(1) В юкагирском фольклоре за последние 300 лет появилось немало сюжетов, в которых фигурируют христианский Бог, рай, ад и т.п. При этом реакции героев на все это - очень специфические и порожденные именно юкагирской культурой. Приводим одну из таких историй. Главный ее герой зовется Петр Бэрбэкин, что является адаптацией героя русской сказки Федора Бермятина, и в цикле историй о Бэрбэкине присутствуют сюжеты, заимствованные из русской сказки о Федоре Бермятине. Но как раз нижеизложенная история не взята из русского фольклора, а является оригинальной юкагирской композицией. Изложено по: Фольклор юкагиров. Москва - Новосибирск, 2005. N. 38 (c.332 - 335). В изложении проговорены места, подразумеваемые сказителем (как принято при изложении мифов вообще).
Как-то Бэрбэкин благодаря советам мудрецов и своей смелости добрался до Верхней земли, захватив с собой шкуру, дерево и землю из Среднего мира, где он жил и все живут. Добравшись на Верхнюю землю, он рассыпал там землю Среднего мира, что принес с собой, сделал из дерева кресты и поставил их вокруг, поставил себе дом и стал там жить.
Через некоторое время после этого к Бэрбэкину пришли посланцы от Бога и передали ему, что его зовут в дом Бога. Он пошел, но с собой взял четыре креста и две горсти земли. Придя, поставил вокруг себя кресты и посыпал себе под ноги землей - чтобы оберечься и оградиться от того, что могли ему там сделать из гнева на него. Ему говорят духи - слуги Бога, чтобы его испытать:
- Придя сюда, в дом Бога, что будешь делать? Сколько хочешь прожить?
Про себя Бэрбэкин подумал: "Жить бы, как вы!" А вслух сказал: - Жил бы, сколько смогу, утром встречая рассвет, вечером провожая закат. Что может быть лучше?
Бог и его духи-помощники разгневались такому ответу и сказали ему:
- Плохо ты нам ответил - сгоришь теперь в огне ада.
Бэрбэкин говорит: - Так я здесь впервые, не знаю, что тут положено говорить. Я же на Средней земле жил, я человек Среднего мира. Я и не понимаю толком, о чем таком вы меня спросили.
Они говорят: - Да ты же уже нам ответил! Гореть тебе!
Бэрбэкин отвечает: - Как это гореть? Зачем мне гореть? Я и сейчас на своей, на Средней земле стою, и вы, существа Верхней земли, поэтому не можете меня тронуть!
Помощники Бога хотели было подступиться к нему, да увидали - он же себе под ноги посыпал землю со Средней земли и крестами со Средней земли оградился, так что выходит, он, и в дом Бога войдя, на Средней, своей земле остался стоять. Поэтому ничего они ему так и не сделали и сказали:
- Ладно же, оставайся здесь! Посмотрим, что с тобой будет!
Тогда он вернулся на то место Верхнего мира, где устроил себе дом и место из земли Среднего мира, и стал там дальше жить. Духи Бога приходили смотреть, как он живет. Видят: хорошо живет! Тогда они стали напускать на него разные болезни, раскаленный ветер, огонь. Иногда заходят посмотреть, что с ним сталось. А Бэрбэкин все живет себе, как раньше жил. И всякому, кто приходит, он дает право его расспрашивать. Однажды один помощник Бога опять пришел, поглядел и говорит Бэрбэкину:
- Ты еще не сгорел?! Ты еще жив?! Тебе еще и хорошо здесь вроде бы?! Пойду доложу!
Вернулся к Богу, доложил: - Живет хорошо, работает, поёт. Он еще получше нас живет!
Помощники Бога, духи-хозяева земли, собрались все и сказали:
- Да он еще повыше, чем мы все!
Поговорили они с Бэрбэкином, а поговорив с ним, присудили ему звание Набольшего Бога, который выше их всех. Стал Бэрбэкин как русский "святой", теперь всюду летает, ходит - и сейчас ходит, людям помогая.
(2) - Придет время, не будет [особых] писарей Бога, у всех будет равное знание.
("Петеркийя", Фольклор юкагиров, 2005: 449)
(3) Рассказ тундренного юкагира Н.Т. Трифонова в середине 20 века:
"...Очень бедные мы были. ...Моя мать, нас воспитывая, у богачей батрачила. По целому дню работала.... Вот мой отец в то время у начальников батрачил.... Кто богаты были, очень хорошо жили, бедные люди плохо жили.... Когда эту (Советскую) власть взяли, меня в совет избрали, и с теми меня бившими богачами я сурово разговаривал".
