Семонифф Н.. Азбука чтения

Азбука чтения

Эзра Паунд

Пер. Н. Семонифф

Глава первая

Мы живём в эпоху науки и изобилия. Любовь и почтение к книгам как таковым, пристойные эпохе, в которой ни одна книга не воспроизводилась до той поры, пока кто-нибудь не решался на труд копирования её вручную, явно более не подходят для "нужд общества" или сохранности приобретения знаний.

Культиватор в высшей степени необходим, если Сад Муз упорно пытается остаться садом.

Истинный МЕТОД изучения поэзии и хорошей прозы сродни методу современных биологов, то есть осторожному непосредственному исследованию предмета и нескончаемому СРАВНЕНИЮ одного стеклышка с экземпляром с другим.

Ни один человек не приспособлен к современному мышлению до тех пор, пока он не обретёт понимание истории Агассиса и рыбки.

Студент-аспирант, оснащённый почетными грамотами и дипломами, отправился к Агассису за последними завершающими мазками. Великий муж показал ему рыбку и велел студенту описать её.

Аспирант: "Ну это же обыкновенный ушастый окунь".

Агассис: "Я знаю. Опиши её на бумаге".

Через несколько минут студент вернулся с описанием Иктуса Гелиодиплодокуса или каким бы ещё термином ни называли эту рыбку, дабы спасти обыкновенного ушастого окуня от вульгарного знакомства, семейства Гелииктеринкусова, и т.д., если судить по учебникам по этому предмету.

Агассис вновь велел студенту описать рыбу.

Студент написал эссе из четырёх страниц. Тогда Агассис велел ему взглянуть на рыбу. В конце третьей недели рыба находилась на последней стадии разложения, но студент уже кое-что о ней знал.

Так возникла современная наука, а не на узкой кромке средневековой логики, повисшей в вакууме.

"Наука не заключается в изобретении ряда более или менее абстрактных обьектов, аналогичного ряду вещей, которые хотелось бы понять", как сказал французский истолкователь Эйнштейна. Я не уверен, что этот неуклюжий перевод длинного предложения на французском языке понятен рядовому читателю.

Первое точное утверждение применимости научного метода к литературному критицизму можно найти в "Эссе о китайской письменности" Эрнста Феноллозы.

Законченная низость официального филосовского мышления (и если читатель по-настоящему серьёзно вдумается в то, что я пытаюсь ему сказать), обиднейшее оскорбление и в то же время убедительнейшее доказательство поголовной ничтожности и некомпетентности организованной интеллектуальной жизни в Америке и Англии, в их университетах в целом и в учебных пособиях в частности, может вполне выразиться описанием тех сложностей, с которыми я столкнулся, пытаясь добиться всего лишь публикации эссе Феноллозы.

В пособии нет ничего, что можно истолковать или даже неверно истолковать в ущерб личности.

Допустим, что издательские умы и умы тех, кому принадлежала власть в литературной и образовательной бюрократии в течение пятидесяти лет, предшествующих году 1934, не всегда слишком расходились во мнениях с портным Блоджеттом, предсказавшим, что "швейные машинки никогда не станут преметами широкого потребления".

Эссе Феноллозы, очевидно, слишком опережало его время для того, чтобы оказаться лёгким для понимания. Он не провозгласил свой метод в качестве метода. Он пытался обьяснить китайский иероглиф, как средство передачи и регистрирования мысли. Он добрался до самой сути дела, проник в суть различия между тем, что состоятельно в китайском мышлении и несостоятельно или даже обманчиво почти во всех европейских мышлениях и языках.

Сформулировать его идею простейшими словами я могу следующим образом:

В Европе, если вы попросите человека дать чему-либо определение, его определение всегда отходит от простых вещей, прекрасно ему знакомых, и удаляется на неведомую территорию, то есть на территорию более удалённой и всё более удаляющейся абстракции.

Таким образом, если вы спросите его, что такое красный, он ответит, что это "цвет". Если вы спросите его, что такое цвет, он сообщит вам, что это вибрация или преломление света, или деление спектра.

А если вы спросите его, что такое вибрация, он расскажет вам, что это форма колебания энергии или что-то в этом роде, пока вы не дойдёте до модели бытия или небытия. Как бы ни было, вы заберётесь за пределы своих или его возможностей.

В средние века, когда материаловедения, как мы его понимаем сейчас, ещё не было на свете, когда человеческое знание не могло заставить автомобили заводиться или электричество переносить язык по воздуху и т.д. и т.п., вкратце, когда учение заключалось в чуть большем, чем дробление терминологии, люди придавали огромное значение терминологии, и повсеместная точность в использовании абстрактных терминов, возможно, была (скорее всего, была) выше.

Я хочу сказать, что средневековый теолог следил, чтобы в его описании собаки не использовались термины, которые могли бы также подойти к описанию зубов собаки, её шерсти или звука, который она издаёт, лакая воду. Но все ваши педагоги скажут вам, что наука начала развиваться быстрее после того, как Бэкон предложил прямое исследование феномена, и после того, как Галилей и другие перестали так много рассуждать, а начали по-настоящему всматриваться в предметы и изобретать средства (наподобие телескопа) для того, чтобы разглядеть их получше.

Самый полезный член семейства Хаксли подчеркивал, что телескоп был не просто идеей, а весьма определённо - техническим достижением.

В отличие от абстрактного метода, или определения вещей в более общих и ещё более общих терминах, Феноллоза подчеркивает, что научный метод, "который является методом поэзии", отличен от "философской дискуссии", и именно он используется китайцами в их написаниях иероглифов или сокращённых картинках.

Возвращаясь к началу истории, вам, возможно, известно, что существует устный язык и письменный язык, и что есть два вида письменности - один основан на звуке, а другой - на зрении.

Вы общаетесь с животным, используя несколько простых звуков и жестов. Труд Леви-Брюля о примитивных языках Африки зафиксировал языки, которые всё ещё переплетены с мимикой и жестикуляцией.

Египтяне, в конечном счёте, использовали сокращённые изображения, представляя звуки, но китайцы всё ещё используют сокращённые изображения КАК изображения, то есть, китайский иероглиф не пытается служить изображением звука или быть письменным знаком, напоминающим звук, но он по-прежнему изображение предмета, предмета в заданном состоянии или зависимости, или комбинации предметов. Это означает, что предмет, действие,ситуация или качество подходят к массе вещей, изображённых иероглифом.

Годье-Бжеска, имевший привычку разглядывать истинную форму вещей, мог прочесть определённое количество китайской письменности, не взяв НИ ОДНОГО урока китайского языка. Он говорил: "Вы, конечно же, видите, что это лошадь" (или крыло, или что-угодно).

В таблицах, показывающих примитивные китайские иероглифы в одной колонке и теперешние "отрадиционнированные" знаки - в другой, любой может разглядеть, как развивалась идеограмма мужчины, дерева или восхода солнца, или как она была превращена в "упрощенный вариант прежней" или уменьшена до основ первого изображения человека, дерева, восхода.

Вот, к примеру:

Ну, а если китайцы хотели изобразить что-нибудь сложнее или что-нибудь общего характера, как они это делали?

Ему нужно дать определение красному. Как ему это сделать в картинке, не написанной красной краской?

