Весна 1992 года была в Крыму капризной и ветреной. Случались и тёплые ясные деньки, но не более чем по три-четыре кряду; а затем с запада набегал очередной суматошный циклон. Вновь хлестал дождь пополам с крупитчатым снегом, порывистый ветер вырывал из рук прохожих выворачивавшие наизнанку зонтики, которыми он затем играл в парусные кораблики, назло промокшим хозяевам стремительно гоняя их по бесконечным лужам.
Циклон, покуролесив пару суток, безнаказанно убегал с территории Крыма за новую государственную границу, на Кубань. В Евпатории устанавливалась холодная, ветреная погода, по небу мчались отставшие от циклона сердитые белые тучки, изливавшие избыток своего раздражения в виде кратких крупнокапельных дождей. Через пару суток поредевшие остатки облаков уходили в эмиграцию, ветер понемногу стихал, и весна, хоть и с трудом, начинала возвращать свои права. Мокрый асфальт городских тротуаров беззаботно дымился парком, булыжные мостовые старых евпаторийских улиц всасывали разлитые по ним лужи в тесные щели между истёртыми камнями. Деревья, всосав корнями потеплевшую влагу, осторожно и недоверчиво раздвигали коричневые чешуйки почек, не спеша выпускать в холодный воздух нежные зачатки будущих цветов и листочков. А у обочин дорог и тротуаров уже зеленела молодая глупая травка, стремительно высовывавшая из земли тонкие зелёные стебельки своих хилых телец, норовивших укрыться от остаточных порывов ветра за серыми бетонными бордюрами либо прильнуть к прогретому солнцем асфальту.
Но не успевали впитаться лужи и просохнуть дороги, как из-за другой границы, со стороны суверенной Молдовы, прибегал следующий циклон, неся в Крым слякоть, ветер и промозглый озноб. И вновь хлестал дождь, вновь улетали зонтики и суматошно бегали по лужам промокшие растерянные люди.
А уж неприятностей и хлопот простому люду и без атмосферных неурядиц хватало. Страна Советов, то ли вняв чьему-то странному политическому совету, то ли, как утверждали сами политики, осознанно и самостоятельно, вдруг разорвалась на части, и гражданам любого из обрывков оставалось только завидовать атмосферным циклонам и послушным им тучкам - "вечным странницам", которым не было дела до новых границ и режимов.
Последствия рукотворного политического катаклизма сказывались на жителях Евпатории ничуть не меньше, чем на обитателях других городов и регионов бывшего Союза. Первыми результаты "незалэжной самостийности" почувствовали на себе рабочие и служащие местных фабрик и заводов.
Радиотехнический завод, из-за разрывов прежних экономических связей с поставщиками и заказчиками, большинство которых оказалось за границей, резко сократил производство; но, несмотря на это, практически всю производимую продукцию отправлял на собственный склад. Очень быстро склад был переполнен, а рабочие, целыми цеховыми коллективами, отправлены в бессрочный отпуск, закончившийся поголовным увольнением.
Вслед за тем залихорадило авиаремонтный завод.
В последнее время завод этот был ориентирован на ремонт двух типов самолётов: юрких фронтовых бомбардировщиков Су-25 и огромных противолодочных амфибий Бе-12. После развала Союза полки бомбардировщиков оказались за границей, в России; а в российском министерстве обороны быстро сообразили, что отдавать боевые самолёты, хотя бы и для ремонта, тяготевшей к НАТО стране нецелесообразно. А вдруг они вернутся на российскую территорию исправными, но с грузом натовских бомб? Лучше уж пусть ржавеют здесь, у себя дома. Всё равно летать не будут: топливо надо экономить. Его ведь можно продать за рубеж, тем же натовцам.
Амфибии, после раздела стран, стали принадлежать Украине; но оплачивать их ремонт (как и производство какой бы то ни было военной техники) новое украинское правительство не считало нужным. Ведь эпоха конфронтации с Западом закончилась навсегда, и пришла пора заботиться не о починке годного лишь в металлолом старья, а том, чтобы опередить другие осколки Союза в распродаже хотя бы нового вооружения тем дуракам, что всё ещё верят в вероятность каких-то войн.
Но авиаремонтникам новую прогрессивную стратегию никто из членов ни одного из правительств не объяснил. И они, то ли от безысходности, то ли из бесплодных надежд на несбыточное чудо, какое-то время продолжали доводить до ума самолёты, ремонт которых уже был начат. Но вскоре авиазапчасти перестали поступать (смежники также оказались за границей), оплата за проделанный ремонт не производилась, а если и производилась, то с огромной задержкой. И зачастую получалось, что, когда деньги наконец-то приходили, то, благодаря галопировавшей инфляции, оказывалось, что реальные затраты намного превышают оплату. Опять начиналась переписка с министерством, поставщиками и заказчиками; а самолёты, оставленные военными заказчиками на произвол судьбы, продолжали мирно пылиться в цехах либо активно ржаветь на открытых стоянках. Благо, иных претендентов на эти ремплощади не поступало.
Нельзя сказать, что заводчане (как радиотехники, так и авиаремонтники) не пытались бороться за самовыживание.
Радиотехники, привыкшие выпускать точную и надёжную, но дорогостоящую электронику для нужд армии, пытались выпускать электронные часы, электрические чайники и прочую ерунду, которая в условиях дикой инфляции, хронических невыплат зарплаты и дефицита на все жизненно необходимые товары совершенно не пользовалась спросом. К тому же эти надёжные часы и крепкие чайники не выдерживали ценовой конкуренции с заполонившим все рынки дешёвым, хотя и крайне некачественным иностранным ширпотребом.
Авиаремонтники также, хотя и не столь целенаправленно и спешно, принялись приспосабливать военное производство под выпуск нужных народу товаров; разумеется, таких, какие будут соответствовать высокому имиджу авиационной промышленности и станут залогом процветания родного предприятия. Руководству завода виделось, что в перспективе торжества либерализации и рыночного процветания нужно взяться за производство современных частных самолётов; а для начала, для накопления опыта, - за разработку и производство мотодельтапланов. Подразумевалось, что дельтапланы будут расхватаны фермерами, которые, с их помощью, будут опрыскивать свои поля; а также - инспекторами рыбнадзора, пожарной охраны и прочими заинтересованными структурами. Благодаря большим и скорым доходам от массовых распродаж дельтапланов будет быстро накоплен начальный капитал, усвоен рыночный опыт, приобретена деловая сноровка, после чего доадамовым Ан-2 ничего не останется, как уступить место в небе новым элегантным ЕвА-1.
К сожалению, не с спустившиеся с неба на землю конструкторы не смогли предусмотреть, что ни великодержавное правительство России, ни самостийно-прозападное правительство Украины вовсе не намеревались вводить в перечень прав и свобод своих граждан обыденное на Западе понятие свободы воздухоплавания. Мол, что немцу Русту - благо, то украинцу и русскому - смерти подобно; уж мы-то знаем и своих дураков, и их лётные пути-дороги.
Из-за этого политического незачатия оба рождённых для полёта мотодельтасущества оказались юридическими калеками. И, соответственно, не смогли принести предприятию золотые яйца запланированного дохода.
Конечно, в те смутные времена можно было продать всё что угодно и без соблюдения особых юридических формальностей. Так сказать, по бартеру: мы тебе - дельтаплан, ты нам - картошку, которую мы выдадим нашим рабочим вместо зарплаты. Но к тому времени выяснилось, что обещанный правительством расцвет фермерских хозяйств переносится с весны этого года на осень какого-то другого; а может быть, и отменён вообще. А ни конвульсировавшим в родовых муках фермерским хозяйствам, ни агонизировавшим в реформациях колхозам и совхозам воздушные средства отравления живой природы были ни к чему. Поскольку поля уже и наземными-то средствами не обрабатывались, а ядохимикатов, гербицидов - пестицидов - удобрений, и в помине не имелось. Всё производство этой бесчеловечной продукции, крайне опасной и вредной для здоровья работающих там людей, спешно разваливалось в глобальных целях увольнения (спасения от заражения) рабочего персонала и дальнейшей приватизации заводов спасающими их директорами.
В силу этих объективных причин лётная жизнь обоих дельтапланов закончилась после нескольких испытательных полётов. Разумеется, незаконных; а потому и не оплачиваемых. Более того, отважным испытателям и их частным спонсорам, из числа коллег и друзей, пришлось понести довольно значительные материальные потери и моральные огорчения: бензин-то надо было покупать, а он уже тогда был страшно дорог. А к тому же - в страшном дефиците, и разбавлен водой, из-за чего один аппарат едва не булькнул в море, а второй потерпел поломку при аварийной посадке. После чего ГАИ пригрозило, что со всех особ, виновных в существовании фактов общественно-опасной езды без прав на неоформленных и незаконно произведённых транспортных средствах, будет взимать особо высокие штрафы. Очень, очень высокие. Аж до неба достанут...
В итоге дельтапланы плавно, но вполне планомерно спланировали на вечный отдых в один из опустевших самолётных ангаров. А уж о планах строительства самолётов никто и не вспоминал; не до нелепых прожектов, завод спасать надо. Руководители завода взялись за разработку реально осуществимой стратегии конверсии производства.
Вначале хотели переоборудовать завод под производство легковых автомобилей. В Швеции же на одном из заводов вышло - выпускать вместо самолётов шикарные высококачественные Вольво. А что, в Крыму так нельзя? Тут для этого даже условия лучше. Климат - теплее, рабочая сила пока что дешевле; значит, себестоимость будет ниже, чем у северо-западных конкурентов. А то, что дороги здесь даже летом хуже, чем у них в их вечный гололёд, тоже неплохо: можно будет задействовать пару дополнительных цехов под ремонт.
Но затем было найдено более оригинальное решение: начать производство малотоннажных элитных яхт. Мол, ладно уж, не будем составлять конкуренцию западным коллегам. Пролетариат ихний жалко: остановим им всё производство, останется у них на заводах по одному цеху, и будет им также погано, как сейчас нам. Так и быть, пусть шведы и прочие немцы ездят на своих Вольвах и Мерседесах, раз уж они к ним привыкли. Но когда они приедут к нам на отдых (а это вот-вот случится, потому как все до одного иностранцы просто изнывают по невиданной ими доселе постсоветской экзотике), то пусть уж покупают себе яхты здесь. В самом деле: не тащить же им яхты оттуда? И им - выгодно, и нам - хорошо.
А там, смотришь, и у нас, как обещают правительства, собственный средне-богатенький класс подрастёт. Вот тогда и наши земляки начнут яхты расхватывать. Потом - регаты начнутся, круизы по Чёрному и Средиземному морям. К тому времени средне богатые в класс сильно богатых переплывут. Захотят в кругосветные плавания; а для этого нужны яхты побольше и посолиднее... Смотришь, лет через десять завод - в мировых лидерах яхтостроения!