(см.: Юкагиры. Историко-этнографический очерк. Новосибирск, 1975. с. 124).
Иными словами, Н.Т. Трифонов даже в ответ на попытки вытянуть из него похвалы Советской власти и рассказы о том, как славно при ней отомстили угнетателям, даже на словах не пожелал мстить "богачам" ничем сверх неприязненного тона в разговорах с ними! Ср. такой факт: юкагиры при коллективизации не посягали на богачей. Богачей включали в колхозы, обобществив их богатства, но поднимать на них и на их личное имущество руку юкагиры никак не хотели. Самым богатым человеком ко времени коллективизации среди юкагиров был большой человек из рода эрбэткан (остаток былого племени яндинцев) Куриль - Николай Курилов (выведенный в "Ханидо и Халерха"); у него в начале 20 века была тысяча оленей - никто иной из юкагиров не мог с ним сравниться. Согласно "Ханидо и Халерха", он мыслил о себе прямо как о "царе" тундренных юкагиров - вероятно, это русский перевод термина "чамадальдьэ", которым юкагиры обозначали реальных русских царей и царей из русских сказок, но который сам по себе значит просто "великий предводитель". Так вот - его оленей, конечно, обобществили, но самого его не тронули и в итоге включили в колхоз, где он был уважаемым человеком. В пору репрессий 30-х годов, по воспоминаниям юкагиров, погибло вины репрессированными более десяти их лучших людей*, но все они были репрессированы сугубо внешней силой, без участия самих юкагиров. Среди самих юкагиров активистов-соучастников или заводил по этой части не нашлось.
*Примерно два процента от общей численности. Пропорция того же порядка, что по стране в целом.
Кстати, хорошо известный общеевразийский сюжет о третьем брате, на которого покушались два другие брата (или вообще об обиженном семейно-родовой группой, который потом одержал реванш) , но который в итоге восторжествовал над ними и отомстил им - в юкагирском фольклоре этот сюжет обычно реализуется так, что обиженный, получив обидчиков в свою полную власть, щадит их, не лишает их ни жизни, ни доли, и только ставит их на самые грязные работы в общежитии стойбища. В большинстве фольклорных традиций остального мира в таких сюжетах обиженный часто лишает обидчиков жизни. В русских сказках, кстати, тоже имеется наклонность к тому, чтобы герой пощадил желавших его погубить братьев, или ограничил месть им изгнанием, или хотя бы к тому, что они сами лишили себя жизни с перепугу при разоблачении - но не он их убил. А в некоторых случаях, точно так же как у юкагиров, в русских сказках месть заключается в приставлении к грязной работе / низким должностям или позорящим ограничениям, бесчестию. Ср. финалы: "Царь хотел было старших сынов расказнить за их неправду, да Иван-царевич отца упросил, и вышло им прощение"; "Братья так испугались - ино в реку покидались!"; "Царь старших сыновей со двора согнал, а с меньшим начал вместе жить-поживать, добра наживать"; "По приезде Иван-царевич рассказал отцу свое похождение: как он из ловушки братьев добыл и как они убили его. Отец рассердился, взял их разжаловал и приставил к низким должностям, а младшего сына взял к себе в наследники"; "И заступил царство теперь отеческое, а этим братьям нес мало чести. Отпустили ночевать: где ночь, где две, а третью ночевать нельзя" и т.д. Иногда, однако, их все-таки казнят: "Рассказал Иван-царевич своему отцу, как братья опустили его в яму... Царь приказал их сейчас из пушек убить; вывели их, рабов божиих, в чистое поле и казнили. А Иван-царевич стал жить с Еленой Прекрасною"; "Отец разгневился, велел этих братьев казнить, а Ивана женить" и т.д.
(4) В большом юкагирско-русском словаре Н.Г. Курилова (охватывающем лексику северных, тундренных юкагиров), 2001 г., приведено для почти каждого слова по одной или по нескольку фраз-контекстов - обычных фраз, взятых из записей разговоров с различными людьми. Многие из них сами по себе примечательны и характерны.
Так, будучи спрошен о каком-то сильно проворовавшемся и попавшем под суд за хищение человеке, один из собеседников составителя словаря сказал:
- Что хорошего в том, что человек попал в беду! И все же некоторые люди уж слишком всем общим распоряжаются как своим.
Другая фраза из того же словаря:
- Фу, противно, опять, ничего толком не услышав, людей ты начал ругать!
(5) Юкагирские похвалы и изречения
- Никогда не ездил по тропе, которую проторили другие (Курилов 2007: 141; = "жил своим умом").