Он складывает (или его предки складывают) вместе сокращённые изображения

РОЗА	ВИШНЯ
РЖАВЧИНА	ФЛАМИНГО

Как видите, это очень похоже на то, что делает биолог (способом намного сложнее), когда он работает с несколькими сотнями стёклышек и выбирает необходимое для общего изложения. Что-то, что подходит к примеру, что подойдёт ко всем примерам.

Китайское "слово" или идеограмма, означающая красный, основана на чём-то, что ЗНАКОМО всем.

(Если бы иероглифы появились в Англии, писатели, наверное, заменили бы переднюю часть дроздом или кем-нибудь менее экзотичным, чем фламинго).

Феноллоза рассказывал о том, как и почему язык, написанный таким образом, ДОЛЖЕН ОСТАВАТЬСЯ ПОЭТИЧНЫМ, просто не мог не быть и не оставаться поэтичным, тогда как колонка английского текста вполне вероятно не останется поэтичной.

Он умер, прежде чем смог опубликовать и провозгласить "метод".

Тем не менее, это ПРАВИЛЬНЫЙ СПОСОБ изучать поэзию, литературу или живопись. На самом деле это ИМЕННО тот способ, которым пользуются более интеллигентные члены общественности, изучая живопись. Если вам хочется что-нибудь узнать про живопись, вы идёте в "Национальную Галерею", "Салон Гар", "Брера" или "Прадо" и СМОТРИТЕ на картины.

На одного читателя книг по искусству тысяча людей ходит СМОТРЕТЬ на картины. Слава богу!

УСЛОВИЯ ЛАБОРАТОРИИ

Цепочка случайных обстоятельств позволила мне (1933) продемонстрировать тезис "Как Читать" в формате, более приближенным к поэзии, нежели живопись. С группой серьёзных музыкантов (Герхарт Мюнк, Ольга Рудж, Луиджи Сансони), с городской ратушью (Рапалло) в нашем распоряжении, мы представили вкупе с другими программами:

10 окт.

Килезотти, аранжировка Мюнка: Франческо из Милана: Песня птах, в исполнении Жанекена.

Джиованни Терци: Сюита танцевальная.

Корелли: Соната в Ла мажор, две скрипки и пиано.

И.С.Бах, Соната в До мажор, так же.

ДебюссиЛ Соната для пианино и скрипки.

5 дек.

Коллекция Килезотти: Севери: Две арии

Ронкалли: Прелюдия,

Джигва, Пассакалья.

Бах: Токката (пиано соло, Бузони).

Бах: Кончерто Ре Мажор для двух скрипок и пиано.

Равель: Соната для скрипки с фортепиано.

В выборе не было ничего случайного. Цель этого эксперимента заключалась в том, что каждый, побывавший на двух концертах, теперь намного лучше понимает взаимосвязь, относительный вес, и пр. Дебюсси и Равеля, чем он, возможно, смог бы понять, прочитай он ВСЮ критическую литературу, когда-либо написанную об обоих.

Лучшим из всех произведений музыкальной критики, когда-либо прочитанных мною, я считаю "Стравинского" Бориса де Шлецера. Прочитав его, что я узнал из того, чего не знал прежде?

Я осведомлён об интеллектуальной последовательности и педантичности Шлецера. Я получил огромное удовольствие от одной фразы, возможно, единственной запомнившейся (приблизительно) мне из всей книги: "Мелодия - это самое искусственное в музыке", что означает, что она более всего удалена от чего угодно видимого ТАМ композитору, готова по характеру, нуждаясь лишь в прямой имитации или дублировании. Она, следовательно, является корнем, пробой и так далее.

Это афоризм, общее утверждение. Для меня оно в корне верно. Его можно использовать в качестве измерительной шкалы, исследуя Стравинского или любого иного композитора. НО для подлинного знания Стравинского? Там, где Шлецер рассуждает о работах Стравинского, мне знакомых, я понимаю большую часть того (пожалуй, всё), что он имеет в виду.

Когда он обращается к работам, которые я не слышал, я получаю "общее представление", но не приобретаю истинного знания.

Моё окончательное впечатление: ему досталось довольно тяжелое дело и он сделал всё, что смог для своего клиента, в итоге уложив Стравинского на лопатки, несмотря на то что пояснил, почему композитор встал на ложный путь или почему он не мог поступить иначе.

Любое общее утверждение подобно банковскому чеку. Его ценность зависит от того, что имеется в наличии для его удовлетворения. Если г-н Рокфеллер выписывает чек на миллион долларов - чек надёжный. Если я выпишу чек на миллион, он - шутка, розыгрыш, он не представляет собой ценности. Если его воспринимают серьёзно, то написание на нём становится уголовным деянием.

То же самое относится к чекам знания. Если Маркони говорит что-то о ультракоротких волнах, это имеет какое-то ЗНАЧЕНИЕ. Правильную оценку значению сказанного может дать лишь ЗНАЮЩИЙ.

Вы же не принимаете чеки от незнакомых людей без рекомендации. В письменной форме имя человека и есть его рекомендация. Через некоторое время у него появляется кредит. Он может оказаться надёжным или как у покойного г-на Крюгера.

Устная реализация любого из банковских чеков мало чем отличается друг от друга.

Ваш чек, если он надёжный, в итоге, означает доставку чего-то желанного вами.

Абстракция или общее утверждение ХОРОШО, если в конечном итоге соответствует фактам.

НО ни один дилетант не может сразу отличить хорошее от плохого.

Отсюда (опустив различные промежуточные шаги)... отсюда, почти неизменное состояние знания на протяжении средних веков. Абстрактные аргументы не вывели человеческий род быстро вперёд или не расширили быстро границы знания.

ИДЕОГРАММАТИЧЕСКИЙ МЕТОД ИЛИ МЕТОД НАУЧНЫЙ

Повесьте картину Карло Долчи рядом с Козимо Тура. Вы не можете не позволить г-ну Баггинсу предпочтение последней, но вы можете серьезно воспрепятствовать его планированию ложной традиции преподавания, основанной на предположении, что Тура не существовал никогда, или что качества Тура никогда не существовали или находятся вне пределов возможного.

Общее утверждение ценно лишь ОТНОСИТЕЛЬНО вещей ведомых или фактов.

Даже если общее утверждение невежды "истинно", оно всё равно оставляет его уста или перо лишёнными какой-либо значимой вескости. Он не ВЕДАЕТ, о чём говорит. То есть, он не знает или не понимает сказанное с той степенью, с какой опытный человек мог бы сказать, и говорит.

Таким образом очень юный человек может оказаться вполне "прав", не пытаясь в чём-то убедить ошибающегося пожилого человека, который может оказаться вполне неправым и в то же время оснащённым знанием массы вещей, незнакомых юноше.

Одно из наслаждений зрелого возраста состоит в осознавании того, что БЫЛ прав и что был намного правее, чем ведал в, скажем, семнадцать или двадцать три года.

Это ни в коей мере не исключает использование логики или верных догадок, или интуиции и абсолютного восприятия, или "понимания, как ДОЛЖНО БЫ БЫТЬ".

Тем не менее, это имеет прямое отношение к действенности словесной реализации и передаваемости убеждения.

Глава вторая

Что такое литература, что такое язык и т.д.?

Литература - это язык, заряженный смыслом.

"Великая литература - это всего лишь язык, до предела заряженный смыслом" (Э.П. в "Как читать").

Но язык?

Устный или письменный?

