Некрасов Николай Александрович : другие произведения.

Лучшее - впереди!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Николай
   Некрасов.
  
  
   Описываемые события - вымышлены.
   Все совпадения, связанные с реальными людьми -
   случайны.
  
  
  
   Лучшее -
   впереди!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   I
   "Газик", дребезжа и подпрыгивая на кочках, мчался по пыльной дороге к мосту. Реки ещё не было видно, однако впереди, за пыльной завесой, угадывался противоположный берег. Лейтенант Гаврилов, стиснув зубы, чтобы не прикусить язык при тряске, сидел в кузове, на ящиках со снарядами.
   Места, которые проезжали, были Гаврилову знакомы. Здесь в начале весны пришлось наступать. Шли солнечным утром по заросшим, серым от прошлогоднего бурьяна полям, мимо ощетинившегося низкими кустами боярышника невысокого холма. Шагали в полном молчании: впереди граница, путь до которой оказался таким далёким и трудным! Слышался лишь мерный звук шагов да чавканье жирной, набухшей земли под ногами. Совсем близко, впереди, вдруг поднялись ровными рядами чёрные столбы разрывов. Назад, к санитарной машине, под руки вели раненого в ногу пожилого солдата, а тот с досадой матерился: совсем немного не дошёл до границы...
   Это было ранней весной, а теперь по обеим сторонам дороги плотной стеной стоят колосья пшеницы, дальше, насколько хватает взгляда, раскинулась плодородная степь, уже заметно пожелтевшая от знойного солнца. Среди пшеничного поля, ржавым островом стоял подбитый вражеский танк, вытянув вперёд ствол пушки, похожий на старинную палицу. Кто же подбил тогда этого монстра? Кажется, его давнишний друг, командир разведроты Бурмистров, мечтатель и поэт. Никто, кроме Гаврилова, не знал, что разведчик пишет стихи: Бурмистров держал это в большой тайне.
   За чёрною чертой грядущих дней,
   Нам отставлять приходится друг друга.
   Пух покидает листья тополей
   И нам пришлось переживать разлуку...
   Это четверостишие, почему-то так крепко запомнившееся Гаврилову, Бурмистров написал своей жене. На следующий день капитан Бурмистров погиб...
   ***
   Неделю назад Гаврилов и не думал так скоро оказаться в пути: рана ещё не совсем закрылась. Полк стоял в обороне где-то под Абопами. С весны фронт не двигался, и Гаврилов не очень беспокоился: своих отыскать он сможет без труда. Околачиваться в госпитале надоело до изжоги. Несколько раз пытался выписаться досрочно, но всё никак не получалось. А потом произошло событие, которое на время примирило его с пребыванием в госпитале. Ирина, жена, написала, что, вероятно, скоро приедет к нему.
   Гаврилов не видел Ирину почти целый год: далеко от фронта до их родного сибирского городка, где они с женой работали и жили. Ирина преподавала музыку, а Гаврилов служил в мотострелковой части. Не думал лейтенант, что до конца войны удастся повидаться. И вот, оказывается Иру, по её просьбе направили учительствовать в один из недавно освобождённых южных городов. По пути обещала навестить его.
   Госпиталь располагался в большом тенистом парке, в здании, где до войны был детский дом. Целыми днями Гаврилов, сгорая от ожидания, бродил по прохладным аллеям и тропинкам, перечёркнутыми яркими лучами солнца. Свет с трудом проникал сквозь густую листву. Гаврилов выходил на берег небольшого озерка, запрятанного в глубине парка, подолгу сидел у неподвижной воды, подёрнутой ряской. Каждый раз, когда в дальнем углу мелькал женский силуэт между деревьев, казалось - Ирина.
   Ночами снился почти один и тот же сон: жена мечется по парку, ищет его, зовёт, а он как будто привязанный, не может пойти к ней навстречу.
   Вспоминалось часто их расставание. Весной, почти полтора года назад, только что сформированная дивизия, в которую попал Гаврилов, готовилась к отправке на фронт. Ходили слухи, что дивизию пошлют на южное направление, - туда, где шли тяжёлые бои. Видно, женское сердце тогда подсказало Ирине, что разлука будет долгой. Сборный лагерь находился в сутках езды от города, в котором они жили, добираться нужно было со множеством пересадок, но Ира всё же приехала к нему, плюнув на работу и большие расходы. Гаврилова отпустили из расположения на час. Был солнечный день, небольшая речушка, бежавшая среди густых кустов, весело булькала, изредка бросала в глаза солнечные блики. Ирина стояла босая, в закрученных джинсах, в руках - пыльные кроссовки (она перешла речку вброд), прошлогодний загар ещё не сошёл с открытых рук, простенькая футболка завершала гардероб.
   Гаврилов смотрел на бесконечно милое лицо, в зелёные, чуть прищуренные глаза, на её лоб под простой бейсболкой, какие обычно носят подростки летом, на слегка подкрашенные губы, на круглый подбородок с едва заметной ямочкой. Вся она, до крохотной родинке на шее, была так близка, что, казалось, нет сил ни на шаг отойти от неё... Он стоял, держа её руки в своих и видел, ей почти по-матерински жаль его.
   И вот пришла прощаться. Гаврилов порывисто обнял жену, словно хотел растворить её в себе. Послышался глухой стук, это кроссовки упали на землю из её разжавшейся руки. Сквозь наполнившие глаза слёзы, Ирина прошептала: "Я провожу...". Гаврилов провёл пальцами по лицу жены, снял с головы Ирины бейсболку, зарылся в мягкие, цвета соломы, волосы носом, полной грудью вдохнул знакомый запах. "Нет, не надо", сказал он, поцеловал и бережно убрал руки со своих плечей. Потом резко повернулся и побежал в лагерь, продираясь сквозь кусты. Уже на бегу оглянулся: Ирина смотрела ему вслед. Забытая бейсболка валялась у ног, рядом с кроссовками...
   Недавно, когда Гаврилов уже ждал Иру, неожиданно в госпиталь заехал командир полка, полковник Денисов.
   - Ну, лейтенант, чего ты здесь застрял? - хлопнув Гаврилова по плечу, пророкотал полковник. - Место твоё свободное, ждём, приезжай!
   Поговорили с командиром, вспомнили боевых друзей, и живых, и мёртвых, последних помянули. Оставив на прощание скромный гостинец, полковник Денисов уехал.
   "Надо же, не забыли, ждут", - с радостью подумал Гаврилов. Он уже опять собрался идти к главврачу, к начальнику госпиталя и требовать выписки, но, поколебавшись, под конец сказал себе: "Сначала дождусь Иру".
   Однажды утром, идя в парк, Гаврилов остановился, как обычно, возле телевизора, чтобы посмотреть последние новости. За прошедшие недели на фронте не происходило ничего особенного. Начал смотреть новости и на этот раз без интереса. Но вдруг: "Войска южной группировки федеральных войск прорвали оборону противника под Абопами, захватили Абопы и продолжили наступление. Загория объявила о своей капитуляции". Сердце сразу гулко забухало. Немедленно нужно идти к врачам, добиваться выписки! Но как же Ирина? А полк-то уже в пути, идёт вперёд, как его потом разыскать? Гаврилов представил себе, как Ира приедет сюда. Пройдёт вот этой аллеей, зайдёт в канцелярию, спросит о нём. Дежурный пороется в бумагах, проверит списки, потом объявит: "Лейтенант Гаврилов И. П. по выздоровлению отправлен в часть". Ирина огорчится, сожмёт губы, развернётся и уйдёт.
   На душе Гаврилова творилось чёрт те что: радость оттого, что наступление началось, одновременно было печально и грустно. Не хочется отстать от друзей, но и как уехать, не дождавшись жены? Когда она приедет? Может, завтра, а может через неделю? Пока ждёшь, потеряешь своих, направят в другую часть. А тут ещё стало известно, что получен приказ о передислокации вперёд, уже в Загорию, большинства хозчастей, о создании временных комендатур на освобождённой территории. С этого момента Гаврилов потерял остатки покоя. Наступление разворачивалось, врачи стали меньше придираться, выписывали без особых задержек, и многие постарались этим воспользоваться. Всё больше оставалось пустых коек в крыле выздоравливающих, а Гаврилов никак не мог решить - ждать Ирину до последнего дня, пока не выпишут, или не ждать? Но самое главное - полк с каждым днём уходил всё дальше. Надежды на встречу с женой оставалось всё меньше. Наконец Гаврилов решил, что Ирина хоть и обидится, но поймёт, должна понять и добился выписки.
   Перед отъездом он написал Ирине два письма. Первое оставил начальнику канцелярии, попросив передать жене, если она приедет. Второе отправил её матери: когда Ирина сообщит ей свой новый адрес, та перешлёт письмо.
   И вот попутный грузовик везёт его вдогонку за товарищами. Мысленно он уже с однополчанами, а сердце гложет червячок, когда теперь придётся повидаться с Ирой? Да и придётся ли?
  
   ***
   На повороте "Газик" резко накренился. Впереди смутно маячили вершины гор. Где-то за ними идёт полк Гаврилова. "Газик" шустро спускался к неширокой, но быстрой речки, текущей между высоких берегов. Солдаты торопливо доделывали временную переправу. На этой стороне скопилась очередь автомобилей. В одной хрипло лопотал магнитофон, в другой азартно резались в карты. Чуть в стороне, на взгорке, разложив небольшой костёр, кашеварили, а ниже по течению - купались.
   "Смотри, как дома, - с улыбкой подумал Гаврилов. - Войной совсем не пахнет".
   Но вот настил закончили, и молоденький лейтенант махнул рукой первой машине:
   - Пошёл!
   Под колёсами дробно застучали доски настила. С небольшими интервалами автомобили стали перебираться через мост. "Газик", качнувшись, выбрался на противоположный берег и, тяжело урча мотором, медленно стал карабкаться в гору. Гаврилов оглянулся: у дальнего конца моста стоял лейтенант и смотрел им вслед.
   "Ну вот, и кончилась родная земля, - с грустью подумалось. - Чем встретит чужая, какие подарки приготовила"?
   Выбравшись на равнину "Газик", радостно чихнув, начал набирать скорость. Навстречу пробегали такие же поля, как и позади, за переправой. Не верилось, что это чужая, ещё вчера вражеская земля.
   Тогда, весной, Гаврилову толком не пришлось посмотреть на призрачную границу. Только его полк приблизился к границе, Гаврилов схлопотал осколок и будьте любезны, пожалуйте в госпиталь, обратно от границы. Обидно было несказанно, столько пройти, казалось вот она, черта, и на тебе. Теперь на душе стало полегче, всё-таки перешёл этот проклятый рубеж! Правда, для того, чтобы пройти несколько сот метров потребовалось чуть поменьше полугода.
   Один за другим пролетали назад верстовые столбы. Опытным взглядом фронтовика Гаврилов отмечал, что бои здесь прошли совсем недавно. По обочинам обгоревшие грузовики, разбитые ящики из-под снарядов. Неожиданно машина сбавила скорость и прижалась к правой обочине. Тут же появилось объяснение этому: навстречу, подымая густую пыль, брела длинная колонна пленных, под охраной обливавшихся потом десантников. Пленным идти было легче, чем конвоирам: они были полураздеты, лишь в одних штанах. Около придорожного колодца колонна остановилась. Кое-какое подобие сразу сломалось, и галдящая толпа облепила источник влаги. Какой-то пленный в высокой фуражке, видимо командир, выбрался из кучи, отбежал в сторону с котелком, обхватил его грязными руками и стал жадно пить, проливая воду на раскалённую дорожную пыль.
   "Да, приятель, не тот ты теперь", - усмехнулся Гаврилов. В самом начале войны удалось взять в плен вот такого же командира. Он держался индюком, глаза прямо молнии метали, обещал всех чуть ли не лично зарезать.
   "А ведь о том, что сейчас вижу, со временем буду рассказывать своим солдатам", - подумал Гаврилов.
   Долго ещё навстречу тянулись колонны пленных, ехать приходилось очень медленно. Попутчик Гаврилова, прапорщик, командированный в тыл с каким-то поручением и теперь догоняющий свою часть, пояснил:
   - За Абопами прилично в плен взяли, несколько тысяч.
   Наконец пропылила последняя колонна, и шофёр сразу прибавил газ. Общительный прапорщик, одной рукой придерживая фуражку, второй показывал:
   - Вот отсюда мы попёрли!
   Среди засохшей от солнца травы виднелись брошенные землянки, траншеи, ходы сообщения. Повсюду высилась вывороченная земля, словно великан-огородник ковырял лопатой. Темнели провалами воронки, почти одна на одной. На их дне бросали разноцветные блики лужи.
   - Видно, не сладко здесь пришлось! - кивнул головой Гаврилов.
   Впереди замелькали белые стены и жёлтые (соломенные) крыши домов. Вздрогнув всем железным телом, "Газик" перескочил железнодорожный переезд. Машина въехала на окраину небольшого города. Вдоль дороги тянулся высокий, сплошной забор. Вдруг, в проломе, Гаврилов увидел знакомые головастые "КамАЗы", пятнистые от слезшей краски.
   - Видно, угнали, длиннобородые! - махнул рукой прапорщик. - Ну, ничего, кончился ваш плен!
   Машина остановилась на центральной площади. На дверях домов висели старинные амбарные замки, окна закрыты ставнями или заколочены досками. Поначалу могло показаться, что город вымер, но кое-где, стараясь не привлекать внимания, проскальзывали горожане. Невдалеке старик, в порванных шароварах и прожженном на спине халате, тащил узел с тряпьём, зажав его под мышкой.
   Гаврилов выскочил из кузова. Дальше ехать было не по пути, и он, закурив на прощание с водителем и прапорщиком, отправился искать подводу. На площади стояло несколько запылённых, под завязку забитых грузовиков. Водителей в кабинах не было видно. Один из бойцов, стоявших в карауле, пояснил, что шофера пошли разжиться чем-нибудь съестным. Гаврилов, в ожидании водителей, стал прохаживаться по импровизированному базарчику, расположившемуся прямо на проезжей части дороги. Чем тут только не торговали: солдатский камуфляж, в пятнах крови и с пулевыми отверстиями, местная, национальная одежда и обувь, велосипедные колёса, неизвестно как сюда попавшая старая швейная машинка "Зингер" и прочая рухлядь. Немного подальше располагалась небольшая забегаловка. За грубо сколоченным столом из неструганных досок, вокруг помятого самовара, сидели три местных господина и о чём-то оживлённо беседовали. Хозяин в халате на голое, полное тело, сидел на пороге и грязным полотенцем вытирал текущий по заросшей груди пот и отгонял назойливых мух. Заметив офицера, он сразу оживился, залопотал что-то радостное и потрусил навстречу. Становиться клиентом этого "ресторана" Гаврилову не хотелось, поэтому он повернул назад.
   Не успел Гаврилов пройти десять шагов, к нему подскочил человечек в джинсовой куртке, шароварах, босиком и бойко зачастил по-русски:
   - Здрастай, гаспадин таварищ! Чего прадать? Чего купить нада?
   Гаврилов отрицательно мотнул головой, однако предприимчивый малый не отставал от него ни на шаг, пытаясь хоть что-нибудь выручить. Избавился от коммерсанта Гаврилов только тем, что завернул в первую попавшуюся парикмахерскую. Навстречу вышел мрачный парикмахер и при помощи жестов спросил: чего, мол, надо? Гаврилов жестами же показал: подстричься. Парикмахер обмахнул кресло и что-то прокричал внутрь дома. Оттуда появился мальчик с чистой простынёй. Усаживаясь в старое кресло, Гаврилов окинул взглядом комнату. Видно, что клиенты не баловали своим вниманием данное заведение. Перед глазами оказалось старое, помутневшее зеркало. В отразившимся дверном проёме мелькнул женский силуэт, вероятно, жены парикмахера. Парикмахер щёлкал ножницами, стряхивал с плеч волосы. "Вино, не сладко приходится им"... - подумал Гаврилов. Нужда сквозила везде.
   Стрижка быстро закончилась, Гаврилов расплатился. Надо сказать, что наш рубль очень высоко котировался на рынке Загории. Получив деньги, парикмахер немного оживился, стал кланяться. Опять же жестами Гаврилов попытался спросить, где находится настоящий базар. Парикмахер махнул в ту сторону, где возвышались стены с башнями по углам. "Смотри-ка, как быстро стали дружелюбными", - по дороге думал Гаврилов. Ещё он с любопытством смотрел по сторонам: заграница, однако! Непроизвольно искал что-то особенное. Но что в этом городишке может быть особенного? Грязные, узкие улочки, мощёные кое-где камнем. Изредка встречались местные жители, которые с любопытством и страхом разглядывали русских военных.
   Здание рынка Гаврилов вначале принял за храм, но, подойдя поближе, увидел: крытый рынок. Вошёл и глаза разбежались: на прилавках грудами лежали помидоры и перцы, абрикосы и персики, груши и яблоки. Словно пушечные ядра, лежали полосатые арбузы. Молодые продавцы настойчиво предлагали свой товар. Им приходилось стараться вовсю, поскольку покупателей было меньше, чем продавцов. На "ура" шла варёная кукуруза, ею торговали повсюду, во всех углах рынка.
   Походив по рынку и купив несколько крупных груш, Гаврилов вернулся назад, к машинам. Водители, молодые ребята, в тени яростно уничтожали сочные ломти арбузов и дынь. Гаврилов узнал, что среди них нет ни одного попутчика. Один из водителей подсказал, что на выходе из города есть контрольно- пропускной пункт, там будет проще найти попутную машину. По дороге, на перекрёстке, Гаврилов увидел столб, ощетинившийся деревянными стрелами, на которых были написаны условные названия проходивших здесь частей. Почти все стрелы указывали в одну сторону. Надеясь найти знак своего полка, Гаврилов стал с вниманием рассматривать надписи. Кое-где ещё виднелись случайно уцелевшие указатели на местном языке. На них поверх были размашисто написаны русские слова. На одной из таких стрел белела надпись: "Проктор Гембл поехали Карац". Другой рукой, губной помадой, между именами поставили плюс и нарисовали сердце, пронзённое стрелой.
   "Приколисты! - рассмеялся Гаврилов. - Нашли сладкую парочку"! И вдруг его сердце радостно дрогнуло, когда увидел надпись: "Циклон - вперёд". Это не его полка указка, но его соседей. "Циклоном" называлась часть, идущая по тому же направлению, что и его полк. Интересно, что это за "Циклон"? Артелеристы, которые помогали в наступлении, или отчаянные танкисты, с которыми начинали гнать противника со своей земли? А может быть, миномётчики, которые проводили артподготовку весной, когда наступали на границу? Или это инженерный полк, солдаты которого наводили переправы через большие и маленькие реки?
   Гаврилов не знал, какая воинская часть носит название "Циклон". Знал он одно: вот уже много месяцев "Циклон" идёт той же дорогой, которой идёт и его полк. А если они прошли здесь - наверно где-то тут, рядом, должна быть и его родная полковая указка. Ну так и есть, вот она! На деревянной стрелке, поверх зачёркнутой надписи прочёл: "Дохлый", и словно своих встретил.
   Дохлый был связным при штабе полка. С начала войны состоял он в этой должности и славился тем, что в любой, самой трудной обстановке, всегда умел найти кого надо и доставить приказ или донесение. Наверно, поэтому на указке для обозначения и выбрали прозвище - Дохлый, известное в полку каждому, но ничего не говорящее постороннему.
   От перекрестка Гаврилов быстро добрался до окраины. Вдоль дороги тянулись унылые глинобитные стены. За стенами возвышались плоские крыши домов, густые кроны деревьев. Хотя Гаврилов и спешил, но пройти равнодушно мимо не мог. Он стал внимательно рассматривать одно строение за другим.
   На стенах была нанесена затейливая роспись, веранды были украшены тончайшими деревянными кружевами. Гаврилов рассматривал всё это и размышлял: "Если судить по домам - неплохо здесь жили, чего им ещё надо было? Конечно, немногие так жили, большинство ютились в убогих хибарах. Вероятно, на этом и сыграли местные вожди: понагнали парней из глухих углов, показали им эти дома и сказали, что они - великая нация. За горными перевалами можно завоевать земли, построить дома, набрать себе рабов и жить припеваючи. Понятно, что после такой обработки мозгов новоявленные вояки не помышляли о том, чтобы вернуться в свои деревни.
   Во дворе одного дома находился небольшой фонтан: композиция из трёх рыб. Тонкими струйками лилась из рыбьих ртов с тихим бульканьем вода. На бортике бассейна белели крупные, наспех написанные краской буквы: "Дохлый - прямо!". "Наши! - обрадовался Гаврилов. - Совсем недавно здесь прошли"!
   На противоположной стороне улицы, возле сооружения из мешков и каменных блоков, гомонила разношёрстная толпа. Сразу становилось понятно - КПП находится здесь. Гаврилов свернул туда. Навстречу то и дело попадались местные жители: кто возвращался в разрушенный город, а кто наоборот, пробирался к родственникам в деревню, надеясь там переждать неспокойное время.
   Молодой солдат объяснил, где найти командира. Угрюмый прапорщик сам толком не знал, где искать то и дело продвигающийся вперёд штаб, но пообещал помочь с транспортом. Первая же остановленная машина шла в направлении, нужном Гаврилову. Грузовик был полон смуглыми, неевропейской внешности, солдатами с "Калашниковыми" в руках, в странной форме: широкие панамы с ярко-зелёной кокардой, песочного цвета камуфляж, обычные для этих мест сапоги с загнутыми носами.
   Солдаты сдвинулись, освобождая место офицеру. Гаврилов с интересом рассматривал своих попутчиков. Рядом сидел пожилой солдат, с аккуратно подстриженной бородой.
   - По-русски понимаешь? - спросил у него Гаврилов.
   - Немного, - кивнул головой солдат.
   - Что за часть такая? - полюбопытствовал Гаврилов.
   - Загория, дивизия "Махмуд Шах"! - с гордостью сообщил солдат.
   Находясь в госпитале, Гаврилов читал в газетах о том, что на юге начато формирование дивизии из числа беженцев из Загории. Новую дивизию назвали именем народного героя Загории.
   - Давно в наступлении? - спросил Гаврилов.
   - Как только русские перешли границу, - ответил солдат.
   Он, как оказалось, довольно долго жил в России, так что по-русски говорил довольно неплохо. Один из солдат, находящихся в кузове машины, без конца вскакивал, хлопал товарищей по плечам, показывал рукой куда-то в сторону.
   - Он родом из этих мест, - пояснил Гаврилову поведение товарища пожилой солдат.
   - Сколько же лет вы не видели родины? - поинтересовался Гаврилов.
   - Долго, очень долго, - покачал головой собеседник Гаврилова. - Я в России жил пять лет. Когда к власти пришли "посвящённые" - так они себя называли, стало просто невозможно нормально жить. Я со своей семьёй неделю добирался до границы с Россией. Там местные жители переправили нас в приграничный район. Нас, беженцев из Загории оказалось очень много, целый палаточный городок. Вот туда и приехал доктор Ахмад. Он рассказал, что создаётся дивизия добровольцев для освобождения Загории от режима "посвящённых". Ещё он нам сказал, что Россия поможет нам. У меня есть газета, вот она, - солдат достал из кармана газету и развернул её: - Здесь мы с доктором Ахмадом, он нас провожал на фронт.
   Солдат бережно сложил газету и убрал обратно в карман. Гаврилов в удивлением смотрел на своих спутников: весёлые, боевые. Нельзя было увидеть в них затравленных беженцев. Солдаты переговаривались, жестикулировали руками. Понять, о чём идёт речь, Гаврилов не мог понять по причине незнания языка, но и так было нетрудно догадаться, чему сейчас радуются солдаты. Наверняка, родным полям, залитой солнцем равнине, тянущейся до гор, виноградникам, раскинувшимся на склонах гор. Они вернулись на свою родину как освободители. Пожилой солдат, улыбаясь, показал Гаврилову на горы:
   - Вон там Красное ущелье, мой дом!
   Автомобиль выскочил на широкую дорогу, покрытую асфальтом. Ветер с силой забил в лицо. Стали мелькать небольшие мазанки, огороженные низенькими заборчиками, кое-где на полях, между воронками паслись козы. Вездесущие пацаны висели на деревьях, увидев машину, замахали руками, что-то кричали вслед. Чуть в стороне от дороги заметили брошенный "посвящёнными" склад горючего: повсюду валялись железные бочки, обгоревший бензовоз уткнулся в стену склада.
   Но жизнь не стоит на месте. Крестьяне собирали остатки урожая, навстречу попадались небольшие повозки, груженые соломой. Один из крестьян замахал руками, машина остановилась. Шофёр первым выскочил из кабины и побежал к крестьянину. За ним побежали остальные солдаты. Крестьянин достал из повозки высокую корзину с виноградом. Солдаты наполняли свои панамы плотными, тяжёлыми кистями и возвращались назад, к машине.
   - Вот! - смеясь, пожилой солдат протянул Гаврилову немного переспевшие ягоды. - Пять лет не видел, думал, вкус забуду!
   - Ну, теперь вспомните, - успокоил Гаврилов. - Загория из войны вышла, ещё немного и прогоним "посвящённых" с вашей земли, заживёте мирной жизнью.
   А по дороге брели группами и в одиночку загорцы в армейском обмундировании. Мундиры расстёгнуты, вместо форменных шапок - национальные, на ногах - крестьянские чуни вместо сапог. Ещё совсем недавно, весной, не смог бы Гаврилов спокойно смотреть на эти светло-коричневые мундиры. Дом, правда, его цел, родные невредимы. Но разве только в этом дело? Разве война не разлучила его с женой, не сорвала с места? Многие месяцы он идёт дорогой войны и не известно, суждено ли остаться ему в живых?
   Сейчас же вот к этим людям, устало бредущим по шоссе и кивающих ему, Гаврилов испытывал чуть ли не жалость - что с них взять, подневольные. Может теперь, хлебнув лиха, успокоится их воинственный пыл.
   Между солдатами иногда шли гражданские. Многие босиком, связанная обувь перекинуты через плечо, за спиной - тощие котомки. Один из путников, крестьянин с густой, чёрной щетиной на лице, в выгоревшем халате, в высокой овчинной шапке и побелевших от дорожной пыли чунях, с плетёной корзинкой в руках, отделился от группы. Он подошёл к пожилому солдату и о чём-то робко спросил. В ответ солдат утвердительно кивнул головой. Крестьянин сел в тени, отбрасываемой машиной, достал из корзины лепёшку, стал аккуратно есть, собирая крошки в ладонь. один из солдат присел рядом, стал о чём-то спрашивать крестьянина.
   - О чём он спрашивал? - поинтересовался Гаврилов.
   - Говорит, что домой возвращается, просил подвезти немного, - ответил солдат. - Его угоняли на принудительные работы. Говорит, что работал на одного из "посвящённых". Работа была тяжёлая, платить почти ничего не платили, кормили очень плохо, лишь бы не умерли с голоду. Когда началась война с Россией, "посвящённые" обещали, что все загорцы будут жить богато, работать никто не будет, всё будут делать рабы. - Солдат остановился, послушал крестьянина, продолжил переводить: - А получилось наоборот, они сами чуть не стали рабами. Ругает "посвящённых" и начальников, которые примкнули к ним.
   Шофёр тем временем добавил воды в радиатор, подтехничил немного мотор, потом махнул рукой. Солдаты стали забираться в кузов, крестьянин тоже залез, несмело занял место в углу, на корточках.
   Мотор рыкнул и машина вновь понеслась вперёд, наматывая километры на колёса. Хребёт гор, в лёгкой дымке, постепенно стал приближаться.
   - Красивые тут места у вас, - сказал Гаврилов собеседнику.
   - Красиво, - улыбнулся тот. - Загория как Швейцария!
   - А я вот не могу сравнить свою Родину, ни с какой другой страной, - признался Гаврилов.
   - Россия - великая страна! - кивнул головой пожилой. - Всё в ней есть - горы, реки, леса, моря. А откуда вы, товарищ лейтенант?
   - Из Сибири, - ответил Гаврилов. - Насчёт лесов, это про нас. Тайга - это сила, она мне снится часто. Ещё по снегу скучаю, по морозу. Здесь, наверно, снега не бывает?
   - Ну почему, - возразил солдат, - бывает. Правда, в горах только долго лежит. На равнине выпадет, следом тает. Один раз, лет пятнадцать назад, дня три лежал. Ребятишек было не загнать. - Лицо пожилого солдата немного помолодело от воспоминаний. - Товарищ лейтенант, а у вас дети есть?
   - Нет, - ответил Гаврилов, - не успели с женой родить. Мы женаты-то всего полтора года, почти столько же, сколько идёт война.
   - Ничего, у вас ещё всё впереди, - проговорил солдат. - Как у вас говорят: дело молодое. Вот у меня целый гарем растёт, семь дочек! Каждую надо на ноги поставить, каждой надо приданое приготовить!
   - А сейчас где они? - спросил Гаврилов.
   - Остались с родственниками, в лагере беженцев. Когда полностью освободим Загорию, возвратятся домой. Наше место здесь, здесь наши предки жили. - Горячо заговорил солдат. - Война закончится, приезжайте в гости, товарищ лейтенант! Жалко, что вы женаты, а то бы женили на нашей девушке. Вон, смотрите, какая красавица! - показал рукой солдат.
   Смуглая, черноволосая девушка подбежала к обочине с корзиной, полной фруктами, что-то прокричала и бросила корзину в кузов. Солдаты с гомоном стали делить яблоки, протянули пару Гаврилову.
   - Действительно, красавица! - согласился Гаврилов. - А разве можно мусульманке замуж за "неверного"?
   - До того, как к власти пришли "посвящённые", у нас много было смешанных браков, - ответил пожилой. - По-моему, не главное, кто ты есть по вере, главное быть хорошим человеком. Вы согласны со мной, товарищ лейтенант?
   Гаврилов в ответ молча кивнул головой.
  