Надо признать, что с яхтами получилось лучше, чем с дельтапланами. Обе яхты, причём - очень удачно и выгодно, по цене истраченных на производство материалов, приобрели руководители производства по их изготовлению. К сожалению, о том, сколько миль эти яхты проплавали, и сколько шведов перевезли, история умалчивает.
На этом, к сожалению, успехи закончились. Начался развал предприятия и планомерное сокращение трудящихся. Из всех заводских служб не подверглась сокращению только одна - ВОХР, вооружённая охрана; а из всех цехов в более или менее рабочем состоянии остался лишь один - двадцать первый. Его неожиданно спас российский Аэрофлот, из непонятного альтруизма поставивший сюда на ремонт несколько своих Як-42. Остальные цеха были либо законсервированы, либо в них вяло трудилось по два-три человека на отдельных мелких производствах, обеспечивавших двадцать первый цех какой-нибудь ерундой типа подзарядки самолётных аккумуляторов.
Вслед за механическими заводами стали рушиться предприятия местной пищевой промышленности.
Первым занедужил рыбоперерабатывающий завод. Опять же - по той простой причине, что завод остался на территории Украины, а поставщик, рыболовецкий флот, куда-то уплыл. Вначале думалось, что - в ведение России; затем оказалось, что Россия сама в неведении, где и на кого работает её флот. Найти флот так и не удалось, и завод, лишившись возможности консервировать рыбу, законсервировал собственное производство.
Затем залихорадило мясокомбинат. Хотя вначале, казалось, дела у него пошли как никогда блестяще. Поскольку колхозы, получившие от правивших шоковиков право на бесплановую самостоятельность, вошли в состояние шока и принялись сдавать на мясо всех своих тощих коров. Причина была веской и научно-обоснованной: молока коровы дают мало, потому что им не хватает кормов. А жрут эти крупнорогатые скоты много, из-за чего не хватает кормов более рентабельным свиньям и овцам. А как только коров истребили, из-за растущего прогресса отсутствия тех же кормов были прикончены свиньи и овцы. А также почти все пернатые.
То было время необычайной деловой активности и небывалой производительности труда работников мясокомбината. Трудились беспрерывно, в три смены; но, несмотря на все старания, не могли со всем сырьём справиться. Приходилось кое-что и растаскивать. А когда, года через три, стало полегче, то выяснилось, что пора сворачивать производство: перерабатывать больше нечего. Живность в колхозах и совхозах истреблена, и надежд на её восстановление нет. Недвижимость - фермы, загоны, комбикормовые цеха и прочее - развалена и, до последней балки и листа шифера, растащена. Руководство мясокомбината взвыло жалостным воем к новому прогрессивному классу сельских производителей, к фермерам: граждане капиталисты-кулаки-эксплуататоры, не будьте скотами, вспомните о том, что тоже были нормальными советскими людьми, сдайте свой скот на питание народу! Но, как оказалось, фермеры, как и их хозяйства, есть только в стратегических планах по дальнейшему прогрессу шока; но конкретных юридических решений по решению намеченных задач ни в одном из шоковых планов нет.
Это был шок. Тем не менее, нельзя сказать, что мясокомбинат не пытался бороться за самовыживание. Пытался, очень даже пытался. Барахтался, корчился, долго и отчаянно конвульсировал. Причём - даже оставшись без головы, то есть - без своего умного, опытного и умелого руководства, что частью уволилось по собственному желанию, а частью было переведено на другие, более ответственные руководящие посты. Увы, работникам из низшего звена бежать с мясоперерабатывающего корабля было некуда; и они, собрав себя на общее собрание, выбрали себе из себя нового генерального директора. Понравился он им тем, что маркетингово предложил: нужно, воспользовавшись растерянностью конкурентов-рыбопереработчиков, взамен производства мясных изделий наладить на комбинате линию по консервированию мидий, водившихся в окрестных водах.
Но толку из этого не вышло. Если не считать огромной горы раковин, оставшихся посреди двора мясокомбината на годовую память о неудавшемся новаторстве. Поскольку примерно таковой срок она отравляла всю окружавшую местность отвратительнейшей вонью гниющих мидий.
Вслед за мясокомбинатом пришла очередь завода по производству пепси-колы. Увы, к тому времени населению, начавшему перебиваться с хлеба на воду, было уже не до пепси.
Одновременно стал терпеть убытки ликёроводочный завод. Что в первое время казалось вообще невероятным: ведь он, после окончания "эпохи борьбы с алкоголизмом и пьянством", наконец-то заработал в полную силу. Но то, чего не смогла сделать общегосударственная антиалкогольная компания, легко и без особых усилий сделали нищета и голодание. Самые нестойкие и незакалённые из потребителей спиртного бросили пить, самые стойкие - перешли с водки на лосьоны и стеклоочистительные жидкости, самые предприимчивые начали гнать самогонку. Чаще всего - из самой невообразимой дряни, от оставшейся на колхозных полях мёрзлой картошки до пищевых отходов из мусорных баков. Как то ни покажется удивительным, но для простых жителей Украины, крупнейшего производителя сахарной свеклы, сахар вдруг оказался очень дорогим и дефицитным продуктом.
Последними потерпели поражение в борьбе за существование, достойное западных стандартов, трудовые коллективы санаториев и домов отдыха. А также, хотя и в меньшей степени, частные домовладельцы, втайне от властей сдававшие жилье приезжавшим на летний отдых "дикарям". Обедневшие граждане России и Украины перестали увлекаться туризмом, а немногие разбогатевшие уплыли на курорты и пляжи "дальнего зарубежья".
Усугубляла ситуацию совершенно одичавшая инфляция. Мало того, что люди сплошь и рядом лишались работы; но и те, что трудились, не покладая рук, на свою зарплату могли приобрести очень и очень мало. Заработные платы хотя и росли, но далеко не такими темпами, как цены. Параллельно с этим процессом росли сроки задержек зарплат, пускаемых директорами и министерскими чиновниками в банковский оборот. В итоге люди, за счёт бешеной инфляции, получали свою зарплату фактически обесцененной. Над населением постсоветского пространства стала нависать угроза элементарного голода. А то и реально придавила.
Но, конечно, были и процветавшие слои населения; в основном - те, кому и война - мать родна. Благоденствовали депутаты законодательных собраний, не стеснявшиеся назначать самим себе оклады, достойные их высоких аппетитов. Преуспевали крупные чиновники, прежде всего - министерские, которым депутаты, в благодарность за их высокую моральную поддержку и бесперебойное финансовое наполнение официальных депутатских окладов и полускрытых выплат и льгот, утверждали запрашиваемые ими оклады. Далеко не бедствовали бравшие пример с головы областные и районные депутаты и чиновники всех хвостов и мастей. Вполне сносно себя чувствовали директоры и главные бухгалтеры хозяйствующих предприятий, беззастенчиво и на законных (по тем временам) основаниях перекраивавшие доходы и фонды заработной платы подчинённых им трудовых коллективов в свою вящую пользу.
Но, к слову сказать, в Украине шок от "терапии" был несколько мягче, чем в России. Соответственно и темпы всеобщего обнищания были не столь интенсивными. В частности, продукты питания в Украине (в том числе и в Крыму) были дешевле российских. Особенно различались цены на мясо и мясопродукты. Хотя, надо отметить, уничтожение скота практиковалось и в украинских, и в российских колхозах и совхозах; но, видимо, в Украине его размах и интенсивность, как и относительное количество поголовья на душу населения, были выше.
В итоге, в течение первых трёх-четырёх лет "шоковой терапии", одним из основных способов добывания жителями приграничных районов хлеба насущного являлась перепродажа украинских продуктов на российской территории. Из Киева и Харькова ходили "мясные" поезда. Из Донецка и Луганска бежали "колбасные" электрички. От Керчи плавал "фаршевый" паром. По бесчисленным автодорогам через весьма условные границы мчались легковые автомобили с багажниками, заполненными мясом и салом домашних и ворованных хрюшек, тряслись грузовики с грустно мычавшими совхозными коровами, солидно шуршали огромные рефрижераторы, забиравшие свою продукцию из дыр в заборах (и, разумеется, из прорех в бухгалтерской отчётности) многочисленных украинских мясокомбинатов.
Словом, жизнь и в России не погибла, и в Украине не сгинула, а продолжала активно конвульсировать. Конвульсии только с виду казались хаотичными; на самом деле их частота и сила соответствовали разрядам шокостимуляторов, находившихся в руках бригад правивших шокотерапевтов. У российской и украинской бригады механизмы шоковых разрядников были весьма сходными (и даже, поговаривают, идентичными, одного и того же производства), но методы их использования заметно отличались. Сплочённая российская бригада считала нужным воздействовать на своего громадного клиента разрядами редкими, но мощными и всеохватывающими. После чего все шоковики, разом, дружно бросались стаскивать с потерявшего сознание клиента оставшиеся без присмотра вещи. А вот среди украинских шококеривников не было единства во взглядах на методы применения шока и лада во мнениях по поводу политического устройства своего неспокойного клиента. Потому каждый из них предпочитал отложить шоковую растащиловку до того времени, когда политическое устройство наладится в его личную пользу. А до тех пор искали взаимоприемлемый шоко-лад в попытках шокировать так, чтобы конкуренты ничего себе не утянули, а клиент, не почувствовав особой боли, продолжал надеяться, что для него окончится всё ладненько, и голосовал за тех терапевтов, которые позиционировали себя в качестве добреньких. В итоге уровни жизни в этих странах, как и показатели их экономического здоровья (или, скорее, нездоровья) с каждым отчётным периодом всё более разнились между собой. И зачастую трудно было сказать, где в лучшую, где в худшую сторону.
И лишь у некоего российского подданного украинского происхождения, а также у его сына, украинца по месту проживания и россиянина по месту рождения, уже в апреле девяносто второго года все стороны были уверенно худшими. Проживать в России было невозможно, выживать в Украине - не за что и негде.
Глава 2. Есть ли жизнь на даче?
1
После принятия решения уйти с прежней квартиры и обходя, в поисках нового места обитания, квартал за кварталом, Юрий уходил всё дальше и дальше от места расположения школы, в которой учился Алёшка и работал он. К вечеру второго дня поисков он наткнулся на дачный посёлок, приютившийся на окраине города, минутах в двадцати пяти ходьбы от школы. Посёлок этот фактически уже вошёл в состав города; чуть ли не четверть дачников жили там круглогодично, а владельцам дач разрешалось прописываться в своих владениях.
Уже через пять минут прогулки по аллее посёлка Юрий понял: он хочет жить на даче. Но, конечно, не долго: до окончания курортного сезона. Живя на даче, он всё своё свободное время мог бы заниматься тем, что ему очень нравилось - ковырянием в земле; смотришь, и обеспечил бы себя и сына фруктами и овощами. А неугомонный Алёшка носился бы не по опасному асфальту городских улиц, но по тихим дачным аллеям. А в перерывах угощался бы собственными огурцами и помидорами, да походя щипал бы малинку и клубничку.
