В безымянном городке на фронтире и в лучшие дни погода была ни к черту. Близилась осень: пошли дожди, заливая землю, смывая грязь, а вместе с мутными серо-коричневыми потоками в никуда, унося и следы людей. Живые протопчут новые тропы, а мертвым по самой сути своей положено быть преданными забвению и даже праведники рано или поздно забудутся, не говоря уже о грешниках, мерно покачивающихся в петлях, повешенных на скрипящих и взмокших веревках, в такт порывам ветра на главной площади. Их головы покрывали мешки и уже сейчас, не так давно с момента казни, лица преступников никто не помнил, а глубоко внутри, в тепле и влаге, но другой - влаге телесных жидкостей - копошились личинки мух. В эту ненастную пору кости ломило у многих. Люди сидели по домам или в тавернах, попивая эль, вполголоса болтая в привычной манере о том, насколько же этот год паршивее предыдущего, о том, что льет как из ведра и как этот ливень отразится на их благоустройстве. Никто не вспоминал о мертвецах, оставленных мокнуть под дождем: говорить о покойниках плохая примета.
Три ворона сидели под крышей здания ратуши, там было сухо, а места предостаточно. Они вели свой разговор на недоступном пониманию простых смертных языке:
- Придет, как думаешь? - вяло поинтересовался левый, самый молодой: мелкий и наименее опытный.
- Придет-придет! Куда же он денется? - уверенно с ленцой прокаркал ворон стреляный, куда крупнее младшего собрата, с выбитым глазом. Он недолюбливал детенышей людей: слишком уж метко те орудовали рогатками.
- Но ведь дождит? То есть... Кар-р! Кар-р! - усомнился старый ворон. Маразм притупил его ум и теперь, время от времени, бедолага, сам того не замечая, переходил на человеческий.
- Для этого дела погодка самое-то! У него и времени-то не осталось: ночью крайний срок. Придет-придет, вот увидите... После полуночи, как пить дать, явится! Устроит представление на потеху нам - благодарной публике.
Часы тянулись, немногие выпивохи, рискнувшие сунутся наружу, спешили домой, прячась под навесами крыш, пробегая улицу словно полосу препятствий. В окнах гасли свечи и только очаги продолжали гореть, невидимо чадя во мрак ночного неба.
Наконец наступила полночь, прямо над их головами пробило двенадцать и все здание городского муниципалитета затряслось разом, а старый ворон, впавший было в ступор полудремы, переполошился. Недостроенная часовня уже работала, хоть и накрытая брезентом, в самом центре чащи строительного леса. Увесистые стрелки на циферблате шли своим чередом, равно как и мрачный незнакомец. И где ступала его нога в тяжелых ботфортах, там закрывались ставни и разливался туман. Он выдыхал белесую пелену - не просто зимнее дыхание, с каким разгоряченный воздух покидает легкие, вырываясь наружу в холодную пору. Нынче, несмотря на погоду, было далеко от морозов.
- Пришел-пришел! Я же говорил, что придет.
Пришлый обладал военной выправкой, осанкой походил на гвоздь. Он шел, словно посаженный на стержень, маршируя чеканно и четко, в легко читаемом ритме, как метроном. Никто из живущих в городе так не ходил, даже старый констебль - ветеран войн, эталонный вояка, - в последние годы все чаще прихрамывал на одну ногу. Одет был странник во все черное, словно работник катафалка, с глубоким капюшоном, покрывающим лицо - не такая уж и редкость в дождливые дни.
Человек прошел через весь город, ни разу не остановившись. Живые его не интересовали, путь лежал дальше, к эшафоту. Поднялся по лестнице, а маленький сирота, столь опрометчиво спрятавшийся от дождя под помостом для смертников, содрогался от каждого шага. Чужой замер, остановившись перед мертвыми.
Когда голов мертвецов, скрытых под полотном савана, коснулся туман его дыхания, их разлагающиеся тела одернула судорога конвульсий. Он принялся прохаживаться взад-вперед по деревянной платформе расшатанных досок и каждый шаг отдавал гулким стуком каблуков и жестких подошв, в то время как крошка-беспризорник, оцепенев от ужаса, наблюдал за разворачивающимся таинством свозь щели половицы. Трупы оборачивались вслед за ним, слепо таращась в затылок. Когда это происходило, словно в подтверждение тому, что все не сон, скрипели веревки. Он чуял их грехи, знал за что их повесили, здесь не было невинно осужденных, - все покойники сполна заслужили свою участь. Наконец, выбрал одного, снял перчатку, оголив бледную, почти прозрачную кожу пальцев, с длинными, грязными ногтями в зарубках. Разорвал одежду заключенного и, не колеблясь, вогнал ладонь глубоко ему в грудь одним выверенным, отработанным движением. Вошел из-под нижних ребер. Безошибочно определил и обхватил сердце в полости. Между пальцами и гнилой плотью промелькнули разряды, неестественного изумрудного цвета, в этот миг с небес в часовню ударила молния. Мальчик закричал, трижды каркнул старый ворон.
Незнакомец ушел, исчезнув в собственном тумане, а за ним, по пятам и незряче, тащилась сгорбленная фигура недавнего покойника. На плечах новоприобретенного помощника в темных делах - два оставшихся тела: в этом городе висельников никогда не снимали. Их следы к утру истаяли, начисто смытые дождем и только мальчик запомнил лицо незнакомца в ботфортах. Запомнил малахитовое сияние в глубине впадин глазниц черепа.