- Сам ни с одним человеком ссоры не начинал (Фольклор юкагиров: 446-447)
- Относился ко всем без предвзятого мнения (Г.Курилов в: Огрызко 2006: 130)
- Если проторенная тропа проторена была криво - срезал петли (т.е. если в обычае или в привычке было поступать тут кривовато, - поступал по правде вопреки привычкам)(см. Курилов 2007: 141)
- До старости дожил, не совершив ни единого ньалльэ (= не убив никакого человека иначе, как в порядке необходимой непосредственной самообороны в конфликте, возникшем без его вины /или в порядке такой же, и при этом требуемой долгом инообороны в конфликте, возникшем без вины как его самого, так и тех, кого он оборонял/) (см. Фольклор юкагиров: 162-163. Любое убийство, совершенное иначе, именовалось ньялльэ, и короче понятие "ньалльэ" не объяснить. Надо сказать, что человек мог оказаться в обстоятельствах, когда ньалльэ оказывалось этически оправданным, но все равно оно рассматривалось как скверное взятое на себя дело, которого вообще-то лучше бы избегать. Подробнее см. ниже).
- Одним дыханием прожил жизнь (идиома со значением: прожил жизнь, никого не обижая; подразумевается, что агрессия и злость стесняют дыхание самого того, кто их чинит, требуют от него запыхаться) (Курилов 2007: 17)
- Ни разу не ударила своих детей (похвала и самопохвала достойной матери) (см. Курилов 2007: 141)
- Живи, себе не встречая неудовольствий, а с другими людьми обращаясь по-хорошему (см. Фольклор юкагиров: 432-433 и см. подробнее ниже, п. 6)
- Так хорошо обращался со своими оленями, что они у него были самыми игривыми(см. Курилов 2007: 142)
- Жену любил как дочку (см. Курилов 2007: 140)
- Что ни делает, все получается лучше, чем у обыкновенных людей (Курилов 2007: 106)
- Негодящего человека, даже самого негодящего человека уважай, приюти - тогда по-хорошему будешь жить (см. Курилов 2007: 113; в тексте стоит перевод "плохого, даже самого плохого", но имеется в виду, естественно, не рекомендация давать поддержку, приют и уважение даже самому ужасному преступнику, а рекомендация "уважать" человеческий чин даже в самом большом негодяе и оказывать ему положенное людям вообще милосердие)
См.:
Огрызко В. (сост.). Юкагирская литература. М., 2006
(6) "Живи не встречая неудовольствий для себя и по-хорошему с другими людьми!" - фрагмент из свадебной благопожелательной юкагирской песни от лица старших мужчин (Фольклор бкагиров, 2005: 433; Курилов 2007: 113-114, по Крейнович 1982:282):
"Подобно пятилетнему самцу дикого оленя [т.е. зверь вольный, еще очень молодой, но уже вошедший в силу, крепкий и расцветший - северные олени живут по 25 лет] - вот так живи!
(7) Юкагирская похвала в адрес девушки со стороны влюбленного
- Даже проживя в нашем Срединном мире два воплощения подряд, не найду вторую такую девушку, как ты.
(Согласно староюкагирским представлениям, есть некий постоянный пул юкагирских душ-аиби; такие же пулы существуют и у других людей. Когда человек умирает, его душа-аиби вселяется обычно в тело одного из новорожденных в его семье или родственной семье, так что народ - это в основном группа одних и тех же душ, меняющих тела. Срединный мир - наш мир, где проводят жизнь во плоти).
(8) Один из образов староюкагирских концепций им юкагирской поэзии: мертвые, их дела и слова прорастают растениями. Примеры:
обращение одного старика, записанное Г.Н. Куриловым (Сложные имена существительные в юкаг. яз. Якутск, 1977. С.3):
- Ведь это речи наших дедов и улыбки наших бабушек поднялись травами над (заброшенными) очагами старых стойбищ, поэтому ты тех трав не топчи.
и две строфы из песни, содержащие обращение к мертвому другу:
- ...Обнявшись сидя, плакали;
по друзьям, которых нет, скучали.
Березкой, тальничком став,
около меня постой.
Холодный ветер,
холодный ветерок
слегка раскачивает (тебя).
(Прокопьева П.Е. Отражение мифологического мышления в юкагирском фольклоре. Новосибирск, 2009. С. 137, текст 22).
(9) Концепция ньалльэ и воинский этос юкагиров
В юкагирских языках есть много слов с корнем ньа(а)- - "плохое, wrong". Одно из этих слов - ньалльэ - употребляется в эпосе тундренных юкагиров об Эдилвэе (Фольклор юкагиров, 2005: 159-171, один из самых замечательных и сильных эпических рассказов, которые я видел в жизни - по смыслу и драматизму намного глубже греческих, сопоставим с сюжетами цикла о Нибелунгах) в особом значении:
"убийство человека, совершенное не в состоянии необходимой само-/инообороны от агрессии, начавшейся не по твоей вине [даже частичной]".