Мечта! Сказка! Увы, не воплотившаяся в Отрядной. Может быть, удастся воплотить её здесь?
Но, хотя Юрий обошёл весь посёлок, граждан, желавших сдать ему дачу в аренду, не нашлось. Зато, поговорив с дачниками посёлка, он разузнал, что в окрестностях Евпатории есть и другие дачные посёлки. Особенно заинтересовали его те, что располагались вблизи у моря, на берегу Сасыкского лимана. Географически этот район располагался очень далеко от школы, на противоположном от неё конце города; но, подумалось ему, летом Алёшке ходить на уроки не придётся; а если какое-то время и придётся, то можно будет воспользоваться общественным транспортом.
Во всяком случае, разведать не мешало.
2
В тот день ни в одном из трёх ближайших к морю дачных посёлках ничего для себя подходящего Юрий не нашёл. Погода была сырой и ветреной, и желающих добираться по такой погоде за город ради удовольствия поковыряться в липкой холодной земле было не более десятка на посёлок. Но зато эти патриоты дачного труда ни о каких арендаторах и думать не хотели, а иметь в качестве соседа незнакомого, априори подозрительного человека опасались.
На следующий день Юрий пошёл другим путём: вызнал, в каком из кооперативов его председатель проживает не в городе, а в том же дачном посёлке, и заявился к нему на дом.
Председатель оказался высоким нескладным мужчиной с улыбчивым лицом. Юрию вначале показалось, что для человека, занимавшего столь ответственную должность, лицо его было слишком улыбчивым; разгильдяйски, пофигистски, безответственно улыбчивым. Но председатель, хоть и заулыбался ещё веселее, сразу же назвал ему адрес некоего Олега, давно ищущего арендаторов или квартирантов.
Олег оказался небритым полупьяным мужиком за шестьдесят, с нагловатыми манерами и неустойчивыми плавными движениями. Внешность у него была русской: курносый, голубоглазый, пухлогубый; но русский язык он лишь понимал, а изъяснялся в основном матом. Как сам Олег, в ответ на невольное замечание Юрия, пояснил, он всего лишь полгода назад вышел на пенсию с должности строительного прораба, и просто не успел отвыкнуть от профессионального лексикона. Как и (удручённо пожаловался он) не успел отвыкнуть от обычного на его стройке "принятия": "магарычей - то было до ..."
Зато, похвастался Олег, благодаря своему строительно-начальственному статусу он смог практически бесплатно выстроить себе дачу. Мог бы выстроить и не одну; штук пять, не меньше; но - из-за доброты душевной слишком много стройматериалов раздал, можно сказать, за так. Всего лишь за магарычи. А зря. Лучше бы брал деньгами. Тогда было бы на что пить сейчас. А теперь этой несчастной пенсии даже на водку не хватает. Вот и пришлось сдать квартиру в городе чужим людям, а самому жить на даче. Но денег всё равно не хватает. Человеку же, кроме водки, нужна ещё и закуска. А он, к тому же, человек пожилой, с испорченным желудком, и ему надо питаться не всухомятку, и не консервами, а качественными продуктами. Прежде всего - сытными первыми блюдами: нежирным борщичком, куриным супчиком или, к примеру, каким-нибудь хорошим рагу на постном мясе. А мясо-то дорого стоит! Так что, если Юрий будет платить сто пятьдесят долларов в месяц (всего-навсего по пять долларов в день, что даже немного дешевле, чем в городе - а ведь здесь какой воздух!), то - пусть устраивается. Ему самому и одной комнаты достаточно.
И Олег широким радушным жестом указал на бетонный пол второй, дальней от входа и большей по размерам комнаты, украшением и единственным содержимым которой являлись сотни две-три пустых водочных бутылок. Юрий, мотивируя свой поступок нежеланием отвлекать уважаемого пенсионера от целенаправленного потребления заслуженного им отдыха, счёл нужным отказаться от любезно сделанного ему предложения. Начались долгие нудные переговоры. В процессе их Олег всё более добрел и, не забывая сокрушаться по поводу своей безмерной щедрости, раз за разом снижал цену, а Юрий всё более скучнел и раз за разом сообщал, что предпочёл бы снять дачу без хозяев и хоть с какой-то мебелью. И что желал бы рассчитываться за своё проживание не деньгами, а частью того урожая, что вырастит он на арендуемом дачном участке.
В пятый или в шестой раз высказав эти соображения неумолчно бубнившему оппоненту, и сочтя на этом обмен информацией законченным, а время - впустую потраченным, Юрий решительно развернулся к выходу.
- А какого ж ... ты молчал! - возмущённо заорал Олег; а потом сообщил, что хозяин соседней дачи, бывший коллега Олега по стройке, хочет сдать свою дачу именно на этих невообразимо невыгодных условиях. Самому хозяину заниматься дачей некогда: для строителя тёплое время года - самый хлебный сезон. Особенно - для шабашек. А его жена-домохозяйка и сын-оболтус - лодыри, их к земле кнутом не приучишь. Только если лопатой закопать.
Соседний дачный домик оказался разграбленным. Дверь была "с мясом" вырвана из рамы, печь разворочена, из неё были выдраны обе топочные дверцы и верхняя чугунная плита. Кроме того, пол рядом с печью местами прогорел; то ли из-за просыпавшихся из печи углей, то ли, более похоже, оттого, что какими-то варварами прямо на полу был разведён костёр.
Но мебель, состоявшая из стола с обгоревшей ножкой и трёх калек-стульев (эти четыре предмета стояли рядом с печью в первой комнате), а также из двух кроватей со стоптанными матрасами (во второй комнате), вполне могла служить по назначению.
Альтернативы не было; и Юрий поехал искать стройку, на которой трудился Николай (так звали хозяина дачи). Николай оказался мужчиной лет сорока пяти, шустрым, черноволосым с лёгкой проседью, со слегка горбатым носом и беспрерывно бегающими глазами.
Сговорились они быстро. Юрий получил право проживания в домике и гарантию беспрепятственного хозяйствования на дачном участке, а Николай - право на треть будущей огородной и садовой продукции, а также гарантию ремонта двери и печи из его, Николая, материалов. Оказалось, их не украли воры, но хозяин сам осенью вырвал их из печи и предусмотрительно отвёз домой.
К ремонту двери Юрий приступил на следующий день, а ремонт печи пришлось отложить на то время, когда Николай привезёт обещанные топочные дверцы и чугунную плиту.
Утром следующего дня Юрий приехал на дачу вместе с Алёшкой. Сразу же юный искатель приключений, в целях надёжного обозревания обречённой на его исследования местности, влез на самое высокое на даче дерево (каковым оказалось сливовое) и, раскачиваясь на его макушке, громко запел только что сочинённую им песню неукротимых дачных команчей. А его приземлённый отец, из-за незнания индейских наречий опасаясь, что эта песня - последнего из могикан, прекратил ремонтировать дверь и начал глубоко вскапывать и тщательно рыхлить почву в месте вероятностного приземления самозабвенно распевавшего соловья-разбойника.
Глава 3. Удачи у дачи.
.
Во второй половине дня тридцатого апреля Юрий с Алёшкой окончательно переселились на дачу. К тому времени Юрий починил входную дверь дачного домика и вставил в неё выбитый замок, надёжно закрепив его двумя кусками толстой фанеры, притянутыми друг к другу через полотно двери четырьмя крепкими болтами. (Николай почему-то настаивал, чтобы в дверь был вставлен именно этот замок). Также он подремонтировал кровати и стулья, высушил и выбил матрасы. Из купленного им листа древесно-волокнистой плиты и валявшегося во дворе старого штакетника, оставшегося от демонтированного Николаем забора, он сколотил вместительный "шкаф" без дверец; получилось более или менее прилично, а главное, удобно. На дачном участке он перекопал всю землю, а при этом тщательно очистил её от многочисленных корней пырея, на что ушло наибольшее количество трудов и времени. На нескольких небольших грядках он высеял семена зеленных культур, но большую часть площади оставил под посадки огурцов и помидоров.
Но одно воистину ключевое мероприятие к тому времени так и осталось незавершённым. У Юрия не было ключа от замка входной двери. Хозяин, Николай, многократно обещал привезти ключ на дачу, но столь же многократно забывал это сделать. Из-за чего дверь по-прежнему оставалась не запертой. Во время последних телефонных переговоров по этому поводу Николай сообщил, что ключ он отдал Олегу, для последующей его передачи Юрию; а Олег тридцатого апреля непременно будет дома, в своей даче, так что Юрий в этот день может смело и без раздумий переезжать на новое место жительства.
Но когда Юрий, с Алёшкой и чемоданами, оказался перед дверью, та (впервые за все встречи с нею) была заперта на ключ. Заперта была и дверь дома Олега; причём - заперта изнутри, на засов. Но на долгий и настойчивый стук Юрия Олег не откликался.
Надвигался вечер.
Юрий в задумчивости остановился перед надёжно им починенной и, благодаря этому, столь же надёжно закрытой перед ним дверью. Напрашивавшийся в данной ситуации простой выход: выбив окно, влезть через него в дом - он счёл неприемлемым. Прежде всего - по той причине, что дом этот был чужим; и ещё неизвестно, почему хозяин решил запереть его именно перед приходом Юрия; как и неизвестно, какие претензии, в случае такого самоуправства, он к взломщику предъявит.
Другой выход - вернуться, со всем скарбом, на ночёвку в дом Тамилы - был практически невыполним. Последний автобус от дач в город по расписанию уходил в семнадцать часов; а о том, чтобы тащить четыре километра два неподъёмных чемодана и огромную сумку, и думать было тяжело. К тому же Юрий знал, что пара враждебных ему экстрасенсов обещали бывшей квартирной хозяйке встретить завтрашний праздник "весны и труда" у неё в доме, а ему очень не хотелось с ними встречаться. Да ещё и в сопровождении сына.
Юрий в задумчивости, пытаясь найти какое-нибудь альтернативное решение, прошёл по дачному участку.
Стоявший в углу участка строительный вагончик, по удобному случаю "экспроприированный" Николаем с места одной из стройплощадок, был заперт на замок. Подвальные двери - тоже. Ключи и от сарайчика, и от подвалов имелись только у Николая; опять же - несмотря на его неоднократные обещания дать по одному из этих ключей Юрию, чтобы тот мог взять из вагончика садовые инструменты, а из подвала - газовую плиту. Единственным местом на участке, укрытым от посторонних глаз, являлся прямоугольный приямок близ дверей подвала, частично располагавшегося под домом. Приямок был обложен стенами из ракушечника, вниз вёл бетонный лестничный пролёт, привезённый Николаем с какой-то стройки. Но о том, чтобы остаться на ночёвку в этой открытой бетонной норе, Юрий и думать не хотел: ночи всё ещё были холодными, Алёшка мог простудиться.
