В одном из Арбатских переулков, в старинном, на удивление хорошо сохранившемся старом здании, каких почти не осталось в исторической части города, в двухкомнатной бабушкиной квартире, в своей постели проснулась рано утром Илона Витальевна Голимова.
Это была привлекательная девушка лет тридцати двух (хотя при первом знакомстве ей редко давали на вид больше двадцати четырёх), росту среднего, телосложения хрупкого. С таким телосложением она не нуждалась в изнурительных пробежках или ежедневных нагрузках в зале фитнесс-клуба. Илона, от природы изысканно-стройная, вызывала неизменную зависть менее счастливых горожанок, наделённых плохим метаболизмом или склонностью заедать стресс.
Движения её, не суетливые, но быстрые и точные, казалось, были выверены многолетней практикой: за что бы девушка ни бралась, со всем управлялась легко и непринуждённо.
Бледно-голубые глаза взирали на мир удивлённо и немного растроганно. Обладательница этих глаз окончила истфак МГУ и теперь училась в аспирантуре. Уже который год. Она могла бы и работать на какой-нибудь должности уже который год, но более важные дела постоянно отвлекали её. Илона писала роман, основанный на событиях Смутного времени. Впрочем, и этим она активно не занималась.
День Илоны Витальевны от самого пробуждения до того нежного и томительного момента, который предшествует отходу ко сну, был донельзя нагружен событиями.
Летом, из-за жары, она всегда просыпалась часов в пять или даже полпятого, но не спешила вставать. Размышлениям о том, в какие благотворительные фонды направить гонорар от изданной книги, Илона отводила минимум два часа после пробуждения. Она в деталях продумывала благодарственную речь, а также туалет, в котором выступит. Отсутствие макияжа Илона представляла себе с особенным упоением: именно наличие природной красоты, не нарисованной, она расценивала как индивидуальный штрих, пресловутую изюминку.
Правда, и после того, как наступало время подъёма и телефон проигрывал любимую мелодию, отправляя безработный будильник к дорогостоящему фотоаппарату и бумажному, в кожаной обложке, органайзеру, – и после этого Голимова не вставала с постели.
Илона Витальевна делила квартиру с подругой. Они познакомились ещё в студенчестве; Илоне хотелось помочь хорошей девушке Оле сэкономить деньги, а Оля не видела причин отказываться от бесплатного жилья, тем более, что однокурсница её не напрягала. Через десять лет ничего не поменялось: Илона по-прежнему считала, что Оля – один из её благотворительных проектов, а Оля на расспросы скупо отвечала, что у неё есть угол. О том, что углов, вообще-то, четыре, и все – чужие, подруга предпочла забыть. Она полагалась на тактичность и порядочность хозяйки дома, и та её не подводила.
Интерьер комнаты Голимовой производил впечатление нарочитого безумия или, другими словами, комната намерено оформлялась как прижизненный музей. В корпусе старого телевизора через выпуклое стекло виднелся Рождественский вертеп. Книги на полках подпирали раскрашенные фигурки фантастических животных и богов счастья, распечатанные на 3D-принтере. Сам принтер стоял там же, под полками, на столе, в компании швейной машинки, двух широченных мониторов, сканера и поломанной модели квадрокоптера. Стул, широкие мягкие кресла и все горизонтальные поверхности занимали вещи, так или иначе пригодные для обработки машинкой, принтером или сканером. Все виды красок были запечатаны в тюбиках и банках, однако сама комната была непостижимым образом лишена красочности. Возможно, пыль со снаряжения для скалолазания осела на них. Возможно. Хотя – более вероятно – это была простая, комнатная пыль, которую не прогоняло проветривание. Илона не открывала окно, чтобы бумаги не разлетелись (она их потом не соберёт!), но и не устанавливала кондиционер, ведь полная безвредность его научно не подтверждалась. В захламлённой комнате было пыльно, но уютно.
Единственным местом, где гость мог бы присесть, был диван, но на нём спала, размышляла и серфила в Сети сама хозяйка. Илона устраивала на согнутых коленях ноутбук и, сколько хватало зарядки, листала открытые вкладки. Обычно их было не менее пятидесяти, в разных окнах, раскрытых тематически связанно. В телефоне тоже обязательно бывали открыты странички, но исключительно с любимыми сайтами. Илона имела обыкновение обновлять страницы сайтов на телефоне и на ноутбуке, а потом снова – на телефоне, и снова – на ноутбуке, пока не объявится что-нибудь, чего она ещё не видела.
