Три девицы стоят лицом к залу, переполненному людьми.
-- А чулок заштопать можете? А пуговицу пришить умеете? -- вопрошает пожилая женщина.
Но напрасно задает она этот вопрос. У девушек все пуговицы на месте. Пояс, правда, не на месте, гораздо ниже. На ногах капрон, на воротнике брошь, на пальцах кольца. Во рту у одной блестит металлический зуб. Но девицу это не смущает. Она нежно улыбается, высматривает кого-то в толпе.
Глаза девиц прощаются. Девицы знают, что сегодня из этого зала они будут отправлены в колонию для несовершеннолетних преступников. Сейчас их судят за пьянство, разврат, воровство. Но почему-то задают такие странные вопросы:
-- А пуговицу пришить можете?
И еще один:
-- А вы знаете, сколько лет было Грибоедову, когда он поступил учиться в Московский университет?
-- Нет, не знаем. Этого мы еще не проходили! -- в голосах девочек самая неподдельная обида: зачем их спрашивают о том, что им еще не преподавали в школе?!
А разврат кто им преподавал? Когда они успели "пройти" его? Старшей из них -- Валентине Б. -- 17 лет, младшей -- Валентине Н. -- 14, третьей -- Валентине Л. -- 16.
Почему, как могло случиться, что эти девочки, неспособные еще стать ни женами, ни матерьми, не успевшие почувствовать любви, занялись сексом? Почему они не задумываются о том, какие разрушения наносит девичьему организму преждевременная половая жизнь?
Им в школе об этом, по всей вероятности, тоже не говорили. Но эти девочки сами должны были видеть, что сулит им будущее. Ведь у них на глазах горький пример -- мать Вали В., которая в течение многих лет ведет беспутный образ жизни. Она алкоголик, глубоко больна, одинока и несчастна.
Она здесь же, в зале, и взрослые говорят девочкам:
-- Посмотрите на нее. Подумайте, надолго ли вам хватит вашего здоровья, красоты, если вы будете вести себя так же, как вела себя она?
Девочки притихли, погрустнели, но ненадолго. Молодости не свойственно раздумывать о болезнях. Молодость не очень дорожит здоровьем. Это и не удивляет. Удивляет другое. Молодость -- это чистота, мечта, красота. В 14 лет можно только мечтать о большом друге, о настоящей любви. А половую жизнь в 14 лет, не задумываясь, следует назвать не просто преждевременной, а развратом. Что это может быть за любовь? Тайная? Встречи в сараях, в грязных, сырых подвалах, на чердаках? Коллективный секс? Безобразные кутежи на средства, добытые воровством? Естественно, что на такую "любовь" соглашаются лишь мальчики и девочки, у которых вообще не воспитано эстетическое чувство. И у этих трех девиц его, конечно, нет. Они напялили кольца, нацепили брошки, но посмотрите, как вульгарны они, грубы. Каким уличным жестом запахивает пальто Валя В., как косится из-под черного платка. Она во всем черном.
Почему-то вдруг вспомнилась Галина Уланова, во всем белом, воздушном. И захотелось, чтобы она сейчас же появилась в этом зале. Чтобы погас свет и лишь один прожектор освещал бы ее на сцене. И она танцевала бы Одетту, она танцевала бы Джульетту, танцевала бы умирающего лебедя Сен-Санса...
Напрягается каждый мускул, дрожь проходит по всему телу. Идет борьба жизни со смертью...
Сколько раз умирали лебеди на сцене, а Уланова оставалась жива. И танцевала она девочек и в молодые годы, и тогда, когда ей было уже за 50. Это была женщина, у которой вся ее творческая жизнь -- юность.
А вы, молодые девчонки, боитесь, что юность промелькнет незаметно, и отказываетесь от юности вообще! Да, хотелось бы, чтобы в этом зале вы увидели, хотя бы на экране, Уланову, а потом посмотреть бы на вас!
Я уверена: у них были бы другие лица. У них были бы другие глаза. Я знаю, что иногда достаточно одной сцены из балета, одной оперы, одного спектакля, чтобы потрясти, навсегда покорить душу подростка, увлечь его в мир прекрасного, сделать всю его жизнь красивой. Захотелось побывать в школе, где учились эти девочки. Заранее думалось о ней плохо, представлялись голые стены -- ни одной картины, груды пластинок со "стильной" музыкой. И я посетила их школу, восьмилетнюю школу N 19.
