Метеоризм. Какое романтическое слово! Что-то космическое, надмирное чувствуется в нём. Древние греки под этим словом – метеоризмос – понимали, как мне кажется, не только вздутие живота, но и определённый порыв в небо, хотение взлететь туда, куда без метеоризма не попасть. Воздушный шар. Дирижабль. Они, строго говоря, тоже страдали вздутием, то есть метеоризмом. Первые шаги человека в неизведанное.
Поскольку я не древний грек, постольку у меня имеется своя этимология. Шёл-шёл человек, уставившись себе под ноги и не обращая внимания на звёздное небо над головой, а оттуда как шваркнет! Метеорит! Прям по башке! Ну, и человек, натурально, испустил газы. От испуга. А пришед домой, хвастался: я, мол, теперь не просто Петя, а Петя-метеорист.
Но это к слову, потому что на самом деле…
Создатель ворочался посреди несозданного. Скучно. Ни тепло ни холодно, ни сыто ни голодно. Мерзко и неопределённо, как прикосновение к спине дохлой ящерицы. Да и Противник куда-то запропастился. Тоскливо. О-хо-хонюшки. Ну, а раз скучно, то нужно развеселиться.
И тогда Создатель сотворил Большой Пук (это побочный эффект метеоризма).
Не знаю, насколько это было весело, но что этот Пук имел серьёзнейшие последствия, могу ручаться головой. Именно этот волевой акт Создателя породил нашу замысловатую и непредсказуемую Мультивселенную. Сразу же развернулись три пространственных измерения, причём остальные двенадцать, напротив, стыдливо свернулись, как будто что-то неприличное почуяли в происходящем, что-то непотребное и срамное. Поле тяготения Хиггса стремительно набрало мощь, а стрела времени полетела, очертя голову, неизвестно куда и неизвестно зачем. В припадке необузданной ярости квантовалась материя, клочки разрозненного газа (ибо газ – есть основное содержание всякого пука, хоть Большого, хоть малого) собирались в скопления и начинали грозно сжиматься, как сжимается пантера перед прыжком.
Долго ли, коротко ли, но из межзвёздного мусора возникло Солнце. Строгое светило, от которого можно ждать как милостей в виде животворных лучей, так и пакостей в виде тепловых ударов и волдырей на спине. Возникли планеты. И в числе их – Земля.
Чем она отличалась от других планет Солнечной системы на этой ранней стадии существования, сейчас трудно сказать, но, видимо, что-то уже было заложено в ней изначально, какой-то подвох и засада. Вероятно, наиболее зловредные миазмы от Большого Пука сконцентрировались в её толще и немедленно дали о себе знать.
Если другие планеты, как то Марс или, например, Юпитер, вели себя вполне прилично, тихо-мирно крутились по своим орбитам и ни о чём постороннем не помышляли, то на Земле дело обстояло иначе. Там, в глинистых влажных ущельях, при полном отсутствии кислорода, под ударами жесточайшей радиации вдруг что-то закопошилось, заёрзало и, выпустив микроскопические жгутики, обрело жизнь.
До сих пор остаётся тайной за семью печатями: как могла нежить, которую принято называть аминокислотами, обрести жизнь в виде белка? Не знам и не вем. Ибо неисповедимы последствия Божьего Пука. Но ещё неразрешимей следующий вопрос: каким образом белковые создания научились реплицировать сами себя? Кто их подучил, какой прохвост? Древние индийские мудрецы хватались за лысые головы и в отчаянии восклицали: «Где начало начал? Кто видел первое живое существо? Когда лишённая мозгов родила первого, лишённого совести?»
И они не кривили душой. Возникшее живое существо было действительно отвратительным, а уж про совесть тут и разговоров быть не могло. Склизкое, противное, беспринципное, оно одновременно обладало дьявольской жестокостью и коварством. Не успев до конца сформироваться, оно тут же выпустило цепкий жгутик, сграбастало ближайшего брата (или сестру), пребывавшего ещё в неорганическом окоченении, и тут же сожрало. Видимо, сладок был вкус этой людоедской трапезы. «Ах, какая благодать кости ближнего глодать» – так впоследствии опишет происходящее один поэт.
И пошло-поехало. Планета Земля превратилась в одну большую взаимопожиральню. Куда ни кинешь взгляд, обязательно наткнёшься либо на амёбу, сосредоточенно переваривающую что-то в укромном уголке, либо на инфузорию, живьём заглатывающую нечто трепыхающееся. Сердце обливалось кровью от этих душераздирающих сцен. И, что самое подлое, никто не спешил помочь слабому или обездоленному. Наоборот, все поголовно стремились скорее его прикончить, а в оправдание предъявляли всегда один и тот же довод: чтоб не мучился. Гуманисты, мать иху! Вы можете возразить: а как же сине-зелёные водоросли? Они-то уж никого не пожирали. А я вам отвечу: эти подонки ещё хуже! Трупоеды! Они в буквальном смысле слова питались трупами своих погибших товарищей. И плевать им было на светлую память, уважение к усопшим и прочие вытребеньки. Некрофилы и некрофаги – вот кто они были!
Ну, как вы думаете, что могло получиться из всего этого? Правильно. Ничего хорошего.
Спустя какое-то время монстры отрастили себе головы, обзавелись руками и ногами (некоторые для солидности – и хвостами) и, недолго думая, полезли на сушу. На смену маленьким и склизким пришли большие и шершавые. Мудилозавры и скотинодоны – так их повелось называть в народе. Начался каменноугольный период.