   II
  
   Через несколько часов пути Гаврилову пришлось попрощаться с загорцами и опять ловить попутку. Долго "голосовал", пока, наконец, не повезло. Пыльный "Уазик", тормознувший на обочине, с весёлым сержантом за рулём, следовал как раз штаб армии. Всю дорогу сержант не замолкал, рассказывал последние фронтовые новости. Ближе к вечеру Гаврилов добрался до штаба.
   Майор, сидевший в приёмной, взял документы, просмотрел их, присвистнул:
   - Далековато твои ушагали... Вот смотри.
   Гаврилов вместе с майором подошёл к висевшей на стене карте. На ней, наспех, красным карандашом были нанесены продвижения войск.
   - Твой полк, лейтенант, вчера был здесь, - ткнул пальцем майор. - Сейчас, где он, никто точно сказать не сможет. Наступление в полном разгаре, до сотни километров за сутки проходят.
   - А как мне лучше своих догнать?- спросил Гаврилов.
   В это время в комнату вошёл хмурый капитан. Кивнув присутствующим, он жадно припал к крану. Вода текла тоненькой струйкой. Напившись, капитан достал из кармана сигареты, закурил, подошёл к карте.
   - О чём беседуете, господа офицеры? - поинтересовался капитан.
   - Да вот, лейтенант свой полк догоняет, - пояснил майор. - Как ты думаешь, по какой дороге ему лучше следовать?
   Капитан спросил у Гаврилова, из какого он полка, Гаврилов ответил.
   - Сейчас нарисуем, - капитан загасил окурок в пепельнице. - Смотри, наша армия движется на юг, по автостраде, вот тут. Но отсюда, в обход гор, автострада резко поворачивает на восток. Твой полк идёт в голове, он сейчас уже на подходе к границе с Юртостаном. Машины ходят часто, на попутных за пару дней догонишь.
   - А если напрямую, вот так? - Гаврилов пальцем провёл по тонкой чёрной линии, тянувшейся с запада на восток. - Здесь, наверняка, раз в пять-шесть короче получится.
   - Короче-то короче, - почесал голову капитан, - а знаешь, как говорят: напрямую только птицы летают? Машины по этой дороге почти не ходят, да и дальше, в горах, неспокойно, "посвящённые" ещё постреливают.
   - А разве никакие наши части не проходили этой дорогой? - удивился Гаврилов.
   - Нет, - ответил капитан. - Наступление шло на юг. Предполагалось, что пойдём прямо на логово "посвящённых", но в последний момент из Юртостана попросили о помощи.
   - И всё равно напрямик получилось бы быстрее! - мотнул головой Гаврилов.
   - Ну, что же, лейтенант, рискни. Может, кто-нибудь и этой дорогой поедет, - согласился майор.
   - Поедет, я везучий, - обрадовался Гаврилов. - А "посвящённых", наверно, там уже нет, да и не было пожалуй. Им сподручней вдоль больших дорог держаться.
   - Только держи нос по ветру, лейтенант, - предупредил капитан. - По пути все аборигены кланяться и улыбаться тебе будут, но это не значит, что каждый встречный - друг: могут с улыбочкой заманить в тихое место, придётся потом заносить тебя в списки лиц, пропавших без вести, бывали такие случаи. Так что смотри, будь осторожней. Оружие есть?
   - Пистолет есть. В госпитале хотели отобрать, да я спрятал, - признался Гаврилов.
   - Молодец, что сберёг, - похвалил майор, - без оружия сейчас никак не обойтись, время военное, земля чужая. Хотя от пистолета немного толка, но всё не с пустыми руками.
   - Товарищ майор, а на какое сейчас положение на фронте? - спросил Гаврилов.
   - Только что завершили ликвидацию окружённой группировки "посвящённых" под Абопами, - ответил майор.
   - Я по дороге пленных встречал, оттуда?
   - Оттуда, - кивнул головой майор. - А знаешь, сколько всего в плен взяли? На вот, держи.
   Майор протянул Гаврилову свежий номер фронтовой газеты. В ней, кроме сообщений с передовой, был напечатан командующего группировкой войск, с благодарностью войскам, участвовавшим в ликвидации окружённых формирований противника. Гаврилов пробежал глазами по тексту приказа, ища знакомые фамилии, и обрадовался, увидев фамилию командира полка. "Ого! Значит, и наш полк отличился. Жаль, что я раньше из госпиталя не уехал".
   - Спасибо вам, товарищ майор, пойду попутчиков искать, - козырнул Гаврилов.
   - Счастливо тебе, лейтенант, - майор пожал руку Гаврилову.
  
   ***
   Село, стоявшее чуть в стороне от шоссе, после езды по большой военной дороге казалось полусонным. О том, что невдалеке проходит линия фронта, напоминали лишь люди в военной форме, да изредка проезжающие танки. В конце улицы, под навесом, два солдата возились со стареньким "Газиком". Заметив Гаврилова, солдаты оживлённо заговорили друг с другом. Тот, что помоложе, сунул усатому гаечный ключ, начал ветошью вытирать руки. Гаврилов прищурился - смотреть пришлось против солнца - стал всматриваться в солдата и, наконец, разглядел: "Да ведь это же Ельчин, из второй роты!".
   Конечно, он! У кого ещё могут быть такие буйные чёрные кудри, выбивающиеся из-под лихо сдвинутой фуражки, озорной прищур глаз, широкая белозубая улыбка!
   Хорошо встретить человека, с которым вместе шёл одной военной дорогой. Возможно, не пришлось встретиться, когда воевали. Но если узнаешь, что служил он с тобой под одним полковым знаменем - всегда ощутишь некое родство: воинское братство объединяет вас. Увидишь ли однополчанина, возвращаясь в часть после недолгого отсутствия, или через много лет после войны - всё равно радостно дрогнет сердце. Всегда вы найдёте общий язык, всегда найдётся, что вспомнить. Вспомните знакомых командиров, боевых товарищей, кто, где отличился, кто, где был ранен, кто и куда выбыл из полка. Вспомните и о тех, кто погиб, сложил свою голову под одним из бесчисленных аулов или кишлаков, не дожил до победы, помяните русской традицией - стопкой водки. Вспомните прижимистого старшину, который каждую вещь выдавал с таким видом, словно отрывал её от сердца. Вспомните, как однажды мина угодила в котёл походной кухни, и как во время ночного боя командир роты потерял в непролазной грязи сапог, и не было времени разыскивать его: так в одном сапоге и вошёл в отбитое у врага село. Вспомните, как в жаркий день во время наступления пришлось залечь на бахчах и питаться целый день одними дынями, потому, что под шквальным огнём нельзя было достать ни еды, ни воды. Вспомните, как угощали в освобождённых сёлах, как пировали за столом, из-за которого едва успели сбежать полевые командиры "посвящённых", оставив нетронутым роскошный ужин. Вспомните многое - и даже о тяжёлом будете говорить весело. И если послушает вас человек, не хлебнувший фронтового житья, может он по наивности подумать, что ваша военная жизнь была беззаботной и нетрудной...
   Ельчин ещё издали прокричал, на ходу:
   - Здравия желаю, товарищ лейтенант! В полк? - Лукавое лицо его сияло. - И мы туда же! У нас и тачка есть, хомутенковская, - обернувшись, он показал на усатого, в годах, солдата, стоявшего возле машины и смотревшего на них.
   - Хомутенко? - Гаврилов, знавший многих солдат в своём полку вспомнил: уральский, из зимнего пополнения, был один раз ранен. Весной вернулся из госпиталя, обо всём любит рассказывать подробно.
   Гаврилов и Ельчин пошли к машине. Хомутенко пристукнул каблуками и старательно отдал честь. Он старался сохранить строгое выражение лица, но всё оно, широкое, загорелое, с белыми полосками многочисленных морщинок, с выгоревшими добела косматыми бровями и полуседыми подстриженными усами, сияло. Поздоровавшись с Хомутенко, Гаврилов поинтересовался:
   - А вы, друзья, почему здесь разъезжаете?
   - Я - из госпиталя, обратно в часть возвращаюсь, - скороговоркой ответил Ельчин.
   - А вы? - спросил Гаврилов у Хомутенко.
   - Тут такое дело, товарищ лейтенант, - Хомутенко сразу же стал серьёзным. - Аккурат перед самым наступлением старшина приказал: сдать старое обмундирование на полковой склад. Я собрался и поехал. Приезжаю, а там говорят: вот тебе бумага, вези аж на дивизионный склад. Привёз, а дивизия уже вся на колёсах. На той же самой бумаги поперёк пишут, печать ставят и приказывают: езжай туда-то, сдашь на армейский склад. Я отвечаю: приказано было на полковой склад, моя часть тоже в наступлении, а вы меня то туда, то сюда гоняете! Капитан, с дивизионного склада, говорит: "Выполняйте приказ, я отвечаю! А в вашу часть я сообщу о том, что направил вас на армейский склад". Ну, что приходится делать? Моё дело маленькое - выполняй, что старший по званию приказал. Поехал в то село, где расположен армейский склад. Сдал имущество, развернулся и давай своих догонять. И тут на тебе! Какой-то пьянчужка зацепил мою машину и рессору порушил, а самого поминай, как звали! Что ты будешь делать? Ни мастерской рядом, запасной рессоры нет. Спасибо, крестьянин мимо на быках ехал, дотянул до кузницы, а там уже местные жители помогли. Только я вот от своих сильно отстал.
   - Я ему говорил, товарищ лейтенант, - встрял Ельчин, - бросай свою колымагу, на попутных машинах вмиг догоним полк. А машину я тебе, Иван Кириллович, трофейную добуду, какую захочешь, хоть "Мерседеса"!
   - Нет, зачем мне эти консервные банки? У меня же не машина, зверь! - хлопнул рукой по крылу Хомутенко. - Раньше на кузов железа не жалели, ему век ничего не будет.
   - Вот ненормальный! - возмутился Ельчин. - Да на этом музейном экспонате мы сколько трястись будем? А на попутках - быстренько!
   - Нет, на своих колёсах надёжнее, - упёрся Хомутенко. - Дороги в разные концы расходятся, ещё поищешь попутчиков. А там дальше, может, вообще машины не ходят, кто знает?
   Выслушав доводы обоих спорщиков, Гаврилов решил:
   - Поедем, Хомутенко, на вашей машине, напрямик.
   - Напрямик? - Хомутенко покачал головой в сомнении. - Тут вроде дороги нет прямой.
   - Есть, я на КПП про короткий путь расспросил. Жалко, карты только нет, - пожалел Гаврилов.
   - Да карта-то есть, - сказал Ельчин, - только на ней не по-нашему всё обозначено. Я на дороге возле Абоп подобрал.
   - А где карта? - спросил Гаврилов.
   - Да где-то в машине, сейчас поищу, - ответил Ельчин и запрыгнул на заднее сиденье. - Ты, Иван Кириллович, как Плюшкин, всякое барахло в машину тащишь.
   - Ты, Тимурка, за собой следи лучше, - обиделся Хомутенко. - Карту я в бардачок положил, не дело документам где попало валяться. Вот, Сергей Юрьевич, возьмите.
   Гаврилов развернул помятый, но аккуратно сложенный толстый лист. Карта оказалась крупномасштабной. Мелкие населенные пункты и просёлочные дороги на ней не были обозначены, но кое-как ориентироваться она всё же позволяла. Припоминая, что ему говорил и показывал на своей карте майор, Гаврилов стал прикидывать, как быстрее догнать полк.
   - Да, буквы все незнакомые, - глядя на карту, с задумчивостью произнёс Ельчин. - Ну, ничего, где не прочитаем - спросим!
   - Ты что, местный язык знаешь? - удивился Гаврилов.
   - Ага, знаю, - подтвердил Ельчин.
   - Да врёт он всё, товарищ лейтенант, - Хомутенко спрятал улыбку в усы. - С десяток слов, верно, знает, здравствуй - прощай, про воду, про еду узнать.
   - А это, Кириллович, самое основное, - не сдавался Ельчин, - остальное мелочи. Я вот что думаю, товарищ лейтенант: может, по дороге какого-нибудь "посвящённого" в плен возьмём?
   Гаврилов улыбнулся:
   - Чем воевать собрался, герой?
   - У Ивана Кирилловича автомат есть и пара гранат, - ответил Ельчин.
   - Не должно быть впереди противника. Вот, смотри! - Гаврилов протянул Ельчину газету, а сам снова склонился над картой. Ельчин быстро прочёл приказ и довольно крякнул:
   - Полный порядок! Жалко, что нас с тобой, Иван Кириллович там не было, а то вмиг бы поотшибали рога воякам!
   - Ну-ка, дай и мне почитать! - попросил Хомутенко.
   Он читал долго, сосредоточенно, и вдруг воскликнул:
   - Вот это дело! Кто бы мог подумать!
   - Ты чего, Кириллович, кричишь? - спросил Ельчин.
   - А вот, посмотри, посмотри! Вот тут! - тыкал пальцем в статью Хомутенко.
   - Ну и что? - Ельчин прочёл фамилию одного из офицеров, на которую показывал Хомутенко.
   - Так это же земляк мой! - с гордостью сказал Хомутенко.
   - Подумаешь, земляк! - хмыкнул Ельчин. - У нас в Приморске этих знаменитостей по нескольку штук на каждой улице!
   - Тебе, может, и не в диковинку, а мне... - засмущался Хомутенко. - Можно сказать, даже обидно. Вот сам посуди, - ткнул опять пальцем в газету: - я с этим офицером лет двадцать назад в одном взводе срочную служил. На одной койке спали - он на верхней, я на нижней. Из одного котла кашу ели. Он рядовой и я рядовой.
   - Да ну?! - удивился Ельчин.
   - Вот тебе и ну!
   - А почему же тебе обидно? - спросил Ельчин.
   - А потому, что я был солдатом получше его! - пояснил Хомутенко. - Всё время приходилось подтягивать его... Он и в науках послабее моего разбирался. Мне командир перед увольнением предлагал: "Оставайся в армии, на прапорщика отправим учиться". Не захотел я, по дому соскучился. А он-то, - кивнул Хомутенко на газету, - видно, так и служил с той поры. Вон, даже в офицеры вышел. Эх, да если бы я с военной линии не свернул, я бы не меньше, чем он должности достиг! Ему-то вон, смотри, сам командующий благодарность объявил!
   - А нам разве не объявляет? И нам в том же приказе! - Ельчин в шутку козырнул Хомутенко: - Напрасно обижаешь, товарищ генерал!
   - Тебе бы только зубы поскалить! - рассердился Хомутенко.
   Гаврилов, наконец, оторвался от карты, вложил её в планшетку.
   - Решено, едем напрямик, - отдал приказ лейтенант. - Чем вы, Иван Кириллович, недовольны?
   Вместо Хомутенко ответил Ельчин:
   - Обидно ему, товарищ лейтенант, что в генералы не выбился!
   Хомутенко лишь махнул рукой, молча взял флягу и пошёл за водой, к колодцу.
   - Боец, он же тебе в отцы годится, а ты! - упрекнул Гаврилов.
   - Я его уважаю, - принялся оправдываться Ельчин. - Товарищ лейтенант, я же не виноват, что Кириллович шуток не понимает, обижается из-за пустяков.
   - Тебе бы всё шутить, - Гаврилов, стараясь сдержать себя от резких слов, глянул на Ельчина так, что у того мигом слетела улыбка с губ. - Почему ты, кстати, всё ещё в парадной форме? Хочешь мишенью поработать? На фронт возвращаешься, не на дискотеку!
   - Не успел камуфляж получить, товарищ лейтенант, - попытался схитрить Ельчин.
   - Это ты, да не успел? - не поверил Гаврилов. - Где хочешь, возьми, но чтобы через пятнадцать минут был в камуфляже!
   - Слушаюсь, товарищ лейтенант! - ответил Ельчин.
   Через пять минут Ельчин, как нив чём не бывало, сидел в старом, но добротном камуфляже. Хомутенко вернулся с запотевшей флягой.
   - Поехали, Сергей Юрьевич? - спросил он.
   - Поехали, Иван Кириллович, - согласился Гаврилов. - Ельчин, в машину!
   Только машина тронулась, Гаврилов, устроившись на переднем сиденье, попросил:
   - А теперь, Иван Кириллович, рассказывайте, как у нас в батальоне дела?
   - Да какие дела? - пожал плечами Хомутенко. - После того, как ранило вас, почти всё время в обороне стояли.
   - Много ребят побило?
   - Нет, боёв особо не было, пока в наступление не шли.
   - А за меня сейчас кто? - продолжал расспрашивать Гаврилов.
   - Старший лейтенант Кулаков.
   - Кулаков? - Гаврилов нахмурил брови. - Что-то не помню такого.
   - Вы и не можете его помнить, он из новых, - сказал Хомутенко.
   - Ну, и как новый командир?
   - Требует как надо, по уставу. А в бою не видел, не знаю, - дипломатично ответил Хомутенко.
   - Морда у него здоровая, товарищ лейтенант, - Ельчину никак не сиделось спокойно. - Сначала вёл себя тихо, осматривался, а потом стал к фельдшерице подкатывать, гад. Мы с ребятами хотели его в углу зажать, чтобы не блудил.
   - Ты, Тимурка, когда-нибудь наскачешь, найдёшь на свою жопу приключений, - сказал Хомутенко, не отрывая взгляда от дороги. - Сергей Юрьевич, на ваше имя приходили письма, сначала хотели в госпиталь переправить, потом полковник Денисов решил их у себя хранить. Наверно, штук пять набралось.
   Гаврилов понял, что разговор идёт про старые письма, отправленные женой ещё до ранения. Нового в них ничего нет, после ранения ему в госпиталь писала и жена и мать. Но всё равно будет приятно прочитать строчки, написанные родным человеком.
   на выезде из села Ельчин попросил Хомутенко остановить машину.
   - В чём дело? - спросил Гаврилов, оборачиваясь.
   - Надо в дорогу немного подхарчиться,- пояснил Ельчин своё поведение. - Вон, видите, на обочине абориген стоит?
   "Абориген", мальчишка лет десяти, в национальной одежде, вернее даже в национальных обносках, босиком, глядел во все глаза на остановившуюся машину. Ельчин поманил мальчишку, высунувшись в окно. Тот несмело ступая, боком, как краб, стал приближаться к машине, в любой момент готовый дать дёру. Ельчин быстро произнёс несколько слов на местном языке, мальчишка кивнул головой, развернулся и, мелькая пятками, побежал к ближнему двору. Не прошло и пяти минут, как он уже мчался обратно, неся в подоле рубахи яркие, крупные помидоры.
   - Сыпь сюда! - похлопал Ельчин по сиденью. Мальчишка юркнул в машину, высыпал помидоры и выскочил обратно.
   Ельчин полез в карман, пошарил там и вытащил пару пустых гильз, протянул их мальчишке. Покопавшись ещё, Ельчин нашёл пластмассовую зажигалку, её тоже отдал мальчишке.
   - Ты чего творишь, Ельчин? - прикрикнул Гаврилов.
   - А чего, товарищ лейтенант? - сделал удивлённые глаза Ельчин. - Я с "аборигенами" честный товарооборот произвожу.
   - Ты деньгами лучше с ним рассчитайся, а не всякой дрянью, - сказал Гаврилов. - Деньги-то у тебя есть?
   - У меня есть, товарищ лейтенант, - ответил Хомутенко. - Всяких разных, по одной штуке.
   - Как по одной штуке? - не понял Гаврилов.
   - Я их ради интереса собирал, где придётся, - ответил Хомутенко.
   После этих слов Иван Кириллович из-под сиденья достал старенький потёртый портфель, из портфеля - пачку разноцветных, разноразмерных купюр. Тут были и американские доллары, и немецкие марки, английские фунты, наши родные рубли, ещё какие-то банкноты. Каждое государство в этой коллекции представлял действительно лишь один денежный знак.
   - Да ты никак, Кириллович, нумизматом заделался? - изумился Ельчин.
   - Нет, я ради интереса, - неожиданно засмущался Хомутенко. - Всё равно валялись без надзора. Там было больше, да я не стал брать. Сейчас я этому шкету ихней деньгой заплачу. - Хомутенко протянул купюру мальчишке. Тот недоверчиво глядел то на деньги, то на солдат.
   - У пацана чуть глаз не выпал, - засмеялся Ельчин, поудобнее усаживаясь. - Следующий раз, Кириллович, поосторожней будь. А чего мы стоим, извозчик, трогай!
   - Ох, и балаболка ты, боец, - Гаврилов не смог сдержать улыбку, глядя на Ельчина, на его хитроватое, даже когда тот был совершенно серьёзен, лицо. - У тебя ветер не только в голове свистит, он ещё и языком ворочает. Как это ты умудрился сержантом стать, не расскажешь?
   - По знакомству, товарищ лейтенант, - Ельчин с интересом вертел головой по сторонам. - У моей троюродной тётки двоюродный племянник в Военторге грузчиком работает, вот он мне погоны по знакомству и продал.
   Гаврилов и Хомутенко засмеялись, Ельчин с довольным видом замолчал, но ненадолго.
   - Вот вы, товарищ лейтенант, человек умный, институт закончили, так? - Гаврилов кивнул головой, Ельчин продолжил: - Тогда объясните мне, почему жизнь такая штука несправедливая? У меня батя всю жизнь в порту горбатил, после смены калымить ходил, деньги зарабатывал, чтобы мы с братьями в люди вышли. Бывало, в субботу, после бани, чекушку выпьет и говорит: "Вам, Тимурка, жизнь лучше будет!". А в деревне как люди живут? Я на школьных каникулах всегда у деда отдыхал. При коммунистах-то даже полегче было. Дед держал корову, подростка, двух поросят, ну куры ещё и всё! Мясо, помню, у них не переводилось, деньги были. У моих дружков деревенских родители стали машины покупать, все при деле, выпивали, конечно, не без этого, но не запойно. А теперь что творится? У деда скота полон двор, одних свиней штук десять, а мяса не видит, всё продаёт, чтобы как-то выжить. Зарплату не дают, мужики почти все поголовно пьют. Да и как не пить? У трезвого голова от забот пухнет, напился человек - нет проблем. Вот как это вы объясните? Были у власти коммунисты - жили как в раю, сейчас начальники перекрасились, демократами стали, опять как сыр в масле катаются, а мои старики как бились раньше, тянули копейки от зарплаты до зарплаты, так и теперь бьются. Так для чего надо было всю эту чехарду со сменой строя устраивать?
   - Не знаю, Тимур, что тебе ответить, я ведь тоже из рабочей семьи, как раньше говорили, - Гаврилов с удивлением посмотрел на Ельчина. - Я думаю так, чтобы стало лучше жить, надо каждому делать хорошо своё дело.
   Ельчин в ответ лишь хмыкнул. "Не смог объяснить" - подумал лейтенант. Да и как объяснить то, что один с рождения всё имеет, ему не надо каждый день думать о куске хлеба, о том, чем заплатить за квартиру?
   - Зато у нас красивше, - попытался разрядить обстановку Хомутенко. - А что, не так? Тут и посмотреть не на что, одна пылища кругом. Народ какой-то забитый, понятно, не сладко жить под гнётом. А всё время плакать - так и жить не захочешь.
   Пейзаж вокруг простирался действительно однообразный - бесконечная равнина, выжженная солнцем, иногда меж высоких, высохших стеблей травы столбиком вставал суслик. Завидев машину, пригибался, бежал и прятался в норе.
   По обочинам, навстречу, как и раньше, брели возвращающиеся домой солдаты, крестьяне. Иногда мелькали славянские лица. Хомутенко внимательно смотрел на каждую женщину. Давно, ещё до войны, дочь ушла из дому и не вернулась. А вдруг Ольга попала сюда, мало ли? Больше двух лет не было вестей, поневоле останавливался взгляд на каждом лице под белым, по-русски повязанным платком.
   Впереди показался просёлок, идущий от шоссе направо. Гаврилов сверился с картой: тот самый, нужный им поворот. Колёса мягко зашелестели по пыли, вздымая её целые облака.
   "Действительно, степь да степь кругом, даже спрятаться негде. А вон та полоска вдалеке - горы, за ними уже, наверно, наши" - прикидывал Гаврилов.
   - А ну, Кириллович, тормози! - неожиданно крикнул Ельчин.
   - Чего ещё? - недовольно буркнул Хомутенко.
   - А вот чего! - указал Ельчин на свежеструганный столбик. Невдалеке от дороги, возле небольшого бугорка стоял этот столбик, со звёздочкой на вершине.
   - Вот кто уже не дойдёт до своего края... - проговорил Хомутенко, стягивая с головы фуражку.
   Постояли молча, каждый подумал о своём. Потом Гаврилов ещё раз сверился с картой.
   - Ну, вот что. Видно и здесь неспокойно, поэтому будьте начеку. Давайте-ка в машину и поехали, а стоим тут столбами, словно мишени в тире. Ельчин, приготовь автомат, пускай всё время будет под рукой. И приколы свои оставь, не до шуток теперь, понял?
   - Обижаете, что я, гудок пятилетний, не понимаю ничего? - Ельчин вмиг стал серьёзным.
  
   ***
   Дорога тянулась однообразной серой, пыльной лентой через степь. Где-то далеко в стороне, в предгорьях, чуть заметны были точки домов. Попался очередной придорожный колодец, возле которого сбилась вплотную овечья отара, осоловевшая от жары. Пастух, в высокой шапки из овчины, длинной белой рубахе, наливает в колоду студёную воду. Как только машина поравнялась с ним пристально посмотрел: кто такие?
   Путь проделали немалый. Гаврилов то и дело поглядывал на карту, опасаясь заблудиться. Вот какой-то поворот, а на карте его нет, вот ещё один поворот. Правильно ли едут? Спросить бы у кого, хотя сначала подумаешь, всякому ли здесь можно доверять? Кругом ни души, только степь, степь, а над ней, на фоне тёмных гор дрожит, переливаясь, жаркий воздух. Вдруг Ельчин, сидящий позади Гаврилова, тронул лейтенанта за плечо:
   - Товарищ лейтенант, сзади догоняют!
   Хомутенко остановил машину на обочине. Все оглянулись. Было видно, как мчится по дороге легковой автомобиль, оставляя за собой полупрозрачное облако пыли, долго не опадавшее в безветрие. Ельчин , посмотрев в бинокль, сказал уверенно:
   - Наши. Четверо.
   - Попутчики, это хорошо! - обрадовался Хомутенко.
   Гаврилов вылез из машины и, ступая по пыли, словно по пушистому ковру, вышел на середину дороги. Ельчин присоединился к нему. Только Хомутенко остался сидеть в машине, устало откинувшись назад.
   Ехавшие сзади военные, мчались на бешеной скорости. Уже было слышно дребезжание кузова, надсадный рык двигателя на ухабах.
   - И чего так гонят? - неодобрительно проговорил Хомутенко.
   Гаврилов поднял руку, но машина пронеслась ещё быстрее, на него и на Ельчина, они едва успели отскочить. Мелькнули четверо в запылённой форме, на одном, как будто, офицерские погоны. Пролетев мимо, машина скрылась в клубах пыли.
   - Придурки ненормальные! - сплюнул Хомутенко.
   - Что-то здесь не так, - покачал головой Гаврилов. - Ладно, поехали.
   Сели в машину, тронулись. Настроение и без того неважное, окончательно испортилось.
   - Видать, случилось что-то, раз так торопятся, - Хомутенко сосредоточился на дороге. - Вообще правильно, не дома, ухо надо держать востро. Верно я говорю, товарищ лейтенант?
   - Верно, - согласился Гаврилов. - Мы освободители не для всех. Были и такие, кто добровольно пошёл на войну. Сейчас они, конечно, присмирели, днём ходят, улыбаются, а ночью нож в спину могут запросто воткнуть.
   - А я думаю, что теперь здесь жизнь по-другому пойдёт, - убеждённо сказал Ельчин.
   - Как по-другому? - спросил Хомутенко.
   - По-новому, справедливо, - не задумываясь, ответил Ельчин.
   - Эх, парень, где ты справедливость-то видел? - Хомутенко покрутил головой. - Посмотри вокруг, вон хибары стоят, а вон - дворцы. Пойдут люди из хибар, разворотят дворец, начнут добро делить, обязательно сильному достанется больше. Это, по-твоему, справедливо? Или другой пример: на земле работают крестьяне, один пашет, жилы рвёт, а второй в тени лежит, пятки сушит. По справедливости надо всё поровну делить, и тому, кто работал, и тому, кто спал, так?
   - Нет, конечно, - ответил Ельчин, - кто, сколько заработал, тот столько и получи.
   - Нет, Тимур, не получится так никогда, - продолжал настаивать на своём Хомутенко. - Всегда найдётся один сильнее, наглее других, он будет хапать больше других. Так было и так будет всегда.
   - Киррилович, уж больно мрачную картину ты нарисовал, - заёрзал Ельчин на сиденье. - А как же тогда демократия?
   - А никак, - пожал плечами Хомутенко. - Демократия, по-моему, разумению - это власть большинства над меньшинством, в лучшем случае. Но большинство ведь не всегда право. У нас, в России, власть у тех, у кого деньги. Если у родителей есть деньги или связи - ребёнок в порядке, упакован, как теперь говорят. А из рабочих и крестьян выбиться наверх очень сложно, будь хоть семи пядей во лбу.
   - Ну, ты, Иван Кириллович, речь загнул, не ожидал, - Ельчин одобрительно хлопнул Хомутенко по плечу. - Откуда ты это всё взял?
   - Живу долго, - усмехнулся в усы Хомутенко. - Может, я не прав, товарищ лейтенант?
   - Да нет, Иван Кириллович, к сожалению, вы правы, - ответил Гаврилов. - Всё правильно сказали. Тимур, давай поменяемся местами, что-то разморило меня, вздремну немного.
   Гаврилов и Ельчин поменялись местами и дальше поехали молча.
  
   ***
   День клонился к концу. Солнце продвигалось к горам, чуть синевшим впереди. Люди в машине обливались потом. Машина двигалась вперёд, устало урча двигателем. Кругом всё выглядело тихо и мирно.
   Навстречу показалась повозка, запряжённая лошадью. В телеге сидели двое: мужчина и женщина. Женщина показывала рукой на машину и что-то тревожно говорила своему спутнику. Увидев встречных, крестьянин задёргал вожжами. Женщина вцепилась ему в плечи, он круто повернул лошадь и, со всей силой нахлёстывая её, погнал повозку прочь от дороги.
   Ельчин закричал: "Эй, дядя, подожди!", но повозка уже скрылась в облаках пыли.
   - Вот чумовые! - изумился Ельчин.
   - Почему чумовые, напуганные, - возразил Гаврилов. - Думаешь, мало дряни про нас пущено? Мне в госпитале рассказывали: по весне, как только границу перешли, наши солдаты завернули в первую загорскую деревню. Зашли в избу, хозяйка с перепугу аж позеленела. Потом пригляделась, немного успокоилась. Забыл сказать, что среди бойцов был один, не то якут, не то чукча, узкоглазый такой, кривоногий. Хозяйка смотрит на него, как на чудо, видать раньше не встречала таких. Вроде всё идёт нормально и вдруг хозяйка подходит к этому солдату и давай у него на зад заглядывать, даже рукой похлопала. Улыбнулась и отошла. Среди наших солдат был один, из Таджикистана, он немного понимал местный язык. Попросили его: спроси, чего она искала у якута? Оказалось - хвост! Обрадовалась, когда не нашла! Им там напели, что идут из России не люди, а натуральные черти - с рогами, с хвостом, как положено.
   - А рога она не искала у того солдата? - серьёзным тоном спросил Ельчин.
   - Чего не знаю, того не знаю, - ответил Гаврилов.
   Внезапно Хомутенко прервал разговор:
   - Вон, смотрите! - высунувшись из окна, он посмотрел вниз, на колею. Там валялись рассыпанные зёрна кукурузы и порванный мешок.
   - Обронил какой-нибудь разгильдяй! - определил Ельчин.
   Хомутенко прибавил газу и вдруг опять воскликнул:
   - Ещё кукурузу просыпали! Чего же они творят?
   На дороге желтели зёрна.
   Хомутенко снизил скорость, машина замедлила ход.
   - Уж не того ли дядьки мешок, что от нас с женой на повозке удрали? - предположил он.
   - А, может, это тех ненормальных, что нас обогнали? - выдвинул версию Ельчин.
   - Да нет, - не согласился Хомутенко, - зачем военному человеку кукуруза?
   - Хомутенко! - вдруг окликнул Гаврилов. - Где ваш автомат?
   - Где же ему быть? Под сиденьем.
   - Живо доставайте! - скомандовал Гаврилов.
   Лицо лейтенанта стало озабоченным и строгим. Удерживая руль левой рукой, Хомутенко вытащил из-под себя заботливо замотанный в тряпку автомат.
   - Давайте мне, - сказал Гаврилов. Он передал автомат Тимуру и приказал: - Ельчин, автомат держать наготове!
   - Есть держать наготове! - ответил Ельчин.
   Гаврилов настороженно поглядывал вокруг. Пустынная степь, безлюдная дорога, ясное небо. Странные встречи, странные люди...
   Впереди показался журавль придорожного колодца. Он торчал над равниной, словно поднятая рука. Это был очередной, обычный придорожный колодец, каких много по степи: высоких, посеревших от дождей и ветров. Потрескавшийся журавль, колода с позеленевшим дном, неизвестно когда и кем сложенная из серого камня, сухая земля вокруг колоды, вытоптанная, усеянная овечьими орешками. Рядом росло чахлое деревце, на ветвях которого висели разноцветные лоскутки.
   - Это дерево желаний, - объяснил Гаврилов, - каждый, кто привязывает ленточку, загадывает желание.
   - Может, Тимурка, загадаешь чего-нибудь? - спросил Хомутенко у Ельчина.
   - А у меня одно желание - поскорее добить этих уродов и домой, - ответил Ельчин.
   - Товарищ лейтенант, давайте остановимся, воды холодной наберём, да и движок остынет немного, - обратился Хомутенко к Гаврилову.
   - Ну что же, давай, - согласился Гаврилов.
   Хомутенко свернул к колодцу. Первым из машины выскочил Ельчин и побежал к колодцу. Пока Гаврилов и Хомутенко подходили к нему, Ельчин уже успел опустить журавль в колодец. Гаврилов помог тащить наверх тяжёлую деревянную бадью. Пить захотелось ещё сильнее. Полная бадья, чуть тронутая прозеленью от постоянной влажности, поблёскивала водой. Вода ещё колыхалась в ней, переплёскиваясь через край, и было слышно, как внизу, в тёмной прохладной глубине, звучно падают капли.
   С наслаждением Гаврилов припал губами к краю бадьи. Сначала пил жадно, без отрыва, затем помедленней, чувствуя, как прохлада катится вниз, по горлу. После него к бадье приложился Хомутенко.
   - Эх, хороша водичка, аж зубы ломит, - крякнул он от удовольствия.
   - Кириллович, будь добрый, полей, - попросил Ельчин, снимая форму. Хомутенко наклонил бадью, вода полилась на спину Тимура. Ельчин издал рык, но не сдвинулся с места. Лишь когда бадья опустела, Тимур подскочил к машине, нашёл полотенце и принялся быстро растираться. Растеревшись, он надел форму и присел на колоду, рядом с товарищами.
   Гаврилов меж тем развернул карту, прикинул:
   - До Трижады - аула, через который нам ехать, если напрямик, то получается около десяти километров. По любой из других дорог - в несколько раз длиннее.
   От колодца расходились три просёлка. По следам можно было определить, что здесь изредка проезжают крестьянские повозки, да чабаны прогоняют отары овец.
   Пока мотор остывал, все трое закурили, сидя на колоде. Солнце пекло уже не так сильно, как в полдень. Вокруг властвовала необычная, непривычная для солдатского уха тишина. Лишь изредка её нарушали кое-где кузнечики. По небу двигались два небольших, кудрявых облака.
   Всё вокруг дышало миром и покоем. Но сердце Гаврилова тревожно ныло. Доехать бы скорее до Трижады, а там, через горы до шоссе рукой подать. Не хотелось, сильно не хотелось в ауле на ночёвку задерживаться.
   - Товарищ лейтенант, там какой-то бродяга идёт!
   Придерживая одной рукой автомат, Ельчин встал, выглядывая из-за колодца.
   - Эй, приятель! - призывно махнул он рукой. Путник повернулся, на его лице явно читался испуг.
   Незнакомец оказался бледным, небритым человеком лет тридцатипяти, худым, в измятой кепке, в потёртом и запылённом европейском костюме. Костюм был когда-то модным, в одной руке незнакомец держал небольшую спортивную сумку, в другой - трость с узорчатой ручкой. Всем своим видом он напоминал коммерсантов, пристававших к Гаврилову в городе. Незнакомец, набравшись храбрости, подошёл поближе, раскланялся:
   - Здрастай, товарищ! - Тыча себя в грудь пальцем, он стал что-то длительно и обстоятельно объяснять, но Гаврилов сумел понять только то, что этот человек из столицы, студент богословского факультета, заболел и идёт в родной аул.
   "Может, он знает короткую дорогу до Трижады?" - подумал Гаврилов и спросил:
   - По-русски понимаешь?
   - Нет, совсем плохо, - ответил студент.
   - Трижады? - Гаврилов показал на дорогу.
   - Трижады, Трижады! - радостно закивал головой студент и кое-как объяснил: к аулу короче проехать напрямик, по центральной дороге.
   - Слышишь, поп, садись, покурим, - Ельчин приглашающе похлопал по колоде. Тот присел и взял предложенную сигарету. Руки у студента заметно дрожали. Трость свою он стиснул между колен так, словно боялся, что её отнимут. Одутловатое, землистого цвета лицо, тревожно моргающие красные глаза показывали, что студент последнее время плохо спал. Гаврилову стало жаль этого напуганного и, видимо, не очень удачливого в жизни человека. "Годков уже немало, а всё ещё учится, подвезти его надо" - подумал Гаврилов. Словами и жестами он пригласил студента ехать вместе, но тот, опасливо поглядывая на Ельчина с автоматом, поспешно отказался: не по пути.
   Вдруг Ельчин выдернул трость из рук студента.
   - Интересная вещица! - проговорил он, разглядывая затейливую вязь на ручке. Заметил, как настороженно следит за ним хозяин трости, вернул её:
   - Держи! Не бойся, не заберу, для чего мне она? - и спросил у лейтенанта: - Я правильно понял, что он учится на священника?
   - Правильно.
   - Это он значит, муллой будет? Не пыльную работу он себе выбрал! - сделал вывод Ельчин.
   - Мотор остыл, товарищ лейтенант, можно ехать! - доложил Хомутенко.
   Гаврилов и Ельчин поднялись и направились к машине. Открывая дверцу, лейтенант ещё раз жестом пригласил студента ехать вместе. Тот отрицательно замотал головой, подхватил сумку и, слегка опираясь на трость, поспешно зашагал к дороге, словно был рад, что его отпустили.
   Машина, приминая колёсами редкие, ломкие стебли травы, медленно покатилась по чуть заметной колее.
   - Мулла с тростью, - хмыкнул Ельчин. - Как он на свою башню забираться будет?
   - Не очень-то он на студента похож, - засомневался Хомутенко, - скорее, на бродягу или на жулика.
   - Вообще, все попы - жулики! - убеждённо произнёс Ельчин.
   - Нет, не все, - возразил Хомутенко.
   - Как не все? - не унимался Ельчин. - Дурят народ, деньги лопатой гребут. Религия - опиум для народа. Знаешь, кто сказал?
   - Не все одинаковые, под одну гребёнку не ровняй, - Хомутенко не собирался сдаваться. - Я одного попа знал, хороший человек был. В деревне бабулькам дрова колол, воду носил, зимой снег из ограды выбрасывал. Ему даже грамоту дали.
   - За что?! - удивился Ельчин.
   - Он из пацанов футбольную команду сколотил, - ответил Хомутенко. - Они в районе первое место заняли, в область ездили. Смешно - борода чуть не до пояса, в спортивном костюме, со свистком бегает по полю вместе с мальчишками.
   - Врёшь, поди? - не верил Ельчин.
   - Вполне серьёзно тебе говорю, - сказал Хомутенко.
   - Не бывает таких попов! - продолжал сомневаться Ельчин.
   - Тебе бы только поспорить, Тимур, - с укором произнёс Хомутенко. - Я тебе говорю, что лично знал, а он - не бывает! Что ты за человек!
   Гаврилов в пол-уха слушал спор о попах, голова была занята другим. Странный этот студент, уже повидал на дорогах немало русских, чего бы ему пугаться?
  
   ***
   Тени становились всё длиннее и длиннее, жара спала. Колёса мягко шелестели по колеям, приминали под себя траву, но стебли упрямо поднимались, покачиваясь. Какая-то пичужка выпорхнула из-под самой машины, тревожно попискивая. Долго летала, трепеща крыльями, вокруг машины и нескоро отстала: видно, неподалёку было гнездо, и она оберегала его.
   Дорога причудливо петляла то по равнинному полю, то спускалась в небольшие овраги, то вилась между редкими кустами, то тянулась вдоль заросших бурьяном межей, иногда пересекала ячменное поле. Почти всё время виднелись белёсые стебли ковыля с развевающимися при малейшем ветерке метёлками, да над головой начинающее тускнеть к концу дня высокое небо.
   - Где же эти Трижады? - всматривался в дорогу Гаврилов. - Не наврал ли этот студент?
   Ельчин обеспокоено заёрзал на сиденье:
   - Мы к ночи попадём в аул?
   - Хорошо бы, только не к беку... - усмехнулся в усы Хомутенко.
   - Это что ещё за бек? - поинтересовался Гаврилов.
   Ельчин сердито засопел, а Хомутенко, не без лукавства взглянув на него, ответил:
   - Да гостили тут у одного...
   - О, да вы со знатью знакомство водите?! - присвистнул Гаврилов.
   - Да ну, чего там... - недовольно протянул Ельчин и с преувеличенным интересом стал смотреть в окно. Но Хомутенко, продолжая с хитрецой улыбаться, подтвердил:
   - Знакомы, а как же!
   - Ну, и как принимал вас бек? - спросил Гаврилов.
   - Как положено, и даже больше того...
   Ельчин метнул на Хомутенко свирепый взгляд, но тот невозмутимо продолжал:
   - Едем мы как-то вечером. Я спрашиваю у Тимура: "Где ночевать будем?". Он отвечает: "Не вижу по пути подходящего дома, проедем ещё немного". Потом заметил чуток в стороне от дороги дом богатый. Показывает: "Поворачивай, Кириллович, сюда!" Я завернул. Подъезжаем к воротам, бежит навстречу слуга, кланяется - аж чуть лбом об землю не бьётся. Что-то на своем языке лопочет - не поймёшь. Ельчин ему командует: "Живо отворяй ворота, гостей принимай!". Слуга этот ничего не отвечает, только поклоны отбивает. Тогда Тимур сам ворота открыл, рукой машет: "Давай, Кириллович, заруливай!". Я ему говорю: "Подожди, надо же с хозяевами сначала, познакомиться, может, мы не ко двору". Машину оставил возле ворот, смотрю - малец какой-то глаза таращит. Подозвал его, попросил постеречь автомобиль, чтобы не украли чего-нибудь. Тот сначала головой мотал, не понимаю, мол. Я ему на пальцах показываю: "Сиди в машине, никого не подпускай". Дверцу открыл, рукой по сиденью похлопал, потом на него пальцем показываю. Он мигом в машину заскочил, в баранку вцепился, как клещ, глазёнки загорелись.
   А лакей-то всё это время вокруг нас вился и что-то объясняет, объясняет и наверх показывает. Я его про бензин спросил, а он всё своё талдычит. Ельчин его слушал, слушал, потом говорит: "Вроде, здесь живёт бек какой-то". "Ну его," - отвечаю: "Я лучше в машине останусь, где бы только её лучше поставить?". Тимур в ответ: "Ещё чего! Пошли в дом, подумаешь, бек!", и пошёл вперёд, я за ним. Только поднялись на крыльцо - встречает нас сам бек, важный такой, но обходительный. Ельчин меня в бок тычет: "Иван Кириллович, спрашивай про бензин! Ишь, туз, какой, привык, чтобы перед ним спину гнули, пускай теперь сам покланяется, вельможа!". Я ему тихонько говорю: "Ты бы не выражался, Тимур". Ельчин отвечает: "А всё равно здесь по-нашему никто не сечёт. Ты можешь этого фраера в три этажа крыть, а он подумает - культурно с ним беседуешь!". Рядом с беком старичок стоял, худенький такой, бородка у старичка клинышком, халат на нём новый. Приличный, одним словом старичок. Ельчин на него показывает и говорит: "Это, наверно, беков папаша". После этих слов дедок выступает вперёд, с поклоном и вдруг на чистом русском языке начинает говорить... Что тогда он сказал? - повернулся Хомутенко к Ельчину. Тимур промолчал.
   - Вспомнил: "Большая часть встречать доблестных представителей непобедимой русской армии. Бек, имя не помню, приглашает вас в свой дом". Тимурка струхнул немного, что не очень дипломатично сначала про старичка сказал, но тот виду не подал. Заходим в дом - богато живут! Кругом ковры всякие, сабли висят по стенам - ну, чисто как в музее. Ельчин важно так выступает, с форсом. Дедуля, видать, по лычкам его за большого начальника принял. Бек через старичка ведёт с Ельчиным обходительный разговор, на меня лишь косится. Чем, думаю, насолить им успел? Ну, и чёрт с вами! Вышел я из дома, машину во двор загнал, разыскал первого лакея, выпытал у него про бензин, про воду, немного двигатель протехничил. Смотрю, семенит ко мне старичок. Подошёл он и говорит: "Господин офицер тебя к себе требует!". Какой такой офицер, откуда взялся? Почистился, привёл себя в порядок, пошёл следом за старичком. Прихожу, смотрю, нет никакого офицера, а сидит наш Тимур в спальне на широкой кровати, переобувается и говорит: "Сейчас к беку на ужин пойдём!". Я отвечаю: "Ну их к лешему, давай здесь поужинаем, или во дворе, на свежем воздухе". Тимурка возражает: "Неудобно, ещё подумают, что мы их боимся. Надо свой авторитет поддерживать!".
   Ну, ладно, раз надо поддерживать авторитет. Переобулся Ельчин, проходим в столовую. Посередине комнаты стоит стол, на столе и закуска, и выпивка. Я про себя думаю: "На выпивку налегать не буду, а то так и до беды недалеко. Кто их знает, что они за люди". Ельчина под столом по ноге пнул, знак подаю: не сильно, мол, усердствуй!
   Ельчин бросил на Хомутенко очередной свирепый взгляд, а тот невозмутимо продолжал рассказывать:
   - Во главе стола сидит сам бек, разодетый в шелка, рядом - сын с дочкой, ничего так детки. Старичок сбоку пристроился - для перевода. Мы прошли, сели. Бек сразу стал к Тимуру с вопросами всякими обращаться, а на меня только поглядывает сердито, словно я ему должен. Вижу - не ко двору пришёлся. Посидел немного, закусил, потом говорю Ельчину: "Надо с машиной покопаться", - и ушёл. А Тимур остался. Пришёл я на двор, открыл машину, лёг на заднее сиденье, автомат на всякий случай рядом положил и заснул. Поздно ночью, почти светало уже, слышу - крадётся кто-то. Насторожился, автомат приготовил, а это Тимур, тихо так подошёл и шепчет: "Заводи, Кириллович, смываться будем!".
   - Да не говорил я, что смываться! - крикнул Ельчин. - Врать-то зачем?
   - Ну, смываться, не смываться, вроде того, - согласился Хомутенко. - Я быстренько ворота, отворил, машину завёл, сели и поехали.
   - А чего так заспешили, до утра не дождались? - улыбаясь, спросил Гаврилов.
   - Так надо же было своих догонять! - торопливо ответил Ельчин.
   - Только-то? - Гаврилов, стараясь не расхохотаться, посмотрел в лицо Ельчину, но тот опустил глаза. Хомутенко, словно не замечая смущения товарища, пояснил:
   - Его тот бек хотел у себя вроде сторожа оставить. "Поживите, - говорит, - господин русский офицер у меня в доме. Нам будет спокойнее - другие военные не заедут". - голос Хомутенко звучал убеждённо. - Я так понимаю, прикидывал он, что если его придут из дома выбрасывать свои же крестьяне, то при нас не осмелятся. Ну, а товарищ "русский офицер" Ельчин, видно, далековато в дипломатию с беком, а больше с бековой дочкой зашёл, что пришлось ему через ту дипломатию посреди ночи бежать. Может, испугался, что жениться заставят, может, что другое...
   - Ну Иван Кириллович, - с мольбой в голосе протянул Ельчин.
   - А что? Святая правда! - невинным голосом проговорил Хомутенко.
   - Интересно, что же там с тобой, Ельчин, приключилось? - спросил Гаврилов.
   - Да ничего особенного... - сквозь зубы процедил Ельчин.
   Не желая смущать Ельчина, Гаврилов больше не стал спрашивать. Дорога меж тем привела в небольшую рощицу, и в ней потерялась.
   - Ну, мулла нехороший! - В сердцах выругался Хомутенко, когда машина остановилась в высокой траве, в которой уже совсем нельзя было различить колеи. Гаврилову стало досадно, поверил подозрительному субъекту, который, наверное, и сам толком не знает дороги. Вслед за Ельчиным он соскочил на землю и стал ходить туда-сюда, ища потерянную колею. Неподалёку потрескивали ветки: кто-то ходил там, в полголоса напевая, слов нельзя было разобрать. Изредка раздавались удары топора.
   Человек в длинной рубахе, с закатанными до локтей рукавами, в засаленной кепке, сдвинутой на затылок, рубил тонкие стволы сухостоя. Это был смуглый, худой мужчина лет сорока, с густыми чёрными усами. Он не спеша воткнул топор в срубленное деревце, лежавшее у его ног, и, несмело улыбаясь, неуверенно, но всё же протянул руку подошедшему Гаврилову.
   - Здравствуй, товарищ!
   - Здравствуйте! - Гаврилов пожал протянутую руку, твёрдую, в старых мозольных буграх.
   Немало пришлось Гаврилову повидать на пути приветливых улыбок, пожать протянутых рук, но за любезными улыбками и пылкими рукопожатиями очень часто прятался страх, или подобострастие. Под внешним радушием нередко скрывалась старательно прикрытая злоба. Встретившийся им сейчас человек улыбался вроде искренне. Однако Гаврилов, уже по привычке, насторожился. Он спросил, как лучше проехать в Трижады.
   К его изумлению, мужчина ответил по-русски. Правда, слов он знал, видимо, немного, безжалостно коверкал, но всё же понять его было можно. "Русский язык знает, значит, из коммерсантов или из вояк, - подумал Гаврилов. - Ну, тут, видно, приятелей не встретишь".
   Новый знакомый представился: его зовут Абдулла Закир, житель Трижад. Абдулла объяснил, что ехать в Трижады от колодца надо было по левой дороге, а не здесь, где путь труднее. Потом Абдулла предложил проводить в аул, Гаврилов согласился. Когда машина тронулась, лейтенант спросил: не проезжали ли через Трижады русские? Нет, русских в военной форме Абдулла не видел, но невдалеке, в горах, живёт русская женщина. Как она попала в эти края, он не знает.
   - Может, знакомая? - быстро спросил Хомутенко. Его сердце забилось беспокойно: как бы разыскать ту женщину?
   Ельчин, усевшись на переднее сиденье, изредка бросал подозрительные взгляды.
   Ехать пришлось по едва заметной в траве дороги, которую показывал Абдулла. Гаврилов пристально присматривался к нему: на крестьянина не похож, русских слов порядочно знает, не сильно испугался при встрече, не то, что богослов. Кто он такой и откуда взялся? Гаврилов начал обстоятельно расспрашивать Абдуллу Закира. Тот рассказывал о себе охотно, хотя давалось это ему нелегко: всё же запас русских слов оказался маловат.
  
   ***
   Очень давно послал отец Абдуллу на заработки: в семье подрастало ещё пятеро ребятишек, и Али Закир надеялся на заработанные Абдуллой деньги если не улучшить, то хотя бы как-то укрепить семейный бюджет.
   С большой неохотой уходил парень из родного дома. На прощанье вышли с отцом на окраину аула. Отец обнял сына, крепко стиснул, сказал: "Помни о том, что у тебя есть дом, в котором тебя ждут и в котором тебе всегда рады".
   Много дорог пришлось исколесить Абдулле, много городов повидать. Брался за любую работу, которая была: грузил вагоны, подносил кирпич на строительство роскошных дворцов, гнул спину на полях богачей. В поисках работы пришлось побывать за границей. Одно время работал на строительстве дороги к русской границе, рубил тоннель в горах. Там-то первый раз и встретился с русскими.
   Где бы ни работал Абдулла, он всегда помнил об родных - постоянно высылал в Трижады деньги, сколько мог. Денег этих отцу хватало на то, что рассчитаться с долгами.
   Однажды, услышав, что в Мушхеде с помощью русских начинают строить завод, Абдулла направился туда. Его приняли чернорабочим. Потом, когда завод был построен, Абдулле удалось получить место в котельном цехе. Платили гроши, но он первое время чувствовал себя удачливым: каждую неделю получает деньги. Многие земляки могли только позавидовать ему.
   Проходили годы, мечта о возвращении к земле постепенно померкла, но и радость Абдуллы прошла. Жить становилось всё труднее и труднее: появилась семья. Чтобы зарабатывать больше, нужно было повышать квалификацию, но не хватало образования, учиться в детстве не довелось. Инженеры на заводе в основном были из России, они обратили внимание на старательного парня. Сначала перевели его в смазчики, но мастера, из местных, смотрели на Абдуллу как на человека, способного только на чёрную работу. Бросить насиженное место и искать другое, получше, Абдулла не помышлял: на его попечении были жена и маленькие дети.
   Русский инженер, Алексей, подолгу разговаривал с Абдуллой, учил его русскому языку, потихоньку учил обращаться со станками, другими машинами.
   - Алексей обещал, что ещё немного, и я смогу работать на машинах сам, - улыбался Абдулла, вспоминая свои разговоры с инженером.
   Но в Загорию пришла война, все русские уехали. На их место пришли "посвящённые". Стало не хватать мастеров и Абдуллу поставили в токарный цех мастером. Незадолго до выхода Загории из войны, завод, на котором работал Абдулла, разбомбили. Досталось сильно не только заводу, но и рабочему посёлку, где жили семьи рабочих. Абдулла решил отправить свою семью в аул, к отцу. На вокзале творилось что-то непередаваемое: обезумевшая толпа штурмом брала любые поезда, без разницы, куда они следовали. С трудом удалось Абдулле устроить жену и детей в переполненный вагон. На душе стало немного спокойнее, когда тронулся поезд. А потом... Страшный взрыв сотряс землю. Абдуллу придавило обрушившейся стеной вокзала. Его откопали и отправили в больницу. Уже в больнице он узнал, что от поезда, в котором была его жена и дети, ничего не осталось. От горя Абдулла чуть не сошёл с ума.
   Долгими больничными днями думал Абдулла про то, что остался один, погибших жену и детей не воскресишь. В Мушхеде у него никого не осталось, как жить дальше? Может, вернуться к отцу?
   И вот уже три месяца Абдулла живёт в Трижадах, начал работать на земле, понемногу втянулся.
   - Алексей говорил: - "Зачем Загории война? Гоните этих "посвящённых"! - с улыбкой вспоминал Абдулла. - А что мы могли? "Посвящённых" много, у них оружие, деньги, - сокрушённо махнул рукой.
   - Вишь, плачется, - вставил слово Ельчин, - все они такие!
   - Не лезь, Тимурка! Тут дело деликатное! - прикрикнул на него Хомутенко.
   - Мы пробовали сопротивляться, погрустнев, сказал Абдулла, - одних загнали в тюрьму, других познакомили с "правами человека". Делалось это просто - затаскивали человека в полицейский участок и избивали до полусмерти. К моему отцу не раз применяли "права человека".
   - А его - то за что? - спросил Гаврилов.
   - Когда возникал спор у жителей с местным богачом из-за чего-нибудь, - начал объяснять Абдулла, - обязательно выбирают Али Закира вести переговоры. Он не отказывался, с господами, с властями говорит смело. За долгую жизнь так и не научился гнуть спину. И почти каждый раз не сдерживается, скажет дерзкое слово - вот за это и расплачивается своими боками. Но всегда остаётся при своём мнении.
  