- Да, Алексей Юрьевич. Без ключа тут делать нечего. Придётся отправляться в обратный поход, - взглянув на нетерпеливо вертевшегося рядом с ним сына, огорчённо проговорил Юрий. Он уже решил, что остался единственный выход из данной ситуации: спрятав чемоданы в приямке под сполотым ранее бурьяном (неужто кто-то именно этой ночью будет тут бродить?), идти с покаянной просьбой о последней ночёвке к Тамиле. А завтра, после обязательного участия в первомайской демонстрации (советскую власть к тому времени никто не отменял, а оставить детей без учительского присмотра было бы непозволительно) пытаться решить возникшую проблему.
- Пап, а гляньте, что я только что возле сарая нашёл, - откликнулся Алёшка; и, достав что-то из кармашка, протянул руку к отцу. На его ладошке лежал позеленелый латунный ключик от английского замка. - Может, этот подойдёт?
- Давай попробуем, - сказал Юрий; и без особого энтузиазма, скорее из желания поощрить созидательные усилия сына, сунул поданный ему ключик в замочную щель. Тот беспрепятственно вдвинулся, затем послушно повернулся, замок щёлкнул, дверь открылась.
- Ну, Лёха, ты даёшь! Жди приз: кулёк конфет! - радостно воскликнул Юрий; а Алёшка, подпрыгнув от восторга, затарахтел:
- А давайте проверим: может быть, мой ключик и к другим дверям подходит?
- Ну, это было бы слишком хорошо, - усмехнулся Юрий; но огорчать мальчишку отказом не стал, пообещал: - В следующий раз проверим. А сейчас давай-ка заселимся; уже темнеет.
Занеся багаж в домик, Юрий щёлкнул выключателем возле двери; но электролампочка, двумя днями ранее вставленная им в патрон, уже исчезла. Не оказалось лампочки и во второй комнате. Пришлось им ужинать в темноте; благо, что процесс потребления принесённых с собой вареных яиц и процедура запивания их сырой водой в особом освещении не нуждались.
День, в связи с состоявшимся переездом, выдался тяжёлым. Оставив не распакованный багаж в первой комнате, начинавшие дачники улёглись во второй комнате на застеленные на ощупь кровати и быстро уснули.
Глава 4. Дачный сервис.
1
Где-то около полуночи Юрию, сквозь дрёму, почудилось, что возле дома кто-то ходит. Будто бы протопали гулкие шаги по ступеням в приподвальный приямок; потом из приямка, как из колодца, донёсся бурчливый недовольный голос... Затем тот же голос пробурчал гораздо ближе:
- Гля, во хитрый: через окно чемоданы позакидывал. Ага, а гвозди обратно забил. Значит, ушёл. А мы это сейчас проверим.
Окончательно проснулся Юрий от громкого дребезжащего стука в окно веранды. Открыв глаза, он, через проём приоткрытой межкомнатной двери, увидел, что веранда довольно ярко освещена. По направлению теней было понятно, что свет, сквозь её широкие окна, льётся со стороны соседнего домика. Освещён был и ближайший к веранде участок двора; но спальня, где находились Юрий и продолжавший спать Алёша, была обращена к дому Олега глухой стеной, и в ней было по-прежнему тёмно.
Юрий, приходя в себя, уселся на постели; и увидел какого-то мужчину, шедшего от приямка к углу дома, за которым располагалась входная дверь. Мужчина был одет в тёмную куртку с поднятым воротником и глубоко нахлобученную на голову вязаную шапочку. Лицо его, поскольку источник света располагался за его спиной, находилось в тени и было совершенно неразличимо.
- Есть там кто? - остановившись и заглянув через окно внутрь веранды, хриплым голосом прокричал мужчина. Юрий хотел было отозваться, но промолчал, не желая будить сладко посапывавшего Алёшку; и молча встал с постели, решив подойти к окну и уж там выяснить, что этому незваному полуночному гостю вдруг понадобилось.
- Нету его, - тем временем самому себе сообщил мужчина; и, удовлетворённо резюмировав: - Ну и дурак, - покачивавшейся походкой пошёл дальше.
Юрий, устало зевнув, вновь опустился на постель; и вдруг услышал лёгкий скрежет вставляемого в замок ключа. Мигом позже донёсся звук щёлчка входного замка. Юрий, мгновенно вскочив, метнулся к входной двери. Но не успел он подбежать к порогу спальни, как входная дверь открылась во всю её ширь, и на веранду по-хозяйски ввалился тот же мужчина.
- Есть тут кто? - ещё раз, на сей раз негромко, спросил мужчина, направляясь к двери в спальню. Юрий неслышно отступил в засаду за косяк двери, в густую тень у стены. Но мужчина в спальню входить не стал, а, взглянув через проём двери на пустую кровать Юрия (Алёшкина кровать, стоявшая справа от входной двери, ему была не видна), опять буркнул:
- Точно, нету его. Ну, ещё раз дурак.
Констатировав эту весьма приятную для него новость, мужчина резко развернулся и целеустремлённо направился к стоявшему посреди веранды багажу. Ухватившись за ручки сразу двух чемоданов, он попытался тронуться с ними с места; но оторвать от пола смог только один из чемоданов.
- Ничего себе. Хорошие чемоданчики. Вот это я сегодня прибарахлился. Ладно, не буду надрываться, торопиться уже некуда. По одному перетаскаю, - оптимистично пробормотал мужчина, отпустив ручку не поддавшегося ему чемодана и хватаясь обеими руками за ручку более лёгкого их них.
В этот миг Юрий, неслышно, на босых ступнях, выйдя из второй комнаты, резким рывком за локоть и плечо уложил незваного гостя животом на пол; а уж затем узнал в нём Олега.
- Чемоданчики, значит, понравились? - холодно осведомился Юрий. - А сумочка чем не приглянулась?
- Да я ж... хотел тебе ключ отдать... а потом гляжу - чемоданы стоят... думаю, надо к себе перенести, чтоб никто не украл... - выворачивая голову в сторону Юрия, торопливо и испуганно забормотал Олег.
- Где ключ?
- В правом кармане.
- Спасибо, - вынув ключ из его кармана, с холодной иронией сказал Юрий. - До свидания, соседушка. Но впредь без разрешения не входи. А то могу не узнать и случайно поломать.
Вытолкав Олега за дверь, Юрий замкнул дверной замок и отправился досматривать прерванный сон.
2
Когда Юрий и Алёшка, около трёх часов дня, вернулись с первомайской демонстрации на дачу, на соседнем дачном участке они увидели Олега и Николая. Те, усевшись за столиком, вкопанным под двумя густыми, необрезанными и неухоженными персиковыми деревьями, пили водку, закусывая её зелёным луком, хлебом и салом.
Олег, увидев Юрия, что-то тихо буркнул Николаю. Николай встрепенулся, призывно замахал обеими руками, закричал:
- Эй, новый хозяин! Иди сюда!
Юрий молча кивнул головой и, отомкнув входную дверь для уставшего от долгой ходьбы Алёшки, направился к паре собутыльников.
- Ну, рассказывай! Как ты вчера в дом попал?
- Случайно подошёл другой ключ. Лучше ты расскажи: зачем ты замкнул дверь?
- Да я ж думал, что Олег тебе ключ отдаст, - заюлил Николай. - А он проспал. Но ты ж всё равно у него ключ забрал? Дай мне, а то он у меня один.
"Это уже - чуть ли ни извинение. Похоже, уходить с этой дачи не придётся. Во всяком случае, в ближайшем времени", - подавая ключ, подумал Юрий; и почувствовал, как накопившееся в нём нервное напряжение струйками невидимой наэлектризованной воды стекает в прохладный воздух.
Тем временем Олег на своём матерщинном, по-пьяному косном языке принялся советовать Юрию не оставлять, как предыдущим вечером, чемоданы и какие-то ценные вещи в передней комнате. Мол, лучше прятать всё подальше. А ещё лучше - отдавать ему на хранение. И посмотрел на Юрия выжидающим испытывающим взглядом. Юрий молча пожал плечами.
- Ну что, Олег, давай по последней, - сказал Николай, а затем, спохватившись, спросил у Юрия: - Тебе налить рюмашечку?
- Вам и самим уже ничего не осталось, - вежливо возразил Юрий. - Лучше дай ключик от подвала. Пока вы тут сидите, я газовую плиту достану. А то ведь готовить еду совершенно не на чем: ни печки, ни плиты. А баллон с газом, как и договаривались, куплю сам.
- Ой! Ключи-то от подвалов я потерял! - покаянно воскликнул Николай. - Искал, искал, да так и не нашёл. Приду домой, опять начну искать; а как найду, сразу принесу. Зато я принёс тебе ключик от сарая, - достал он из кармана и подал Юрию ключ. - Там тяпки и грабли лежат. Мне они всё равно никогда не понадобятся; а тебе ж нужны. Может, и в самом деле порядок тут наведёшь, - деловито сказал Николай; и заинтересованно спросил: - А чем, кроме огорода, ты ещё ты хочешь заняться?
- Если ты не против, хотел бы взять десяток цыплят. Я узнал, что на соседней птицеферме, километрах в четырёх отсюда, близ Каменоломен, продают подращённых петушков. Голландской мясной породы "доминант". И - недорого.
- О, это - хорошее дело. Слушай! - внезапно загорелся Николай. - И я себе петушков возьму. Курятинка на закусь - ценнейшая вещь; так же, Олег? А то нам обоим сало уже в глотку не лезет. Штук с полсотни... нет, чего мелочиться; шабашку только что сбил, бабло есть: сто! Лишних всегда продать можно. А ты будешь их откармливать. Какая тебе разница, сколько их будет? Насыпал корму, налил воды, и все дела. А я кормами обеспечу и твоих, и своих. Договорились?
- Да ты ж, за своими заботами, забудешь и про цыплят, и про их корма. А я такую ораву за свой счёт не прокормлю. Я потому и наметил только десяток взять, что на большее количество средств не хватает, - скучным голосом возразил Юрий.
- Ну, что ты! - оскорбился Николай. - Если думаешь, что будет, как с ключами, то - зря. Ключи были нужны тебе, а мясо - мне. Я же - себе не враг. В общем, договорились, - властным тоном своевольного и капризного сюзерена сказал он, - ты берёшь десять цыплят, я - сто. Уход - твой, корма - мои. - И, схватив бутылку, ловкими привычными движениями разлил остатки её содержимого в два стакана.
- Ну, Олег, вздрогнем! За успех всего между нами сказанного!
Глава 5. Особенности дачной жизни.
