, совпадала по координатам и направлению с осью огромнейшего, неспешно вращавшегося вокруг неё воздушного купола, который учёные синоптики назвали бы 'областью повышенного атмосферного давления', а дикторы телевидения - средиземноморским антициклоном.
  На высоком небе не виднелось ни облачка. Воздух был настолько прозрачным, что, казалось, совсем рядом, в конце улицы, сразу за раскинувшими там свои кроны деревьями проглядывали сквозь их листву сиявшие под солнцем снежные вершины Главного Кавказа; до которых, на самом деле, было около сотни километров.
  Но даже приятнее этого зрелища (в общем-то, почти привычного) удивляло обоих арестантов солнце. Оно светило не то что много ярче тюремной лампочки, но попросту ослепляло; а грело так, что одежда арестантов, отсыревшая в бетонных промозглых стенах, уже через пару минут стала парить волнистыми струйками тюремных запахов. Но малоприятные струйки быстро рассасывались в атмосфере тихой улочки, пропитанной куда более мощными испарениями от начавшей желтеть, но всё ещё цепко державшейся за деревья листвы, промоченной обильной ночной росой.
  К сожалению Юрия, у тыльной стены здания тюрьмы большая часть этой лирика была частью смещена грейдером в кювет, а частью грубо смешана с тяжкой прозой жизни. На улочке, стараниями проштрафившейся смены охранников и оштрафованных ими дорожных строителей, уже красовались куча песка и куча гравия. Между ними стояло ведро с цементом; остальное содержимое присланного полковником пятидесятикилограммового мешка лейтенант-охранник повёз 'на другой объект'. Теперь, по мнению двух сержантов, оставленных лейтенантом для руководства работами, оставалось самое простое: намесить ведра три бетона и заляпать им дырку в потолке.
  -Если работа будет выполнена качественно и быстро,- пообещал старший сержант, оставленный лейтенантом в качестве своего врио, - получите в награду два дополнительных обеденных талона.
  -Каждому! - тоном киношного 'Бывалого' воскликнул Стёпа.
   -Да ты что? - толкнул уже известный читателям сержант Коля старшего. - Жирно им будет за одну дырку! И одного талона на двоих хватит.
  -Ничего не жирно! Когда я в армии бетонировал крышу полковой 'губы', мне, кроме дополнительного тройного суточного пайка, ещё и поллитру дали! - не моргнув глазом, соврал Стёпа. - А тут? Всухомятку и на голоднянку получается.
  -Стёпа, не жадничай. Можно и за один талон дырку забетонировать. Если кто-нибудь по этой хлипкой лестнице за отдельную плату затащит на крышу песок, гравий, цемент и воду. Я лично высоты боюсь, - усмехнулся Юрий.
  Старший сержант снисходительно и умно усмехнулся.
  -Ладно, будет вам шесть талонов. Начинайте затаскивать.
  Стёпа схватил в одну руку ведро, в другую - подборную лопату и заторопился к куче гравия. Юрий пошёл следом за ним. Там арестанты о чём-то между собою пошептались, и Стёпа с пустыми руками полез по лестнице на крышу. Когда Юрий поднёс к лестнице ведро с гравием, Стёпа с торжественным видом спустил вниз конец верёвки, неведомо для охранников лежавшей на крыше; и уже через пару минут ведро, проделав путь наверх и обратно, пустым вновь стояло у лестницы.
  Сержанты, поняв, что арестанты их обманули и обворовали, свирепо переглянулись и тоже о чём-то пошептались.
  Как только все компоненты будущего раствора оказались наверху, старший сержант мстительно произнёс:
  -Эй, летун. Говоришь, высоты боишься? Я тебя вылечу. Пойдём, будешь дырку снизу доской закрывать. Часика три, пока бетон не схватится, постоишь, подержишь, и станешь бояться не высоты, а чтобы в бетонный памятник не превратиться. Советую: не ленись, прижимай доску как можно сильнее.
  Юрий молча отправился вслед за ним в здание милиции. Отпирая двери в тюрьму, старший сержант с благодушной издёвкой приказал:
  -Во дворе, рядом с воротами, лежит несколько конфискованных досок. Принеси подходящую. И ещё что-нибудь такое, на что можно стать. От пола ты до потолка не дотянешься, а наши стулья пачкать я не дам.
  Когда старший сержант пришёл из комнаты отдыха в бывшую камеру Марата, то увидел, что аварийный участок потолка обозначен обрывком бэушного полиэтилена, растянутого поверх обрезка широкой доски. А обрезок, в свою очередь, плотно прижат к краям дырки двухметровой доскою, поставленной на пару кирпичей и использованной в качестве распорки между полом и потолком.
  Врио лейтенанта был вне себя от огорчения. Он даже не мог приказать разобрать неуставную конструкцию: Стёпа сверху уже залил в дырку только что изготовленный раствор. И, самое противное, доска была прижата так плотно, что ни одна капля вниз не просочилась. Единственное, что смог врио сделать для собственного облегчения - запер бездельника в камере и пошёл делиться новой обидой с младшим коллегой.
  К тому времени вокруг сержанта Коли, в картинной позе стоявшего на середине проезжей части улицы, уже собралась небольшая толпа любопытствовавших прохожих, составленная из восторженных гражданок призывного возраста мобилизирующей внешности. Коля им вдохновенно объяснял, почему порядочный милиционер, даже смертельно рискуя жизнью, не позволит себе в населённом пункте затевать перестрелку с бандитами.
  -Не буду хвастаться, но лично я, - честным и мужественным голосом вещал Коля, - всегда стреляю без промаха. В самое яблочко. Или в темечко. С первого же выстрела продырявливаю любого бандита. У моего пистолета, - постучал сержант по предусмотрительно задвинутой под китель пустой кобуре от штатного ПМ, - патроны такой мощности, что и двоих за раз продырявить можно. Однажды я так и сделал. У меня тогда остался всего один патрон, а бандитов - двое, и оба вооружены. Стоят по разные стороны окна и отстреливаются. Совместить их на одной линии выстрела было невозможно. Но я рассчитал позицию так, что пуля, пройдя через одного бандита, отрикошетила от стены и попала во второго. Боялся? Признаться, боялся. Но - не за себя. Эти бандиты держали в заложниках девушку; а я не знал, в каком месте комнаты она находилась. Вот и боялся, что пуля ещё раз отрикошетит и попадёт в неё. Конечно, после второго рикошета пуля летит слабее, но если попадёт в глаз или в сердце, может и убить. Вот потому прошлой ночью и не стрелял. Представьте себе: к примеру, эта симпатичная девушка выглянула бы тогда из окошка: 'Что за шум?' А тут пуля - бац! И - наповал. А ей бы - жить да жить. Дарить радость людям... Красивых детей рожать... Разве можно такой красавицей рисковать! Точно не выглянула бы? Так пуля может и стену пробить. Почему не долетела бы? А какой адрес? Ну, это не так уж и далеко. Надо будет как-нибудь зайти в гости. Промерить толщину стен, изучить расположение окон и дверей... мебели... Надо же знать, в каком направлении быть особенно внимательным. Правда, замужем? Ничего страшного. Замужество на расположение окон не влияет.
  -Зайди-ка лучше в столовую, - оттёр плечом сержанта в сторонку врио лейтенанта. -Трассология, пробивная способность - это моя профессиональная специфика.
  -Чего это ради я должен идти в столовую? - недовольно нахмурился сержант. - Это - обязанность заступившей смены. У нас есть дела и поважнее.
  -Не волнуйся, с твоими делами я справлюсь. А ты бери вот этого, - показал старший сержант пальцем на Стёпу, скучавшего на краю крыши, - и сделай так, как я тебе говорил.
  -Ты хочешь разрешить отпетому бандиту спуститься вниз? А вдруг он опять попытается кого-нибудь убить? Или - в заложники взять? - наигранно удивился Коля. -Лучше уж я другого с собой возьму. И проведу его в стороне от этих милых девушек.
  -Да ты что? Не знаешь, что того вообще запрещено из камеры выводить? Пусть сидит, - начальственно возразил старший сержант; и мстительно добавил: - А то слишком умным себя считает.
  -Ничего, от меня он не уйдёт, - уверенным и мужественным тоном ответил Коля. И, не дожидаясь новых возражений, отправился ко входу в здание милиции. Толпа стихших поклонниц торопливо расступалась перед его уверенной поступью; девушки уважительно и восторженно смотрели ему вслед, более опытные дамы испуганно поднимали головы и тревожно всматривались в добродушную физиономию Стёпы. Некоторые из дам сразу же деловитыми суетливыми шажками отправились восвояси, подальше от опасного скопища бандитов; другие, успевшие более или менее поверить в надёжность милицейской защиты, инстинктивно сбивались вокруг старшего сержанта в тесную антиволчью кучку.
  2
  Войдя за решётку КПЗ, Коля первым делом обратился к старшему новой смены охранников.
  -Пока у нас перерыв, схожу за вас в столовую. Но дайте на два талона больше: наши работяги отказываются работать без магарыча.
  -Ничего, мы им это ещё припомним, - подавая талоны, пообещал лейтенант.