Всякое такое убийство рассматривается как скверное дело, которого надо избегать и о котором надо сожалеть, хотя иногда оно становится необходимым или допустимым по требованию иных этических приоритетов или обстоятельств.
Фольклорные тексты юкагиров дают нам следующие ситуации:
Человек, убивший в бою врага, который отказался от дальнейшего сопротивления и предоставил себя во власть этого человека (на момент убийства), совершает ньалльэ, даже если этот враг ранее неспровоцированно напал на него, а теперь не просит пощады, а просто покорился судьбе и подставляет себя под удар (т.е. будет, скорее всего, пытаться его убить, если сейчас оставить его в покое).
Если кто-то даже неспровоцированно вызвал человека на смертный поединок, но проиграл этот поединок и теперь может только ждать завершающего подинок удара, то нанеся ему этот удар, вызванный на поединок совершает ньалльэ. Если вызванный на поединок способен благодаря своему превосходству в боевых искусствах остаться в живых, и НЕ убивая этого противника-зачинщика, а только уклоняясь от всех его ударов, то вот такое великодушное поведение - противоположно совершению ньалльэ.
Если человек по приоритетным (для него самого и для юкагирской культуры) этическим соображениям вступает в войну на стороне тех, кто хотя бы частично сами были виноваты в начале этой войны, - то (даже если этот человек выступает на стороне соплеменников против иноплеменников) всякое совершенное им на этой войне убийство в дополнительной степени окажется ньалльэ.
Является ли во всех подобных случаях убитый соплеменником или иноплеменником, пусть даже сколь угодно враждебным агрессором-иноплеменником - его убийство все равно остается ньалльэ.
Всякое такое ньалльэ по юкагирскому воинскому этосу - само по себе скверное дело, и желательно его избегать. Кто сумел его избежать, не нарушив более важных этических обязательств, - тот заслуживает особого почета и вправе особенно гордиться собой.
Есть, однако, обстоятельства, в которых можно или даже нужно идти на ньалльэ - если этого требуют более важные этические соображения или достаточные для такого требования соображения безопасности.
Например, некий богатырь Пэлдудиэ, всю жизнь крайне заботившийся о том, чтобы не совершить никакого ньалльэ (ради этого он даже отселился от всех и живет отшельником с двумя женами, так как живя вместе с другими, трудно оградить себя от ситуаций, когда твои этические/корпоративные обязательства потребовали бы от тебя ввязаться в схватку, где ты совершишь ньалльэ), все же столкнулся с ситуацией, когда надо было выбирать: спасать ли угнанных чукчами в рабство близких его родственника, Эдилвэя (с которым эти чукчи смертельно враждовали), или оставить их чукчам на погибель - притом, что сам конфликт между чукчами и этим родственником начался не без вины последнего и его стойбища. Указанное обстоятельство сделало бы убийства в грядущей борьбе за спасение этих близких убийствами-ньалльэ; кроме того, чтобы спасти этих близких, уйти с ними живыми и обеспечить им и себе дальнейшую безопасность, крайне желательно было бы истребить множество пленивших их чукч и вне боя, включая нонкомбатантов - истребить все стойбище (просто чтобы некому было преследовать, вызвать подмогу, потом приходить с местью), т.е. тем более совершить ньалльэ. Богатырь Пэлдудиэ без колебаний делает этический выбор в пользу похода за спасением упомянутых близких его родственника, но выбор этот для него крайне тяжек, он не скрывает ярости из-за того, что поведение родственника вызвало всю эту историю и поставило его перед этим выбором, и высказывает родственнику такую позицию: если бы эти чукчи убили твоих близких, а не похитили их, и некого было бы уже спасать, то я бы ни за что не стал помогать тебе против этого стойбища чукчей и совершать ньалльэ, но раз они все же живы и их можно спасти, то я пойду с тобой на этих чукчей и помогу тебе; таким образом из-за тебя [тем более поскольку сам твой конфликт с этими чукчами возник не без твоей вины] все же придется мне совершить ньалльэ; я это сделаю, но после этого никогда больше не обращайся ко мне, после того как мы закончим дело, я не желаю тебя больше знать. Богатырь этот, Пэлдудиэ, в глазах юкагиров - однозначно положительный герой.