   III
  
   Солнце уже совсем невысоко висело над горизонтом. Тени стали очень длинными. Машина выбралась на возвышенность. Внизу, под горой протянулся аул, вдоль подножия невысоких гор.
   - Трижады! - показал рукой Абдулла.
   Глинобитные домики прятались в плотной зелени садиков, огороженных глинобитными же заборами. На пологих склонах раскинулись виноградники. А дальше, за вершинами, поросшими густым лесом, виднелись крупные складки дальних гор. Где-то там сейчас идёт полк...
   - Большое у вас село! - окинул взглядом длинную вереницу построек Гаврилов.
   Автомобиль въехал на дорогу, зажатую с обеих сторон заборами. Колёса зашуршали мелкой галькой, которой была посыпана колея.
   - Да, - вздохнул Абдулла. - Крестьян много, земли мало.
   Хомутенко, осторожно ведя машину, заметил:
   - Удивительно, товарищ лейтенант, как будто в девятнадцатый век вернулись - господа, батраки!
   Солнце меж тем уже коснулось краем далёкой, почти чёрной вершины горы, и алый свет заката разлился во всё небо. Огромный малиновый шар быстро исчезал за горой. Машина выехала из переулка на центральную улицу. По ней, во всю ширь, брело стадо. Слышался мягкий, размеренный топот копыт, погружаемых в пышную пыль, спокойно переливалось мычание. Бурые, пёстрые, чёрные, белые коровы шли, величаво неся полные вымена, и запах парного молока перемешивался с запахом нагретой за день земли. Хомутенко притормозил, ожидая, пока пройдёт стадо. Пастух, с почерневшим от загара лицом, с клочковатой, седой бородой, в привычной уже длинной рубахе и узких штанах, босой, неторопливо брёл вслед за стадом. Длинный, тяжёлый бич полз за ним по дороге. Сзади, стараясь не отстать, широко шагал подпасок лет десяти, в стареньком, с продранными рукавами, пиджаке. Пиджак был ему велик, почти до земли, и висел на пацане, словно плащ.
   Пастух внимательно и, как показалось Гаврилову, опасливо посмотрел на машину с неизвестными людьми. Подпасок прошёл, тараща глазёнки на невиданных им до этого времени русскими.
   Из-за оград то и дело высовывались любопытные и настороженные лица. Горбатый старик в овчинном жилете, куривший трубку возле калитки, заметив едущих, вынул трубку изо рта и, не ответив Абдулле, который крикнул ему что-то, поспешил скрыться в ограде. Шедшая навстречу женщина с ведром воды, шарахнулась в сторону, расплескала воду, торопливо засеменила.
   Черноголовые ребятишки с выпученными от изумления глазами, показались над забором. Но лишь автомобиль поравнялся с ними - они мгновенно исчезли.
   "Видно, сильно напуганы", - подумал Гаврилов. Ночевать в ауле не очень хотелось.
   - Абдулла, нам надо на большую дорогу, можно ли проехать до неё? - спросил лейтенант.
   - Да, через перевал есть прямой путь! - ответил Абдулла.
   - Если найдём проводника, поедем без ночёвки, - решил Гаврилов, но Хомутенко возразил:
   - Машина старая, товарищ лейтенант, свет ерундит, да и тормоза неважные, в горах опасно будет ночью.
   Гаврилов, поразмыслив, решил остаться ночевать у Али Закира. Хомутенко круто завернул к указанным Абдуллой дощатым воротам. Ельчин недовольно поморщился - дом выглядел бедно. Надо было ехать на ночлег к местному богачу, заставить его раскошелиться! Пускай потрясётся над своей казной! Пускай страшится, привыкает: всё равно когда-нибудь свои же крестьяне и раскулачат!
   Соскочив на землю, Абдулла широко распахнул заскрипевшие ворота. Навстречу вышел старик с седой непокрытой головой. На тёмном, сухом лице, издавна прокаленном солнцем, резко выделялись большие, "моржовые" усы, густые брови. Сквозь распахнутый ворот холщёвой рубахи виднелась загорелая грудь. Старик смотрел на приехавших настороженно, губы его были плотно сжаты, видно, он ещё не знал: радоваться ему или огорчаться?
   Подошедший к старику Абдулла что-то быстро заговорил, улыбаясь и показывая на русских. Старик согласно закивал головой. Неожиданно его лицо стало строгим, можно сказать, торжественным, в глазах сверкнул огонь. Он вскинул голову - серебряные усы взметнулись - протянул ладонь, радушно улыбнулся:
   - Здравствуй, товарищ! Добрый день! - с достоинством отрекомендовался: - Али Закир.
   Из сарая, заслышав разговор, выглянула маленькая, сухонькая старушка в чёрном, наглухо повязанном платке, в платье из домотканого холста. Босые ступни её были темны от пыли и загара. В её руке был подойник. Увидев во дворе чужих людей, старушка остолбенела. Ручка ведра чуть не выскользнула из пальцев, губы испуганно задрожали. Она резко повернулась и заспешила к дому. Али поглядел ей вслед, недовольно хмыкнул в усы.
   - Неужели нас испугалась? - спросил слегка обескураженный Гаврилов Абдуллу.
   - Да, - смущёно ответил тот, - мама Фатима...
   Тем временем Фатима выскользнула из дверей дома и, далеко огибая приезжих и их машину, юркнула в сарай. Вскоре оттуда послышался встревоженный голос: она звала не то Али, не то Абдуллу.
   - Ну и ну, испугалась! - Хомутенко был недоволен: - Какая-то нервная женщина!
   - Говорил я вам, надо было к богачу заехать. Там бы, если бы и испугались, виду бы не показали, - сказал Ельчин.
   - Ничего, здесь тоже нормально, - ответил Гаврилов. - Тебе бы всё у беков ночевать!
   Хомутенко и Ельчин остались во дворе, а Гаврилов, сопровождаемый Абдуллой, вошёл в дом. Сквозь маленькие окошки с аккуратно пригнанными друг к другу и тщательно обмазанными стёклышками мягкий вечерний свет проникал в дом, ложась на выбеленные стены розовыми квадратиками. В этом нежном, неярком свете особенно бросалось в глаза, как беден дом. Всё в нём, на что ни посмотри, было сделано самими хозяевами из дерева, глины или соломы. Покупных вещей почти не было, за исключением, пожалуй, керосиновой лампы и большого листа ватмана. Как уже успел заметить Гаврилов, такие листы в Загории можно найти везде и всюду: в домах, лавочках, духанах. На этом листе возносилась хвала Аллаху, просьба о богатстве и процветании, о здоровье.
   По убранству в доме можно было понять, что просьбы о богатстве до Аллаха не дошли. Некрашеные скамейки, ничем не покрытый пол, грубые глиняные миски на полочке, кровать, застеленная пёстрой дерюжкой - всё свидетельствовало, как беден старый Али и его семья. И всё-таки, несмотря на чрезвычайную скудность убранства, дом радовал глаза: всё было чисто, аккуратно, стояло на своём месте. Чувствовалось, что здесь живут трудолюбивые люди, которые не опускают рук, как бы ни тяжела была их жизнь.
   В дверь заглянула Фатима, взяла с полки миски, заторопилась к выходу.
   - Чего это твоя мать нас боится? - спросил Гаврилов.
   Смущённо улыбаясь, Абдулла объяснил: привыкла опасаться незнакомцев. Всю жизнь в тревоге за семью, за детей. Два сына дома, а младший, Ибрагим, пропал без вести.
   - А знаешь, Абдулла, возможно, ваш Ибрагим жив, и сейчас уже в Загории. - Гаврилов рассказал о своей встрече с солдатами из дивизии "Махмуд Шах". Абдулла хотел тотчас же обрадовать отца и мать, но Гаврилов удержал его: не надо прежде времени обнадёживать.
   Темнело быстро, как это всегда бывает в предгорьях. Снова в дом вошла Фатима. На конце лучины, которую она держала в руках, золотился огонёк. Фатима бережно поднесла лучину к фитилю лампы и, когда он загорелся, поставила лампу на приступок печки. Сухие, тёмные руки Фатимы мелькали над столом. На столе появились: большая деревянная миска с помидорами, закопченный чайник с длинным, узким носиком, плоский домашний сыр на холстине, стопка лепёшек. Порывшись на полке, Фатима достала оттуда и поставила на стол две глиняные пиалы и, скорее всего для Гаврилова, гранёный стакан - по всей видимости, единственную стеклянную посудину в доме.
   В дом вошли Хомутенко и Ельчин.
   - Товарищ лейтенант! - обратился Хомутенко. - Помните, Абдулла говорил о русской женщине? Я так думаю - надо найти её, своя всё же...
   - Правильно, Иван Кириллович, - отозвался Гаврилов, - надо за ней послать кого-нибудь.
   Абдулла с готовностью вызвался помочь. Выйдя на улицу, он вскоре вернулся и сообщил: туда, где живёт русская побежал соседский мальчишка. Но до аула далеко, на дворе уже ночь, женщина сможет прийти не раньше, чем утром.
   Усаживаясь за стол Ельчин с любопытством посмотрел на лампу, тусклым светом освещавшей небольшую комнату.
   - Интересно, как будто на машине времени в прошлое попал! - заметил он.
   Хозяйка поставила на стол миску с варёной кукурузой и встала у дверей, сложа руки на груди. Рядом с ней остановился вошедший Али.
   - Чего же это вы? - привстал Гаврилов. - Гости за столом, а хозяева у порога? Так не годится, давайте к нам!
   Пришлось повторить приглашение ещё раз, прежде чем Али и Абдулла решились сесть за стол. Фатима поставила для них пиалы и вышла.
   Абдулла разлил по пиалам чай, Али разломил лепёшку, подал половину Гаврилову. Затем взял пиалу, произнёс какую-то длинную фразу, сделал небольшой глоток.
   - Что он сказал? - поинтересовался Хомутенко.
   - Отец сказал, что русская армия - великая армия! Он говорит, что простым людям война не нужна! - перевёл Абдулла.
   - Правильно говорит, - кивнул головой Хомутенко.
   - Россия - Загория - мир! - торжественно проговорил Али.
   - Я заметил, что вы тоже русские слова знаете, - сказал Гаврилов. - Интересно, откуда?
   Али грустно улыбнулся и начал неторопливый рассказ...
   Прожив долгую жизнь, Али до сих пор помнит первого русского, с которым ему пришлось повстречаться. Тогда Али было двенадцать лет, и он вместе с отцом работал на уборке урожая, у местного богатея. На дворе стояла огромная машина с высокой трубой, эта машина крутила огромное колесо молотилки. Обслуживал машину пожилой светловолосый человек с небольшими усами. Одет человек был в старый халат, рваные штаны и простые обутки. Говорили, что это русский, бежавший из германского плена. Али подвозил к молотилки тяжёлые снопы пшеницы на паре быков. Сначала он побаивался усатого человека, да и не только Али побаивался, даже взрослые почтительно здоровались с русским и обходили его стороной. Однако русский оказался человеком простым, немного умел говорить на местном языке, скоро среди работавших на молотилке у него появились друзья.
   Механик, его звали Сергей, рассказывал, что в России раньше вся земля тоже была у богачей, простому народу жилось плохо. Потом рабочие и крестьяне поднялись против господ, скинули их, стали сами хозяевами своей жизни. Правда, на помощь русским богачам пришли богачи из других стран. Но простые люди победили в той войне, начали строить светлое будущее. Всё шло хорошо, работали на самих себя. Жить бы да радоваться, но не могли богатеи всего мира успокоиться, не давала им покоя мысль, что в России победили бедняки. Началась новая война, Сергей попал в плен, бежал, стал пробиваться к своим. Ночью сел на поезд, в пути заболел, думал, что не выживет. Пока болел, поезд пришёл в Загорию. Здесь занимался, чем придётся, перебивался случайными заработками, изредка помогали русские, жившие в Загории после революции. Один из них помог устроиться Сергею механиком.
   Али всегда жадно слушал рассказы русского, а Сергей учил мальчишку русским песням. Именно от Сергея и узнал Али много русских слов.
   Ещё до конца молотьбы Сергей внезапно исчез. Одни говорили, что его забрали полицейские, другие - что он поехал воевать с германцами. Больше Али так и не видел русского Сергея. В памяти навсегда остался этот добрый человек, его рассказы и песни, те слова, которым он научился.
   И вот сейчас, через очень много лет, старому Али почудилось, что его сегодняшние гости - сыновья механика Сергея.
   Желая понравиться русским, Али сказал, что тоже был солдатом и служил в Абопах.
   - Абопы! - Иван Кириллович кивнул головой. - Проезжали мы через них.
   Услышав голос Хомутенко, старик с живостью повернулся к нему:
   - Абопы, Абопы! - и заговорил, помогая себе руками, стал рассказывать о солдатской жизни. - Господа офицеры - звери! Простые парни, пригнанные из сёл и аулов, не видевшие города, шарахались от всего незнакомого. Офицеры, все из богатых семей, не считали солдат за людей, брезгливо морщились, когда приходилось говорить с ними. Ударить солдата - простое дело!
   Однажды солдат построили и объявили, что на севере бунтуют крестьяне, их посылают против бунтовщиков. Али не верил, что их заставят стрелять в безоружных. Солдаты стали выбрасывать патроны, Али Закир тоже выбросил. За это их посадили в карцер, потом загнали в богом забытый гарнизон на границе с Юртостаном. Там Али довелось немного повоевать.
   Вернувшись после солдатчины домой, Али сразу же принялся за хозяйство, которое едва держалось на плаву, налоги платить нечем, власти грозились описать имущество. Бился Али, как рыба об лёд, кое-как выкрутился. Потом женился, пошли дети...
   Горькая улыбка тронула губы старика: трудную жизнь пришлось ему прожить.
   С улицы вошёл немного сутулый парень. В нечесаных, чёрных, кудрявых волосах торчали запутавшиеся соломинки. Заношенный солдатский мундир с залатанными рукавами на нём висел мешком. Переступив порог, парень с изумлением уставился на незнакомых людей: наверно, не заметил, что во дворе, за сараем стоит автомобиль. Ельчин криво усмехнулся: "Тоже, поди, завоеватель"!
   - А это кто?- спросил Хомутенко у Абдуллы, кивая в сторону вошедшего.
   - Мустафа, брат, - ответил Абдулла.
   - Тогда зовите его к столу! - скомандовал Гаврилов. Ельчин покосился на лейтенанта, но смолчал.
   Мустафа поздоровался с гостями, снял свой мундир, бережно повесил на деревянную вешалку и, оставшись в одной холщовой рубахе, несмело присел на свободный краешек скамьи, возле Ельчина. Ельчин оглядел его, улыбнулся:
   - Мустафа, значит? - спросил, придвигаясь поближе к молчаливому соседу. - Ну, а я Тимур, понимаешь? - Ельчин хлопнул себя по груди.
   - Тимур? - переспросил Мустафа, осторожно тронул погоны Ельчина. - Сержант?
   - Сержант! - подтвердил Ельчин.
   Мустафа заулыбался, заговорил на своём языке. Абдулла перевёл:
   - Вспоминает сержанта, который был у него командиром. Тот только о себе беспокоился, брал, что получше, а солдат постоянно ругал и колотил.
   - Не, я не такой, - засмеялся Ельчин. - А чего он такой скукоженный?
   - Я не понимаю, что есть скукоженный? - спросил Абдулла.
   - Ну, согнулся весь, - пояснил Ельчин.
   - А, это у него рана болит, - ответил Абдулла. - У него в груди пуля осталась.
   - Где ранили твоего брата? - поинтересовался Ельчин.
   - Возле Хинкура.
   - Возле Хинкура, говоришь? - вскрикнул Ельчин так, что Мустафа вздрогнул, а все остальные обернулись к ним. Абдулла был не рад, что разговор зашёл о войне: он увидел, как сразу стали злыми глаза русского сержанта.
   - Хинкур? - ещё раз переспросил Ельчин. - В каком месте?
   - Возле водокачки, - упавшим голосом ответил Абдулла.
   - А где точно? - продолжал наседать Ельчин.
   Мустафа тихо заговорил, водя пальцем по столу. Абдулла переводил: возле кирпичной ограды, где стоят два пятиэтажных разрушенных дома.
   - А когда тебя ранили? - Ельчин привстал, сжимая край стола.
   - Осенью, седьмого октября.
   - Кириллович, ты послушай! Его седьмого октября ранило! Мы у этих самых домов оборону держали! Они на нас в тот день пять раз в атаку ходили! Вот ... - Ельчин посмотрел на притихшего Мустафу, рывком встал: - Смотри! - Быстро задрал форму, показал длинный багровый рубец на спине: - Может, это ты меня у тех домов подстрелил?
   Мустафа потихонечку отодвинулся от Ельчина.
   - Ну, чего ты испугался? - проговорил Ельчин, одёргивая майку. - Что было, того не исправишь. Теперь вот вместе сидим, за одним столом.
   Мустафа осторожно поднялся, молча выбрался из-за стола, зацепился ногой за скамейку, и, не говоря ни слова, вышел из дома. Ельчин недоуменно пожал плечами и опустился на своё место.
  
   ***
   Мустафа сидел возле костра, вороша палкой головёшки. Закат быстро догорал, потом совсем погас. Тени, колыхавшиеся вокруг огня, стали совсем тёмными. На душе было тревожно и муторно.
   Он давно ждал, когда в их дом войдут русские, и боялся этого момента. Почти наверняка они будут озлоблены, мстительны, ведь им есть за что мстить. Вот только вражды Мустафа к русским не испытывал, как не испытывал её и на войне. Другое чувство наполняло его тогда - гнетущая тоска. Чем же можно заглушить это чувство? Победой? Но после каждого завоёванного села впереди ждал вновь жестокий бой - лёгкой прогулки на север, как обещали в первые дни "посвящённые", так и не получилось. Добычей? Но что можно было взять в деревенских домах: кое-какую одежду? Но и эту нехитрую добычу приходилось бросать во время боёв, лишь бы голову сохранить, не то, что тряпки! Тоска повсюду преследовала Мустафу: в долгих переходах по пыльным дорогам, когда едкий пот заливал глаза, а плечи ныли от тяжёлого вещмешка. Когда, уткнувшись лицом в дно окопа, слушал свист осколков и пуль над головой и ждал смерти каждую секунду. Эта тоска напару со страхом тяжким грузом давила на сердце, когда под ругань командиров подымались в атаку, чтобы, усеяв свой путь убитыми товарищами, взять какие-нибудь домишки, за которыми снова были русские позиции, и снова огонь, и снова смерть, не щадившая никого.
   Однажды, когда полк находился в резерве, солдату Мустафе Закиру было приказано караулить захваченного в плен русского солдата. Младший офицер, ставя Мустафу на пост, пригрозил: "Упустишь - сам займёшь его место"!
   Крепко сжимая в руках автомат, Мустафа с опаской обходил вокруг глинобитного сарайчика, в котором находился пленный. Потихоньку молился, чтобы благополучно дождаться смены.
   Неожиданно пленный окликнул его по-загорски:
   - Послушай, парень, подойди сюда!
   Вступать в разговор с арестованным офицер запретил, но Мустафа растерялся: ведь его окликнули на родном языке! Между толстыми прутьями решётки поблёскивали глаза.
   - Ты где по-нашему разговаривать научился? - спросил Мустафа.
   - У себя дома! - улыбнулся в ответ пленный.
   - Ты - загорец? - удивился Мустафа.
   - Да, загорец, из Чачая. Загорец загорца всегда поймёт... А ты откуда родом? - задал вопрос пленный.
   Мустафа назвал своё село, пояснил: "Недалеко от границы с Юртостаном".
   - Вон откуда тебя пригнали "посвящённые"! - присвистнул пленный. - И чего тебе здесь надо?
   Мустафа смущённо пожал плечами. Он не знал, что ему надо в этих краях.
   Пленный, приблизившись вплотную к решетке, стал говорить:
   - Послушай, парень! "Посвящённые" на ваших жизнях наживаются, толкают впереди себя на убой! У нас в ущелье небольшой отряд, мы против "посвящённых" воюем. Скоро русские сюда придут, они не будут разбираться, кто сам, добровольно пришёл в армию, кого силой загнали. На войне сначала стреляют, потом разговаривают. Убьют тебя здесь! Выпусти меня и пошли к нам в отряд!
   - Не трави мне душу! - взмолился Мустафа. - Как я могу уйти?! Ведь потом нельзя будет дома появиться, сразу арестуют!
   - После войны не придётся "посвящённых" бояться, - продолжал убеждать пленный.
   Мустафа тяжело вздохнул: он всю свою жизнь кого-нибудь боялся. Дома, в Трижадах - муллу, лавочника, богатого соседа. В армии - офицеров, полевую полицию "посвящённых".
   А пленный всё уговаривал:
   - Как брата тебя наши ребята примут! Пойдём со мной!
   - Не могу я тебя выпустить! - преодолевая соблазн, отказался Мустафа.
   - Ну, тогда один уходи! - сказал пленный. - Иди вдоль ручья, к роще. Потом прямо в гору, только автомат спрячь. Как только наших встретишь, скажешь - Керим прислал.
   - Боязно мне как-то, - признался Мустафа.
   - Эх, ты, ишак тупоголовый! - выругался пленный.
   - Не соблазняй ты меня! - Мустафа отошёл в сторону.
   Пока не пришла смена, он не приближался к окну, но всё время чувствовал, что на него оттуда с укором смотрит пленный.
   Под вечер пленного забрали с собой "посвящённые". После этого события Мустафа серьёзно задумался: за что он воюет? Во имя чего рискует своей жизнью? Может, правда, бросить всё, но как? Прострелить себе руку или ногу? "Самострелов" наказывали очень жестоко, порой расстреливали. Убежать из части? Но на дорогах стоят заградительные отряды, из "посвящённых", полицейские патрули. Беглецов ловили, били плетьми, на лице ставили клеймо - "дезертир" и отправляли обратно на фронт, на передний край, в самую мясорубку.
   Когда начались бои под Хинкуром, Мустафа задумался: как бы, пока жив, сдаться в плен? Он решил перебежать ночью, когда стихнет бой. Но младший офицер находился в постоянном страхе, что его солдаты разбегутся, как зайцы, и не спал, наблюдая за ними. Ночью перебежать не удалось.
   Утром солдат подняли в новую атаку. Вот уже целую неделю наступали на водокачку и не могли приблизиться к ней ни на шаг. Русская артиллерия открыла заградительный огонь. Впереди, застилая небо, чёрной стеной стоял дым, летели вверх комья земли.
   Солдаты не спешили выходить из окопов. Не торопился и Мустафа. Пинок офицера тяжёлым ботинком в бок заставил его выкарабкаться за бруствер.
   Снаряды рвались среди наступающих загорцев. Один за другим солдаты падали, кое-кто повернул обратно, повернул и Мустафа. Но из-за только что оставленных ими своих же окопов застрекотал пулемёт: он стрелял по отступающим. Мустафа видел перекошенное лицо офицера, слышал, как тот орал: "Стойте, поганые свиньи! Всё равно вам конец"! Солдаты заметались между двух огней. И тогда Мустафа решился: на ходу бросив автомат, побежал в сторону русских.
   - Закир, назад! Пристрелю, как бешенного пса! - нёсся в спину рёв офицера, но Мустафа побежал ещё быстрее. И вдруг ощутил тупой удар в спину. В глазах сразу потемнело и Мустафа провалился в пустоту...
   Очнулся он от ночной прохлады. Пошевелился, всё тело пронзила острая, нестерпимая боль. Правая рука совсем не двигалась. Мустафа с трудом приподнял голову, осмотрелся: вокруг лежали неподвижные тела, потом услышал чьи-то шаги. Неужели русские?! Мустафа видел, как "посвящённые" после боя добивали раненных русских солдат. А что, если и русские так же поступают? Правда, отец рассказывал, что русские - добрые люди, но кто его знает, война может озлобить и доброго человека. Мустафа закрыл глаза, затаил дыхание - будь что будет.
   Те, кто шёл по полю разговаривали по-загорски. Это оказались санитары. Мустафу положили на носилки и понесли в госпиталь. У него пуля пробила лопатку и застряла в груди. Когда Мустафа пришёл в сознание окончательно, врач стал готовить его к операции - извлекать пулю. Мустафа испугался, что офицер доложил об его дезертирстве, а когда вынут пулю, увидят, чья она, и всё будет доказано. Он умолял врача: "Не надо, не режьте меня"! Врач, немного подумав, согласился: всё равно солдат к военной службе не пригоден.
   Так, со страхом, вдруг офицер узнает о том, что Мустафа Закир жив и находится в лазарете, он ждал прихода патруля. Пуля в груди мешала дышать, но приходилось терпеть. Главное - скорее бы выписали, отправили домой.
   Уже перед самой выпиской в палату явился какой-то старший офицер, окружённый свитой. Сердце Мустафы ушло в пятки. Офицер вышел на середину палаты, и картинно воскликнул, обращаясь к сопровождавшим его лицам:
   - Вот они, мужественные солдаты! Великая Загория не забудет своих героев!
   После этих слов генерал стал прохаживаться между койками. Проходя мимо койки Мустафы, генерал бросил взгляд на него и неожиданно остановился. Мустафа покрылся липким потом: неужели генералу известно, что солдат Закир дезертировал с поля боя? "Как зовут?", - спросил генерал. Мустафа ответил дрожащим голосом, едва шевеля губами. Генерал сделал знак своему адъютанту. Тот что-то записал в толстый блокнот. "Ну, всё кончено, - подумал Мустафа, - сейчас прикажет арестовать". Он отвернулся к стенке, зажмурил глаза, ожидая худшего. Вдруг он почувствовал - на его грудь что-то положили. Боязливо приоткрыв глаза, Мустафа увидел, что генерала в палате нет. Пошарил здоровой рукой по груди, нащупал кусочек металла. Это оказался орден, в форме восьмиконечной звезды, золотистого цвета, с надписью по кругу, арабской вязью. Мустафа растерянно крутил в руке свою неожиданную награду. Вечером, когда стали разносить ужин, санитар объяснил ему, что командование "посвящённых" прислало несколько орденов и медалей для загорских солдат, отличившихся под Хинпуром. Загорский генерал, не долго думая, приехал в лазарет, в каждой палате без разбора раздал по три награды.
   Так, неожиданно для себя Мустафа превратился из преступника в героя. Уже после выписки из госпиталя он узнал о гибели своего командира. На душе стало немного полегче. Мустафе выписали свидетельство об инвалидности, выдали немного денег, билет на поезд и отправили домой.
   Чем дальше Мустафа удалялся от фронта, тем больше внимания привлекала его награда. Приставали с вопросами: за какие подвиги получил? Приходилось придумывать что-то, похожее на правду. Один из попутчиков, пожилой, но невероятно подвижный, словно ртутный шар, пришёл в восторг, когда узнал, что Мустафа получил орден за бои под Хинкуром. Он непрерывно говорил, что скоро воины Загории одержат славную победу, бескрайние просторы, плодородные земли, тучные стада - всё это будет принадлежать достойным воинам и "посвящённым". Мустафа слушал всё это, ему было неудобно от такой бессовестной лести. Уже перед самым домом старый крестьянин, ехавший в одном вагоне с Мустафой, сказал:
   - Дали тебе железку на тряпочке, а здоровье забрали!
   После этих слов на душе опять стало муторно.
   На следующий день после возвращения домой Мустафа стал искать какую-нибудь работу: сидеть на шее у отца было неудобно, помочь в хозяйстве ему Мустафа мало чем мог - какой из него работник с одной рукой. Местный богатей встретил Мустафу хорошо, воин, живой вернулся, да ещё с орденом - большая редкость, но на работу не взял.
   Мустафе советовали поехать в город, попытаться устроиться на работу там, орден мог бы помочь ему в этом. Но Мустафа, как и многие селяне побаивался города, да и без него безработных калек там хватает. Была и ещё одна причина, державшая его в Трижадах: давно уже его сердце присушила Малика, дочка соседей.
   Мустафа полюбил её ещё до войны, крепким, здоровым и весёлым парнем, когда ему было восемнадцать лет, и он мог не хуже других отплясывать на деревенских вечеринках. Для Мустафы Малика была лучшей не то что в Трижадах, а во всём мире. Да и Малика смотрела в сторону Мустафы ласково. Они решили, что осенью, когда будет убран урожай, Мустафа зашлёт сватов в дом Малики. Но неожиданно началась война, летом Мустафу забрали в солдаты: объявили срочный внеочередной набор. Малика дала слово ждать, пока Мустафа отслужит свой срок - три года. Мустафу сразу же отправили на фронт, а осенью ранили.
   Ещё в госпитале он пытался свыкнуться с мыслью, что теперь и нечего думать о женитьбе на Малике, не отдадут её родители за увечного.
   Первое свидание после разлуки несмотря ни на что было радостным. Малика и слушать не хотела о том, что они не смогут быть вместе. Она уверяла, что уговорит отца дать согласие на свадьбу. Вот только где они будут жить? Она знает - отец никогда не согласится отпустить её в такой бедный дом, как дом Али Закира. Хозяйство отца Малики не такое уж богатое, но всё же покрепче, чем у Закиров. Может быть, он согласится принять в дом Мустафу?
   "Нет! - возразил Мустафа Малике. - В хозяйстве твоего отца нужны рабочие руки, а у меня - только одна".
   Следующая встреча получилась невесёлой. Малика сказала, что отец ничего не хочет слышать о Мустафе...
   Набравшись мужества, Мустафа сказал себе: вместе им всё равно не быть, надо вырывать Малику из сердца, но не так-то легко это было сделать...
  