Устная речь - это шум, разделённый на систему мычаний, шипений, и т.д. Это называется "членораздельной" речью. Она "членораздельная", потому что зонирована и потому что некое количество людей пришло к согласию в категориях.

Другими словами, мы в той или иной степени почти сходимся во мнениях о различных звуках, представленных нам буквами

а, б, в, г и т.д.

Письменность, как я уже писал во вступительной главе, может состоять (как в Европе) из знаков, представляющих эти различные шумы.

Существует в той или иной степени почти абсолютное согласие в том, что группы этих шумов или знаков более или менее соответствуют некому обьекту, действию, условию.

кошка, движение, розовый.

Другой вид языка возникает, служа изображению кошки, чего-то в движении или существовании, группы ситуаций, случающихся при определённых обстоятельствах, или ряда вещей, обладающих общим свойством.

ПОДХОД

В нашем современном мире не имеет никакого значения, с чего вы начнёте свое исследование предмета, при условии, что вы не остановитесь, пока не завершите круг и не доберётесь до отправной точки. Как если бы вы начинали исследовать сферу или куб: вы не должны останавливаться, пока не увидите его со всех сторон. Или, если вам предмет видится стулом или столом, вы обязаны продолжать до тех пор, пока у него не появились три ноги, на которых он может стоять и не опрокидываться слишком легко.

ЧЕМ полезен язык? ЗАЧЕМ изучать литературу?

Язык несомненно был создан и несоменно ИСПОЛЬЗУЕТСЯ как средство передачи информации.

"Литература - это новость, которая новостью ОСТАЁТСЯ".

И то и другое - вопросы градации. Ваша передача информации может быть в

той или иной степени точной. ИНТЕРЕС к высказыванию может быть более или менее долговечным.

К примеру, мой интерес к "Великому знанию" Конфуция или к гомеровской поэзии неиссякаем.

Очень сложно два раза перечитать один и тот же детективный рассказ. Или, скажем, только очень хороший "детектив" может выстоять повторное чтение после долгого перерыва - при условии, что был в своё время так невнимательно прочитан, что оказался почти совершенно забытым.

Упомянутое выше - явления естественные. Они служат в качестве измерительных стержней или инструментов. "Мерки" у каждого человека свои.

Критик, не составивший собственную формулировку в отношении измерений, проделанных им самим, является всего лишь не заслуживающим доверия критиком. Он не измеритель, а повторитель результатов других людей.

KRINO, выбрать для себя, отобрать. Вот что означает это слово.

Никому не придёт в голову нелепая мысль попросить меня выбрать для них лошадь или даже автомобиль.

Пизанелло писал лошадей для того, чтобы его картины запоминались, а герцог Миланский послал его в Болонью КУПИТЬ лошадей.

Почему что-либо подобное этой "лошадиной логике" не применяют к изучению литературы, всегда было и есть сверх моего понимания.

Пизанелло должен был ВЗГЛЯНУТЬ на лошадей.

Казалось бы, любой желающий узнать что-то о поэзии, сделает одно из двух или и то и другое, т.е. ПОСМОТРИТ на неё или послушает её. Возможно, он даже о ней подумает?

И если ему захочется совета, он пойдёт к тому, кто что-то о ней ЗНАЕТ.

Если вам хочется узнать что-то об автомобиле, вы пойдёте к тому, кто его собрал и водил, или к тому, кто о нём лишь наслышан?

А из двух людей, которые сконструировали автомобили, вы пойдёте к тому, кто сделал хороший автомобиль или к тому, кто сделал развалюху?

Вы посмотрите на саму машину или только на её технические параметры?

В случае с поэзией, тут есть (или представляется, что есть) на что посмотреть. И, по-видимому, доподлинных технических параметров почти не имеется в наличии.

Данте говорит: "Канцона - это композиция слов, составленная под музыку".

Я не знаю лучшей отправной точки.

Колридж или Де Куинси сказал, что признак "великого поэта повсюду налицо и нигде невидим, как особое возбуждение", или что-то вроде того.

Это может оказаться более опасной отправной точкой. Скорее всего, это так и есть.

Утверждение Данте я считаю лучшим началом пути, потому что оно отправляет слушателя или читателя с того, что он фактически слышит или видит, вместо того, чтобы отвлекать его сознание от этой действительности на нечто, что может лишь приблизительно прослежено и выведено ИЗ действительности, и для чего довод может оказаться бесполезным, учитывая конкретную ограниченную степень действительности.

Глава третья

Литература не живёт в вакууме. Писатели как таковые выполняют определённую социальную функцию, строго пропорциальную их дарованию ПИСАТЕЛЕЙ. В этом их основное применение. Все остальные применения относительны и временны и могут быть оценены лишь по отношению к возрениям конкретного оценщика.

Приверженцы определённых идей могут ценить согласных с ними писателей больше, нежели писателей, с ними несогласных. Они могут, и часто это делают, оценивать выше плохих писателей, принадлежащих к их партии или религии, чем хороших писателей, принадлежащих другой партии или религии.

Но есть один базис, допускающий оценку и не зависящий от любых проблем, связанных с точкой зрения.

Хорошие писатели - это те, кто способен выражаться чётким языком. То есть, языком точным, ясным. И совершенно не имеет значения, хочет ли хороший писатель принести добро или плохой писатель нанести ущерб.

Язык - главное средство общения между людьми. Если нервная система животного перестаёт передавать восприятия и раздражители, то животное атрофируется.

Если литература нации приходит в упадок, нация атрофируется и загнивает.

Без языка ваш законодатель не может законодательствовать на благо народа, ваш военачальник не способен командовать, ваши народные массы (если вы живёте в демократической стране) не могут давать поручения своим "представителям".

Затуманенный язык жульнических классов служит лишь временной цели.

Ограниченное количество общения относительно конкретных субстанций проходит посредством математической формулы, исключительно музыкальных форм, но никто не предлагает заменить их простой речью, и никто не высказывает предположение, что это возможно или целесообразно.

UBICUNQUE LINGUA ROMANA, IBI ROMA

Греция и Рим стали цивилизованными БЛАГОДАРЯ ЯЗЫКУ. Ваш язык в руках ваших писателей.

["Грозит лишь тёмным, бессловесным племенам"]

но язык этот служит не просто для летописи великих свершений. Гораций и Шекспир могут провозглашать его монументальную и мнемоническую ценность, но это не исчерпывает вопроса.

Рим возвысился с языком Цезаря, Овидия и Тацита, и опустился в сумбур реторики языка дипломатов, служащего для утаивания мыслей.

Когда его страна позволяет своей литературе разлагаться и принимает достойное творчество с презрением, человек с головой может так же спокойно и безропотно сидеть, как может спокойно и довольно сидеть хороший врач, наблюдая как какое-нибудь несведущее дитя заражает себя туберкулезом и полагая, что оно всего-лишь жуёт фруктовые пирожные.

Людей очень нелегко заставить понять вызванное увяданием литературы обьективное негодование, которое могут почувствовать люди, понимающие, что оно может повлечь за собой и к чему в итоге приводит. Почти невозможно выразить какую-либо степень негодования без того, чтобы тебя не обозвали "озлоблённым" или чем-то в том же роде.

Тем не менее "государственный деятель не способен править, учёный не может делиться своими открытиями, люди не могут договориться о мудром решении" без языка, и все их деяния и условия находятся под влиянием дефектов или достоинств средства выражения.

