Старенький дребезжащий автобус вёз второкурсницу мединститута Аню и пассажиров по белой пыльной дороге. Мимо окошек проносились седые от пыли берёзы и ёлки.
Мелькали остановки. Вместо прежних громоздких железных, облезлых коробок радовали глаз лёгкие, весёленькие павильончики из яркого голубого, жёлтого, зелёного поликарбоната.
Автобус останавливался, высаживая пассажиров. И Аня с грустью наблюдала в углах павильонов всё те же коричневые сохлые и свежие, вонючие пирамидки. Над ними с пчелиным гулом роились, пировали тучи больших зелёных мух. Ничего не изменилось с тех пор, как Аня покинула эти места. По-прежнему население воспринимало остановки как места, где можно и даже необходимо справить нужду.
И нарядный новенький поликарбонат уже уродливо расползался, зиял рваными, оплавленными дырами. "Молодёжь балует, - кивнула Анина соседка, заметив её взгляд. - Окурки забрасывают на крышу. Руки у них маются от безделья". "А души и головы - от пустоты", - мысленно дополнила Аня.
Там и сям тянулись свалки, в основном из пластика и строительного хлама. Машины с мусором не удосуживались хотя бы заехать в глубь леса - валили прямо у дороги.
Чем дальше, тем больше нагло выпирал к кюветам разросшийся молодой, разлапистый борщевик. Насколько хватало глаз: там, где раньше волнами ходили нежные всходы овса и ржи - всюду простирались, жирно, ядовито зеленели борщевичные заросли.
"Скоро мы будем гулять в борщевичных лесах. Хотя, пожалуй, после прогулки угодишь с волдырями II степени в ожоговый центр, - грустно подумала Аня. Она любила эту землю, и ей было грустно оттого, что люди с нею делали.
Но на одном повороте неожиданно выплыла, ослепила глаза дородная, кружевная, нарядная как невеста, церковь. Здесь шофёр подсадил группку малышей, во главе с пожилой женщиной. Деревенский детский садик. Мальчики в картузиках, девочки в беленьких платочках.
Женщина-воспитательница протянула водителю полную пригоршню мелочи. Пожилой шофёр махнул крупной коричневой ладонью:
- Чего там! Ехайте.
У Ани и так настроение было приподнятое, каникулярное. А при этой домашней сценке на сердце разлилось ещё больше уюта и тихой, светлой радости. На следующей развилке малыши посыпались из автобуса, как горох. Аня насчитала их числом шестнадцать. Выпрыгивая, каждый мужичок (и бабёночка) с ноготок пищали:
- СпащибО! - именно через "щ" и с ударением на последнем слоге. 16 горошинок - 16 очаровательных "спащибО". Ехавшая впереди городская дама бурно умилялась:
- Боже, какая прелесть! Как маленькие французики! Откуда такой забавный акцент?
Аня думала: "Откуда, откуда. Шепелявость - это они переняли от бабушек, милые повторяшки и попугайчики. А беззубость - бич всей деревни. Раньше не было врачей, сейчас - денег на врачей. Пойдут в школу - и застыдятся, и потихоньку отвыкнут от родного диалекта, и будут акать и говорить, проглатывая слоги, торопливо и скучно, как все".
Аня ведь была из этих мест и обиделась за "забавный акцент".
По закону подлости, в первый же день практики она жестоко простыла и месяц провалялась с бронхитом. Теперь нужно было отрабатывать, на выбор: в городской лаборатории мыть пузырьки или санитаркой - в сельской больнице. Ну конечно, лето в деревне - что может быть лучше!
Она и не подозревала, что остались такие больницы: окружённые стеной угрюмых елей, тёмные, деревянные. Построенные в середине прошлого года, ещё с печным отоплением.
В уборную в конце коридора Аня шагнула с опаской, памятуя о городских общественных туалетах, с убойным запахом и лужами на полу. Но здесь на половицах сияла свежая масляная краска, на окошке полоскалась под ветерком подсинённая марлечка. На полочке рулон туалетной бумаги и баллончик с дешёвым освежителем воздуха. На стене листок: "Уважайте труд санитарок!"
Чуть ниже ещё распечатанный листок, творческий, с юморком:
"Просьба, вне зависимости от поставленных целей и результатов, смывать за собой! Если достигнутые результаты превзошли ожидания - не забудьте воспользоваться ёршиком!"
Больница отживала последние дни: на краю посёлка высилась готовая к сдаче новая кирпичная, двухэтажная.
Главврача звали Валентина Ивановна Дебелая. Дебелая - не комплекция, а фамилия. Впрочем, фамилия вполне соответствовала комплекции.
- Как знаешь, красотуля, - добродушно прогудела она, вертя Анино направление из деканата. - По положению, мы имеем право взять тебя на шесть часов в день. Но это нам ни к селу, ни к городу, одна морока. Как говорится: если бы все положения выполнялись, мы бы давно при коммунизме жили, - Валентина Ивановна поколебала обтянутыми халатом необъятными грудями: посмеялась. - Давай так: берём на полное рабочее время и платим как штатной единице. Немного, но подзаработаешь. А нам, грешникам, Бог простит.