1
Дачный посёлок, в котором обосновались Юрий и Алёшка, своей внешней планировкой напоминал большую гребёнку, оброненную каким-то административным гигантом. Уронил он её между автотрассой, уводившей редкий поток автомобилей от Евпатории на север, вглубь полупустынных просторов равнинного Крыма, и широко раскинувшимся Сасыкским лиманом. Основанием гребёнки служила широкая аллея, проложенная вдоль автотрассы. От этой аллеи вниз, к берегу лимана, заросшему густым камышом, вели зубья узких и коротких аллей. Пространство между их отрезками, неравномерно обкусанными ленивым ртом кривой береговой черты, было заполнено прямоугольниками дачных участков, с возвышавшимися на них домиками из местного ракушечника.
Домики (кроме трёх-четырёх недавно выстроенных) были построены по одному и тому же проекту и походили друг на друга, как однояйцовые близнецы. Все они были одноэтажными, двухкомнатными, общей длиной шесть метров и шириною четыре, с одинаковыми двускатными шиферными крышами и с идентичными по размерам и расположению окнами и дверьми. Строились они в эпоху развитого социализма и присущей ему всеохватной стандартизации, принципиально отвергавшей любые попытки несанкционированной самодеятельности. Контроль за точностью выполнения заложенных в проекте параметров был весьма скрупулёзным, по принципу: "посеешь вольность ляпать кирпичом больше - кирпичом меньше, - пожнёшь волю ляпать языком на родную советскую власть". Поэтому строения, хотя бы в одном из размеров отличавшиеся от проектных параметров на двадцать и более сантиметров, объявлялись злонамеренным самозастроем. После чего их владельцы либо добровольно устраняли выявленные недостатки, либо принудительно, методом механизированного сноса, лишались своего нестандартного, несоциалистического по духу строения. Разумеется, все неприятные последствия падали на долю бывшего владельца, включая выплату им крупного штрафа и оплату произведённых для него разрушительных услуг.
А пока основная масса дачников строила квадратные метры и стёсывала лишние сантиметры, наступила эпоха перестройки, с её новыми демократическими веяниями, уютно и плодотворно вентилировавшими систему зародившегося ещё при социализме всеохватывающего взяточничества. В итоге недостроенные три-четыре домика (в том числе - и домик Олега) смогли обрести отличный от других дачных строений аляповато-нахальный облик; и только матери-истории судить, архитектурные детища какой из политических эпох достойнее её благосклонного внимания.
2
Домик, принадлежавший Николаю, вполне соответствовал скупым социалистическим стандартам. Но дачный участок, на котором домик был выстроен, имел стратегически выгодное расположение, (по соседству с Олегом и на углу двух аллей - главной и боковой). благодаря чему Николай смог получить два заметных преимущества для себя и своей дачной недвижимости. И произошло благодаря его собственному мудрому предвидению.
Первоначально, по результатам жеребьёвки, Николаю достался участок в середине другой аллеи. Но он, мотивируя тем, что хочет жить рядом с коллегой, предложил человеку, получившему участок на пересечении главной аллеи с третьей боковой, поменяться "номерами". Тот, сообразив, что на углу двух аллей придётся строить две внешних ограды, а в середине аллеи - всего одну, охотно согласился. Но Николай именно из этого обстоятельства и сумел извлечь выгоду. А всё потому, что ещё во время мрачного застоя мыслил категориями будущей перестройки. Причём - раньше Великого Переменатора, который тогда был всего лишь простым секретарём крайкома, и ратовал не за перестройку, а за строительство коммунизма.
Так вот: ещё во время жеребьёвки глянул Николай на план будущего посёлка перестроечным взглядом опытного советского строителя, и увидел: главная аллея запланирована с грубыми ошибками. Глупые проектировщики определили её ширину с таким расчётом, чтобы на ней могли разъехаться два автомобиля. Но если посмотреть на эту проблему разумно, то почему они должны разъезжаться именно на главной аллее? Пусть один из них свернёт на боковую аллею, пропустит встречный транспорт, а уж потом едет, куда ему надо. И будет выглядеть автомобилем, управляемым водителем с человеческим лицом.
Проникнувшись этой передовой идеей, Николай, пока не передумал тот недогадливый пентюх, взялся за спешное строительство. Выстроив домик с миллиметровой точностью, и успешно получив аттестат годности, Николай, не откладывая дела в долгий ящик, в течение всего лишь одних суток внедрил в жизнь свою задумку. В течение дня он снёс забор, кое-как сляпанный из деревянного штакета, а в течение ночи возвёл новый, металлический. Стояками этого, словно бы чудом появившегося забора служили утащенные со стройки металлические трубы. На стояки была натянута двухметровой высоты оцинкованная сетка-рабица, которую Николаю тоже удалось "достать" на возводимой им стройке. Но главная идейно-практическая изюминка заключалась в том, что возвёл он этот великолепный забор не на старом, отжившем месте, а прихватил им двухметровую полосу территории главной аллеи. Утром трудовой ночи Николай, несмотря на крайнюю усталость, нашёл в себе силы пересадить вплотную к новому забору куст чёрной смородины. Для подтверждения, что забор стоял тут всегда.
В результате этой перестройки его дачный участок увеличился на сорок квадратных метров. Десять процентов добавки - как с куста! Пустяк, а приятно. Тем паче что добавка была не только бесплатной, но и не облагалась земельным налогом; ведь в ведомости дачного кооператива осталась прежняя цифра четыре.
Мудрый почин был мгновенно подхвачен соседями по главной аллее, и вскоре по всей её длине её ширина сделалась одноколейной.
Другой подарок Николаю (а также себе) сделал Олег. (Он-то и был тем коллегой, под предлогом соседства с которым Николай поменялся участками). Олег в течение завершающего года перестройки руководил бригадой по перестройке дачного кооператива. Перестраивала эта бригада забор, ограждавший дачный посёлок от проходившей рядом с ним автомобильной трассы. Старый забор, сделанный из металлической сетки, к тому моменту обвис, просел, местами был прорезан ночными ворами либо повален подозрительными грузовиками, ездившими по посёлку также по ночам, без разрешений и без правил, а также без включения фар. В общем, по своему состоянию сетка годилась лишь на сооружение куриных загонов на участках членов правления дачного кооператива. Так, посовещавшись, члены правления и постановили: все денежные средства кооператива направить на строительство нового высокого надёжного забора из бетонных плит.
Забор этот (фактически - крепостная стена), по проекту архитекторов, учившихся искусству зодчества при феодально-уравнительном тоталитаризме, должен был иметь всего один разрыв - в месте центральных въездных ворот. Но Олег также имел передовой взгляд на окружавшие его события; и так же, при первом же взгляде на проект, заметил, что в нём имеется весьма существенная недоработка. А именно: необходимо, чтобы в данном, до тупого глухом заборе появилась добротная металлическая калитка. Калитка эта должна быть вставлена в забор напротив той аллеи, где стоит дача Олега, а ключ от калитки должен храниться в весьма надёжном и, вместе с тем, удобном месте. То есть - в связке личных ключей Олега. Через данную индивидуальную калитку он по ночам, не мозоля глаза дачным сторожам, будет доставлять со стройки на свою дачу кое-какие вещи и материалы. Ведь он намеревался возить их сюда для того, чтобы брать за них магарычи, а не для того, чтобы отдавать за них магарычи сторожам.
Окончательно осознав выгоду от внедрения в жизнь своей перестроечной задумки, Олег поделился ею с председателем дачного кооператива (председателем тогда был другой человек, не тот, что председательствовал во время прибытия туда Юрия). Председатель сказал, что будет лучше, если Олег поделится не задумкой, а выгодой. И потребовал, чтобы аналогичная калитка появилась рядом с его дачей (его дача располагалась в ближайшем к городу углу кооператива, на пересечении главной аллеи и последней из боковых). Кроме того, те плиты, что, по проекту, должны ограждать от трассы заключительные двадцать метров главной аллеи, пусть будут установлены на председательском участке в форме сарая. А на их законном месте, так уж и быть, пусть останется старый сетчатый забор. Заботы о его ремонте председатель возьмёт на себя, поскольку теперь этот забор будет считаться границей не общественной собственности, а его личного участка.
Вот так, благодаря применению административного ресурса, бывший председатель дачного кооператива получил огромный бесплатный сарай и почти на треть увеличил территорию своего участка. А тем самым заслуженно вышел на первое место в кооперативе по уровню перестроечной смекалки, оттеснив Николая на вторую позицию. Но при этом, из-за некоторого увеличения объёма и сложности строительных работ, закончить возведение ограды посёлка удалось не к концу июля, как то требовалось по плану, а почти тремя неделями позже.
Конечно, можно было, как то весьма нередко делалось, подписать акт о приёмке и до окончания работ; но председатель завредничал. Не поверил, что Олег в случае досрочного подписания акта достроит председательский сарай.
Но вот наконец-то закончили: в последние рабочие часы самоотверженного субботника достроили, доварили, установили. Олег и председатель в ту же субботу поделили между собой ключи от калиток, в воскресенье их хорошенько обмыли вместе с городской приёмной комиссией, и сговорились с нею о завтрашнем подписании акта приёмки ограды. И тут - бац! Надо же: именно в этот день, в тяжёлый понедельник девятнадцатого августа девяносто первого года, приключился ГКЧП.
Приёмная комиссия страшно перепугалась. Обговоренную вчера сумму денег, только что снятых подельниками со своих сбербанковских счетов, не взяла, забор не приняла и, хуже того, срочно подала на суд. Потом, после ниспровержения узурпаторов и победы демократии, суд, конечно же, замяли; но должностей своих и Олег, и председатель дачного кооператива лишились. Олега, воспользовавшись тем, что ему стукнуло шестьдесят, сняли с должности и отправили на пенсию, а председателя, как "утратившего доверие", перевели на должность дачного электрика. Но этим, утратой доверия, всё и закончилось: ключи от калиток не отобрали, сарай не поломали, ограду на положенные места не вернули
Новым председателем, по рекомендации снимаемого дачного главы, дачники выбрали его соседа, до того времени числившегося дачным электриком; так сказать, конвертировали их креслами. В итоге, поскольку бывший электрик продолжал оставаться под авторитетным влиянием бывшего председателя, тот, утратив свои властные полномочия де-юре, отнюдь не утратил их де-факто. Более того; каждый из них, по привычке, продолжал исполнять прежние обязанности.
А вот Олег, хотя и остался при ключах, калитку напротив своей аллеи потерял. Озлобившийся на него бывший председатель, опустившись до уровня мести обычного электрика, самолично приварил электросваркой замок этой калитки к железному столбу. Но сделал он это якобы по той причине, что некие посторонние люди, а попросту - профессиональные дачные воры, дав Олегу всего лишь бутылку на магарыч, по ночам беспрепятственно проникают через эту калитку внутрь дачного посёлка.
Стерпеть столь наглого и откровенного насилия над своими незаконными интересами Олег, конечно же, не смог. И следующей же ночью, наступившей за днём чиновничьего произвола, с помощью своей электросварки разрезал сделанный электриком шов.
На следующий день возле спорной калитки разгорелся шумный скандал, весьма похожий на двустороннее объявление войны. Электрик орал на Олега, что привлечёт его к суду за самоуправство, а Олег орал на электрика, что привлечёт его к суду за клевету; и каждый из них орал, что право решать проблемы калитки имеет лишь он один.
В тот же день электрик вновь приварил калитку, на сей раз - сразу к обоим столбам; и повелел сторожу охранять по ночам не столько ворота, сколько эту калитку.
Но уже через ночь Олег, предварительно усыпив бдительность сторожа с помощью двух совместно распитых бутылок водки, отрезал калитку от столбов и вышвырнул её в рощу за дорогой.
Электрик её нашёл и вновь, ещё надёжнее, по всем боковым граням, приварил к столбам.
Олег вновь, отправив сторожа в глубокий алкогольный нокаут, ещё старательнее вырезал калитку из проёма в заборе - вместе со столбами; после чего, разрезав её на множество мелких частей, издевательски разбросал эти металлические огрызки вдоль внешней стороны забора электрика.
С тех пор напротив аллеи, на углу которой стояла дача Николая, появился весьма удобный, ни днём, ни ночью не контролируемый проход через практически непреодолимый трёхметровый забор из мощных бетонных плит.
3
Поскольку уж речь зашла об индивидуальных особенностях аллеи, в одной дач которой поселился Юрий с сыном, то, пожалуй, стоило бы отметить, что аллея эта являлась одной из наиболее заселённых жильцами, круглогодично жившими в своих дачных апартаментах. Что представлялось Юрию явлением весьма приятным и положительным. Одно дело - если по соседству появляются люди временные, что лишь по выходным прибегают на свой участок, чтобы суматошно прополоть сорняки, полить помидоры и вновь исчезнуть на неделю; и совсем другое, когда рядом живут люди, у которых есть время и желание культурно общаться друг с другом. Но довольно быстро он убедился, что с культурным общением будет не так хорошо, как ему вначале мечталось.
С ближайшим соседом, с Олегом, Юрию общаться не хотелось. Олег уже при первых двух встречах вызвал у него антипатию, а в дальнейшем это чувство лишь усилилось. Кроме того, между ними неодолимой преградой стоял языковой барьер.
Ниже дачи Олега стояла дача сожительствовавшей пары, известной в округе под именами Тайка и Пашка.
Тайка была худощавой, цыганского типа женщиной лет тридцати пяти. Дача принадлежала ей. Пашка, внешне интересный, крепкий, широкоплечий и синеглазый блондин примерно того же возраста, производил впечатление человека скромного, малоразговорчивого, даже замкнутого, но, судя по внимательным взглядам, умного и развитого.
Увы, такое впечатление Пашка производил только в те редкие моменты, когда бывал трезвым. Когда же он достигал состояния алкогольного опьянения (а достижение такого состояния было основным смыслом и повседневной целью его жизни), то терял всякую скромность, обретал громкую нецензурную речь и впадал в дикую ярость; а при этом имел обыкновение жестоко избивать Тайку. Посторонним добродетельным людям, пытавшимся его усовестить, он, в грубой форме, объяснял своё обыкновение тем, что когда-то сел на три года в тюрьму по её вине. Она, встречаясь с ним, пошла на свидание с другим парнем; а он, будучи боксёром-разрядником, не сдержался и чересчур сильно избил ухажёра. С тех пор вся его жизнь пошла кувырком; вот он и злится.
Тайка, наученная горьким опытом, при первых же признаках вхождения Пашки в буйную степень опьянения убегала из дому, оставляя сожителя наливаться алкоголем и гневом в гордом одиночестве. Возвращалась она в дом только после неоднократных приглашений Пашки, а в случае их отсутствия - по сигналу его зычного храпа. Несмотря на её осторожность и предусмотрительность, синяки не сходили у неё с лица; что, впрочем, не мешало ей в быту выглядеть довольной, в делах быть активной, а в общении - весьма разговорчивой.
Тайка и Пашка нигде не работали, жили за счёт ловли и продажи креветок, в изобилии водившихся в слабосолёном и мелком, удобном для лова Сасыкском лимане. На ловлю они уходили среди ночи, во время максимальной охотничьей активности креветок; а возвращались с добычей уже под утро. Придя домой, они сразу же разжигали во дворе костёр, над которым, в подвешенном на распорках ведре, принимались варить пойманных креветок. К восходу солнца костёр гас, а Тайка и Пашка укладывались на отдых и спали до вечера.
После захода солнца Пашка, с битым эмалированным ведром, завязанным сверху белым, но не слишком чистым женским платком, отправлялся в какой-то ночной пивной бар, где и сдавал свою продукцию оптом. Адрес этого бара ни он, ни Тайка, из вполне понятного опасения ненужной им конкуренции, никому не сообщали. Когда им удавалось поймать особенно крупных креветок, вследствие чего можно было рассчитывать на более солидный доход, то Пашка, помимо ведра, захватывал с собой и большой, но внешне не слишком тяжёлый мешок; а по дороге с угрюмой словоохотливостью жаловался встречным знакомым на Тайку за то, что она ленится стирать одежду и постельное бельё. Из-за чего ему приходится таскать всё это в городскую химчистку, да ещё и тратить зря деньги.
Если доход и в самом деле был неплохим, Пашка возвращался домой весёлым, довольным и слегка подвыпившим, и нёс в ведре (не завязанном, нарочито открытом для взглядов всех завистников) множество всякой снеди, среди которой непременно находились излюбленные деликатесы: две бутылки водки и палка вареной колбасы. По возвращению Пашки с покупками пара сожителей принималась дружно, весело и голосисто обмывать свою удачу. Постепенно тосты и взаимные здравицы стихали, хотя звяканье стаканов слышалось всё чаще и громче. Вдруг раздавались гневные Пашкины вопли: "Хватит пить! Ты работать сегодня собираешься, а?" Затем слышались обиженные крики Тайки, она выбегала из усадьбы на аллею и, прикрывая одной ладонью подбитый глаз или припухшую щёку, мчалась к лиману. Пашка, свирепо поматерив её вслед, с чувством хорошо сделанного, хотя и не доведённого до конца мероприятия возвращался к покинутой трапезе.
Однако, в одиночестве трапезничал Пашка недолго. Без Тайки ему быстро становилось скучно, он отправлялся на берег лимана и принимался, крича на весь посёлок, вызывать "на работу" сбежавшую от него подругу. Тайка, через довольно долгое время по каким-то только ей известным признакам уверившись в искренности высказанного им предложения, неприметно и настороженно выныривала из очередного, известного только ей укромного места, и они вполне мирно и дружно отправлялись на ловлю креветок.
Юрию общение с Тайкой, даже самое краткое и мимолётное (во время случайного уличного "Здрасьте"), не доставляло ни малейшего удовольствия. Уж очень Тайка при этом была приторна, слишком уж слащава, чересчур себе на уме. С Пашкой, и также весьма кратко, он общался пару раз: хотел познать от него начальные премудрости креветочной ловли, чтобы суметь иногда приготовить себе и Алёшке хотя бы небольшую кастрюльку местного деликатеса. Пашка каждый раз бубнил, что рассказывать - бесполезное занятие, надо видеть своими глазами и пробовать самому; и обещал, что, когда он в следующий раз (конкретной даты он никогда и сам не знал) отправится на ловлю, то обязательно, лично, зайдёт за Юрием. Но ни разу о своём обещании не вспомнил.
Следующая, четвёртая от угла дача на той же стороне аллеи была сдана её хозяевами в аренду. Арендаторами являлись два деловитых и вечно занятых армянина, дядя и племянник. Дяде было лет пятьдесят пять, племяннику - под сорок. Целый божий день они трудились в каких-то коммерческих структурах, появляясь на даче уже под вечер; а исчезали, словно испаряясь, как ночная роса, с первыми же лучами солнца. Никогда ни к кому в гости, ввиду недостатка личного времени, они не ходили, никого из соседей-дачников к себе не приглашали, а пришедших без приглашения в дом не впускали. Поскольку проживали они на даче только ночью, окна их домика были всегда плотно закрыты ставнями, а ставни крепко притянуты к окнам толстыми железными полосами, с пропущенными сквозь стену железными штырями. Было похоже на то, что в вечно запертом, лишённом солнечного тепла доме было весьма прохладно; скорее, даже холодно. Из-за чего теплолюбивые южане вынуждены были ежевечерне растапливать в домике печь. Причём (видимо, по привычке) топили они печь даже летом, в самую что ни есть жару. Случалось даже так, что дядя и племянник, не будучи в силах уснуть в доме, ночевали во дворе, оставляя дверь домика настежь открытой; а при этом над трубой вился еле заметный дымок.
Иной раз, вместе с дымком из трубы, из открытой двери дома до обоняния соседей доносился еле ощутимый, но очень странный запах. Дядя и племянник охотно объясняли любопытным, что запах этот - от сгорания веточек особо пахучего дерева. По их словам, дерево это растёт только в одном месте в мире - на вершине горы Арарат. На их родине, в Армении, веточки этого дерева добавляют в дрова для улучшения запаха в доме. В их доме запах хороший, но они, из неодолимого чувства ностальгии, всё равно каждый раз сжигают такие веточки. И каждый раз по приезду на родину в множестве покупают их у предприимчивых спекулянтов - турок. При этом как бы ненароком, вскользь, они сообщали любопытным соседям, каких бешеных денег каждая из веточек стоит. После чего у собеседника вмиг исчезали не только вопросы, но и порождавшее их любопытство.
Иногда, с промежутком в одну - две недели, и так же по вечерам, дядю и племянника навещали их соотечественники. Приезжали они, по четыре-пять человек, на двух чёрных "Волгах". Загнав машины во двор, гости, усевшись посреди двора за длинным столом, предавались оживлённым разговорам, а то и ожесточённым спорам. О чём они спорили, соседи не знали, поскольку арендаторы и их гости разговаривали между собой исключительно на армянском языке. Общий тонус и по-южному темпераментный накал словопрений они охлаждали и разбавляли неторопливыми приёмами какой-то родниково-прозрачной жидкости, обильно закусываемой дорогими сортами колбас, чёрной и красной икрой, а также большим количеством зелени и фруктов.
Обычно беседы их бывали настолько интересны, что о привезённых с собою подарках гости вспоминали уже тогда, когда наступала ночь. Конечно, им становилось за своё невнимание стыдно перед хозяевами; и они, не включая во дворе электросвета (хотя, возможно, делая так не столько из стыда, сколько из скромности, из нежелания хвастаться своей щедростью перед соседями), начинали переносить из багажников и салонов обеих "Волг" заполненные чем-то тяжёлые мешки. После чего свет включался, и застолье возобновлялось; иной раз - чуть ли не до самого утра.