Привыкающий к небрежной писанине народ - это народ, находящийся в процессе утраты контроля над своей империей и над собой. И эта слабость и разболтанность далеко не так просты и позорны, как неровный и беспорядочный синтаксис.

Это касается связи выразительности со смыслом. Неровный и беспорядочный синтаксис временами может быть очень честным, а искусно построенное предложение может порой быть попросту искусным камуфляжем.

Ни один язык не заключает в себе всю человеческую мудрость, и ни один язык НЕ СПОСОБЕН выразить все формы и степени человеческого восприятия.

Это неприятная и горькая доктрина. Н я не могу не упомянуть её.

Люди периодически вырабатывают почти фанатизм в борьбе с идеями, "зафиксированными" в одном языке. Это, в сущности, "предрассудки нации" (любой нации).

Разные климаты и разные крови нуждаются в разных вещах, разные непосредственности, разные нерасположения, разные соотношения между разными группами побуждений и нежеланий, разные строения гортани - всё это оставляет след в языке и оставляет его более готовым или более неготовым к определённым контактам и фиксированиям.

АМБИЦИЯ ЧИТАТЕЛЯ может быть посредственной, и у двух читателей не может быть одинаковых амбиций. Педагог может лишь нацеливать свое обучение на тех, кто больше других хочет познать, но, в любом случае, он может предложить им "закуску", он может, по меньшей мере, вручить им отпечатанный список тех вещей, которые следует изучить в литературе или в каком-либо её сегменте.

Первая трясина инертности может быть простым незнанием объёма темы или простого нежелания удаления от одной области полубезграмотности. Величайший барьер, пожалуй, воздвигают учителя, знающие предмет чуть лучше широкой публики, желающие использовать своё частичное знание, и до мозга костей не принимающие мысль о том, чтобы приложить минимальные усилия и изучить что-либо глубже.

Глава четвертая

"Великая литература - это всего лишь язык, до предела заряженный смыслом".

Dichten = condensare.

Я начинаю с поэзии, так как это самая сосредоточенная форма устного выражения. Бэзил Бантинг, покопавшись в немецко-итальянском словаре, обнаружил, что эта мысль о поэзии как сосредоточенности почти так же стара как немецкий язык. "Dichten" - это немецкий глагол, родственный существительному "Dichtung", что означает поэзия, а идеограф перевёл его итальянским глаголом, означающим "конденсировать".

Зарядка языка выполняется тремя основными способами: вы получаете язык в том виде, в котором его оставила ваша раса, слова имеют значения, "вросшие в кожу расы"; немцы говорят "wie ihm den Schnabel gewachsen ist" (как у него вырос клюв).

Хороший писатель выбирает слова по их "смыслу", но смысл этот - не нечто установленное, законченное, как ход ферзя или пешки на шахматной доске. Он - от корней, ассоциаций, от того, как и где слово привычно используется или где оно использовалось блестяще и незабываемо.

Вам вряд ли удастся произнести "цвета крови" без того, чтобы ваши слушатели не подумали о конкретной стихотворной строке.

Цифры и слова, относящиеся к человеческим изобретениям, имеют твёрдые, законченные значения. То есть значения, более бросающиеся в глаза, чем "ассоциации" слова.

Велосипед в наши дни имеет законченный смысл.

Но тандем или "велосипед, построенный для двоих", возможно, набросит образ прошлой декады на ментальный экран слушателя.

Количество свойств, ассоциируемых людьми с каким-либо словом или типом слова, нескончаемо, и большинство из них варьирует с каждой личностью.

Вам следует обратиться почти исключительно к дантевской критике, чтобы найти набор ОБЪЕКТИВНЫХ категорий для слов. Данте называл слова "масляными" и "мохнатыми" из-за различных ШУМОВ, производимых ими. Или pexa et hirsuta, причесанными и волосатыми.

Он также обособил их по различным ассоциациям, с ними связанными.

ОДНАКО вы всё равно заряжаете смыслом слова тремя способами, называемыми phanopoeia, melopoeia, logopoeia.

Вы используете слово или группу слов, чтобы подбросить визуальный образ воображению читателя, или вы заряжаете его звуком. Вы можете пользоваться и группой слов.

В-третьих, вы берёте на себя больший риск, используя слово в некой особенной связи с "использованием", то есть в том контексте, в котором слушатель ожидает или привык его слышать.

Это последний механизм, который можно выработать. Им могут пользоваться лишь изощрённые.

(Если вы действительно желаете понять, о чём я говорю, вам придётся в конечном итоге прочитать Проперция и Жюля Лафорга).

ЕСЛИ БЫ ВЫ ИЗУЧАЛИ ХИМИЮ, вам бы сообщили, что имеется определённое количество элементов, определённое количество более обычных химических веществ, самых распространённых химических веществ или тех, которые легче обнаружить. И ради ясности вашего эксперимента вам, скорее всего, эти вещества выдали бы в "чистом" виде или настолько чистыми, насколько вам удалось бы их получить.

ЕСЛИ БЫ ВЫ БЫЛИ СОВРЕМЕННЫМ ревизором, вы бы, вероятно, пользовались системой с вкладными листами, посредством которой предприятие хранит архивы из полезных фактов или тех, что могут часто понадобится для справок.

Похожие механизмы можно использовать в изучении литературы.

Любой художник-непрофессионал знает, что современные галлереи делают упор на "правильное вешание", то есть, выставление важных картин там, где их хорошо видно, и где не растеряется глаз или нога, утомлённая поиском шедевров из-за протяженности стены, загромождённой мусором.

Тут я не чувствую себя вправе отказаться от перечисления набора категорий, значительно предвосхитившего мой собственный "Как читать".

Начиная свой поиск "чистых элементов" в литературе, вы обнаружите, что литература была создана следующим классом особ:

1. Новаторы. Люди, нашедшие новый процесс или те, чей дошедший до нас труд даёт нам первый известный образец процесса.

2. Мастера. Люди, совместившие ряд подобных процессов и использовавшие их так же удачно или лучше, чем новаторы.

3. Разбавители (дилютеры). Люди, пришедшие после двух первых типов писателей и не сумевшие выполнить работу столь же удачно.

4. Хорошие писатели без выдающихся качеств. Люди, которым повезло появиться на свет в тот момент, когда литература определённой страны находится в хорошем рабочем состоянии или когда какое-то конкретное ответвление литературы "здорово". К примеру, люди, писавшие сонеты во времена Данте, люди, писавшие короткую лирику во времена Шекспира или несколько десятков лет после, или те, кто писал французские романы и рассказы после того, как Флобер показал им как это делать.

5. Беллетристы. То есть люди, ничего не изобретшие, но специализирующиеся в некой конкретной части писательского творчества, не относящиеся к "великим людям" или авторам, пытающимся дать полное представление жизни или их эпохи.

6. Зачинатели моды.

Пока читатель не узнает две первые категории, он никогда не сможет "увидеть леса за деревьями". Он может знать, что ему "нравится". Он может быть "законченным книголюбом" с огромной библиотекой прекрасно изданных книг, переплетенных в роскошнейшие переплёты, но он никогда не сможет разобраться в том, что знает, или оценить ценность одной книги по отношению к другой, и он будет более запутан и даже менее способен принять решение о книге, в которой новый автор "поканчивает с условностями", нежели составить мнение о книге, которой восемьдесят или сто лет.