Казалось бы, коль дадена тебе голова, так и употреби её в работу, пошевели извилинами. Ведь не надо большого ума, чтобы понять: жизнь прекрасна и неповторима, наслаждайся ею, слушай соловьёв на рассвете, любуйся живописными ландшафтами, неси в мир любовь и нежность, и мир ответит тебе тем же самым.
Не тут-то было. Взаимоистребление развернулось с ещё большей, воистину гомерической силой. Тряслась земля под поступью ископаемых гигантов, звенело в ушах от злобного рёва, полуметровые зубы скрежетали, как ржавые пилы. Финал был предсказуем изначально. Мудилозавры были сожраны скотинодонами, а скотинодоны – мудилозаврами.
Тут бы Создателю и закончить всё это веселье, прекратить неудачную и затянувшуюся шутку, распылить всех к едрене-фене на красные, зелёные и синие кварки, но… Как я уже говорил, человек предполагает, а Господь располагает.
Ещё во времена битвы гигантов появился на Земле невесть откуда мелкий зверёк подозрительного вида, этакий мохнатый кекс с бифокальным зрением, хвостиком и хитрым вытянутым рылом. Ухмыляясь и потирая лапки, он смотрел на кровавое зрелище и соображал своим доисторическим мозгом: «Давайте-давайте, грызитесь, освобождайте мне жизненное пространство. Отныне именно я единоличный царь и властелин природы». Отличительной чертой этого индивидуума было болезненное, почти маниакальное пристрастие к молочной продукции, отчего и получил он наименование: кекс млекопитающий. Да, звучит безобидно, почти по-вегетариански, ну, питается молоком – на здоровье. Однако глянули бы вы на его протокольную морду! Больше всего он походил на летучую мышь-вампира, в которую по ночам превращался знаменитый кровосос граф Дракула. Поэтому окружающие вместо нейтрального «млекопитающий» за глаза назвали его «млекососущий». А коротко – млекосос.
Кличка, что называется, не в бровь, а в глаз (хотя бы и бифокальный). Я не раз воочию наблюдал, с каким остервенением новорождённые существа этой породы, всякие там щенятки, котятки, козлятки и ребятки, сосут материнское вымя. Дрожа от жадности, вцепляются в сосок всем своим зевастым ртом, давятся, причмокивают, похрюкивают, и сосут, сосут, как ошалевшие. Ужас! Сосут до посинения. Да иногда ещё и кусаются, как законченные садисты. Нет, прав был великий Брэдбери, когда изобличил их подлинную сущность в одном из рассказов.
Итак, млекососы захватили Землю, чрезвычайно размножились, и наступил кайнозой, эра современной жизни. Именно тогда млекососы, чтобы не поубивать друг друга в погоне за дефицитным молоком, перешли на другие виды питания, кроме того, разделились на специализированные типы, подтипы и отряды. Лично мне больше всего нравится краткая, но очень выразительная классификация: сапрофаги (дерьмоеды), хищники и паразиты. Всё. В этот список, как в коробочку, помещаются все млекососы с их привычками, образом жизни и моральной физиономией.
В одном из отрядов, а именно – приматов, однажды случилось недоразумение. Некая супружеская пара произвела на свет необычного младенца. Во-первых, без хвоста, а во-вторых, такого жадного, что все только рты поразевали. Если что плохо лежит – сразу цап, и к себе тянет. «Ну и пусть без хвоста, зато хозяйственный, – с нежностью подумала мать. – Всё в дом». Отец промолчал, задумчиво теребя хвост.
Вполне закономерно, что этот вундеркинд получил имя гомо цапиенс.
Взвыли тут все мартышки, макаки и прочие гиббоны. Припрячет, к примеру, мартышка банан на завтрак – цапиенс тут как тут. Цап – и себе за щеку. Уронит, бывало, гиббон сухую палку с вершины пальмы, а цапиенс хвать эту палку, да ею гиббона же по башке. А когда подрос, то и вовсе не стало житья остальным приматам. Он же, подлец, вдобавок ко всему ещё и срамить-поносить их повадился. Вы все, говорит, тупые и отсталые, один я умный и прогрессивный. Никто из вас не догадался, что обычной палкой можно не только ковырять в термитниках, но и лупить по башкам. Один я догадался. Знать вас больше не хочу, дураков неинтеллигентных.
Повздыхали приматы, погрустили, да и разбрелись кто куда, одни – в джунгли, другие – в горы.
А цапиенс остался.
И началась совсем другая эра.
ЭПИЛОГ
Наступил XXI век. Теперь вместо палок в ход идут автоматы, миномёты и установки «Град». Дети, старики и женщины – вот обычная жатва этих усовершенствованных орудий уничтожения, жатва глупости и злобы, жатва почти ежедневная, ставшая уже чуть ли не привычной. Цапиенсы сделались вполне респектабельны с виду, научились осмысленно щекотать экраны ай-фонов, пользоваться системами Джи-Пи-Эс и ГЛОНАСС и перестали подтираться лопухами.
Но почему же так неуютно мне?
Видимо, потому, что за всей этой внешней шелухой то и дело проглядывает древний зверь, готовый вцепится в глотку. Допотопное чудище, троглодит с моральным кодексом кольчатого червя.
Злобен, наг и дик скрывался
Троглодит в пещерах скал,
По полям номад скитался
И поля опустошал.
Иногда в отчаянии я обращаю взоры к небу, молю, требую, чтобы прекратился этот жуткий эксперимент. Создатель, сдался тебе этот Большой Пук! Прекрати немедленно!
И однажды я получил ответ. Громовой голос, бесстрастный и холодный, как Гренландский ледниковый щит, прозвучал откуда-то из глубины ночной бездны. Он произнёс всего лишь одно слово: