Прихожая особняка больше походила на вестибюль заброшенного музея. По бокам мраморной лестницы равнодушно взирали на посетителей две полуобнаженные Венеры. Кроме обрубленных по авторскому замыслу рук, у одной из богинь не доставало еще и половины лица. Над входной дверью висело большое полотно в старинной раме, изображавшее сцены псовой охоты. Но рассмотреть их было сложно из-за потемневших красок и плохого освещения. Солнечные лучи, прорываясь в это царство сумрака, высвечивали по углам серебристые сети паутины и крутящиеся столбы взвешенной пыли.
Лестница привела их на второй этаж в небольшой залу, тоже имевшую нежилой вид. По высокому потолку, украшенному изображениями ангелов, во все стороны бежали разводы трещин. Паркет потемнел и вздулся. И серди этого бугристого покрытия, словно редкие островки возвышались фрагменты домашней обстановки: - несколько кресел, почерневший от времени сервант, небольшая газовая плита и вполне современный офисный стол.
За столом сидели двое. Уже не молодой представительный мужчина походил на изготовившегося к прыжку льва. Широкий покатый лоб морщился гневными складками. Глаза недобро блестели из-под густых мохнатых бровей, и, казалось, взгляд их испепелит сейчас сидевшего напротив. Жертва была выше на целую голову, но, согнувшись до позы вопросительного знака, лишала себя этого преимущества. Высокий худощавый человек, сгорбившись над столом, пытался продвинуть на другой конец белую папку.
- Да вы посмотрите, Сергей Егорович! Я и сюжет изменил, и над стилем поработал.
Ответом было грозное львиное рычание. Папка, так и не достигнув противоположного конца стола, полетела обратно.
- Ты, Васька, зачем сюда приехал?! Сюжетики корявыми фразами лепить?!
Стол вздрогнул, и папка, подпрыгнув, упала на колени несчастного автора.
- Что вы мне все сказочки носите! Ты для начала попробуй свою жизнь описать. Уж ее лучше тебя никто не знает. Мир вокруг покажи. Трещину на стекле, как свет на подоконник падает...
Все невольно повернулись, куда показывал палец писателя. По верху оконного стекла действительно бежала тоненькая прожилка трещины. И свет падал как-то по-особенному, вырывая из тени полосу подоконника. А Камышин, распаляясь, продолжал:
- Напиши, как у тебя живот после обеда пучит. Как воду по утрам с похмелья пьешь. Так напиши, чтоб все прочувствовали и поверили! Чтобы я прочитал и поверил. Они прочитали, поверили...
Указующий перст изменил направление и показывал теперь в сторону гостей. Автор испугано обернулся и только теперь заметил присутствие посторонних. По некрасивому прыщавому лицу побежали красные пятна. Взгляд испуганно заметался по углам залы. Подхватив с коленей злополучную папку, он вскочил из-за стола, что-то пробормотал и быстро ретировался к двери.
- Пока не осознаешь, не приходи. Даже смотреть твою писанину не буду! - крикнул ему вслед Камышин. Автор пулей вылетел из зала. Взгляд наставника сразу смягчился.
- Эх, Васька, Васька! Сколько же одно и то же повторять приходится...- пробормотал он, сокрушенно покачал головой, и, наконец, повернулся к гостям:
- Ну, а вы чего принесли?!
От такого прямого и грубого вопроса Хрустов даже растерялся. Семигорцев же, улыбаясь, сообщил, что отчет о полевых работах принесет чуть позже. Надо еще поработать над стилем. Пока же он с коллегой просто зашел выразить почтение. А заодно принес скромные подарки для глубокоуважаемого главы литературного сообщества и его соратников.
- Ну, вот это другое дело! - засмеялся Камышин. Гневная складка на лбу разгладилась, и лицо даже стало симпатичным. Подарки, без каких либо комментариев, отправились в ящики стола, только пятизвездочный армянский коньяк сразу нашел применение. Рюмки Камышин извлек из старого серванта, тщательно протер бумажной салфеткой, потом, проверяя чистоту, посмотрел сквозь хрустальные грани на свет. На закуску пошел лимон из писательских запасов. Камышин нарезал его очень тонкими ломтиками, и когда их подносили ко рту, сквозь лимонную мякоть просвечивало солнце.
Разливал коньяк сам хозяин. Чувствовалось, что посидеть поговорить по душам писатель любит. Только вот разговор получался какой-то странный. Семигорцевосторожного поинтересовался, что творится в Глухаревской администрации. Писатель увильнул от прямого ответа и стал развивать собственную гипотезу. По его словам Глухаревский анклав был всего лишь порождением литературной фантазии неизвестного автора. А он, Камышин, писатель куда более сильный и талантливый может своим печатным словом изменить историю поселка, а то и вовсе стереть его с лица Земли. И, пожалуй, он скоро этим займется!
-Дайте хоть этот полевой сезон закончить! - улыбаясь, попросил Семигорцев.
-Недельку еще даю. А потом, Паша, лучше мотай домой. За безопасность не ручаюсь, - вполне серьезно предупредил Камышин. Избегая дальнейших объяснений, тут же свернул тему начал жаловаться на свою писательскую братию. По его словам публика эта была совершенно не приспособлена к жизни, да и свое писательское призвание выполняет кое-как.
- А все-таки, Сергей Егорович, вы ответственность свою за них не чувствуете?! - неожиданно резко перебил Семигорцев. Камышин вскинул голову. Несколько мгновений они в упор мерили друг друга взглядами. Наконец, писатель опустил глаза, и устало произнес:
- Чувствую я, Паша, за них ответственность. Только в некоторых случаях лучше здание разрушить до фундамента и начать заново. А при перестройке уродство сплошное получается.
Но, как же Гухаревка! Не вы же ее строили! - не унимался председатель клуба.
Наблюдая за их диалогом, Хрустов гадал: - безумен один Камышин, или главный аномальщик России тоже утратил чувство реальности. Они же тем временем продолжали спорить, не обращая внимания на третьего члена компании. И вдруг Камышин, резко сменив тему, поинтересовался:
- Паша, а коллега твой случайно не из нашей братии?
Под хищным взглядом литератора Хрустов вжался в обшивку кресла. Сразу вспомнились мелкие грешки из прошлого. В юности, будучи безнадежно влюбленным, он пописывал глупые сентиментальные стихи. Когда же появилось свободное время и деньги, пытался посвятить себя прозе. Дальше ящика письменного стола все его творения не пошли. Однако сейчас почему-то испугался, что его изобличат в этой тайной склонности.
- Антон Петрович инженер - физик, - выручил Семигорцев. После чего встал из-за стола и заявил, что пора идти, а то и так уже засиделись. В ответ Камышин улыбнулся:
- Заходите еще, мужики!
Тон был нарочито простецкий, глаза смеялись, и все это как-то не вязалось с обликом будущего "разрушителя" Глухаревской аномалии.
Радуясь, что визит завершился, Хрустов быстро вскочил, и, по своей обычной неловкости, опрокинул на пол недопитую бутылку. Подпрыгнув от удара, она покатилась по паркету. Хрустов кинулся догонять. Изловив беглянку за горлышко, собирался вернуть ее на стол. Но когда обернулся, ни стола, ни его компаньонов по застолью сзади уже не было.