Скрипя жалобно прогибающимися под её весом хлипкими половицами, она провела смущённую Аню по кабинетам и палатам. Представила везде, как очень важную персону:
- Практикантка, будущий врач - а пока наша новая санитарочка! Прошу любить и жаловать.
Все доброжелательно кивали, улыбались и дружно выражали сожаление, что Аня поработает только один месяц. Особенно мужская палата сожалела.
Мужская здесь была одна: травматологическая.
- Сельские мужики болеть не любят. Если только совсем прижмёт или ЧП, - объяснила Валентина Ивановна уже в коридоре. Незаметно показала в открытую дверь:
- Вон тот герой от большого ума в незнакомый омут сиганул, а там - коряга. Поддатый, конечно, был. Тот на мотоцикле разбился, тоже в алкогольном угаре. Этот из леспромхоза, с бригадой дерево валил. Оказалось свилеватое: крутанулось вокруг оси, не успел отскочить. Перелом основания черепа, неделю как вышел из комы. У двоих прогноз неблагоприятный: до конца жизни прикованы к койкам. Но ты не им проболтайся. Наоборот, поддерживай: мол, всё хорошо, на ноги встанете.
Аня, проходя мимо курилки, слышала вслед восхищённый присвист:
- Офигенная девушка!
- И прикид такой... Ничего.
Она ещё не успела переоблачиться в медицинскую голубую спецодежду. На ней была модная блузка в облипочку, тугие голубые джинсы.
- Слышь, как раз книжку читаю: "Ифигения в Авлиде". А у нас, итить твою, теперь своя Офигения в прикиде! И-эх, отвали, моя черешня, я черёмуху люблю!
Какой здесь, оказывается, начитанный народ...
Дневная смена - от рассвета до заката, 12 часов. Ночная тоже двенадцатичасовая - день через два: отсыпной, выходной. Чем хороша работа санитарки - смена пролетает как одна минута. Не успеешь заступить - уже вечер. Или утро. "Аня, заработалась?! Домой пора".
Горшки, судна, утки. Смена белья. Умывание-подмывание, кормление лежачих. Еду нужно нести на коромысле из пищеблока, избушки-развалюшки под могучей елью. Два десятилитровых эмалированных ведра: в одном колышется до краёв налитый огнедышащий рассольник. В другом ведре гора гарнира, вверху котлеты. Компот отдельно. Потом без передыха - на раздаче.
И снова: судна, горшки, утки. Мытьё посуды - трижды в день. Влажная уборка палат и коридоров - утром и вечером. Операционных - по мере надобности. Утки, судна, горшки. И всегда на подхвате у докторов, сестричек и больных: "Анечка, принеси". "Анечка, подай".
В первый день старшая медсестра схватила Анину руку холодными, сухими до мороза по коже, пальцами. Высоко подняла, на всеобщее обозрение:
- С ума сошли?! В стерильном отделении! Немедленно остричь ногти!
Зато и втройне приятно было через неделю услышать за спиной её негромкое:
- Молодец девочка, грязной работы не чурается. Я думала, эта фифа от нас через два дня сбежит.
Среди Аниных обязанностей была даже такая, уютно-домашняя: выпекание картофеля для сердечников. Природный источник калия для больных прописывал доктор. Аня мыла, резала на кружочки, обязательно с кожурой. Переворачивала ножом на раскалённой плите золотистые ароматные дольки. Можете представить такую заботу в городской больнице?!
Когда на улице было дождливо и холодно - топили большую печь в приёмном покое. Колка дров - тоже обязанность санитарки. Ну, тут не было отбоя от скачущей как кузнечики травматологии. Лишь бы целые руки: соскучились по мужицкой работе. Бахвалились, приседали, смачно крякали, ухали, с непонятными шутками-прибаутками: "И-эх, поцелуй меня с разбега, я за деревом стою!"
Раскалывали чурки "как сахарок": с первого раза. Рисовались друг перед дружкой силой и меткостью ударов. Сложили под навесом жёлтую душистую поленницу на загляденье.
Медсестра Люда (процедурная и хирургическая в одном лице) незлобиво подколола-позавидовала:
- Небось, мне так прытко не помогают. То ли дело, молоденькой да хорошенькой.
Для Ани Люда стала маяком, путеводной звездой. Ангелом-хранителем и опытным вперёдсмотрящим в её первых санитарских шагах.
Вот стремительно прошёл молодой, воображающий о себе хирург. Он всегда ходил стремительно, так что полы халата крыльями разлетались, и овевало ветерком лицо. Сухо, неприязненно бросил на ходу Ане:
- Почему у вас больная П. до сих пор не помочилась?
- Я не...
- Чтобы через полчаса больная П. помочилась.
Больная П. - очень корпулентная женщина. Её кровать округло возвышалась посреди прочих коек как большой холм. У Ани до сих пор ныла спина после перекладывания больной П. с каталки на кровать.
Она вокруг неё только что в шаманской пляске не кружилась, в бубен не била. Беспомощно умоляла:
- Ну, миленькая, поднатужьтесь! Пожалуйста, пописайте! Мне за вас попадёт, а вам придётся катетер вводить.
Та только колыхала телесами, жалобно стонала и закатывала глаза. Люда посмотрела-посмотрела на их мучения. Сжалилась: