Стали искать кого-нибудь на роль нового палача. Построили вряд всех из толпы, кто выглядел посерьёзнее, и стали примерять к каждому из них ритуальный топор. Для большинства же сей инвентарь был через чур велик, хотя балаганный карлик рвал на себе волосы и просил дать ему зарубить кого-нибудь этим вполне легальным способом. Глотатель кинжалов из гастролирующего шапито чуть не порвал себе улыбку, по привычке попытавшись засунуть в рот огромное топорище, но его вовремя остановили, не дав даже толком и облизать лезвия. Долго ли, коротко ли, но отыскался всё же один солидный верзила, которому топор палача пришёлся в меру. Эдакий двухметровый амбал, он был неряшлив и не мыт, не брит, но волосат. Красный колпак не налезал ему на череп и смотрелся на нём, как кардинальская шапочка. Новоиспечённый палач, который оказался, кстати, местным пекарем и кашеваром, выглядел в своей новой роли крайне неубедительно, но выхода другого у вельмож, увы, не было - король уже взошёл на трон, на ходу дожёвывая мясо с лошадиного копыта и заедая его свежей репой. Было бы естественным предположить, что этот человек, развалившийся в своём позолоченном кресле, находился в непринужденной, свободной и беспечной позе, тем более что именно так оно и было. В толпе перешёптывались, что на десерт, говорят, повар поджарил все четыре подковы в собственном соку и украсил всё это дело маковой соломкой, что не улучшило королевского настроения и не изменило дальнейших планов на вечер. Нового палача попросили на эшафот, измазав ему всё лицо помидорами для пущей убедительности.

Привели повара. Тот весь трясся, словно нагадившая под себя чихуахуа, а его маленькие и без того хиленькие ножки то и дело подкашивались, так что двум гвардейцам приходилось поддерживать его с обеих сторон, дабы тот не свалился вниз с эшафота и, не дай Бог, не отшиб бы себе чего-нибудь. Его нежно опустили на колени, предварительно срезав воротник огромными портновскими ножницами. Один из гвардейцев подрабатывал при дворе портным - он мог пришить или отрезать кому что за небольшую плату, и потому ножницы у него всегда были при себе - он затыкал их в ножны вместо неудобного меча, которым никогда в жизни-то и не пользовался. Наконец повара уложили на эшафот, он несколько раз хихикнул, как бы в припадке, а потом затих и не отрываясь стал следить за палачом, который навис над работником кухни, словно гора над Магометом.

Бывший пекарь поплевал на свои ладони и взялся за топор. Получилось не сразу. Вельможи из-за его спины шепнули, что надобно держать топор всё таки за древко, а не за топорище, и тот, почесав в затылке, перевернул своё орудие труда, на этот раз ухватившись за рукоятку, но направив топор на себя острою стороною. Повар как-то на удивление быстро смекнул, что сейчас ему, видимо, будут рубить голову обухом, возможно даже вслепую, и что-то ему подсказывало, что с первых десяти ударов у нового палача мало что получится. Это уже явно было мимо кассы и не к добру.

Тут кто-то вспомнил, что у подсудимого, возможно, есть право на последнее слово и тому, наверное, хотелось бы что-то от себя добавить, но бедняга так трясся от ужаса и заикался, что не смог даже толком ничего произнести. Тогда спросили у толпы, не хотел бы кто сказать предсмертную речь обвиняемого вместо него, и на эшафот тут же, толкаясь, словно дети, поднялось несколько человек во главе со всё тем же свирепым карликом, что требовал давеча крови, почёсывая кулаки. Он встал в центре, громко объявил во всеуслышание, что ему нечего сказать, и, откланявшись, уступил место следующему оратору. Слово взял глотатель кинжалов, который обвинил всё происходящее в балагане, а палача в некомпетентности, заметив так же, что это только чтобы стать неплохим шарманщиком достаточно купить шарманку, а вот махать на плахе топором - задача для человека с двумя высшими образованиями. В этот момент в него из толпы полетела маленькая обезьянка в клетчатой жилетке, которую швырнул в гастролирующего глотателя кинжалов местный шарманщик, что уже, выкрикивая оскорбления, лез в драку с кулаками, расталкивая локтями бурлящую толпу. Неудавшийся оратор поспешил ретироваться куда-то сразу в несколько сторон, а остальные граждане, желающие высказаться, были отправлены вельможами восвояси и с досадой на физиономиях спустились обратно вниз к толпе по деревянным и истоптанным ступенькам.

Тут повар, наблюдая за всем происходящим и явно всё не так себе это заранее представляя, собрался, наконец, в кучу, и заорал первое, что пришло ему на ум. На ум ему не пришло ничего, и потому у него просто получилась протяжная буква "А", приправленная фирменной хрипотцой и с лёгким оттенком безумия в голосе. Король, видимо, тоже себе не так всё это представлял, так как его стали одолевать нехорошие мысли. Он в своё время прошел долгий путь от сперматозоида до главы государства, и казнил потом десятками тех, кто не сразу смекнул, кто же на районе окажется главным, и что приключится с теми, кто вставлял или вставляет этому главному палки в колёса. Сегодня же людям пообещали казнь, все собрались, отложили все свои важные дела - а тут такая неразбериха. Бардак! Авторитет главы государства нельзя ставить под угрозу! А ну как появятся недовольные? Опять всех казнить? Так можно запросто лишиться всего электората, тем более что и королевство-то у нашего монарха и так-то было достаточно крохотное... Все эти думы не способствовали благоприятному расположению духа, и потому король временно приостановил казнь, решив поразмыслить некоторое время над дальнейшею судьбою своего кулинара. На площади всем велели никуда не расходиться, обвиняемого попросили ненадолго заткнуться и передохнуть, палачу же нашли инструкцию по использованию топора.

Король почесал репу. Не помогло. Тогда он отложил репу в сторону и почесал уже у себя в затылке. Так-так... Тут и дураку было понятно, что с таким палачом каши не сваришь, так что монарх решил найти альтернативный способ казни, и вельможи незамедлительно отправились в народ за свежими идеями. На площади тут же поднялся жуткий гам, все спешили поделиться своими мыслями по поводу линчевания повара. Кочегар очень хотел сжечь негодяя на костре, лесоруб требовал посадить его на кол, какой-то заезжий моряк уже показывал, как правильно вязать петлю, а один французский доктор с непонятной фамилией предлагал воспользоваться одноимённым механическим палачом собственного изготовления. В итоге решили остановиться на последнем дабы не огорчать собравшуюся публику, ссылаясь на то, что в программках на вечер была указана казнь через отрубание головы.

"А ну как не найду потом нормального повара?" - тем временем размышлял монарх, обгладывая копыто, - "кто мне тогда будет трюфеля по понедельникам готовить? Кто даст с кастрюли остатки шоколадного крема слизывать? Кому Я подарю золотой половник, что уже приготовил повару в подарок на юбилей через девять лет?"

И пока на эшафот тащили гильотину, было решено поменять приговорённого к казни на кого-нибудь другого, тем более, что и конина на ужин получилась у повара вполне себе сносная. Тут же поинтересовались у собравшихся, не хочет ли кто занять освободившееся место на эшафоте? Желающих было много, свирепый карлик и глотатель кинжалов чуть не передрались из-за этого, но, в качестве поощрения, вельможами было решено остановить свой обезглавливающий выбор на том самом докторе, которому и принадлежала идея использования механического палача. Тот, конечно же, долго препирался и отговаривался, но всем было понятно, что делает он это просто из вежливости, и потому парня быстренько связали по рукам и ногам, так просто, дабы он никуда не делся, и с шутками и прибаутками весело потащили за шкирку в сторону эшафота. Когда же доктора доставили на плаху, то неожиданно выяснилось, что по пути он успел уже как-то очень уж быстро преставиться - кто-то из толпы улучил момент и воткнул ему в спину кинжал по самую рукоятку. Видимо, просто из зависти.

Король очень расстроился таким поворотом событий и хотел, сперва, отрубить всем к чёртям собачьим головы, но потом он вспомнил, что палач-то их бессовестно напился, а никто кроме самого покойного доктора толком и не знал, как пользоваться этой замысловатой гильотиной, так что монарх просто махнул на всё рукою и пошёл с тоски на кухню заедать горе десертом. Народ начал разбредаться не солоно хлебавши, а вельможи тихонько запихали тело доктора ногами под эшафот, пока никто этого не видит.

Такая вот нелепая история... Мораль - не строй другому гильотину, сам в неё попадёшь.

И вот тут-то внимательный читатель и спросит меня: "А почему же рассказ тогда так называется?" Я поясняю: из-под лопатки у французского доктора торчал обслюнявленный кинжал с изумрудною рукояткою.

2012, Монте-Карло