Он никогда не поймёт, почему он так раздражает специалиста своей демонстрацией мнения из вторых или даже третьих рук о достоинствах своего любимого плохого писателя.

Пока вы не проделали собственное обследование и собственное пристальное инспектирование, вам следует, по крайней мере, остерегаться принятия мнений:

1. Людей, которые сами не создали достойный внимания труд.

2. Людей, которые сами не рискнули напечатать результаты своего личного инспектирования и обследования, даже если они его всерьёз проделывают.

КОМПАСС, СЕКСТАНТ ИЛИ НАЗЕМНЫЕ ОРИЕНТИРЫ

Дайте ученику собраться с духом и приготовиться к худшему. Я подхожу к своему списку того минимума, который необходимо прочитать человеку, если он надеется понять, чего стоит какая-нибудь новая книга. Я имею в виду, что он будет знать необыкновенно ли высок данный прыжок с шестом или вероятно ли, что данный теннисист имеет шанс попасть на матч Кубка Дэвиса.

Может показаться, что подобный список напечатать можно без риска или что "уж это-то читатель не может неправильно понять". Но, кажется, почти нет предела тому, что люди могут неправильно понять, и часто это делают, когда они не пытаются изо всех сил вникнуть в замысел писателя.

По поводу нижеследующего списка один остроумный или простодушный нападающий предположил, что я включил некоторые стихи в этот список лишь потому, что я сам их перевёл. Мысль о том, что за свой двадцатипятилетний поиск я перевёл стихи, ПОТОМУ ЧТО они были ключевыми точками или демонстрациями, ему и в голову не пришла.

Он превзошёл себя, намекнув, что поэма Биона была запоздалой мыслью, упомянутой не к месту, и что я перепутал её с поэмой Мосха, переведённой им самим. Вот что случается, когда кто-то всеми силами пытается не навести скуку на людей и опустить чей-то материал на нижайшее место.

Биона отделяют века от Горация и Сапфо. В изучении начальной части списка внимание, я думаю, скорее всего обратится на МАНЕРУ ПИСЬМА, изложение, ясность выразительности, а не сфокусируется естественным образом на мелодичных устройствах, на деталях слов, их ЗВУКЕ и, наконец, их созвучном смысле.

Бион поставлен рядом с трубадурами для контраста и для того, чтобы не дать читателю подумать, что один набор или полдюжины наборов мелодичных устройств составляли целое предмета.

ПРИМЕРНО В ЭТОМ МЕСТЕ слабонервный читатель обычно усаживается посреди дороги, скидывает ботинки и начинает рыдать о том, что он "плохой лингвист" или что он или она не в состоянии выучить все эти языки.

Следует разделить читателей на тех, кто хочет стать экспертом, от тех, кто не хочет, и разделить их так, как если бы одни из них - это те, кто хотят познать мир, а другие - те, кто просто хотят узнать В КАКОЙ ЕГО ЧАСТИ ОНИ ЖИВУТ.

Что касается темы поэзии, огромное количество людей даже и знать не хочет, что их собственная страна не занимает ВСЁ имеющееся пространство на планете. Им эта идея кажется неким образом оскорбительной.

Тем не менее, максимума фанопоэии (подкидывания визуального образа сознанию) вероятно достигают китайцы, отчасти благодаря определённой манере их письменности.

В языках, знакомых мне (не включая персидский и арабский), максимума мелопоэии достигли греки с определёнными проявлениями в провансальских, которые не являются греческим и принадлежат к иному ТИПУ, нежели греческий.

И я твёрдо уверен, что человек может больше узнать о поэзии, глубоко изучив и исследовав несколько из лучших произведений, нежели блуждая среди массы стихов. Как бы ни было, огромное количество лжеучения существует благодаря предположению, что стихи, известные критику, обязательно являются лучшими.

Мои списки - это и отправная точка, и сложная задача. Эта сложная задача остаётся неразрешенной много лет, и с ней никто ещё не справился. Были общие сетования, но никто не предложил конкурирующий список или выдвинул конкретные стихи в качестве лучших образцов постулированного искусства или качества.

Много лет тому назад один музыкант сказал мне: "А разве нет такого места, где можно найти всё (имея в виду всю поэзию), как у Баха?"

Такого места нет. Я верю, что если человек по-настоящему научится понимать греческий язык, то он сможет добраться до "всего" в Гомере.

Я никогда не слышал полстраницы Гомера без того, чтобы не обнаружить мелодическое новаторство, то есть то мелодическое новаторство, которое я не встречал доселе. С другой стороны, я у Гомера также обнаружил воображаемого зрителя, которого в 1918 году всё ещё считал собственностью Генри Джеймса.

Гомер говорит: "Опытный солдат заметил бы ". Тонкость литературных качеств Гомера такова, что врач даже написал книгу, в которой пытался доказать, что Гомер не мог не быть военным врачом. (Когда он описывает удары и их результаты, раны выглядят достоверными и описание соответствует выводам следствия коронера).

Другой французский учёный до некоторой степени удачно показал, что география "Одиссеи" верна. Не так как если бы её можно было найти по учебнику географии и карте, а как в - "плавании вдоль", то есть как нашёл бы её береговой мореплаватель.

Новизна "Одиссеи" всё ещё нова. "Одиссея" по-прежнему "весьма человечна", она ни в коей мере не чванливое ничтожество или красивая фигурка из сюжета на гобелене. Некоторые из гомерических речей очень сложно описать, иронию и прочее, не используя неологизмы, от которых мои издатели предпочли воздержаться. Единственный удобочитаемый перевод этой стороны Гомера из известных мне удался Амадису Жамину, секретарю и обычному королевскому преподавателю (при французском короле Генрихе III). Он называет Одиссея "ce rusИ personnage"

Нельзя запихнуть Одиссея с Энеем Вергилия. Одиссей подчёркнуто "умник", хитрюга, крутой Одиссей. Все его товарищи как будто страдают от чего-то, что, наверное, было греческим эквивалентом контузии.

И слог речей такой же живой, как когда один из персонажей Эдгара Уоллеса произносит: "Мы потеряли клиента".

У.Б.Йейтс достаточно почитаем, чтобы его ныне цитировали в школьных учебниках. Пропасть между Гомером и Вергилием можно грубо проиллюстрировать одним из любимых анекдотов Йейтса.

Простому моряку пришло в голову изучить латинский язык, и его учитель решил попробовать начать с Вергилия. После многих занятий он задал моряку вопрос о герое.

Моряк: "Какой герой?"

Учитель: "Как какой герой? Эней, главный герой".

Моряк: "А, главный герой? Эт он-то герой?! Ишь - ты, а я то так думал, он поп какой-то".

Есть только одно свойство, которое объединяет всех великих и вечных писателей, и никакие школы с институтами не нужны для того, чтобы сохранить их в живых. Исключите их из учебной программы, оставьте их пылиться на полках библиотек, и время от времени случайный несубсидируемый и неподкупный читатель вновь откопает их и выставит на свет, не прося об одолжении.

Вергилий был официальной литературой средневековья, но "все" продолжали читать Овидия. Данте всё время выказывал признательность Вергилию (оценив в нём лучшее), но прямое и косвенное влияние Овидия на фактическое творчество Данте очевидно сильнее, чем влияние Вергилия.