   ***
   Мустафа сидел, задумчиво глядя в костёр. Тут сзади послышались шаги, он обернулся: к огню не спеша, подходил русский сержант.
   Ельчин вышел из дома для того, чтобы взять несколько пачек сигарет, которые хотел оставить хозяевам за гостеприимство. Когда Тимур заметил Мустафу, понуро сидящего у костра, подумал: не обиделся ли на него этот парень?
   - Ты чего, солдат, пригорюнился? - весело спросил Ельчин, присаживаясь рядом.
   Мустафа виновато улыбнулся и что-то прошептал.
   - Не понимаешь, значит? Вот задача, в вашем языке я не волоку, - огорчился Тимур. - Да и ты - с нами воевал, а говорить не научился!
   - Русски - мало понимай, - сказал Мустафа и снова замолчал.
   Молчал и Ельчин, глядел на языки пламени, снующих по головням. Красноватые блики пламени метались по лицам.
   Желая завязать разговор, Ельчин спросил:
   - Тебе сколько лет?
   Мустафа смущённо улыбнулся, пожал плечами в ответ: не понимаю, мол.
   - Сколько лет тебе, говорю? - переспросил Ельчин. - Мне - двадцать один! - ткнул себя пальцем в грудь, потом на пальцах показал - 21.
   Мустафа обрадовано закивал головой, тоже показал на пальцах - двадцать один, хлопнул себя в грудь.
   - Одногодки, значит? Доброе дело. А ну, повтори - двадцать один, - сказал Ельчин.
   - Двасатьадин, - повторил Мустафа, голос его дрогнул. Он показал на свою искалеченную руку: - Плохо. Инвалид.
   - Вот чудак! - изумился Ельчин. - Какой ты инвалид?! Мужик молодой, не пропадёшь!
   Сказал это, а потом подумал: кому здесь нужен однорукий? Крестьянствовать Мустафа не сможет, в городе без профессии делать нечего.
   - Да, положеньице, - вздохнул Тимур, вытащил из кармана пачку сигарет, протянул Мустафе. Тот несмело протянул руку.
   - Бери смелей, не робей! - ободрил Ельчин.
   - Спасибо, Тимур, - поблагодарил Мустафа.
   Они прикурили от уголька по очереди. Сделав несколько затяжек, Ельчин спросил:
   - На фронт больше не хочешь?
   - Нет! - решительно ответил Мустафа. - Война - плохо!
   - Понял, значит? - спросил Ельчин.
   Мустафа оживился, стал объяснять, помогая себе руками: это он понял давно, когда ещё охранял пленного.
   - Так ты в разведке, что ли служил? - попытался угадать Ельчин.
   - Нет, не разведка, я - солдат, стрелять, - продолжал объяснять Мустафа. - Я был охранять, караул.
   - Ты в охране стоял? - догадался Ельчин. - Если не врёшь, значит, правда понял, что война это плохо.
   И всё-таки трудно было свыкнуться Ельчину с тем, что он мирно сидит рядом с одним из тех, с кем совсем недавно бился насмерть. Сердце продолжала глодать злоба: "А ведь вполне возможно, что это он меня пометил"...
   - Ты в Абопах был? - спросил Тимур у Мустафы.
   - Абопы? - переспросил Мустафа. - Нет, лазарет был, потом - дом.
   - Из госпиталя домой поехал? - продолжал догадываться Ельчин. - Понятно, а я вот из госпиталя на фронт еду.
   - Фронт - плохо, - сказал Мустафа.
   - Что же поделаешь, плохо-неплохо, а воевать приходится, - вздохнул Тимур.
   Мустафа замолчал, мучительно вспоминая запомнившиеся ему за время войны русские слова, и, показав на свою больную руку, опять проговорил с грустной улыбкой:
   - Работа - плохо, жить - плохо...
   - Да чего ты сопли распустил - плохо да плохо?! - прикрикнул Ельчин. - Не плакать надо, а что-то делать.
   Из разговора за столом Тимур знал о Малике - о ней рассказал Абдулла. Было жалко этого парня, казалось странным, из-за раненой руки может поломаться не только любовь, но и жизнь. Хотелось чем-то утешить, только вот чем?
   Неслышно подошла Фатима, что-то сказала Мустафе, показала рукой на дом. Но Мустафа словно не услышал её и остался сидеть возле потухающего костра. Вяло шевелилось совсем слабое пламя: догорала последняя головёшка. Угли покрывались серым налётом пепла, гасли один за другим, на лица всё плотней ложились тени.
   Повеяло холодом наступившей ночи. Ельчин зябко передёрнул плечами, повернулся к Мустафе, хотел сказать, пора, мол, в хату идти. Мустафа сидел, задумавшись, и Ельчин не стал его тревожить.
  
   ***
   Расстелив на столе простенькую скатерть, Фатима потчевала Гаврилова горячей кашей. Теперь она уже больше не боялась русских.
   Как только русские войска перешли границу Загории, по Трижадам поползли тревожные слухи. Говорили, что в армии у русских только офицеры русские, а солдаты - заросшие волосами получеловеки. Едят эти получеловеки только сырое мясо и совсем не понимают человеческой речи. Говорили, что русские всю молодёжь отправят на работу в Сибирь. Оставшимся жителям на руку поставят номер и отберут всё имущество. Одним словом рассказывали такие страхи, от которых стыла в жилах кровь.
   Хотя Фатима теперь и не боялась пришельцев, но на душе по-прежнему было нелегко: где-то в России, может быть, руками вот этих людей, сидящих сейчас за столом, убит её Ибрагим, а ещё раньше - ранен Мустафа. Конечно, каждый солдат выполняет то, что ему прикажут. Али рассказывал, что во время забастовки солдаты стреляли в безоружных людей, в своих же соплеменников. Русские стреляли не по своим, они стреляли в тех, кто пришёл завоёвывать их землю. Вот сидят русские солдаты, гости в её доме: они стреляли в её сыновей, а её сыновья стреляли в них. И зачем Аллах допускает такое?! Фатима считала, что войны случаются от людской зависти. Почему нет управы на тех, кто затевают войны? Неужели Всевышний не в силах предотвратить это? "Аллах велик", - в испуге бормотала женщина, виня себя в том, что посмела усомниться во всемогуществе божьем...
   Абдулла в обществе русских чувствовал себя легко, переводил вопросы отца, который допытывался у Гаврилова, как же живёт простой народ в России, какая жизнь теперь настанет у них, в Трижадах?
   Гаврилов обстоятельно рассказывал, иногда замечал, что самые простые вещи вызывают изумление у слушателей.
   - Ну, а у вас в селе создадут временную комендатуру, помогут навести порядок. Правда, тяжеловато придётся первое время, молодёжи-то маловато осталось, - Гаврилов прикурил сигарету, затянулся несколько раз. - Не думал я, что придётся повоевать, особенно за границей. Дед у меня с немцами воевал, до Берлина дошёл, до столицы германской. Много мне рассказывал, как воевал, про разруху говорил. Мы живём в Сибири, там войны не было, дом целый остался, а вот хозяйство в упадок пришло. В колхозе работали за трудодни, денег не платили, выдавали зерном, картошкой. Тяжело пришлось, но ничего, выжили. Дед говорил: "Были бы руки и голова - остальное приложится". Вы, я заметил, тоже люди рукастые, с голоду не помрёте.
   - Товарищ лейтенант! - обрадовано прокричал появившийся на пороге Ельчин. - Здесь ещё есть наши! Вот сосед ихний видел!
   Рядом с Ельчиным переступал босыми ногами маленький сухонький мужичок. Узкие холщовые штаны делали его ноги похожими на палки. В руках он мял старую баранью шапку, наверно, его ровесницу: первоначальный цвет и форму шапки угадать было невозможно.
   Ельчин пояснил - сосед возвращался домой через площадь возле управы и видел, как во двор заехали русские солдаты.
   - Может статься, что попутчики, - Гаврилов поднялся из-за стола. - Надо сходить, узнать.
   - Разрешите с вами, товарищ лейтенант? - поспешно спросил Ельчин. Что-нибудь узнать, разведать, с кем-нибудь познакомиться было его любимым развлечением. Но Гаврилов решил, что лучше будет с собой взять спокойного и рассудительного Хомутенко, чем чересчур живого Ельчина, ответил:
   - Нет, останься здесь, пригляди за машиной.
   - Слушаюсь... - не скрывая разочарования, протянул Тимур.
   Сосед довёл Гаврилова и Хомутенко до здания управы, а сам, отосланный офицером, ушёл домой.
   Дверь управы, выходившая на улицу, была закрыта, окна наглухо закрыты ставнями. Гаврилов нажал рукой на калитку, та оказалась тоже запертой. Тогда он постучал. Дверь немного приоткрылась. В образовавшуюся щель высунулся солдат в новенькой форме.
   - Чего надо? - недружелюбно поинтересовался он.
   - Позовите старшего по званию, - ответил Гаврилов, оставляя грубость без внимания.
   - Подождите, сейчас доложу, - солдат плотно закрыл за собой дверь.
   Ждать пришлось недолго. Вскоре солдат распахнул дверь и калитку, пригласил:
   - Входите, товарищ лейтенант!
   Во дворе стояла покрытая слоем пыли легковушка. Солдат указал рукой на распахнутую дверь:
   - Заходите, подполковник ждёт.
   - Хомутенко, останьтесь здесь! - распорядился Гаврилов.
   Хомутенко снял автомат с плеча, присел на лавочку возле ограды, рядом с входом в дом. Хотел поговорить с солдатом, который встретил их, расспросить, кто они, куда едут, но тот куда-то скрылся.
   Подполковник встретил Гаврилова на пороге: уже в годах, с обвисшими веками, толстыми, негритянскими губами. Он пристально, даже, как показалось Гаврилову, с какой-то недоброй строгостью посмотрел на него и произнёс, немного механически выговаривая слова:
   - С кем имею честь?
   Гаврилов представился, в свою очередь спросил: не по пути ли им добираться до фронта?
   - Вы меня извините, лейтенант, - игнорируя вопрос, проговорил подполковник, - но, как говорится, бдительность превыше всего. У вас есть при себе документы, удостоверяющие личность?
   - Разумеется, есть, - Гаврилов вынул из кармана удостоверение и показал подполковнику и в свою очередь попросил того предъявить документы: таков был общепринятый порядок взаимопроверки, когда встречаются незнакомцы.
   Своё удостоверение подполковник показал охотно, можно сказать, даже с радостью, сказав при этом:
   - Правильно действуете, лейтенант, - усмехнулся. - А то, может, я "посвящённый", который переоделся в чужую форму?
   Подполковник подтолкнул Гаврилова к дверям и пригласил, переходя на "ты":
   - Заходи, лейтенант, в дом, потолкуем.
   В просторной комнате на длинном столе, заставленном мисками с едой, стояла керосиновая лампа, ярко светившаяся. В остальном же всё находилось в полном беспорядке: ящики из шкафов были выдвинуты, всюду валялись бумага, разорванные папки. Небольшой диван, отодвинутый от стены, лежал на боку, на нём сверху лежал сундучок.
   - Проходи, лейтенант, к столу, выпьем ради встречи! - пригласил подполковник и сам сел за стол. - Так говоришь, из госпиталя, свою часть догоняешь? - расспрашивал он, подливая в стаканы красное домашнее вино из оплетенного кувшина. - Понятно. Ну, и мы тоже самое. Говоришь - хочешь вместе ехать? Добро, вместе веселее, да и спокойнее. Ты всем этим аборигенам не верь, лейтенант, это они на вид такие приветливые, а на самом деле...
   "Ну, это ты, товарищ подполковник, загнул - насчёт аборигенов", - хотел возразить Гаврилов, но воздержался: может быть, подполковник - один из озлобленных войной людей, которые до сих пор видят во всех загорцах только врагов.
   Желая переменить разговор, Гаврилов спросил:
   - Нас, наверное, почти в одно время ранило? Меня - как только на границу вышли, а вас?
   - Раньше, лейтенант, много раньше! - бросил в ответ подполковник.
   - Когда же? - поинтересовался Гаврилов.
   - Зимой, - односложно ответил подполковник. - Да что там вспоминать! Ты давай пей за нашу победу!
   - А в котором месте вы были ранены? - продолжал допытывать Гаврилов.
   - В котором, в котором, - проворчал подполковник. - В районе Астрахани.
   - Неужели? - обрадовался Гаврилов. - Я тоже там воевал. Вы в Восточную или Западную группу входили?
   - В Восточную, - ответил подполковник.
   - И я был в Восточной! А часть какая?
   Подполковник назвал номер своей части, спросил номер полка Гаврилова.
   - Соседи, значит, - улыбнулся подполковник, услышав ответ. - Да ты пей, лейтенант, пей, вина хватит.
   Вслед за полковником Гаврилов выпил свой стакан. Вино оказалось хорошим, выдержанным.
   - Хорошо мы тогда натрепали холку "посвящённым", - начал было вспоминать пережитое Гаврилов, но подполковник почему-то не был расположен к воспоминаниям. Он лишь подливал вино в стаканы, да приговаривал:
   - Пей, лейтенант!
   На все вопросы Гаврилова - где, когда, с кем воевал, как его ранило - подполковник отвечал односложно, не мог вспомнить названий деревень, пару раз задал вопросы не в тему и, в конце концов, раздражённо сказал:
   - Меня и ранило тогда, и контузило - всю память отшибло!
   Чувствовалось, что подполковнику просто не хотелось говорить о том, о чём, наоборот, очень хотелось сейчас поговорить Гаврилову, как всякому фронтовику, встретившему фронтовика.
   "Почему так? - удивился Гаврилов. - Может быть, есть у него какая-нибудь причина, чтобы отмалчиваться? В конце концов, не хочет говорить - не надо!". И Гаврилов заговорил о другом.
   Подполковник старался поосновательней накачать своего гостя, но Гаврилов пить больше не стал. Несмотря на все уговоры, поднялся, поблагодарил за угощение и, сказал, что утром, как они и договорились, заедет за подполковником, чтобы дальше ехать вместе.
  
   ***
   Ельчин перебирал вещи в салоне автомобиля: всё искал и никак не мог найти пару блоков сигарет, припрятанные на всякий случай. Тимур хотел угостить Мустафу, Али и Абдуллу Закиров, у тех была напряжёнка с куревом.
   Между тем костёр совсем погас. Мустафа поднялся и побрёл к калитке. Молча остановился там, глядя на тёмную улицу. Ни одно окно не светилось, ни единой живой души. И тут у соседней хаты кто-то заговорил. Мустафа узнал голос соседа, окликнул:
   - Керим!
   Сосед отозвался, Мустафа пошёл на голос. Керим стоял за забором, в своём дворе и разговаривал с тремя другими соседями, стоявшими на улице.
   - Чем там у вас русские занимаются? - спросил Керим.
   - Да только что поужинали, - ответил Мустафа.
   - Ну, и какие они? - спросил один из соседей.
   - Да как мы, нормальные люди, - пожал плечами Мустафа.
   - Нормальные люди? - с издевкой переспросил сосед. - Я тоже так думал. Но только эти нормальные люди всё у нас отберут, а самих отправят в Сибирь!
   - Что за бред? - удивился Мустафа. - Откуда ты это взял?!
   - От них же самих! - почти крикнул Керим.
   Керим вытащил из шапки аккуратно сложенный листок:
   - Вот приказ русского военного коменданта!
   - Кто тебе это дал? - спросил Мустафа.
   - Я провожал русского офицера к другим русским, тем, что остановились в управе, - принялся объяснять Керим. - Обратно шёл мимо чайханы, повстречал чайханщика. Он дал мне эту бумагу и попросил: прилепи, говорит, куда-нибудь на видное место, а то мне в ваш край идти далеко.
   - А что там написано? - спросил один из соседей.
   - Всё у нас забрать, а нас самих отправить в Сибирь! - ответил Керим. - Такого даже при "посвящённых" не было!
   - Да в Сибири медведей больше, чем людей! - запричитал первый из соседей.
   - Надо всё имущество спрятать, а скот в горы угнать! - предложил второй сосед.
   - Что же делать?
   - А я слышал, что все долги с нас спишут, каждому землю дадут по едокам, - робко вставил третий сосед.
   - Жди, как же! Ещё нашу землю заберут и заставят работать бесплатно! - высказал предположение первый сосед.
   - И ещё деньги заставят платить за то, что разрешат работать на своей же земле! - поддакнул второй сосед.
   - Ой, увидим, не обрадуемся, - грустно вздохнул третий сосед.
   - Подождите, - удалось, наконец, вклиниться в разговор Мустафе. - Я сейчас спрошу...
   Ельчин всё ещё продолжал рыться в машине.
   - Сержант! Тимур! - несмело окликнул его Мустафа.
   - Чего, Мустафа? - отозвался Тимур.
   Кое-как Мустафе удалось объяснить, в чём дело.
   - Брехня! - без раздумий решил Ельчин. - Не может быть такого приказа, вы что-то напутали. Так и передай своим соседям, понял?
   Мустафа обрадовано закивал головой и поспешил к калитке, но с полдороги вернулся и позвал с собой Ельчина. Он хотел, чтобы русский сержант сам всё объяснил.
   У соседнего дома людей стало больше, чем несколько минут назад. Слышался тревожный, приглушённый гул голосов. Когда подошли Тимур и Мустафа, голоса разом смолкли. Взяв из рук Керима бумагу, Мустафа протянул её Ельчину. Тот лишь махнул на неё, положил руку на плечо Мустафе:
   - Растолкуй народу, пусть не поднимают панику!
   Мустафа как смог, перевёл слова Ельчина. Крестьяне внимательно выслушали, но расходиться не спешили, словно ожидая ещё чего-то.
   - Вот темнота! - рассмеялся Ельчин. - Поверили какой-то липе! Что это за листовка? Дай-ка посмотреть!
   У калитки им встретились Гаврилов и Хомутенко, только что вернувшиеся из управы.
   - Товарищ лейтенант! - доложил Ельчин, когда они вошли в дом. - Тут местное население забузило, переживают, отберут у них, мол, всё. Я с ними провёл разъяснительную работу, что это пустой трёп. Какая-то бумажка мозги им затуманила, вот она.
   Ельчин протянул листок. Гаврилов внимательно рассмотрел его. На листке была только арабская вязь. Это сразу же насторожило Гаврилова: обычно приказы подобного рода печатали на двух языках - русском и арабском.
   - Ну, и как, поняли тебя местные жители? - спросил Хомутенко.
   - Да в лёгкую! - голос Ельчина звучал уверенно. - Я кому хочешь, и что хочешь, втолковать могу!
   Гаврилов протянул листок Абдулле и спросил:
   - Что здесь написано?
   Абдулла склонился к листку и стал, медленно шевеля губами, читать. Лицо его стало мрачным. Дочитав листовку до конца, он, не проронив ни звука, передал её Али.
   - И всё же, о чём написано в листовке? - снова спросил Гаврилов, но Абдулла словно оглох.
   Гаврилов ещё раз нетерпеливо переспросил.
   - Подожди, - хриплым голосом произнёс Абдулла. Не веря своим глазам, Абдулла начал читать:
   - "Запрещается продавать и передавать другим лицам скот, любой сельхозинвентарь, продукты питания. Запрещается забой скота и птицы - до определения имущества, подлежащего передаче в общественную собственность.
   Учёт имущества, подлежащего передаче в общественную собственность, производится специальными комиссиями. Лица, скрывающие вышеназванное имущество от учёта, а также уклоняющиеся от передачи его в общественную собственность, подвергаются строгому наказанию, вплоть до высылки в Сибирь и конфискации всего имущества".
   И подпись внизу: "Российский военный комендант".
   Растерянно посматривая то на листовку, то на Гаврилова, Абдулла передал ему содержимое прочитанного.
   "Неужели и Абдулла и Али поняли неправильно? Не должно быть, оба грамотные. Жаль, сам не могу прочитать. Может быть, там что-нибудь другое? Но что бы там не было - наши такого приказа дать не могут, никак не могут", - пронеслось вихрем в голове у Гаврилова.
   Решительным жестом сложив листовку вдвое, Гаврилов твердо сказал:
   - Враньё!
   Лицо Али посветлело. Тыча пальцем в странный приказ, он стал что-то оживлённо толковать Абдулле.
   - Откуда взялась эта листовка? - спросил Гаврилов у Ельчина. Тимур объяснил.
   "Как быть? - Гаврилов почувствовал себя в неловком положении. Вроде он не обязан ввязываться в подобные дела. - Но разве можно остаться в стороне? Ведь на всю нашу армию позор от этой грязной писульки падает. Докладывать о происшествии здесь некому, надо решать самому. Но как это сделать?".
   И Гаврилов после некоторого раздумья произнёс:
   - Ну-ка, пойдём в управу! Надо до конца разобраться в этом деле.
   - Выходит, мы вместо комендатуры будем? - спросил Ельчин.
   - Придётся, раз в такую глухомань забрались, - ответил Гаврилов.
   Гаврилов позвал с собой Абдуллу.
   - Будешь переводчиком, - пояснил лейтенант.
   Абдулла согласно кивнул головой. Вместе с ними засобирался и старый Али. Фатима подбежала к мужу, что-то торопливо и просительно зашептала, дёргая за подол рубахи. Но Али лишь сердито отмахнулся в ответ.
  
   ***
   По пустынной улице, погрузившейся в темноту позднего вечера, двигалась странная процессия. Первым вприпрыжку двигался Керим, за ним шли Абдулла, Гаврилов, Ельчин с автоматом на груди, замыкал процессию Хомутенко. Старый Али солидно ступал чуть поотстав, а следом тянулись несколько соседей, желавшие лично удостовериться, как русский офицер отдаст распоряжение приказчику считать страшный приказ недействительным.
   Керим, припрыгивая на ходу, поворачивался к Абдулле, о чём-то сердито говорил, грозил кулаком. Скорее всего, он ругал тех, кто привёз этот приказ.
   В окнах управы не было видно ни единого огонька. Али поднялся на крыльцо, сильно постучал в закрытую дверь, крикнул:
   - Масут! Открой!
   За дверью послышались шаги, брякнул засов. На пороге показался босой, с реденькими волосами на затылке, старик, в привычной уже длинной рубахе. Он затравленно посмотрел на русского офицера, с покорностью поклонился. Гаврилов спросил:
   - Где управляющий?
   Абдулла перевёл вопрос. Масут засуетился, замахал руками, показывая на дом.
   - Масут говорит, что с вечера был дома, - перевёл ответ Абдулла.
   - Масут, пригласите управляющего сюда! - распорядился Гаврилов.
   Масут часто закивал головой, поспешно скрылся в доме и почти сразу же вернулся с плоским светильником. Он обошёл дом, открыл висящий на дверях замок и вошёл в большую комнату. Следом за ним в комнату зашли все, кроме заробевшего вдруг Керима. В комнате стояло два стола: один попроще, с бумагами, набором цветных ручек и карандашей - наверное, стол писаря. Другой стол был побольше размером, посолидней - стол управляющего. Рядом стоял большой, старинный сейф. Вдоль стены стояли грубо сколоченные лавки для посетителей. Масут поставил светильник на сейф, что-то сказал Абдулле и торопливо вышел.
   - Он пошёл за управляющим, - пояснил Абдулла.
   Вскоре Масут вернулся, но один, без управляющего. Абдулла задал ему несколько вопросов. Масут быстро затараторил, помогая себе руками.
   - Он говорит, что управляющего нет дома, и где он - неизвестно, - перевёл Абдулла.
   "Наверное, почувствовал неладное и спрятался!" - подумал Гаврилов.
   - Послушай, Абдулла, попроси Масута, пусть подробно расскажет, кто и когда привёз фальшивый приказ. Он ведь писарь, должен знать, - обратился Гаврилов к Абдулле.
   Оказалось, что несколько бумажек передал управляющему русский офицер.
   - Может быть, это тот офицер, к которому мы сюда приходили? - предположил Гаврилов.
   Масут подтвердил: да, передал именно тот офицер, который остановился в доме для приезжих.
   "Что же делать?", - спросил Гаврилов у самого себя, мучительно искал выход из сложившийся ситуации. Можно ничего не делать - переночевать и уехать утром дальше. Никто не приказывает разбираться. Но всё же, как эти липовые приказы попали к подполковнику? Случайно? А если нет? Может, подполковник вовсе не подполковник? Но все документы у него в полном порядке... Тогда почему он пытался замять разговор о прошлых боях? И участвовал ли он в них? Что делать? Задержать его? Так просто это сделать не удастся. С ним - трое, у всех автоматы, да и вдруг всё-таки подполковник - свой?
   Гаврилов мучительно искал правильный путь, но поиски давались очень трудно.
  
   ***
   В то время, пока Гаврилов с товарищами садились за стол в доме Али Закира, Юсуф, местный купчик, закрыл свой магазин и, забрав из кассы дневную выручку, пошёл домой. Он жил там же, где и торговал: из магазина в квартиру вёл прямой ход. Юсуф жил один, жена его рано умерла. По хозяйству Юсуфу за небольшую плату помогала старуха соседка. Сейчас она уже ушла, приготовив ужин и поставив его на стол.
   На улице стало совсем темно. Нащупав в кармане спички, Юсуф засветил керосиновую лампу. Потом с кряхтением нагнулся, тучен был Юсуф, вытащил из-под половицы небольшую жестяную банку, поставил её на стол. Вынул из кармана выручку за день - сложенные купюры и горсть мелочи - положил её рядом с банкой. Подвинул к столу стул и тяжело опустился на него. Только Юсуф начал считать деньги, как в окно кто-то постучал чуть слышно, как-то опасливо. Юсуф вздрогнул, накрыл деньги ладонью. Потом сгрёб деньги в банку и быстро сунул её обратно в тайник.
   - Кто там? - спросил Юсуф.
   - Это я, дядя, открой, - послышался из-за окна робкий голос.
   Юсуф покрылся холодным потом. С поразительной резвостью выбежал Юсуф из дома.
   Наверно, не прошло и минуты, как Юсуф вошёл обратно. За ним скользнул, словно уж, худощавый человек в помятом костюме и такой же кепке. Ботинки у человека были белыми от пыли. В руках он держал спортивную сумку и трость с узорной ручкой. Его глаза, глубоко посаженные, были воспалены и беспрестанно бегали. Это был сын брата, родной племянник Юсуфа, Хамид, живший с родителями в столице. Дядя не видел племянника несколько лет.
   - Прошу тебя, дядя, - умоляющим тоном произнёс Хамид, - никто не должен знать, что я здесь!
   - Хорошо, - с недовольным видом согласился Юсуф.
   Он никак не ожидал, что племянник появится у него. Уж, не от русских ли, часом спасается? Видно, не довели до добра тёмные делишки, о которых Юсуф давно догадывался.
   Словно закормленный селезень, вперевалку, Юсуф подошёл к окнам, плотно задёрнул шторы. Потом повернулся к племяннику, раздражённо спросил:
   - Что ты ещё натворил? Отвечай!
  
   ***
   Юсуф знал, что его племянник занимается мелкой спекуляцией, мечтает выбиться в "большие" люди. Перед войной с Россией Юсуф узнал, что Хамид поступил в ряды "посвящённых". Дядя был не против, он считал Хамида способным, смышленым парнем, способным через политику добиться больших высот.
   Хамид с дружками рыскал по городу, искал недовольных порядками "посвящённых", разгонял митинги. Во время войны Хамид поступил на службу в тайное отделение министерства безопасности. Его направили рабочим в железнодорожное депо, и поручили проследить, кто ведёт агитацию против "посвящённых".
   Спустя месяц в кармане своего плаща Хамид нашёл записку: "Если хочешь жить - исчезни!". Пришлось из депо уйти. Но Хамид не остался без дела. За донесения ему неплохо платили, даже пообещали хорошую должность в Юртостане, но война повернулась в худшую сторону для "посвященных", и должность уплыла из рук.
   Незадолго до вступления российских войск в Абопы, Хамид перестал выходить из дома, и не только потому, что на улицах то и дело рвались снаряды и свистели пули. Не только потому, что обозлённые выходом Загории из войны лютовали "посвящённые". Больше всего Хамид боялся, что его схватят простые люди: в городе вспыхнуло восстание загорцев против полиции и войск "посвящённых". Кое-где власть перешла к повстанцам.
   Хамид не выдержал, в страхе прибежал к своему начальнику и спросил: как спастись? Начальник приказал идти на пункт сбора "добровольцев". Под пули Хамид лезть не собирался и поэтому решил в ряды "добровольцев" не вступать.
   С этого дня Хамид стал прятаться и от своих соратников, и от русских солдат. Наконец, стрельба в городе стихла. Хамид осмелился высунуть нос из дому. И надо же было такому случиться, столкнулся с одним из тех, кого он в своё время сдал в полицию. За Хамидом погнались, но ему удалось оторваться от преследователей. После этого он уже не решался возвращаться домой, скрывался, где только мог. Но самые страшные события для Хамида начались в тот момент, когда он увидел русский танк. Танк стоял на привокзальной площади, вокруг собрались любопытные жители. Молодые, чумазые танкисты сидели на броне, курили и о чём-то спорили. Потом они позвали какого-то старика из толпы, спросили у него по-русски. Старик, с трудом подбирая слова, объяснил, махнул рукой в сторону тюрьмы. Хамид от злости скрипнул зубами: всё, чего он добивался с таким трудом, рухнуло. На улице Хамид заметил знакомого полицейского. Тот стоял, спокойно покуривая, даже форму не снял - тот же самый синий мундир, чёрная шапка, только погоны и кокарду спорол - стоял и невозмутимо смотрел, словно для него уже было привычно, что по вверенному ему участку ездят русские танки.
   - Чего ты смотришь, делай чего-нибудь, - прошипел в ухо полицейского Хамид.
   - А я теперь не на службе, некому служить, - с улыбкой ответил полицейский. - Вы бы, господин тайный осведомитель, исчезли из города, а то, не ровен час, узнает кто-нибудь, русским сдаст.
   Вечером того же дня Хамид был уже далеко от Абоп. После долгих скитаний кое-как Хамид добрался до Трижад. И вот теперь рассказывает дяде о своих бедах.
  
   ***
   - Уже около Трижад с русскими встретился, чуть от страха не умер, - рассказывал Хамид. - Ты случайно не знаешь, они здесь на ночлег остановились, или дальше поехали?
   - А чего тебе бояться? - спросил Юсуф.
   - Кто их знает, может, меня уже в розыск объявили? - предположил Хамид.
   - Ишак ты, а не сыщик! - сердито воскликнул дядя. - У них только и дел, как шпиков ловить! Они же военные, их дело воевать. Да я только рад буду, если ко мне во двор хоть на минутку заедут какие-нибудь русские!
   - Зачем они тебе они? - удивился племянник.
   - А ты головой подумай. Тебе известно, я держу магазин. Наши мужики сдавали мне в счёт военных поставок шкуры, табак. Деньги я им ещё не выплатил: надо было всё это в город отвезти, сдать на военный склад, получить расчёт и с мужиками рассчитаться. Появятся русские - обязательно ко мне завернут: магазин-то один. Не заедут сами - попробую пригласить. А после того, как они уедут, припрячу весь товар и объявлю, что русские всё забрали. Ну, а потом товар потихонечку весь товар сбуду, а деньги - сюда! - Юсуф похлопал себя по толстой ляжке. - Зря ты, Хамид, прямо ко мне в дом не пригласил. Чего же теперь бояться? Да если для дела нужно будет, первым помощником у русских буду!
   - Не спеши, дядя, им ещё свернут шею, - сказал Хамид.
   - А я разве против, чтобы им шею свернули? - пожал плечами Юсуф. - Ну, а если нет? Придётся приспосабливаться, нам с тобой это не трудно. Я - мелкий торговец, а ты - всего-навсего безобидный, далёкий от политики студент.
   Тут под окнами прогрохотали шаги и сразу же в двери громко постучали.
   - Кого это ещё принесло? - пробормотал Юсуф. Его лицо побагровело от волнения.
   Хамид ящерицей метнулся из комнаты - словно и не было его. От грохота в дверь трясся весь дом. Пламя в лампе вздрагивало, бросало на стены пляшущие тени. Юсуф торопливо засеменил в сени.
   едва он успел отодвинуть засов, как в глаза ему ударил яркий свет карманного фонарика. В двери широко шагнул человек в форме русского офицера. Из-под низко надвинутой фуражки настороженно глядели глаза. Толстые губы незнакомца были плотно сжаты.
   - Чем могу служить? Проходите! - Юсуф засуетился вокруг офицера.
   Не слушая, а может быть, не понимая слов, офицер шагнул в дом. Следом за ним ввалились три солдата с автоматами наперевес. Юсуф с удивительной для его комплекции проворностью пританцовывал вокруг вошедших.
   - Господин офицер! Товарищ! Салют Русская Армия! - тараторил он.
   Но незваные гости не отвечали Юсуфу. Увидев дверь, ведущую в подвал, офицер что-то сказал солдату, тот быстро сбежал вниз. Через несколько минут солдат вернулся, вытирая рот рукавом, доложил офицеру. Офицер отмахнулся, пинком открыл дверь в комнату, вошёл. Распахнул платяной шкаф, заглянул внутрь. Потом офицер выдвинул ящик стола, переворошил лежавшие там счета и расписки, вывалил их на пол.
   - Товарищ! - взмолился Юсуф.
   Юсуф не на шутку перепугался: дело принимало не совсем хороший оборот. Офицер не обращал на хозяина никакого внимания, окинул взглядом комнату, заметил сбитый половик. Юсуф покрылся холодным потом: "Забыл спрятать!".
   - Товарищ! Товарищ! - завопил он, упал на колени, попытался поймать руку офицера. Тот лишь кивнул головой солдатам, они схватили Юсуфа под руки, вытащили в сени и столкнули в подвал. Тяжёлая дверь со стуком захлопнулась, гулко лязгнул засов. Упавший на пол купец сразу же вскочил и приник ухом к двери. От удивления у него глаза полезли на лоб, когда он услышал разговор: говорили по-загорски.
   - Ты хорошо закрыл дверь?
   - Да, господин...
   Тем временем Хамид, забившийся в тёмный угол чулана, где стояло несколько пустых корзин, напряжённо прислушивался, что творится в доме? Вот прогрохотали чьи-то шаги, послышался голос дяди. О чём-то Юсуф упрашивает русских. Потом всё затихло. И вдруг задребезжала посуда, захлопали крышки сундуков, на пол повалилась какая-то мебель. Мимо дверей чулана кто-то прошёл, потом вернулся, остановился. Хамид оцепенел: пропал, сейчас найдут!
   Дверь чулана с силой потянули, но она не открылась. За дверью заговорили по-загорски:
   - Странно, изнутри заперто. А ну, навались хорошенько!
   Хамид забрался в самый угол, между корзин. Дверь с треском распахнулась, Хамид в ужасе зажмурился.
   - Вот так встреча! - услышал Хамид над головой знакомый голос. Не веря своим ушам, открыл глаза. На пороге стоял, одетый в форму русского офицера, начальник тайной полиции. - Как ты сюда попал?
   Хамид удивлённо заморгал глазами. Мгновение назад он боялся, что его найдут русские. Теперь страх стал двойным, убежал из Абоп, не выполнил приказ начальства.
   А начальник неожиданно рассмеялся:
   - Что, язык от страха проглотил? Своих не признаёшь?
   Хамид с облегчением вздохнул, понял, что начальник не злится на него. Наверно, тоже дал дёру из Абоп.
   - Но, уважаемый господин, почему на вас русская форма? - хриплым голосом выдавил из себя Хамид.
   - Недаром же я жил в Омске целых пять лет! - хохотнул начальник. - Запросто смогу сойти за русского офицера!
   Было видно, что начальник в самом деле обрадовался, внезапно встретив своего человека. Не вспоминая, что Хамид сбежал, не исполнил его приказ, он похлопал своего подчинённого по плечу, сказал своим спутникам - трём солдатам в русской форме:
   - Всё нормально, это свой парень! - и пригласил Хамида идти с собой.
   Вид комнаты, в которой Хамид недавно сидел с дядей, поразил его: крышки сундуков и дверцы шкафов распахнуты, вся мебель разбросана. Нетронутым остался лишь стол, на котором стояла лампа. Возле лампы лежала жестяная банка со снятой крышкой. Хамид сразу же узнал банку: в ней дядя постоянно хранил деньги.
   "Ловко! - с завистью подумал Хамид про своего начальника и о его суровых спутниках. - Быстро нашли, мне бы всё, что в этой банке. Не стал бы в Трижадах прятаться, уехал бы в Саудовскую Аравию".
   - Ну, рассказывай, как попал в эту нору, из которой мы тебя вытащили? - спросил начальник.
   - Это дом моего дяди, я у него прятался, - ответил Хамид.
   - Дом твоего дяди? - начальник окинул взглядом разгромленную комнату. - Ну, извини, не знали. Ехали мимо, видим вывеска - "МАГАЗИН". Решили немного пошарить, пускай потом русских ругают! - Начальник с хохотом похлопал себя по плечу, где была нашита эмблема с флагом России. - Удивлён, что я подполковник российской армии? От самых Абоп в таком виде еду, вместе с помощниками. А ты как сюда попал?
   - Всю дорогу пешком прошагал, - вздохнул Хамид.
   - А мы всю дорогу на машине, - похвалился начальник. - Конфисковали у одного богатея. Он начал было возмущаться, пришлось пристрелить.
   - Откуда у вас русская форма, господин начальник? - спросил Хамид.
   - Надо заранее просчитывать все варианты, - назидательным тоном произнёс начальник. - Я её ещё с начала войны припрятал.
   Хамид понемногу приходил в себя. Видимо, у начальника дела шли неплохо, раз он такой весёлый.
   - Не знаешь, русских в Трижадах нет? - спросил начальник. - Мы днём каких-то троих обогнали.
   Уж не те ли это самые, которые мне повстречались? - предположил Хамид. - Но они, наверно, проехали дальше. Они, я слышал, торопились выбраться на автостраду.
   - Проехали? - переспросил начальник. - Ну и ладно. У меня нет особого желания встречаться с русскими. Ты вот что, Хамид, нам здесь задерживаться нельзя. Переночуем - и дальше. Со мной поедешь?
   - Куда? - с опаской поинтересовался Хамид: не заставит ли начальник взяться за оружие?
   - В Юртостан, - ответил начальник, - хорошую должность получишь.
   Хамид изумлённо посмотрел на начальника.
   - Что ты на меня так смотришь? - спросил начальник. - Поехали! Начальником полиции сделаю!
   Криво усмехаясь, начальник подёргал себя за рукав:
   - Этот наряд для маскировки только хорош! - после этого расхохотался: - Лихо мы с мешками разделались!
   - С какими мешками? - не понял Хамид.
   - Да по дороге сюда. Попался один мужичок с бабой. Меня увидел, шапку снял, до земли поклонился: "Здравствуйте, товарищ!". Я ему говорю: "Куда едешь, что везёшь?". Мужик отвечает: "На рынок еду, кукурузу везу". - "На какой рынок? А разрешение военного коменданта у тебя есть?" - "Нету, у нас-то и коменданта никакого нет". - "Пока нет, но скоро будет! А пока мы твою кукурузу конфискуем для нужд русских войск".
   Забрали мешки, мужичку дали пару пинков на память и дальше поехали. На ходу потом мешки вспарывали, зерно на дорогу высыпали. Да и у вас в Трижадах уже кое-что сделали, чтобы русских помнили. На вот, посмотри.
   Начальник протянул Хамиду листовку с приказом. Тот быстро прочитал и прицокнул языком:
   - Хитро придумано!
   Начальник довольно улыбнулся:
   - Долго будут помнить твои земляки русского офицера! Но это так, только начало. Мы для того и задержались, чтобы посмотреть, как мужики отреагируют. Если с нами поедешь, продолжение представления увидишь!
   - Да я бы с удовольствием, уважаемый. Только вот прихворнул я, простыл, - попробовал схитрить Хамид.
   - Жаль, что сейчас ехать не можешь, - огорчился начальник, - мне испытанные люди нужны. Что же, приезжай потом, как выздоровеешь. Найти меня сможешь в столице Юртостана, в управлении тайной полиции. Только обязательно приезжай, Хамид, всю жизнь у дяди в кладовке не просидишь. В Абопах новые власти начали таких, как мы с тобой, искать. Запросто могут и в Трижадах найти, а в Юртостане тебя никто не знает. Со мной не пропадёшь!
   - Я слышал, господин начальник, что русские в Юртостан двинулись, - возразил Хамид. - Там тоже придётся прятаться.
   - Не бойся, далеко не продвинутся, - ответил начальник. - Уже готовится к высадке в Юртостан десант НАТО, русским развернуться не дадут. Мне сделали предложение возглавить отдел пропаганды тайной полиции. Всё, что я здесь делаю - это моя будущая работа.
   У начальника было очень хорошее настроение. Заметив взгляд Хамида, брошенный на жестяную банку, он вытащил из кармана пачку бумажных денег, положил на стол. Сверху небрежно бросил несколько золотых монет.
   - Верни дяде, пускай не сердится на нас, - сказал начальник, улыбаясь. В кармане у него осталась большая часть содержимого банки. - Только не говори ему, кто мы такие.
   Хамид быстро собрал всё, что выловил начальник на стол, про себя подумал: "Как же, верни, пусть думает, что русские всё забрали". Начальник, следивший за ним, отметил: "Не отдаст, не тот человек, а назад отбирать неудобно".
   - Вот что, - произнёс начальник. - Дядя твой в подвале заперт. Пока не уедем - не выпускай. Потом скажешь ему, что в доме были настоящие русские. Пусть говорит всем, что русские его ограбили. Из магазина вести быстро разойдутся. А насчёт этого, - начальник кивнул на листовку, лежащую на столе, - скажи ему, что сам видел по дороге, как русские заставляли строго выполнять такие приказы. Пусть рассказывает об этом всем, кто в магазин приходит.
   Хамид слушал начальника без особой радости, тот заметил:
   - Чего загрустил? Не раскисай, мы ещё дождёмся лучших времён! Но смотри, - надвинулся начальник на Хамида, - проболтаешься, расскажешь, кто мы такие - шкуру спущу с живого!
   - Не беспокойтесь, уважаемый, я никому не скажу, - поспешил заверить Хамид.
   - Ну, ну... Я рад, Хамид, что ты нашёлся, - похлопал подчинённого по плечу начальник. - Кое-что для нас ты здесь сделаешь.
   Хамид покорно наклонил голову. Немного подождал, потом спросил:
   - Позвольте, господин начальник, попросить ваших людей помочь мне, пока есть время, спрятать товар?
   - Какой товар? - вскинул брови начальник.
   - Шкуры, табак в счёт военных поставок, - Хамид раскрыл начальнику замысел дяди.
   - Что ни говори, а у тебя душа торгаша! - сказал начальник. - Ну, хорошо, ребята тебе помогут.
   Вместе с молчаливыми автоматчиками Хамид исчез в ночи. Через полчаса вернулся в дом один, помогавшие ему автоматчики остались во дворе.
   - Всё в порядке, господин начальник, - доложил Хамид.
   - Я рад, что всё в порядке, - улыбнулся начальник. - Теперь слушай, что тебе, пока ты здесь, предстоит сделать.
   Начальник, вдаваясь в детали, подробно проинструктировал Хамида.
   - Всё понял? - поинтересовался начальник у подчинённого.
   Хамид заверил, что он всё понял и сделает, как надо.
   - Хорошо, я буду на тебя надеяться, - сказал начальник. - Мы заночуем в управе, а рано утром, по прохладе, уедем.
  
   ***
   - А ну, пойдём! - сказал Гаврилов Ельчину и Хомутенко. Все трое направились через площадь к зданию управы, за ними потянулись селяне.
   - Будьте начеку! - предупредил Гаврилов солдат.
   Отворивший им калитку солдат посмотрел на непрошенных гостей, нехотя пропустил их во двор. На ходу бросил: "Подождите!", быстро скрылся в доме.
   - Останьтесь здесь! - приказал Гаврилов спутникам, а сам следом за солдатом поднялся на крыльцо. В дверях Гаврилов лицом к лицу столкнулся с подполковником.
   - Что случилось, лейтенант? - спросил тот, глянув на товарищей Гаврилова, которые остались стоять у калитки. Из дома, из-за спины подполковника, выглянули три солдата с автоматами наготове. Подполковник обернулся, подал рукой какой-то знак, автоматчики встали возле подполковника. Один солдат светил карманным фонариком.
   Гаврилов вынул из кармана листовку, показал её подполковнику.
   - Ну, и что вы хотите? - удивлённо поднял брови подполковник.
   - Вы знаете, что здесь напечатано? - спросил Гаврилов. - Всё село переполошилось. Говорят, вы его привезли.
   Гаврилов пристально следил за лицом подполковника, но оно осталось спокойным. Лениво, чуть растягивая слова, подполковник ответил:
   - Приказ этот мне в комендатуре выдали, попросили по пути везде раздавать. А что в приказе - я не знаю. - Подполковник казался невозмутимым. - Брось, лейтенант, не расстраивайся. Иди, ложись спать, а утром, лейтенант, заезжай пораньше.
   "Не нравится мне всё это, ох не нравится. Чего он заладил: лейтенант да лейтенант. Старается на своего походить. Как их задержать? С наскока не взять, у них три автомата, - подумал Гаврилов. - Надо найти какой-нибудь выход".
   Вслух же Гаврилов сказал:
   - Всё ясно, товарищ подполковник, до утра.
   - До утра! - резко бросил в ответ подполковник.
   Гаврилов вместе с Ельчиным и Хомутенко вышли на улицу, немного отошли от калитки.
   - Подполковник - не настоящий! - тихо произнёс Гаврилов. - Ельчин, встань с автоматом к воротам, а вы Иван Кириллович...
   В этот момент ворота ограды, которая отгораживала управу, распахнулись, из них на площадь вылетела легковушка.
   - Стой! - закричал Гаврилов, выхватывая пистолет, постарался прицелиться, но автомобиль скрылся за поворотом.
   - Ушли, сволочи! - с досадой сказал Тимур. - Иван Кириллович, заводи машину, попробуем догнать!
   Но Хомутенко лишь развёл руки:
   - Ихняя машина быстрее, на нашей ни в жизнь не догнать!
   Тут к ним подбежал Абдулла и торопливо, перемешивая русские и загорские слова, стал объяснять: беглецы держат путь в горы, больше некуда. За селом переедут мост через небольшую речку, дальше дорога делает большую петлю по крутому склону. Если двинуться напрямую, пожалуй, можно успеть перехватить.
   - Веди, показывай! - крикнул Гаврилов, поняв Абдуллу.
   Кинулись в переулок, перескочили через ограду, путаясь ногами в ботве, помчались по огороду. Впереди шумела речка. Абдулла что-то прокричал, забежал в воду, Гаврилов не отставал. Холодная вода резанула по ногам, залилась в сапоги. Гаврилов не устоял на скользком каменном дне. Падая, он поднял руку с пистолетом, чтобы не замочить его. Лейтенант окунулся с головой, вскочил на ноги и следом за Абдуллой полез по крутому склону, цепляясь за кусты. В затылок тяжело дышал Ельчин.
   Вот, наконец, и дорога. Невдалеке послышался шум мотора. Ельчин выбежал на середину дороги, сдёрнул с плеча автомат, передёрнул затвор. Машина с рёвом мчалась прямо на Тимура. Он отскочил в сторону, дал длинную очередь по автомобилю. Пули зацокали по металлу, стёкла покрыла паутина трещинок. Тимур откатился на край крутого склона, матюгнулся, но автомат из рук не выпустил.
   Колёса издали пронзительный визг. Бампер с хрустом ломал кусты, мотор ревел. Один из ехавших выпал из машины, покатился вниз по склону.
   Машина развернулась, помчалась в обратную сторону. Яркий свет фар ослепил Гаврилова, он сделал пару выстрелов наудачу, но не попал.
   - Давай сюда, может быть, хоть этого возьмём! - Гаврилов, продираясь через заросли, бросился вниз, в темноту, туда, где булькала вода. Ельчин, оказавшийся рядом, зажёг фонарик. Гаврилов прикрикнул на него:
   - Ты что, лишнюю дырку в голове захотел?!!!
   Сверху, треща кустами, тяжело дыша, спустился Хомутенко, за ним - Абдулла.
   Держа пистолет наготове, Гаврилов, присев, крикнул в темноту:
   - Эй, выходи!
   Несколько раз повторил он свой призыв, не слишком сильно надеясь получить ответ. И действительно, ответом было только молчание, да речка журчала по-особому звонко, как она может журчать только в ночной тишине.
   - Не успели их на месте прижать! - с досадой произнёс Ельчин, потом предложил: - Стрельну-ка я вдоль речки, по кустам.
   Выстрелы раскололи тишину ночи, но лишь это отозвалось. Некоторое время Гаврилов и его спутники подождали: не хрустнет ли ветка, не стукнет ли камень? Нет, всё было тихо.
   Искать в густой тьме, среди кустов, было бесполезно. Да и едва ли тот, кого они искали, сидел и ждал их.
   - Ну что же, вернёмся! - решил Гаврилов. Тешил себя: хоть и не удалось поймать, но они разоблачили диверсантов. Задержать их было не так-то просто. Конечно, обидно, что не удалось задержать! Каких-то минут не хватило!
   На площади всё ещё слышался разговор. Большинство селян, услышав стрельбу, от греха подальше, разошлись по домам. Несколько человек, похрабрее и полюбопытнее, остались. Среди голосов выделялся голос Али: старик что-то объяснял.
   Гаврилов и бывшие с ним подошли к крестьянам, те сразу замолкли.
   - Скажите людям, пусть спокойно идут по домам, - попросил лейтенант Абдуллу, - а мы проверим, может, кто-нибудь остался.
   Один из крестьян несмело вышел вперёд, начал что-то говорить, указывая рукой на соседнее с управой здание.
   - Он говорит, что видел, как те люди, которых мы догоняли, выходили из магазина, - перевёл Абдулла.
   - Хорошо, посмотрим, - кивнул головой Гаврилов.
   Когда Гаврилов и его спутники входили во двор магазина, их догнал Абдулла: он никак не хотел оставлять своих новых друзей.
   Вошли во двор, Ельчин осветил фонариком разбросанный скарб. Видно, недавние гости похозяйничали здесь хорошо.
   Осмотрев двор и приказав Хомутенко на всякий случай встать у крыльца, Гаврилов и Ельчин вошли в сени. Абдулла зажёг большой фонарь, висевший на стене.
   Гаврилов решил проверить погреб: за дверью послышался шорох. Едва он открыл погреб, как оттуда высунулась круглая голова с мясистыми щеками и перепуганными глазами, потом показался весь человек - толстый, с короткими руками. Толстяк от испуга чуть обратно не свалился вниз, но удержался, потом что-то залопотал. Несколько раз суетливо поклонился, развернулся и побежал внутрь дома.
   - Кто этот человек? - спросил Гаврилов у Абдуллы. - Что он говорит, и почему он сидел в запертом подвале?
   - Это местный лавочник, Юсуф, он говорит спасибо, свобода! - ответил Абдулла.
   В это время из комнаты раздался дикий вопль. Оттуда колобком выкатился лавочник. Хлопая себя по бокам и голове, принялся хватать Гаврилова за рукав, стал о чём-то жалобно просить.
   - Что ему нужно? - спросил Гаврилов у Абдуллы.
   - Он говорит, что русский офицер забрал у него весь товар, - перевёл Абдулла.
   - Товар? - не понял Гаврилов. - Какой такой товар?
   Толстяк энергично затряс себя за воротник, стал выворачивать карманы.
   - Ограбили, что-ли? - догадался Гаврилов.
   В слабом свете фонаря было видно, как по толстым щекам Юсуфа катятся слёзы, величиной с горошину. "Ревёт, как крокодил нильский, - поморщился Гаврилов, - готов за тряпки задавиться". Юсуф всё не отставал, без умолку тараторил, обращаясь то к Гаврилову, то к Абдулле.
   Абдулла, наконец, перевёл: лавочник жалуется, что проезжие русские забрали какой-то военный товар, всю кассу из магазина, а также его, Юсуфа, ценности.
   "Деньги, переодетые бандиты, конечно, могли запросто забрать, ценности тоже. А вот военный товар? - засомневался Гаврилов. - Уж не врёт ли? Но ему какая от этого выгода?".
   - Что за военный товар? - спросил Гаврилов.
   Юсуф вопросительно посмотрел на Абдуллу, тот перевёл вопрос. Юсуф быстро ответил, показал что-то на пальцах.
   - Он говорит, что это табак и шкуры, которые наши крестьяне сдавали в счёт военных поставок, - переводил Абдулла. - Он просит, чтобы вернули хотя бы часть.
   Лейтенант даже закашлялся от неожиданности.
   - Так он что, нас подозревает? - побагровел Гаврилов.
   - Давайте я ему популярно объясню? - предложил подошедший Ельчин.
   - Нельзя.
   Ельчин обиженно вздохнул:
   - Ещё дипломатию с этой гнидой разводить...
   Гаврилов с Ельчиным вошли в комнату, за ними - Абдулла и Юсуф. Ельчин, сердито глядел на пострадавшего, всё хотел выставить его за дверь, но Гаврилов не позволил:
   - Пусть сам покажет.
   Осмотрели все закутки. На чердаке лежали заботливо связанные в тюки старые вещи. В небольшой кладовке стояли пустые ящики, большие стеклянные бутыли с керосином.
   - А эта штука как сюда попала? - Ельчин поднял лежащую меж бутылей трость. - Хорошая палка. Твоя? - спросил он у лавочника, шумно дышащего возле дверей в кладовку.
   Лавочник почему-то очень сильно испугался этого вопроса. Он побледнел, отрицательно замотал головой.
   - А не того ли студента палочка? - предположил Ельчин. - Похожа, на ручке каракули такие же.
   Гаврилов посмотрел на трость, улыбнулся:
   - Это арабские буквы, Тимур, а не каракули. Да, тросточка как будто такая же. А что?
   - Может, по дороге встретили богослова, да и отобрали? - выдвинул версию Ельчин. - Только зачем она им, товарищ лейтенант?
   - Кто знает, мало ли они хватали по дороге, - неуверенно сказал Гаврилов.
   - Наверно, досталось от них бедному студенту, - посочувствовал Ельчин. - А всего-то добра у него было эта трость, да сумка.
   - Может, это не студента трость, мало ли одинаковых, - сказал Гаврилов.
   Взяв у Ельчина трость, Гаврилов повертел её в руках, потом поставил в угол. Но Ельчин тотчас подхватил трость - не мог расстаться с красивой вещью. Так с тростью в руках и вошёл в комнату вслед за лейтенантом, и лишь там, заметив его неодобрительный взгляд, поставил трость к стене.
   Лавочник продолжал крутиться под ногами, но рассерженный Ельчин так зыркнул на него, что тот, бубня себе под нос, ушёл спать в магазин, прихватив с собой пару подушек.
  
   IV
   Гаврилов поправил фитиль фонаря, посмотрел на часы: начало второго. Пожалуй, можно и отдохнуть. Но спать не хотелось, да и до сна ли теперь? Столько происшествий за один вечер! Не стоит, пожалуй, возвращаться на ночлег в дом Али: здесь они никого не стеснят. Хомутенко, смененный Ельчиным, перегонит сюда автомобиль - он уже отдал приказ. Гаврилов попросил Абдуллу остаться с ними до утра, на всякий случай, вдруг потребуется переводчик. Абдулла с радостью согласился.
   - Что за человек хозяин этого дома? - спросил Гаврилов.
   Абдулла задумался, подбирая подходящее русское слово.
   - Жулик! - наконец сказал он.
   - Ну, это я сразу заметил, - улыбнулся Гаврилов. - А что ещё о нём знаете?
   Абдулла стал рассказывать об Юсуфе то, что ему было известно от отца и односельчан.
   Когда-то Юсуф имел небольшой магазин в ближайшем городке. Незадолго до войны Юсуф вернулся в родное село, разорившись. В Трижадах в то время лавочником был старый дядя Юсуфа. Старик отошёл от дел, оставил дело Юсуфу, а сам уехал к родственникам, в горы. Юсуф сразу повёл себя нечестно: стал обсчитывать, обвешивать, старался сбыть залежалый товар.
   - Что же вы терпите такого деятеля? Надо было давно его в шею гнать! - рубанул рукой воздух Гаврилов.
   Абдулла покачал головой, объяснил, что Юсуф подкупил всех чиновников, завалил их взятками и подарками. А против власти кто, кроме Али Закира поднимет голос? Да и что один Али сделает?
   - Почему один, почему другие не помогут? - спросил Гаврилов.
   На этот вопрос Абдулла в ответ лишь пожал плечами. Гаврилов помолчал, расстегнул воротник.
   - Ложись спать, Абдулла, держи подушку! - предложил Гаврилов.
   Потушив огонь в фонаре, Гаврилов прилёг на кровать. Закрыл глаза, но сон не шёл: было досадно, что промедлил, упустил момент, дал уйти врагам. Немало ещё дров они наломают. Гаврилов попытался угадать - куда подался "подполковник" и его подручные? Кто из них выпал из машины? Не вернётся ли в село? Надо быть настороже.
   Сон не приходил. "Закурить, что ли?" - подумал Гаврилов. Сел, вынул пачку сигарет из кармана, щёлкнул зажигалкой. Абдулла, лежавший лицом к стене, повернулся.
   - Покурим? - протянул сигареты Абдулле Гаврилов.
   Абдулла поднялся, взял предложенную сигарету, прикурил от сигареты Гаврилова.
   - Что-то уснуть не могу, - пожаловался Гаврилов.
   - Я тоже, - кивнул головой Абдулла, стряхивая пепел. - Сегодня в Трижадах неспокойно.
   Абдулла признался, что в деревне пытался забыть о войне, но не получилось. Здесь тоже напряжённо, все ждут больших перемен.
   - Скажите, - спросил Гаврилов, - вы совсем решили остаться в деревне?
   - Да, - не сразу ответил Абдулла.
   - А на завод не тянет обратно? Ведь столько лет там проработали, - сказал Гаврилов.
   - Работа... А дом? Дома - нет! Семья - нет! - с болью выкрикнул Абдулла. Глубоко затянулся, с силой выдохнул дым: - Проклятые "посвящённые"! Вот так! - он кивнул головой на сигаретный дым, - вот так - дом, жена, дети, всё в дым.
   - А товарищи по работе? - продолжал расспрашивать Гаврилов.
   Абдулла ничего не ответил.
   "Растравил человеку душу!" - попрекнул себя Гаврилов. Не спеша, поднялся, подошёл к Абдулле, сел рядом.
   - Что же делать, Абдулла, не у вас одного такое горе. Надо жить и каждый должен своё дело делать, - начал Гаврилов, но замолчал, поняв, не то говорит, не так.
   Такое с ним случалось уже не в первый раз: хотелось найти слова утешения, смягчить боль человеку, которого жаль. А вот нужных слов найти не мог.
   Люди, которые плохо знали Гаврилова, считали его несколько суховатым, хотя всегда, когда он мог помочь делом - он помогал. Отчего он казался таким? Конечно, не потому, что много пришлось повидать за войну человеческих бед, искалеченных судеб, смертей. Наоборот, это приучило быть его более чутким к людскому горю.
   Гаврилов с детства был стеснительным, застенчивым. Может быть, поэтому ему часто казалось, что человек, которого он начнёт утешать в трудную минуту, может вдруг не поверить в подлинность слов, в искренность соболезнования. Чтобы поверили, нужны какие-то особые, наверняка сказанные слова, а Гаврилову всегда казалось, что он не находит таких слов. А то, что говорят обычно в подобных случаях другие, казалось ему недостаточным.
   Вот почему он сейчас молчал, а ведь как понятно и близко ему было горе этого малознакомого человека. Но, может быть, "понимающее" молчание не менее значило, чем самые красноречивые утешения?
   Гаврилов сидел, не говоря ни слова, только глядел на склоненную голову Абдуллы, и, хотя в эту минуту не видел его глаз, понимал: этот человек ощущает его безмолвное сочувствие.
   Абдулла поднял голову, медленно спросил:
   - А у вас есть жена?
   - Есть! - Гаврилов расстегнул карман кителя и вынул фотографию, запаянную в пластмассовую рамку: - Вот!
   Абдулла осторожно взял карточку. С неё глядела молодая женщина с соломенными волосами.
   - Где она сейчас? - спросил Абдулла, возвращая фотографию.
   - Раньше в Сибири работала, - ответил Гаврилов. - Теперь будет жить и работать в небольшом городке на границе.
   - Работать? - удивился Абдулла. - Разве офицеру мало платят?
   - Не только в деньгах дело. Работа для души тоже нужна, ну, и деньги не лишние, - сказал Гаврилов.
   Абдулла недоумённо пожал плечами. Его жена, когда была незамужней девушкой, работала. Но когда они поженились, она оставила работу и занялась домашним хозяйством. В Загории было не принято, чтобы замужняя женщина работала.
   - У нас если женщина хочет - работает, не хочет - не работает, - заметил Гаврилов.
   - В Загории не так, - покачал головой Абдулла.
   Гаврилов обрадовался: кажется, он нашёл то, что важнее всякого соболезнования.
   - А всё же, Абдулла, почему бы вам не вернуться в город? Здесь не ваше место. Я хочу сказать следующее: отдохнёте - поезжайте на свой завод. Там ваша жизнь! - с убеждением сказал Гаврилов.
   - Была жизнь, - начал старую песню с начала Абдулла.
   - Неправда! Не была, а будет! - мягко возразил Гаврилов.
   Грустно покачав головой, Абдулла ответил: хотел бы совсем забыть о жизни в городе, ослабить своё горе.
   Гаврилов всё с той же мягкостью возражал ему: чем дальше, тем тяжелее будет Абдулле здесь, вдали от привычного дела.
   Разговор затянулся надолго. Сизый дым заволок всю комнату. Наконец, Гаврилов сказал, глянув в окно, за которым ночная тьма перетекла в густую синеву:
   - Давай-ка немного поспим.
   Абдулла лёг, отвернулся к стене и закрыл глаза. Но после разговора с русским офицером сон совсем к нему не шёл. Многое всколыхнул этот разговор.
   Вот уже много дней он в родительском доме, ощущает заботу матери, трудится вместе с отцом. Но нет той тяги к хозяйству, которая была когда-то. Всё тягостнее Абдулле в Трижадах, всё чаще и чаще думает: а как там на заводе? Кто из товарищей остался в живых, кто ушёл в другие места в поисках заработка? Начнут ли восстанавливать завод? Если начнут, то когда? Какие установятся порядки теперь, когда сбежали "посвящённые"? Можно ли будет, наконец, стать мастером? Но ведь он решил не возвращаться.... Решил, но завод тянет к себе. Ведь столько лет там прожито, столько друзей приобретено...
  
   ***
   Ельчин ещё долго бродил по двору с фонариком, осматривая все закоулки. Потом зашёл в сени, прилёг на широкую лавку, под голову положил кулак: через три часа сменять Хомутенко на посту.
   Обычно Ельчин моментально засыпал, как только голова касалась подушки. Но на этот раз ему не удавалось заснуть: в сенях было очень прохладно, даже холодно. Ельчин поворочался, потом встал, ругнулся:
   - Околел до окоченения! Пойду-ка к хозяину, раздобуду одеяло какое-нибудь, - он вышел на улицу и направился в магазин.
   Приоткрыв дверь, Тимур рассмотрел в свете свечи: на сдвинутых вместе двух лавках высокой стопой лежали матрацы, а на них, нераздетый, лежал лавочник, поджав под себя ноги.
   Услышав скрип двери, Юсуф поднял голову. "Сейчас кланяться начнёт", - предположил Ельчин и не ошибся. Лавочник колобком скатился со своего ложа и начал часто кланяться. Сколько раз уже видел Ельчин такую угодливость.
   - Послушай, любезный, не будет ли у тебя лишнего одеяла до утра? - спросил Тимур, показывая на постель хозяина.
   Юсуф засуетился, начал поправлять матрацы, взбивать подушки, наверно, решил: русский собирается спать здесь, на его постели. Ельчин жестом остановил его:
   - Не надо этого. Я возьму одно одеяло, потоньше, а утром получишь назад, в полной сохранности, не ссы!- Тимур похлопал Юсуфа по плечу, выбрал самое тонкое одеяло. Свернул его в рулон и повернулся к выходу. Юсуф неожиданно ринулся следом, причитая:
   - Товарищ! Товарищ!
   - Ну, чего тебе? - обернулся Ельчин. - Сказал же, утром верну!
   Лавочник протестующе замахал руками, заулыбался: дело не в одеяле. Тыча пальцем то в себя, то в сторону стола, он начал настойчиво о чём-то просить. Ельчин не понимал, что хочет от него этот суетливый человек?
   Ободрённый вниманием русского, лавочник мгновенно выудил откуда-то бумагу, перьевую ручку, поставил чернильницу на стол. Тимур догадался: просит справку! Ему уже доводилось по дороге писать подобные справки: "Накормили вкусно", "Ночевал с удобством, в чём и подписываюсь" и тому подобное. Он давал такие справки без особого смущения, не задумываясь, зачем некоторые хозяева так настойчиво выпрашивают такие бумажки.
   - Ну, хорошо! - легко согласился Ельчин. - Напишу всё, что угодно, хоть то, что ты загорский царь! Чего писать-то?
   Покраснев от напряжения, Юсуф стал объяснять на тарабарском языке, состоявшем из загорских, английских и русских слов. Просто удивительно, как местные деловые люди быстро узнавали русские слова.
   По мере того, как Ельчин слушал, его лицо всё больше хмурнело. Наконец, он не выдержал:
   - Ты чего, дядя, плетёшь?!!! Какие шкуры, какой табак?!!! Для русских солдат?
   Юсуф гнул свою линию: пиши бумагу, что весь товар русские забрали с собой.
   - Ты это брось! - прикрикнул на него Тимур. - Я тебе напишу, а потом с нас спросят, нашёл дурачка!
   - Товар, товар! - продолжал лопотать Юсуф.
   - Катись ты со своим товаром! - заорал Ельчин.
   Но лавочник не отставал. Юсуф взмок от волнения так, что его круглое лицо блестело, словно намазанное маслом. Он путано объяснил, что, если господин военный даст ему справку, Юсуф предъявит её в оправдание недостачи товара.
   - А куда товар подевался? - спросил Ельчин.
   - Офицер говорит: "Давай!", - замахал руками Юсуф. - Офицер, солдат, товарищ.
   "Уж не тот ли липовый офицер его добро куда-нибудь задевал?". Ельчин задумался: может, и в самом деле написать справку? Продавцу, какой ни на есть оправдательный документ будет.
   - О, товарищ! - трещал лавочник, обрадованный раздумьем Ельчина. Он нырнул под прилавок, достал толстую пачку денег, положил её на стол:
   - Тебе, товарищ!
   Елчин покрутил пальцем у виска:
   - Сдурел, дядя?! Ты мне взятку даёшь?
   Юсуф погладил Тимура по руке, заискивающе заглядывал в глаза, без умолку говорил.
   - А пошёл ты! - отмахнулся Тимур. - Думаешь, всё и всех можно за деньги купить?
   Оттолкнул толстяка, решительно направился к двери, но потом вдруг вернулся. Широкая улыбка заиграла на губах:
   - А хрен с тобой, давай напишу!
   - Прошу! - Юсуф обмакнул перо в чернила, протянул его Тимуру. Ельчин уселся за стол.
   Лавочник из-за спины нависал, следил за рукой Ельчина, пытался угадать: что тот будет писать?
   - Отойди, не сопи в ухо! - прикрикнул Тимур.
   Лавочник на цыпочках отошёл от стола.
   Ельчин начал писать: "Справка дана продавцу села Трижады..."
   - Эй, дядя! Тебя как зовут? Ну, имя твоё как? - Ельчин хлопнул себя по груди. - Я - Тимур, а ты?
   - Юсуф! - подскочил лавочник на месте.
   "...Юсуфу, в том, что для военных нужд у него получено..." Что получено?
   Лавочник показал на пальцах, с трудом подбирая слова, растолковал: сто пятьдесят штук шкур, табака тридцать тюков.
   - Понятно, - продолжал писать Ельчин. Закончив, лихо расписался, протянул бумагу лавочнику:
   - Извини, печати нет! Пользуйся, пока я добрый!
   Юсуф обрадовано закивал головой, взял протянутую бумагу.
   - Всё, больше вопросов нет? - спросил Тимур. - Ну, я пошёл!
   Захватив приготовленное одеяло, он вышел. Юсуф убрал со стола деньги, осторожно положил на стол с трудом добытую справку. Добавил огня и стал рассматривать написанное, но, к сожалению, по-русски читать не умел. Знакомыми были только цифры: "150" и "30". Юсуф дольно улыбнулся - количество указанно правильно, и весь товар остался цел! Хорошо!
   Как только его выпустили из погреба, Юсуф сразу побежал в магазин посмотреть: всё ли на месте? Шкур и табака не оказалось. Тогда Юсуф метнулся к тайнику, товар был аккуратно сложен там. Молодец, Хамид, догадался! Только вот куда он сам делся?!
   Юсуф вернулся в магазин, старательно спрятал справку, пригасил фитиль, улёгся на постель. Но навряд ли он спокойно заснул, если бы знал, что написал ему Ельчин.
   "Справка. Дана продавцу села Трижады Юсуфу в том, что у него не брали никаких 150 шкур и 30 тюков табака, что и подтверждаю".
  
   ***
   Тёмная ночь накрыла Трижады. Но не все спали в Трижадах, хотя и была ночь тихой.
   По-прежнему не шёл сон к Ельчину: то улечься не мог, то чудились какие-то шорохи во дворе. Но не это мешало заснуть, не давала покоя злость. "Шкура продажная! - думал он о лавочнике. - Люди воют, а ему одна забота: как бы половчее мошну набить!".
   Тимур повернулся к стене и стиснул зубы. Вспомнил о родном городе, защемило сердце. Боль червяком глодала: а вдруг та русская, о которой говорили сегодня вечером - его бывшая невеста?! Вдруг появится утром? Нет, пусть лучше не показывается на глаза! А ведь когда-то не мог прожить и часа, не повидав её!
   ...Однажды Тимур с друзьями отправился на дискотеку в педучилище. С девчонками Тимур никогда не терялся. Вот и на дискотеке он быстро познакомился с рыжеволосой, тоненькой, с огромными зелёными глазами Женей, а через несколько дней понял, что на этот раз его зацепило по настоящему. Обычно лёгкий на встречи и расставания, Тимур заметил, что Женька ему нравится всё больше и больше.
   Они стали встречаться почти каждый день, до того, как Тимура призвали в армию. На проводах Женя обещала ждать его, договорились, что после армии сыграют свадьбу.
   Служить Тимур попал на берега Волги. Солдатская жизнь простая: сначала трудно, по прошествии определённого времени втягиваешься. Из дома шли письма от матери и от Женьки. Потом от Женьки письма стали приходить всё реже и реже, наконец, совсем перестали приходить. Мать на вопросы не отвечала, отмалчивалась.
   Через год после призыва Тимур получил отпуск. В родной город приехал ранним утром. Дома встретили радостно, на вечер наметили гулянку. Переодевшись в гражданскую одежду, Тимур пошёл в гости к своему другу. Совершенно случайно, возле кафе он заметил Женю, выходившую из роскошной иномарки. Под руку её поддерживал богато одетый толстомордый бугай. Тимур подошёл, потребовал объяснений. Женька рубанула прямо в лоб: встретила богатого мужика, он ей подходит больше, чем Тимур. Бугай угрожающе навис над Тимуром. Ельчин круто повернулся, зашагал прочь. Позже товарищ рассказал, что Женька полюбила богатую жизнь, стала часто появляться в ресторанах. С горя Тимур напился до беспамятства, желая залить горе. На следующий день он уехал обратно в часть, не отгуляв отпуск.
   Через месяц пришло письмо от друга. Он написал, что Женька спуталась с какими-то азиатами, собирается уезжать с ними. Тимур постарался забыть о ней, после окончания срочной службы остался на сверхсрочную, подписал контракт. Когда началась война Тимур был в первых рядах добровольцев. Время понемногу затягивало рану, но, видимо, до конца так и не затянуло...
  
   ***
   В это время Мустафа крепко спал в сарае, на куче соломы. Но и он не сразу заснул. События прошедшего вечера, встреча с русским ровесником взбудоражили его: не рано ли он отказался от своих надежд? Ведь они с Маликой по-прежнему любят друг друга. Надо обязательно поговорить с ней, пока ещё не поздно, утром же.
   Приснилось Мустафе: он и Малика идут по улице. Одежда на них праздничная. Малика прижалась к Мустафе, держит его за руку, и рука совсем не болит. Позади галдят люди, играет музыка. Мустафа догадался, что это его свадьба. Молодожёны подошли к огромному дому, из ворот появился русский сержант с большим листом бумаги в руках. Он прочитал, что дом этот принадлежит Мустафе, а в придачу - земельный надел и новый трактор...
   В тёмной комнате, погасив лампу, чтобы не тратить драгоценный керосин, молилась старая Фатима, чуть слышно, шепча слова. Молилась о том, чтобы Ибрагим поскорее вернулся домой. Быть может, он среди тех солдат, о которых рассказывал русский офицер? Фатима просила прощения за то, что молилась за сына как за погибшего.
   Али молча лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к шёпоту Фатимы. "Молится всё, - думал он. - Наверно, об Ибрагиме! Неужели, в самом деле, жив и вернётся, как говорил русский офицер?". Али раньше не верил сплетням, которые распускали про русских. Какие же они враги? Пробыли в доме недолго, а словно глоток свежего воздуха с собой принесли! Неужели и мир вернётся, и жизнь станет лучше? Может быть, удастся прибавить к наделу немного земли, а там Ибрагим вернётся, да Абдулла в хозяйстве помог бы... Вот только не пришёл он ещё в себя, по-прежнему грустит по погибшим жене и детям. Так и не повидал Али внуков. Обидно старику: давно пора иметь ему внуков, да вот война исковеркала всю жизнь: Мустафу теперь не женишь, Ибрагим - неизвестно, жив или нет? Для кого ему теперь хозяйство поднимать? Им с Фатимой много не надо. А тут ещё Абдулла! Куда делась его любовь к земле? Только вместе с сыновьями можно поднять хозяйство!
  
   ***
   Хомутенко стоял возле калитки и напряжёно вглядывался в темноту. Вдалеке слышался тихий гул - где-то в горах шумели неугомонные ручьи. "Чудно! - подумал Хомутенко: - На селе тишина мёртвая! У нас не так, как здесь. То мотоцикл протрещит, на мехтоку работают почитай до утра, на ферме коровы мычат, собаки всю ночь брешут! А по выходным молодёжь до утра крутит магнитофон, хохочут. Здесь же даже собаки не лают, до того запуганы, что-ли? Эх, далеко отсюда до родных мест. Вот как война людей бросает. А где теперь Олюшка, жива ли? Что за русская женщина, про которую говорил Абдулла? Посмотреть бы, а то рано утро ехать надо. О, а это что такое?".
   Иван Кириллович насторожился: кто-то осторожно крался по двору, с задворок. Шаги приближались, осторожные, чуть слышные. Вот шаги затихли, идущий, видимо, остановился.
   - А ну, стой! Кто идёт? - окликнул Хомутенко, вскидывая автомат.
   В ответ послышался шорох за сараем.
   "Кто же это мог быть? - подумал Хомутенко. - А может быть, кошки бегают?".
   Но Хомутенко не угадал, это были не кошки, а Хамид, племянник Юсуфа.
   Ещё тогда, когда русский офицер появился в первый раз, Хамид незаметно выскользнул из дома и спрятался за сараем, прислушиваясь к каждому звуку. После того, как офицер ушёл, Хамид хотел вернуться в дом, но так и не насмелился на это. А когда услышал, как начальник и его подручные, испугавшись чего-то, помчались со двора - Хамид в страхе побежал и спрятался в бурьяне, за селом. Позже, отдышавшись, пробрался обратно к дому. Вот тут-то его и окликнул часовой. Хамид шарахнулся в сторону: в доме дяди - русские! Хамид, задыхаясь от ужаса, побежал полями всё дальше и дальше от Трижад, вздрагивая от шороха листьев, от шума крыльев ночных птиц, даже от дуновения ветра, всё чудилось - гонятся за ним!
   В темноте Хамид запинался за кочки, трава цеплялась за штаны, как будто сама земля хватает за ноги. Хамид брёл чрез сырую от росы траву, стебли хлестали по коленям, в башмаках хлюпала вода. Наконец, Хамид остановился. Впереди чёрной стеной возвышались горы. В нерешительности потоптался - куда идти дальше? Ведь если люди узнают, кто он такой - сразу схватят! Вероятно, что его уже ищут, идут следом. Сзади, там, где осталось село, едва заметной в густой тьме, одинокой точкой светился огонёк. Обычно человек рад такому огоньку тёмной ночью, но Хамид боялся его. Уж лучше бы в Трижадах все спали! А что если там, где горит огонь, русский офицер сидит и ждёт, когда вернётся погоня, посланная за ним?! Хамид оглянулся ещё раз, шагнул к чернеющим горам. Теперь у него одна дорога - в Юртостан, начальник обещал помочь.
  