  Затем Коля лично открыл дверь камеры, указал Юрию на сумки с судками и, буркнув:
  -Следуй за мной, - неспешно двинулся к выходу.
  Путешествие к столовой прошло в том же порядке и в сравнительно комфортной обстановке. На траверзе гостиницы Коля сунул Юрию талоны.
  -На. Шесть талонов, как договаривались. Иди, получай. Без меня не уходи. А я пойду с женой покалякаю.
  -А разве Марата и его подельника уже перевезли?
  -Нет.
  -Тогда двух талонов не хватает.
  -Не хватает у тех и тогда, когда кто-то думает, что с ментами можно шутить, - самодовольно усмехнулся сержант. - А с нами шутить - что против ветра... Сам же и обляпаешься. А мы своё всё равно возьмём.
  Вернувшись к решётке тюрьмы, Коля выкрикнул:
  -Принимайте хавку! - и, не оглядываясь, пошёл по коридору на улицу. Юрий, не дожидаясь окрика кого-то из новой смены охранников, поставил судки на пол и дисциплинированно пошёл за ним.
  Судя по тому, что толпа зевак у тыльной стороны здания тюрьмы уменьшилась вдвое, перехватить у Коли лавры героя старшему сержанту не удалось. Окончательно это стало ясно после того, как женщины, увидев Колю, забросали сержанта вопросами об исходе очередного подвига, а его непосредственный начальник остался без их внимания.
  Тем временем Юрий обошёл сторонкой ментов и окружавшую их толпу зевак, и уже встал на первую ступеньку лестницы...
  -Куда эт ты собрался? - с заметно увеличившейся вредностью в голосе выкрикнул врио лейтенанта. - А ну, назад! Ты что, забыл, что высоты боишься?
  -Так ты ж меня вылечил, - с вежливой усмешкой напомнил ему Юрий. Но старший сержант уже выговаривал сержанту Коле:
  -Чего ты его сюда привёл? Я его там оставил, чтобы он меньше выделывался, а ты...
  -Да я ж откуда знал?
  -Спросить надо было. Веди обратно в камеру!
  -Так это - тот самый убийца и похититель детей? - тихонько пискнул девичий голосок. Женщины, словно по команде, дружно попятились за спины жандармов, с явным намерением отложить общение с представителями этой опасной профессии до лучших времён.
  - Я его уже перевоспитал, - с важностью сообщил не столько начальству, сколько женщинам Коля. Юрий, с высоты ступеньки, галантно улыбнулся внимательно всматривавшимся в его лицо дамам; но те начали отступать ещё решительнее, а две девчушки бросились в откровенное бегство.
  -Коля, твою мать! Где арестант? Судки стоят, а его нету! Сбежал, что ли? - прокричал выскочивший из здания милиции охранник новой смены. Волосы на его голове были всклокочены, одет он был в форменные брюки и грязно-белую майку, обут в стоптанные домашние тапочки.
  -Да вот он. Никуда не делся, - громко возразил Коля, показывая рукой на Юрия.
  -Смоловарка едет! - выкрикнул с крыши Стёпа. С главной улицы в тюремный проезд, и в самом деле, въезжала закопчённая машина с курившим чёрным дымком трубой. - Юра, давай наверх! Теперь - твоя очередь работать. А я буду вар снизу подавать.
  -Давай, давай! - пару раз махнул Юрию ладонью от себя сержант Коля. Женщины приостановились. Старший сержант промолчал. Охранник в тапочках, недовольно проворчав, пошёл обратно. Юрий, не чувствуя, что проходившая через лестницу ось вполне понятного ему тёплого антициклона только что совместилась с одним из участков коленвала его собственной непонятной судьбы, неторопливо зашагал вверх по качавшимся ступенькам.
  3
  Стёпа и Юрий уже закончили все работы, но охранники, собрав вокруг себя ещё большую толпу зевак из числа чиновниц, прогуливавшихся во время обеденного перерыва, то ли не догадывались об этом, то ли не хотели этого замечать. И арестанты, воспользовавшись таким обстоятельством, устроили себе купание. Воду и мыло принёс из туалета Стёпа; Юрий благоразумно предпочёл остаться над тюрьмой. Из-за множества зевак, желавших хотя бы одним глазком посмотреть на ужасных преступников, купаться приходилось лёжа, прячась за невысоким парапетом из трёх-четырёх рядов кирпичей.
  -Эй, ты что там делаешь? Не трогай лестницу! - раздался вдруг командный выкрик старшего сержанта.
  -Осматриваю место происшествия, - негромко ответил незнакомый мужской голос.
  -А, это Вы! Извините, со спины не узнал. Вы же - в гражданском, - уважительно пропел старший сержант. - А что Вы хотели узнать? Мы Вам всё расскажем. Но, может быть, не здесь? Может быть, пройдём к нам в помещение?
  -Не торопитесь, расскажете. Но сначала мне нужно осмотреть крышу.
  -Да чё тута смотреть? - высунул Стёпа из-за бордюра свою мокрую лохматую голову. - Всё нормально! Скоро закончим.
  -А это ещё кто? - насторожился стоявший у лестницы мужчина лет тридцати двух.
  -Да так... двое строителей... - успокаивающе произнёс старший сержант.
  -Те самые преступники! - торопливо проинформировала мужчину одна из женщин.
  -Ага-а... А ну-ка я гляну, что они там делают, - сказал мужчина, крепко хватаясь за шесты лестницы и занося ногу на первую перекладину.
  -Не вздумайте! - разноголосо вскричала чуть ли не вся толпа. - Они же Вас убьют!
  -Осторожнее! Лестница ненадёжная, может упасть. Подождите, я подержу! - прокричал старший сержант.
  -Девушки, здесь становится опасно. Вам пора расходиться, - шипяще прошептал сержант Коля. - Быстро, быстро! И не вздумайте подглядывать; на этот раз, возможно, придётся стрелять. Кому интересно? Вам? Лучше уж приходите в гости вечерком следующей субботы; как раз наша смена будет. Скажете дежурному, что - ко мне. Он мне позвонит, я приду, проведу, посажу... всё подробно расскажу... Договорились? Всем - до свидания! - громко выкрикнул Коля последнюю фразу и, обгоняя старшего сержанта, устремился к лестнице.
  Настырный мужчина уже раскачивался на лестнице. Подбежавшие охранники крепко, словно утопающие за поданные им вёсла, уцепились за её боковины, и лестница, в отличие от вчерашних экспериментов той же доблестной пары, замерла как вкопанная. Мужчина, который уже, казалось, думал только о том, как бы суметь спуститься, уверенно продолжил подъём.
  Ось антициклона опять стабилизировалась. Но Юрий и на сей раз ничего не почувствовал.
  -Это что за безобразие? - выбравшись наверх и отряхнувшись, гневно проговорил мужчина.
  -Какое ещё безобразие? - оскорбился Стёпа. - Всё классно сделано!
  -А что мне теперь описывать? - с прежним недовольством буркнул мужчина.
  -А я всё расскажу. В отверстии - три обрезка арматуры. Арматура переплетена колючей проволокой. Сам не резал, вон оттуда взял. Это те ребята нарезали, когда сквозь проволоку сюда лезли. Раствор - три к одному, как застынет - не то что ломом, динамитом не раздолбаешь. Как застелено - сами видите. Промазано смолой и по свежему рубероиду, и по старому. А вон, на стенке, видите? Все битые и треснувшие кирпичи остатками раствора укрепил и сверху замазал. Теперь ещё лет двадцать простоит.
  -Да... сделано качественно, - задумчиво произнёс мужчина.
  -Тогда - какие претензии?
  -К вам - никаких. Просто мне нужно было сделать описание места преступления, а вы успели всё отремонтировать... Никак не думал, что можно так быстро...
  -А ты что, не член приёмной комиссии? - перешёл Стёпа с уважительного 'Вы' на пренебрежительное 'ты'.
  -Я - следователь по этому делу. И у меня к вам просьба. Не могли бы вы ещё раз...
  -Чего - ещё раз? Расколупать и по-новой залепить? Нет уж! Ни за какие коврижки! Ищи других дураков. Если думаешь, что после меня можно что-то расколупать, - негодующе возразил Стёпа.
  -Нет, я не то имел в виду! - поспешно и тоном чуть ли ни униженной просьбы заговорил мужчина. - Не могли бы вы ещё раз поработать... помочь мне на стройке? Там и дел-то всего ничего: перенести кучку глины и кучку песка внутрь дома. Я вас туда утром на своей машине отвезу, а вечером обратно привезу. Обед - прямо на место доставлю. А? На свежем воздухе; кроме вас, никого; копайся себе потихоньку...
  -А сколько дашь? - деловито поинтересовался Стёпа.
  -Ну... Я... к вашему пайку ещё чего-нибудь домашнего добавлю. Капусточки... варенья...
  -Не. Неохота. Чё толку впустую да всухую надрываться.
  -Ну... я вам и выпивку поставлю.
  -Небось, самогонки? Грамм по сто, - со скепсисом сказал Стёпа
  -Почему самогонки... - застеснялся возражать наниматель; но всё же решился, произнёс: - Водки. Целую бутылку.