В другом случае два юкагирских героя, ведущих возникшую без их вины войну с другими чукчами, схватываются с врагом-чукчей. Тот, получив тяжелую рану, отказывается от дальнейшей борьбы и просит убить его побыстрее. Его убийство целесообразно и оправданно (что еще с ним делать, тем более, что вражды он не оставляет, а рана неисцелима), но окажется ньалльэ - ведь это будет убийство беспомощного и подставившего себя под удар врага. Тогда один из героев выступает перед другим с такой позицией: ты еще молод, ты еще не брал на себя ньалльэ, а я уже много их совершил; поэтому и это ньалльэ я возьму на себя, а ты, раз уж тебе повезло до сих пор не совершать ньалльэ, и сейчас останься чистым от них.
Ньалльэ, таким образом, всегда является бременем на совести, но не всегда - пятном на совести. В последнем случае (бремя, но не пятно) его можно сравнить с уничтожением в воздухе пассажирского самолета, захваченного террористами, которые с пороговой вероятностью могут обрушить его на какой-то объект, вызвав этим еще намного большие потери невинных. Ближайший по смыслу перевод ньалльэ - "тягостное убийство", "обременяющее имя убийство" >> "тяжко обременяющее совесть дело" (не обязательно неправое - но всегда долженствующее считаться нежеланным).
Вероятно, и месть за незаслуженное оскорбление могла быть оправданием для совершения ньалльэ в адрес оскорбителя, см. ниже, или вообще делала такую месть убийством, вообще не являющимся ньалльэ.
Снять с себя ньалльэ было, по-видимому, невозможно. Согласно фольклору, никаких обрядов очищения от ньалльэ или его искупления не проводят даже герои, крайне сожалеющие о том, что им пришлось его совершить. Именно так обстоят дела в приведенных сюжетах. Вообще, если бы ньалльэ можно было снять с себя обрядом, то ни герою первого сюжета не было бы нужды так огорчаться и ожесточаться из-за того, что ему все же придется и пришлось на старости лет совершить ньалльэ (хотя ранее он, к своей гордости, этого избегал), ни герою второго сюжета не было бы нужды так оберегать товарища от совершения им первого в его жизни ньалльэ: ведь их можно было бы снять. Но в обоих этих случаях совершение ньалльэ рисуется как акт необратимый. Это и понятно, поскольку ньалльэ, судя по всему - этическое, а не ритуальное понятие. Для ритуальных грехов существуют другие слова.
Весьма вероятно, что могли существовать обряды (хотя они нигде не упоминаются, но источники и не дают полной сводки юк. ритуалов), которые оберегали бы человека от мести духов или людей за то или иное совершенное ньаллэ. Но очиститься от самого ньаллэ было невозможно.
Рафинированная концепция ньалльэ - одна из многих очень неожиданных и редких для всякого человеческого общества черт юкагирской культуры: по стоящему за ней отношению к агрессии, по бережному отношению к людям, по объективности и взвешенности этических оценок (в том числе по беспристрастию при этических оценках дела независимо от того, свои ли совершают злое дело против чужих и даже врагов, или чужие против своих, хотя это не отменяет обязательств стоять за своих), по признанию определенной ценности любой человеческой жизни - даже если это жизнь агрессивного врага-иноплеменника!
(10) Рассказ о смертной ссоре и мести.
Юкагирская традиционная культура придает очень большое значение сдерживанию агрессии, подавлению агрессии и соблюдению определенной меры даже в убийствах агрессивных в твоем отношении врагов; мирные договоренности она, в общем, предпочитает славным победам, даже если кровопролитие выпадает на долю лишь побеждаемым врагам. Всем этим она существенно отличается от большинства других культур. Соответственно этому общему подходу юкагирская устная литература тяготеет к образцам очень умеренной мести членам своего коллектива в ответ даже на тяжелые преступления их в твой адрес. Частым сюжетом юкагирских сказок (как и во всем мире) являются злоключения положительного героя - младшего члена семьи, недопустимо угнетаемого старшими братьями, мачехой и т.д. В конце положительный герой берет верх над своими обидчиками и осуществляет месть. В попадавшихся нам европейских примерах таких сюжетов герой иногда оставляет обидчикам жизнь, иногда обрекает их на смерть, в попадавшихся юкагирских - ограничивается тем, что ставит обидчиков исполнять самые грязные или тяжелые работы в общинном коллективе, но не более (даже в том случае, когда они безвинно сломали жертве руку и ногу и бросили после этого на смерть - жертва потом ограничивается тем, что ставит одного из них водовозом, а другого - дровосеком, Фольклор юкагиров 2005, 370-377. В другом случае обидчиков жертва делает общинными золотарями).
Есть, однако, случаи, когда юкагирский этос предусматривал беспощадную, подчеркнуто жестокую смертельную месть в ответ на деяния, даже не приносящие физического вреда (или заметного физического вреда). Допускающими такую месть деяниями считались особо унизительное несправедливое оскорбление личного достоинства и оскорбительно-вероломное личное предательство при отягчающих обстоятельствах. В обоих известных нам примерах рассказов о такой мести (один из них приведен ниже) в конце присутствует одна и та же по смыслу сцена: мститель представляет свою месть на суд третьему лицу, причем такому, которое по своему положению должно было бы по возможности благоволить как раз жертве мести и не благоволить тому, чтобы ей причинялся вред, - но даже это лицо признает, что месть была правой и дело того стоило. Эта оценка и венчает весь рассказ. Повторение однотипной по содержанию сцены с этим третьим лицом в двух совершенно разных по конкретному содержанию рассказах о жестокой мести означает, что речь идет о сформировавшейся модели таких рассказов - с этим самым "этическим внешним аудитом" в конце, причем переданным стороне, по умолчанию склонной благоприятствовать жертве мести, а не мстителю. В свою очередь, само внесение этой сцены отражает особое внимание юкагиров к вопросам меры в правой мести и осознанное представление о том, что сам обиженный - не лучший судья в своем деле (и ему вполне посильно и следует это понимать самому).
Для понимания того из этих эпизодов, что мы приведем ниже, надо иметь в виду, что по староюкагирским законам совместное мирное участие в каком-то деле и даже просто мирное присутствие человека при совместной охоте третьих лиц или на территории их общины образовывало между ними отношения определенного компаньонажа, а компаньонаж требовал делиться рядом материальных благ. Человеку достаточно было пойти с охотниками, или оказаться присутствующими при охоте, даже ничем не помогая охотникам, чтобы обязанностью охотников стало дать ему какую-то долю от их добычи. При совместном путешествии тот, у которого были большие запасы продуктов или табаку, не утрачивал на них личную собственность, но обязан был поделиться ими с тем своим спутником, у которого запаса не было - не делить с ним свое имущество поровну, но уделить ему толику от своих запасов, сохраняя бОльшую их часть для себя, но давая к ним некоторый доступ неимущему "компаньону". Вежественность требовала предлагать ему этот доступ даже без его просьбы, просто по факту того, что у тебя соответствующий продукт есть, а у него нет; если же предъявлялась просьба, и она была умеренной, то есть претендовала лишь на небольшую часть от запаса имущего лица, прямым долгом его было эту просьбу удовлетворить. Конечно, если речь шла о чрезвычайных ситуациях - когда, например, поделиться припасом с кем-то означало бы подвергнуть смертельному риску собственную жизнь или тем более заведомо погибнуть, то этот закон в полной мере не действовал, - для таких случаев юкагирские законы предсуматривали иные правила, - но во всех прочих жизненных положениях вышеупомянутые правила должно было соблюдать. Я говорю "законы", так как тО, что мы называем "обычаем" в первобытных общинах, и есть законы.
Отказ от выполнения обсуждаемого долга делиться было нарушением юкагирских законов и крайне тяжкой и оскорбительной обидой тому, в чей адрес он нарушался. Нам трудно представить это из-за иной конецпции личной собственности, однако в действительности и в нашем обществе в реликтовом виде, в применении к особым случаям, норма, обязывающая делиться своим личным имуществом, сохраняется. Однако в современном обществе ее применение ограничено ситуациями, когда отказ А предоставить часть своего достояния Б оставляет Б перед лицом смертельной угрозы, а предоставление ему этой части самого А под аналогичную угрозу не поставило бы. Например, если А везет с собой мешок принадлежащих лично ему противоастматических ингаляторов, Б в его присутствии испытывает приступ астмы, угрожающий его жизни и могущий быть снятым только таким ингалятором, а А отказывается ему предоставить хотя бы один из своих ингаляторов, то поступок А будет рассматриваться не просто как крайне предосудительный, но и как преступный, образующий тяжкую обиду в адрес Б, оправдывающий желание Б отомстить за эту обиду, и, наконец, подлежащий каре со стороны общества; в большинстве нынешних законодательных систем именно на такие случаи существует статья об оставлении без помощи / неоказании помощи.
Юкагирские же законы распространяли тот же принцип на многие другие ситуации, когда не нес тяжкого или смертельного физического ущерба из-за отказа А с ним делиться; в этом отказе видели и осуждали прежде всего чрезвычайное оскорбление в адрес Б и пренебрежение своими ключевыми обязательствами перед ним, а не обязательно обрекание Б на тяжкий физический ущерб.
Само предание о мести таково ( Иохельсон 1900: 148-149):
Два одула [[ южных, лесных юкагира]] поднимались в ветке по реке Омолон. У одного был табак, у другого не было. Первый курил табак, а напарнику не давал. Тот просил - все равно не давал, а курил прямо перед носом у не имевшего. В одном месте они вышли на берег и устроили привал. Тот, у кого был табак, стал курить. Другой, сидя возле него, попросил: "Мой друг, дай мне хотя бы с ноготок!" (досл. [самый] кончик). Тот отказал. Когда тот, кто курил табак, накурился до опьянения, то положил свою трубку в свой кисет. Тогда второй ударил его ножом и убил на месте. Его трубку и кисет, полный табака, он положил в свою суму, [но не собирался даже притронуться к нему. Он собирался отдаться на суд русскому начальнику, и табак и трубку убитого сдать этому начальнику. Не трогая табака убитого], он вскрыл его грудь, вырезал и высушил его легкие, нарезал их как табак и стал это курить, - и было это курево еще крепко от того табака, [что раньше осел в легких курившего]. Это он и курил, пока не добрался до дома, а когда добрался, отнес трубку и полный табаку кисет убитого русскому начальнику и сказал ему: "Имея так много табаку, мне не давал. Поэтому убил". [[Русская администрация предоставляла юкагирам жить по их законам во всех делах, кроме самих тяжких уголовных преступлений, в частности убийств - за них судили по российским законам; тот юкагир это знал и отдал себя на суд русского начальника.]] [Русский начальник, однако, решил, что не стоит применять в этом деле российский закон]. Русский начальник сказал: "Туда и дорога! (досл. "ну и пусть погибает"). Через свою жадность погиб!"
(11). Отзыв сказителя-юкагира о богатыре Халандине, герое фольклора лесных юкагиров. Из рассказа В.Г. Шалугина, примечания курсивом - Л.Н. Жуковой. Опубл.: /Л.Н. Жукова/. Сказания старины. Атыляхан. Исторические предания лесных юкагиров /рассказ В. Шалугина/. // /Илкэн 3 (176). Март, 2014. С. 28 - 29.
...Халандин - это наш национальный юкагирский герой. Он защищал бедных, обиженных людей, мстил за них. Грабил чукчей и коряков, что на побережье жили, которые набеги совершали на оленях зимой. С ними дрался, грабил, убивал их так же, как и они юкагирских бедняков, которые жили в верховьях речек в своих зимовьях, которые жили, спокойно промышляя на своей территории... О Халандине очень много рассказывали как о национальном герое, как о богатыре, как об умном и справедливом человеке. Ну, я не сказал бы, что справедливо он действовал. Защищать - защищал бы, но он страшно людей грабил /то есть и сам ходил грабительскими рейдами на чужеплеменников, и там опустошал и стойбища, в том числе не разбирая, из конкретно этого стойбища ходили враги набегами на юкагиров, или нет - есть сказание, в котором он грабит и стойбище ламутов, с которым до этого находился в мире, напав на него первым/. Разграбит - но себе ничего не брал. Разделял он /делил между всеми/. Вблизи находившимся людям говорил он: "Возьмите и разделите между собой". Он не жалел никого /из противников и тех, на кого нападал/. Пощады не имел. Сколько раз его xотели уничтожить. Но он своей хитростью, своей выносливостью, силой - он все преодолевал. Вот всю, наверное современную борьбу - он всю знал. ...Он женился и род его до сих пор сохранился. Род этот - Дьячковых. Род Халандина. Кровь Халандина. Было это до [недавнего времени] сейчас, конечно, не помню, но есть, конечно их родственники. Но мужчин нет. Одни женщины остались. Люди этого рода очень строгие по отношению к людям. Справедливости, конечно, у таких строгих людей очень мало. Они не считаются с мелочами. Они только крупные /по-крупному, с низкой степенью разрешения/ считают. А с мелочью /деталями/ они не считаются [т.е. все действия по отношению к роду Дьячковых других людей те принимают как крупное оскорбление в свой адрес]. И сейчас даже. Человек случайно, может, взял и пошел по их тропе - это, значит, уже он нарушил. В действительности так, но он по необходимости, чтобы путь укоротить до своего места - он так проезжал. Из-за этого конфликтная ситуация получается, где ихние перебранки, иной раз до драки доходило. Все равно они говорили:
- Если он ничего и не взял - все равно он нам ненавистен.
Вот черта Халандина в этом заключалась. Что он, раз его тронули, он совсем ненавидел их и говорил, что они неправильно действовали. Он же свои намерения считал правильными. На этом кончу.
