Под кривеньким навесом крыльца стоят трое, - большак Семен, - староста деревни Ключи, настоятель церкви отец Евлампий и соседский мужик Егор с ними, немного поодаль - мнет в руке шапку. Стоят уже давно, меж собою разговаривают, - то ли спорят, то ли ругаются. Лица у всех сумрачные, сердитые. Смотрят они, как у дома в полисаде квасятся под дождем муж с женою, хозяева этой покосившейся избы. Муж, - батрак Михайло - уже два дня как мертвый,- сидит у плетня, обхватив руками колени. Жена его, Марфа, - ползает около, вся в грязи вываленная, и негромко поет. Дождь лупит просом по их телам и лицам, но ни Мишку, ни Марфу это не тревожит. Они как будто сосредоточены на чем-то внешнем, чего мужики не видят.
Мертвый Михай с большой озабоченностью в широко раскрытых глазах смотрит куда-то выше крыши, а жена его - то присядет рядом и смеется, то разметает в грязи свое тело у ног мужа и поет.
- Причитает-то как странно, - говорит большак, - не по-нашему причитает как-то, да.
- Другое что-то, - отрицательно качает головой отец Евлампий, - давно наблюдаю, не то, ой не то.
- Умом пошла, - соглашается Егор, - и тут же пугается, что встрял в беседу, вытягивает губы трубочкой и повторяет интонацией старосты, - как-то...
- Как то? - Семен зыркает на него сердито.
- Как-то, да, - Егор становится сразу ниже ростом, поджав ноги в коленях.
- Ей-то легче, - смягчается большак и смотрит на Марфу с благочестием, как на блаженную, Егор кивает и вздыхает кротко.
- Между жизнью и нежизнью моросит-то как плачет, а ничего, - задумчиво бормочет настоятель, и Марфа вдруг подхватывает, с неистовством:
- Истончилось ничего. Отчего-отчего? Знамо песня от него. Плыви - поет - плыви остров. Убери с головы его свою костистую длань. И прощай-да. И прощай!
- Вот оно как! Слышали?!
- Путь-тропинушка плывет да не торнешенька, да не в свет иной, а во тьму-есть. И по миру без свету столыпатися. По ручью-воде да ни широкою. А над ним поют буйны ветрушки, не про свет поют, а про сумеркни, - выговаривает уже осипшим голосом Марфа, скорее весело, чем воем, как положено вдове причитать, притоптывая каждое слово, - про смеретушку, про не в час как есть, а как выплывет да преставится. По другую сторону, да безотнию. Как на этьи пороги да за дубовые, как на эйти ступени да не порожния - гладки камешки да словна зеркалы, где вода-водой да несвободныя.
За плетнем взвыла Егорова жинка:
- Со синя ли поля шел да не дошел-ка к ней. Не стучаолся и не вскрикнул-да, сваю жизнь свернул во кулёчек-то, как сироть людской да не от них ужо.
Егор громко цыкнул на нее - та враз смолкла.
- Тут такое было, не сразу она умом пошла-то, вот что, - осмелился, наконец, сказать мужик, - как воротился Михайло с барщины-то, уставши сильно весь, присел у плетня-то, а она кричать да кричать - все о чем-то! О чем-де? Не знамо как сказать-то... Что видит-де в его, Мишкиных глазах, - ведьму!
- Ей-ей, святы боже, - из-за плетня скоро высунулась баба Егора, - затараторила киваючи да крестясь, - правда его, все била и била по щекам Миньку, и кричала-та да - красна ведьма, красна ведьма, а Михай возьми да околей вдруг. Застыл и остынул весь вскорости!
- Добры людушки меня да приобаяли, черны вороны талан, знать приограяли, - тут же весело подхватила Марфа, - видно участь ту собаки приоблаяли. Тут проклятая злодейка-бесталанница впереди меня злодейка уродилася-ааааааааа! Изнавешена была красным платьицом, изнасажена была скатным жемчугом. А во большом да углу бессчастьицо обстолпилося-аааааа горем горькуйшим!
- А вроде как и причитания, - задумчиво сказал Отец Евлампий.
- Жить в твоей голове и убить тебя неосознанно, нечааааааянно, - громче засипела Марфа.
- Свят, свят, свят, - все перекрестились разом.
Марфа вдруг замолчала, села супротив мужа, вытянув ноги вперед и задрав лицо к небу. Тотчас всполыхнула молния, осветив ее счастливое мокрое лицо, а когда громыхнуло - большак и настоятель прижались к стене, непрерывно крестясь, а Егор так вообще упал ниц, закрыв шапкой темечко.
Небо прорвало ливнем. Вода била по телам в полисаде неистово, так же как неистово и громко орала Марфа:
- И видели тиииихий аааакеян, и видели гаааарада, и верили в веч ную любовь, и думали наааа всегдаааа!
Все трое ретировались задом и ввалились в избу. По лавкам в горнице жались дети. Дубовый стол засветился от вспыхнувшей молнии, обнажив неприбранную посуду и дряхлый скарб.
Сели под иконой на лавку. Все трое. В ряд. Долго молчали.
- Однако хоронить надоть-ка, завтрева ужо, - первым заговорил большак, - да как в гроб класть-то, да?
- Он как каменный, - не разомкнуть, - закивал Егор, - да и как не обмывши-то?