  -Каждому! И не палёнки, а настоящей.
  -Ну... ладно, - кислым голосом промямлил старлей.
  -А когда? Сразу?
  -Как это - сразу? Вы ж тогда работать не будете. В конце работы.
  . -Э-э, - махнул недоверчиво Стёпа рукой, - нам наши менты тоже обещали по два дополнительных талона. А потом половину зажали. Мы, как дураки, здесь вкалываем, здоровье тратим, а они - ещё и насмехаются: 'Не волнуйся, мы сегодня за твоё здоровье по рюмке выпьем; должен же ты нам хоть закуску поставить'. Не, не хочу.
  -Ребята, я вас не обману. Слово офицера. Но и вы ж меня поймите.
  -Ну что, Юр, поверим?
  -Я не пью.
  -Ну хоть немножко же попробуешь? А остальное, так уж и быть, я допью.
  -Совсем не пью. Особенно - в тюрьме, - с недоверием вгляделся Юрий в стыдливое лицо нанимателя.
  -Ну... если хотите, могу добиться разрешения выпустить вас на сутки раньше, - после некоторых колебаний сказал мужчина.
  -Ой, не надо, - не поверил ему Стёпа.
  -Честное слово. Начальник тюрьмы - мой родной дядя.
  -А сам ты кто по званию?
  -Старший лейтенант.
  -Хм, - с прежним сомнением направил Стёпа взгляд куда-то к небу; а Юрий опустил свой взгляд на грешную землю.
  Там бравые сержанты всё ещё стояли по сторонам лестницы. Каждый из них твёрдой рукой держался за шест своей боковины, словно за древко славного тюремного знамени. Всем своим мужественным и деловым видом сержанты давали понять: не беспокойтесь, любимый и глубокоуважаемый младший офицер из смежного ведомства, средство спуска с ваших следовательских высот - под нашей надёжной охраной.
  'Так возлюбить какого-то человека, пусть даже и собственного следователя - выше сил и привычек любого нормального надзирателя. Тем более что любой надзиратель отлично понимает, что в конечном итоге решает не следователь, а те, кому он служит. А вот выказать подчёркнутое уважение родственнику своего прямого начальника - для любого надзирателя дело святое, - подумал Юрий. - Насчёт того, что дядя по его рекомендации выпустит любого преступника досрочно, племянник, скорее всего, врёт. Но ведь и я ничего не потеряю, если проведу день не в вонючей камере, а на спортивной площадке и на свежем воздухе'.
  Сговорились на том, что Стёпе достанется бутылка водки, Юрию - досрочное освобождение.
  Глава 30. Шарашка и шабашка.
  
  Вторник прошёл как обычно. А в среду, сразу после завтрака, в камеру вошёл заказчик. Стёпа и Юрий узнали его не сразу; на сей раз он был в милицейской форме.
  Работы, вопреки предыдущей агитинформации, было очень много. Не удержался-таки мент от въевшейся в душу привычки, соврал. Прежде всего, глины и песка было не две кучки, а две огромных кучи. К тому же песок требовалось предварительно просеять через кроватную сетку, дабы отделить его от мелких камней. Да и перетаскивать все эти сыпучие тяжести нужно было не просто в дом, а на второй этаж. А дом скромного милицейского офицера был до неприличия приличным, с высоким фундаментом и высоченными потолками.
  Начали гастарбайтеры лихо, и уже к обеду вся глина и почти треть песка были перенесены и разложены на кучки согласно нарисованной заказчиком схемы. Часов в четырнадцать приехал старлей, вынул из сиреневых 'Жигулей' судки с пищей, а потом вдруг побагровел лицом и свирепо закричал:
  -Вы что, продали всю глину?
  Стёпа бурно оскорбился. Юрий повёл хозяина на экскурсию по комнатам второго этажа, методично и скрупулёзно показывая объём проделанных работ.
  Старлей, постепенно приобретая нормальный цвет лица, тщательно исследовал все кучки. После долгого и кропотливого сложения зримых объёмов всех кучек получилось, что глины не только не убыло, но, если верить арифметике, даже прибыло.
  -Извините, ребята. Таких темпов работы я просто не ожидал, - слегка сконфузившись, скороговоркой пробормотал старлей.
  -Ага! - взвился Стёпа. - Значит, ты с самого начала рассчитывал, что мы не успеем всё сделать? Чтобы не рассчитываться? В общем, так: Юра как хочет, а, моя работа закончена. Или - отдавай мою поллитру сейчас.
  -А-а... ты не...? - осторожно посомневался старлей. Стёпа ответил ещё более гордым взглядом, и старлею ничего не оставалось, как глубоко вздохнуть и широко открыть багажник машины.
  -Палёнка, - едва взглянув на бутылку, с осуждением произнёс Стёпа.
  -Но она - хорошая, - стыдливо возразил старлей.
  -Откуда? - сурово спросил Стёпа.
  -С Осетии. Один мой коллега оттуда, прямо с завода, привозит и... ну... распространяет.
  -Ладно; сойдёт, - смилостивился Стёпа. - Эту я знаю; её какой-то мент и в наш ларёк привозит. Правда, неплохая, - квалифицированно пояснил он Юрию. - Но тогда, - опять обратился Стёпа к старлею, - мы у тебя на огороде лучку на закусь нарвём.
  -Да это не мой... Тёща сажала... Она ж меня... Ну, ладно. Отбрешусь как-нибудь. Скажу - ночью обворовали. Но - смотрите: сейчас не пейте, только за ужином. Не забудьте: мне надо, чтобы к завтрему было сделано. А то с досрочным освобождением и возиться не стану.
  Машина, взвыв мотором, попылила по улице, а Юрий и Стёпа, усевшись на порожках дома, принялись за обед.
  -Штой-тось в горло ничё не лезет, - после пары ложек арестантского перлового супа раздумчиво сказал Стёпа. - Надо бы чевой-то для смазки... и для сугреву... а то, пока таскали, распарился, а щас вроде как озяб... похоже, холодать стало... погода портится, что ли? Ага, вишь? Облака находят. Вдруг дождь пойдёт? Как бы не простудиться. Придётся принять по сто грамм. Тебе тоже наливаю. А пятьдесят? Ну, как хочешь. Тогда я сам, - решительно резюмировал он; и принялся выковыривать алюминиевой вилкой полиэтиленовую пробку из водочной бутылки. Вилка безнадёжно согнулась, но Стёпа не отчаялся и, отбросив её в сторону, принялся скрипеть по стеклу горлышка собственными зубами.
  К концу обеда бутылка была практически пуста. Как Юрий ни убеждал Стёпу, что к вечеру станет ещё холоднее, тот не верил; но чем активнее согревался, тем более озябшим себя чувствовал. Когда же он наконец согрелся, то непререкаемо заявил, что теперь у него, по закону Архимеда, послеобеденный тихий час.
  Пришлось Юрию работать одному. Вначале он взялся за просеивание песка. Часа через два весь песок был просеян; но разбудить Стёпу не удалось. Таскать носилки в одиночку было невозможно, пришлось носить песок в вёдрах. Через пару ходок он обмотал дужки вёдер тряпками; и всё равно те прямо-таки врезались в ладони, разом за разом углубляя на одних и тех же местах тёмно-синие вмятины. Вес-то каждого двенадцатилитрового ведра с песком - килограммов за двадцать.
  Стёпа проснулся часам к восемнадцати, но толку от него было мало: тяжёлые вёдра то и дело заносили его в сторону. Однажды он чуть не упал с межэтажной двухмаршевой лестницы, перила на которой к тому времени не были установлены. После этого он, для обретения формы, похмелился остатками спиртного; но почувствовал себя ещё хуже. И принялся уверять себя и Юрия, что причина его ненормального состояния - в палёнке. Не водка, а настоящая отрава. Выход один: надо бросать работу и требовать от хозяина другой водки, настоящей.
  Юрий, проходя с переполненными вёдрами мимо косовато сидевшего и пьяновато разглагольствовавшего Стёпы, скептически хмыкнул. Стёпа вздрогнул, выпрямился и горько сказал:
  -Ты думаешь, меня от водки качает? Я как представлю, что она там сейчас... пока я здесь... Эхххх...Пей, не пей, всё равно в голове только это крутится... Как ты думаешь, мне с ней развестись? Всё-таки - дочка у нас... Да и ... люблю я её.
  -Не знаю, - поставив вёдра на землю, сочувственно произнёс Юрий. - Но... - и замолчал.
  -Да, - грустно кивнул головою Стёпа. - Я уже и сам так думаю. Никто ж её не заставлял; сама...
  Дальше они работали молча. При этом Стёпа, как то поначалу ни было удивительно Юрию, совершенно не шатался, хотя и работал намного быстрее своего подуставшего напарника. Пока Юрий делал три ходки, он, чуть ли ни бегом, успевал сделать четыре, а то и пять.
   Поздним вечером, уже почти ночью, приехал старлей. И опять очень удивился, что они успели сделать всё. И даже больше: от скуки, во время ожидания его приезда, посыпали мелким булыжником, оставшимся после просеивания песка, полосу земли от калитки к дому. Но - следователь есть следователь; не смог удержаться от осмотра места возможного преступления. Прошёл с фонариком по всем комнатам, взвесил в уме и посчитал: заполнит сумма кучек кузова двух 'Камазов'? Не продали уголовники чужой песочек?