Вергилий возродился вновь в 1514 году, отчасти или возможно благодаря тому, что Гевин Дуглас знал море лучше Вергилия.

Поклоннику Вергилия, желающему подать на меня иск за клевету, я дам благоразумный совет начать свою атаку с отделения той части "Энеиды", в которой Вергилий был прямо заинтересован (чуть ли не фольклорного элемента), от тех, которые он написал, пытаясь создать эпическую поэму.

Вам обещали учебник, а я, пожалуй, разболтался, как если бы нас вывели на улицу изучать ботанику по деревьям вместо вырезок в классе. В этом отчасти виноваты те, кто жаловался на то, что я предоставил им списки без разъяснения своего выбора того или иного автора.

Как и они, ВЫ НИКОГДА НЕ УЗНАЕТЕ, почему я их выбрал или почему их стоило выбрать, или почему вы согласны или не согласны с моим выбором, пока не обратитесь к ТЕКСТАМ, к оригиналам.

И чем быстрее вы обратитесь к текстам, тем меньше вам придётеся выслушивать меня или любого другого многоречивого критика.

Человек, взобравшийся на гору Маттерхорн, может предпочесть Дербишир Швейцарии, но он не будет считать Пик высочайшей горой в Европе.

Эпическая поэма - это поэма с историческим контекстом.

Греческая драма весьма зависит от знакомства слушателя или читателя с Гомером. Это моё твёрдое убеждение, что греческая драма полна изъянов. Я никогда не остановлю человека, читающего Эсхила или Софокла. В этой книге нет ничего, что способно в какой либо мере лишить человека желания читать или не позволять ему читать всё, что ему по нраву.

В конечном счёте, я считаю, что любой достаточно любознательный в литературе человек прочтёт "Агамемнон" Эсхила, но если он серьёзно интересуется драмой как способом выражения, то он увидит, что как в поэзии средство выражения - СЛОВА, так в драме средство выражения - люди, двигающиеся по сцене и использующие слова. То есть, слова являются всего лишь частью средства выражения, и промежутки между ними или недостаточность их смысла можно восполнить "действием".

Люди, посвятившие предмету бесстрастное и пристальное внимание, совершенно убежденые, что максимальный заряд устного смысла на сцене использовать нельзя за исключением очень непродолжительных моментов. "Для того, чтобы понять смысл, нужно время" и так далее.

Это не учебник по драме или драматической критике. Несправедливо по отношению к драматургу рассматривать его СЛОВА или даже его слова и стихосложение как полноту его достижения.

Что касается МАТЕРИАЛА ДЛЯ ЧТЕНИЯ, то я НЕ верю в то, что греческие драматурги выдерживают сравнение с Гомером. Даже Эсхил реторичен. Даже в "Агамемноне" есть масса слов, не отображающих литературу, т.е. не обязательных в нашем пути к пониманию предмета.

САПФО

Я включил это великое имя в список из-за его античности, и от него так мало осталось, что можно с одинаковым успехом как прочитать оставшееся, так и пропустить. Прочитавший скажет вам, что лучше ничего не бывает. Я не знаю лучшей оды, нежели POIKILOTHRON. Насколько мне известно, Катулл является единственным человеком, когда-либо мастерски овладевшим стихотворным размером этой госпожи.

Для полной ясности и сохранения направления в мыслях ученика, он, как мне видится, сочтёт всегда более эффективным прочитать самую старую из поэм данного вида из всех, что сумеет найти.

На свете есть, возможно, очень-очень образованные специалисты по греческому языку, которые обнаружат что-то в александрийских эпиграммах, чего ещё не было у Сапфо или у Ибикуса, но мы здесь предполагаем начало наших занятий.

Для сохранения пропорциональной оценки полезно будет начать с размышлений о различных ВИДАХ выражения, различных СПОСОБАХ вкладывания смысла в слова, нежели с размышлений о конкретных высказанных вещах или конкретных комментариях.

Термин "смысл" нельзя ограничить лишь интеллектуальным или "сухо интеллектуальным" значением. Как сильно вы имеете что-то в виду , как остро вы воспринимаете этот смысл - всё это можно "вложить в язык".

Я начал свою жизнь критика несколько лет тому назад, когда высказал предположение, что Катулл некоторым образом является писателем лучше, чем Сапфо. Не из-за мелопоэйи, а благодаря словесной экономии. Я совсем не уверен, правильно ли это. Исследователю следует начать с умом непредубежденным.

По мнению снобизма эпохи возрождения вся греческая поэзия была лучше ЛЮБОЙ латинской поэзии. Самый эрудированный из латинистов Кватроченто, Базинио Пармский, провозгласил иной тезис. Он считал, что невозможно создать достойную латинскую поэзию, не изучив греческую. Это, видите ли, весьма разные утверждения. В гранях его изложения можно всё ещё заметить признаки Гомера, изпользуемые им для сохранения мелодического ощущения живым.

Я не думаю, что любой латинский автор находится на измеряемом расстоянии от Гомера. Я не убеждён в том, что Катулл хуже Сапфо. Я не уверен в том, что Проперций и на миллиметр ниже своих греческих предшественников. Для нас Овидий является складом громадной массы содержания, которое мы НЫНЕ не в состоянии получить от греков.

Он неравномерен. Он прозрачен. Его поэтическая строфа так же понятна, как проза.

Метрически он ничто в сравнении с Катуллом или Проперцием.

Возможно сейчас ученик начнёт замечать, что я пытаюсь дать ему список авторов, непревзойдённых В СВОЕЙ ОБЛАСТИ, тогда как писатели, которых я исключаю из списка, наглядным образом ВТОРОСОРТНЫ по сравнению с теми, которых я в список включаю, и их второсортность можно вычислить по некому определённому принципу.

НАБЕРИТЕСЬ ТЕРПЕНИЯ. Я даже сейчас не настаиваю на том, чтобы вы выучили множество иностранных языков. Более того, я в надлежащий срок скажу вам, что вам делать, если вы умеете читать только по-английски.

Иными словами, я, по прошествии всех этих лет, создаю список книг, которые я всё ещё перечитываю, держу на своём столе и в которые заглядываю время от времени.

Глава пятая

Великим переломом в истории европейской литературы является переход от флективного языка к языку грамматически неизменяемому. Масса критической бессмыслицы была написана людьми, не осознавшими разницу.

Греческий и латинский языки флективны, т.е. существительные, глаголы и прилагательные обладают ярлычками или виляющими хвостиками, и по ним можно понять, является ли слово подлежащим или сказуемым. По ним определяют то, что влияет, и то, на которое влияют прямо или косвенно, или то, которое просто находится в более или менее случайном отношении, и т. д.

Большинство этих ярлычков было забыто по мере того как развивались наши современные европейские языки. Немецкий, развитый менее других, остаётся самым инфлективным.

Лучший способ употребления языка с подобными знаками и ярлыками, прикреплёнными к словам - это НЕ лучший способ использовать язык, который должен быть написан в определённом порядке для того, чтобы быть ясным.

В английском языке есть разница, когда вы говорите существо видит животное [или] животное видит существо.

В латинском и canis, и canem, homo или hominem могут идти в начале без того, чтобы предложение казалось меньше всего двусмысленным.

Когда Мильтон пишет

"Ему непослушен кто мне непослушен"

он попросту коверкает родной язык. Он имел в виду

Кто непослушен ему, непослушен мне.