- Дождь обмыл! - возразил Семен твердо и зычно, на что настоятель как-то неуверенно кашлянул, но большак повторил, - дождь!
- Как-то, да! - поддержал Егор и Отец Евлампий сдался, согласившись:
- Во гроб можно и согбенным вложить, я литию прочту, идите уже, гроб строгать пора.
Мужи перекрестились в образа и в порог, вышли, а настоятель еще долго вслушивался в причитания Марфы, иногда вздрагивая всем телом, слыша незнакомые слова.
*
Утром дождь немного поутих, но моросило. На погосте собрался народ, пришли мужики и с соседних деревень, предчувствуя необычное зрелище - чуйка у народа вострая.
Отец Евлампий отпевал торопясь, в толпе был даже слышен недовольный ропот. Часто упоминали Харлампия, но настоятель внимания не обращал, а все посматривал искоса на танцующую в грязи Марфу. Она месила землю нагими ступнями, что-то мыча себе под нос.
Сироты жались друг к дружке в стороне ото всех, рядом с неотесанным, наспех сколоченным, коротеньким, но широким гробом, где как младенец в утробе - поджав колени к подбородку, покоился лежа на боку ихний батяня. Марфа тоже крутилась рядом, время от времени целуя покойного то в плечо, а то и в темечко.
Когда настоятель перешел к разрешительной молитве, в толпе опять зароптали. О чем шептались отец Евлампий понял, когда пришло время вложить "разрешение" в руки усопшему.
Гроб стоял на косогоре перед вырытой ямой, за ним покато блестел грязью спуск к реке. Настоятель, стараясь не смотреть на Михая, сунул рукописную разрешительную молитву куда-то в плечо и наклонился взять горсть земли. Зачерпнул, но мокрая землица вытекла из его кулака. Еще раз черпанул ладонью песок, что посуше - опять вытекло.
Вот тогда и случилось.
Наклоняясь уже в третий раз священник неудачно задел гроб и тот, сначала медленно, а потом все боле ускоряясь покатился к реке, ловко лавируя между кочками. На мгновение задержался у сходней, но вывернулся и как по стапелям плавно вошел в реку.
Марфа встрепенулась, задрав юбку, побежала вприпрыжку к реке, моментами обнажая голые бедра и вьющийся мокрый лобок, запела радостно и звонко:
- Вийте буйны, вийте ветры, столько ветрушки! Не роните-тко лодычку с моим дитетком!
Следом кинулись мужики с невесть откуда появившимися баграми, но сапоги вязли в грязи, и никак было не догнать "лодчонку" с усопшим.
Михайло и правда, как будто спал в колыбельке, покачиваясь на воде.
- Аки Херон плывет по мертвой реке, - протяжно сказал Степан.
Отец Евлампий посмотрел на него странными глазами, но поправлять не стал.
- И видели тиииихий аааакеян, и видели гаааарада, и верили в веч ную любовь, и думали на всегдаааа! Обрушилось небооооо...- орала Марфа истошно.
По реке плыла колыбелька и мертвеющая рябь воды ее бережно баюкала.
*
Мишка проснулся на полу от того, что штаны намокли. Смотрит - вода из джакузи уже через край льется. Хочет встать - не может, - колени не разгибаются - всю ночь лопатился с затиркой, на карачках ползая. Кое-как дотянулся до смесителя, выключил, а встать все равно не может. Приткнулся к стене, колени руками обхватив.
Сидит в луже, рядом транзистор разрывается - Земфира причитает что-то смертельное, а тут еще жена хозяина явилась не вовремя - заглянула в ванную и как заорет:
- Ты чо творишь, блятть, внизу квартира банкира! Заливаешь!
- Я все сделал, успел, сутки без отдыха работал, - Мишка смотрит снизу на уходящие высоко вверх в короткое красное платье ноги и лепечет, - двадцать метров кафеля в холле, санузел и ванную затер полностью, и...
- Он тебя сотрет! У тя, придурок, денег не хватит расплатиться до конца жизни! - орет и трясет головой так, что слышно как бьется друг о дружку в такт словам крупный жемчуг на шее.
В глазах помутилось, тошнота подкатила к горлу, но Мишка силится еще что-то сказать, очень важное, - мол, очень деньги нужны,- ясли оплатить и школу... Две тысячи... хотя бы... авансом. Прораб обещал расплатиться утром за сделанную работу.
Прораб Ромка тут же в дверях нарисовался:
- Людмила Вячславна, никаких проблем! Все исправим, виновных уволим!
- Все уволены уже! Все! - она театрально разворачивается и идет к выходу, воркуя с телефоном, - да Алён, строители придурки, ты ж знаешь! Ну вот, такая тишотка розовенькая, и шестьдесят тысяч, а я такая - куплю за сорок, а он...
Каблуки процокали к лифту. Ромыч плелся следом, гнусавя о неоплаченных материалах, Земфира пела грустно где-то уже глубоко в голове...
Веселое ржанье Людмилы, закрывающиеся двери лифта и вой Земфиры "обрушилось небо в комнате" - последнее, что Михай слышал.
* Харлампий считался в русском народе хранителем от внезапной без покаяния смерти.
* фрагмент из песни Земфиры "Жить в твоей голове"
* в тексте использованы фрагменты из причитаний (славянский фольклор)