  По приезду в КПЗ охранники заставили обоих шабашников 'дыхнуть': а вдруг кто-то нарушил строгий тюремный режим и нуждается в повторном применении исправительных мер.
  -Ну и чё? Я заработал! Не все ж такие жмоты, как вы! - погнал Стёпа на обоих 'нюхачей' волну густого перегара. Но те от него только отмахнулись.
  -Не лезь не в своё дело.
  -Не путайся под носами.
  А вот Юрия заставили пройти четыре круга испытаний. В сумме он дунул в нос каждому из охранников по три раза . Сначала - в присутствии Стёпы. Потом Стёпу, чтобы он не вносил искажений в эксперимент, отослали в дальний угол. Потом к Стёпе присоединился один из охранников. Потом охранники поменялись местами; после чего наконец-то догадались, что подозреваемый невинен, как молочный агнец, а подозрительный запах исходит от них самих.
  Глава 31. Падшие оковы.
  1
  После досмотра и обнюхивания арестанты отправились на уборку. В свой клоповник они вернулись уже на следующие сутки, двадцать девятого, в половине первого ночи. Но ещё с полчаса Юрий ворочался и не мог заснуть, так и сяк прикидывая варианты своих гипотетических действий после маловероятного выхода из заключения.
   Посадили его шестнадцатого августа. Если после отсидки пятнадцати суток его всё-таки выпустят, случится это тридцать первого августа, в субботу. В местной сберкассе суббота и воскресенье - нерабочие дни. Уехать, а главное - доехать без денег он не сможет. В лучшем случае удастся сделать это в понедельник, второго сентября. Если он сумеет в тот же день уехать, приедет в Евпаторию во вторник.
  Его отпуск официально заканчивается тридцатого августа, в пятницу. На заводе суббота и воскресенье - тоже выходные дни; и теоретически можно бы выйти на работу в понедельник. Но начальник цеха предоставил ему отпуск без содержания с тем условием, что он, в случае производственной необходимости, и на выходных будет трудиться на своём рабочем месте. И заставил в этом расписаться. 'Производственная необходимость', попросту говоря - аврал, возникнет в том случае, если завод не успеет выполнить план за август. Что весьма вероятно: заводы-поставщики тоже работают в 'авральном режиме'. Явка трудящихся на субботник или воскресник якобы добровольная; но лучше пропустить обычный рабочий день, чем этот. Потому как будет решаться, получит ли цеховое начальство свои премиальные; и не уважать такое желание хоть и не столь опасно, как не уважать суд, но - тоже чревато неприятностями. В крайнем, в самом крайнем случае надо заранее, хотя бы за день сообщить об очень убедительной причине неявки. Всё-таки авиационный завод - не детский садик, а оборонное предприятие. А он не сможет сообщить хотя бы какую-то ерунду. Хуже того: выйдет на работу, в лучшем случае, в... среду. Без каких-либо оправдательных справок. По советскому законодательству положено увольнять за три прогула без уважительных причин. Если аврал будет официально объявлен, увольнение гарантировано.
  Но это ещё так-сяк. Работу найти можно; лишь бы сына не потерять. А шанс, что хозяйка если не в пятницу, то уже с утра в субботу позвонит в милицию, весьма велик. Да и - мальчишку жалко. Он и без того уже почти не верит в родительскую заботу и отцовскую любовь...
  Если вчерашний работодатель выполнит своё обещание, а начальник милиции не выполнит, и удастся выйти в пятницу, это вряд ли что изменит. Двери и решётки открывают перед постоянными клиентами около десяти утра. К тому времени в сберкассе соберётся очередь протяжённостью суток на трое. Попытку получить деньги, опять-таки, придётся отложить до понедельника.
   'Эх, если бы удалось вырваться из тюрьмы уже завтра, в четверг... То есть - уже сегодня. И желательно - с самого утра. Тогда можно было бы даже к первому сентября успеть... Алёшку в школу отвести...'
  'Хватит мечтать попусту. Пора молиться - и спать. А там - как Бог даст'.
  2
  Утром, не было и семи, дверь камеры широко распахнулась.
  -Встать перед начальником тюрьмы! - свирепым голосом проорал через порог тюремный сержант. Юрий и Стёпа поднялись с настила и стали вдоль стены. Сержант, изображая не только лицом, но и всею подобострастно изогнутой фигурой самое глубокое почтение, отступил в сторону, и в камеру вошёл помятого вида майор с одутловатым красным лицом старательно пьющего человека.
  -Ну, сознавайтесь: который из вас сегодня освобождается? - больным голосом спросил майор.
  Оба арестанта озадаченно переглянулись.
  -Что, и сам не знает? Во даёт. Пригрелся, понимаешь, и уходить от нас не хочет. Ничего, сейчас выясним. Вот ты: когда выходишь? - ткнул майор Юрия пальцем в грудь, ещё до этого прямого физического воздействия отбросив его к стене мощным выбросом полупрокисшего перегара.
  -Надеюсь, что завтра, - с невольным вздохом ответил Юрий.
  -Во даёт. Надеется он. А когда и на какой срок сюда поступил?
  -Шестнадцатого, на пятнадцать суток. Но мне вчера ваш... старший лейтенант, за то, что мы у него работали, пообещал, что можно на сутки раньше, - чётким военным голосом доложил Юрий. В мутных глазах майора ничего не отразилось, и Юрий торопливо добавил: - Он говорил, что согласует с Вами. Может быть, не успел? Мы вчера поздно закончили.
  -Ну чего орёшь? И без того голова болит, - несчастным голосом пробурчал майор. - Говорил мне про тебя племянник. - И совсем уж грустно закончил: - Значит, ты и выходишь.
  -Как? Уже сегодня? - не поверил невероятной удаче Юрий; но сразу же смолк и насторожился: не очередная ли милицейская ловушка? Выпустят на два дня раньше, а оформят как побег...
  А майор, поворачиваясь к двери, негромко скомандовал сержанту: - Закрывай, пойдём его оформлять. Завтрашним числом. А выпустишь сегодня после завтрака. Но его не корми, пусть дома ест.
  -Товарищ майор, нельзя его выпускать, - тихонько возразил сержант.
  -Ты что, вздумал меня учить, что и как надо делать? - слегка покачнулся и густо побагровел майор.
  -Нет, я просто напоминаю, что...
  -О-о! Так что, тот мент не надул? - полностью заглушив шёпот сержанта, истошно вскричал Стёпа. - И в самом деле на день раньше отпускаете? И меня тогда отпустите! Я тоже работал! Вот, гляньте, руки аж...
  -Не надо мне ничего напоминать! А то как бы я тебе чего не напомнил! - натужно прорычал сержанту майор. Сержант смолк, а майор устало простонал Стёпе:
  -Не ори! Говорю ж: голова болит. Мне племяш только про одного говорил.
   -Да я... я лучше бутылку обратно верну! - ещё отчаяннее вскричал Стёпа. - Мне ж надо срочно домой! Она ж там с этим... Я их...
  Начальник тюрьмы остановился, сглотнул похмельную слюну и, повернув голову в сторону Стёпы, критически посмотрел на его неказистую ферменную спецодежду.
  -Бутылку чего? - со скепсисом спросил он.
  -Как - чего? Такой же палёнки! Чё брал, то и отдам, - с деловой скаредностью ответил хуторянин.
  Майор уничижительно хмыкнул. Сержант захихикал уголками рта, каждый из которых он кривил принципиально по-разному: презрительно вниз - в сторону глупого, жадного и малоразвитого заключённого, почтительно вверх - в сторону мудрого начальства.
  -Чего ржёшь, как конь? - оборвал его веселье майор. - И стой смирно. Не стучи копытами, не тряси пол. И без тебя голова раскалывается. Вместо того чтобы принести что-нибудь на похмелку, только болтает да регочет. Даже как закуску организовать, и то я догадываться должен. Вон, заключённый, - а и тот сообразительней, чем ты.
  Сержант подавился последним 'хи' и смолк, а майор раздумчивым голосом спросил у Стёпы:
  -Через сколько времени сможешь принести?
  -Ну... В одиннадцать киоск откроется, - принялся честно подсчитывать Стёпа, - потом ещё сюда из хутора добираться...часов в двенадцать приеду.
  -В двенадцать? Ты что, хочешь, чтоб я тебя пять с половиной часов ждал и мучился? - с возмущением возразил майор. - До того времени я и сам что-нибудь найду, - возобновил он движение к двери.
  -А самогонки - хоть сейчас! Я тут, в станице, хорошую точку знаю! - взвопил Стёпа. - Хорошая самогонка! Абрикосовочка! Градусов шестьдесят, не меньше.
  -Хм...- задумался на мгновение майор; а затем очень доброжелательным тоном спросил: - А когда ты сел?
  -Двадцатого... на десять, - с робкой надеждой ответил Стёпа.
  На лице майора отразилась гамма боровшихся между собой разнообразных переживаний, от алчности и страстного желания незамедлительно опохмелиться до неподкупной офицерской честности; сражались они довольно долго, но в конце концов победила честность.