Совершенно легко понять, ПОЧЕМУ он это сделал, но его мотивы доказывают, что Шекспир и несколько дюжин других людей были поэтами лучше. Мильтон сделал это, потому что был переполнен латинским. Он изучал английский не как живой язык, а как некий теоретический предмет.

Из

Кто непослушен ему, непослушен мне,

удачной строфы не получается. Звук получается лучше там, где плох стиль. Когда вещь написана мастерски, никому не приходит в голову искать оправдания или отыскивать причины совершения ошибки.

Мои список средневековых поэм обосновать, пожалуй, сложнее.

Однажды я сподвигнул одного человека на перевод "Морехода" на китайский язык. Перевод вышел почти полностью в китайском поэтическом стиле, с двумя слитными идеограммами в каждой полстроке.

Помимо "Морехода" я не знаю ни одного другого европейского стихотворения того периода, которое можно было бы подвесить рядом с "Письмом изгнанника" Ли Бо, выставив Запад на одном уровне с Востоком.

У англо-саксонов можно найти отрывки, не уступающие параграфам "Морехода", но я не нашёл ни одного целого стиха такого же качества. Испанская "Сид" ясно повествовательна, а саги о Греттире и Испепеленном Ниале доказывают, что повествовательный дар не вымер.

Не уверен, что современному писателю удастся познать о письменном творчестве из саг что-то, что он может лучше узнать у Флобера, но кувыркание Скарфедина на льду и встреча Греттира, или кого-то там ещё, с медведем, не стираются из памяти прочитавшего. Сложно поверить в то, что это вымысел.

Некий исландец на рифе, наверное, когда-то спасся, подрезав лапу медведя, таким образом вынудив животное потерять равновесие. В некоторой степени, это - фанопоэйя, подкидывание образа ретине сознания.

Дефект ранней пропаганды имажизма состоял не в ложном заявлении, а в неполном заявлении. Дилютеры взяли удобнейший и легчайший смысл и продумали лишь СТАЦИОНАРНЫЙ образ. Если вы не можете представить имажизм или фанопоэйю, включающую движущийся образ, то вам придётся совершить совершенно ненужное деление неподвижного образа и праксиса или действия.

Я решил использовать термин фанопоэйя, чтобы оторваться от неуместных определённых коннотаций, связанных с конкретной группой молодых людей, писавших в 1912.

Поэзию трубадуров исследуют главным образом из-за мелопоэйи.

Можно даже сказать, что вся культура того периода, в любом случае, масса исключительно литературной культуры периода с 1050 по 1300, была сконцентрирована на одной эстетической проблеме, которая, как сказал Данте, "включает в себя целое искусство".

Это "целое искусство" состояло из сложения приблизительно шести стоф поэзии так, чтобы слова и мелодия срастались в одно, без шва и без слюны.

Лучший кузнец, как Данте прозвал Арно Даниэля, заставил птиц петь в СВОИХ СЛОВАХ. Я не имею в виду, что он всего лишь упоминал пение птах ----

В канцоне, начинающейся

L'aura amara

Fals bruoills brancuttz

Clarzir

Quel douts espeissa ab fuoills.

Els letz

Becs

Dels auzels ramencz

Ten balps e mutz

и т.д.

И достигнув этого в той одной строфе, он заставлял их продолжать, повторяя мелодию и находя пять рифм для каждого из семнадцати римфованных звуков в одном и том же порядке.

Выполнив это, он построил другую совершенную строфу, в которой птичий щебет прерывает строку.

Cadahus

En son us

Mas pel us

Estauc clus.

Вновь для шести строф СО словами, имеющими смысл.

Мелодии этих песен утеряны, но традиция возникает вновь, спустя более трех веков.

Клемент Жанекен написал хорус со звуками для исполнителей разных партий хоруса. Эти звуки не обладали бы ни литературной, ни поэтической ценностью без мелодии, но когда Франческо Миланский сократил её для лютни, птицы в мелодии всё ещё звучали. И когда Мюнк перенёс её на современные инструменты, птицы всё ещё пели. Они всё ещё ПРИСУТСТВУЮТ в партии скрипки.

Именно поэтому монумент переживёт бронзовое литьё.

На фоне этого мастерства я с вполне определённым намерением выставляю синкопу или контрапункт сирийско-греческого "Смерть Адониса" со, скажем, джазовым ритмом Биона, перебегающим поперёк.

В качестве примера того, что жизнь произведения искусства есть нечто, что просто не способно оставаться забитым гвоздями в гробу: Кеннеди-Фрейжерс обнаружили некую мелодию во Внешних Гебридских островах, которая подходит "Беовульфу", или, по крайней мере, ей соответствует некая часть "Беовульфа". Это Aillte. Я услышал её на концерте и изнурил свой мозг размышлениями о том, куда она подходит. Она не подошла бы "Мореходу". Две нотные строки немного подходили "Беовульфу", но следущая не подходила. Я пропустил строку "Беовульфа" и продолжил. Кеннеди-Фрейжерс выбросили строку мелодии на том этапе, потому что они не увидели в ней внутреннего музыкального значения.

Суть вышеупомянутых строф или, по меньшей мере, одно из измерений их качества способен постичь любой, независимо от того, знают он провансальский язык или нет.

Что можно сказать о мастерстве Вентадура в его лучшие моменты или Сорделло, у которого нет ничего, кроме совершенства темпа, ничего выдающегося в мысли или построении рифмы? Пожалуй, необходимо обладать солидным знанием провансальского, прежде чем почувствовать разницу между той или иной работой.

И всё же, если вы знакомы с размерами английской стихотворной мелодики нескольких веков спустя, вы не можете не обнаружить свои меры или стандарты в провансальской.

Миннезингеры из той же эпохи. Вы можете противопоставить тонкость южно-латинской мелодики с более густым пигментом Генриха фон Морунгена или Вальтера фон дер Фогельвейде.

Немцы утверждают, что немецкая поэзия развилась со времён средневековья. Лично я верю в то, что Гёте и Стефан Георге в своей лучшей лирической поэзии не создают ничего, что уже не было создано до них лучше или на том же уровне. Лучшая поэзия Борхарта по сей день - это его переводы "Новой жизни".

В течение семи столетий в немецкую поэзию, не отличающуюся особой искусностью, было напичкано огромное количество содержания, в наше время не представляющего чрезвычайного интереса.

Я не вижу зачем иностранному писателю изучать немецкую поэзию.

Я вижу все основания для изучения провансальской поэзии (небольшую её часть, скажем, тридцать или сорок стихов) Гильома де Пуатье, Бертрана де Борна и Сорделлло. У Гвидо и Данте в Италии и Вийона с Чосером во Франции и Англии корни из Прованса: в их искусстве, их артистичности и значительном количестве их мышления.

Европейскую цивилизацию или, воспользовавшись отвратительным словом, "культуру", можно, пожалуй, лучше всего понять в виде средневекового канала с проходящими по нему струёй за струёй классицизма. Это ещё не вся история, но чтобы понять её, вам необходимо подумать как о том ряде представлений, так и обо всём, что существовало или осталось в живых неповреждённым с древности.

Эта книга не может обьять всё. В ней мы рассматриваем развитие языка как средство регистрирования.

