Абсолютная бесполезность существования возвышала жизнь Дария Серикова до степени искусства, хотя самому Дарию не пришло бы в голову проецировать на себя умозаключения эстетствующего ирландца в силу полного отсутствия практической выгоды от такого сравнения. Он проводил время, катая круглое и таская квадратное, и мало чем отличался от виртуозов сложной науки "ничего-не-делать" в философско-пофигистическом отношении как к бытию, так и к сознанию.
Однако, если [сложные натуры ищут последнее прибежище в простых удовольствиях][1], то не отягощенные багажом знаний индивидуумы весьма охочи до разного рода оригинальных измышлений и вычурных теорий. Дарий радушно привечал в своей убогой обители на первом этаже заводской общаги любого, кто мог затейливой беседой развеять скуку обыденности.
Дольше всех под его кровом задержался клубный художник, изгнанный отовсюду за хроническую неоплату потребляемых услуг. События мировой истории и литературные шедевры в специфической обработке квартиранта будили в организме Серикова доселе неведомые ему ощущения и стремления.
Путь познания Дария был тернист и извилист, не раз и не два случались провалы в биографии из-за чрезмерного употребления напитка истины и судорог неразвитого мыслительного аппарата. Однажды он ушел в себя на сентенции "Жизнь лишь путь от рождения до смерти", провозглашаемой Художником с трагическим надрывом уличного артиста. Неизвестно, надолго ли вырубила Серикова эта встреча с поэзией, но по возвращении обнаружил он перед глазами образ жуткой старухи с косой, явившейся не иначе как по его душу. Так бедолага обзавелся личным кошмаром. Сильнейшее потрясение ввергло Дария в столь глубокий и затяжной ступор, что у Художника не осталось сомнений в собственной гениальности, поражающей настоящих ценителей до потери дара речи. Тот факт, что шедевр предназначался для оформления театрального спектакля и был отвергнут заказчиком по причине чрезвычайной мерзости изображенного лика, был забыт за хлопотами о Дарии. Художник всячески старался вернуть покой приютившему его измученному сердцу. Он искал лекарства в сокровищницах искусства, но ничего не помогало. И лишь фраза "Любовь и смерть всегда вдвоем" пробилась к мозгу страдальца. Он не то чтобы совсем излечился, но узрел путь к спасению: только любовь избавит его от страшной старухи.
Художнику пришлось искать новый приют, поскольку целительницы чередой потянулись в комнату Дария. И с тех пор о Художнике в городе никто никогда не слышал, хотя поговаривали о страшной ссоре, и даже о более ужасных вещах, случившихся из-за зловещего портрета. Как бы то ни было, Художник исчез, Старуха осталась висеть над кроватью Дария, а появившиеся на черной туши рисунка красные стигматы лишили беднягу последних душевных сил. Дарий осознал, что обречен на бесконечное совокупление, чтобы не попасть в костлявые объятия.
Шли годы. Молодые селянки, ищущие постоянной городской регистрации, сменились пожилыми рыночными торговками, желающими сэкономить на съеме квартиры, а Старуха все ухмылялась со стены... Нельзя сказать, что от нее не пытались избавиться -- завешивали портрет красочным постером невнятного содержания или даже заменяли на ангельский лик певицы Валерии, но Дарий впадал в беспокойство и становился вовсе неадекватен. Пока однажды очередная Неизвестная не заклеила жуткий образ картинкой из неведомо откуда взятого журнала "Крестьянка". Юная дева в красном сарафане, русой косе до пояса и при острой косе на плечике плыла в зеленой траве ангелом-спасителем. Узрев столь долго ожидаемый метаморфоз, Дарий счастливо преставился. Всё.
[1] цитата из источника, подвергнутого вышеприведенному издевательству.