Перед утром гостеприимные хозяева принимались отдаривать своих добрых гостей; и, опять же, делали это без всякой рекламы, а значит, и без света.
Загрузив "Волги" до полного проседания задних рессор, вся дружная компания с первыми же лучами солнца уезжала в неизвестном направлении. Но вечером того же дня жизнь дядя и племянник вновь возвращались на дачу, а вместе с ними и жизнь дачного участка возвращалась в обычное русло.
Далее, на даче, уныло прятавшейся в глуши аллеи за шумными и весёлыми четырьмя, одинокой и крайне нелюдимой жизнью проживала старуха лет шестидесяти пяти. На аллее, как и в целом в посёлке, она практически не появлялась, поскольку даже хлеб пекла сама; лишь раз в месяц тихой серой мышкой проскальзывала на почту за пенсией и обратно.
О ней было известно, что иного жилья, кроме этой вот дачи, у неё нет; и что почти всю свою жизнь, ввиду собственной некрасивости и бедности, она прожила одна. Лишь пару лет назад к ней подселился было один мужичок; похоже, бомж. Разумеется, пьющий - а кто сейчас не пьёт? - и гулящий - а кто от такой уродины не станет гулять? Но месяца через три совместной жизни и этот мужичок её покинул; по слухам, сбежал к другой дачнице, более молодой и симпатичной. А при этом, по тихому и несчастному признанию покинутой старушки, прихватил с собою все скромные сбережения своей бывшей возлюбленной.
С тех пор-то несчастная старуха словно потухла, съёжилась, замкнулась в своём горе, в чувстве собственной ненужности и бесперспективной никчемности; и совершенно перестала интересоваться жизнью других людей.
Ещё парою участков ниже, в последнем на аллее, ближайшем к лиману домике жила пожилая пара, активно занимавшаяся животноводством. На травяном лугу, раскинувшемся между оградой их усадьбы и прибрежными камышами, паслись двое бычков и несколько коз, бегало сотни полторы кур и прогуливалось от усадьбы к лиману и обратно с полсотни гусей. Бычки мычали, козы блеяли, куры кудахтали, петухи кричали, гуси гоготали и шумно плюхались в воду, а кто-то из хозяев, в порядке внутрисемейной очереди сидевший у края лужка на походной табуреточке, неприязненно молчал и глядел на прохожих холодным взглядом, в котором светилось только одно пожелание: "А не пошёл бы ты отсюда?"
На другой стороне аллеи постоянно обитал всего один человек: тихий, неприметный, на вид весьма болезненный и понурый парень лет тридцати. Жил он в дачном домике, стоявшем напротив участка, арендуемой выходцами из Армении. О нём было известно, что у него недавно, после долгой тяжёлой болезни, умерла любимая жена, а сам он является инвалидом то ли второй, то ли третьей группы. Из домика он практически никогда не выходил; всё, что ему было нужно, один раз в неделю, обычно - вечером по пятницам, привозила ему на собственных "Жигулях" его мать, строгого интеллигентного вида женщина в возрасте за пятьдесят. А по выходным к нему в гости приходила супружеская чета примерно его возраста; оба супруга - довольно симпатичные, стройные, скромные, хорошо одетые, но, как и их самозаточившийся друг, тихие, усталые и понурые.
Остальных аллейных дачников можно было смело отнести к "переменному составу", своего рода шумной вахтенной команде, приезжавшей только в выходные дни ради того, чтобы прополоть сорняки и полить грядки, а заодно пожаловаться друг другу на полную безрезультатность своих усилий. Из этого контингента дачных мазохистов больше всех проводил времени на своём участке крепкий пятидесятипятилетний мужчина, владевший дачей, расположенной в самом начале аллеи, напротив дачи Николая.
Изяслав Иванович (так звали этого мужчину) работал санитарным врачом в одном из евпаторийских санаториев, а все выходные дни посвящал своему хобби, которое он ласково называл "дачуркой". К "дачурке" он обычно приезжал уже в пятницу, по завершению рабочего дня, а уезжал утром в понедельник; и, как он уверял, только благодаря этому обстоятельству оставался здоровым и счастливым. Юрию, глядя на то, как самозабвенно, до самой глубокой ночи, возится Изяслав Иванович на своём участке, и слушая, с каким энтузиазмом и гордостью он рассказывает о сортах выращиваемого им винограда или разведённой им малины, верилось: даже отъявленный и прямо-таки хронический неудачник, родившийся с кривыми ногами и огромным носом, поступивший не в тот институт, в какой хотелось, работавший не по своей престижной хирургической специальности, а в до отвращения неприятной ему санитарии, женатый на нелюбимой и вредной характером женщине, имеющий тридцатипятилетнюю незамужнюю и курящую дочь - и в самом деле, хотя бы два с половиной дня в неделю, может быть по-настоящему счастлив.
Вот с ним-то Юрий иной раз и перебрасывался через аллею парой приветственных слов; а когда Изяславу Ивановичу очень уж не терпелось похвастаться очередным его достижением, заходил к нему на участок.
Глава 6. Маркиз.
После первомайского разговора, расставившего все точки над ё, дачная жизнь Юрия вошла в напряжённо-деловую колею.
Первым делом он спешно переоборудовал под сарай для кур строительный вагончик, задолго до описываемых событий умыкнутый Николаем с места его работы. Территорию вокруг вагончика он огородил полутораметровой по высоте проволочной сеткой, рулон которой был в своё время умыкнут Николаем вместе с вагончиком.
По окончанию этих подготовительных работ, длившихся два дня, компаньоны по куриному бизнесу, в соответствии с достигнутым ранее соглашением, купили на совхозной птицеферме двухмесячных петушков, срочно распродаваемых из-за проводимого среди кур геноцида по половому признаку, а также ввиду дефицита имевшихся на ферме кормов. (Каковой Николай дополнительно усилил, приобретя на той же ферме, причём - по более низкой цене, чем на рынке, несколько мешков пшеничных отрубей и мешок ячменной дерти).
На дачном участке стало ста десятью беспокойными жизнями больше, и жизнь дачников сделалась более хлопотливой. А хлопот начинавшим дачникам хватало и без цыплят; прежде всего - из-за странной, необъяснимой забывчивости Николая. При каждой встрече он клялся и божился, что в следующий раз обязательно, всенепременно принесёт дверцы и плиту для печи, а также прихватит ключ от подвала, где хранилась газовая плита; но каждый раз забывал. Из-за чего Юрий был вынужден готовить пищу на костре. В качестве топлива он использовал подгнивший штакетник, сваленный Николаем в углу дачного участка, а в качестве кастрюль - два чайника: эмалированный - для приготовления первых либо вторых блюд, и алюминиевый - для чая.
Через два дня после вселения цыплят на даче появился ещё один жилец.
В тот день, придя из школы и отобедав, Алёшка выскочил из домика во двор, намереваясь мчаться на берег лимана. Туда в это время обычно приходили двое мальчишек с соседней дачной аллеи, с которыми он уже успел подружиться и с которыми чуть ли не дотемна играл в прятки или догонялки.
Едва перешагнув через порог во двор, Алёшка впрыгнул обратно в комнату, и, с полушёпотом:
- Пап, нам котик подарок принёс! - схватил за рукав отца и потащил его к открытой двери.
В метре от порога, сразу за щебенчатой дорожкой, проложенной от калитки к двери в дом, в строгой, изящной и дипломатично-вежливой позе, опираясь прямыми передними лапками о землю, сидел молоденький кот. Спинка, бока, верх головы и уложенный к передним лапкам хвост были угольно - чёрными, а мордочка от лба и ниже, манишка по передней части шеи и живота, а также кончики всех четырёх лап - белоснежно-белыми.
Кот, нисколько не испуганный появлением Юрия, даже не шелохнулся, продолжая спокойно сидеть в той же строгой, но и совершенно естественной, раскованной позе, позволявшей ему в любой момент непринуждённо встать и достойно удалиться.
- Я его знаю! - потянув отца за рукав, зашептал снизу Алёшка. - Я с ним уже играл возле озера. Он сидел спокойно на травке, а на него коза напала, хотела его боднуть. Но её верёвка не пускала. Котик её не боялся, но я её всё равно прогнал: чего она наглеет? Её ж не трогают. А меня за это прогнала оттуда бабка, хозяйка козы. А я всё равно сначала дал котику кусочек пряничка, что у меня с собой был, а только потом ушёл. А теперь он нам, вместо того пряничка, принёс мышку. Видите?
В самом деле: в полуметре от кота, на середине расстояния между ним и порогом лежала малозаметная на фоне насыпанного там серого щебня свежезадавленная мышка.
- Это что, подарок? - показав на мышку указательным пальцем, с вежливой усмешкой спросил кота Юрий. Котик, с пару секунд подумав над переводом, неторопливо встал и, не сводя внимательных глаз с Юрия, пошёл к мышке. Подняв мышку аккуратным кусом белых острых зубок, он перенёс её сантиметров на десять ближе к порогу. Затем, исполненным благородства наклоном головы опустив мышку на камешки щебёнки, котик спокойно вернулся на прежнее место, на мягкую тёплую землю за щебёночной дорожкой. Усевшись в прежнюю позу, он вновь спокойным, внимательным и доброжелательным взором посмотрел на Юрия и Алёшу, словно и в самом деле говоря: "Вот вам подарок".
- Ну, спасибо, - с удивлением и даже с некоторым замешательством произнёс Юрий; и, отшагнув внутрь комнаты, произнёс: - Что ж, заходи, гостем будешь. Таких деликатесов, как ты принёс, у нас вроде бы нет; но уж постараемся чем-то отблагодарить.
- Заходи, заходи! - отступив вслед за отцом вглубь комнаты, обрадованно пригласил своего нового друга Алёшка. Но котик не двигался с места. Алёшка, слегка растерявшись, обратился к отцу:
- Что он, нас боится? Может, думает, что мы такие же вредные, как та коза?
- Он думает, что это не он у нас в гостях, а мы - у него в гостях, в его дворе. Он же раньше нас здесь поселился, - не сводя с кота заинтересованного взгляда, усмехнулся Юрий; и, на ощупь нашарив в стоявшей на столе тарелке один из пряников, подал его Алёшке.
- На, поломай на кусочки и угости его. Но положи кусочки подальше от входа, чтобы котик нас не боялся, когда будем ходить в дом - из дома. Во-он там положи, на дощечку под деревом. И мышку туда же положи. Только не говори ему, что мы мышек не едим, а то обидится. Подумает, что брезгуем его угощением. Скажи: спасибо, мы уже сыты. Но потом не забудь руки с мылом помыть.