Греки и римляне пользовались одним набором инструментов, одним набором методов. Провансальцы разработали иной набор, не в плане фанопоэйи, а в отношении мелопоэйи ПОСЛЕ изменения в языковой системе (от флективной к постепенно менее флективной речи).

Квантитативная поэзия античных поэтов была заменена силлабической поэзией, как учат в школьных учебниках. Было бы правильнее сказать, что теории, применяемые грамматистами в латинской поэзии, произошедшей из греческой, оставили позади.

И что подгонка слов motz el son под мелодию заменила якобы размеренные спондеи, дактили и пр.

Человек с чувствительным слухом никогда не пренебрегал проблемой относительной продолжительности звучания слогов.

Лично я хочу опустить эти технические подробности.

Мелодию стиха можно познать, слушая её.

После этого ученик может приобрести метроном или заняться сольфеджио, дабы усовершенствовать своё восприятие относительной продолжительности звучания и высоты тона. Данная книжечка рассматривает язык.

Чтобы узнать о конкретной разнице между Провансом и Италией или о "прогрессе" от Арно Даниэля до Сорделло, Кавальканти и Данте, читатель, не умеющий или не желающий читать на итальянском, может при желании обратиться к моей дескриптивной критике.

Без знания Данте, Гвидо Кавальканти и Вийона никто не способен оценить достигнутый максимум определённых видов писательского творчества.

Без вышеприведённого МИНИМУМА поэзии в других языках вы просто не поймёте "откуда возникла английская поэзия".

Глава шестая

Для тех из вас, кто читает только на английском, я сделал всё что смог.

Я перевел TA HIO, чтобы читающие знали, с чего начать РАЗМЫШЛЕНИЕ. И я перевёл "Мореход", чтобы они могли более или менее увидеть, где зачинается английская поэзия.

Я не знаю, как они могут постичь мысль греков. На английском языке удовлетворительных переводов не существует.

Латинский подстрочник может оказать большую услугу. Если вы читаете на французском, вы можете узнать ИСТОРИЮ Илиады и начало Одиссеи от Салеля и Жамена, или, скорее, вы могли бы её узнать, если бы их книги не вышли из печати. (Я не знаю ни одного издания свежее 1590). Чепмен немного иной. Почитайте мои заметки по поводу елизаветинских переводчиков.

Вы можете приобрести Овидия или, вернее, легенды Овидия в "Метаморфозах" Голдинга, самую прекрасную книгу на английском языке ( по моему мнению, а я подозреваю, что перевод пренадлежал Шекспиру).

Марло перевёл "Любовные элегии".

А до того Гевин Дуглас сотворил нечто из "Энеиды", что мне во всяком случае нравится больше, чем латинская версия Вергилия.

У Чосера вам удастся познать (1) всё, что перешло в раннюю английскую поэзию и что можно прочесть без словаря, но для чего глоссарий всё же необходим; (2) и в частности АНГЛИЙСКУЮ характерную особенность или компонент. "Воображаемые разговоры" Лендора с беседами Чосера, Петрарки и Боккаччо - это лучший настоящий критический разбор Чосера из имеющихся в наличии.

Есть антологии ранней английской поэзии. Сиджвик создал лучшую из тех, что я полупомню.

За Чосером появились Гевин Дуглас, Гольдинг и Марло со своими "переводами".

Затем по частям появился Шекспир: в сонетах, которые, как мне кажется, были тренировками его мастерства. Лирические стихи были его уроками из, я думаю, итальянских песенников, в которых СЛОВА были напечатаны С мелодией. Пьесы, в особенности серия исторических пьес, формирующих истинный английский ЭПОС,

в отличие от помеси Басни, имитации и надуманной подделки.

Создание мною серии общих заявлений в отношении елизаветинского катахрестичного языка возможно будет очень противоречить всему идеографическому методу.

Язык Шекспира следует изучать бок о бок с чем-то отличным, но равным по содержанию.

Данте - подходящий антагонист, одинаковый по величине и ИНОЙ. От изучения шекспировского языка лишь в сравнении с ДЕКАДЕНТСТВОМ того же, исследователь ничего не приобретёт.

Существует шекпировская песнь. Существует язык, сотворённый для того, чтобы на нём ГОВОРИЛИ или даже декламировали.

Феликс Шеллинг развил или процитировал теорию о том, что Шекспир хотел быть поэтом, но, не сумев сделать из этого карьеры, взялся за писание пьес, совсем не симпатизируя форме.

Если ученик не может оценить Шекспира по отношению к Данте, следующей альтернативой, возможно, может послужить сравнение его языка с манифестацией прозой Вольтера, Стендаля, Флобера или Филдинга - если вы не умеете читать по-французски.

Вы не можете судить о реакции химиката, лишь добавив его к большему количеству его же. Чтобы узнать о ней, вам следует узнать о его пределах - и что он есть и чем он не является. Какие вещества твёрже или мягче, какие более эластичны, какие более компактны.

Вы не можете оценить его лишь самим собой, разведённым с нейтральным веществом.

.....

ДАБЫ РАЗВЕЯТь СКУКУ, я посоветовал великих переводчиков... для антологии, скажем, стихов, которые меня не усыпляют.

Открывки из Марло. Донн написал единственную поэму на английском языке ("Экстаз"), которую можно поставить рядом с "Donna mi Prega" Кавальканти. Они совершенно разные. Их темы совсем неодинаковы.

Великий век лирики длился, пока Кэмпион писал свою музыку, пока Лос подбирал мелодию под строфы Уоллера, пока строфы, если уже не пелись или накладывались на музыку, были, по меньшей мере, написаны с тем, чтобы быть положенными на музыку.

Музыка истлевает, когда она слишком удаляется от танца. Поэзия атрофируется, когда уходит слишком далеко от музыки.

Существуют три вида мелопоэйи: стих, созданный для того, чтобы его петь, скандировать или произносить нараспев, и говорить.

С возрастом человек начинает всё больше склоняться к первому.

Человек читает прозу ради темы произведения.

Любопытства ради взгляните, как на НЕСТИХОТВОРНЫЙ пример, на "анатомию" Бартона, которую, несмотря на то, что она обладает свойствами поэзии, невозможно спутать с поэзией.

Английская проза жива в Монтене Флорио и в Рабле Эркарта.

Филдинг, Джейн Остен - новелисты, которых читают все. Киплинг, Г.Джеймс. Предисловия Джеймса рассказывают о том, что такое "писание романа".

Глава седьмая

Не имеет значения, какую из ножек стола вы сделаете первой, при условии, что у стола четыре ноги и он будет твёрдо стоять, когда вы его закончите.

Посредственная поэзия в конечном итоге одинакова во всех странах мира. Декаденс петраркизма в Италии и "поэзия рисовой пудры" в Китае достигают примерно одного уровня отставания, несмотря на языковое различие.

Оставить комментарий © Copyright Семонифф Н. (semoniff@gmail.com) Размещен: 08/04/2007, изменен: 17/02/2009. 66k. Статистика. Статья: Проза Ezra Pound Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Главы из книги. "...Истинный МЕТОД изучения поэзии и хорошей прозы сродни методу современных биологов...Без вышеприведённого МИНИМУМА поэзии в других языках вы просто не поймёте "откуда возникла английская поэзия"...Не имеет значения, какую из ножек стола вы сделаете первой..." Эзра Паунд

Семонифф Н. : другие произведения.

Азбука чтения