Целый этаж в школе занимает картинная галерея. "Малая Третьякова", гордость учеников. У этих картин не однажды читали лекции работники Пермской художественной галереи. Даже из Ленинграда, из Эрмитажа, побывал здесь научный сотрудник, беседовал с ребятами.
Перебрала я пластинки, прослушала грамзапись -- именно то, что хотелось бы услышать: музыка к балетам Чайковского, оперы. В школе не раз выступали артисты Пермского оперного театра.
И все это не оставило в душах девочек следа?! Не вошло в них красотою?!
-- Почему же так бывает? -- спросила я у директора школы. Он ответил, что иногда школа при всем старании не в силах оградить детей от того пагубного действия, которое оказывает на них ненормальная атмосфера в семье. Как воспитывала Валю Б. ее мать?
Однажды она рассказала:
-- Распили с дочкой бутылочку водки и пошли гулять.
А дочке было тогда 15 лет.
Сначала Валиной матери потребовалась собутыльница, и она нашла ее в своей дочери. Потом самой Вале потребовались собутыльницы, и она нашла их в школьных подругах. Теперь они говорят:
-- Подумаешь, распили бутылку водки! Что же тут плохого?!
-- Подумаешь, взяла чужую юбку! Поношу и отдам. Что ж тут плохого?!
Огромная доля вины в нравственном падении трех девочек ложится на мать Вали Б.
А две другие матери? Они были тут же, в зале. Вполне порядочные женщины. Но поражает, ужасает их полнейшая беспомощность перед детьми. Девочек не отправили бы в колонию, отдали бы на поруки матерям. Но единственное, на что оказались они способными, -- это признаться честно в своей слабости перед дочерьми, попросить, чтобы девочек забрали в колонию, но только на их содержание вычитали бы из зарплаты матерей поменьше денег...
Почему же так происходит? Почему родители со своими добродетелями порою оказываются слабее ребят с их слабостями? Ответить на этот Вопрос нетрудно.
Отправив детей учиться в школу, родители часто облегченно вздыхают. Всю заботу о своих детях они перекладывают на учителя, на общественные организации.
Дети учатся, а родители забывают то, что когда-то знали. И постепенно теряют авторитет у детей. Неужели так трудно постараться хотя бы до совершеннолетия детей не отставать от них в развитии? Ведь родители 15-летних сами еще молоды, и им не поздно учиться, работать над собой. Страшно, когда родители только и могут научить детей -- пришить пуговицу да заштопать чулок! -- эти мысли я высказала директору школы N 19.
А он возразил мне:
-- Знать больше детей! Куда там! Родители знали хотя бы, где бывают их дети, у кого просиживают до ночи, где ночуют!
Директор школы возмущается теми родителями, которые считают, что учителя обязаны воспитывать их детей, раз за это получают зарплату, а родители нет.
Они работают на производстве, дома занимаются бытом, а на детей, мол, у них не остается времени.
Дома детям родителей зачастую заменяет телевизор. Торчат они у этого телевизора день и ночь. А что они смотрят? Это пап и мам не беспокоит: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы к ним не приставало!
А действительно, что порой показывают на экране? Посмотришь -- уши вянут. Взрослым бывает стыдно смотреть некоторые передачи. Взрослым, повторяю, стыдно. А детям нет. Такова их психология. Им все интересно. Им хочется все в жизни познать. Да поскорее. Именно это их ненасытное любопытство, без контроля со стороны взрослых, и заводит их так далеко, чаще всего в грязь, откуда их вернуть и очистить бывает не так просто...
По-женски, по-бабьи рыдали три девочки, когда им зачитали решение комиссии об отправке их в исправительную детскую колонию.
-- Неправда! Нет! Нет! Не может этого быть! -- кричали они. Растрепались их модные прически, еще более нелепыми казались украшения...
Впервые задумались девочки о моральных последствиях преждевременной половой жизни, которые не заставили себя долго ждать и неожиданно для них оказались такими мучительными. Это хорошо, что они задумались наконец. Да, приходится детям думать, как взрослые, если они хотят жить, как взрослые.
А взрослые все-таки должны думать больше, использовать все пути, все средства полового воспитания подростков, воспитывать в них эстетическое чувство, создавать жизненные условия, которые не позволяли бы мальчикам и девочкам развращаться. Нужно помнить, что от половой распущенности у детей, не говоря уже о болезнях, один шаг до любого преступления.