Через несколько секунд котик, вежливо выслушивая восторженные мурлыкания мальчонки, понемножку и аккуратно, как опытный дипломат от поднесённой ему хлеба-соли, отщипывал зубками крошки от поднесённого ему лакомства. Съел он, как и положено по этикету торжественных приёмов, совсем немного, пару небольших кусочков; после чего неторопливо влез на дерево и, устроившись на толстой горизонтальной ветке, расположенной над учтиво оставленными им съестными припасами, но выше пределов досягаемости Алёшкиных рук, сделал вид, что спит.
С тех пор эта ветка стала привычным местом его дневного отдыха.
Алёшка, через пару прыжков убедившись, что кота ни он сам, ни его выдающиеся спортивные достижения не слишком волнуют, несколько обиделся и умчался к лиману. Но вернулся он домой гораздо раньше обычного расписания, всего лишь часа через полтора. Кот, разбуженный его появлением, величественно потянулся, приветственно мяукнул, затем благосклонно спустился вниз и неторопливо доел остатки пряника. После чего он куда-то ушёл; а огорчённый Алёшка уселся за чтение красочной книжки "Кот в сапогах", подаренной ему отцом на прошлый день рождения.
Минут через пятнадцать кот опять появился во дворе; и опять в зубах у него была мышка. Положив её не рядом с первой, так им и не тронутой, а посередине щебёночной дорожки, на ранее выбранное им место церемониальных подношений, котик пару раз призывно мяукнул. А как только обрадованный Алёшка выскочил из домика на двор, котик неспешно, с чувством честно исполненного долга, через дачный участок Олега опять ушёл в неизвестном направлении.
После этого события Юрий и Алёша дружно пришли к мнению, что самым подходящим именем для столь аристократичного и хозяйственного кота будет "Маркиз". После чего общими усилиями оборудовали ему достойный его замок (под приподнятым над землёй куриным вагончиком).
На сей раз отсутствовал котик долго. Вернулся он, когда уже начало темнеть, в десятом часу ночи. Последние перед его приходом полчаса Алёшка простоял у калитки, беспрерывно зовя кота домой, при этом произнося его имя адаптированно к кошачьему вниманию и пониманию: "Мрр-Кис! Мрр-Кис!"; и был сполна вознаграждён за свои тревоги и волнения, увидев, что котик опять пришёл с пойманной мышкой.
К утру все три принесённые Маркизом мышки куда-то исчезли; но вряд ли их съел сам Маркиз. Очень скоро выяснилось, что ловил он мышей скорее из охотничьего удовольствия да из желания похвастаться своими подвигами; питаться же этот аристократ предпочитал домашней пищей. А при этом странное, необъяснимое, с точки зрения генетической предрасположенности, предпочтение он отдавал вегетарианским блюдам.
Стоило Юрию начать чистить картошку, как рядом появлялся Маркиз; и молча, но требовательно глядя на вьющуюся из-под ножа кожуру, давал понять, что от этого угощения он бы не отказался. Каждый из доставшихся ему обрезков он тщательно обнюхивал, некоторые сразу же забраковывал, но некоторые весьма охотно грыз. Съедал он совсем немного, но делал это с истинным удовольствием. Причём, к особому удивлению Юрия, ел он только свежесрезанную кожуру от тщательно отмытых картофелин; но к самим картофелинам - ни к очищенным, ни к неочищенным, ни к разрезанным - даже не притрагивался, словно понимая: это - недостойное его чести браконьерство.
Так же, когда через пару месяцев появились овощи, поступал он с огурцами и помидорами. Особенно любил он помидоры; настолько, что при запахе свежеразрезанных спелых плодов забывал о своей аристократической сдержанности и начинал требовательно мяукать: "Ме-э-э? Ме-э-э-э? Э?"
Мол, сколько можно меня мучить? Дайте же мне наконец эту вкуснятину!
"Попок" от обрезанных помидор он мог съесть очень много, с десяток и больше; и из всех достававшихся ему помидорных обрезков выбирал именно их; возможно, потому, что "попка" в спелом помидоре - самая твёрдая часть, а ему процесс их жевания доставлял особое удовольствие. При этом, опять же, к целым помидорам он даже не притрагивался, хотя все помидорные грядки были в его полном распоряжении: выбирай - не хочу.
Юрия вегетарианские наклонности Маркиза смешили до слёз. А Алёшка, увидев своего котика доедавшим какие-нибудь растительные огрызки, проникался к нему жалостью и норовил подсунуть ему что-нибудь, на Алёшкин вкус, более вкусное. После чего ещё больше огорчался, видя, что Маркиз, не обратив должного внимания на кусочек пряничка или обрезок сальца, продолжает жевать сырую картофельную кожуру или вареный бурачок (сырую свеклу, как и её сырую кожуру, он почему-то не слишком жаловал).
- У него, наверное, зубки болят, вот он только мягонькое и ест, - жалостливо говорил Алёшка. - Или ему чего-то не хватает. Может, надо купить ему кошачьих витаминов?
- Просто Маркиз - не какой-нибудь обычный кот, а особой дачной породы, - утешал его отец. - Если бы дачные коты могли питаться только тем, что им люди дают, то все бы за одну зиму вымерли. А так - то картошечные очистки подберут, то морковочку из земли выкопают, то перемёрзший, мягонький и сладкий бурачок найдут; так и дотягивают до весны, когда люди вновь на дачи возвращаются. Вот и Маркиз такой - не хочет отвыкать от привычного рациона, даже летом тренируется.
- А зачем ему тренироваться? Мы его зимой к себе заберём, - рассудительно говорил Алёшка. - Правда же?
- Постараемся, - уклончиво отвечал отец. - Сначала надо узнать, где мы будем жить.
Но особое пристрастие питал Маркиз к абрикосам. Их он любил настолько, что, вопреки своим аристократическим привычкам, добывал самостоятельно.
Как только фрукты начали созревать, Маркиз целыми днями почти не слезал с абрикосового дерева. Мякоть с абрикос он объедал целиком, иной раз не брезговал даже жёсткой палочкой плодоножки, оставляя от абрикосок лишь их обгрызенные и вылизанные косточки.
Каждое утро он начинал с того, что, неторопливо лазая по веткам, подолгу и вдумчиво обнюхивал каждую из доступных ему абрикосок, тщательнейшим образом выбирая самую лучшую. Найдя достойнейшую из достойных, он, аккуратно придерживая абрикосу за дальний от него бочок чуткой и хваткой лапкой, снимал её зубами с веточки и уносил на излюбленную горизонтальную ветвь. Там он укладывал абрикоску во впадинку, образовавшуюся в развилке двух веток, и начинал лакомиться.
Съев первую абрикоску, он целеустремлённо отправлялся за следующей; за той, которую заранее, ещё во время предварительного обхода, наметил в серебряные призёрши устроенного им конкурса вкусноты. И с этого момента поедал их беспрерывно, в активном деловом темпе, одну за другой. Каждый раз памятливый кот, в порядке установленной им строгой очерёдности, прямёхонько отправлялся к одному из тех плодов, которые перед тем он обнюхивал наиболее тщательно и подле которых, незадолго до того, пребывал в наибольшей задумчивости. А уж при повторной встрече срывал их без особых раздумий, с первого же краткого обонятельного опознавания.
Случалось, что какая-то из абрикосок, в момент её снятия с веточки, срывалась и падала на землю. Маркиз, ни на мгновение не спуская с неё цепкого взора, следил за ней во всё время её падения, отскакивания от веток и последующего качения по земле; а затем, свесив голову с ветки, он начинал вздыхать, поглядывая то на непослушную абрикоску, то, вдоль ветки, в сторону ствола дерева, оценивая: стоит ли ценность потерянного плода усилий по спуску к нему?
В конце концов доводы лени сдавались под напором требований долга, ответственности и экономии природных ресурсов. Маркиз, то и дело останавливаясь и раздумчиво поглядывая то вниз, на лучшую из оставшихся в живых оранжевых красавиц, то вверх, на чуть худших качеством, но куда больших количеством прелестниц, неторопливо спускался на землю. Спустившись, он быстро и безошибочно находил упущенную им абрикосу среди сутолоки лежавших других, при этом куда больше доверяя носу, чем глазам.
- Маркиз, похоже, на твоё родословное дерево прокрались белки! - расхохотался Юрий, увидев впервые охоту Маркиза за абрикосами.
- А я знаю, откуда они к нему пришли, - деловито сказал Алёшка. - Из леса, что за дорогой. Мне один мальчик рассказывал, что там - уйма сосен, а на соснах живут белки. Пап, а давайте пойдём на белок посмотрим? И Маркиза с собой возьмём. Пусть тоже познакомится.
Глава 7. Лес и его обитатели.
1
Ближе к вечеру того же дня отец и сын, переложив с ветки дерева на плечо Юрия хорошенько перекусившего, разнежившегося от довольства кота, отправились на прогулку в лес.
Хотя... пожалуй, называть словом "лес" ту реденькую и невысокую рощицу, что располагалась по противоположную от дачного посёлка сторону автомобильной дороги, было бы неправомерно. Поскольку таковое именование создало бы у читателя преувеличенное впечатление о масштабности антуража описываемой местности и, соответственно, вызвало бы непредумышленное автором предчувствие значительности и важности происходивших там событий. Обитатель средней полосы России, прочтя слово "лес", сразу же представил бы себе привычную картину величественного дубового бора, подневольно ища на следующих страницах данного повествования охотников, ждущих в засадах нагоняемых собаками лосей и кабанов. Наследник покорителей просторов Сибири или Дальнего Востока посмотрел бы из окошка на девятом этаже на раскинувшуюся перед его взором панораму могучей тайги, по дебрям которой пробираются отчаянные добытчики пушнины, выслеживающие соболей и белок, но даже не догадывающиеся, что вслед за ними неслышной поступью крадётся голодный и злой медведь-шатун, а то и тигр - добытчик добытчиков пушнины. Жители безлесных южных краёв и областей умилённо взглянули бы на висевшую в их комнате картину кисти Шишкина, с огромными, подпирающими небо соснами, прохладными прозрачными речками и очаровательными игрунами-медвежатами.
Увы, ничего подобного в Крыму нет. И тот, кто внимательно посмотрит на карту Крыма, без труда поймёт коренную причину этого явления. В самом деле: ну какие леса, а заодно населяющие их лоси, кабаны, тигры и медведи могут появиться на полуострове, имеющем внешний облик тощей копчёной камбалы, подвешенной на верёвке Перекопского перешейка между палящим солнцем и солящим морем? Стоит только взглянуть на иссушенный рот этого выжаренного и высоленного создания, что раздирающе-широко, от верхней губы мыса Тарханкут до нижней губы мыса Херсонес разинут от нестерпимой жажды, и станет ясно: на верхней, равнинной части этой суши (в прямом смысле данного слова) без целенаправленного полива и кропотливого уход ничто многолетнее и водолюбивое выжить не сможет.