  -Так... какая же с тебя бутылка? - с тяжким разочарованием сказал майор. Стёпа горько вздохнул, а майор сообщил свою бескорыстную волю: - Ты и так сегодня выходишь. Что, считать не умеешь?
   И он начал загибать по одному толстые пальцы с неаккуратно обрезанными грязноватыми ногтями:
  -Двадцатое, двадцать первое, двадцать второе... - и когда он загнул все пальцы на обеих руках, то насчиталось, что выходить Стёпе на свободу нужно именно в этот день, двадцать девятого.
  -О! - радостно вскрикнул Стёпа; а затем опять произнёс тот же звук, но на сей раз - протяжно и грустно: -О-о-о... ххх... она ж не ожидает, что я сегодня приду... думает, что только завтра. Приду, а там... я ж не удержусь! Я ж... если он - там... я ж его...а может, и её... А... а можно ещё на сутки остаться? - жалобным голоском попросил он.
  -Ещё чего выдумал? Дуй отсюда! - сердито возразил начальник тюрьмы.
  -Ну... хоть немного позже... После завтрака, а? - с глубоким вздохом спросил Стёпа; и очень тихо, самому себе прошептал: - Тогда они оба уже на работе будут...
  -Завтрак! Какой ещё завтрак? Нет, ты глянь на него! Совсем охамел. Я, значит, бутылку с него не взял, а он ещё и закуски лишить хочет. Всё, оба свободны! - рассерженно выкрикнул майор; и, приказав вытянувшемуся в струнку сержанту: - Немедленно гони обоих! - косолапо вышел из камеры. Охранник, оставив дверь камеры открытой, помчался следом за ним.
  -Гля, чё эт он? Считать не умеет? - не зная, огорчаться ему или радоваться, растерянно пробормотал Стёпа.
  -Видимо, у них каждый день нашего пребывания здесь считается за сутки, - раздумчиво ответил Юрий; и наконец-то позволил себе радостно улыбнуться. - Заодно майор на нашем питании решил сэкономить. Мы же с тобой жаловаться не пойдём?
  -Ой, да пусть делают, чё хотят, - тяжко вздохнул Стёпа. - Мне-то чё теперь делать? Выходить?
  -Выходить. Пока есть такая возможность. И постараться более не попадаться, - посоветовал ему и себе Юрий.
  
  Глава 32. ... дежавю. (Окончание главы 4 "Свиданье третье, или...")
  1
  'Где же, когда я мог проколоться?' - за несколько секунд пролистав в памяти живые файлы минувших событий, опять спросил себя Юрий. 'Вроде бы всё было сделано чисто. Вроде бы ни на допросах, ни в беседах не проболтался. И даже протоколы не подписал... Кроме одного'.
  И вдруг он вспомнил те слова в прокурорском протоколе, которые ещё в момент подписания вызвали у него сомнения: 'Я вынужден был выехать с сыном за пределы Отрядненского района'. Видимо, эта фраза и была тем капканом, который добренькая следовательша старательно спрятала в бурьяне обширного пустословного описания. Для чего эта фраза могла быть использована? Только для одного: для обоснования необходимости передачи расследования с районного уровня на более высокий. 'Насколько высокий?'
  'Для того, чтобы доехать от Отрядной до Евпатории, придётся выехать не только за пределы края, но и за пределы РСФСР. Лариса не повезла бы Второгода в столь дорогостоящее путешествие за свой счёт. Предпочла бы сослаться на болезни, занятость, попросила бы доставить ей ребёнка пусть и позже, но бесплатно. Значит, Второгод оформил себе служебную командировку. В каком случае наше экономное государство могло расщедриться на такие траты? Если Алёшка находится в списке лиц, на которых объявлен всесоюзный розыск. Значит, для занесения его и, соответственно меня в этот список и понадобилось моё признание'.
  'Но, может быть, Лариса и Второгод едут не в Евпаторию, и не за Алёшкой, а на какой-то другой курорт? В Ялту, на совместный отдых...
  Не может быть. Второгод одет по форме; на курорт в милицейской форме не ездят. Да и Лариса не будет отвлекать от трудов праведных работающего на неё человека. Так что ехать в столь далёкое путешествие вместе они могут только за Алёшкой. Значит, они едут в Евпаторию. Второгоду Лариса нужна для того, чтобы предъявить её в отделе защиты материнства и детства. И, благодаря этому, суметь реквизировать ребёнка у любых попечителей. А она поехала потому, что абсолютно уверена в лёгкой быстрой окончательной победе. Иначе бы не стала тратиться'.
  'Вывод: Второгод знает, куда нужно ехать. То есть - знает адрес Алёшки. Узнал он об этом после моего выхода на свободу. Иначе бы он выехал раньше, а удовольствие гоняться за мной оставил бы волкодавам. Как он узнал этот адрес? Или от моей квартирной хозяйки, или от меня самого. От хозяйки - вряд ли. Её интересуют только деньги, а я заплатил ей до конца месяца. По сегодняшний день включительно. И позавчера сообщил, что уже еду. И пообещал надбавку за старания. Так что у неё не было смысла поднимать официальный шум по поводу отсутствия исправно платящего нелегального квартиранта.'
  'Значит, адрес выдал я сам. А произойти это могло только в одном месте: в переговорном пункте.'
  И он мгновенно вспомнил всё, что там произошло.
  2
  Небольшое здание сельского узла связи отличалось от соседних частных домов только прикреплённой над дверью фанеркой, на которой крупными синими буквами было написано 'Почта Телеграф Телефон'. В продолговатой комнате с единственной будочкой телефона-автомата находилась лишь сидевшая за перегородкой женщина в платье, скроенном по типу домашнего халата.
  -Телефон не работает. Авария на электрической подстанции, - скучным голосом сообщила женщина. - Обещают к вечеру исправить. А там - как работать будут. Что? Аварийный генератор? А чего его включать? Из-за одного клиента? Да что-о Вы говори-ите? Ну, ждите. Как - чего? Электрика. Нет, я включить не могу. У меня допуска нет. А как я Вам его вызову? Я ж Вам сказала: телефон не работает. Если он сам догадается, то, может быть, и придёт. Вообще-то он уже неделю на больничном; но сегодня должен бы его закрыть. Или продлить. В общем, ждите. Если уж Вам так надо поговорить. А если не хотите ждать, можете телеграмму послать.
  Юрию в первое мгновение стало даже стыдно за то, что он, вроде бы высококвалифицированный технический специалист, совершенно не понимает, по каким причинам отсутствие электричества сказывается лишь на жизнеспособности телефонограмм. А телеграммы и без электричества чувствуют себя вполне сносно. Неужто они летают на каких-то других кулонах? И только вглядевшись в обыденно-скучное лицо телеграфистки, он догадался о вполне естественной причине столь удивительных различий. Телефонограмма, словно вспугнутая бабочка, отправляется в полёт при первом же дуновении слов заказчика; а вот телеграмма, в виде бумажной куколки стандартного бланка, может лежать в дупле узла связи сколь угодно долго.
  Но умственное озарение не доставило Юрию интеллектуального удовольствия. Ведь при разговоре по телефону он мог бы сохранить инкогнито; собственно, ради этого он сюда и ехал. Если даже связистка поймёт и запомнит, что он звонил в Евпаторию, то - мало ли кто в 'бархатный' сезон мог звонить в курортный Крым? А вот в телеграмме, направленной директору, придётся указать свою фамилию.
  'Значит, эту телеграмму посылать нельзя, - решил Юрий. - Авось и так всё обойдётся. А вот без телеграммы квартирной хозяйке не обойдётся. Зато в ней достаточно указать своё имя. Мало ли Юр на Ставрополье?'
  'Ухаживаю заболевшей бабушкой приеду субботу дополнительные расходы оплачу вдвойне = Юра', - такой текст был на том бланке, что подал он связистке. Текст, в общем-то, безобидный; тем более что бабушки давно нет в живых. Но, кроме текста, там имелись и адреса. Обратный адрес, как и 'собственную' фамилию, Юрий, конечно же, придумал; а вот прямой адрес был точным.
  3
  'Итак, о местонахождении Второгод узнал, ознакомившись с содержанием бланка телеграммы. Но как он смог это сделать?'
  'По тому же алгоритму, по которому он подстроил эпизод с моим задержанием. Перед тем он знал, что год назад я уехал из Отрядной на своей машине. И понимал, что, если я не хочу её лишиться, то рано или поздно буду вынужден пригнать её обратно для техосмотра или на консервацию. В предвкушении этого события он нарочно сломал ограду моей усадьбы. После чего велел жившей там карабахской беженке, двухдетной вдове, как можно чаще напоминать моей матери об этом 'случайном' несчастье. А как только я приду выполнить её просьбу о ремонте - немедленно сообщить ему. Вот я и попался.