***
Рассказ имеет много общего с эпосом тундренных юкагиров об Эдилвэе, - а именно, с одним из вариантов предания об Эдилвэе, в котором Эдилвэй осуждается за то, что уничтожал чересчур много врагов и действовал против них чересчур тотально, и, кроме того, всякое нарушение чукчами границ угодий племени алайи расценивал - по требованию своих людей - не просто как нарушение, которое надо выяснять (и, вполне возможно, договориться компромиссом), а как дело, требующее категорически и без всяких прелиминарий уничтожать пришельцев, даже если они нарушили границы не с собственно враждебными целями, а чтобы мирно поселиться рядом (что в любом случае было нарушением, но совсем необязательно требовавшим войны). Слова В.Г. Шалугина о Халандине и его роде надо понимать так: "Люди этого рода очень (= слишком) строгие по отношению к людям. Справедливости (настоящей), конечно, у таких строгих людей очень мало. Они не считаются с мелочами (деталями). Они только крупные считают (= все сразу возводят до принципиальной высоты по формальным признакам). А с мелочью (деталями) они не считаются. Человек случайно, может, взял и пошел по их тропе - это, значит, уже он нарушил (границы их рода). В действительности так (то есть это и в действительности нарушение, это правда), но он (этот человек) по необходимости, чтобы путь укоротить до своего места - он так проезжал (а не для того, чтобы воспользоваться ресурсами чужих угодий; формально это все равно нарушение, но сам запрет заходить на чужие тропы диктовался именно желанием охранять свои ресурсы, так что цена нарушению этого запрета, фактически безвредному для всех, должна быть не такова, как вредному, а род Халандина ставил на первое место сам факт нарушения и рассматривал его как важнейший, "по принципу"). Из-за этого конфликтная ситуация получается, где ихние перебранки, иной раз до драки доходило. Все равно они (люди рода Халандина) говорили: - Если он (этот нарушитель их границ) ничего и не взял (в наших угодьях) - все равно он нам ненавистен (то есть сам факт нарушения ставили намного выше того, мог и хотел ли при этом человек причинить ущерб, ради охраны от которого в первую очередь и вводился запрет). Вот черта Халандина в этом заключалась. Что он, раз его (за)тронули, он совсем (= сразу полностью, из принципа, не умеряя вражду соразмерно деталям дела по существу) ненавидел их и говорил, что (это) они неправильно действовали, он же свои намерения считал правильными".
Отметим, что эта суровость рода Халандина выражалась в перебранках, а _иногда_ доходило и до драки. Уважение к человеческой личности было таково, что на большее не шли и такие суровые люди. Замечу также, что, как следует из слов В.Г. Шалугина, среди самих верхнеколымских юкагиров были на такие вещи разные взгляды: более и менее ригористичные. "О Халандине очень много рассказывали как о национальном герое, как о богатыре, как об умном и справедливом человеке. Ну, я не сказал бы, что (вполне) справедливо он действовал. Защищать - защищал бы, но он страшно людей грабил ".
Интересно, что у лесных юкагиров были и совершенно иного типа рассказы о Халандине (как и у тундренных - об Эдилвэе) , например, о том, как некий ламут прикочевал, чтобы его убить, но Халандин сам его убил, а вот семью его, прикочевавшую с ним (жену и дочь), пощадил и отпустил на родину, оставив им даже их оленей, а не взял их себе (Иохельсон 1900: 134-136).
А есть и противоположное сказание, где Халандин атакует стойбище ламутов, с которыми до этого был в мире, чтобы его разграбить. Поступает он так лишь, чтобы спасти своих людей от голода (ламуты отказались поделиться своими запасами в ответ на его просьбу, а больше мяса взять было негде, и, хотя такой отказ был не оскорбителен и ламуты были в своем праве, Халандин их всех убил, чтобы забрать их мясо и отнести к своим, не опасаясь их мести), но при этом все равно стесняется потом сказать своим людям, откуда взял мясо, и уклоняется от ответа на этот их вопрос словами "Не спрашивайте, ешьте!" - то есть сам понимает, что совершил злое дело, и не хочет признаваться в этом своим людям, хотя совершил его только ради них. В этом юкагирском рассказе Халандин еще и наказан плохим финалом: он от раны, полученной при грабеже, заболел и умер (Жукова Л.Н., Прокопьева П.Е. Фольклорные тексты юкагиров Верхней Колымы // Язык - миф - культура народов Сибири. Вып. II. Якутск, 1991. С. 163).
По отношению к ценности человеческой жизни этот рассказ проводит то же отношение, что и Эпос об Эдилвэе.