Ближе к полудню Илона убирала постель в диванный ящик и, прежде чем приняться за серьёзные дела, шла варить кофе. Чтобы не скучать у плиты, она съедала творожок и снова просматривала в телефоне ленту новостей, что частенько заканчивалось мытьём плиты – кофе немилосердно сбегал от Илоны. Помыв плиту, она вспоминала, что и раковину неплохо было бы помыть, а заодно хорошо бы пойти в ванную и там прибраться. Час, который она отводила под «мельтешение по хозяйству» нередко растягивался на три. Как хозяйке дома, это шло ей, безусловно, в плюс. А как фрилансеру, увы, в минус. Ведь за эти три часа набегали новые сообщения, да и оставить без внимания письма друзей не было никакой возможности. Интернет-серфинг, прерванный приступом чистоплотности, не частым, кстати сказать, затягивался до четырёх часов пополудни.
Но скоро Илона спохватывалась и садилась к компьютеру. Надо же начать работать! Если в этот момент желудок недовольно урчал, то бывал наказан зелёным яблоком за несвоевременное напоминание о своих нуждах. Однако и тут девушка не проявляла излишней суровости: если организм требует, его надо покормить.
Не приступив к какому-либо крупному делу, а всего-то разобравшись с мелочами, Илона шла в ближайший супермаркет и покупала творожок на завтра; помидор, огурец – по штучке; просила взвесить куриную грудку без косточки, это называлось у неё «курогрудь»; брала свежую выпечку и самых дорогих чайных пакетиков – с некоторых пор она постановила не жалеть на себя денег. Плюнув однажды на экономию, Голимова перестала ездить и в гипермаркеты: ведь старенькая шкода так удачно припаркована во дворе, разве найдёшь потом место для неё!
Подруга, выскальзывавшая из дома бесшумно в восемь утра, появлялась вечером столь же незаметно, принимала душ, готовила ужин и звала Илону к столу.
– Илон, что на счёт контеста, ты ведь собиралась участвовать?
– Да там надо каждый день выкладывать этап работы. Я забила.
– Ну и зря. Я заразилась твоей идеей, мне очень нравится. Вот, хотела похвастать, что сегодня вошла в первую сотню.
Илона от души поздравляла подругу, однако ни разу ещё не случалось такого, чтобы новость всколыхнула её амбиции.
– Оль, как оно?
– Да всё по-старому. Целыми днями труд трудим. Марафон по раздельному сбору мусора прошёл?
– Да. Правда, когда я хотела уже одеваться, начал накрапывать дождик. Я не поехала. Зато команда, которую я собрала, выиграла призовое место.
– Крутота. Илон, ты с издателем не созванивалась?
– Погоди пока. У меня вся книга ещё в голове. Вот напишу хотя бы первую главу, тогда можно будет о чём-то говорить.
– М-м. Понятно.
На этом «М-м, понятно», – заканчивался каждый их разговор. Олю чувствительно задевал тот факт, что Илона, такая деятельная и творческая личность, никак не воплотит задуманное. Оля иногда настраивалась решительно и «покусывала» Голимову.
– Просто тебе повезло: есть квартира. Не надо вертеться, деньги подымать. Иначе бы ты давно уже написала всё, что хотела.
– Что значит "повезло"? Эту квартиру дали бабушке за трудовые подвиги. Она вкалывала на заводе как папа Карло. Сейчас пересчитай те деньги на современные – на несколько квартир хватило бы и ещё на Мальдивы осталось бы. А бабушка съездила на море всего один раз в своей жизни – по путёвке. Так что не надо ля-ля. Эта двушка – просто подачка! К твоему сведению, будь у бабушки не две дочери, а дочь и сын, дали бы трёшку, а так, по меркам государства, однополые дети могли ютиться в одной комнатке. Никакого понятия о личном пространстве...
– Я хотела сказать, что тебе надо выйти из зоны комфорта, только и всего.
Попытки «разбудить» в Илоне творца каждый раз оканчивались неудачей. Причём Илона утверждала, что у себя в голове она продумала всё до мелочей. Она расписывала многим знакомым сюжет и идею, знакомые увлекались и некоторые, особо предприимчивые, заимствовали, не стесняясь, некоторые ходы и фишки. Илона никогда не обижалась. Она твёрдо знала, что в назначенный час её книжка появится на прилавках страны и затмит всё, написанное доныне.
– Сегодня Андрей придёт, – как бы между прочим сказала Илона в один из вечеров (Андрей был старинный поклонник Илоны, ухаживавший за ней красиво и вяло). Девушки пили чай на кухне. Сидеть на кухне было удобнее всего: там никто не заваливал стулья обрезками пенопласта, да и холодильник всегда под рукой, только потянись.
Оля зажмурилась: ей стало невероятно стыдно. Андрей предложил ей на днях: «Переезжай ко мне». «А как же Илона? – тогда же возразила Оля. – Она ведь такая классная, и всегда нравилась тебе. Умница, красавица. Людям помогает. Штуки прикольные придумывает. Она креативная!» «А что – "креативная", – пожал плечами Андрей. – Сейчас этим никого не удивишь». Помявшись и задавив в себе жабу, гордость, совесть – словом, передушив целый зоопарк внутреннего мира, Оля согласилась.
– Я, наверное, к нему перееду. Наверное... – проговорила неуверенно Оля.
– Давай. Он клёвый. Красивый и умный. Если вдруг будете играть свадьбу, зовите меня фотографом, у меня есть шикарная зеркалка и некий опыт свадебных съёмок.
Так и не разобравшись, что её душит, слёзы отчаяния, боль разочарования или какой иной шаблон, ощутимый весьма явственно и остро, Оля подхватила сумку и сбежала бродить по оголённому мэром Арбату.
А Илона принялась мечтать, какое платье сошьёт себе и невесте. Сладкие мечты прервал вызов по Скайпу. Звонила мама.
– Илонушка, ты всё дома сидишь?
– Да, мам. Вот как раз сейчас собиралась работать. Так что давай быстренько.
– Опять на диване, я вижу? А мы в своё время стремились к чему-то, мечтали, хотели.
– Ага, мне тут со всех сторон советуют выйти из зоны комфорта.
– Ересь не говори! Тебе не выйти, тебе жить по-настоящему надо начать.
– Ой, всё, не нуди, – Илона болезненно сморщилась.
– Дочь, напомни, сколько лет назад ты закончила институт?
– Мам, ну пожалуйста! Не проедай мозг.
– Я лишь хочу сказать: если ты не нашла себя в науке, то могла бы выйти на работу.
– Знаешь, я очень тебе благодарна.
– Зачем ты так неуважительно со мной разговариваешь?
– Правда! Без сарказма. Большое спасибо, что не заводишь речь про замужество и детей.
– Ну, когда ты сказала, что стала чайлд-фри, я не возражала. Уж лучше не родить вовсе, чем воспитать бесполезного человека, который не работает, не учится и только и знает, что прожигать жизнь.
Илона закрыла ноутбук.
Разговоры с матерью выматывали. После них хотелось лечь на диван, зажмуриться и проораться. Но Илона хоть и легла на диван, голосить не стала. Просто попыталась заснуть.
Сон Голимовой.
Ей снился пионерский лагерь, замершая на послеобеденный отдых жизнь, жужжание стрекоз над лужей с илом на дне; всё общее, но ничего трогать нельзя; все вокруг кому-то должны: «обязанны неустанно трудиться», «кто не работает, тот не ест», «во славу коммунизма, на благо социализма»; позорно лежать, если не с книжкой в руках, причём если это – развлекательная, а не поучительная литература, всё равно осуждается. Потом вдруг – зима, школа, выбирают отличников для поездки, но едут не те, кого выбрали, а дети учителей и дети друзей учителей; запах столовой, что-то тошнотворно-сладкое вдруг; какие-то лозунги про плюрализм, всё смешалось в кашу, взрывы, перестрелки, страшно, страшно, страшно. Илона бормочет сквозь сон: «Но всё-таки было, было что-то хорошее, была настоящая дружба; настоящая дружба, это когда тебе звонят в час ночи и просят помочь перевезти мебель, ты одеваешься и едешь...»
Её разбудил звонок телефона. Стационарный телефон трещал, требуя внимания, но Илоне было так лениво вставать, что она просто подождала, пока аппарат не перестанет звонить.