  А о чём он знал или догадывался после моего выхода из КПЗ? Что мне необходимо проинформировать человека, с которым остался Алёшка, о причине моей задержки и моих дальнейших планах. И что я постараюсь сделать это втайне от следствия. А он, своей откровенной слежкой, постарался сломать ограду моей тайны. Тою же слежкой он косвенно подсказал мне, что я вот-вот буду арестован. Когда я, сбежав от преследования в районе речки и близ трассы на Ставрополь, он понял: я опять попался в расставленную им западню. И он не поехал к мосту, где легко мог бы меня перехватить (хотя, не исключено, и поехал, но только для того, чтобы понаблюдать за моей посадкой издалека), а спокойно обзвонил узлы связи в расположенных вдоль трассы ставропольских сёлах. Где каждый раз 'просил' операторов 'помочь следствию в поимке опасного преступника'. А кто из советских госслужащих посмеет отказать карательным органам родного государства в таком пустяке? Ведь даже идти оттуда в Отрядненское отделение милиции не нужно, достаточно позвонить по указанному номеру с рабочего места и за государственный счёт.'
  'Но как Второгод мог знать, что я приду на узел связи в момент отключения там электричества? Ведь именно из-за этой случайности он смог узнать искомый адрес.'
  'Да так же, как, не зная о практике заказов на получение денег, он заставил меня уйти из сберкассы не с деньгами, а с перспективой долгого общения со следствием. Он, в телефонном разговоре, попросил операторшу узла связи сделать так, чтобы я не смог позвонить по телефону, но был вынужден послать телеграмму. А та, как опытный специалист, придумала уловку с отключением электричества. Отключила рубильник, или выкрутила предохранитель, и разыграла передо мною представление светопреставления. А я, не проверив выданной ею информации... не уточнив в соседних домах... даже не щёлкнув выключателем - написал признательные показания... Из-за непродуманности и поспешности, из-за собственной глупости искалечил сыну всю судьбу... Ахх... Как ужасно...'
  'Стоп. Некогда переживать. Надо думать дальше... Теперь понятно, почему Второгод, дождавшись моего возвращения из Ставрополья, поспешно уехал, оставив хлопоты по моему 'задержанию' на волкодавов. Ему было не до возни со мной; ему, для очистки своей профессиональной совести, было достаточно убедиться в том, что все его расчёты верны, и что я не подвёл его перед его начальством, не покинул Отрядную навсегда. Убедившись в этом, он помчался оформлять командировку и согласовывать с Ларисой маршрут предстоявшей поездки; и настолько торопился избавиться от нагрузки в виде меня, что даже перепутал направления бегства.'
  'Но: если следствию было известно содержание телеграммы, то было бы нетрудно вычислить: чтобы приехать в Евпаторию в субботу, я должен был выехать из Отрядной в пятницу. И понятно, что я должен бы постараться сделать это незаметно, то есть - ночью. Единственный у нас ночной рейс - на Краснодар; а именно через Краснодар проходит кратчайшая дорога в Крым. Получается очевидная глупость: перед тем меня два дня 'пасли' и ловили, а когда появилась легко предсказуемая возможность взять меня во время посадки в автобус - оставили на свободе. Но при этом, не скрывая и даже афишируя, подсадили в мой автобус сопровождающую. Но меня в Краснодаре опять беспрепятственно отпустили. Почему? Или - зачем?'
  'Наверное, в конце пятницы у следователя или у полковника возникло соображение, что было бы своевременным получить от меня ещё какую-то подсказку. Какую?'
  'Их может волновать только одно: проживает ли Алёшка по указанному в телеграмме адресу. Ведь адрес может принадлежать моему скрытному посреднику, или какому-нибудь деловому партнёру, который, кроме моего имени, ничего толком обо мне не знает. А об Алёшке и слыхом не слыхивал. А кроме того, окажись я умнее, чем есть, я мог бы вообще направить погоню по ложному следу. Они - в Евпаторию, а я - в Махачкалу. Как следствию в этом разобраться? Послать запрос в ГУВД Евпатории. Но там каких-то сведений обо мне и об Алёшке нет. Мы ведь живём без прописки. Так что, прежде чем ответить на запрос, ГУВД должен был послать по указанному адресу участкового милиционера. Но евпаторийское ГУВД тоже не сидит без дела; и у тамошних участковых тоже работы хватает. Из-за чего так быстро, уже в пятницу, ответ не пришёл. Потому-то меня и не 'задержали'. В тюрьме я особой ценности для следствия не представляю; следствию нужен не я, а Алёшка. А вот если удастся проследить за мной вплоть до места моего проживания, успех гарантирован. Да и, хотя бы пунктирно, прознать об общем направлении моей поездки - тоже удача.'
   'Итак, общая картина ясна. Второгод, оформив себе проездные документы, ради сравнительно комфортного отдыха перед предстоявшей ему трудной работой выехал в Краснодар в пятницу среди дня. Тем временем Лариса оформила отгулы или отпуск без содержания, а ранним утром субботы выехала в Крымск, на договорное место встречи со следователем. И вот они, уже через несколько секунд, проедут мимо меня. Опередить их на каком-то другом транспортном средстве, с тем, чтобы суметь до их приезда сбежать с Алёшкой в иные края, я не смогу. Основная часть денег лежит в чемодане, а того, что осталось в кармане, на такси не хватит... А если и хватит, роковой встречи на паромной переправе всё равно не избежать. Мне остаётся одно: ехать в Ростов, затаиться там и, по приезду Ларисы с Алёшкой, изыскать момент и способ вновь забрать его. Да, Алёшку дёргать жалко. Но если он останется у Ларисы, ему будет ещё хуже. И надежд на успех мало. Но надо же что-то делать...'
  Красный 'Икарус' с фанерной афишкой на лобовом стекле 'Краснодар - Симферополь' уже катил мимо одинокого деревца у стыка трассы и привокзальной площади. 'Не надо иллюзий: сейчас, в эти секунды я навсегда лишаюсь сына... Лариса, завладев им, сразу же начнёт убеждать его в том, что я - ужасный злодей, и уверять, что, в случае его 'измены', покончит с собой... Она актриса ещё та... Алёшка, из жалости к ней, откажется со мной ехать, а в награду получит от неё множество зла и несчастий...' - пытаясь разглядеть за стёклами автобуса Ларису и следователя, но из-за проступившей на глазах влаги не сумев этого сделать, с горечью и тяжким предчувствием подумал Юрий. И невольно взмолился: 'Господи, что же мне сейчас делать? Господи!! Что делать??'
  И вдруг он, неожиданно для самого себя, словно вырванный из своего укрытия неодолимой силой притяжения перенапряжённого взора, стремительно выбежал на дорожный асфальт. Но секунды предыдущего промедления сделали своё дело: автобус уже прокатил мимо и, набирая скорость, помчался по гладкой трассе. Юрий, отчаянно размахивая левой рукой, сунул два пальца правой руки в рот и громко свистнул. Шторка близ переднего слева пассажирского сидения на мгновение отодвинулась - и вновь задвинулась. Юрий отчаянно, громко, долго просвистел ещё раз. Та же шторка опять отодвинулась, но разогнавшийся автобус продолжал мчаться. И вдруг, подобно бежавшему к морю палубному истребителю, внезапно зацепленному резиновым жгутом корабля, метров через пятьдесят пути автобус резко затормозил и повернул вправо к обочине. Юрий, словно спринтер, засидевший на старте самого важного в жизни соревнования, помчался вдогонку.
  4
   Красная дверь, словно язык металлического великана, облизывающе ползла вбок, открывая тёмную впадину входа в салон. Водитель, увидев Юрия, удивлённо закричал:
  -О! Это ты? Ты что, здесь меня ждал? И как я тебя не заметил. Или ты слева стоял?
  Юрий, переводя дыхание, утвердительно кивнул головой
  -Ну, а чего ж так; сам виноват. Хорошо, сзади мне подсказали, что кто-то бежит; а то б ты тут остался, - продолжал водитель.
  'Значит, это и в самом деле Второгод, по милицейской привычке, обернулся на мой свист, - подумал Юрий. - Опознав меня, он немножко поразмышлял, посоветовался с Ларисой, и - велел водителю остановиться. Ну... может быть, так даже лучше. Надо постараться доехать с ними до Симферополя... Чтобы они пошли на это, придётся сыграть перед ними роль человека, осознавшего факт своего безусловного поражения. Готового лично привести их к сыну, готового уговорить его ехать с мамой ради того, чтобы избежать тюремного срока. Лариса мне поверит, потому как всё сказанное другими проверяет на клише собственного мироощущения, которое она считает непогрешимым. А тюрьмы она боится чуть ли не больше смерти.
  А вот Второгод в мою искренность не поверит. Он тоже проверяет сказанное другими на клише своего опыта; а главное - знает, как я веду себя в подобных ситуациях. Не поверив мне, он, если не сейчас, то по приезду в Симферополь сдаст меня в тамошний 'обезьянник'. Пусть даже ненадолго, дня на три; чтобы я и не мешал ему, но и, на всякий случай, был под рукой. Чтобы он поверил, его должен убеждать в необходимости и полезности нашей совместной поездки не я, а Лариса. А она будет убеждать его только в том случае, если это будет ей выгодно. Иначе она охотно даст волю своей мстительности, и будет убеждать Второгода в необходимости немедленно отправить меня за решётку.'