   V
   Начало светать. Ельчин, сменивший Хомутенко на посту, сидел на ступеньках крыльца, положив на колени автомат, и дремал. В голове неторопливо шевелились мысли: далеко отсюда до Приморска, а, сколько ещё предстоит пройти? Пожалуй, на долю Тимура ещё хватит боевых дел. Вот догонят не сегодня-завтра своих товарищей и будут дальше давить врагов.
   Небо набирало розовый цвет. За горами уже, наверно, взошло солнце. Хомутенко, спавший в машине, проснулся ещё до того, как рассвело: потянуло прохладой, и эта прохлада прогнала остатки сна. По многолетней привычки рабочего, Хомутенко всегда вставал рано. Вот и сейчас он больше не смог заснуть. Но вылезать из пригретого бушлата не хотелось.
   Хомутенко вспоминал прерванный сон. Снились ему родные места, как будто он пошёл собирать грибы. Густой, тёмный лес, солнечный свет не пробивается сквозь кроны деревьев. Стоит липкая духота, не слышно ни пения птиц, ни стрекотания кузнечиков, даже вездесущие комары и те куда-то пропали. Хомутенко шёл по густому ковру опавших листьев, поддевая бугорки палкой. Разгребая очередной бугорок Иван Кириллович с ужасом увидел усики мины. Холодная испарина покрыла всё тело: надо было бежать, но ноги не слушались. И тут из-за деревьев на него двинулась какая-то туша, заросшая волосами, с ружьём наперевес!!!
   - Ну, и приснится же! - сплюнул Хомутенко. - Скорее бы война эта проклятая закончилась, да домой...
   Уже совсем рассвело. Петухи начали утреннюю перекличку. Хомутенко выбрался из машины, потянулся с хрустом, подошёл к Ельчину:
   - Ну, как обстановка?
   - Тишина, как в космосе, Иван Кириллович, - ответил Ельчин. - А тебе чего не спится?
   - Пора потихоньку собираться в дорогу, - ответил Хомутенко.
   Он взял ведро и направился к колодцу, за водой. С улицы кто-то шевельнул калитку. Ельчин шагнул к ней.
   Из-за калитки во двор заглядывала молодая женщина в каком-то странном балахоне, в цветастом платке, глухо повязанном на голове, босиком. На загорелом, симпатичном лице, опушённые длинными густыми ресницами, яркими синими огоньками светились глаза. На руках она держала тщательно укутанного спящего ребёнка.
   " С мальцом!" - удивился Ельчин.
   - Здравствуйте! - вошедшая произнесла это слово без малейшего акцента, на чистейшем русском языке. Ельчину стало понятно: "Та самая, с аула!".
   - Вы русские? - спросила женщина, с опаской разглядывая Ельчина.
   - А вам каких надо? - грубо спросил он, про себя решив: "Наверняка, потаскуха, прижила ребёнка от "посвящённого". - И, окинув женщину недобрым взглядом, продолжил:
   - Чего надо, спрашиваю? Здесь посторонним находиться запрещено!
   - Мне... - голос женщины задрожал. - Хотела узнать, как вернуться на родину?
   - На родину? - с иронией спросил Ельчин. - А где ваша родина?
   - Как где? Моя родина - Россия! - с нотками обиды в голосе ответила женщина. - Я из Перми.
   - Из Перми? А где тогда отец вашего ребёнка? - продолжал наседать Тимур. - Наверно, держит путь в Юртостан?!
   - Как вы смеете так говорить! - В голосе женщины прозвучала злость.
   Ельчин дёрнул плечом:
   - Нечего на жалость давить! - Он считал, что вежливость в разговоре излишняя. Зло бросил: - Сами виноваты!
   - Перед вами я вины не чувствую! - резко ответила женщина.
   - Ладно, оправдываться потом будем! Мало, что-ли, вас таких, - Тимур посмотрел на ребёнка.
   Она перехватила его взгляд.
   - Не мой это ребёнок.
   - От своего отказываешься? - спросил Ельчин.
   Глаза женщины сверкнули гневом. Перехватив ребёнка, крепче прижала к себе.
   - Я вижу, с вами разговаривать бесполезно! - сказала она. - Где у вас старший?
   Ельчин немного смутился: "Надо же - гордая какая!".
   - Старший ещё спит! Обождите на скамейке, у ворот, - произнёс Ельчин официальным тоном. - Здесь посторонним находиться не положено!
   Ничего не ответив, женщина вышла медленно за ворота. Ельчин посмотрел вслед и подумал - уйдёт или нет?
   Из-за угла выглянул Хомутенко.
   - Ты с кем это разговаривал? - спросил он у Ельчина.
   - Да тут одна юбка старшего спрашивает, - отмахнулся Тимур. - Говорит, что русская.
   - Наша девка, русская? - встрепенулся Хомутенко.
   - Какая там девка, - скривился Ельчин. - С прицепом.
   - А откуда она? - спросил Хомутенко.
   - Говорит, что из Перми, - ответил Ельчин. - До Юртостана не доехала, теперь назад захотела.
   - А теперь, где она? - продолжал наседать Хомутенко.
   - Я ей велел за воротами, на скамейке ждать, пока товарищ лейтенант не выйдет, - сказал Ельчин.
   С необычной для него резвостью, Хомутенко выбежал за ворота. На скамейке, спиной к нему сидела женщина. Ещё не видя её лица, Хомутенко во всех очертаниях почувствовал своё, родное...
   "Дочка!", - хотел крикнуть он, но в этот миг женщина, заслышав его шаги, обернулась, и Хомутенко увидел незнакомое лицо. Слова комом застряли у него в горле.
   - Вы старший? - спросила женщина.
   - Нет, - улыбнулся Хомутенко. - Я старый, да не старший. Но я вас провожу до нашего лейтенанта, когда он проснётся. А вы сами откуда?
   - Оттуда, - лёгким кивком головы женщина показала в сторону гор.
   Её сразу же расположил к себе этот пожилой солдат с добрыми глазами. Не то, что тот, во дворе, такой колючий. Через пять минут она, покачивая на коленях ребёнка, уже как со старым знакомым, беседовала с Хомутенко, присевшим рядом. Женщина сообщила, что зовут её Жанна, родом она действительно из Перми, училась в Москве.
   - В прошлом году летом решила подработать, позвонила по объявлению, - тихонько рассказывала Жанна. - Там пообещали хорошую работу в Турции, а попала вот сюда. Сначала работала в кафе, потом в бордель отправили. Хотели с девчонками убежать, а как? Денег нет, документов тоже нет, сразу забрали. Один раз попытались убежать. Из города выбрались вдвоём с подружкой. Шли сначала ночами, днём отлёживались в кустах и придорожных ямах. Хотели пробраться поближе к фронту. Помогали добрые люди, подкармливали. А уже возле самой передовой, у подружки схватки начались, рожать стала. Родила она вот его, Славку, а сама умерла. Попозже старушка одна помогла к родственникам своим в аул перебраться. Там и стала жить, своих дожидаться.
   Прошло не менее получаса, прежде чем Хомутенко вернулся во двор. Вслед за ним следом вошла и женщина.
   - Куда она прётся? - загородил дорогу Ельчин.
   - Тимур, не шуми, - Хомутенко слегка отстранил Ельчина, провёл Жанну мимо него, к дому. - Товарищ лейтенант разберётся.
   С недовольным видом Ельчин стал прохаживаться возле крыльца. Хомутенко вскоре вернулся и Ельчин с ядом в голосе сказал:
   - "Посвящённые" бросили, а ты подбираешь, Иван Кириллович!
   - Ты ещё поучи меня! - рассердился Хомутенко. - Это же наша землячка!
   - А ты документы её проверил? - спросил Ельчин.
   - Я и без документов вижу человека насквозь! - отрезал Хомутенко. - Она мне про свои мытарства рассказала!
   - Рассказала? - криво усмехнулся Ельчин. - Наговорить что угодно можно! Проверить её нужно!
   - Проверить, ясное дело, нужно, - кивнул головой Хомутенко. - Только поверь старому: девка правду говорит. Ты знаешь, что было с нею, чей это ребёнок?
   - Если не врёт, выходит и в самом деле хлебнула горя, - протянул Ельчин, выслушав краткий рассказ Хомутенко о Жанне. - А я-то думал...
   - В том и беда, что не думал! Через это и обидел человека зря. Ещё лейтенант тебе фитиль вставит! - пообещал Хомутенко.
   - Да я - что? Я - как положено, - принялся оправдываться Ельчин.
   - Положено в каждом человеке разбираться, Тимур! - сказал Хомутенко.
   На крыльце появился Абдулла, махнул рукой:
   - Лейтенант к себе зовёт! - показал на двери, потом торопливо пошёл со двора.
   - О, сейчас нагоняй получишь! - усмехнулся Хомутенко. - Иди, Тимур.
   - Лучше ты сам сходи, Иван Кириллович, - Ельчин не хотел сейчас, когда в доме Жанна, попадаться на глаза лейтенанту.
   - Ну, ладно, схожу, - согласился Хомутенко.
   Через пару минут Хомутенко вернулся.
   - Товарищ лейтенант приказал собираться, - сказал он Ельчину.
   - А эта... с ребёнком? - спросил Ельчин.
   - С ней товарищ лейтенант разговаривает, - ответил Хомутенко. - Пойду, машину заведу, а ты пока вещи собери.
   Ельчин, собирая нехитрые пожитки, думал о Жанне: "Сама виновата, за длинным рублём погналась. Надо немного головой думать, сколько про такие случаи говорили".
   Мысли Хомутенко тоже были заняты Жанной: "Деваха, деваха, почему ты не моя дочь? А, может, и Оленьку нашли"?
   Тем временем Гаврилов, только что поговоривший с Жанной, стоял и смотрел, как она на лавке, у окна, перепелёнывает ребёнка. А тот, белоголовый, таращит чёрные глазёнки на незнакомого, странно одетого мужчину, на груди у которого что-то блестит.
   У Гаврилова детей ещё не было: сначала они с женой решили закончить учёбу, потом обустраивались на новом месте, а потом - война.
   И вот теперь, глядя на Жанну, на то, как она в сбившемся набок платке, в неуклюжем балахоне с завёрнутыми рукавами, управляется с крохотным человечком, он невольно искал и находил в ней многое, напоминавшее жену. Такое же серьёзное, сосредоточенное и вместе с тем - нежное и женственное лицо, такие же ловкие пальцы. Вот, даже голос у Жанны такой же, как у Ирины. Да нет, не похоже... "Э, дружок, - поймал он себя на мысли, - да тебе в каждой встретившейся мерещится Ирина. Смотри, как бы не обознался". Но эта шутливая мысль не смогла заглушить грусти. Время бежит, давно не видел любимую жену. Поэтому и грезится она всюду, стоит только закрыть глаза.
   Да, идёт война, всё длиннее пройденные дороги позади, рушатся города, гибнут люди. Рядом, вплотную, проходила смерть, и будет проходить ещё не раз.
   Дождавшись, пока Жанна перепеленает ребёнка, Гаврилов сказал:
   - Сегодня же отправим вас в город. Я уже попросил Абдуллу найти попутный транспорт. В городе есть наш комендант, он поможет добраться до России. Если нужно, он поможет устроить ребёнка в детский дом.
   - Не знаю, смогу ли со Славиком расстаться...,- вздохнула Жанна. - Наверно, отвезу его к своим родителям, пусть у них растёт. Не верится даже, что домой вернусь. Спасибо вам, товарищ лейтенант!
   - Да не за что. И ещё, - вспомнил Гаврилов, - не держите зла, пожайлуста, на нашего молодого солдата. Он не разобрался до конца, в чём дело. Кроме этого, у него что-то там было с девушкой на гражданке.
   - Я не сержусь. Он даже где-то прав, - сказала Жанна, улыбнувшись. - Ну, до свидания.
   - До свидания, а точнее - прощайте! - ответил Гаврилов. - Мы сейчас дальше поедем, своих товарищей догонять. Вам я желаю побыстрее попасть домой!
   - Спасибо, а вам, - Жанна на минуту замешкалась, - вам я желаю всем остаться живыми...
   Проводив Жанну, Гаврилов подошёл к распахнутым дверям. Розовые краски рассвета совсем поблекли, сквозь них всё сильней и сильней проглядывала голубизна неба. Подумал: "Хороший день сегодня будет. Интересно, как сложится судьба Жанны и этого пацанёнка? Не каждый сможет пройти через такие испытания и не очерстветь душой. А Ирина смогла бы? Вот, опять! - улыбнулся Гаврилов. - Всё обязательно надо примерить на любимую жену - подойдёт или нет? И хочется, чтобы непременно подошло. Ну, ладно, пора двигаться"!
   Гаврилов вышел на крыльцо. Оба его спутника уже ждали возле автомобиля. Ельчин крутил головой по сторонам, пританцовывал от нетерпения.
   - Товарищ лейтенант, хорошо бы до темноты своих догнать! - прокричал Тимур, распахивая дверцу.
   - Тише ты, охламон, отломишь! - прицыкнул на него Хомутенко. - Вот бугай, сила бурлит, девать некуда!
   - Тимур, а ты у девушки прощения попросил? - спросил Гаврилов.
   - Не успел, - сразу насупился Ельчин. - У каждой... прощения просить, на языке мозоль набьёшь!
   - А болтать без перерыва - не набьёшь? Ты пойми, ошибся человек - помоги ему, осудить проще всего! - Хомутенко, начавший говорить спокойно, завёлся.
   - Ну, виноват, - развёл руки Ельчин. - Хотя, мал ли случаев было, придёт вот такая, расплачется, разжалобит, а потом - хлоп! Взрыв! Что, скажешь не было, Кириллович?
   - Конечно, были случаи, никто не отрицает, - вступил в разговор Гаврилов. - Но ты подумай, Тимур, угол здесь глухой, Жанна вообще в горах жила - какая же она террористка?!
   - Погорячился я, понимаю, - вздохнул Ельчин. - Поехали, а то время идёт!
  
   ***
   Машина тихо катила по безлюдной ещё улице. Из-за глиняных заборов поднимались тонкие сизые струйки дыма: хозяйки готовили завтрак. Заслышав шум мотора, выглядывали любопытные крестьяне. В их глазах уже не было страха. Некоторые робко махали вслед руками. Ельчин весело помахивал всем в ответ и удивлялся:
   - Интересное кино! Как родню провожают, а кто мы им?
   - Как кто? - сказал Хомутенко. - Да мы им глоток новой жизни дали вздохнуть!
   - А знаете что? - признался Ельчин. - Я про загорцев раньше думал так: бить их надо всех беспощадно! Захватчики ведь, на нашу страну попёрли! А потом, когда в Загорию вошли и увидел я местное житьё-бытьё - тут мне понятно стало, почему они на нас попёрли. Хорошо живут только богачи, у них и дома хорошие, и земли вдоволь. А у простого люда - ни того, ни другого.
   - Это факт, есть такое, - согласился Иван Кириллович. - "Посвящённые" им голову заморочили, пообещали, что в России земли будет вдоволь и работников бесплатных получат.
   - Вот, и я говорю, посмотрел на них и тошно стало: да ну их всех подальше, скорее бы через Загорию эту пройти! - закивал головой Тимур. - Живите, как знаете, только на нас больше не лезьте, а то опять бока намнём!
   - А сейчас как загорцев понимаешь? - спросил Хомутенко. - Кроме богачей и обдуренных ещё кого-нибудь заметил?
   - Простых людей вижу, - ответил Ельчин. - Вот, к примеру, возьми Абдуллу и его отца, Али. Правильные они люди, только мало таких. И ещё, смелости у людей маловато, им говоришь, а они боятся.
   - А что ты им говорил, Тимур? - поинтересовался Гаврилов, прислушавшийся к разговору. - Уговаривал, поди, революцию делать?
   Зная взбалмошный характер Ельчина, он немного опасался: не натворил ли Тимур чего-нибудь?!
   - Да нет, что вы, товарищ лейтенант! Я в местные дела не вмешиваюсь! - о справке, данной Юсуфу, Ельчин благоразумно промолчал.
   - Я думаю, что загорцы сами разберутся, как им дальше жить, товарищ лейтенант, - заговорил Хомутенко. - У них перед глазами, как другие народы живут. Ясное дело, на первых порах помочь бы не мешало, чтобы жульё всякое опять к власти не пришло, а потом нужно отстроить разрушенное.
   Разговаривая, незаметно проехали почти всю длинную улицу села. Из оград выходили коровы и присоединялись к стаду, медленно бредущему по улице. Знакомый пастушок, волоча по пыли длинный бич, шёл навстречу машине. Рядом трусила лохматая собака.
   Ещё издали было видно: возле ворот дома Закиров стоит Абдулла. Уходя, он договорился с Гавриловым, что русские заедут попрощаться. И заберут с собой Али - он вызвался показать дорогу.
   Поравнявшись с воротами, Хомутенко заглушил мотор. Из калитки вышел Али, за ним - Мустафа и Фатима. Али стал приглашать русских в дом - завтрак уже готов. Но Гаврилов, поблагодарив, отказался.
   Али, огорчившись, предложил зайти хотя бы молока на дорогу выпить. Хомутенко и Ельчин не пошли: Тимур вообще не признавал молочных продуктов, а Хомутенко привык спозаранку сначала "наработать" аппетит, а уж потом "заправляться" капитально. Гаврилов же согласился и вместе с Абдуллой пошёл в дом.
   Тем временем Ельчин вылез из машины, подошёл к Мустафе, стоявшему в стороне, протянул тому несколько пачек сигарет.
   - На, кури, помни нас, и обиды не держи! Желаю счастья! - сказал Ельчин.
   В ответ Мустафа лишь грустно улыбнулся. Тимур хлопнул его по здоровому плечу:
   - Брось грустить, Мустафа, ты же мировой мужик! Ну, будь здоров, и невесте привет передавай!
   - Спасибо, мамаша, за угощение! - поблагодарил Фатиму вышедший из дома Гаврилов, протянул руку на прощание. Женщина несмело протянула свою руку, Гаврилов бережно пожал её.
   Абдулла, желая сказать что-то на прощание, вплотную подошёл к Гаврилову. Тот заметил: Абдулла волнуется, словно прощается не со случайными знакомыми, которых знал всего лишь один день.
   - Ну что, теперь не испугаетесь? - спросил Гаврилов.
   - Нет! - твёрдо ответил Абдулла.
   Гаврилов напомнил ему о разговоре, который состоялся у них ночью. Абдулла с тревогой спросил: вот, вы уедете, а те трое вернутся и в отместку что-нибудь натворят? Гаврилов ответил на вопрос вопросом: а разве Абдулла и Али и все другие жители села - не хозяева в своём доме? Разве не сумеют они, когда надо, встретить незваных гостей?
   Подошла минута расставания, пора трогаться в путь. Крепко пожимая руку Гаврилова, Абдулла сказал:
   - Спасибо!
   - Что же Абдулла, счастливо оставаться в Трижадах! - попрощался Гаврилов.
   - Нет! - покачал головой Абдулла. - Я на завод!
   - Надумал? Правильно! - обрадовался Гаврилов.
   Гаврилов был рад за Абдуллу: для него война уже закончилась, теперь можно решать, что ему делать.
   К машине подошёл Али. На его ногах были обуты новые сапоги, в руках палка. Он что-то сказал Абдулле.
   - Отец говорит, чтобы я тоже поехал. Ему одному будет тяжело возвращаться, - перевёл Абдулла.
   - А как же девушка, кто её отвезёт в город? - спросил Хомутенко.
   - Брат отвезёт, Мустафа, - ответил Абдулла. - С подводой я договорился, Керим даёт лошадь.
   - Ну, раз так, значит порядок, - сказал Гаврилов и пригласил Али и Абдуллу в машину. Али неспешно уселся на переднее сиденье, рядом с Хомутенко. Остальные расположились сзади, машина тронулась. Оглянувшись, Гаврилов заметил: у ворот стояла Фатима и смотрела вслед.
  
   ***
   Сразу за селом по указу Али свернули на малоприметную полевую дорогу. Высокие стебли травы с шелестом скользили по кузову автомобиля. Пьянящий запах проникал в открытые окна, заставлял дышать полной грудью. Солнце ещё не поднялось из-за гор, небо было золотисто-синим, не было видно ни одного облачка: день обещал быть погожим.
   Дорога меж тем пошла вверх. Машина стала часто подскакивать, наезжая колёсами на незаметные в траве камни. Камни стали попадаться всё чаще и чаще.
   Гаврилов оглянулся назад и удивился: Трижады лежали уже далеко внизу. Белые стены и красноватые кровли домов казались игрушечными кубиками, которые в беспорядке разбросали по долине. За селом, насколько хватало взгляда, расстилались поля, подёрнутые утренним туманом.
   Хомутенко тоже бросил взгляд назад:
   - Степь-то! Как у нас!
   Али вопросительно посмотрел на него.
   - Земли, говорю, у вас очень красивые, - пояснил Хомутенко.
   Абдулла перевёл отцу слова шофёра. Старик невесело улыбнулся, начал что-то негромко говорить.
   - Эти поля почти все принадлежат местному богачу, - Абдулла дослушал отца, кивнул головой и продолжил. - Крестьяне берут землю в аренду, а когда соберут урожай - рассчитываются зерном. Большую часть отдают, себе совсем мало остаётся.
   - А чем землю-то обрабатываете? - спросил Хомутенко. - Что-то я не видел ни одного трактора.
   - Какой трактор? - удивился Абдулла. - На лошадях и быках всё делаем.
   - Вот всё в том и дело, что хозяйствуете по старинке. Так доброго урожая не вырастишь. - Хомутенко говорил, не отводя взгляда с дороги. - Надо по науке работать, удобрения нужны, а на быках далеко не уедешь.
   - Кириллович, ты что-ли агроном? - съязвил Ельчин.
   - Почему агроном, нет, - не обратил внимания на укол со стороны Ельчина Хомутенко. - Просто интересовался раньше, журналы разные читал.
   - Ну, вот что, друзья, - прервал вспыхнувший, было, спор Гаврилов. - Давайте не о хлебопашестве беспокоиться, а о том, чтобы чего-нибудь важного не просмотреть. Тимур, автомат держи наготове, да посматривай по сторонам, всякое может случиться.
   Дорога забиралась всё выше и выше, становилась всё извилистей. По днищу почти беспрерывно стучали камни. Заросшая лесом гора надвигалась справа, заслоняя небо. Лес подступил к самой дороге: могучие стволы вперемешку с молодой порослью. Чем выше в горы, тем мрачней казались деревья. Они стояли плотно, смыкая ветки, и почти не пропускали солнечный свет. Здесь царил полумрак.
   Оставшиеся клочья тумана сползали вниз, оставляли за собой влажный след, медленно таяли на ходу.
   Узкие тропки, вившиеся меж деревьев, спускались по склону. Почти ненатоптанная, едва приметная колея, заросшая травой и присыпанная опавшими листьями, вела всё глубже в лес. Справа и слева, вплотную к дороге подступали кусты.
   В лесной тишине шум мотора казался особенно громким. "Уж не этот ли странный лес мне приснился?" - подумал Хомутенко.
   - Стой! - крикнул вдруг Ельчин, приподымаясь со своего места. Ветки одного из кустов, налево от дороги, покачивались.
   - Человек там! Кириллович, тормози! - Ельчин на ходу открыл дверцу.
   Как только машина остановилась, Тимур выскочил, приготовив автомат к стрельбе. Гаврилов выскочил следом за Тимуром.
   В кустах никого не оказалось, но кто-то там, без сомнения, только что был: примятая трава сохранила форму человеческого тела.
   - Тебе не показалось, Тимур? - попытался усомниться Гаврилов. - Может, зверь какой-нибудь прошмыгнул?
   - Нет, мой глаз верный, человека я видел! - стоял на своём Ельчин. - Не успел только рассмотреть, какой он из себя.
   - Ну, хорошо, смотри в оба, - сказал Гаврилов. - Поехали дальше.
   Они медленно вернулись к машине.
  
   ***
   Далеко внизу, пробираясь сквозь густые заросли, поспешно уходил вглубь леса Хамид. Всю ночь он шёл, решив пробираться в Юртостан, к начальнику. Вспоминая знакомые с детства тропы, он брёл дорогой, ведущей к перевалу.
   Неожиданно впереди себя Хамид увидел фигуру человека, идущего в том же направлении, что и он. Сердце бешено забилось, Хамид ужом скользнул в придорожные кусты. Он успел заметить, как человек обернулся, потом кинулся в другую сторону. Долго лежал Хамид под кустом, выжидая. Незнакомца не было ни видно, ни слышно - наверно, ушёл. "Интересно, кто это мог быть? Неужели погоня?" Под утро, пригревшись, Хамид заснул. Сквозь сон он услышал на дороге шум мотора. Открыв глаза, Хамид увидел машину с людьми в русской военной форме, обрадовался. "Начальник!". Сунулся было из кустов и тут же в страхе отшатнулся: ехали те самые русские, с которыми он уже встречался по пути в Трижады. Они-то явно заинтересуются, что он здесь делает? Немедленно бежать!
  
   ***
   "Нельзя ни на минуту расслабляться! - ругал себя Гаврилов. - Забыл про войну? Нужно быть готовым ко всему!". Но именно сейчас вокруг ничего не вызывало подозрений.
   - Товарищ лейтенант! - окликнул Гаврилова Хомутенко. - Судя по всему, день жаркий будет, надо бы водой на дорогу запастись!
   - Абдулла, здесь где-нибудь можно воды набрать? - спросил у загорца Гаврилов.
   - Да, родник есть, пониже, - ответил Абдулла.
   Гаврилов прислушался: скрытый в высокой траве, чуть слышно булькал ручеёк.
   - Абдулла, возьмите с Ельчиным фляги, - сказал лейтенант. - Тимур, будь повнимательней, мало ли...
   Абдулла вместе с Ельчиным немного спустились по склону. Между стеблей травы мелькнул прозрачный, говорливый, спешащий куда-то небольшой поток. Он огибал попадающиеся на пути камни, подмывал корни. Чем ниже от вершины горы, тем мощней становился поток, шум от воды набирал силу.
   Тимур присел возле небольшого водопадика, подставил под падающую струю воды горловину небольшой походной фляги. Когда наполнились все фляжки, Ельчин передал их Абдулле, а сам набрал в пригоршню прозрачной, холодной воды и медленно выпил.
   - Ух, ты, мать честная! - выдохнул Ельчин. - Холодная, аж зубы ломит!
   - Лёд под землёй, он тает, потому вода и холодная, - как мог, объяснил Абдулла. - Здесь много ручьёв, они ниже в речку собираются.
   Чувствовалось, что солнце взошло уже довольно высоко: верхушки деревьев позолотились, вся зелень стала выглядеть ярче, а небо, в просветах между ветками потеряла свою синеву, стало бледно-голубым.
   Абдулла и Тимур подошли к машине, положили фляги на заднее сиденье.
   - Здесь дорога раздваивается, надо ехать прямо, наверх, - сказал Абдулла. - Можно пройти пешком до вершины.
   Али вышел из машины и, опираясь на посох, пошёл первым. Петляя между толстыми соснами и здоровенными валунами, чуть приметная колея вела в гору. Можно было сказать, что никакой дороги как таковой не было. Её скрывал толстый слой опавших листьев и хвои, местами прямо на дороге стояла стеной высокая, ещё не увядшая трава.
   - Ну, как по такой дороге ехать? - ворчал Хомутенко, осторожно ведя машину. - Все амортизаторы к чертям вылетят! То ли дело по бетонке, хоть дальше, зато никаких тебе ухабов!
   Пробирались долго, несколько часов. Али неутомимо шагал и шагал. Наконец, он остановился, обернулся и помахал рукой. Машина догнала людей и остановилась.
   Старик стоял на самом гребне. За его спиной в ярком свете искрились снежные шапки гор.
   - Юртостан! Дорога! - произнёс Али, показывая рукой на едва заметную змейку дороги.
   - Теперь надо вниз, - объяснил Абдулла.
   Али вновь занял место рядом с Хомутенко, остальные разместились на заднем сиденье.
   Узкая дорога тянулась вдоль хребта. Справа и слева, почти от самых колёс, склоны круто уходили вниз. Лес по сторонам стал совсем непроглядным. Наконец деревья стали редеть. Машина въехала на поляну и остановилась. Али указал на колею, что-то стал говорить. Абдулла кивнул в ответ головой.
   - По этой дороге прямо надо ехать, выбраться на хорошую дорогу можно, её отсюда видно, - перевёл слова отца Абдулла.
   И действительно, между склонами тянулась шоссейная лента. С высоты она казалась совсем узкой, а двигавшиеся по ней длинной вереницей машины и танки казались не больше спичечных коробок.
   Несколько минут все молча смотрели на бесконечные колонны военной техники. Войска шли безостановочно. Позади оставалась освобождённая Загория, впереди ждал помощи Юртостан.
   "Вот, ещё одна глава войны завершена, - подумал Гаврилов. - Когда-нибудь буду об этом вспоминать..."
   А в это время, в каких-то трёхстах метрах от Гаврилова и его спутников, лежал, забившись в кусты "подполковник", не подозревающий, что те, от кого он прятался - так близко.
   Ночью, выпав из машины и потеряв своих подручных, умчавшихся куда-то, "подполковник" выбрался осторожно на дорогу, ведущую к шоссе, и пошёл по ней. На рассвете ему показалось, что кто-то идёт за ним сзади, следит за ним. Он не знал, что это был Хамид. "Подполковник" бросился в сторону и больше уже не осмеливался выходить на дорогу, шёл вдоль неё, лесом. Сейчас "подполковник" лежал и думал: как ему быть дальше? Форма офицера российской армии позволяла ему выйти на шоссе, пристроиться к какой-нибудь колонне и продолжать путь. Но он уже давно потерял уверенность в надёжности принятого обличья. А что если там, в колонне, распознают его? Теперь он не мог решиться на то, на что решался ещё совсем недавно. Поэтому он лежал неподвижно, как затаившийся хищник.
   - Что же, пора прощаться, - Гаврилов обернулся к Али. - Спасибо, что показали дорогу. Прощай, Абдулла! Молодец, что решил вернуться на завод!
   Абдулла крепко пожал протянутую руку лейтенанту, в его глазах блеснули слёзы.
   - Трижады! - сейчас Абдулле особенно трудно давались русские слова. - Спасибо вам от всех жителей Трижад! Вы для нас освободители!
   - Какие же мы освободители? - улыбнулся Гаврилов. - Мы - обычные солдаты, выполняющие свой долг.
   "Подполковник" услышал неясную речь, похоже, русскую, осторожно высунул голову из укрытия. На поляне, неподалёку от него, стояли русские, которые ночью гнались за ним, и двое ещё двое местных жителей, старик и его, вероятно, сын. Ярость заклокотала в груди "подполковника": вот те люди, которые поломали его жизнь, нарушили его карьеру. Почти не отдавая себе отчёта в том, что он делает, "подполковник" вынул пистолет.
   "Сейчас я вам устрою! - усмехнулся он. - Пристрелю сначала местных, потом можно будет пустить слух о том, что русские расстреливают мирных жителей!".
   То ли от напряжения, то ли от бессонной ночи, непонятно от чего, пистолет просто плясал в руке. "Подполковник" долго прицеливался, наконец, решил, что пора стрелять. Он нажал на курок. Выстрел громко щёлкнул, отразился многократным эхом.
   Гаврилов только собрался сесть в машину, и вдруг услышал, как охнул Али, и почти сразу же выстрел.
   - Из кустов стреляли, товарищ лейтенант! - крикнул Хомутенко.
   - Ельчин, живо туда! - приказал Гаврилов, потом подбежал к Абдулле, который поддерживал отца. - Что, куда пуля попала?
   - Ничего страшного, маленько руку задела, - успокоил Абдулла.
   Абдулла оторвал рукав от рубахи Али и им же стал перебинтовывать рану. Рана оказалась действительно пустяковой - лишь кожа была содрана.
   Старик махал рукой в сторону кустов, что-то быстро говорил.
   - Отец говорит, ловить бандита надо, пока не убежал! - Абдулла перевязал руку Али, разогнулся. - Тот, кто стрелял, вниз побежал!
   - Будьте здесь! Иван Кириллович, от машины ни на шаг! - Гаврилов рванулся по склону вниз, за ним следом Абдулла.
   Но их спешка оказалась напрасной, Ельчин уже скрутил стрелявшего. "Подполковник", в разорванной форме шагал, низко опустив голову. Тимур почти упирался стволом автомата в спину задержанного.
   - Вот он, гад! - зло сказал Ельчин. - Пришлось немного бока ему намять, сопротивление оказал.
   "Подполковник" поднял голову, хмуро посмотрел на Гаврилова.
   - Да это ведь вчерашний знакомый! - удивился Гаврилов. - Он мне ещё вчера не понравился! Так кто же вы на самом деле?
   "Подполковник" в ответ лишь плюнул себе под ноги и вновь уставился на землю.
   - Ну, что же, в штабе ему язык быстро развяжут! Тимур, свяжи его покрепче, и грузи в машину, - приказал Гаврилов. - Сейчас Али домой отвезём, потом своих будем догонять, там и сдадим героя, пускай разбираются.
   Абдулла перевёл всё, что сказал Гаврилов, отцу. Старик отрицательно замотал головой, быстро бросил несколько слов.
   - Отец говорит, что мы сами домой доберёмся, а вам теперь ехать надо. Правда, мы сами домой доберёмся, не беспокойтесь, - сказал Абдулла.
   Хомутенко между тем вместе с Ельчиным запихнули "подполковника" в машину, потом подошли к Али. Старик уважительно пожал всем руки.
   Попрощавшись с отцом и сыном, все трое уселись в автомобиль. Хомутенко завёл мотор, машина медленно стала спускаться вниз, по заросшей дороге, к шоссе.
   Когда достигли первого поворота, Ельчин обернулся:
   - Наши проводники ещё не ушли!
   Наверху виднелись фигуры отца и сына Закиров. Они неподвижно стояли и смотрели вслед уезжающим. За их спинами быстро поднималось солнце, с каждой минутой становилось всё жарче и жарче, день набирал силу.
   Очередной день на войне.
  
   Август 2001г. - Июль 2002г. деревня Поротниково.
   Март 2006г. - Июнь2006г. город Искитим.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   I
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   51
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"