  -А я думал, ты на заднем сидении от контролёрши спрятался, - продолжал причитать водитель. - Ещё подумал: чего он прячется? Все контролёры здесь - свои. Ну, чего стоишь? Запрыгивай быстрей!
  'Странно, что Второгод и Лариса словно прикорнули в своих креслах, и даже не смотрят в мою сторону, - подумал Юрий. - Может быть, они не узнали меня? На всякий случай надо постараться пройти мимо них незаметно.'
  -Ногу подвернул, - не своим, хриплым, 'пропитым и прокуренным' голосом возразил Юрий. Старчески согнув спину и наклонив голову вправо, он ухватился левой рукой за правую стойку двери и с виду неловко, левым боком вперёд поднялся на стёртый чёрный зуб нижней челюсти дверного проёма. Окликов от Ларисы и Второгода не последовало.
  'Пожалуй, они и в самом деле они меня не узнали. Иначе вряд ли моё присутствие им было бы настолько безразлично. Хотя, возможно, хитрый Второгод хочет использовать фактор внезапности в качестве козыря в предстоящей игре, - ступил Юрий на следующую ступеньку. - А какие у меня козыри? Очень весомые: два громадных чемодана с очень хорошими и дорогими Алёшкиными вещами. Я Ларисе о них подробно расскажу, и она сразу сообразит: если оставить меня в Крымске, или в Симферополе, или в каком-то ином месте, кроме Евпатории, то со мною там же останутся и эти ценные чемоданы. Ведь, пока их не получит из моих рук Алёшка, они считаются моей законной собственностью. А вот если я смогу дотащить эти чемоданы до места назначения, то она, в качестве приложения к законно полученному сыну, увезёт из Евпатории все его вещи.'
  Дойдя так же, боком до кресла водителя, Юрий неспешно развернулся вправо, лицом к задвигавшейся двери, и теперь уже правым боком вперёд, спиною к милиционеру и женщине двинулся в конец салона. К тому времени дверь закрылась.
   'Сейчас, когда я уже не могу сбежать, они меня окликнут, - наконец-то разгадал Юрий коварный замысел следователя. - План моих действий? Радость раскаявшегося преступника, признание понимания того факта, что с мамой сыну будет лучше, подробное сообщение о содержании чемоданов. На феодосийском вокзале, не удержав желания похвастаться, показываю Ларисе самые ценные вещи; а заодно забираю из чемодана деньги. В Симферополе, сразу после выгрузки, оставляю Ларису и Второгода на якоре чемоданов, а сам, невзирая на любые возражения, бегу в здание автовокзала за грузчиком, или за билетами, или ещё за чем-нибудь. Там, через выход с другой стороны, выбегаю на соседний проспект, ловлю такси и мчусь в Евпаторию. Поймав на улице Алёшку - где ещё он по такой погоде может быть, как не на улице? - и мы исчезаем, как ветер в поле'.
  Ещё не миновав опасную зону, по звукам мерного несинхронного дыхания двух человек Юрий понял, что пассажиры этих кресел и в самом деле либо уже спят, либо пытаются уснуть. И, не сдержав необоримого любопытства, искоса через левое плечо взглянул на них.
  5
  Первоначально, в туманную окраину периферической области его зрения, вплыла фигура женщины, тихонько посапывавшей в слегка откинутом кресле. Лицо женщины было повёрнуто к окну и скрыто за пышно начёсанной и намертво залакированной копной крашеных хною и местами обесцвеченных волос. Юрий непроизвольно напрягся: он вспомнил, что именно это пятно, похожее на круглую ушастую ухмыляющуюся мордочку, он видел на причёске Ларисы во время её ухода с тюремной беседы.
  Ещё немного повернув голову и опустив взгляд, Юрий убедился, что платье ничем не отличались от того, что было на Ларисе несколько дней назад. И лежавшая на коленях сумочка сверкала тем же металлом и пленяла тою же качественно выделанной кожей. Единственное отличие, которое отметил Юрий - тогда, во время приезда в тюрьму Лариса всем своим существом излучала уверенность в победе и собственной правоте; сейчас же безвольно опущенная голова и неловко наклонённая влево, словно надломленная фигура свидетельствовали об усталости и плохом самочувствии.
  'Что-то она совсем плохо выглядит... Да и похудела... Болела всё это время, что ли? - с невольным сочувствием отметил Юрий. - Неужто не врала во время свидания, что плохо себя чувствует? Выходит, не врала. Может быть, у неё как раз тогда начинался грипп? Вряд ли; в таком случае и я бы заболел. Видать, что-то другое... Чем-то отравилась? Нет; тогда бы, на следующий день, ей было не до неспешных прогулок по парку... И не до орешков в шоколаде... А что могло случиться? Судя по резкому похуданию, что-то очень вредное, но не слишком заразное. Не чума с холерой. Иначе бы она менее чем за две недели не вылечилась. И не операция аппендицита, или ещё чего-нибудь такого, из-за чего есть нельзя. В таком случае она не смогла бы отправиться в эту поездку. Может быть, и в самом деле - нервы? Неужто... неужто передо мной она просто хорохорилась, пыталась показать себя уверенной и сильной, а как расстались - расстроилась, заболела и слегла? Видимо, так... Неужто Лариса и в самом деле страдает из-за Алёшки? Наверное ж. Недаром же она так резко исхудала. Печалилась о нём, скучала... всё-таки ж - мать... волновалась, удастся ли сыщикам найти сына, не удастся... переживала, вот и заболела, - глядя на неё, с невольной жалостью подумал Юрий. - Ой... - на мгновение засомневался он в своих выводах, - что-то не верится мне в столь резкое перерождение. Что-то не припомню я за Ларисой прецедентов неудержимой любви к кому-то кроме себя самой. Но... вот же оно, доказательство: несчастная больная мать решилась на дальнее путешествие ради того, чтобы поскорее увидеть сына. Так? Так. А коли так... может быть, я всё-таки неправ в своей категоричности? Может быть, будет лучше... проявив личную инициативу... попытаться прямо сейчас заключить с нею пакт о ненападении? Алёшка будет жить у меня в Отрядной, она в любой момент сможет его навещать, и всем будет хорошо. Но заключать договор, разумеется, надо не на словах, а с нотариальной записью в Симферополе...'
  И в этот момент женщина, шестым чувством ощутив устремлённый на неё взгляд, быстрым движением повернула голову вправо.
  6
  Заметив стоявшего возле неё мужчину, женщина развернулась в его сторону и, скользя томным взглядом вверх по телу заинтересовавшегося ею попутчика, с жеманной приветливостью улыбнулась. А Юрий едва не вскрикнул от ужаса, увидев её лицо - лицо Ларисы, постаревшей лет на десять и сделавшейся до неузнаваемости некрасивой.
  Глаза женщины тоже были серыми, и так же, как у Ларисы, теми же приёмами были зрительно увеличены и обезличены с помощью теней и туши. Умеренно-длинный нос женщины весьма походил на нос Ларисы; на нём даже присутствовала характерная для Ларисы небольшая горбинка. Ярко-красный рисунок губ изображал своими изгибами такое же светское высокомерие, с выражением которого Лариса входила в следственный изолятор. И только кожа на лице женщины, в отличие от кожи лица Ларисы, была дряблой и местами одутловатой, что указывало не столько на возраст, сколько на системное злоупотребление спиртным. Но заметить эти пагубные изменения можно было лишь при взгляде с очень близкого расстояния, ибо всё лицо и часть шеи, вплоть до цветастого платочка, кокетливо завязанного под дряблым подбородком, покрывал толстый слой камуфлирующего макияжа.
  Непроизвольно вздрогнув и резко вдохнув, а затем расслабляюще выдохнув, Юрий перевёл взгляд на сопровождавшего даму милиционера. Лицо его, как и у Второгода, было круглым, флегматичным и сонным, а сам мужчина выглядел чуть крупнее своего отрядненского сослуживца и на несколько лет его старше.
  Женщина, томно выдохнув запашок вчерашнего перегара, с вошедшим в привычку разочарованием закрыла глаза и медленно, урывками, словно ожидая оклика, вернула голову и тело в прежнее положение. Юрий, распрямившись, но ощущая внутри себя не радость, а опустошающую усталость, отправился в конец салона. В мозгу, словно в колесе с белкой, привычно гоняющейся за своим хвостом, крутилась и дребезжала перекладинками предложений не желавшая успокаиваться мысль:
  'Проклятие! Что за чертовщина? Как могло случиться, что в тот же автобус, что и я, угодили двойники Ларисы и Второгода? Словно две ракеты, запущенные из разных мест и с изумительной точностью настигшие цель в заданной точке мирового пространства-времени. Только - если ракеты похожи на какие-то другие, это ещё не удивительно. А вот у Ларисы и Второгода, возможно, во всём мире только эти двойники и есть. А уж что особенно удивительно - каждый из подставных персонажей прибыл в идеально соответствующем наряде. А один из них - ещё и в тщательно выполненном гриме. Будто и в самом деле жизнь - это наркоманский театр, я, на его сегодняшнем представлении, - одурачиваемый зритель, поверивший в реальность представленной иллюзии, а эти двое - актёры, старательно исполняющие назначенные им роли.'
  'А ведь и в самом деле: они, словно специально, в каждой мизансцене вели себя так, что я не мог отличить их от оригиналов. И я, поверив сыгранной ими пьесе, чуть не совершил поступок, который мог привести к очень неприятным последствиям. В лучшем случае - намного ухудшил бы нашу с Алёшкой жизнь. В худшем... Даже думать не хочется, что было бы в худшем. Вот чертовщина, так чертовщина! Иначе и не скажешь...'
  'Ладно, не надо валить свои ошибки на чертей, - подумал Юрий, валясь на диван последнего ряда сидений. - Просто я этих двойников недостаточно чётко рассмотрел, принял похожее за истину, на этом основании выдумал сказку про страшно умного ужасно старательного кошмарно предусмотрительного следователя, да сам же в неё и поверил. На самом же деле следователь не додумался либо поленился обзвонить несколько пунктов связи соседнего края, а в момент моего отъезда из Отрядной попросту спал.'
  'Ну, хорошо. А задержка автобуса? Кто, кроме Второгода и начальника милиции, мог организовать внеплановую подсадку в него сотрудницы смежных органов?'
  'Вероятно, сотрудница ехала по плану, а задержка произошла по привычке этих сотрудников к тому, что - никуда от них не денется простой люд. Пассажиры потерпят, шофера подождут. Потом, уже в автобусе, она, случайно или по чьей-то подсказке, опознала меня. И - решила проследить, куда и как я двинусь далее. Опять же - никакой чертовщины; обычная женская солидарность.'
  'И всё-таки - странно, что Второгод под конец, в решающий момент расследования так оплошал... Ведь до того он действовал вполне профессионально, ловушки расставлял аккуратно, вынимал меня из них ухватисто и вовремя... Почему же, когда я свалился в ту яму, которую сам себе вырыл, он не заглянул в неё? и поспешно умчался от меня в запутанный приречный тупик, словно боясь запачкаться почвой той местности, откуда я только что прибыл?'
  'Возможно, именно потому, что не глуп. И потому, что не робот, жёстко запрограммированный на выполнение стандартного алгоритма поиска и преследования заданной цели, а живое существо вида Homo Sapiens. И он, как человек разумный, как мужчина и как отец, понял: некрасиво, подло, бесчеловечно разлучать детей с теми, кто их любит, кто их нормально воспитывает и всеми силами о них заботится, чтобы отдать тем, кто ими тяготится. Нельзя в этом участвовать; даже если такого участия требует занимаемая должность и велит слепой закон. Поняв это, Второгод, пусть даже подсознательно, позволил себе 'не додуматься' до правильного по требованиям инструкции, но по человеческим меркам подлого поступка. Из-за чего, видимо, и пострадал; был отстранён от поимки меня, и заменён профессиональными 'волкодавами'.
  Но, похоже на то, отстранивший его полковник тоже понял и, в какой-то мере, одобрил мотивы моих деяний; ибо даже старым милицейским служакам кое-что человеческое не чуждо. А потому он и не направил 'волкодавов' к ночному автобусу на Краснодар; хотя вычислить вероятность моей посадки на этот рейс было нетрудно. Такое вычисление могли бы сделать и сами 'волкодавы', если бы хотели выслужиться; но и они предпочли спрятать свою сообразительность под маской слепой исполнительности. В итоге все они смогли проявить служебно допустимую меру человечности, а я получил шанс продолжить свою антигосударственную деятельность'.
  7
   'Вот это-то и странно, что - антигосударственную. Странно, что нашему 'самому передовому в мире' государству 'социализма с человеческим лицом' чуждо разумное и человечное. Что оно откровенно опутывает свой народ такими законами, основная, а то и единственная цель которых - жёстко сковывать и как можно сильнее привязывать людей к бездушному государственному механизму. Но и этого государству мало; оно ещё и скрытно обволакивает своих граждан пеленой всяческих подзаконных 'практик', назначение которых - душить, не давать дышать и развиваться всему тому, что самопроизвольно, но оправданно и своевременно рождается в недрах жизни. А тем самым оно превращает 'общество развитого социализма' в нечто наподобие 'бонсай' - недоразвитого, искорёженного деревца с безжалостно прищипываемыми побегами. Оттого и роста 'общенародного производства' нет, и плоды такого производства не очень хороши. Неужто наши руководители этого не понимают?
  Наверняка понимают. Не могут не понимать. Но все их 'оправданные шаги' и 'прогрессивные реформы' сводятся к толкотне внутри особо привилегированной правящей касты. К подковёрной борьбе за более высокие и тёплые места в государственно-политической надстройке. А под ними, в бетонной коробке с надписью 'Базис', - устройство типа фальшивящей шарманки, работающей по принципу роторной камнедробилки. Цилиндр барабана дробилки вращается под мерной поступью колонн, планово взбирающихся по его внутренней поверхности к льющемуся из правящей мансарды свету недостижимо чудесного будущего, а во время этого 'всенародного подъёма' нормальные, живые люди планомерно истираются в однообразный песок 'законопослушных' граждан. Кровь, пот и слёзы, выжатые из человеческой породы во время её истирания, усилиями самих же людей превращаются в рубины, янтарь, алмазы и другие материальные ценности, и по конвейеру подаются наверх, в правящую надстройку. Отработанный и выжатый человеческий песок укладывается в основание постройки, а его шорохи и скрипы, его стоны и вздохи, пропущенные через кривые трубы шарманки, преобразуются в грозные марши и славящие власть слащавые песни.
  Могут ли быть эффективными такие 'производственные отношения'? Нет. И может ли устоять государство, воздвигнутое на таком песке - послушном, легко продавливаемом, но, по сути, безразличном к судьбе чуждого их интересам строения? Вряд ли... Как там, в Евангелии?'
  -'И пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры... и было падение его великое...' - сквозь наваливавшийся сон пробормотал Юрий; и почувствовал по лёгкому покачиванию, что он, вместе с рухнувшим домом, куда-то плывёт по разлившейся воде.
  Дом уже лишился поехавшей в сторону крыши, и теперь выглядит как огромная, глубоко осевшая в воду ладья из разноразмерных, плохо подогнанных досок. Люди в растерянности топчутся на палубе, а в трюме, среди сложенных там вещей и прочих припасов, копошатся какие-то странные существа - маленькие, серые, с хитрыми человекообразными мордочками и быстро отрастающими безволосыми хвостами. Одни из них торопливо глотают всё подряд, другие вначале прогрызают отверстие в борту тонущей ладьи, а затем, ухватив в зубы что-либо из трюмных запасов, выскакивают с этим наружу. Некоторые из пловцов тонут, но большинство успешно делают по нескольку рейсов на скрываемый дождём дальний берег и обратно. А тем временем ладья всё стремительнее разваливается, а её останки всё глубже погружаются в мутную бурную воду...
   'А Алёшка? Где Алёшка? - встревожился Юрий; и вдруг он увидел сына на другом, совсем близком, словно бы выраставшем из воды берегу. - Живой! Никуда не уехал! Сейчас я переплыву к нему, и всё будет хорошо...'
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ
  части первой 'Прививка от ностальгии' книги первой 'Война миров' трилогии 'Брачные одежды'.
  
  Глава 1. Дезинформационное обеспечение................................................стр. 1
  Глава 2. Универсальная история.....................................................................5
  Глава 3. Бегство в оффшорную зону................................................................7
  Глава 4. Мотосамокат................................................................................10
  Глава 5. Пунктик третий.............................................................................13
  Глава 6. Выход из окружения......................................................................17
  Глава 7. Свидание третье; или... ..................................................................23
  Глава 8. Нагаданное несчастье и загаданное счастье..........................................26
  Глава 9. Безотказное приглашение.................................................................31
  Глава 10. Мировое решение..........................................................................34
  Глава 11. Надлежащее исполнение..................................................................37
  Глава 12. Квартет невинно пострадавших.........................................................38
  Глава 13. Спец-мед уют.................................................................................42
  Глава 14. Спец-мед предыстория.....................................................................44
  Глава 15. Первое свидание.............................................................................47
  Глава 16. 'Просите, и будет дано вам'.............................................................55
  Глава 17. Второе свидание.............................................................................60
  Глава 18. Административный ресурс................................................................65
  Глава 19. Добрый прокурор...........................................................................69
  Глава 20. Марат...........................................................................................69
  Глава 21. Ночь чрезвычайного спецмедобслуживания..........................................75
  Глава 22. Чистосердечное признание.................................................................80
  Глава 23. Чистота - залог свободы...................................................................82
  Глава 24. Мнения и меры...............................................................................84
  Глава 25. 'Наша взяла'.................................................................................89
  Глава 26. Свободный поллитркаторжанин.........................................................93
  Глава 27. Невертиси..........................................................................................95
  Глава 28. Путы освободителей и узы охранителей...............................................101
  Глава 29. Всяк сверчок знай свой шесток. .........................................................109
  Глава 30. Шарашка и шабашка..........................................................................115
  Глава 31. Падшие оковы................................................................................117
  Глава 32. ...дежавю (окончание главы 7 'Свидание третье, или...).........................120
  
  21.01.13
  
  Виктор Нехно
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"